Граф Остерман

Глава восьмая. А. И. Остерман в Кабинете министров

Обратимся теперь к истории упразднения Верховного тайного совета. К моменту кончины кончины Петра II он существенно отличался по составу от того учреждения, которое создали при Екатерине I. Из вельмож, назначенных в Верховный тайный совет императрицей в 1726 г., остались только Г. И. Головкин, А. И. Остерман и Д. М. Голицын. П. А. Толстой стараниями А. Д. Меншикова оказался в Соловецком монастыре, где и скончался в 1729 г. Сам А. Д. Меншиков усилиями А. И. Остермана в 1727 г. был отправлен в ссылку в Березов. Генерал-адмирал Ф. М. Апраксин скончался в 1728 г.

Убыль была восполнена при Петре II, назначившего 3 января 1728 г. в Верховный тайный совет заботами фаворита императора Ивана Долгорукого еще двух представителей этой фамилии: Алексея Григорьевича и Василия Лукича. После кончины Петра II Верховный тайный совет включил в свой состав еще трех новых членов: двух фельдмаршалов — Василия Владимировича Долгорукого и Михаила Михайловича Голицына-старшего, а также сибирского губернатора Михаила Владимировича Долгорукого, прибывшего из Тобольска в Москву на свадебные торжества.

В результате кооптации социальный состав Верховного тайного совета коренным образом изменился: при его учреждении аристократию представлял один Д. М. Голицын, теперь, в конце января 1730 г., она была представлена пятью членами, из которых четверо принадлежали клану Долгоруких (Алексей Григорьевич, Василий Лукич и Василий Владимирович и Михаил Владимирович) и два — к Голицыным (Дмитрий Михайлович и Михаил Михайлович).

Таким образом, Верховный тайный совет из бюрократического учреждения при своем основании превратился в конце января 1730 г. в учреждение аристократическое, представленное двумя знатными фамилиями. Верховный тайный совет превратил бы Россию в страну, управляемую олигархией.

Вступив на престол, Анна Иоанновна прежде всего решила упразднить ненавистный ей Верховный тайный совет, попытавшийся ограничить ее абсолютную власть, причем настолько серьезно, что императрице оставался лишь ее призрак. Однако императрица, не располагая ни знанием управленческих функций, ни опытом управления, нуждалась в учреждении, подобному Верховному тайному совету, на который она могла бы положиться. Властные полномочия должны быть предоставлены не одному лицу, поскольку в этом случае в стране появился бы второй, неофициальный император, а коллективу лиц, наделенных равными правами. Это исключало бы притязания одного лица на власть.

В упразднении Верховного тайного совета был заинтересован и А. И. Остерман. Во-первых, потому, что его личность растворялась в составе восьми «верховников», что противоречило честолюбивым притязаниям Андрея Ивановича. Значительно проще было подчинить своему влиянию учреждение, составленное из минимального числа членов. Во-вторых, важно было обновить и социальный состав нового учреждения — превратить его из аристократического в бюрократический.

Каковы были свойства натуры вступившей на трон императрицы? Ответ на вопрос имеет немалое значение, поскольку такие черты характера, как наличие таланта и его отсутствие, трудолюбие и леность, жестокость и милосердие, скупость и расточительность, воинственность и миролюбие оказывали значительное влияние на внутреннюю и внешнюю политику государства.

Предпринимая попытку охарактеризовать личность Анны Иоанновны, отмечу, что историки располагают значительно большим количеством отзывов о ней, чем о ее предшественниках, в том числе и о Петре Великом, о недостатках и достоинствах которого можно судить не столько по отзывам современников, сколько по его делам и поступкам.

Луи Каравакк. Портрет императрицы Анны Иоанновны. 1730 г. Холст, масло. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Источники, характеризующие личность Анны Иоанновны, можно разделить на три категории: официальные, то есть правительственного происхождения; содержащие о ней отзывы современников, преимущественно иностранных дипломатов, и тексты публицистических сочинений, печатаемых в рупоре правительства — газете «Санкт-Петербургские Ведомости».

