В обращении к московской городской конференции РКП(б) от 28 марта 1918 года (впоследствии опубликованном в виде брошюры под многозначительным названием "Работа, дисциплина и порядок спасут Советскую республику") Троцкий сосредоточился на том, что он эвфемистически назвал "щекотливым вопросом" и "больным местом" в партийных дискуссиях, которое, по его мнению, должно было лежать в основе новой армии:
вопрос о привлечении военных специалистов, то есть, говоря прямо, бывших офицеров и генералов, к работе по созданию и управлению армией. Все основные, руководящие учреждения армии построены теперь так, что они состоят из одного военного специалиста и двух политических комиссаров. Такова основная схема руководящих органов армии.
Из этого для Троцкого следовало, что:
При нынешнем режиме в армии - я говорю это здесь совершенно открыто - принцип выборов политически бесцелен и технически нецелесообразен, и на практике он был отменен указом.
Чтобы показать, что он настроен по-деловому, 31 марта 1918 года Троцкий назначил членом Высшего военного совета (ВСМС) Красной армии не кого иного, как контр-адмирала Д.Н. Вердеревского, который был морским министром в последней конфигурации Временного правительства 1917 года и которого большевики арестовали во время Октябрьской революции вместе с другими министрами Керенского, найденными в Малахитовой комнате Зимнего дворца. В течение нескольких недель более 8000 бывших офицеров служили в рядах красных, а к концу 1918 года 30 000 из них были приняты на работу - не в качестве "офицеров", а, чтобы не краснеть перед большевиками, в качестве "военных специалистов" (военспецов) - непропорционально большое число из них были выпускниками императорской Академии Генерального штаба. Конечно, были случаи предательства и массового дезертирства военспецов (в частности, когда практически весь преподавательский состав Академии Генерального штаба летом 1918 года перешел на сторону врага на Волге), что подливало масла в огонь негодования левых партийных радикалов по поводу такого "предательства" пролетарских принципов. Не оправдалось и желание Троцкого, высказанное в статье от 31 декабря 1918 года, восхваляющей "Военспецов и Красную Армию", вернуться к этой теме "в последний, надеюсь, раз": остаточное левобольшевистское негодование по поводу такого смешения революционной чистоты оставалось широко распространенным (и было с большой горечью высказано на конференции большевистских армейских делегатов в конце марта 1919 года). Критики использования военспецов могли указать на то, что, в конце концов, в декрете Совнаркома от 3 января 1918 года, где впервые говорилось о создании такой силы, было сказано, что "Красная рабоче-крестьянская армия будет формироваться из наиболее сознательных и организованных элементов трудящихся масс" - определение, которое вряд ли охватывало использование военной элиты царской России. Дебаты вокруг этого вопроса станут особенно ожесточенными и раскольническими на Восьмом съезде большевистской партии в марте 1919 года, где пришлось пойти на уступки противникам Троцкого, чтобы обезвредить значительную "Военную оппозицию" внутри РКП(б). Эта слабо организованная группа требовала, чтобы военным комиссарам была предоставлена большая роль в принятии решений в армии и чтобы партийные учреждения взяли на себя большую роль в руководстве Красной армией, которая все больше комплектовалась призванными крестьянами. И даже в 1920 году, в предсказуемо положительном отзыве об учреждениях Красной Армии, Бухарин и Преображенский сочли необходимым написать в своей вышеупомянутой "Азбуке", что "использование офицеров старой армии было сопряжено с серьезными трудностями, которые еще не преодолены", так как "их использование влекло за собой ужасные опасности, ибо оно иногда влекло за собой широкое предательство со стороны офицеров и огромные жертвы красных солдат, которые предавались и массово переходили на сторону врага. Хотя в то время Троцкий утверждал, что из восьмидесяти двух военачальников дезертировали только пять, более поздние исследования материалов в российских архивах установили, что в период с 1918 по 1921 год из Красной армии дезертировали 549 высоко ценимых офицеров Генерального штаба (генштабистов), а в целом почти каждый третий военспец успел перебежать к "врагу". Однако, несмотря на это изнурительное и опасное кровотечение, несмотря на затянувшиеся сомнения левых, по крайней мере, принцип использования офицеров и специалистов был твердо установлен, и большинство офицеров, служивших в Красной армии (в том числе 613 генштабистов), оставались на своих постах, пусть стойко или неохотно. Как отмечал Троцкий в январе 1919 года:
Мы часто рассказывали о предательствах и перебежках командного состава в стан врага. Таких перебежек было много, в основном со стороны офицеров, занимавших менее значимые должности. Однако мы редко говорим о том, сколько целых полков было уничтожено из-за недостаточной боевой подготовки командного состава, из-за того, что командир полка не смог наладить связь, не организовал засаду или полевое охранение, не понял приказ или не смог прочитать карту. Если мы спросим, что до сих пор наносило нам наибольший вред - предательство бывших офицеров или недостаточная подготовка многих новых офицеров, я лично затруднюсь ответить на этот вопрос.
Здесь чувствуется определенная уклончивость Троцкого. Он знал, что выиграл спор, но не стал слишком глубоко разбирать своих критиков. Это было совершенно нехарактерно для человека, который, как правило, любил избивать своих оппонентов словами, что, возможно, говорит о том, насколько спорным был этот вопрос.
Нехарактерно сдержанное отношение Троцкого здесь объяснялось еще и тем, что во время так называемого "Царицынского дела" осенью 1918 года, в столкновении за командование в кампании против наступления донских казаков между теми, кто в целом ценил военспецов (например, Трот ский), и теми, кто инстинктивно им не доверял (в данном случае, Я.В. Сталин и К. Е. Ворошилов) - военный комиссар уже выиграл ключевую битву воли (и, что очень важно, поддержку Ленина), чтобы установить, что, если не будет представлено убедительных доказательств обратного, опыт и лояльность военспецов должны быть признаны и их приказы должны выполняться. Этот опыт и преданность стали фактором, оказавшим существенное влияние на соотношение сил, которое принесло Красной армии столько побед в гражданских войнах: белые, хотя, возможно, и правильно рассчитали, что большинство военспецов служили "за корку хлеба" или за другие подобные материальные блага и втайне желали краха советской власти, конечно, ошибались так часто, чтобы отвергать оказанную ими услугу как по сути своей ничтожную.
Наконец, раздражение левых большевиков (и левых эсеров) было хотя бы отчасти снято вторым, поистине революционным аспектом новой армии: назначением военных комиссаров во все части. Хотя эта должность основывалась на далеком прецеденте аналогичного учреждения времен революционных войн во Франции, и хотя Временное правительство 1917 года также называло своих специальных уполномоченных на фронте и в регионах "комиссарами", военный (или политический) комиссар красных войск был чем-то новым и другим. По сути, это было одно из ключевых военных нововведений красных в годы гражданской войны. Согласно приказу, подписанному Троцким 6 апреля 1918 года:
Военный комиссар - непосредственный политический орган советской власти в армии. Его должность имеет исключительное значение. Комиссары назначаются из числа безупречных революционеров, способных в самых трудных условиях оставаться воплощением революционного долга... Военный комиссар должен следить за тем, чтобы армия не отрывалась от советского строя в целом и чтобы отдельные военные учреждения не становились центрами заговора или орудиями, используемыми против рабочих и крестьян. Комиссар принимает участие во всей работе военных руководителей, вместе с ними получает доклады и депеши, контрподписывает приказы. Военные советы выполняют только те приказы, которые подписаны не только военачальниками, но и хотя бы одним военным комиссаром. Вся работа ведется под контролем комиссара, но руководство в конкретно военной сфере - задача не комиссара, а военного специалиста, работающего с ним плечом к плечу. Комиссар не отвечает за целесообразность чисто военных, оперативных, боевых распоряжений... В случае неодобрения им чисто военного распоряжения комиссар не должен задерживать его применения, а лишь доложить о своем неодобрении непосредственно стоящему над ним Военному совету.
Через два дня, с целью стандартизации деятельности военных комиссаров по всей стране (и обеспечения контроля над ними), 8 апреля 1918 года Народный комиссариат по военным делам провозгласил создание Всероссийского бюро военных комиссаров (Всебюро военкоматов).
