Граф Остерман

Глава пятая. Остерман и падение полудержавного властелина

Ко времени кончины Екатерины I отношение Меншикова к Петру II коренным образом изменилось — из ярого противника он превратился в такого же откровенного сторонника его воцарения. Дело в том, что у князя созрел план женить императора на одной из своих дочерей и таким образом породниться с царствующей династией и стать тестем императора. Этот план был запечатлен в тестаменте (завещании) Екатерины I, подписанном по ее повелению дочерью Елизаветой Петровной.

А. Д. Меншиков был близок к осуществлению своей мечты — стать тестем императора: была отпразднована помолвка императора со старшей дочерью князя Марией. Жених и невеста обменялись кольцами, будущий тесть поселил будущего зятя в своем дворце — он счел, что вследствие принятия этой меры он будет находиться под бдительным надзором своей супруги Дарьи Михайловны, невесты Марии, сына Александра и свояченицы Варвары Михайловны.

Предпринятая Александром Даниловичем мера не была излишней, поскольку он не без основания опасался, что содержать императора в полной изоляции и избавить его от стороннего влияния, способного расстроить его матримониальные планы, не удастся. Коротко о тех лицах из окружения 11-летнего императора, которые оказывали на него влияние, исподволь настраивая против Александра Даниловича, в глазах современников выглядевшего грубым и неотесанным временщиком, перед которым надлежало гнуть спину.

Судя по свидетельствам современников, наибольшим уважением и любовью Петра II пользовалась его сестра, не по летам рассудительная (она была старше его на один год и три месяца), девочка, дававшая своему брату разумные советы, которыми он на первых порах руководствовался в своих поступках. Их взаимной приязни способствовало положение круглых сирот, лишившихся в раннем детстве материнской ласки и отеческой заботы, — мать скончалась 1 ноября 1715 г. спустя несколько недель после того, как родила сына Петра (он появился на свет 12 октября 1715 г.), а отец погиб 26 июня 1718 г., когда Петру не исполнилось и трех лет.

Князь Иван Алексеевич Долгоруков. Гравюра Лаврентия Серякова с портрета К. Бреже. 1881 г.

Значительное влияние на Петра оказывал сын князя Алексея Григорьевича Долгорукого Иван, молодой человек, который был старше Петра II на шесть лет. О том, как Иван Алексеевич познакомился с Петром Алексеевичем, еще до восшествия того на престол, поведал князь М. М. Щербатов в знаменитом памфлете «О повреждении нравов в России»: Иван Долгорукий «в единый день нашел его (Петра. — Н. П.) единого, пал пред ним на колени, изъясняя всю привязанность, какую весь род его к деду его, Петру Великому, имеет и к его крови, изъясняя ему, что он по крови, по рождению и по полу почитает его законным наследником Российского престола, прося да увериться в его усердии и преданности ему. Таковые изъяснения тронули сердце младого, чювствующего свое нещастие князя. Тотчас доверенность последовала подозрениям, а после и совершенная дружба, по крайней мере со стороны князя Петра Алексеевича, сих младых людей соединила».

В этом же сочинении автор дал обстоятельную характеристику Ивана Долгорукова, относящуюся ко времени, когда Петр Алексеевич после кончины Екатерины I занял императорский трон: «Князь Иван Алексеевич Долгоруков, друг и наперсник государев, столь ему любимый, что даже на одной постели с ним спал, всемогущий учинился. Пожалован немедленно был в обер-камергеры, возложена на него была андреевская лента, пожалован в капитаны гвардии Преображенского полка гренадерской роты и все родственники его были возвышены, правя по изволениям их всеми делами империи.

Последовали казни государевы; министры лишь для виду были допускаемы; все твердое и полезное отгонялось от двора и, пользуясь склонностью государевой к охоте, она всех важных учреждений места заняла…»

«Князь Иван Алексеевич Долгоруков был молод, любил распутную жизнь и всеми страстьми, к каковым подвержены молодые люди, не имеющие причины обуздывать их, был обладаем. Пьянство, роскошь, любодеяние и насилие место прежде бывшего порядка заступили».