Нет надобности подробно устанавливать степень субъективности свидетельства всех без исключения источников, поскольку такой анализ увел бы автора, а вслед за ним и читателя в сторону от главной темы сочинения — биографического очерка об Остермане.

Высокую оценку личных достоинств императрицы можно обнаружить во множестве указов и манифестов, внушавшим подданным мысль о том, что у императрицы нет иной заботы, чем проявлять «матерное попечение об их благополучии». Забота императрицы о процветании государства, об обеспечении его безопасности, о повышении материальной и духовной жизни подданных составляет главную цель любого царствования, в том числе и Анны Иоанновны.

Аналогичную цель преследуют и газетные заметки, публиковавшиеся в «Санкт-Петербургских ведомостях» с тем, однако, существенным отличием, что они не устанавливают законодательных норм, обязательных для исполнения подданными, а преследуют более скромную цель — информировать читателей о конкретном проявлении заботы императрицы о благе подданных, о ее необычайном усердии и повсеместном участии в делах управления государством. Приведу несколько выдержек из газеты, раскрывающих цель публикации.

30 июня 1730 г. «Санкт-Петербургские ведомости» уведомили подданных: «Хотя ее величество еще непрестанно в Измайлове при нынешнем летнем времени пребывает, однако в государственных делах великое попечение иметь изволит, понеже не только Сенат здесь (в Москве. — Н. П.) свои ежедневные заседания имеет, но такоже два дня в неделю назначены, чтоб оном у ее императорского величества в Измайлове собираться и в ее присутствии в среду иностранные, а в субботу здешние государственные дела воспринимать, такоже изволит ее величество сверх того министров до аудиенции допускать».

В течение двух лет царствования Анна Иоанновна действительно присутствовала на некоторых заседаниях Кабинета министров, но, когда она сочла свое положение на троне достаточно прочным, визиты становились все более редкими, а после 1735 г., когда три подписи кабинет-министров под указом приравнивались к именным, почти прекратились — к ней в покои приходили с докладами кабинет-министры. Ей импонировали доклады кабинет-министра А. П. Волынского, главное достоинство которых состояло в краткости изложения — императрицу утомляли основательные суждения кабинет-министров о скучных делах внутренней и внешней политики.

В течение 1732 года императрица участвовала всего в четырех заседаниях Кабинета, но это нисколько не смущало газету, подававшую каждое ее присутствие как важнейшее событие в жизни страны: 12 февраля Анна Иоанновна «ныне при тайных советах опять обыкновенно присутствовать изволит»; в августе «беспрестанно при тайных советованиях в нынешнем состоянии присутствует»; 1 ноября «при советовании о нынешних обстоятельствах сама присутствовать изволит»; 20 декабря — последнее уведомление о том, что Анна Иоанновна в советах «непрестанно присутствует».

Самое пространное такого рода известие газета опубликовала 2 октября 1735 г.: «Ее императорское величество, всемилостивейшая наша самодержица обретается во всяком вожделенном благополучии как при дворе ее императорское величество во всем преизрядный порядок и непременная исправность крайне наблюдается, так и многие иностранные дела, в которых ее императорское величество беспрестанно упражняться изволит. Ее величество от того весьма не удерживают, чтоб о своей империи и всегдашнем приращении оный не имеет прозорливого и раздельного смотрения».

Чем дальше, тем явственнее становилось стремление двора сообщить подданным сведения об активном участии императрицы в управлении страной. Так, за 1736 г. газета ограничилась единственной публикацией в марте, известив, что Анна Иоанновна изволит «при нынешних обстоятельствах с неусыпной манерой ревностно» присутствовать на заседании Кабинета министров.

Не подлежит сомнению, что присутствие императрицы на заседаниях Кабинета четыре раза в году, а в 1735 г. всего лишь один раз, вступают в противоречие с газетными утверждениями, что она и «с непрерывной матерною ревностию» занимается государственными делами. Такого рода заявления газеты, выражаясь современным языком, следует рассматривать как пропагандистский трюк двора.