Что касается управления армией, то вышеупомянутый Высший военный совет стоял на вершине все еще туманной командной иерархии того, что в первой половине 1918 года становилось "Рабоче-крестьянской Красной армией": Эта новая революционная вооруженная сила впервые упоминалась под похожим названием в декрете Совнаркома от 3 января 1918 года ("О формировании Рабоче-крестьянской Красной армии"), но стала реальностью только после того, как 23 февраля того же года состоялись сборы ее основополагающих частей (эта дата впоследствии отмечалась в Советской России как "День Красной армии"). Сам Высший военный совет заменил импровизированный Революционный полевой штаб, который по указанию Крыленко управлял делами на фронте с 27 ноября 1917 года, отступил из Могилева в Орел во время советско-германской одиннадцатидневной войны и был расформирован там 12 марта 1918 года. КГК был создан приказом Совнаркома от 4 марта 1918 года, на него были возложены задачи стратегического руководства вооруженными силами Советской республики и надзора за строительством Красной армии. Первоначально он состоял из нескольких старших военных специалистов, за которыми наблюдали два военных комиссара, но, переехав вместе с остальными центральными органами советской власти из Петрограда в Москву (опасаясь захвата наступающими немцами и белофиннами), с 19 марта 1918 года его состав был расширен и в него вошли все старшие военачальники и их заместители, генерал-квартирмейстер и представители оперативных штабов, отделов военной разведки и т.д. фронтов и армий Красной армии. Кроме того, с 19 марта 1918 года председателем учреждения стал народный комиссар по военным делам (то есть с 28 марта 1918 года - Троцкий), роль комиссаров в нем была отменена, но самой важной фигурой в учреждении был его директор, бывший царский офицер генерал-майор М.Д. Бонч-Бруевич, который являлся близким помощником Троцкого. Учреждение было упразднено 6 сентября 1918 года и заменено Реввоенсоветом (Революционным военным советом, или Советом) Республики (РВСР), который вернул часть влияния старших комиссаров.
Таким образом, у новой Красной армии появилось центральное стратегическое руководство (чему немало способствовал тот факт, что советское правительство унаследовало центральный административный аппарат и личный состав старой армии - от телеграфистов до пишущих машинок). Белым в этом отношении повезло гораздо меньше, им пришлось полагаться на скудные ресурсы окраинных военных округов царского времени, к которым они были прикованы. С мая 1918 года зарождающаяся Красная армия также могла рассчитывать на более стабильный поток новобранцев, поскольку была введена всеобщая мобилизация и отменен принцип добровольчества, хотя учет годных к службе был элементарным, а неявка и дезертирство мобилизованных оставались проблемой (см. ниже, с. 89-91). Однако новые советские силы сохранили некоторые пагубные дуализмы и даже ввели новые. Так, элемент административной и командной путаницы вносил созданный 8 мая 1918 года Всероссийский главный штаб (Всероглавштаб) (вместо прежних Всероссийской коллегии по формированию Красной армии, Главного управления Генерального штаба и других органов), подчиненный не КГК, а Коллегии Народного комиссариата по военным делам. Эта путаница была преодолена только в разгар ударов, нанесенных красным чехословацкими и комучскими войсками на Волге, мерами, вытекающими из прокламации ВЦИК от 2 сентября 1918 года "Об объявлении Советской республики вооруженным лагерем", включая создание впервые поста главкома (2 сентября 1918 года) и подчинение Всероглавштаба (с 6 сентября 1918 года) вновь образованной РВСР. Отныне все красные фронты, армии, военные организации и учреждения, на фронте и в тылу, оперативные и административные, подчинялись РВСР, который включил в число своих управлений обновленный Полевой штаб и оставался высшим органом военной власти Советской России на протяжении всех лет гражданской войны. 11 сентября 1918 года РВСР разработал официальную структуру всей Красной армии, которая первоначально была разделена на пять армий, каждая из которых состояла из одиннадцати дивизий от шести до девяти полков (плюс резервные части), сгруппированных вокруг трех фронтов (Северного, Восточного и Южного) и Западного укрепленного района.
Координирующие органы Красной Армии были увенчаны, согласно декрету ВЦИК от 30 ноября 1918 года, образованием Совета рабочей и крестьянской обороны (с апреля 1920 года - Совет труда и обороны, СТО). Этот орган, председателем которого (по должности) был Ленин, а в состав входили Троцкий (как председатель РВСР, хотя он редко присутствовал на его заседаниях), Сталин (как представитель ВЦИК) и несколько народных комиссаров из наиболее заинтересованных комиссариатов, был создан Совнаркомом, но был ему равноправен, поскольку директивы СТО считались эквивалентом государственных законов. Он не играл никакой роли в формировании военной стратегии, но СТО стремился направлять и координировать работу всех хозяйственных комиссариатов со всеми учреждениями, имевшими отношение к обороне Советской России, и имел подчиненные организации на уровне губернии, района и даже деревни (хотя из последних мало кто вносил сколько-нибудь значимый вклад). В условиях неразберихи гражданских войн он справился с этой задачей относительно успешно.
* * *
Однако еще большее - и потенциально еще более губительное - заблуждение касалось самого назначения новой Красной армии, что вновь внесло непосредственный вклад в кризис на Волге летом 1918 года. Вопрос заключался в том, является ли целью новой силы борьба с Центральными державами и тем самым (неявно) продолжение мировой войны, или защита революции от зарождающейся внутренней контрреволюции. Большинство военспецов, несомненно, изначально рассматривали новую армию как обновленный инструмент национальной обороны против Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции и не согласились бы служить в ней на других условиях. Однако после призыва, по словам Эвана Моудсли, она стала для офицеров "мостом - мостом в один конец - к службе советскому режиму и к сражениям на "внутреннем" фронте". Побуждения к переходу по этому мосту сначала были в виде пряников (томительная после Брест-Литовска надежда на то, что Советская Россия еще может присоединиться к союзникам), а затем и кнутов (введение обязательной военной службы для бывших офицеров 29 июля 1918 года и использование их семей в качестве заложников их лояльности). Свою роль сыграли также инерция, потенциальная бедность и причудливая профессиональная гордость, не позволявшая политическим неурядицам нарушить работу вооруженных сил. Однако многим военным специалистам не требовалось особых побуждений, чтобы вступить в ряды того, что уже в самом начале гражданских войн стало все больше напоминать национальную армию России (или то, что должно было прийти на смену старой империи). А.Ф. Ильин-Женевский, работавший в то время в Военном комиссариате, вспоминал, что (очевидно, где-то в феврале-марте 1918 года): "Ко мне пришел родственник моей жены, бывший офицер, и сказал, что он тоже хочет принять участие в обороне Петрограда. "Я должен вам прямо сказать, - сказал он, - что по убеждению я монархист, но я не могу позволить финнам взять Петроград". Царский офицер был назначен в строительную бригаду. "Когда я увидел его в следующий раз, он буквально расхохотался", - продолжал Ильин-Зеневский: "Знаешь, куда ты меня послал?" - сказал он. В этом стройотряде мы все монархисты. Я попал, так сказать, в свой круг".
Решение вопросов командования и управления, кроме того, не прояснило до конца вопрос о стратегической цели. Первоначально, с марта по июнь 1918 года, основные усилия новой советской власти были направлены на запад, на создание оборонительных "экранов" для защиты Петрограда (Северный экран) и Москвы (Западный экран) от ожидаемых дальнейших вторжений немцев и австрийцев. Именно в этом направлении - на запад - в январе-марте 1918 года были направлены первые добровольцы в Красную армию, а также призывники (хотя их было удручающе мало), которые появились после декрета Совнаркома о всеобщем военном обучении (Всевобуч) от 22 апреля 1918 года и введения воинской повинности от 29 мая 1918 года. После этого в течение нескольких месяцев по инерции неоправданный перевес в размещении людей и техники по-прежнему отдавался западу: словом, во время и после чехословацкого мятежа в мае-июне 1918 года Красная армия была обращена просто не в ту сторону, что в значительной степени способствовало катастрофическим поражениям в июле-августе того же года на Волге и в Сибири. Как прямо писал Троцкий в донесении из Свияшка в Высший военный совет от 7-9 августа 1918 года, "медленный темп прибытия подкреплений явился главной, непосредственной причиной Казанской катастрофы".