«Молодые государевы лета от распутства его сохранили, но подлинно есть, что он был верен, чтобы со временем в распутство впасть; а до тех мест любимец его, князь Иван Алексеевич Долгоруков всем сим пользовался и утружденного охотою государя принуждал поневоле представленные ему весельи вкушать…»

«Наконец возвратился государь в Москву из Коломенского уезду — новые начались весельи: ежедневно медвежья травля, сажание зайцев, кулашные бои с весельями придворными все часы жизни его занимали, даже как простудился, занемог воспою, в девятый день скончался, и вся надежда Долгоруковых, яко скудельный сосуд о твердый камень сокрушилась. Осталось токмо память сего царствования, что неисправленная грубость с роскошью и с распутством соединилась. Вельможи… в роскошь, жены стыд, столь украшающий их пол, стали оный забывать, а нижние граждане приобыкли льстить вельможам».

Отметим, название сочинения полностью отражает авторский замысел, состоящий в противопоставлении допетровской Руси с ее патриархальным укладом жизни Российской империи, в которой стали руководствоваться иными, чем в XVII столетии, критериями служебной годности: ранее высоко ценимая порода вельмож уступила место личным способностям дворянина, его образованности, независимости суждений, готовности заимствовать разумное и полезное, существовавшее в странах Западной Европы, в противоположность боярам допетровской Руси, чуравшимся общения с представителями западной цивилизации.

Знал ли Меншиков о тлетворном влиянии Ивана Долгорукова на великого князя, а затем императора? На этот вопрос следует дать более чем положительный ответ: не только знал, но и пытался ему противодействовать, используя характерный для себя способ избавить императора от неугодных лиц: он велел выдворить Ивана Долгорукова из столицы в глубокую провинцию. Сколь велика была тяга императора к Ивану, свидетельствует вызов его из ссылки сразу же после опалы Меншикова.

После сестры императора Натальи Алексеевны, скончавшейся 22 ноября 1728 г., и Ивана Долгорукова третьим лицом, пользовавшимся исключительным расположением и доверием Петра Алексеевича, был А. И. Остерман. Меншикову было невдомек, что Андрей Иванович ради своей карьеры готов поступиться и совестью, и благодарностью к своему покровителю. Александр Данилович не извлек урока из факта предательства Остерманом Шафирова и продолжал покровительствовать его карьере, за что жестоко поплатился. Меншиков назначил Остермана воспитателем великого князя, продолжавшего выполнять эту обязанность и после того, как Петр II стал императором, объявив себя вопреки обычаю совершеннолетним, не нуждавшимся в опеке, в 12-летнем возрасте.

Остерман, став воспитателем Петра Алексеевича, обрел ключевую позицию для влияния на него. Он не жалел ни времени, ни усилий, чтобы войти в доверие к своему воспитаннику и более того — заслужить его любовь. Остерман не любил охоты, но, чтобы угодить Петру II, не только не старался погасить эту страсть, но и участвовал в его охотничьих забавах. Равным образом Андрей Иванович не любил верховой езды, но, преодолевая неприязнь к ней, отправлялся вслед за воспитанником галопировать по полям и весям.

Любовь воспитанника Андрей Иванович завоевал еще и тем, что ослабил к нему требовательность в выполнении учебных заданий. Тем самым Меншиков создал самые благоприятные для Остермана условия, чтобы, находясь неразлучно с воспитанником, втереться к нему в доверие и полностью овладеть его волей. Андрей Иванович в полной мере использовал свою должность для того, чтобы изо дня в день убеждать юного монарха в том, что ему принадлежит абсолютная власть, которой должны подчиняться все, в том числе и Меншиков. Внушения Остермана падали на благоприятную почву — Петр Алексеевич и без того тяготился суровой опекой князя, пытавшегося преодолеть склонность его к пустому времяпрепровождению и нежелание овладевать знаниями.

Александр Данилович не заметил, как вокруг него создавалась враждебная атмосфера, при которой достаточно было незначительного повода, чтобы последовало превращение полудержавного властелина в опального подданного, лишенного всех должностей и власти.

Неизвестный художник Портрет А. Д. Меншикова. 1716–1720 гг. Холст, масло. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

Такой повод представился в сентябре 1727 г., когда Петр II, питая нежные чувства к своей сестре Наталье, решил наградить ее подарком: он велел взять из казны 500 рублей, вручил их одному из слуг, которому поручил отнести подарок княжне. Слугу с деньгами, направлявшегося к сестре, случайно встретил Меншиков и когда узнал, что он несет Наталье Алексеевне подарок от брата, велел деньги вернуть в казну.