Стремление возвеличить роль императрицы в делах управления явно просматриваются и в устраиваемых в столице фейерверках. Общеизвестно, огненными потехами увлекался Петр Великий, но они использовались для прославления величия России и ее достижений, в то время как фейерверки времен Анны Иоанновны прославляли величие ее, императрицы. Фейерверки зажигались в новогодние дни, дни рождения, тезоименинства и коронации Анны Иоанновны. В первом таком фейерверке, устроенном в честь дня ее рождения, сообщали «Санкт-Петербургские ведомости», наблюдавшие его зрители прочли слова на латинском языке, заимствованные у Овидия: «Оттуда происходит величество, и в самый тот день, в котором родилась, уже велико был». В другом фейерверке, устроенном в том же году, были использованы слова Клавдия: «Имя ее вознесут…»

Подавляющему большинству жителей столицы были неведомы имена Овидия, Клавдия и тем более таинственное содержание их изречений на латинском языке, о котором они тоже не имели понятия, выглядело загадочно, но эта таинственность тоже была использована для прославления императрицы.

О новогоднем фейерверке 1734 г. газета писала: «Изображенный орел держал в правой лапе лавром обвитой меч, а на груди щит с вензловым именем ее императорского величества, имеющий надпись: “Щит другам, страх неприятелям”». Едва ли не самый «подобострастный» фейерверк был устроен в честь нового, 1736 г. В описании газеты он выглядел так: «На фоне фейерверка изображена была Россия в женском образе, стоящая на коленях перед ее императорским величеством, которая освещалась снисходящим с неба на ее императорское величество и от того ее величества возвращающим сиянием с сею надписью: “Благия нам… лета”». На фейерверке, посвященном дню рождения, 21 января 1738 г., было изображено: «Да умножаются лета великия Анны».

Важным средством внушения подданным мысли о непрестанной заботе императрицы об их благополучии являлись манифесты. В отличие от газеты, которую читала малочисленная прослойка населения, манифесты произносились с амвонов храмов, и их содержание становилось достоянием всех подданных, проживавших в самых глухих местах. Однако далеко не все манифесты информировали слушающего о «неусыпных трудах» и «матерном попечении» императрицы об их благе и процветании, большинство из них упрекало подданных в их неблагонадежности, в том, что они совершали преступления против режима.

К таким документам относится манифест от 23 декабря 1731 г. о наказании Долгоруких за их претензию на корону и активное участие в попытке ограничить самодержавие. Поступки Долгоруких, по словам манифеста, должны были усугубить их вину: «Хотя всем известно, какие мы имеем неусыпные труды о всяком благополучии и пользе государства нашего, что всякому видеть и чувстствовать возможно из всех в действо произведенных государству помянутых наших учреждений…» Манифест, обнародованный в ноябре 1734 г. в связи со ссылкой в Сибирь смоленского губернатора А. А. Черкасского, начинался словами: «Известно всем нашим подданным, коим образом с начала вступления нашего на наследственный прародительский Всероссийской империи самодержавный престол неусыпное попечение имею об учреждении безопасного нашего государства и благопоспешествовании пользы и благополучия всех верных подданных». Указ 9 января 1737 г. о наказании Д. М. Голицына тоже перечисляет благодеяния императрицы: «Ревнуя закону Божьему крайнейшее желание попечение имеем все происходящие неправды, ябеды, насильства и вынужденные коварства всемерно искоренять, а правосудие утверждать и обидимых от рук сильных избавлять».

Как видим, все средства, которыми располагало правительство, были использованы для создания образа императрицы, денно и нощно пекущейся о благе государства и подданных. Анализ текстов манифестов и газетных публикаций позволяет сделать одно немаловажное наблюдение: если до противоборства шляхетства и императрицы с «верховниками» имя Остермана часто упоминалось в депешах иностранных дипломатов, то во время их схватки оно встречается лишь один раз. Это свидетельствовало не об исчезновении честолюбивых помыслов опытного интригана, а об умении терпеливо ожидать своего звездного часа. Остерман в февральские дни 1730 г. безмолвствовал, создавая о себе впечатление стороннего наблюдателя, не проявлявшего интереса к происходившим событиям. Впрочем, втайне, будучи уверенным в провале «затейки верховников», он снабжал императрицу записками с советами, как обуздать затейников.