Это обстоятельство серьезно встревожило нового командующего Восточным фронтом полковника Юкумса Вациетиса - одного из первых среди генштабистов, перешедших на сторону большевиков после Октябрьской революции, - который в июне 1918 года приступил к более эффективной (в отличие от разрозненных усилий апреля-мая) мобилизации мужчин 1883-97 годов рождения в Волго-Уральском регионе (всего из 51 района). Более эффективной оказалась всеобщая мобилизация по всей советской зоне возрастных групп 1898, а затем 1893-97 годов, которая была организована в сентябре 1918 года для борьбы с угрозой на Волге (куда из промышленных городов центральной России было направлено много преданных большевикам рабочих). С 25 июля по 18 августа 1918 года, вопреки совету Бонч-Бруевича (который по-прежнему был слишком одержим немцами, хотя на самом деле у них было слишком много забот с оккупацией и эксплуатацией Украины, чтобы позволить себе планы, связанные с нападением на Россию), более 30 000 человек были переведены с северного и западного экранов на Восточный фронт. Таким образом, к октябрю 1918 года Восточный фронт (теперь состоящий с севера на юг из 3-й, 2-й, 5-й, 1-й и 4-й Красных армий) насчитывал в общей сложности 103 000 человек. Он также получил приоритет в поставках тяжелых орудий и пулеметов, а из Балтийского флота через систему Мариинских каналов было переброшено большое количество судов для создания чрезвычайно эффективной Волжской военной флотилии. Именно эти силы в ходе операций, которые, как мы можем судить в ретроспективе, сыграли ключевую роль в окончательном исходе гражданской войны, взяли Казань 10 августа 1918 года (5-я Красная армия) и Симбирск 12 августа 1918 года (1-я Красная армия). 7-8 октября 1918 года красным досталась и Самара, столица Комуча.
В разгар этих событий 2 сентября 1918 года Вациетис был назначен главнокомандующим (Главкомом) Красной армии (а Бонч-Бруевич был тихо отодвинут в сторону). Кроме того, как мы уже видели, была заново сформирована командная структура под Главкомом: 6 сентября 1918 года был создан РВСР под председательством Троцкого для координации оперативных и административных вопросов. Практика, опробованная на востоке, была затем воспроизведена в других местах: Красные армии были сгруппированы во фронты; для каждой армии были созданы реввоенсоветы (с 12 декабря 1918 года); военные комиссары были назначены теневыми командирами и для идеологического руководства и мотивации красных войск; регулярные части окончательно вытеснили почти все нерегулярные ("партизанские") формирования. Таким образом, структура Красной армии, которая в конечном итоге выйдет победителем из войны, была сформирована по существу еще до конца первого года серьезной борьбы. Более того, установив контроль над центральными районами старой империи, советский режим получил возможность использовать запасы, предназначенные для старой армии, - запасы, которые в 1916-17 годах пришлось растянуть до предела, чтобы содержать 10-миллионную армию, но которые стали бы богатой добычей для Красной армии, которая никогда не выставляла на поле боя более 5 процентов от этой цифры.
И все же в конце 1918 года победа для красных оставалась еще очень далекой. Внезапный крах Центральных держав в октябре-ноябре того же года открывал новые возможности: например, он лишил союзников оправдания якобы неполитической интервенции в Россию и породил мечты о путешествии домой для тех военнослужащих, которым не повезло оказаться в русской трясине (особенно для чехословаков, которых с 28 октября 1918 года ждала новая независимая родина); и лишила националистов от Эстонии до Азербайджана защиты, которой они до сих пор пользовались (хотя и случайно) в виде войск Центральных держав (в результате красные войска захватили Нарву и Псков еще до конца ноября 1918 года). Но к декабрю 1918 года, наблюдая за происходящим из Москвы, Троцкий не мог не заметить, что почти весь Северный Кавказ находится в руках добровольцев. Тем временем на севере белые войска готовились к продвижению по железнодорожным и речным коридорам к Петрограду и Москве. На северо-западе затянувшееся присутствие немцев (чьи регулярные войска распадались, но лишь для того, чтобы переформироваться в различные воинственные антисоветские фрайкорпы) и прибытие союзных миссий на Балтийский театр, не говоря уже о Королевском флоте, который приступил к бомбардировке Нарвы, придавало мощный импульс белым формированиям, базирующимся в пределах одного-двух дней марша от Петрограда.
Даже на востоке были причины для беспокойства: в Симбирске и Сызрани крупные железнодорожные мосты через Волгу были взорваны и разрушены отступающими войсками Комуча и чехов в сентябре 1918 года, оставив в качестве пути на восток только железнодорожную переправу в Казани (в 150 милях к северу, на линии Москва-Екатеринбург) и серьезно затруднив дальнейшее продвижение по маршруту Самара-Уфа. В конце концов Уфа была достигнута красными войсками 29-31 декабря 1918 года, но снабжение частей, продвигавшихся к южноуральским перевалам, было делом нелегким. Кроме того, продвижение красных за Волгу было далеко не бесспорным. Сначала в районе оружейных и заводских городов Ижевска и Воткинска 15 000 рабочих, восставших против советской власти в августе 1918 года, продержались до ноября, а затем массово и в полном порядке отступили на восток через красные линии к Перми, чтобы соединиться с войсками Колчака. Затем авангард красных (в основном 1-я Красная армия) оказался достаточно близок к истощению, чтобы попасть в ловушку, расставленную генералом В.О. Каппелем под Белебеем, что позволило еще 15 000 бывших войск Комуча избежать окружения и отступить на восток. На севере неспособность обеспечить отдых и увольнительные для людей, находившихся на передовой в течение шести долгих месяцев, привела к еще более драматическому распаду 3-й красной армии, которая сдала Пермь Сибирской армии 25 декабря 1918 года, отступив на 150 миль менее чем за месяц. Белые победители под Пермью ликовали: "Люди верили или хотели верить, что будущее теперь ясно, светло и безгранично счастливо", - вспоминал находившийся там генерал Г.И. Клерже. В Омске наивный полковник Д.А. Лебедев, которого адмирал Колчак имел неосторожность возвести в начальники штаба своей новопровозглашенной Русской армии, был еще более воодушевлен: он признался американскому гостю, что Пермская победа предвещает не только воссоединение Российской империи, но и "осуществление старой мечты о русском Константинополе". Это, конечно, было безумием, но тем не менее в Омске, Екатеринодаре и Архангельске было много оснований надеяться, что 1919 год станет годом белых, а в прибалтийских и закавказских столицах - годом национальных меньшинств: Если зиму 1917-18 годов Ленин мог охарактеризовать как "Триумфальное шествие Советской власти", то зиму 1918-19 годов можно с уверенностью назвать "Триумфальным шествием реакции" или "Триумфальным шествием национализма"."
* * *
В центре проблем, с которыми столкнулись все стороны в гражданской войне, были вопросы вербовки, удержания и дезертирства солдат. К концу 1918 года Красная армия была еще далека от их решения, но продвинулась к нему дальше, чем большинство ее соперников, и появились признаки того, что решение, приемлемое для обеих сторон этого переговорного процесса - граждан и государства, - возможно. Еще в июне 1918 года большевики попытались мобилизовать всех рабочих и всех "неэксплуатируемых" крестьян в возрасте от 21 до 25 лет в 51 районе Поволжья и Урала для борьбы с восстанием Чехословацкого легиона, но в отсутствие действенной центральной призывной организации и списков подлежащих призыву пришлось полагаться на местные и импровизированные левизны, и результаты оказались мизерными. Едва ли большего удалось добиться благодаря общенациональному призыву 11 сентября 1918 года, но даже к началу 1919 года от призыва повсеместно уклонялись: например, в мае 1919 года, через месяц после начала призыва, в Тамбове было призвано всего 24 новобранца из 5 165 ожидаемых, а к моменту отмены мобилизации в июне 1919 года из 140 000 ожидаемых новобранцев было призвано всего 24 364. Изучая этот феномен, Эрик Лэндис описывает "сотни тысяч" дезертиров, берущих оружие в тылу красных, и эту так называемую "зеленую армию", серьезно подрывающую стабильность красных фронтов примерно с апреля по сентябрь 1919 года. Согласно одному из новаторских западных исследований феномена дезертирства, темпы бегства были настолько велики на протяжении всех гражданских войн, что в конечном итоге красные смогли одержать победу над своими врагами только благодаря большему числу людей, которых они могли привлечь.