Поступок князя следует признать обоснованным, казна действительно была пуста и подобные подарки были непозволительны, но у отрока-императора отсутствие денег в казне не вызывало тревоги, зато он почувствовал себя уязвленным распоряжением князя и пришел в ярость: Петр то кричал, что он император и никто не смеет отменять его повеления, то выражал намерение сурово расправиться с ослушником и топал ногами.

Влияние Меншикова на Петра II ослабело настолько, что после очередной ссоры с князем будто бы заявил: «Смотрите, разве я не начинаю его вразумлять?» Эта фраза означала конец опеки князя.

Действительно, почти во всех депешах, отправленных в начале сентября 1727 г., фигурируют фразы, свидетельствующие о падении кредитов Меншикова: царь «не может ни видеть, ни слышать его»; Меншиков едва «мог добиться свидания с царем, твердом в своем решении свергнуть его».

Развязка наступила 7 (18) сентября 1727 г., когда царь после очередной ссоры с князем запретил всему двору ходить к Меншикову, «а на следующий день он послал приказ гвардейским полкам не слушаться ничьих приказаний, как только его собственных» и добавил: «Меншиков, может быть, думает обходиться со мной, как с моим отцом (царевичем Алексеем. — Н. П.)».

8 (19) сентября Меншикову был объявлен домашний арест, вызвавший у него обморок. Обращение Александра Даниловича и его супруги к царю с просьбами о помиловании не имели успеха. В опале оказалась вся семья князя, в том числе и невеста императора, дочь Меншикова, Мария, у которой было отобрано подаренное женихом обручальное кольцо.

17 сентября 1726 г. Мардефельд доносил: «Дела князя Меншикова идут все дальше и дальше, и так как в подобных случаях нет недостатка в наущениях, то он пользуется весьма малой милостью, кредиты герцога Голштинского, напротив, сильно поднялись и можно сказать, что он настолько могущественный, насколько сам желает быть, и при этом с общим одобрением, ибо у него столько же друзей, сколько у князя врагов».

В другой депеше Мардефельд объясняет причины падения влияния светлейшего: «Достоверно, что князь поддался своему высокомерию и злоупотребляет милостию, которой он пользуется до такой степени, что он завел такие порядки в гражданском и военном ведомствах и начал уже приводить их в исполнение, которые сделали бы его действительным правителем, а царице оставили только одно имя. Это дошло, наконец, до того, что он владел всеми делами, касающимися высочайших помилований, и отправлял по денежным и другим важным делам в коллегии и приказы, лишь им самим подписанные. При том он завел деспотическое и жестокое правление и сделал этим неудовольствие столь общим, что конец мог быть весьма неизбежным для всего государства, а наверное, раньше всего для него самого».

Мардефельд справедливо полагал, что намерение Меншикова женить великого князя на одной из своих дочерей укрепит его власть настолько, что он «будет в состоянии все предпринимать по своему усмотрению. Вопрос, следовательно, сводится лишь к тому, желает ли царица и себя и своих детей отдать произволу князя или недопущением такого брака одновременно лишить его могущества, которым он до сих пор пользовался».

Герцог даже решил выехать из России, если царица сохранит свою благосклонность к Меншикову. «По моему мнению, — рассуждал Мардефельд, — все будет зависеть от того, которая из обеих партий (сторонников и противников Меншикова. — Н. П.) сумеет привлечь на свою сторону барона Остермана и графа Левенвольде, ибо последние вполне в состоянии склонить царицу к твердому окончательному решению. Пока держатся они еще отдельно и не хотят участвовать в этом деле. Смятение с обеих сторон очень велико, но не в далеком будущем окажется, какой исход примет это дело».

Соперничество двух партий устранила кончина Екатерины 16 мая 1727 года. Так как Меншиков исхлопотал согласие Екатерины, закрепленное ее завещанием (тестаментом), об обязательстве наследника престола жениться на одной из его дочерей, то положение князя коренным образом изменилось. «Могущество князя, — доносил Мардефельд королю спустя неделю после смерти Екатерины, — невообразимо возросло в несколько дней. Он вполне овладел душою и личностью молодого царя. Он окружен одними креатурами князя, и для предохранения себя от всяких случайностей последний уговорил его жить у себя на острове, причем он уступил ему половину дворца и домик в саду. Это отделение царя имеет следствием большое расстройство государственных дел и заседаний Верховного тайного совета».