Как только Остерману стало известно, что Анна Иоанновна надорвала лист бумаги с кондициями — поступок, символизировавший восстановление самодержавия, он тут же перестал болеть и явился в Верховный тайный совет и ко двору.

Андрей Иванович поддерживал добрые отношения с Анной Иоанновной, когда та была еще курляндской герцогиней, переписывался с нею. Теперь, когда герцогиня Курляндская стала императрицей, взаимный интерес в установлении более тесных контактов значительно возрос. Императрица, не располагавшая опытом управления государством, крайне нуждалась в услугах дельца, способного дать разумный совет, предостеречь от опрометчивых поступков, назвать лиц, которые могут быть полезны в правительственном механизме. Среда, в которой она могла обнаружить такого деятельного слугу, была крайне ограничена, и для Анны Иоанновны Остерман был подарком, которым она с радостью воспользовалась.

Установления доверительных отношений между императрицей и Остерманом долго ожидать не приходилось. Уже в начале мая 1730 г. они были подкреплены пожалованиями: Андрей Иванович получил значительных размеров поместье в Лифляндии, прежде принадлежавшее князю Меншикову, а также был возведен в графское достоинство.

Коротко о личности Анны Иоанновны и ее правлении, как о ней отзывались современники. Посланник Англии при русском дворе Финч считал, что она «обладала в высшей степени всеми достоинствами, украшающими великих монархов, и не страдала ни одной из слабостей, способной омрачить добрые стороны ее правления». Подданные видели в ней мать.

Еще более хвалебные слова в адрес Анны Иоанновны можно обнаружить в отзыве генерала А. И. Румянцева. Они выглядят тем более странными, что Румянцев начинал свою карьеру в царствование Петра Великого и, казалось бы, имел возможность сопоставить таланты Анны Иоанновны с талантами ее дяди. Тем не менее Александр Иванович считал, «что усопшая государыня-императрица, яко истинная мать отечества, как в жизни своей всегда неусыпное материнское попечение о благополучии империи своей иметь изволила и оную великими своими делами и сильными прогрессами наивящее прославить, то и при конце жизни своей не хотела нас, бедных рабов, сирых и плачущих оставить, высочайшим своим тестаментом наследника нам великого государя Иоанна Третьего определить соизволила», а Бирона назначила регентом. «И таким своим высочайшим государским и материнским определением бессмертную славу себе оставить изволила». Полагаю, что в письме к Бирону Румянцев, знавший подлинную цену императрицы, рассыпался в комплиментах ей, дабы угодить Бирону.

Взвешенную и ближе всего приближавшуюся к истине характеристику Анны Иоанновны дал публицист и историк М. М. Щербатов: «Грубый ее природный обычай смягчен не был ни воспитанием, ни обычаями того века, ибо родилась во время грубости России, а воспитана была и жила тогда, как многие строгости были оказуемы; и сие чинило, что она не щадила крови своих подданных и смертную мучительную казнь без содрогания подписывала, а может статься, и еще была к тому побуждаема и любимцем своим Бироном. Не имела жадности к славе, и потому новых узаконений и учреждений мало вымышляла, но старалась старое учрежденное в порядке содержать».

Характеристика Анны Иоанновны М. М. Щербатовым может считаться едва ли не самой обстоятельной среди монархов, царствовавших в XVIII столетии. В ней можно обнаружить все черты натуры, свойственные человеку, восседавшему на троне: интеллект, характер отношений к своим обязанностям, отношение к фаворитам и др. Портрет Анны Иоанновны в изображении М. М. Щербатова в подавляющем большинстве случаев сходен с оригиналом и может быть подтвержден фактами. Однако можно поспорить с суждением о том, что она была «прилежна к делам», а также с его представлением о роли Бирона в царствование Анны Иоанновны. Полагаю, что наличие сомнительных оценок личности Анны Иоанновны и ее правления связано не с пристрастием автора, а с тем, что Михаил Михайлович пребывал в детском возрасте, а когда писал свое знаменитое сочинение «О повреждении нравов в России», то не располагал достаточно корпусом источников.

