Граф Остерман

Глава вторая. Остерман на Аландском конгрессе

Событием, после которого А. И. Остерману удалось перейти из разряда расторопных клерков средней руки российской Иностранной коллегии в политическую элиту петровской России, оказался Аландский конгресс.

Если бы правительство Швеции руководствовалось во внешней политике благоразумием, то оно начало бы хлопоты о заключении мира с Россией сразу же после катастрофы под Полтавой 27 июня (8 июля) 1709 г., когда Швеция потеряла почти всю сухопутную армию убитыми и пленными. Оставался боеспособным корпус в Померании, но он был разгромлен в 1712 году.

К 1718 г. экономические ресурсы Швеции были почти полностью истощены, ее мужское население было призвано в армию, так что селяне самых плодородных южных провинций лишились возможности в прежних размерах обрабатывать пашню. Войска, дислоцированные в «хлебных провинциях» Швеции, съедали большую часть урожая. Упадок наблюдался и в торговле: если в 1697 г. Швеция располагала 775 торговыми судами, то к 1718 г. их осталось почти в четыре раза меньше — 209. Блокада шведского побережья привела в упадок и промышленность, поскольку лишила ее возможности обеспечивать предприятия сырьем: пенькой, шерстью и кожами.

В не менее плачевном положении оказались людские ресурсы Швеции: ее население к началу Северной войны в 1700 г. насчитывала 1 млн 250 тыс. человек, а к 1718 г. численность сократилась почти вдвое и составила 600–700 тыс. человек, из которых самая работоспособная часть была мобилизована в армию. По сведениям Остермана, в населенных пунктах проживали старики и дети, «ибо из королевских мужиков уже, почитай, никого не осталось, который бы в солдаты не был написан».

Возникает вопрос, на что рассчитывало правительство Швеции, упорно продолжая находиться в состоянии войны с Россией и не проявляя до 1717 г. никакой склонности к миру в тех, как она считала, благоприятных для себя обстоятельствах, дающих шансы на успех? Во-первых, на неуязвимость своей коренной территории, которой можно было угрожать только при наличии у России военно-морского флота, способного противостоять шведскому, которым Россия не располагала; во-вторых, не только на дипломатическую, но и военную помощь Англии и Франции.

Оба упования оказались эфемерными. После Полтавы Россия не располагала на Балтике военно-морским флотом, способным подавить шведский, но усилиями Петра и кораблестроителей балтийский флот ежегодно пополнялся линейными кораблями и галерами; так что уже в 1714 г. оказался способен нанести первое поражение шведам.

Эфемерными оказались и надежды на военную помощь Англии и Франции. Англия, традиционно придерживавшаяся политики грести жар чужими руками, решительно отказывалась посылать свой военный контингент в помощь Швеции. Такую же позицию занимала и Франция, отказавшаяся от непосредственного участия в войне под предлогом отсутствия у нее общей границы с Россией.

Война, безусловно, пагубно отражалась и на экономике России, правда, в меньшей степени, чем Швеции, поскольку ее людские и природные ресурсы во много крат превосходили ресурсы Швеции: она располагала значительными площадями плодородной земли; в отличие от мануфактурной промышленности Швеции, работавшей на привозном сырье, промышленность России почти полностью была обеспечена собственным сырьем. Россия располагала и необходимыми для промышленности полезными ископаемыми: источниками, насыщенными солью, железными и медными рудами. Полотняная и металлургическая промышленность обеспечивали не только потребность внутреннего рынка, но и поставляли свою продукцию для продажи за границей.

Несмотря на это, война оказывала негативное влияние и на экономику России, главным образом на темпы ее развития. Поэтому Петр I тоже проявлял глубокую озабоченность о прекращении изнурительной войны и с охотой откликнулся на предложения шведов начать мирные переговоры.