Спустя три недели после смерти Екатерины Меншиков превратился во временщика, фактически управлявшего страной, что не утаилось от наблюдательного Мардефельда, 26 мая извещавшего короля: «Царь отдался теперь совершенно в руки князя Меншикова и живет у него в доме. Все, которых он когда-либо любил и которые находились на его стороне, отстраняются от него и отправляются на службу в Сибирь, Казань и подобные места. Князь никому не разрешает разговаривать с царем, если сам или кто-нибудь из его поверенных не присутствует при этом». Вывод Мардефельда однозначен: «Меншиков навлекает на себя бесконечные подозрения и ненависть, которые ему угрожают пагубными для него последствиями».

Впрочем, в депеше от 17 июня Мардефельд признал, что его оценка князя нуждается в уточнении: «То, что я доносил прежде вашему величеству касательно князя Меншикова, будто он играет игру, заставляющую многих роптать и которая ему лично может сделаться весьма опасною, видоизменяется теперь тем, что, во-первых, князь низложил всех своих противников и никто и двигаться не смеет и, во-вторых, тем, что и императорское семейство теперь пришло к тому мнению, будто между всеми вельможами Российской империи нет другого, который лучше бы занял место при особе императора и был бы более способен на строгие решения и исполнения их». Мардефельд полагал, «что настоящее правление продолжится без всякой перемены».

Ход дальнейших событий при дворе показал, что Мардефельд ошибался в суждении о том, что князь упрочил свое положение настолько, что его правлению ничто не угрожает. Сам Мардефельд в депеше от 8 июля извещал королю: «Князь Меншиков до сих пор был предметом неугасимой ненависти, что он и заслужил вполне».

Во время отправления этой депеши Меншиков лежал в постели больным. О смертельной болезни Мардефельд извещал короля в депеше от 12 июля: «Болезнь Меншикова до того усилилась, что он уже соборован и без чуда нельзя больше надеяться на исцеление его. К чахоточному кашлю присоединилась лихорадка и притом припадок так силен, что медики считают его болезнь неизлечимою при преклонных летах его».

В сентябре 1727 г. отношения между императором и Меншиковым достигли такой напряженности, что их не могли не заметить иностранные дипломаты. 5 сентября 1727 г. Мардефельд доносил: «…князь Меншиков пользуется несовершеннолетием государя во вред государства, завладел могуществом и авторитетом правителя и старается слишком ограничить значение особы императора и администрации. Так как нет никого, кто мог бы состязаться с ним, то нет более действительного средства к его унижению, как предать полный авторитет самодержавной власти царя, причем министры, а в особенности Остерман, будут значительно сильнее его уже потому, что он в настоящее время пользуется гораздо меньшей милостью императора, чему служит доказательством все, что приходится слышать или видеть ежедневно».

В депеше от 30 сентября 1727 г. Мардефельд объясняет причины падения Меншикова: «Должно признаться, что князь принял все меры, которые должны были ускорить его падение, и легкомысленно отказывался от всего того, что ему советовали добрые люди его, следуя единственно своей страсти к деньгам и необузданному честолюбию. Ему следовало бы действовать заодно с Верховным тайным советом, поддерживать хорошо государственный строй, им самим заведенный, и этим приобрести и удержать за собой расположение императора и великой княжны (Натальи Алексеевны. — Н. П.). Его действия прямо противоположны всему этому: он присвоил себе права правителя, прибрал к своим рукам все финансовое управление и располагал всеми делами, как военными, так и гражданскими по своему усмотрению, как настоящий император. Его величеству императору и великой княжне он досаждал самым чувствительным образом и отказывал обоим в самом необходимом в том ложном мнении, что таким образом он будет их держать под своей ферулой (надзором. — Н. П.).

Перед отъездом в Петергоф он по этой причине поссорился с молодым императором, для поправления чего он и предложил ему это увеселительное путешествие, император, однако, продолжил свое холодное с ним обращение, что побудило князя вернуться с дачи сюда двумя днями раньше.

Генерал-лейтенант Салтыков объявил Меншикову об его аресте, после чего князь вышел в приемную и жаловался всем присутствующим, что вот как его награждают за верную службу государству и молодому императору.

Конфликт между Меншиковым и императором назревал давно, и события, происшедшие в первых числах сентября 1727 г., лишь завершили его. Напряженные отношения между ними выражались в том, что император избегал встреч как с Меншиковым, так и со своей невестой Марией Александровной, а если они и происходили, то отличались холодностью.