В этом аргументе, безусловно, есть доля правды, однако более позднее исследование пришло к выводу, что постепенно в Красной армии повышался процент удержания в армии. В наиболее глубоком на сегодняшний день исследовании этого процесса Джош Сэнборн относит его начало к декрету, принятому на Пятом Всероссийском съезде Советов 10 июля 1918 года, который связывал гражданство с военной службой и обязывал всех здоровых мужчин в возрасте от восемнадцати до сорока лет предоставлять себя для призыва. Последующие улучшения он объясняет тем, что советское государство создало аппарат, который, как считалось, распределял бремя мобилизации между гражданами по крайней мере достаточно справедливо - решающим фактором было то, что система была центральной, а не местной, и поэтому воспринималась как менее открытая для мелкого соперничества, зависти и злоупотреблений. В целом, заключает Сэнборн, большевики "создали поддерживаемый государством дискурс, в котором окончательно утвердилась идея, что солдаты приобретают права, когда выполняют свой национальный долг". В частности, их уверяли, что об их семьях будут заботиться, что они, как солдаты, будут пользоваться уважением государства и получат привилегии, превышающие те, что предоставляются другим гражданам. С этим, однако, была связана определенная гибкость в подходе государства. Красная армия, конечно, могла развязать террор против непокорных или дезертиров - Троцкий неоднократно призывал к этому, а в августе 1918 года отправлял Ленину телеграммы с просьбой снабдить командующих фронтами револьверами для расстрела нарушителей. Кроме того, к апрелю 1919 года Комиссия по борьбе с дезертирством создала многочисленные отделения на местах, которые организовывали вооруженные патрули для прочесывания сельской местности и поимки беглецов и имели право конфисковывать имущество у семей известных дезертиров и тех, кто подозревался в оказании им помощи или укрывательстве. Но, как отмечает Сэнборн, командиры на самом деле использовали "двуединый" подход к дезертирству. Это нашло отражение в приказе Ленина от декабря 1918 года, в котором он, назвав дезертиров "гнусными и позорными" и представителями "разврата и невежества", тем не менее предложил двухнедельную амнистию для тех неплательщиков, которые вернулись в свои части. Это сопровождалось общенациональной пропагандистской кампанией, призванной убедить уклонистов и дезертиров, что они не могут скрыться и будут наказаны, а Центральная комиссия Красной армии по дезертирству призывала сочетать репрессии с "доказательством заботы о семьях красноармейцев". Наконец, особенно эффективной, по-видимому, была интенсивная и обширная кампания "проверки" в течение 1919 года, в ходе которой все мужчины призывного возраста в советской зоне были обязаны посещать собрания, на которых проверялась их пригодность к военной службе. Эта мера никогда не применялась повсеместно, но во второй половине 1919 года такие собрания посетили 2 239 604 человека, и 272 211 из них были зачислены в ряды вооруженных сил. К августу 1920 года таким образом было завербовано еще 470 106 человек. Таким образом, отмечал Сэнборн, "был достигнут консенсус в отношении военной службы и нормализована воинская повинность". Конечно, белые силы никогда и близко не подходили к тому, чтобы повторить это - хотя их неспособность сделать это была связана с более примитивными и редкими системами связи и управления в периферийных районах, в которых они действовали, а не с незнанием важности таких систем социального контроля. Со стороны красных результаты были очевидны: Красная армия численностью 800 000 человек в январе 1919 года превратилась в трехмиллионную к январю 1920 года.
1918-19: Кампании после перемирия в Прибалтике и на Украине
Подобно тому, как факторы, обусловленные кульминацией Первой мировой войны, в частности австро-германской интервенцией в России, определили форму и характер начального этапа гражданской войны 1917-18 годов, именно окончание мировой войны и прекращение австро-германского вмешательства определили суть конфликтов на территории бывшей Российской империи с конца 1918 по начало 1919 года. Так было на юго-востоке, где вывод немецких войск лишил донских казаков альтернативной ориентации и вскоре привел их к непростому союзу с просоюзническими добровольцами; так было и на востоке, где наиболее существенным сдвигом стал фактический уход со сцены Чехословацкого легиона в ноябре-декабре 1918 года. Однако наиболее остро - и в целом ряде резко контрастирующих смыслов - это проявилось на западе, где судьба Украины и возникающих прибалтийских государств была тесно связана с судьбой кайзера и верных ему сил, оккупировавших эти регионы.
* * *
Не забывая об очевидных опасностях, связанных с тем, что отныне у союзников будут свободны руки для борьбы с большевистской Россией, поскольку Центральные державы развалились в начале ноября 1918 года, Ленин выступил на Чрезвычайном шестом Всероссийском съезде Советов (6-9 ноября 1918 года) в Москве с оптимистической речью "О годовщине революции". Отметив, что "Германия в огне и Австрия вся в огне", советский лидер настаивал на том, что: "Наш лозунг должен быть таков: Еще раз бросить все силы на борьбу и помнить, что мы подходим к последнему, решительному бою, не за одну только русскую революцию, а за мировую социалистическую революцию". Но где бороться? Несмотря на присутствие Королевского флота на Балтике, северо-запад выглядел неплохим вариантом.
По причинам, которые остаются неясными - возможно, владения Маннергейма казались слишком большими, или слишком мощными, или слишком периферийными по отношению к прямому пути в Европу, - наступление на Финляндию, хотя и обсуждалось красным командованием, было признано нецелесообразным. Белорусско-литовский регион, однако, имел определенный приоритет в Москве, и местные большевики имели там определенную поддержку (и установили хорошие отношения с солдатскими советами, Soldatenräte, возникавшими в немецких войсках, противостоявших реакционным наклонностям Freikorps) - более того, они захватили власть в Вильнюсе до прихода Красной армии в январе 1919 года, а в феврале был создан Западный фронт. Но преимущественно еврейско-польско-русский Вильнюс не был представителем Литвы, которая, в свою очередь, имела мало общего с Белоруссией (за исключением общей истории, когда русские объединили их как "западные губернии"). Попытка объединить их в Литовско-Белорусскую ССР (Литбел) в феврале 1919 года провалилась, и Литбел был расформирован в августе 1919 года, когда наспех созданная Белорусско-Литовская Красная Армия была вынуждена оставить даже Минск другой активной державе в регионе, Польше, которая была явно слишком мощной для большевиков, чтобы противостоять им в этот момент (и которая, как было ясно из сообщений продолжающейся Парижской мирной конференции, имела поддержку союзников). Польша также имела долгосрочные планы на Вильнюс, который она захватила в апреле 1919 года, и тем самым нечаянно создала подушку, за которой в Ковно (Каунасе) временное правительство Литвы (Тарыба) могло привить независимость. Конфронтации здесь пришлось бы ждать еще год.