В середине декабря 1717 г. Петр определил круг лиц, которым поручалось вести переговоры со шведами о мире. Возглавлял этот список авторитетный вельможа генерал-фельдцейхмейстер Я. В. Брюс, назначенный первым уполномоченным. Вторым уполномоченным значился А. И. Остерман, хотя впоследствии именно на его долю выпала главная роль переговорщика — он обладал всеми качествами дипломата, способного с успехом выполнить такое важное поручение, как заключение мирного договора. Андрей Иванович имел скрытный характер, отличался умением быть непроницаемым и в то же время мог втереться в доверие к собеседнику, умел навязывать ему мысли, которые тот к концу беседы уже считал своими собственными.

Делегация прибыла на один из островов Аландского архипелага на Балтийском море в конце апреля 1718 года. Делегация Швеции тоже состояла из двух персон: первым уполномоченным значился такой же, как Брюс, вельможа Гилленберг; второй уполномоченный, Герц, выполнял в шведской делегации такую же роль главного переговорщика, как Остерман — в русской. Впрочем, различия между ними состояли в том, что Герц был наделен более обширными полномочиями — ему разрешалось принимать решения без согласования их со Стокгольмом, в то время как Остерман должен был даже по мелким вещам испрашивать разрешения Петербурга.

Первое заседание Аландского конгресса состоялось 12 мая 1718 г., последующие происходили довольно часто, продолжительные перерывы имели место в тех случаях, когда уполномоченным сторон доводилось запрашивать свои правительства и ожидать от них ответов на вопросы, выходившие за содержание инструкций, которыми они руководствовались. На первом же заседании русские уполномоченные заявили о территориальных претензиях на Эстляндию и Лифляндию, встретившие решительное несогласие шведов их удовлетворить, мотивировавших свой отказ тем, что обе провинции являлись житницами Швеции, а уступку Ревеля России, кроме того, шведы считали невозможным потому, что владение им Россией представляло угрозу для Финляндии. Русская делегация, напротив, считала непременным условием мира включение Эстляндии и Лифляндии в состав России на том основании, что если они останутся во владении Швеции, то она их может использовать в качестве плацдарма для нападения на Россию.

Поскольку обе делегации отказывались от уступок, будущее конгресса оказалось весьма шатким, ибо на первом же заседании переговоры зашли в тупик. По поводу позиции шведской стороны Брюс и Остерман доносили царю: «Мы удивляемся, как он, Герц, и мыслить может, что ваше величество такой мир учинит, когда вы чрез 18 лет с счастьем и славою войну вели и оную с Божьею помощью и далее с меньшею силою вести можете, понеже великая часть тех провинций всегда к российской стороне принадлежала и вашего величества наследные земли суть. И для того ваше величество причины имели назад возвратить искать: но ежели ныне вашему величеству теми одними провинциями удовольствоваться, то какое вам из сей долгой войны за такие великие иждивения награждение было и Санкт-Петербург вашему величеству никакой или весьма малой пользы будет, ежели Ревель и все другие провинции за вами не останутся; но когда Ревель и Гельсингфорс в шведском владении останутся, то и весь фарватер от Санкт-Петербурга у них же в руках будет, и таким образом вам весьма полезнее в войне остаться, нежели такой неприемлемый мир учинить».

Англо-французская дипломатия, и особенно английская, всеми силами поддерживала шведских политиков, не соглашавшихся уступить России прибалтийские провинции. В этих условиях А. И. Остерман считал необходимым для России предупредить происки Англии и Франции: «потребно есть, дабы его царское величество подлинные свои меры взял или к сильному продолжению войны, или к миру».

Между тем шведская сторона не подавала никаких признаков стремления к миру. Хотя Карл XII, по словам шведского барона Шпарре, в свои 36 лет «уже весь стал сед и оплешивел, и токмо по обеим сторонам за ушами немного волос кудреватых осталось», он сохранял привычку вставать в 1 час ночи и до восьми утра скакать верхом на лошади. Чтобы оказать королю внимание и сделать его склонным к миру, в Петербурге решили подарить ему черкасских и калмыцких лошадей. Была выделена и значительная сумма для подкупа шведских дипломатов и стимулирования их стремления к переговорам. Давать подарки противнику, чтобы он был сговорчивее, было распространенным явлением в европейской дипломатии. В России решили, по предложению Остермана, кроме подарков компенсировать утрату Швецией Прибалтики и особенно Ревеля, обещать ей земли «в другом месте».

