XIII

После вестей, полученных королем Эдуардом в тот день, когда была назначена, но не состоялась битва, дела его в Шотландии пошли совсем плохо; последняя дерзкая, но вполне удавшаяся вылазка шотландцев заставила Эдуарда в первую очередь обратить взоры в ту сторону, откуда надвигалась опасность.

Мы уже рассказывали, что среди крепостей, которые Эдуард сохранил в Шотландии, находился Эдинбургский замок, считавшийся неприступным; но Уильям Дуглас полагал иначе и, собрав графа Патрика, сэра Александра Рамсея и Саймона Фрэзера, бывшего наставника в рыцарстве молодого короля, изложил им свой план, сказав, что захватит замок сам или разделит с ними эту опасную честь. Чем рискованнее казалось дело, тем больше оно должно было понравиться таким людям, посему они полностью приняли план Дугласа и тотчас приступили к его осуществлению.

Первой их заботой стал набор двухсот самых смелых и самых диких шотландцев; потом они, назначив им место встречи на берегу моря в графстве Файф, куда те должны были пробираться маленькими группами, чтобы не вызывать подозрений, поплыли ночью вдоль берега на судне, нагруженном мукой, овсом и соломой, и с помощью шлюпки свозили на борт по десятку солдат; когда все воины погрузились на судно, им предстояло дальше плыть на веслах, потому что погода была безветренная, и шли они так быстро, что скоро высадились в трех льё от Эдинбурга. Здесь шотландцы разбились на два отряда, а Уильям Дуглас, Саймон Фрэзер и сэр Александр Рамсей, оставив при себе дюжину самых отчаянных храбрецов, остальных войнов отправили другой дорогой, нежели та, по которой они должны были следовать сами, засесть в засаду в старом, заброшенном аббатстве, расположенном у подножия горы и находящемся так близко от замка, что там можно было слышать условный сигнал и тотчас броситься на помощь соратникам; потом они, как и дюжина их горцев, облачились в изодранные плащи и старые шляпы, дабы походить на бедных торговцев, навьючили на дюжину лошадей мешки с мукой, овсом и соломой и, спрятав под плащами оружие, начали на рассвете взбираться на скалу, такую крутую, что если бы лошади, как и люди, не привыкли лазить по горам, то не смогли бы на ней удержаться. Преодолев множество трудностей, они наконец дошли до середины склона. Добравшись до этого места, Уильям Дуглас и Саймон Фрэзер отделились от каравана, оставив его под началом сэра Александра Рамсея, и двинулись дальше; поднимались они быстро и скоро подошли к опускной решетке замка. Поскольку путь им преградил часовой, они попросили вызвать привратника, и тот вскоре явился; они представились ему торговцами, которые, узнав, что у гарнизона замка на исходе съестные припасы и фураж, осмелились из-за своей преданности Балиолу, а также желания заработать, пробраться через места, где орудуют банды шотландских разбойников, и добрались сюда с дюжиной лошадей, груженных мукой, овсом и соломой, намереваясь дешево их продать. В то же время они подвели привратника к каменному парапету скалы и показали ему маленькую группу (та ждала сигнала, чтобы продолжить подъем).

Привратник ответил, что гарнизон охотно купит припасы, в которых действительно ощущается острая нужда, но сейчас еще слишком рано, чтобы он посмел разбудить коменданта или управляющего замка; однако, ожидая, пока они проснутся, он откроет первые ворота, если их спутники желают подняться в замок. Только этого и надо было Уильяму Дугласу и Саймону Фрэзеру: они тут же подали знак своим людям подняться в замок, и маленький отряд двинулся в путь с таким невинным видом, что его просто было невозможно ни в чем заподозрить. Когда отряд взобрался на площадку, привратник сам вышел ему навстречу и впустил за первую ограду; потом он, открыв ворота, сказал мнимым торговцам, что они могут на всякий случай сгрузить свой товар, ибо возможно, что он будет куплен у них до последнего мешка, особенно по той цене, какую они назначили; горцы не заставили дважды себя упрашивать и, побросав мешки прямо на пороге, убедились, что ворота уже нельзя будет закрыть; потом один из них подошел к привратнику, державшему в руке связку ключей, и нанес ему такой молниеносный и глубокий удар кинжалом, что тот рухнул, даже не вскрикнув. Горцы сбросили свои изодранные плащи; Саймон подобрал ключи, а Уильям Дуглас, поднеся ко рту рог, трижды громко и протяжно протрубил.