Между Литвой и Финляндией находились другие предполагаемые прибалтийские государства - Эстония и Латвия, против которых Красная Армия попыталась воплотить слова Ленина в жизнь, но по разным причинам без особого успеха. В конце ноября 1918 года 7-я Красная армия взяла Псков и Нарву (оставленные немецкими войсками), и в последнем городе была создана Эстонская рабочая коммуна под руководством Яана Анвельта в качестве советского правительства Эстляндии. Однако Ревель (Таллинн) оставался маняще недосягаемым: там действовало временное национальное правительство Маапяев, которое опиралось на поддержку населения (поскольку раздавало эстонскому крестьянству поместья прибалтийских немецких баронов) и присутствие королевского флота. Сдерживая красных, новый эстонский главнокомандующий, полковник Юхан Лайдонер, начал реорганизацию эстонских войск и массовую вербовку людей. К маю 1919 года численность эстонской армии составляла около 75 000 человек. Кроме того, в нее влилось более 1 000 шведских и финских добровольцев, она пользовалась тактической поддержкой белых русских войск в регионе (Псковский добровольческий корпус), и немецкое командование разрешило ей использовать оружие, обмундирование и другое снаряжение, оставленное отступающими войсками. Перед лицом такого широкого союза переименование 7-й Красной армии в Эстонскую Красную армию в феврале 1919 года не слишком помогло советскому делу - вскоре она была вновь переформирована в 7-ю Красную армию в июне 1919 года, а Эстонская рабочая коммуна (оставившая Нарву 19 января 1919 года и впоследствии ведшая беглое существование в Выре, Пскове, Луге и Старой Руссе) была расформирована в том же месяце. После этого эстонско-советский фронт стабилизировался вдоль реки Нарова (Нарва), к югу от Нарвы и через Чудское озеро (Пейпус/Пейпси), что обеспечивало естественную и удобную для обороны восточную границу Эстонии.
На юге временное латвийское правительство, сформированное из Латышского народного совета (Таутас Падоме), хотя и было провозглашено (18 ноября 1918 года) в Риге, прикрытой пушками британских военных кораблей, не имело такой естественной защиты и столкнулось с серьезными проблемами, в виде мощного пробольшевистского рабочего движения (особенно среди пролетарского населения, как русского, так и латышского, Риги и других городских центров) и отвлекающего присутствия немецкого фрайкорпуса, с которым он вскоре вступил в открытый конфликт (в так называемой ландесверной войне). Воспользовавшись этим (и большим количеством латышей, особенно латышских стрелков, в своих формированиях) советское командование создало из частей 7-й Красной армии Красную армию Советской Латвии, которая без сопротивления прошла через Тарту (Дерпт) и Валк, когда их немецкие гарнизоны бежали, и 3 января 1919 года взяла Ригу. Там они установили Латвийскую Советскую Социалистическую Республику (провозглашенную 17 декабря 1918 года и уже признанную РСФСР), ограничив националистический режим небольшим анклавом вокруг Лиепаи (Либау). Однако латышский советский режим (во главе с ревностным большевистским юристом Петерисом Стучкой) оказался крайне непопулярным. Особое неприятие у местного населения вызвали усилия Стучки по внедрению ранних форм коллективного земледелия в сельской местности. Идеологически жесткие латышские большевики, отмечая, что в их губерниях крепостные были освобождены без земли в 1816-18 годах (и тем самым пролетаризированы), а русские крестьяне получили земельные наделы в ходе освобождения 1861 года (и тем самым привили мелкобуржуазную привязанность к частной собственности), считали, что в Латвии возможен прямой переход к социалистическим формам производства. Они ошибались. Более того, следствием дидактизма латышских большевиков стало то, что они не испытывали никакого желания сотрудничать с небольшевистскими социалистами - даже местных левых эсеров они сторонились. Действительно, режим Стучки установил широкомасштабный террор против всех врагов, реальных и мнимых.
По словам одного из свидетелей в Риге, сына царского генерала, "первые казни состоялись примерно через месяц после того, как красные вошли в город. Ночью в лесу под Ригой, называемом Бикернским лесом, были расстреляны тринадцать известных граждан". За этим последовал период "финансового террора", когда Латвийская ССР пыталась разорить буржуазию путем "отмены денег" и различных налогов (поборов). В сочетании с катастрофическими последствиями политики большевиков в сельской местности результаты были ужасны и предсказуемы:
Рига, в прежние времена честный и цветущий город, теперь имела вид умирающего города... Повсюду создавалось впечатление, что город охватила злобная, все уничтожающая чума. В кварталах, где жила зажиточная буржуазия, окна и двери многих домов стояли нараспашку. Дома были покинуты своими хозяевами и стояли пустыми... Даже животные покинули улицы... Ни одна птица не порхала в воздухе, ни один петух не прокричал. Что касается собак и кошек, верных спутников каждого человека, то все они, похоже, разбежались или попрятались, потому что ни одной из них не было видно.
Это было симптомом более широкого недомогания: в целом национал-коммунистическое руководство советских республик, созданное по указке Москвы, чтобы покрыть пилюлю советизации слащавым национальным фасадом после наступления Западного фронта, оказалось менее гибким, чем Москва, в плане достижения договоренностей с местными националистами, даже социалистического толка. Они были склонны рассматривать слияние с более крупным государственным образованием (Советской Россией) не как ретроградное порабощение, а как прогрессивную интернационализацию и в целом придерживались не линии Ленина, а линии Розы Люксембург по национальному вопросу, отвергая понятие национального самоопределения. Примечательно, что даже когда Ленин пытался убедить их хотя бы разрешить небольшевистским социалистическим партиям участвовать в выборах в новых оккупированных регионах, Люксембург была назначена почетным председателем очень влиятельного Центрального бюро коммунистических организаций оккупированных территорий РКП(б), которое готовило кадры для создания новых правительств в Прибалтике по мере продвижения Западного фронта Красной армии.
Тем временем, что вдвойне опасно для усилий красных, революционный пыл латышских стрелков ослабел после года действий, что позволило объединенным атакам небольшой армии националистического режима (заручившейся поддержкой союзников) и, что более эффективно, немецких и белых русских сил в Балтийском регионе (в частности, 30-тысячной Железной дивизии генерала Рюдигера фон дер Гольца) изгнать Латвийскую ССР из Риги 22 мая 1919 года. (Фон дер Гольц, только что внесший большой вклад в победу белых в гражданской войне в Финляндии, уже изгнал националистическое правительство Карлиса Улманиса из Лиепаи 16 апреля 1919 года и установил марионеточный прогерманский режим под руководством пастора Андриевса Ниедры). Латвийское советское правительство, не имея резервов и поддержки населения, смогло удержаться в части Латгалии, но только до тех пор, пока и этот регион не был отвоеван латышскими и польскими войсками в начале 1920 года (латыши оживились после разоружения союзниками фон дер Гольца), а Латвийская ССР была упразднена 13 января 1920 года.
Таким образом, то, что в период с ноября 1918 по февраль 1919 года выглядело как реализация предсказанного Лениным продвижения революции на запад на Балтийском театре, к маю-июню 1919 года вылилось в оттеснение и изгнание красных войск по всему Западному фронту. Кто выйдет победителем к западу от этого фронта, было еще неясно: Отношения Маапаева с русскими белыми резко охлаждались с каждой милей отступления красных от Ревеля, и конфликт там был погашен только после того, как формирующаяся белая Северо-Западная армия была разбита красной армией в конце 1919 года и, обессилев, разоружена эстонцами в январе 1920 года; латвийское правительство не погасило надежды своих непрошеных немецких гостей на привязку Балтикума к Берлину, пока их последний фактотум, полковник P.Р. Бермондт-Авалов со своей Западной добровольческой армией был изгнан из Риги 11 ноября 1919 года; и только полномасштабная польско-литовская война в сентябре-октябре 1920 года решила бы (временно) виленский вопрос. Но уже с лета 1919 года было ясно одно: на Балтийском театре Красная Армия не станет победителем. Для этого понадобился Гитлер и еще один мировой кризис, который разразится через поколение.