3 сентября 1727 г. состоялось торжественное освящение церкви в имении Меншикова в Ораниенбауме, на котором обещал присутствовать Петр II, но не прибыл. На следующий день Меншиков прибыл в Петергоф, где находился император и где он намеревался помириться с ним, но Петр рано утром отправился на охоту, а его сестра Наталья, чтобы не встречаться с князем, выпрыгнула в окно, чтобы присоединиться к брату. 5 сентября был объявлен указ императора интенданту Мошкову: “Летний и Зимний домы, где надлежит, починить и совсем убрать, чтоб к приходу его величества совсем были готовы, и спрошен он, Мошков, был, как те домы вскоре убраны быть могут”. Мошков ответил, что дворцы будут готовы через три дня.

6 сентября все вещи Петра II из дворца Меншикова были перенесены в Летний дворец. В тот же день был опубликован указ гвардейским полкам, чтобы они впредь слушались приказаний только двух лиц: Юсупова и Салтыкова.

Княгиня Меншикова с молодым князем припали вчера к стопам императора, что возбудило к ней большое сочувствие, ибо она весьма благочестивая и добродетельная особа и так слаба, что многократно при этом падала в обморок, император поднял и утешал ее. Затем пошла она к великой княжне Елизавете Петровне, чтобы передать просьбу своего супруга заступиться за него перед императором».

Неизвестный художник. Портрет Петра II. Около 1800-х гг. Холст, масло. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

В следующей депеше 23 сентября Мардефельд извещал короля о некоторых важных подробностях падения Меншикова: «больше всего способствовало его опале участие в событиях Остермана, которого Меншиков намеревался низвергнуть. Меншиков обвинил барона в том, что он препятствовал императору в частом посещении церкви, что нация этим недовольна, ибо она не привыкла к такому образу жизни своего монарха, что Остерман старается воспитывать императора в лютеранском вероисповедании или оставить его без всякой религии, так как он сам ни во что не верит.

Хотя Остерман и назначен был воспитателем великого князя, но с тех пор, как последний стал императором, он уже больше не может занимать эту должность. Наконец, князь намеревался в этом деле привлечь на свою сторону духовенство.

Когда же Остерман в Петергофе хотел объясниться с кн. Меншиковым и ему представил все вышесказанное, князь разгорячился и думал его испугать своею властью: он ему повторил опять те же обвинения, обругал его атеистом и спросил его, знает ли он, что он (Меншиков. — Н. П.) его сейчас может погубить и сослать в Сибирь.

Остерман наговорил ему много сурового и, между прочим, сказал ему, что князь ошибается, что он в силе сослать его в Сибирь. Он же, барон, заставит четвертовать князя, ибо он вполне заслуживает этого.

Исход этого дела ясно доказывает неразумность поступка князя, и дай Бог, чтобы исход этот не сделался более печальным, чем он теперь.

Князь просил отсрочку отправления на восемь дней, в чем ему, однако, отказали, и он отправился в путь третьего дня после обеда, он и его семейство ехали в каретах, запряженных шестеркой; его сопровождали 50 или 60 багажных телег, а также все его слуги из немцев. Выезд случился в воскресенье, стояла прекрасная погода, отчего и обе стороны были наполнены огромными толпами народа».

Описание Мардефельдом причин опалы князя Меншикова, как и его ссора с Остерманом, а также отправление в ссылку в Раненбург принадлежит к самому обстоятельному описанию трагедии полудержавного властелина, как назвал А. С. Пушкин светлейшего князя. Тем не менее и в этом описании имеется существенный пробел, наличие которого трудно объяснимо. Мардефельд справедливо отметил, что падению Меншикова «больше всего способствовал» Остерман, но ограничился описанием последней стадии конфликта князя с бароном, хотя, вне всякого сомнения, сентябрьские события стали всего лишь завершением накала конфликта, возникшего значительно раньше.

Энергичные хлопоты супруги князя о его помиловании оказались бесполезными. 7 сентября она 45 минут стояла на коленях перед Остерманом, умоляла его ходатайствовать перед императором помиловать Александра Даниловича, но тот промолчал.