Никитин Иван Никитич. Портрет Петра I. Пер. пол. 1720-х гг. Холст, масло. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Чтобы склонить шведов к миру, Остерман считал необходимым не ограничиться подарками Гилленштедту и Герцу и рекомендовал освободить из плена сына брата влиятельного шведского вельможи.

Событием, тормозившим заключение мира, был процесс царевича Алексея. Дело в том, что в столицах Европы сильно преувеличивали позиции сторонников царевича и полагали, что семейные раздоры в Петербурге вынудят царя пойти на значительные уступки, стремились затягивать переговоры в ожидании для себя более благоприятных времен. И в России все внимание правительства было сосредоточено на деле царевича, что тоже отвлекало Шафирова от мирных переговоров. Он писал Остерману: «о чюдесных новых делах здесь у нас, и сами вы признаете, какой нам ныне есть досуг». Шафиров даже грозил голландскому резиденту де Би возбудить против него уголовное дело за его донесения своему правительству о смерти царевича, наносившие вред престижу России. По официальной версии, он умер от «апоплексического удара», а де Би извещал, что ему отрубили голову топором. В результате де Би был отозван из Петербурга.

Роль Остермана в переговорах была значительной не на официальных конференциях, а во время частных бесед с Герцем. Именно в частных беседах Остерман достиг значительных успехов: Герц дал согласие уступить России Лифляндию и Эстляндию, но не соглашался отдать ей Ревель.

8 июля 1718 г. Остерман прибыл в Петербург за дальнейшими указаниями от царя. Зная о том, что у него много врагов, Остерман убеждал канцлера Г. И. Головкина и вице-канцлера П. П. Шафирова, что он «во всем сем деле поступал как честному и верному слуге его царского величества надлежит».

Остерман поощрял уступчивость Герца подарками. Но на этом этапе переговоров они не могли иметь решающего значения, поскольку на первый план выдвигался вопрос о компенсации. Если в предшествующих переговорах обещание России компенсировать Швеции за утрату территорий высказывались в общей форме, то теперь Герц настаивал на их конкретной реализации. В результате вопрос о компенсации приобрел архиважное значение как для итогов переговоров, так и для судьбы переговорщиков — Герца и Остермана. Герц извещал русских уполномоченных, что «его кредит, честь и благополучие от учинения сего мира зависят». Отсутствие подвижек в переговорах и возникшие трения с Брюсом дали повод Остерману задумываться об оставлении службы в России и возвращении на родину в Вестфалию, где он, будучи нагим и босым, готов был довольствоваться «хлебом и водой».

Ситуация на конгрессе не внушала Остерману надежд на скорое окончание войны: Герц отбыл в Стокгольм за указаниями и отсиживался там в сентябре–октябре, так что на два месяца переговоры прекратились. Это вызвало у Остермана пессимистическое настроение: «Я не мог, — писал он, — избавиться от меланхолического настроения». Единственным средством принудить Карла XII к миру Андрей Иванович считал не переговоры, а диверсии на шведском побережье, которое, по его сведениям, обороняется слабыми отрядами, поскольку главные силы были сосредоточены для обороны Стокгольма.

В Петербурге разделяли эту мысль Остермана и интенсивно готовились к возобновлению военных действий летом 1719 г., тем более что Герц, возвратившийся из Стокгольма на конгресс, пробыл там неделю и вновь отбыл в столицу.

Однако поздней осенью 1718 г. в Швеции произошли два важных события: 30 ноября при осаде крепости Фридрихсгаль в Норвегии при загадочных обстоятельствах погиб бездетный Карл XII. Историки Швеции до сих пор ведут спор, чья пуля сразила короля: неприятельская или своя, шведская. На королевскую корону претендовали два кандидата: герцог Голштинский, являвшийся сыном старшей сестры Карла XII и имевший наибольшие права на престол, и младшая сестра Карла XII Ульрика-Элеонора. Именно она, располагая большим, чем герцог, числом сторонников в Швеции, была избрана Шведским парламентом-ригсдагом королевой.