Это был условный сигнал: как только шотландцы, укрывавшиеся в старом аббатстве, заслышали звук этого столь хорошо им знакомого рога, они выскочили из засады, взбираясь вверх по скалам с быстротой ланей и серн, водившихся в здешних горах. Часовой, которого сильно встревожил звук рога, все понял и, увидев, что по склону быстро карабкаются люди, изо всех сил закричал:

— Нас предали! Измена! Вставайте, сеньоры! Вставайте! Выходите и готовьтесь к бою!

Услышав эти крики, владелец замка и все, кто в нем находился, проснулись и, схватив оказавшееся под рукой оружие, прибежали к воротам, чтобы закрыть их, но в них уже стоял Уильям Дуглас с товарищами; часовой тоже хотел подбежать к воротам и запереть их, но ключи были у Саймона Фрэзера. В эту минуту подоспели шотландцы из аббатства, и тогда обитателям замка пришлось защищать другие ворота, а не отбивать уже захваченные.

В узком дворе, где все они толпились и неминуемо должна была погибнуть одна из сторон, совершались дивные воинские подвиги, ибо нападавшие столкнулись с отважным рыцарем по имени мессир Готье де Лимузен, оборонявшим каждые ворота с яростью льва; наконец, когда он остался один со своими шестью оруженосцами, ему все-таки пришлось сдаться. Генералы короля Давида поставили на его место храброго шотландского оруженосца, которого звали Саймон Вирджи, и, оставив ему в качестве гарнизона отряд, захвативший замок, занялись другими военными операциями.

Хотя Эдуард и покинул Фландрию, он вовсе не отказался от войны против Филиппа де Валуа и от исполнения данного им обета разбить свой лагерь ввиду колоколен аббатства Сен-Дени; но, как мы убедились, положение Англии, очутившейся между норманнскими пиратами и шотландскими мародерами, было достаточно тяжелым, и король собственной персоной поспешил вернуться, чтобы вновь придать стране немного веры в себя и мужества. Эдуард никак не мог решить, какому из врагов — сухопутному или морскому — прежде всего дать отпор, когда узнал об успехе рискованной затеи, так дерзко осуществленной Уильямом Дугласом. После этого он перестал колебаться и решил в первую очередь позаботиться о границах с Шотландией, где пожелал усилить гарнизоны; пробыв в Лондоне не больше двух недель и отдав распоряжения, чтобы по возвращении флот был готов к отплытию, он выехал в Эплби и Карлайл, объехал все — от Брэмптона до Ньюкасла — пограничные области королевства; взяв с собой их правителя Джона Невила, он доехал до Берика, где находился Эдуард Балиол, и, задержавшись в городе на несколько дней, обсудил с ним интересы обоих королевств; оттуда он поднялся вверх по правому берегу реки Твид до Норхэма, оставил там свиту, потом, взяв в спутники одного Джона Невила, полдня продолжал ехать верхом и с наступлением сумерек постучался в ворота замка Уорк.

Именно в этот замок Алике Грэнфтон, освободив графа Солсбери от данного им обета, приехала, чтобы исполнить свой обет. С тех пор как муж ее покинул, она жила затворницей, мужественно оставаясь в замке, который в любую минуту мог подвергнуться набегу шотландцев. Правда, замок был хорошо укреплен, имел сильный гарнизон и тщательно охранялся Уильямом Монтегю.

Поэтому он, хотя и был еще озабочен захватом Эдинбургского замка, едва узнав о том, что два английских рыцаря просят приютить их на ночь в замке, сам пожелал принять и расспросить их; он спустился к потайной двери, где Джон Невил поднял забрало шлема, и Уильям узнал в нем правителя Нортумберленда. Находившегося с ним рыцаря Джон Невил представил как посланца от короля Эдуарда, вместе с ним объезжающего провинцию, чтобы убедиться, все ли сделано на случай нападения шотландцев. Уильям Монтегю тотчас принял рыцарей с почтением, какое надлежало оказывать их званию, проведя в комнату для знатных гостей, и, поскольку они попросили разрешения изъявить почтение графине, оставил их, чтобы пойти сообщить ей об этом.