7 сентября Петр II явился в Верховный тайный совет, где подписал указ: «Понеже мы всемилостивейшее намерение взяли от сего времени сами в Верховном тайном совете присутствовать и всем указом отправленным быть за подписанием собственныя нашея руки и Верховного тайного совета; того ради, повелели, дабы никаких указов или писем, о каких бы делах оные ни были, которые от князя Меншикова или от кого иного партикулярно писаны или отправлены будут, не слушать и по оным отнюдь не исполнять под опасением нашего гнева и о сем публиковать всенародно во всем государстве и в войске и в Сенате».

Четкие формулировки указа дают основание полагать, что он был сочинен самим А. И. Остерманом. Указ означал, во-первых, падение полудержавного властелина и, во-вторых, объявление 12-летнего отрока полновластным владельцем императорского трона.

Источники не сообщают, кто руководил решительными действиями императора, но известно, что в его окружении не было более опытного советника и интригана, чем Остерман. Остается предположить, что именно он подсказывал отроку, как тому надлежало действовать против князя в эти решающие дни. Вместе с тем в поведении Андрея Ивановича, отраженном в его письмах к князю, нетрудно заметить его стремление усыпить бдительность светлейшего подобострастными словами: «Вашу высококняжескую светлость всепокорнейшее прошу о продолжении вашей высокой милости и, моля Бога о здравии вашем, пребываю с глубочайшим респектом вашей высококняжеской светлости всенижайший слуга А. Остерман». Он заставил и своего воспитанника сделать следующую приписку к своему письму: «И я при сем вашей светлости и светлейшей княгине, и невесте, и своячине, и тетке, и шурину поклон отдаю любительны. Петр».

В следующем письме, отправленном Меншикову 21 августа, Остерман вновь убаюкивал князя уверованиями в добрых чувствах к нему своего воспитанника: «Его императорское величество писанию вашей высококняжеской светлости весьма обрадовался и купно с ее императорския высочеством (Натальей Алексеевной, также ненавидевшей Меншикова. — Н. П.) любезно кланяются, а на особливое писание ныне ваша светлость не извольте прогневаться, понеже учреждением охоты и других в дорогу потребных предуготовлений забавлены, а из Ропши, надеюсь, писать будут. Я хотя весьма худ и слаб и нынешней ночи разными припадками страдал, однако ж еду».

Оба письма свидетельствуют о том, что Меншиков не подозревал о реализации Остерманом своего намерения отправить противника в Сибирь и проявил полную беспечность человека, привыкшего к покорности окружающих. За эту беспечность светлейший дорого заплатил.

У Меншикова оставалась последняя надежда умилостивить императора, и он не преминул ею воспользоваться, отправив к нему письмо, в котором умолял «за верные мои к вашему величеству известные службы всемилостивейшего прощения» и освобождение от ареста; автор письма обещал «мою к вашему величеству верность содержать даже до гроба», более того, он просил освободить себя от всех должностей. Ответа на письмо Александр Данилович не получил. На опального князя посыпались новые угрозы: указ о лишении его всех чинов, об отобрании у него орденов, о запрещении называть в церквях имя невесты императора Марии Александровны Меншиковой, об изъятии у светлейшего большого яхонта.

Таковы были в то время суровые факты политической борьбы — лишить возможности поверженного противника восстановить свою репутацию.

Падение Меншикова вызвало восторг всех, кто испытал на себе его грубость. Цесаревна Анна Петровна писала своей сестре Елизавете Петровне: «Что изволите писать об князе, что ево сослали, и у нас такая же печаль сделалась об нем, как у вас». Феофан Прокопович в письме к одному из архиереев не скрывал своей радости: «Молчание наше извиняется нашим великим бедствием, претерпенным от тирании (Меншикова. — Н. П.), которая, благодаря Бога, уже разрешилась в дым. Ярость помешанного человека, чем более возбуждала против него всеобщей ненависти и предускоряла его погибель, тем более и более со дня на день усиливала свое свирепство. А мое положение было так стеснено, что я думал, что все уже для меня кончено. Поэтому я не отвечал на твои письма и, казалось, находился уже в царстве молчания».

Менее знатный советник Военной коллегии Егор Пашков писал в Москву кабинет-секретарю Ивану Черкасову: «Прошла и погибла суетная слава прегордого Голиафа, которого Бог сильною десницею сокрушил; все этому очень рады, и я, многогрешный, славя св. Троицу, пребываю без всякого страха; у нас все благополучно и таких страхов теперь ни от кого нет, как было при князе Меншикове».

