XIX

На другой день, в тот же час, что и накануне, трибуны были вновь заполнены зрителями, поле подготовлено к поединкам, а судьи турнира заняли свои места. Только шатер рыцаря, принимающего вызов, изменился; он выглядел проще, но в то же время воинственнее, реющее над ним знамя было украшено не гербами Франции или Англии с алым полем, а гербом, где по зеленому полю катились золотые волны. Как мы помним, главным рыцарем этого дня был мессир Готье де Мони, и известность молодого рыцаря служила зрителям твердой гарантией того, что они сегодня увидят дивные воинские подвиги.

В самом деле, те рыцари, которые вчера не посмели сойтись в поединке с королем, рассчитывали показать себя сегодня. Однако судьи внесли в список бойцов лишь десять имен, полагая, что сражаться с десятью разными противниками вполне достаточно для одного главного рыцаря; к тому же эту десятку пришлось выбирать по жребию, ибо более ста рыцарей требовало в этот день права на поединок. Поэтому все имена были вписаны на полоски пергамента, которые сложили в шлем, и предпочтение было отдано первым десяти рыцарям, вытянувшим жребий, которые должны были сражаться в порядке очередности. Этими избранниками случая оказались граф Мерфорт, граф Эрондейл, граф Суффолк, Роджер граф Маркский, Джон граф Лилльский, сэр Уолтер Пэвели, сэр Ричард Фиц-Саймон, лорд Холэнд, сэр Джон лорд Грэй из Кодно-ура и неизвестный рыцарь, назвавшийся Смельчаком.

Готье де Мони не уронил завоеванный им высокой репутации: пятерых из девяти первых соперников он выбил из седла, с троих сбил шлемы, и только граф Суффолк сражался с ним почти на равных.

Пришел черед неизвестного рыцаря. Вызванный на поединок, как и его предшественники, звоном фанфар, он выехал на ристалище, но, в отличие от предыдущих бойцов, каждый из которых высылал своего оруженосца коснуться щита мира мессира Готье де Мони, он послал своего оруженосца ударить в тарч войны.

Готье тут же вышел из шатра, ибо он, разгоряченный предыдущими поединками, встрепенулся при звоне фанфар, словно породистый конь, и ему начала надоедать эта игра. Пока к нему вели свежего коня и несли новое копье, он смотрел на ристалище, пытаясь угадать, с кем ему предстоит сойтись в схватке; но ничто не могло указать Готье звание или положение его противника: на шлеме не было гребня, а на щите — герба, лишь золотые шпоры как признак принадлежности к рыцарям, и все. Вооружение его состояло из копья, меча и боевого топора. Готье де Мони, взяв в левую руку тарч, сошел с помоста на ристалище, подвесил к луке седла топор и, приняв из рук оруженосца копье, взял его на изготовку; противник его тем временем смотрел в сторону, тоже занимаясь приготовлениями к бою.

По сигналу судей оба рыцаря, пустив коней во весь опор, бросились друг на друга. Готье де Мони целил копьем в забрало незнакомца, но у того на шлеме не было гребня, и копье, не попав в глазное отверстие, скользнуло стальным наконечником по стальному шлему, не повредив его. Рыцарь Смельчак нанес удар в середину щита, причем с такой силой, что копье — оно было слишком прочным, чтобы сломаться после первого удара, — выскользнуло у него из рук. Оруженосец тотчас подобрал его и подал рыцарю. Соперники разъехались на свои места и приготовились ко второму выходу.

На этот раз Готье направил копье в грудь противнику, который тоже продолжал метить в щит соперника. Удары обоих пришлись в центр щитов и были столь мощны, что кони встали, с дрожью осев на задние ноги; что касается всадников, то в этой схватке их шансы пока еще казались почти равными. Неизвестный рыцарь откинулся назад, словно согнутое порывом ветра дерево, но сразу же выпрямился. Готье де Мони выпустил стремена, но с такой ловкостью снова вдел в них ноги, что зрители едва ли заметили, как он покачнулся в седле; оба копья разлетелись на куски.

Оруженосцы собрались было подать своим господам другие копья, но неизвестный рыцарь, едва укрепившись в седле, обнажил меч, и Готье де Мони последовал его примеру; так что, прежде чем оруженосцы сделали шаг вперед, поединок возобновился, к великому изумлению зрителей.