Как только он ушел, Эдуард снял шлем: впрочем, его стремление не поднимать забрала, наверное, было чрезмерной предосторожностью. За два года, что король не появлялся в этом краю Англии, у него отрасли борода, усы и длинные волосы; сей новый признак красоты, который, кстати, был принят почти всеми сеньорами той эпохи, так сильно изменил его лицо, что теперь узнать Эдуарда могли лишь очень близкие ему люди. Впрочем, он приехал сюда без определенного намерения; его влекла лишь старая любовь к прекрасной Алике — долгое отсутствие и войны приглушили это желание, но не изгнали из его сердца, — что пробудилась во всей своей первозданной силе в ту минуту, когда он оказался по соседству с замком, где она жила. Поэтому он, больше стремясь скрыть свое волнение, нежели лицо, сел в той части зала, куда едва достигал свет; когда же вошел Уильям Монтегю, король то ли случайно, то ли с умыслом оказался в такой темноте, что узнать его было невозможно, даже если бы его внешность не изменилась. Джон Невил, не имеющий никакого повода прятаться и не знающий о том, что творится в душе короля, облокотившись на каминную доску, с удовольствием вкушал медовый напиток из большого кубка.

— Ну что, — обратился он к Уильяму Монтегю, продолжая маленькими глотками прихлебывать мед из кубка, — какие новости вы нам несете, мой юный сеньор? Дарует ли нам графиня Солсбери милость, которую мы у нее испрашиваем и на которую никто не имеет более прав, нежели мы, преданные поклонники ее красоты?

— Графиня благодарит вас, мессир, за вашу учтивость, — сухо ответил молодой человек, — но она удалилась к себе тотчас же, как получила сегодня роковое письмо, и ее великое горе, как она надеется, послужит извинением перед вами, а вы соблаговолите считать меня ее представителем.

— Но можем ли мы узнать причину ее горестей, чтобы если и не утешить ее, то хотя бы разделить их с нею? — спросил Эдуард. — И какая же столь страшная новость содержалась в письме, полученном ею?

При звуках этого голоса Уильям вздрогнул и невольно сделал шаг в сторону Эдуарда, но сразу остановился, устремив на него глаза так, словно его взгляды были способны пронзить тьму, но промолчал. Король повторил вопрос.

— В этом письме сообщалось, что граф Солсбери попал в плен к французам, — изменившимся голосом ответил наконец Уильям, — и сейчас графиня не знает, жив он или погиб.

— Но где и каким образом он был взят в плен? — воскликнул Эдуард, встав с кресла и придав вопросу всю силу приказа.

— Под Лиллем, ваша светлость, — ответил Уильям, обращаясь к Эдуарду по титулу, который давали тогда равным образом графам, герцогам и королям. — Он был захвачен в тот момент, когда вместе с графом Суффолком, выполняя данное ими обещание, спешил на помощь Якобу ван Артевелде, ждавшему их близ Турне, в проходе, называемом Железный мост.

— Но имело ли его пленение какие-либо другие последствия? — с тревогой спросил Эдуард.

— Его следствием стало лишь то, ваша светлость, что король Эдуард потерял одного из самых храбрых и преданных рыцарей, — хладнокровно ответил Уильям.

— Да, да, мой юный сеньор, вы правы и рассуждаете здраво, — сказал Эдуард, снова усаживаясь в кресло. — Король будет сильно разгневан, когда узнает эту новость. Но ведь в письме сказано, что граф попал в плен, а не погиб, не так ли? Ну что ж! Это горе поправимое, и я уверен, что король Эдуард соизволит принести любую жертву, чтобы выкупить столь благородного рыцаря.

— Поэтому графиня завтра же пошлет к графу гонца, ваша светлость; ведь она может рассчитывать на благосклонность и честность короля, за что вы сейчас ручаетесь.

— Ей ни к чему брать на себя этот труд, — возразил Эдуард, — я берусь сам передать это послание.

— Но кто же вы, мессир? — спросил Уильям. — Ведь я должен назвать моей благородной тетушке имя того человека, кому она будет признательна за сие великое одолжение.

— Вам мое имя ничего не скажет, — возразил Эдуард. — Но его светлость Джон Невил, заслуживающий полного доверия как правитель провинции, может поручиться за меня.

— Хорошо, ваша светлость, — ответил Уильям. — Я пойду узнаю, что будет угодно графине; она сейчас молится в часовне.