* * *
В Украине, напротив, советские перспективы в начале 1919 года выглядели более радужными. Это было несколько удивительно, поскольку страна была намного больше прибалтийских провинций (по любым разумным меркам Украина была больше Франции) и очень густонаселенной (в 1919 году в ней проживало чуть более 20 миллионов человек, почти пятая часть населения бывшей империи). Решающим здесь было то, что хотя Украина, как и Прибалтика, подверглась немецкой оккупации до ноября 1918 года, здесь было тонкое различие: вместо того чтобы презирать или сажать в тюрьму потенциальных националистических правителей (как это было в Эстонии и Латвии), в Украине немцы поддерживали марионеточный националистический режим, Украинское государство гетмана Скоропадского - факт, который впоследствии окрасил отношение союзников к украинскому национальному движению в очень нелестные для Киева тона. В Лондоне, Париже и Вашингтоне, похоже, не придавали значения тому, что режим Скоропадского был глубоко непопулярен среди населения, что украинские крестьяне страдали, когда гетманские чиновники пытались проводить в жизнь реквизиционную политику жаждущих зерна Центральных держав, в то время как, помимо вражды украинских социалистов к Скоропадскому, либеральная и националистическая интеллигенция (та, что не сидела в гетманских тюрьмах) была возмущена и смущена доминирующим положением русских в гетманской армии и правительстве Скоропадского. В правящих кругах Великобритании, Франции и Соединенных Штатов, похоже, не имело значения, что, свергнув Скоропадского в ноябре-декабре 1918 года, в начале 1919 года вновь восстановленная Украинская Народная Республика, чтобы умиротворить союзников, была достаточно вежлива, чтобы очистить свой Совет народных министров от социалистических элементов. Казалось, ничто не могло искупить вину УНР за подписание мира с Центральными державами в феврале 1918 года - еще до того, как большевики совершили такое предательство.
Более того, когда лидеры союзников собрались в Париже, чтобы разобраться с последствиями Первой мировой войны и попытаться предотвратить ее повторение, многие советовали, что, какова бы ни была абстрактная справедливость украинского национального дела, геополитические реалии определяли, что, чтобы остаться свободным от российского господства (красного или белого), Киеву всегда придется смотреть в сторону Германии; Поэтому, чтобы избежать новой войны за сдерживание континентальных амбиций Берлина, лучше, чтобы Украина оставалась в российской орбите (тем более что на тот момент все еще сохранялись надежды на то, что будущее России не будет красным).
Польша - другое дело: новой Польской (Второй) республике отводилось почетное место в планах союзников по созданию санитарного кордона вокруг России на время, пока она будет хранить большевистскую заразу, но поддержка сильной Польши подразумевала еще и нежелательные удары по Киеву в связи с вопросом о Западной Украине/Восточной Галиции: Это была сложная и неудобная проблема с точки зрения союзников, решение которой могло избавить их только тогда, когда Варшава будет оспаривать результат с Москвой, а не с Киевом. Конечно, это была не единственная причина трудностей, с которыми столкнулась УНР при обороне от советских войск, скопившихся к северу от нее в конце 1918 года. Среди других причин - изнурительный конфликт с Польшей за бывшие габсбургские земли к северу от Карпат (бывшее Королевство Галиции и Лодомерии), после того как Варшава силой оружия оспорила провозглашение Западно-Украинской Народной Республики в Львове (Лемберге) после ноябрьского восстания местных украинцев в 1918 году. Это привело к украинско-польской войне, которая продолжалась до заключения перемирия при посредничестве союзников в мае 1919 года, но продолжалась до тех пор, пока ВУНР не была оставлена УНР в апреле 1920 года. Менее масштабными, но тем не менее изнурительными были бои Украины с Румынией за Хотинскую область. 9 апреля 1918 года Хотин, вместе с остальной Бессарабией, был официально объединен с Румынией по решению парламента (Сфатул Кэрий), хотя на тот момент регион был оккупирован австрийскими и немецкими войсками, а румынские войска пришли только в ноябре 1918 года, после поражения Центральных держав в Первой мировой войне. 23 января 1919 года украинское население Хотина вытеснило эти войска из города (при этом был убит румынский генерал Стан Поэташ) и создало временное правительство (Хотинскую директорию) под руководством М. Лискуна, которое стремилось к союзу с соседней УНР. Последняя, однако, в критический момент советско-украинской войны не могла позволить себе втянуться в конфликт с Румынией, а тем более с УНР, расположенной к северу от Хотина, где в то время шла украинско-польская война, и румынские войска вновь заняли территорию 1 февраля 1919 года. Украинские источники предполагают, что около 55 000 украинцев тогда бежали на восток через Днестр в УНР и что по меньшей мере 15 000 из тех, кто не бежал, были вырезаны румынами.
Кроме того, украинские усилия по созданию государственности ослабляло очень слабое развитие чувства национализма на территориях, на которые они претендовали как на "украинские". Несмотря на насаждение украинского национализма сменявшими друг друга поколениями интеллигенции в течение XIX века, к началу XX века лишь немногие из численно преобладающего крестьянского населения региона, похоже, усвоили понятие об отдельной украинской идентичности. В то время как в городах страны украинцы, как правило, значительно уступали русским и полякам (которые также доминировали в общественной жизни на государственной службе, в образовании и других профессиях) и евреям (которые занимали видное место в торговле и интеллектуальной жизни): Даже в Киеве в эпоху гражданской войны лишь около 18 процентов населения составляли украинцы, и многие - возможно, большинство - из них были русифицированы. Поэтому показательно, что на выборах в городские советы в июле 1917 года откровенно украинские партии набрали всего 12,6 % голосов в городах с населением менее 50 000 человек и только 9,5 % голосов в городах с населением более 50 000 человек.
Немаловажное значение имела и общая атмосфера хаоса и беспорядка, царившая в годы гражданской войны на многострадальных украинских землях, создавая условия, с которыми с трудом справился бы даже глубоко укоренившийся и давно установившийся режим: по одним подсчетам, Киев переходил из рук в руки не менее шестнадцати раз в водовороте гражданских войн, а примером переменчивости украинской политики стал своеобразный ход командира независимой крестьянской армии атамана Ныкифора Григорива. Первоначально объединив свои мощные партизанские силы с гетманом Скоропадским в 1918 году, этот отъявленный вольноотпущенник в ноябре-декабре 1918 года присоединился к Украинской армии, чтобы помочь свергнуть Украинское государство Скоропадского, но впоследствии дезертировал вместе со своими войсками к красным, когда командир УНР (Симон Петлюра) запретил ему атаковать французских интервентов в Одессе, после чего восстал против красных и предложил анархистскому командиру Нестору Махно объединить свои армии с генералом Деникиным! Наконец, украинские националисты страдали от того, что многие русские отказывались признавать их как этнически отдельную группу. Среди россиян нередко присутствовал не очень тщательно скрываемый подтекст, связанный с жизненно важным экономическим и стратегическим значением Украины для России как поставщика большей части угля и железа бывшей империи, как сухопутного моста в Центральную Европу и как обладателя самой длинной береговой линии Черного моря. Но искренности, с которой русские воспринимали украинцев как не совсем других - в отличие от эстонцев, или латышей, или грузин, или армян, которых даже самые белые из белых хотя бы нехотя признавали "другими", - свидетельствует тот факт, что даже в те моменты, когда здравый смысл подсказывал, что им следует как минимум симулякр симпатии к украинским национальным чувствам, белые лидеры просто не могли заставить себя это сделать. Так, войдя в Киев в августе 1919 года, генерал Деникин едва ли не первым делом обратился с грубо оскорбительной речью к "малороссийскому народу". Ничто не могло быть лучше рассчитано на то, чтобы загнать остатки УНР и ее Украинской армии в объятия Польши, что и произошло. Но дело в том, что именно приверженность русскому национальному делу делала Деникина и его последователей "белыми": опорочить эти принципы политическими расчетами было немыслимо вообще, а в случае Украины - которая, в конце концов, тысячелетием ранее стала местом основания первого "русского государства", Киевской Руси, и чья столица, Киев, глубоко почиталась даже москвичами как "Мать городов русских".