После того как Ульрика-Элеонора оказалась на троне, сторонник сближения Швеции с Россией Герц был арестован, предан суду и в марте 1719 г. казнен. Все эти события не способствовали успешному исходу переговоров на конгрессе, и без того протекавших крайне вяло, причем по вине не русской, а шведской стороны, которая, по выражению Петра, «проволакивала время». Одним из средств «проволакивания» было продолжительное отсутствие на конгрессе главного переговорщика со шведской стороны Герца, отправлявшегося в Стокгольм якобы за указаниями правительства. Так, в 1718 г. он оставил конгресс 30 августа, а возвратился на него спустя более чем десять недель — 17 ноября. Вторая значительная проволочка в работе конгресса была связана с назначением вместо находившегося под следствием и затем казненного Герца нового уполномоченного. Им оказался Лилиенштедт. Он тоже не спешил со своим прибытием на конгресс и оказался на нем лишь 27 мая 1719 года.

Характерная деталь, перечеркнувшая работу конгресса в предшествующие месяцы, — Лилиенштедт заявил, что он уполномочен признать недействительными территориальные уступки Герца. Таким образом, с прибытием на Аланды Лилиенштедта переговоры возобновлялись с нуля.

В «Гистории свейской войны», отредактированной Петром I, итоги военных действий за 1718 г. охарактеризованы так: «…сею кампаниею могли б великие действа показать где хотели, понеже шведского флота не было и войска выведены были в Норвегию (и хотя конгресс был, однако ж армистиции (перемирия. — Н. П.) не было). Но не учинили для того, чтобы склонности не помешать короля шведского, которую он имел тогда к миру».

Практически военные действия в кампанию 1718 г. прекратились.

Когда Петру стало ясно, что заключить мир на Аландском конгрессе — надежда эфемерная, он решил использовать еще одну возможность для его достижения — отправить в Швецию бригадира Петра Лефорта, а затем и Остермана в Стокгольм, чтобы они без посредников вступили в переговоры с ее правительством.

Официальные цели визита Лефорта в Стокгольм состояли в том, чтобы поздравить Ульрику-Элеонору с вступлением на престол и выразить ей соболезнование по поводу гибели Карла XII, но подлинная цель его отправки в Швецию заключалась в том, чтобы «присматривать и удобным образом под рукою разведывать о склонности ее к миру с Россией». Кроме того, Лефорт должен был убедить шведских министров в том, что Швеция получит за уступленные России территории «свои авантажи», то есть компенсацию «в другом месте», впрочем, неизвестно в каком. Еще одно поручение Лефорту имело разведывательный характер: установить, как Швеция готовится к продолжению войны, каково состояние ее сухопутной армии и флота.

Лефорт изложил территориальные претензии России к Швеции — уступка ей Эстляндии и Лифляндии, но встретил решительный отказ шведской стороны, соглашавшейся уступить России Ингерманландию, Нарву и часть Карелии, то есть земли, принадлежавшие России и захваченные Швецией в начале XVII столетия. Таким образом, миссия Лефорта в Стокгольм оказалась бесполезной, и когда он доложил Петру о ее безрезультатности, тот решил использовать еще одну возможность достижения мира — отправить в Стокгольм опытного дипломата А. И. Остермана.

Из инструкции Остерману следовало, что царь готов был пойти на уступки: Остерману разрешалось ограничить свои территориальные притязания на уступку Швецией России Ингерманландии, Эстляндии с Ревелем и Выборгом, а также Карелии с Кексгольмом. Что касается Лифляндии, то Петр уполномочивал Остермана заявить шведам о готовности России уплатить за ее уступку денежную компенсацию. В секретном пункте инструкции Остерман должен был предложить за уступку Лифляндии уплатить Швеции один миллион ефимков русской монетой; ему разрешалось повысить эту сумму до полутора миллионов, а в крайнем случае — до двух. Шведским дворянам, владевшим имениями в Эстляндии и Лифляндии, была обещана денежная компенсация, если они не согласятся стать русскими подданными. Во время аудиенции Остермана у Ульрики-Элеоноры, состоявшейся 18 июля 1719 года, королева в резкой форме отказала удовлетворить условия мира, предложенные Россией, на что Остерман заявил шведским министрам, «что они будут тужить о том, что нынешние добрые диспозиции его царского величества к миру пропустили и на предложенных от него резонабельных кондициях миру не учинили».