В этом виде оружия, которым велась схватка, Готье де Мони был самым грозным бойцом. Он был столь же силен, сколь и ловок, и мало нашлось бы таких противников, кто сумел бы выдержать его крепкую руку или увернуться от его метко рассчитанного удара; но, хотя его противник явно не обладал подобным превосходством, он защищался как воин, который, оставляя врагу шансы на победу, тем не менее вынуждал его сражаться в полную силу. Был даже один момент, когда казалось, что рыцарь Смельчак одерживает верх, ибо меч Готье де Мони сломался, и безоружный рыцарь был вынужден взяться за боевой топор. Пока Готье его отвязывал, он получил такой мощный удар по шлему, что застежки порвались, и рыцарь остался с обнаженной головой; но он, прикрывая голову щитом, тотчас стал теснить противника, и тот был вынужден отказаться от нападения, думая теперь лишь об обороне. Напрасно он хотел противопоставить страшному оружию Готье лезвие своего меча: его меч тоже разбился, как стекло, и Готье, воспользовавшись преимуществом, упущенным им несколько минут назад, нанес по шлему противника такой могучий удар лезвием своего топора, что неизвестный рыцарь, вскрикнув, раскинул руки и бездыханным рухнул наземь. Судьи турнира тотчас скрестили копья, разделив сражающихся, а оруженосцы склонились над побежденным и сняли с него шлем; он был без сознания, и кровь ручьем лилась из раны на темени.

Тут все взгляды с любопытством устремились на чужеземного рыцаря. Это был молодой человек лет двадцати пяти, смуглокожий, с длинными черными волосами; весьма характерные черты его лица указывали на южное происхождение. Но, ко всеобщему изумлению, никто из зрителей его не знал, и сам Готье тщетно пытался припомнить, не видел ли раньше эти бледные, залитые кровью черты, тем не менее настолько выразительные, что вряд ли, однажды увидев, можно было бы их забыть, поэтому Готье остался в уверенности, что он впервые сталкивается с этим молодым человеком. Кстати, второй день турнира закончился. Король и королева снова отправились в Виндзор, где великолепный ужин ждал гостей, на сей раз собравшихся в общем зале, и чудом было это видеть, ибо никогда не собиралось вместе такого множества знатных особ: в этот день за одним столом сидели король, двенадцать графов, восемьсот рыцарей и пятьсот придворных дам.

В конце ужина какой-то оруженосец попросил вызвать Готье де Мони. Его прислал рыцарь Смельчак. Раненый пришел в чувство и сказал, что перед смертью хочет открыть одну тайну человеку, которому он столь нескромно бросил вызов и который так жестоко покарал его за это. Готье де Мони пошел за посыльным, чей быстрый шаг указывал, что времени терять нельзя, и вскоре вошел в палатку умирающего. Он нашел рыцаря лежащим на медвежьей шкуре; его лицо стало таким бледным, что казалось, будто на нем были только глаза, оживляемые предсмертной лихорадкой. На звук шагов вошедшего в палатку Готье умирающий поднял голову и, узнав своего победителя (он видел его лишь те несколько мгновений, когда разбитый шлем обнажил ему голову), приказал слугам удалиться, жестом попросив Готье де Мони сесть рядом с ним. Рыцарь поспешил исполнить это желание. Раненый поблагодарил его кивком головы; потом, устав от этого усилия, с легким стоном снова откинулся на подушку.

Готье показалось, что тот сейчас испустит дух, но он ошибся: время этому еще не пришло и через несколько минут к раненому, казалось, снова вернулись слабые силы.

— Мессир Готье, вы, если я не ошибаюсь, дали обет? — еле слышным голосом спросил он.

— Да, — ответил Готье, — я поклялся отомстить за отца, убитого в Гиени, найти убийцу и отыскать могилу, чтобы прикончить на ней этого злодея.

— Вам известно, в каком городе его убили?

— Нет, не известно.

— И вы не знаете, где его могила?

— До сих пор не мог ее найти.

— Так вот, мессир! И у меня есть мать; она тоже не знает, в каком городе я получил смертельную рану и где будет моя могила. Но матери необходимо оплакать своего сына так же, как вам нужно оплакать вашего отца. Обещайте мне, сеньор, исполнить одно мое желание.

— Какое именно? — спросил Готье.

— Поклянитесь, что, когда я умру, вы положите мое тело в дубовый гроб и отправите его туда, куда я вам укажу, чтобы прах мой покоился в родной земле, среди любимых людей. А я, мессир, скажу вам, как погиб ваш отец и в каком месте ожидает он вечного воскресения.

— Да, я вам клянусь! — вскричал Готье де Мони. — Говорите же, скорее!