По всем этим причинам очевидно, что ситуация внутри страны и на международной арене в 1918-19 годах не благоприятствовала украинской независимости. Возможно, главной из них было то, что украинское национальное движение вызывало лишь негативную или в лучшем случае смешанную реакцию союзников, конечно, в сравнении с очень позитивным отношением к автокефальным устремлениям Польши и стран Балтии - все они получили независимость в период гражданской войны, несмотря на наличие многих внутренних препятствий для их амбиций, которые были по крайней мере столь же грозными, как те, что стояли перед Украиной. Непосредственным результатом этого стало то, что когда 23-27 ноября 1918 года, когда проливы были открыты, союзные войска начали высадку в Одессе, они отнеслись к режиму в Киеве с подозрением, граничащим с враждебностью. Поэтому, хотя в Одессе было высажено сравнительно большое количество союзных войск - три французские дивизии (в том числе много африканских войск) и три греческие дивизии, всего от 40 000 до 50 000 человек, - все они были выведены в течение шести месяцев, и интервенты никогда не оказывали местным украинским антибольшевикам материальной помощи в виде танков, самолетов и вооружения, которая предоставлялась на других театрах военных действий. Это, конечно, была ситуация, из которой могли извлечь выгоду только враги украинской независимости, будь то поляки, белые или - в первом (и, в конечном счете, последнем) случае - красные.
* * *
Интервенция в Южной России в 1918-19 годах имела два дальнейших последствия, оба из которых не сулили ничего хорошего антибольшевистскому движению. Первым, на котором не стоит задерживаться, был серьезный мятеж на французском флоте в Черном море во время вывода войск в апреле 1919 года. Этот вопрос остается спорным, поскольку с тех пор не утихают споры о причинах мятежа: советское правительство объясняет его успешной большевистской пропагандой, в то время как большинство западных историков ссылаются на недовольство моряков задержкой демобилизации, гнилыми пайками и т. д. В любом случае, антибольшевики внутри России отметили бы, что после этого французское присутствие в их борьбе резко сократилось - процесс, который уже не повернуть вспять. Тем не менее, это тема, которая действительно является частью истории интервенции, а не "русских" гражданских войн, хотя она и усиливает их международные аспекты.
Вторым следствием кратковременного усиления присутствия союзников на юго-западе России стало то, что оно способствовало (и способствовало) проведению Ясской конференции. Это была встреча двадцати одного видного антибольшевистского политика (среди них П.Н. Милюков, В.И. Гурко, В.В. Шульгин, А.В. Кривошеин и С.Н. Третьяков) и военных лидеров (включая генералов А.Н. Гришин-Алмазов и Д.Г. Щербачев из Добровольческой армии), которые проходили во временной румынской столице Яссы (Яши) с 16 по 23 ноября 1918 года, а затем вновь собрались в Одессе с 25 ноября по 6 декабря 1918 года. Поощряемая французской и другими союзными миссиями в Румынии и Украине (в частности, возможно, фальшивым французским вице-консулом в Киеве капитаном Эмилем Энно) и сторонниками Союза возрождения России, конференция, на которой также присутствовали представители Национального центра и киевского (с преобладанием правых кадетов) Совета государственного единства России (некоторые делегаты представляли более чем одну из этих антибольшевистских группировок), ставила целью объединить различные антибольшевистские силы в России и дать им политическое руководство. Однако, несмотря на заявления союзников о том, что только единая оппозиция советскому правительству может получить их финансовую и военную помощь, делегаты не смогли договориться об общей программе, и ни один из кандидатов, обсуждавшихся в качестве потенциального (временного) военного диктатора на встрече четырнадцати делегатов 21 ноября 1918 года, не был согласован (хотя наибольшую поддержку получил генерал А.И. Деникин, получивший девять голосов, за ним следовал великий князь Николай Николаевич, получивший четыре). Действительно, не было согласия в том, что временная военная диктатура может быть лучшим решением для победы над большевиками: некоторые правые делегаты выступали за восстановление монархии, а умеренные - за гражданскую Директорию. Однако были проведены голосования в пользу интервенции союзников в Россию (и делегации были направлены для встречи с военными лидерами союзников в Константинополе и для связи с союзными правительствами в Лондоне и Париже) и в поддержку неделимости бывшей Российской империи (хотя большинство делегатов смирились с потерей Польши). Казалось, что Национальный центр добился наибольшего успеха в утверждении своей программы, но на самом деле более левые элементы остались непримиримыми к его поддержке военной диктатуры и продолжали настаивать на том, что единственным законным общероссийским органом власти является недавно созданная Уфимская директория; и в любом случае результаты голосования на конференции были чисто символическими и не имели юридически обязательной силы для ее участников. Неудивительно, что наблюдатели от союзников были не слишком впечатлены бесконечными препирательствами и политиканством различных делегатов, и не без оснований историки антибольшевистского движения впоследствии признали конференцию "фиаско".
* * *
Тем временем советские войска (в частности, 1-я и 2-я Украинские повстанческие дивизии) начали прощупывать оборону гетманской армии и ее немецких союзников еще в сентябре 1918 года, а к 26 ноября 1918 года захватили Ямбол, Рыльск и другие города. 30 ноября 1918 года была сформирована объединенная Украинская советская армия под командованием В.А. Антонова-Овсеенко, которая продвигалась к Чернигову, Киеву и Харькову, захватив последний из этих центров 3 января 1919 года. На следующий день Реввоенсовет Республики сформировал Украинский фронт, силы которого к 5 февраля 1919 года отбили Киев у иррегулярных частей импровизированной Украинской армии УНР. Правительство УНР было вынуждено переселиться в провинциальный Каменец-Подольск, расположенный далеко на украинском юго-западе. Дальнейшие бои в марте-апреле 1919 года полностью разбили Украинскую армию, которая в мае 1919 года была отброшена за реку Збруч на бывшую австрийскую территорию, где объединилась с более дисциплинированной Галицкой армией ВУНР (как раз вовремя, чтобы нанести новые удары польским войскам с северо-запада). Таким образом, к концу апреля 1919 года вся бывшая русская Украина, включая Черноморское побережье и Крым, была завоевана красными.
Однако, как и на Балтийском театре, лидеры воссозданной Украинской Советской Социалистической Республики (провозглашенной в январе 1919 года в Харькове в качестве преемника Временного рабоче-крестьянского правительства Украины, провозглашенного ранее в Курске 20 ноября 1918 года) настаивали на немедленном введении радикальных социалистических мер (включая комитеты деревенской бедноты для борьбы с воспринимаемым засильем богатых крестьян на Украине и, как и в Латвийской ССР, прообраз колхозов), о немедленном введении радикальных социалистических мер (включая комитеты деревенской бедноты для борьбы с предполагаемым господством богатых крестьян в Украине и, как в Латвийской ССР, прототип колхозов, а также почти 2 000 совхозов для управления свеклосахарной промышленностью) вскоре настроили против них сельскую местность. Тем временем радикальная украинская интеллигенция была отторгнута нежеланием местных советских лидеров, в частности Христиана Раковского, работать с небольшевистскими революционными группами в Украине, особенно с боротбистами. В результате по всей Украине вспыхнуло множество крестьянских восстаний против советской власти, которые едва удалось сдержать благодаря спешно организованной и навязанной Москвой умеренной политике и формированию коалиционного правительства УССР с боротбистами. Более того, продвигаясь, вопреки уговорам Главкома Вациетиса, через Днепр на юго-запад Украины, Антонов-Овсеенко сильно переусердствовал со своими скудными ресурсами. Фактически он был вынужден полагаться на неустойчивые союзы с различными ненадежными украинскими военачальниками (отоманами) и не смог противостоять внезапному восстанию против советской власти 20-тысячной приднепровской бригады вышеупомянутого отамана Григорьева, который 8 мая 1919 года провозгласил "Советскую Украину без коммунистов" и недолго, до своей внезапной гибели от рук Махно, контролировал большую часть Херсонской и Екатеринославской губерний. Григорьев был сложным и, возможно, неуравновешенным персонажем, но его восстание было продиктовано вполне здравым анализом того, что означали для его крестьянских сторонников в Украине принудительные реквизиции и расстрельные отряды ЧК: он был искренне популярен, и его восстание нашло отклик в ряде других подобных акций по всей стране.