«Императрица Анна не имела блистательного разума, но имела сей здравый рассудок, который тщетной блистательности в разуме предпочтителен; с природы нраву грубого, отчего и с родительницей своею в ссоре находилась и ею была проклята, как мне известно сие, по находящемуся в архиве Петра Великого одному письму от ее матери, ответственном на письмо императрицы Екатерины Алексеевны, чрез которое она прощает дочь свою, сию императрицу Анну.

Довольно для женщины прилежна к делам и любительница была порядку и благоустройства; ничего спешно и без совету искреннейших людей государства не начинала, отчего все узаконения суть ясны и основательны. Любила приличное великолепие императорскому сану, но толико, поелику оно сходственно было с благоустройством государства.

Не можно оправдать ее в любострастии, ибо подлинно, что бывший у нее гофмейстером Петр Михайлович Бестужев участие в ее милостях, а потом Бирон и явно любимцем ее был, но наконец при старости своих лет являится, что она его более яко нужного друга себе имела, нежели как любовника».

Десятилетнее царствование Анны Иоанновны принято называть бироновщиной. Действительно, Анна Иоанновна была правительницей номинальной, правил страной ее фаворит, в которого она была безумно влюблена и выполняла его любые капризы. Современники единодушны в оценке роли Бирона в управлении и его влияния на императрицу. Саксонский министр граф Линар в марте 1734 г. писал: «…в конце концов, помимо его (Бирона. — Н. П.) воли ничего не делается». В 1738 г. неизвестный автор сочинения «О русском государстве в 1717–1731 гг.» отмечал: «Императрица отдала всю власть своему дорогому герцогу Курляндскому». В июне 1739 г. английский посланник К. Рондо извещал свой двор: «Здесь всякое дело, каково бы ни было… должно пройти через руки графа (Бирона. — Н. П.)»; прусский посланник Мардефельд в июле 1740 г. уверял короля, что Анна Иоанновна никогда не оставит Бирона, так как связана с ним самыми сильными клятвами, и сочла бы себя достойной проклятия, если бы нарушила их.

Якоби Валерий Иванович. А.П. Волынский на заседании кабинета министров. 1875 г. Омский областной музей изобразительных искусств им. М.А. Врубеля, Омск

Андрей Иванович понимал, что прямой и кратчайший путь к вершинам бюрократической иерархии лежит через установление доверительных отношений с императрицей, через оказание ей услуг, которые она сочтет для себя полезными. Именно поэтому Остерман изо всех сил старался приобрести расположение императрицы. Таким образом, оба — Анна Иоанновна и Андрей Иванович — были заинтересованы в упразднении Верховного тайного совета и учреждении Кабинета министров: Анна Иоанновна потому, что Верховный тайный совет пытался ограничить ее власть, а Андрей Иванович — потому что затруднительно это громоздкое учреждение, укомплектованное аристократами, подчинить своему влиянию.

Указ от 18 октября 1731 г. об учреждении Кабинета министров ограничился общей формулировкой задач, которые ему предстояло решать: он учреждался «для порядочного отправления государственных дел, которые к собственному нашему определению и решению надлежат».

Опытному дельцу и инициатору учреждения Кабинета министров А. И. Остерману, надо полагать, была очевидна необходимость более точного определения компетенции нового учреждения. Она диктовалась не только деловыми соображениями, но и его стремлением оградить себя от возможных упреков в том, что он присвоил себе чрезмерно обширную власть. Но не подлежит сомнению, что именно эту цель преследовал Андрей Иванович.

Серия указов, последовавших за указом 18 октября 1731 г., конкретизировала права и обязанности Кабинета министров. Указ 3 ноября определил обстановку, в которой должны были происходить заседания Кабинета министров и перечень дел, которые он должен был рассматривать. Во время заседаний Кабинета министров у дверей, где оно происходило, должен был стоять часовой, для посылок были определены «два ездовых сержанта». Этот указ определил и организацию делопроизводства Кабинета — в нем должны вестись четыре книги: в первой регистрировалось все происходившее в Кабинете, во второй — именные указы императрицы, в третьей — резолюции императрицы на доклады; в четвертой — входящие документы.

Этот новый орган и был учрежден 24 октября 1731 года императорским указом.