Воспрянула духом и первая супруга Петра Великого инокиня Елена, освобожденная внуком из монастырского заточения. В письме к нему она писала: «Хотя давно желание мое было не токмо поздравить ваше величество с восприятием престола, но паче вас видеть, но по несчастию моему по сие число не сподобилась, понеже князь Меншиков, не допустя до вашего величества, послал меня (из монастыря. — Н. П.) к Москве».

Даже Анна Иоанновна, до падения Меншикова, обращавшаяся к нему с унизительными письмами, считала возможным его лягнуть после опалы. Петру II она писала, сваливая вину на князя за то, что она в свое время не поздравила его, императора, с восшествием на престол: «Я неоднократно просила, чтоб мне позволено было по моей должности вашему императорскому величеству с восприятием престола Российского поздравить и целовать вашего величества дорогие ручки, но получила на все мои письма от князя Меншикова ответ, чтоб мне не ездить».

У честолюбцев нравственность часто приносилась в жертву карьере.

Опираясь на поддержку императора, Андрей Иванович вступил в беспроигрышную схватку с князем и без риска одержал над ним победу — Меншиков оказался в Березове, а Остерман, освободившись от его опеки, стал если не формально, то по существу самым влиятельным членом Верховного тайного совета — он определял повестку дня его заседаний, составлял проекты постановлений, то есть выполнял при немом согласии «верховников» функции руководителя высшего органа власти страны.

Александр Данилович был отправлен в ссылку в рязанское имение, подаренное некогда ему Петром I, Раненбург (Ораниенбург), но спустя несколько месяцев оказался в Березове. Поводом для замены места ссылки послужил нерасчетливый поступок сестры супруги князя, горбуньи Варвары Михайловны Арсеньевой, сочинившей письмо, осуждавшее власти, сославшие Александра Даниловича и членов ее семьи.

В письме утверждалось, что Меншиков является единственным в стране человеком, способным обеспечить благоприятную жизнь подданных, что без него в стране наступит хаос и что ему надобно непременно возвратить власть.

Следствие без особых усилий обнаружило автора письма и она поплатилась заточением в монастырскую келью. Остерман рассудил, что пребывание светлейшего князя недалеко от старой столицы таило опасность, которая, впрочем, была эфемерной, и убедил императора отправить опального вельможу в Березов.

Опасение, что А. Д. Меншиков, проживая в Раненбурге, может вернуть себе власть, относится к необоснованному подозрению. Иностранные дипломаты нисколько не сгущали краски, когда доносили своим дворам о ненависти, питаемой к нему вельможами и придворными.

Показателем ненависти к князю является письмо, отправленное им к Остерману с просьбой прислать к нему доктора. Дело в том, что в пути Александр Данилович занемог так сильно, что свой путь вынужден был продолжать не в карете, а в носилках, привьюченных к двум лошадям. Характерно, что письмо было адресовано не к своим давним соратникам, членам Верховного тайного совета Г. И. Головкину и Ф. М. Апраксину, а к Остерману, с которым он накануне ссылки крепко поссорился. Этот поступок князя свидетельствует об умении А. И. Остермана держать втайне свои планы расправы с недругами и поддерживать их уверенность, что им ничто не угрожает.

Карта города Березов с окрестностями конца XVII в. «Чертежная книга Сибири, составленная тобольским сыном боярским Семеном Ремезовым в 1701 г.», СПБ, 1882

Итак, Меншиков был повержен. Ключевая роль в расправе с Меншиковым принадлежала А. И. Остерману. Александр Данилович, привыкший смотреть на Остермана как на слугу, безраздельно ему подчинявшемуся, не разглядел в нем коварность интригана, настойчиво и ловко внушавшего своему воспитаннику с одной стороны чувство признательности и любви к собственной персоне, а с другой — недоброжелательность к будущему тестю и своей невесте, которую называл «фарфоровой куклой» и к которой не питал ни малейших признаков любви.

В сибирской ссылке Меншиков прожил недолго. Вместе со слугами он сам срубил себе в Березове дом и маленькую церковь, в которой и был после кончины (12 ноября 1729 г.) похоронен. Там же нашла последний приют бывшая царская невеста Мария, умершая 26 декабря 1729 г. Так бесславно закончилась блестящая карьера Александра Даниловича Меншикова.