— Не могли бы вы, в ожидании ответа графини, прислать нам гонца, что привез письмо? Мы, его светлость Невил и я, очень хотим знать новости из Фландрии, а поскольку гонец здесь, он нам их и расскажет.

Уильям в знак согласия поклонился и вышел; через десять минут вошел гонец: это был оруженосец графа. Он действительно в этот день прибыл из Фландрии и участвовал в стычке, когда попали в плен Солсбери и Суффолк.

Отъезд Эдуарда в Англию и возвращение Филиппа де Валуа в Париж не прервали военных действий: графы Суффолк, Солсбери, Нортгемптон и мессир Готье де Мони остались, как мы уже сказали, вести войну в городах Фландрии, тогда как сир Годмар Дюфе в Турне, сир де Боже в Мортане, сенешаль Каркассона в городе Сент-Аман, мессир Эмери де Пуатье в Дуэ, мессир Лё Галуа де ла Бом, сир Девилье, маршал де Мирепуа и сир Морзе из города Кам-бре ежедневно совершали новые вылазки, надеясь встретить английские отряды, вступить с ними в бой и отличиться воинскими подвигами. И вот однажды, с позволения короля Франции, который не мог простить своему племяннику, что тот оказал помощь врагу, гарнизоны различных городов графства Камбре объединились (каждый из них поставил свою часть солдат), собрав шесть сотен латников; потом, когда в сумерках они выступили в поход, к ним присоединились отряды из Като-Камбре и Момезона, и все вместе они направились к Аспру, большому, окруженному глубокими рвами городу, который, хотя и был обнесен крепостными стенами, не имел прочных ворот. Кстати, поскольку Геннегау и Франция не находились в состоянии войны, а граф Вильгельм, напротив, слыл человеком, вновь снискавшим благосклонность своего дяди, жители его ничего не подозревали и ни о чем не тревожились, так что французы, проникнув в город, застали их мирно сидящими в своих комнатах, домах и дворцах; в руках нападавших оказалось все — золото и деньги, сукна и драгоценности; своей удачи они не упустили и, все разграбив, сожгли город дотла, так что ничего в нем не осталось, кроме стен; после этого они, погрузив на повозки и лошадей награбленную добычу, вернулись в Камбре.

Поскольку это событие произошло в девять часов вечера, то курьер, выехавший из города в ту минуту, когда в него вступили французы, во весь опор понесся в Валансьен и прискакал туда в полночь, чтобы сообщить сию новость графу Вильгельму, который мирно почивал во дворце Ласаль, не подозревая, что его город разграбили и сожгли. Услышав об этом, он спрыгнул с кровати, наспех вооружился, приказав разбудить своих людей, и прибежал на базарную площадь, повелев звонить в колокола на дозорной башне. По сигналу тревоги жители сбежались на площадь, а граф Геннегауский в сопровождении тех, кто прошел раньше всех, приказав остальным нагонять его, выступил из города и поскакал сломя голову с одним желанием — настигнуть врагов.

Поднявшись на гору, откуда открылся вид на окрестные равнины, он увидел в стороне Маньи яркое зарево: было ясно, что город объят пламенем; он ощутил новый прилив сил и уже проехал почти две трети пути, когда второй курьер доставил известие, что французы ушли, увезя добычу и пленных, и ехать дальше ни к чему.

Эти последние вести застали графа возле аббатства Фонтенель, где пребывала его мать; вместо того чтобы возвратиться в Валансьен, он в яростном гневе явился просить гостеприимства у настоятельницы, клянясь, что заставит Французское королевство дорого заплатить за это внезапное нападение и сожжение Аспра, которые ничем нельзя оправдать. Добрая настоятельница сделала все что могла, стремясь успокоить своего сына и оправдать своего брата короля Филиппа; но граф Вильгельм не внял ее доводам, хотя они были весьма здравыми, и дал клятву, что успокоится лишь тогда, когда вдвойне воздаст своему дяде за весь причиненный ущерб.

Посему он, вернувшись в Валансьен, велел составить и разослать письма всем рыцарям и прелатам графства, приказав им в назначенный день прибыть в Геннегау, в город Монс. Вести об этом скоро дошли до мессира Иоанна Геннегауского в его земле Бомон, и он, всегда твердый сторонник короля Англии, живо вскочил в седло, чтобы отправиться предложить племяннику свои услуги, и скакал так быстро, что на другой день приехал в Валансьен, где во дворце Ласаль встретился с графом.