Состав Кабинета министров А. И. Остерман комплектовал «под себя» — он должен быть малочисленным, а его члены податливыми.

Выше отмечалось, что указ об учреждении Кабинета министров был обнародован год спустя после воцарения Анны Иоанновны — Остерман выжидал, когда в опале окажется его враг П. И. Ягужинский, у которого были все основания быть зачисленным в состав Кабинета, что в корне противоречило интересам барона. Ягужинский имел склонность к излишнему употреблению горячительных напитков и, упившись, совершал поступки, компрометирующие его. Остерман дожидался очередной выходки своего недруга, вызывавшего раздражение императрицы, которая хотя и знала, что ради нее он едва не поплатился жизнью, но решила удалить его от двора, отправив посланником в Пруссию.

Два члена Кабинета министров на протяжении всего времени его существования неизменно входили в его состав, А. И. Остерман и князь А. М. Черкасский, потомок кабардинских владетелей, человек ничем не примечательный, но сказочно богатый. Он всплыл на волне февральских событий в Москве в 1730 г. Финч о нем отзывался так: «Князь Черкасский — лицо без власти, положением представляет собою только номинальную величину». По отзыву Родно, Алексей Михайлович Черкасский — «человек самой строгой честности, человек достойный, хорошо одаренный и солидный; но все его сведения ограничиваются знаниями России, иностранные дела ему чужды, а иноземные обычаи противны».

Дипломат явно переоценивал способности князя. Из опубликованных документов Кабинета министров не видно, что он был человеком одаренным, по крайней мере следов своей одаренности он не оставил.

Пожалуй, более справедливую оценку личности А. М. Черкасского можно обнаружить в сочинении М. М. Щербатова. Правда, характеристика Черкасского Щербатовым относится ко времени царствования Елизаветы Петровны, но нет сомнений, что он мог при дочери Петра Великого утратить достоинства, которыми обладал в царствование Анны Иоанновны: «Человек весьма посредственный разумом своим, ленив, не знаток в делах и, одним словом, таскающий, а не носящий свое имя, и гордящийся единым своим богатством, в угодность монархине со всем возможным великолепием жил; одежды его наносили ему тягость от злата и сребра и блистаньем ослепляли очи; екипажи его к чему он и охоты не имеет, окроме что лучшего вкусу, были выписаны из Франции, были наидрагоценнейшие; стол его великолепен, услуга многочисленна, и житье его, одним словом, было таково, что ни одиножды случалось, что нечаянно приехавшую императрицу с нескольким числом придворных он в вечернем кушаньи, якобы изготовляясь, мог угощать. А сие ему достоинством служило, и он, во всяком случае у двора, не взирал на разные перемены в разсуждении его особы, был особливо уважаем».

Все это, однако, не мешало Анне Иоанновне назначить Алексея Михайловича канцлером. По складу характера он был человеком пассивным, по-восточному ленив и спесив, привык быть не ведущим, а ведомым.

Третий член Кабинета министров по разным причинам постоянно менялся: сначала им был Г. И. Головкин. Канцлер Гавриил Иванович Головкин даже в годы расцвета своих физических и творческих сил не отличался ни энергией, ни инициативой, лишь номинально выполнял обязанности канцлера — внешнюю политику России определял сам царь, а исполнителем его воли были сначала П. П. Шафиров, а после его опалы — А. И. Остерман. Реализации Головкиным прав канцлера препятствовали незнание иностранных языков и отсутствие глубоких сведений о внешнеполитической обстановке в странах Западной Европы. К 1731 г., когда Головкин был назначен кабинет-министром, ему исполнился 71 год — возраст по тому времени достаточно солидный, чтобы почувствовать бремя прожитых лет. К тому же Остерман за долгие годы службы под началом Головкина основательно изучил покладистый характер своего начальника. После кончины Головкина в 1734 г. кабинет-министром был назначен П. И. Ягужинский. Он был креатурой фаворита императрицы Бирона, ревниво наблюдавшего за ростом влияния Остермана и рассчитывавшего, что Ягужинский будет выполнять роль противовеса Остерману. Надежд Бирона Павел Иванович не оправдал: пристрастие к вину подорвало его здоровье. Он рано одряхлел, и из документов Кабинета министров не видно, чтобы он подавал особые мнения, противоречившие мнению Остермана. К тому же он занимал должность кабинет-министра только два года — в 1736 г. он скончался.