В создавшейся ситуации Петру оставалось воспользоваться самым эффективным средством воздействия на Швецию — высадить десант на ее территорию. 25 июля 1719 г. был высажен десант численностью в 2400 человек, успешно громивший оказавших слабое сопротивление шведов, бросавших во время бегства пушки и убитых. Отряды десантников действовали на шведском побережье в течение августа, они разоряли шведские железные и медные заводы и сожгли множество населенных пунктов. Однако военное давление не дало желаемых России результатов, и противная сторона заявила, что Швеция «найдет себе спомощников», то есть надеялась не только на дипломатическую, но и на военную помощь Англии.

Согласно показаниям отечественных источников, десанты, осуществленные летом 1719 г., нанесли шведам следующий урон: было разрушено 8 городов, 41 дом сенаторский и шляхетский, 21 железоделательный, медеплавильный, кожевенный и кирпичный завод, 1363 села, 43 мельницы и 26 магазинов.

Поездка Остермана в Стокгольм, как и поездка Лефорта в столицу Швеции, не дала положительных результатов. Шведы упрямо твердили, что «они никогда себя к миру принуждать не допустят» и их нисколько не склонит к миру угроза высадки десантов. В результате переговоров с министрами Остерману удалось добиться согласия королевы уступить России Эстляндию с Ревелем при условии, что Россия возвратит Швеции Выборг и Кексгольм. В Стокгольме по-прежнему верили в обещания Англии оказать помощь и оставляли без внимания предупреждения Остермана, что они «придут в тенденцию от короля английского и о его… всегда зависеть будут». Не смущало королеву и заявление Петра, высказанное в грамоте, врученной ей Лефортом, о том, что ее стремление к миру декларируется словами, но не подкрепляются поведением уполномоченных на конгрессе.

Царь предупреждал королеву о том, что «мы уже будем такие крепкие меры восприять, каковые мы для получения безопасности и постоянного мира за пристойно изобретем».

Под «крепкими мерами» Петр подразумевал высадку десантов. Известие об их успешных действиях докатилось до Копенгагена, из которого русский посол В. Л. Долгорукий 29 августа извещал: «Шведы нынешнего их разорения ни оплакать, ни оценить не могут и говорят, что им ни в пять десять лет поправить их невозможно».

Несмотря на возобновление военных действий Россией, Аландский конгресс продолжал существовать. Его участникам было доподлинно известно о бесполезности его заседаний, но ни шведская, ни российская делегации не рисковали покинуть конгресс, дабы не выглядеть в глазах европейских дворов и общественности виновниками срыва мирных переговоров. Впрочем, в июне—сентябре заседания конгресса происходили реже, чем в предшествующие месяцы, поскольку сторонам были хорошо известны как позиции друг друга, так и аргументы в их защиту. Позитивных результатов от заседаний конгресса его участники не ожидали. Из частного письма А. И. Остермана к П. П. Шафирову от 15 июня 1719 г. следует, что Андрей Иванович пребывал в подавленном настроении и не находил обнадеживающих причин своего присутствия на Аланде: «Время идет для меня между тем страшно медленно, так как я не имею никаких известий от вашего сиятельства и о том, что у вас происходит. Время бежит и хороший сезон проходит, да и без того нечего делать, я только боюсь, чтобы все наши благие намерения снова не превратились в ничто». Под «благими намерениями» Остерман подразумевал высадку десантов.

Письмо Остерман отправил до высадки десантов. Но то, что их успешные действия не оказали влияния на шведские правящие круги, на которое рассчитывал Петр, Шафиров объяснял тем, что ей удалось заключить союзный договор с Англией, обещавшей помощь Швеции не только флотом, но и людьми.