Узнав о его приезде, граф Вильгельм тут же вышел к нему и, не давая графу Иоанну времени подойти поближе, воскликнул:

— Ах, милый дядя! Вот ваша война с французами и разгорелась!

— И слава Богу, любезный племянник! — ответил сир де Бомон. — То, что вы говорите, мне весьма приятно, хотя слова ваши вызваны горем и ущербом, которые вам причинили. Но так как вы ревностно стремились служить королю Филиппу, то было бы неплохо, чтобы вы на себе испытали, как он вознаграждает за усердие. Теперь сами решайте, с какой стороны вы желаете вступить во Францию, и отправляйтесь в путь. С какой бы стороны вы туда ни вошли, я последую за вами.

— Прекрасно, прекрасно, — ответил граф, — не теряйте боевого настроения, ибо я спешу, как и вы, а дело начнется скоро.

В самом деле, наутро после дня, назначенного для сбора войск, когда прибыли все, мессира Тибо Жиньоса, аббата из Креспи, снабдили письмами с объявлением войны королю Франции от имени графа, а также всех сеньоров, баронов и рыцарей графства, и, пока он вез их Филиппу де Валуа, граф набирал солдат, призывая их из Брабанта и Фландрии, так что к возвращению посланца у графа было десять тысяч латников. Как только они собрались, граф повел их на богатый город Обантон, где процветала торговля сукнами и полотном.

Но, как они ни спешили, застигнуть город врасплох им Не удалось; жители очень не доверяли всем этим вооруженным приготовлениям графа Вильгельма и его дяди мессира де Бомона, поэтому горожане послали гонца к коменданту Вермандуа, чтобы просить его о помощи, и тот прислал им сеньора де Вервена, видама Шалонского и мессира Жана де ла Бова почти с тремя сотнями латников. Пришедшие На помощь сочли, что город весьма плохо готов к обороне; но, имея в запасе несколько дней, они выкопали рвы, укрепили стены, перед рвами установили заграждения и стали ждать врагов. В следующую пятницу они заметили неприятелей, которые, выйдя из Тьерашского леса, приблизились к Обантону на расстояние почти в четверть льё и остановились на холме, чтобы посмотреть, с какой стороны лучше брать город; проведя рекогносцировку, они разбили лагерь. На рассвете следующего дня они, разделившись на три колонны — их вели под своими знаменами граф Вильгельм, мессир Иоанн де Бомон и сир де Фоке-мон, — двинулись на город. Осажденные, расставив на стенах множество арбалетчиков, укрылись за заграждениями; потом, воспользовавшись тем временем, что еще оставалось до столкновения армий, видам Шалонский посвятил в рыцари троих своих сыновей — красивых и смелых юношей, прошедших хорошую воинскую выучку и искусно владевших оружием.

Штурм начался с ожесточением, напомнившим горожанам, что в этой беспощадной войне возмездия, войне на уничтожение им нечего ждать милости в случае поражения. Но сия перспектива не устрашила защитников города, а, наоборот, вдохнула в них новое мужество, и они дали врагам достойный отпор. Тем временем, несмотря на град стрел, которыми его осыпали из луков и арбалетов, граф Геннегауский первым пробился к заграждениям, столкнувшись там с видамом Шалонским и его тремя сыновьями; почти одновременно мессир Иоанн де Бомон атаковал на мосту сеньора де Вервена, своего личного врага (тот сжег и разграбил принадлежащий ему город Шиме): их столкновение было страшным. Осажденные с крепостных стен обрушивали на штурмующих камни, балки и негашеную известь. Осаждавшие, со своей стороны, крушили топорами заграждения и кололи длинными копьями тех, кто пытался их защищать; наконец брешь была пробита и противники сошлись врукопашную. В эту минуту трое молодых людей, кого отец только что посвятил в рыцари, решили оправдать делом свое звание и, пока видим Шалонский сражался с сиром де Фокемоном, бросились на графа Вильгельма; но тот был сильный и ловкий воин: первым взмахом меча он пробил тарч и кирасу старшего из братьев; удар был так мощен, что острие меча вышло между лопатками; два других брата видели, как упал старший, но не посчитали необходимым оказать ему уже ненужную помощь, ибо сочли, что он мертв. Они в свой черед атаковали графа, казалось обладавшего силой великана и с необыкновенным упорством отражавшего удары, наносимые ему; однако они — один с копьем, другой с мечом — теснили его, а он не мог достать мечом юношу, наносившему ему удары копьем; граф Вильгельм оказался в большой опасности, когда один из братьев заметил, что его отец еле сдерживает мощный натиск сира де Фокемона; решив, что брат в одиночку сумеет постоять за себя, он, влекомый глубоким сыновьим чувством, кинулся видаму Шалонско-му на помощь именно в тот миг, когда сир де Фокемон, вооруженный палицей, сбив противника с ног, пытался прикончить его, пробив ему мечом доспехи. Внезапно атакованный сзади, сир де Фокемон был вынужден оставить старика и повернуться лицом к молодому человеку; в это время защитники города оттащили в сторону видама Шалонского, лежавшего почти без сознания. Когда же подняли забрало, он тотчас пришел в себя и поспешил на помощь сыну.