Аргунов Иван Петрович. Портрет Алексея Михайловича Черкасского. 1760-е гг. Музей-усадьба «Останкино», Москва

Очередным кабинет-министром стал А. П. Волынский, тоже являвшийся ставленником Бирона, но, переоценив свои силы, вступил в противоборство с Остерманом и в бескомпромиссной схватке с ним оказался на плахе. В делах Кабинета министров можно встретить особые мнения, противоречившие мнению Остермана, и особое мнение Остермана. Дело в том, что Волынскому удалось привлечь на свою сторону Черкасского, и Остерман на время не владел в Кабинете большинством голосов и вынужден был выражать свое несогласие в особом мнении.

После казни Волынского кабинет-министром стал очередной угодник Бирона П. М. Бестужев, утративший эту должность в связи с переворотом Елизаветы Петровны, упразднившей Кабинет министров. Бестужев отличался необычайной склонностью к интригам и умением услужить влиятельным вельможам.

Практически вся власть при Анне Иоанновне принадлежала «дорогому герцогу Курляндскому». Граф Остерман считается помощником герцога, не будучи им на самом деле. Правда герцог советуется с ним, как с самым просвещенным и опытным министром, но он не доверяет ему по многим важным причинам.

Известно, что первые годы своего царствования Анна Иоанновна имела двух фаворитов: графа Левенвольде и Бирона. Она с одинаковой заботливостью относилась к тому и другому. «Два соперника, — писал Шетарди, — пользующиеся одинаковым благосклонным обращением, никак не могли ужиться между собой. Царица не раз это испытывала, но вследствие ли своей нежности или из политических видов она всегда примиряла их, давая им чувствовать, что того требовал общий интерес всех троих, а при ином поведении они неминуемо погубят как ее, так и самих себя».

В соперничестве фаворитов победу одержал Бирон, которому удалось отправить Левенвольде за границу.

Неизвестный художник. Портрет герцога Курляндского Эрнста Иоганна Бирона. XVIII в. Рундальский дворец, Латвия

Со вступлением на престол Анны Иоанновны начался новый этап в жизни и деятельности Андрея Ивановича. Если в Верховном тайном совете он испытывал пренебрежительное, а порой и высокомерное отношение спесивых аристократов и должен был подстраиваться под Меншикова, а затем под фаворита Петра II Ивана Долгорукого и его отца Алексея Григорьевича, то в Кабинете министров, своем детище, он чувствовал себя куда увереннее и независимее. Объясняется это, прежде всего, его личными отношениями, издавна сложившимися между ним и Анной Иоанновной еще в те годы, когда она была вдовой курляндского герцога, а Андрей Иванович — Тайной канцелярии советником.

Взойдя на трон, Анна Иоанновна не чувствовала себя на нем достаточно прочно. Опоры, подобно той, которой располагала Екатерина I в лице Меншикова, она не имела, круг лиц, на которых она могла положиться, был невелик и не столь влиятелен, как светлейший князь. К ним относились Феофан Прокопович, П. И. Ягужинский, ее родственник П. А. Салтыков, но они даже в своей совокупности не могли заменить полудержавного властелина.

Поэтому А. И. Остерман был для нее бесценной находкой и незаменимым советником, предостерегавшим ее от неосмотрительных действий.

Английский резидент Финч расточал комплименты в адрес Остермана: «Хотя вся жизнь графа свидетельствует о его бескорыстии, он остается чувствительным к отличиям, ко всему, что делается для него и против него. Недавно мы видели тому хороший образец, когда король прусский прислал фельдмаршалу и Бреверну свои украшенные бриллиантами портреты, а графу сумму денег, хотя и много превосходившую стоимость портрета, присланного Бреверну, граф обиделся и отказался от подарка».