— Доводилось ли вам, мессир, слышать о знаменитом турнире, который состоялся в Камбре, в тысяча триста двадцать втором году?

— Ну да, разумеется, — ответил Готье. — Ведь там с честью сражался мой отец.

— Он там дрался на поединке с одним молодым человеком, — продолжал умирающий, — и ранил его так жестоко, что тот не только уже никогда не смог бы сесть на лошадь, но и был вынужден просить, чтобы его в носилках привезли в город Ла-Реоль, где жили его родители. Отец этого молодого человека был Жан де Леви, а мать — Констанция де Фуа, дочь Роже Бернара, графа де Фуа. Родители окружили сына заботливым уходом (для них это несчастье было тем ужаснее, что младший их сын еще лежал в колыбели), но этот молодой человек так и не поправился, он умер в том же возрасте, в каком умру я.

И вышло так, что спустя два или три года после его смерти, когда боль потери еще кровоточила в семье как свежая рана, мессир Леборнь де Мони, ваш отец, дав обет совершить паломничество в Сант-Яго де Компостелла, отправился в путь, свершил свой обет и, возвращаясь обратно, узнал, что его светлость Карл, граф де Валуа, брат короля Филиппа, находится в Ла-Реоле, приехал в этот город, дабы изъявить почтение своему августейшему союзнику note 16. Ваш отец пробыл в городе довольно долго, ибо его встретили там очень торжественно; слух о том, что ваш отец в Ла-Реоле, быстро распространился и достиг дома, который он поверг в траур. Вы должны согласиться, мессир, что подвергнуть себя таким образом мести отца убитого им человека означало искушать Бога: поэтому эта неосторожность привела к тому, к чему и должна была привести. Однажды вечером, когда мессир Леборнь де Мони возвращался из отдаленного квартала города во дворец его светлости графа де Валуа, его поджидали два человека: один из них был хозяин, а другой слуга. Хозяин обнажил меч и крикнул вашему отцу, чтобы тот защищался. Ваш отец дрался так смело, что начал теснить противника; слуга, увидев это, зашел сбоку и насквозь пронзил шпагой мессира Леборня де Мони.

— Убийцы! — прошептал Готье.

— Не перебивайте меня, если хотите узнать обо всем: я чувствую, что жить мне осталось лишь несколько минут.

— Прежде всего ответьте, неужели они оставили его тело без погребения? — воскликнул Готье.

— Нет. Успокойтесь, — продолжал умирающий. — Тело вашего отца унесли, помолились над ним в церкви и предали земле. Ведь тот, кто на него напал, желал поединка, а не убийства. Посему нападавший посчитал, что во искупление грехов следует обернуть тело погибшего в освященный саван, выбить на его мраморном надгробии крест и одно-единственное слово «Orate» note 17, чтобы те, кто преклонит колени перед этой могилой, молились и за жертву и за убийцу.

— Но как я отыщу могилу? — вскричал Готье.

— В те времена она была за городом, — ответил раненый, — но с тех пор город разросся, и теперь она находится в пределах крепостных стен: вы найдете ее, мессир, в саду монастыря братьев-францисканцев, расположенного в конце улицы Фуа.

— Спасибо, благодарю, — сказал Готье, видя, что молодой рыцарь слабеет прямо на глазах. — Теперь, прошу вас, скажите последнее слово. Этот Жан де Леви, убивший моего отца, еще жив?

— Он умер десять лет назад.

— Но у него был сын, как вы мне сказали, сын, который уже может держать оружие?

— Сегодня, мессир, вы убили его, — еле слышным голосом ответил умирающий. — Итак, ваш обет мести исполнен, а посему думайте теперь лишь об обете милосердия. Вы мне обещали отправить мое тело матери, не забывайте об этом.

Молодой человек, снова откинувшись на свое походное ложе, прошептал женское имя и отдал Богу душу.

В тот же вечер мессир Готье де Мони попросил у короля Англии разрешения сопровождать графа Дерби (он по окончании турнира сразу же должен был выступить в поход с большим отрядом рыцарей и лучников, чтобы оказать помощь англичанам в Гаскони), тогда как сэр Томас Эджуорт отправлялся в Бретань, чтобы там силой оружия поправить дела графини Монфорской; они должны были весьма улучшиться благодаря соглашению, которое граф Солсбери подписал с мессиром Оливье де Клисоном и сиром Годфруа д'Аркуром (это соглашение через несколько дней вернуло обоим рыцарям свободу).

Загрузка...