Русские уполномоченные в конце концов дождались того, что инициаторами закрытия конгресса стала Швеция. 6 сентября 1719 г. первый шведский уполномоченный Лилиенштедт в ответ на объявление о предстоящем отъезде с конгресса русской делегации в случае, если она в течение трех недель не даст ответа на свой ультиматум, объявил Брюсу и Остерману, что Ульрика-Элеонора велела своим уполномоченным покинуть конгресс. Русские уполномоченные уехали с конгресса 15 сентября. Таким образом, Аландский конгресс не оправдал возлагавшихся на него надежд — желаемый обеими сторонами мирный договор не был заключен. Петру не оставалось иного средства принудить шведов возобновить переговоры, как военное давление.

Сразу же после провала конгресса Петр приступил к усиленной подготовке к десантным операциям 1720 года. Цель их он определил в письме к генерал-адмиралу Ф. М. Апраксину так: «Нынешние конъюнктуры дел требуют: чтоб какой возможно убыток неприятелю учинить, дабы тем обнадеживание английское отвергнуть: другой — азардовать (не допускать), дабы, ежели проиграем (отчего Боже сохрани), более неприятелей самим на себя не подвергнуть».

Высадке десанта в 1720 г. предшествовало морское сражение у острова Гренгам, где 28 июня были пленены четыре шведских фрегата. Неприятельские потери в живой силе намного превосходили потери русских войск. Последние потеряли убитыми 82 человека, ранеными — 246 человек; потери шведов составляли соответственно 103 и 407 человек. По поводу этого сражения Петр в письме к А. Д. Меншикову высоко оценил его значение: «Правда, немалая виктория может причесться, а наипаче, что при очах господ англичан, которые равно шведов оборонили, как их земли, так и флот». Русскими галерами, одержавшими важную морскую победу, командовал сухопутный генерал М. М. Голицын.

Десантный отряд под командованием генерала Ласси в составе 5 тысяч пехотинцев и 370 человек и регулярной конницы ежедневно, начиная с 18 мая, высаживался с галер и лодок на шведское побережье и сжег 4 городка, 19 центров административно-финансовых округов, 509 деревень и 79 мыз с 4159 дворами, 12 железоделательных заводов, 8 пильных и 5 хлебных мельниц, 334 сенных и рыбных амбаров. Было захвачено в качестве трофеев 7 пушек, 6 новых галер, 2 новых торговых корабля, 607 пудов меди и 2605 пудов железа, 556 голов рогатого скота, 47 человек было взято в плен.

На этот раз правящие круги Швеции поняли, что надежды на военную помощь англичан оказались тщетными, что продолжение войны окончательно разорит страну и что единственный выход для спасения государства состоял в подписании мирного договора с Россией. Король Великобритании писал шведскому королю Фридриху IV, занявшему в 1720 г. шведский трон, уступленный ему супругой Ульрикой-Элеонорой: «Я заклинаю Е. В., как верный друг и союзник, не теряя времени, заключить мир с царем и устранить, поскольку это от вас зависит, неудобство и опасности, каким подвергает вас и ваше королевство теперешнее положение».

Бесперспективность продолжения войны для Швеции отметил и статс-секретарь английского правительства Тоусенд, писавший 7 апреля 1721 г. посланнику в Стокгольме Финчу: «В целом король (Георг I. — Н. П.) сожалеет, что Швеция доведена до такой крайности, но мало надежды на улучшение ими (шведами. — Н. П.) условий мира в результате продолжения войны».

В другом письме тому же Финчу дипломат выразил свою оценку положению в Швеции еще категоричнее: «От продолжения войны нельзя ждать ничего, кроме усиления царя за счет этой истощенной страны, если и не ценой полного ее разорения и гибели».