Саксонский дипломат Зум доносил своему двору 22 июня 1739 г.: «…с тех пор как я здесь, [заметил] что Остерман играет роль оракула во всем, даже в безделицах, хотя это не препятствует ему часто сносить обиды и непристойности». Но, по мнению Зума, Остерман может не опасаться опалы, так как его «никто в этом государстве не может заменить его».

Неизвестный художник. Портрет графа Андрея Ивановича Остермана. 1730-е гг. Холст, масло. Государственный исторический музей, Москва

Осторожный Остерман, как отмечалось выше, активно не участвовал в бурных событиях февраля 1730 г., его роль, которую он случайно должен был выполнять, ограничивалась редактированием кондиций, после которой он «залег на дно», сказываясь больным. В притворстве он достиг больших успехов; в разговоре с нежелательным собеседником он неожиданно закатывал глаза, лицо его выражало тайное страдание, и он так корчился в муках, что собеседник спешил удалиться. Искусством притворяться больным он владел столь совершенно, что современники не могли отличить его притворную болезнь от настоящей.

Однажды притворная болезнь доставила Остерману несколько неприятных минут: фельдмаршал Василий Владимирович Долгоруков решил навестить больного Остермана; каково же было его удивление, когда он, приехав к нему в дом, обнаружил Андрея Ивановича в полном здравии. Разразился скандал: фельдмаршал с солдатской прямотой в резких выражениях стал упрекать Андрея Ивановича в непристойном поступке в февральские дни, когда страна находилась в критическом состоянии.

1740 год в царствование Анны Иоанновны наиболее полно отражен в депешах английского резидента Финча и французского посланника Шетарди. Различия объяснялись содержанием инструкции, полученной Финчем при отъезде его в Петербург, которой английское правительство поручало ему добиться заключения оборонительного трактата с Россией и противодействовать заключению такого трактата России с Австрией, а также добиваться пунктуального выполнения Россией торгового русско-английского трактата 1734 года. Этой задачей объясняется большее внимание Финча, чем Кампредона, к освещению событий деловой жизни двора, в то время как в депешах Шетарди можно встретить немало сведений о частной жизни императрицы, в частности о состоянии ее здоровья.

В мою задачу не входит анализ русско-английских отношений, отмечу лишь, что Андрей Иванович был сторонником сближения России с Австрией и, сколько было в его силах, тормозил заключение трактата с Англией. Переговоры между Финчем и Остерманом начались со времени прибытия резидента в Петербург в июне 1740 г., но протекали крайне вяло, что вызывало раздражение короля, «удивлявшемуся упорству, с которым граф (Остерман. — Н. П.) старается отсрочить заключение договора». Финч в депеше от 6 сентября извещал короля, что «всеми задержками в переговорах со мною обязан графу Остерману», что в них не повинны ни царица, ни герцог, что Остерман прибегает ко всяким уловкам, чтобы «затормозить дело». На этой почве у Остермана даже ухудшились отношения с герцогом, а Бестужев, «которому поручено было передать кабинет-министрам высочайшее повеление заняться этим делом, имел с вице-канцлером (Остерманом. — Н. П.) очень горячее объяснение».

Спустя три дня после отправки цитированной депеши Бестужев передал Остерману повеление императрицы «поторопить» переговоры, но Андрей Иванович с присущей ему осторожностью продолжал их тормозить, что очень не понравилось императрице, которая заявила: «Медлительность графа становится утомительной». Однако недовольство Анны Иоанновны и ее окружения не сказались на поведении Остермана: «Это одна из тех бурь, — доносил Финч, — которые не раз обрушивались на вице-канцлера, и из которых он умел выходить невредимым».

В депеше от 13 сентября Финч продолжал утверждать, что императрица и герцог поддерживают заключение русско-английского трактата, а Остерман ему противодействует, по мнению резидента, «отчасти вследствие его исконных прусских симпатий, отчасти его внимания к Франции». Впрочем, сам Остерман заявлял о своем негативном отношении к Франции.

Неизвестно, сколь быстро удалось бы сторонникам союзного трактата с Англией сломить саботаж Остермана, но в начале октября 1740 г. все внимание двора было приковано к болезни императрицы, переговоры о трактате были прекращены, а после кончины Анны Иоанновны его оставили в забвении.