В это время граф Геннегауский сражался с другим братом, тем, что нападал на него с копьем; Вильгельм прекрасно понимал, что только с превеликим трудом он сможет одолеть противника, пока у того в руках это оружие. Поэтому он одним взмахом меча так решительно перерубил древко копья, что его обломок со стальным наконечником вонзился в землю; юноша отбросил теперь ни на что негодный кусок дерева и нагнулся, чтобы подобрать топор, который положил у себя за спиной, на случай если сломается копье. В этот миг Вильгельм Геннегауский собрал все свои силы и, подняв обеими руками меч, обрушил на затылок (там, где шлемное железо было тоньше) врага такой страшный удар, что рассек шлем, будто тот был из кожи; лезвие меча разрубило череп, и юноша, словно бык, сраженный наповал ударом дубины по лбу, рухнул, не успев даже испросить прощения у Бога.

Отец, увидев, что два его чада пали, схватил третьего сына за руку и потянул за собой, стремясь вернуться с ним в город; но нападавшие преследовали их по пятам и вместе с видамом Шалонским ворвались за крепостные стены.

Сир де Бомон тоже творил чудеса; вид его врага сира де Вервена лишь усиливал его отвагу, и без того немалую; поэтому спустя час после начала битвы он прорубил бреши или совсем снес на своем пути палисады: с этой стороны только они и защищали город. Видя эту ярость, которая, как он знал, обрушится на него одного, сир де Вервен понял, что, если его возьмут в плен, пощады ему не будет и выкупа за него не назначат, поэтому он велел подать себе коня — самого резвого из боевых скакунов и, прежде чем его противникам подвели лошадей, стоявших в десяти минутах ходьбы от дороги, ускакал через противоположные ворота, именуемые Вервенскими. Но мессиру Иоанну де Бомону и его свите так быстро привели лошадей, что в ту минуту, когда сир де Вервен, как мы уже сказали, выехал в одну сторону, его враг, сопровождаемый огромной свитой, на полном скаку, развернув на ветру свое знамя, въехал с другой стороны и без остановки мчался через город, проносясь сквозь толпу беглецов не глядя на них; он хотел нагнать лишь одного человека, но когда выскочил из Веренских ворот, тот, за кем он гнался, в вихре пыли скрылся за поворотом дороги. Тогда, решив, что у племянника и без него достаточно сил, мессир Иоанн Геннегауский продолжил погоню, называя сеньора де Вервена подлым трусом и требуя, чтобы он остановился; но убегающий ничего не хотел слышать, жестоко погонял коня и быстро домчался до ворот принадлежавшего ему города; к счастью, они оказались раскрытыми, но когда он влетел в них, тотчас захлопнулись. Мессир Иоанн Геннегауский, понимая, что сделать больше ничего не сможет, взбешенный тем, что враг ускользнул, повернул назад и выместил досаду на солдатах видама Шалонского: они бежали той же дорогой, но он, когда гнался за их командиром, проехал мимо, не обратив на них внимания.

Тем временем граф Вильгельм вступил в город и, преследуя врагов, что сошлись на главной площади, снова атаковал их и разбил во второй раз, но поскольку никто из них не пожелал сдаваться, то все были перебиты или взяты в плен; потом граф согнал лошадей и большие повозки, приказав погрузить все самое ценное, что могло найтись в городе, отплатив тем же, что сделали с его городом, и с четырех сторон поджег город, предав огню все, что не мог увезти с собой; когда от города осталась только гора пепла, он отступил к реке, а на другой день со своим дядей, тоже ликовавшим, что удалось с огромной выгодой отомстить, двинулся на городок Мобер-Фонтен.