Итак, Аландский конгресс не принес желательных России результатов. Тем не менее он все же имел некоторое значение. Во-первых, он убедил царя в отсутствие надежд на успешное завершение войны дипломатическими средствами в необходимости оказывать на Швецию военное давление. Во-вторых, конгресс показал меру взаимных уступок воевавших сторон при заключении мирного договора. Возобновление переговоров должно было начинаться не с нуля, а с учетом достигнутых договоренностей на Аландском конгрессе. В-третьих, события, происшедшие после конгресса, убедили царя, с одной стороны, в том, что Англия не пойдет на разрыв отношений с Россией и что в сохранении торговли с нею было крайне заинтересовано английское купечество, а с другой — шведского короля, сменившего на троне Ульрику-Элеонору, в том, что союзница Швеции Англия ограничилась не оказанием ей реальной военной помощи, а всего лишь демонстрацией готовности оказать эту помощь. Свидетельство тому — победа русского флота над шведским у острова Гренгам, достигнутая, по выражению Петра I, «при очах» английского адмирала Норриса, выступавшего в роли наблюдателя за морским сражением.

Нам же, оценивающим деятельность А. И. Остермана, необходимо остановиться на исторических источниках, которые проливают свет на позицию А. И. Остермана, которую он занимал на Аландском конгрессе и на роль, которую он сыграл на нем.

Как отмечалось в начале этой главы, уполномоченных России на Аландском конгрессе, которым было поручено вести переговоры со шведами, было два: первым считался Я. В. Брюс, вторым — А. И. Остерман. О работе конгресса, закончившегося, как известно, безрезультатно по вине шведской стороны, сохранилось три вида документов, отразивших меру участия каждого уполномоченного в переговорном процессе. Один из видов источников представлен совместными донесениями Брюса и Остермана царю и Иноземному приказу о ходе переговоров, об условиях мира, выдвигаемых шведской стороной, об ответах на них русских уполномоченных, о реакции на них шведов. Помимо согласованных донесений, подписанных обоими уполномоченными, в архиве сохранились донесения, составленные каждым из участников переговоров раздельно, причем Брюс отправил неизмеримо меньше донесений, чем Остерман. Объясняется это тем, что А. И. Остерман, как отмечалось выше находился в приятельских отношениях с П. П. Шафировым, являвшимся вторым лицом во внешнеполитическом ведомстве, и отправлял ему наряду с официальными донесениями частные письма, содержавшие его личные оценки происходившим на конгрессе событиям.

О причинах отправки в Петербург раздельных донесений Брюса и Остермана источники ничего не сообщают, но можно высказать не лишенную оснований догадку, что инициатором подобной информации о событиях на конгрессе был Андрей Иванович. Во-первых, он рассчитывал на приятельские отношения с Шафировым и считал своим долгом лично делиться собственными мыслями и наблюдениями, которые были чужды пониманию Я. В. Брюса, вся предшествующая деятельность которого была далека от внешнеполитических проблем. Во-вторых, Остерман, служивший в Иноземном приказе, был глубже осведомлен о положении дел в Швеции, о состоянии ее внутренних ресурсов и возможности продолжить войну. В-третьих, А. И. Остерман обладал редким и особенно ценимым качеством среди дипломатов — умением втираться в доверие к собеседнику и исподволь внушать ему мысль, что у того нет более близкого, чем он, радетеля о его интересах. Наконец, в-четвертых, Андрей Иванович, отличавшийся безграничным честолюбием, давал знать царю и его окружению, кого следует реально считать главным действующим лицом на конгрессе — его, Остермана, или вельможу Брюса. Короче, А. И. Остерман, отправляя свои письма и донесения П. П. Шафирову, руководствовался честолюбивыми соображениями, при этом он до поры до времени отправлял донесения и письма, не дававшие повода для раздражения, зависти и ревности первого уполномоченного. Конфликт между ними возник лишь в конце работы Аландского конгресса, когда без ведома Брюса Остерман стал раздавать меха, полученные им, Брюсом.

Какими бы соображениями ни руководствовались уполномоченные, отправляя раздельные донесения, совершенно очевидно, что такие формы информации нельзя считать нормальными, что они допустимы в порядке исключения лишь при наличии противоречий во взглядах и оценках происходившего. Однако последнее, видимо, не смущало Петра I.