Скоро вести об этом дошли до Филиппа де Валуа; тот отдал приказ своему сыну герцогу Нормандскому, собрав самую большую армию, какую только можно будет навербовать, отправиться в Геннегау, все предавая огню и заливая кровью земли двоюродного брата; вместе с тем, он отправил новые распоряжения Гуго Кьере, Бегюше и Барбавера, чтобы они под угрозой смертной казни охраняли побережье Фландрии, не допуская высадки короля Эдуарда.

Когда жители Дуэ, Лилля и Турне увидели, как складываются дела, они снарядили отряд в тысячу латников и три сотни арбалетчиков, чтобы предпринять поход по фламандской земле; с этой целью они ночью вышли из Турне и на восходе солнца подошли к Куртре, который сочли слишком сильно укрепленным и хорошо обороняемым, чтобы взять с хода, но зато разграбили и сожгли пригороды, сразу же отойдя с добычей за реку Лис.

Все это означало прямой урок добрым людям Фландрии; посему Якоб ван Артеведде, получив жалобы великие в городе Генте, чьим эшевеном был, сильно разволновался, поклявшись, что это злодеяние не пройдет даром земле Турне; он разослал свой письменный приказ во все славные города Фландрии и написал графам Солсбери и Суффолку, присланным, как мы знаем, королем Эдуардом, с просьбой присоединиться к нему между городом Оденард и Турне, в узком проходе, который назывался Железным мостом.

Оба английских графа ответили, что в указанный день будут на месте.

И выполняя свое обещание, они двинулись в путь, имея проводником мессира Вафлара де ла Круа, хорошо знавшего эти края, потому что долго воевал здесь. Но случилось так, что жители Лилля узнали об этом отряде (он состоял лишь из пятидесяти копейщиков и сорока арбалетчиков) и, выйдя из города в количестве почти полутора тысяч воинов, устроили три засады, с тем чтобы графы Суффолк и Солсбери, с какой бы стороны они ни проезжали, не смогли от них ускользнуть. Но эти засады ни к чему не привели, так как мессир Вафлар повел их напрямик проселочной дорогой и она вывела бы их к цели, если бы ее не преграждала недавно вырытая канава. Увидев этот свежий и глубокий ров, мессир Вафлар остановился в сильном недоумении и посоветовал рыцарям вернуться назад, не беспокоясь о назначенной встрече: ведь любая другая дорога, кроме той, по которой они двигались, вела только в западню. Но рыцари не пожелали ничего слышать и, посмеявшись над опасениями своего вожатого, приказали ему выбрать другую дорогу и идти вперед; они обещали помочь Якобу ван Артевелде и ни за что не хотели нарушать своего слова. Тогда мессир Вафлар согласился, но, перед тем как двинуться дальше, в последний раз попытался их отговорить.

— Благородные сеньоры, — обратился он к ним, — вы сами выбрали меня проводником в этом походе, и я взялся вести вас и приведу к месту встречи той дорогой, которая вам подойдет, ибо я могу только гордиться вашим обществом. Но предупреждаю, что, если воины из Лилля ждут нас в засаде и всякое сопротивление будет бесполезным, я стану искать спасения моего бренного тела в бегстве, сделав это так резво, как только смогу.

При этих словах рыцари рассмеялись и сказали, что они заранее прощают ему все, что он сочтет нужным предпринять в случае столкновения с противником, лишь бы он ехал впереди, указывая дорогу, что должна вывести их к Железному мосту. Поэтому они продолжали свой путь, смеясь и болтая, не думая о том, что предсказание мессира Вафлара может сбыться; вдруг, когда они спустились в глубокий, заросший кустами и большими деревьями овраг, они неожиданно увидели, как из-за кустов поднялись и засверкали вокруг них шлемы отряда арбалетчиков, орущих во все глотки:

— Смерть англичанам! Смерть!

И, тотчас перейдя от слов к делу, арбалетчики обрушили на рыцарей град стрел. При первом крике и первом выстреле мессир Вафлар, убедившись, что его опасения оправдались, развернул коня, выскочил из засады и, крикнув рыцарям, чтобы они следовали за ним, умчался во весь опор, о чем он и предупреждал; но рыцари не последовали его примеру, и мессир Вафлар, обернувшись на скаку, увидел, что они спешились, чтобы защищаться до последнего. Это все, что он узнал о них, скоро потеряв рыцарей из виду; никто из его спутников назад не вернулся, но мессир Вафлар сообщил оруженосцу графа о несчастье, случившемся с его господином, и послал в Англию передать графине печальную весть.

Эдуард и Джон Невил выслушали рассказ оруженосца о том, что произошло во Фландрии, с большим вниманием, ибо, с тех пор как они ездили по приграничным с Шотландией областям, до них совершенно не доходили известия о событиях за морем. Поэтому король щедро вознаградил гонца за быстроту, с какой тот исполнил свою миссию, и, отослав его, стал ждать прихода Уильяма Монтегю.

Время шло, но Уильям не возвращался; наконец, когда пробило полночь, Джон Невил и Эдуард удалились в отведенные им покои; но Эдуард, вместо того чтобы раздеться и лечь в постель, снял только кольчугу и в волнении расхаживал взад-вперед по комнате, ведь в голову ему приходили порочные мысли о том, что граф оставил беззащитную жену в его власти. Поэтому он, сложив на груди руки, ходил с озабоченным лицом, и сердце его переполняли прелюбодейные желания; изредка он останавливался перед окном, вглядываясь в дальнее крыло замка: там сквозь цветные витражи маленького окошка молельни светилась лампа. Именно там Алике — догадавшись, наверное, кто он, она отказалась его принять — в чистоте своей любящей души молилась Господу всемогущему о погибшем или плененном муже. Эдуард, прижавшись лбом к стеклу, не сводил глаз с этого окна и мысленно представлял себе ее прекрасное лицо — он всегда видел его озаренным улыбкой, — залитое слезами и искаженное страданием, и от этого Алике казалась ему еще более желанной, ибо ревность усиливает любовь, и Эдуард пережил бы неслыханную, неведомую ему радость, если бы смог осушить губами эти слезы, что проливались о другом.

И он решил хотя бы на миг увидеть графиню и поговорить с ней, чтобы после многих треволнений и войн еще раз насладиться мелодичным звучанием ее голоса; в молельне по-прежнему горел свет и, освещенные им, сверкали, словно рубины и сапфиры, рясы и облачения святых, изображенных на витражах. Он говорил себе, что этот свет озаряет женщину, которую он тайно любит уже три года; он безотчетно, безвольно, влекомый какой-то неодолимой силой, открыл дверь, пошел по темному коридору и за поворотом заметил, что впереди, в конце длинной галереи, из приоткрытой двери пробивается свет, озаряющий только угол стены и плиты пола. На цыпочках, затаив дыхание, он подошел к двери часовни и с порога увидел перед алтарем стоящую на коленях графиню: руки ее были опущены, а голова покоилась на молитвенной скамеечке. И тут же человек, стоявший у колонны так неподвижно, что его можно было бы принять за статую, поднял руку, прося короля молчать, и подошел к Эдуарду, еле слышно, словно призрак, касаясь ногами украшенных гербами плит пола; король узнал Уильяма Монтегю.

— Я сам пришел за ответом, мессир, — сказал король, — понимая, что вы его мне не принесете, и не зная, какая причина могла вас задержать.

— Посмотрите, ваша светлость, этот ангел, молясь и плача, уснул.

— Вижу, — ответил Эдуард, — а вы ждали, когда она проснется.

— Я охранял ее сон, ваша светлость, — сказал Уильям. — Эту обязанность доверил мне граф, и сегодня она тем более для меня священна, что я не знаю, взирает ли он сейчас с небес, как я ее исполняю.

— И вы проведете здесь ночь? — спросил Эдуард.

— По крайней мере, останусь до тех пор, пока она не откроет глаза. Что, ваша светлость, я должен буду передать ей тогда от вашего имени?

— Скажите графине, — ответил Эдуард, — что молитва, с которой она обратилась к Небу, услышана на земле, и король Эдуард клянется честью, что если граф Солсбери жив, то он будет выкуплен, а если погиб, то будет отмщен.

Сказав это, король, неслышно ступая, вернулся к себе в комнату, еще более укрепившись в своей любви, и, не раздеваясь, бросился на кровать; едва рассвело, он разбудил мессира Джона Невила и покинул замок графини Солсбери, не обменявшись с ней ни единым словом и ожидая многого от будущего и от тех событий, что оно с собой принесет.

Загрузка...