С положительной стороны, для Москвы, натиск красных на Днепр и впечатляющие вылазки Григорьева против белых и союзных войск, которые ненадолго обеспечили ему контроль над участком черноморского побережья, по крайней мере, убедили французских интервентов не медлить под Одессой и в Крыму, откуда все союзные войска были выведены к концу апреля 1919 года. Но, с другой стороны, как только Григорьев повернул, Москва и Харьков были грубо разбужены от мечтаний о переходе через Днестр, чтобы оккупировать Бессарабию и затем ослабить давление на обреченную Венгерскую Советскую Республику, созданную Белой Куном в Будапеште (с 21 марта 1919 года). Действительно, несмотря на создание в Москве в марте 1919 года Третьего Интернационала (Коминтерна), который был настроен на непреклонную борьбу за создание всемирной советской республики, амбиции, озвученные Лениным в ноябре 1918 года, теперь казались весьма преждевременными. Важно отметить, что удушающая блокада Советской России союзниками - новая "Великая китайская стена", как назвал ее Ленин в ноябре 1918 года, - была еще достаточно прочной (если не видимой из космоса), и лишь жалкая горстка иностранных делегатов добралась до Москвы на открытие Коминтерна. Тем временем Роза Люксембург, светская святая национал-коммунистов, застывших в двух шагах от территории Германии в своем походе к ней, была уже два месяца как мертва - ее зверски убили контрреволюционеры накануне восстания коммунистов в Берлине в январе 1919 года, которое, лишенное помощи с востока, также было обречено на провал. Можно утверждать, что эти события означали смерть Коминтерна в утробе матери. В то же время, оказавшись не только неспособным распространить советскую власть через Прибалтику в Германию, но и установив лишь непрочную власть на Украине, советское правительство столкнулось с серьезными вызовами со стороны собственной внутренней контрреволюции, когда клещи белых сил сомкнулись на Петрограде и Москве с востока, юго-востока, севера и северо-запада.
* * *
В борьбе прибалтийских государств за независимость политическая программа противников большевиков была достаточно прозрачной с самого начала: в Эстонии, Латвии и Литве либеральные политики с прокрестьянскими программами с самого начала взяли на себя руководство и провозгласили отделение от России и приверженность либеральной демократии путем (в конечном итоге) созыва конституционных собраний. В 1919 году на Украине, в форме УНР и ВСРП, политический вызов большевикам бросили главным образом эсеры, социал-демократы и (в случае ВСРП) радикальные либералы, многие из которых стали националистами почти против своей воли в ходе сопротивления советским российским (и австро-германским и белорусским) вторжениям и вмешательству, и чьи программы ставили во главу угла трудовую политику и радикальную земельную реформу, но, конечно, включали и приверженность национальной независимости. В отличие от этого, что представляли собой в политическом плане белые противники большевиков на следующем этапе гражданских войн - добровольцы и колчаковцы, которые до начала 1919 года угрожающе копошились на российской периферии, - в то время было трудно судить, и до сих пор это остается несколько туманным. С другой стороны, их непосредственные военные намерения были совершенно ясны.
Глава 3. 1919-1920. Белые порывы, красные разрывы
Оба главных белых лидера 1918-20 годов, адмирал А.В. Колчак и генерал А.И. Деникин, разработали в 1919 году политические программы, которые, вопреки общепринятому мнению о белых как о "реакционерах", в широком смысле можно назвать "либеральными". В своих заявлениях Колчак и Деникин неоднократно и четко заявляли о необходимости возродить местные органы власти, уважать право нерусских народов на самоопределение (но не на отделение), уважать права профсоюзов, провести радикальную земельную реформу и клялись, что после победы в гражданской войне они созовут новое национальное собрание для определения будущей конституции российского государства. Колчак, чье омское правительство было более стабильным, укорененным и всесторонне развитым, чем довольно туманный и перипатетический Особый совет, консультировавший Деникина, как правило, брал на себя инициативу в таких вопросах, но оба основных военных лагеря белых имели мощные фаланги кадетских помощников, чтобы добавить плоти к костям своих политических деклараций и укомплектовать свои агентства печати, консультативные советы и бюро пропаганды. Более того, мало сомнений в том, что лично Деникин и Колчак придерживались действительно прогрессивных взглядов по целому ряду вопросов, включая необходимость радикальной земельной реформы в России - ключевого вопроса предыдущего столетия, и что оба они были совершенно искренни в своих заявлениях о том, что у них нет личного желания держаться за политическую власть ни на минуту дольше, чем это потребовалось бы для изгнания Ленина из Кремля. Кроме того, хотя документ, установивший диктатуру Колчака ("Положение о временном устройстве государственной власти в России"), не предусматривал возможности ее прекращения, адмирал в своей речи в Екатеринбурге в феврале 1919 года торжественно (хотя и несколько неопределенно) пообещал, что не будет удерживать власть "ни на один день дольше, чем того требуют интересы страны", и заявил, что "в будущем единственной допустимой формой правления в России будет демократическая". А "как только установятся нормальные условия жизни, как только в стране воцарится закон и порядок, - обещал он, - тогда можно будет приступить к созыву Национального собрания". Эти заявления принесли определенные плоды: например, в мае 1919 года Большая четверка в Париже была достаточно впечатлена демократическими полномочиями Колчака, чтобы рассмотреть вопрос о признании его режима правительством всей России.
Но как бы хорошо ни были составлены документы - а в Омске и Екатеринодаре никогда не было недостатка в кадетских юристах, готовых выполнить такую работу, - и какими бы благими ни были намерения, в политике белых всегда было что-то хлипкое, половинчатое и неубедительное; преобладало стойкое ощущение, что ни Деникин, ни Колчак не очень-то интересуются деталями политических проблем, волновавших Россию с февраля 1917 года - да и задолго до него. Более того, какими бы эгалитарными ни были личные убеждения и намерения главных белых лидеров, которые были далеки от клишированных карикатур на украшенных пенсне садистских пижонов большевистской пропаганды, это не могло развеять зловоние реставрационизма, которым были пропитаны их лагеря, населенные бывшей элитой Российской империи или будущими элитарными приезжими, жаждущими такого статуса. Например, британские офицеры миссии на Юге России, приглашенные на банкет, устроенный местным отделением Союза землевладельцев в Новочеркасске, вскоре почувствовали, что находятся среди "рассадника монархистов", и были глубоко смущены, когда один из гостей (двоюродный брат Николая Романова) приказал оркестру сыграть "Боже, царя храни", старый императорский гимн, запрещенный со времен Февральской революции.
Следовательно, хотя деникинские земельные законы и трудовое законодательство могли обещать справедливое отношение к крестьянам и рабочим, население территории, занятой Добровольцами, неизменно испытывало на себе кнут и гнев вернувшихся помещиков и фабричных начальников, которые были изгнаны в результате повсеместного захвата частной собственности, сопровождавшего распространение советской власти в 1917-18 годах, и теперь жаждали мести и возмездия. То же правило действовало и на востоке, когда войска Колчака продвигались из Сибири (где крупные помещичьи хозяйства были почти неизвестны) через Урал в Поволжье (за которым они стали генеральными) - несмотря на то, что сам Колчак был явным приверженцем прогрессивной земельной реформы, напоминающей ту, что была предпринята в России после революции 1905 года, и что омское министерство земледелия кишело бывшими соратниками тогдашнего премьер-министра-реформатора П.А. Столыпина. Самое показательное, что "Декрет о земле" Колчака был издан только в апреле 1919 года, когда продвижение его армии в Европейскую Россию потребовало таких действий. Точно так же и по второму важному вопросу того времени - национальному самоопределению - он тоже молчал до весны 1919 года, когда внимание Парижа к намерениям белых заставило его действовать - или, по крайней мере, давать больше обещаний.
Подобное уклонение можно объяснить по-разному. При щедром прочтении политики белых можно было бы подчеркнуть, что движение было искренне привержено позиции непредрешенчества - той, которая бескорыстно препятствовала (даже запрещала) проведению значительных реформ в ходе вооруженной борьбы: Согласно доктрине, которую регулярно отстаивали белые (даже когда они осуждали за инертность аналогичное Временное правительство 1917 года), такие действия должны были ожидать решений нового учредительного собрания (Колчак, как цитировалось выше, предпочитал называть его "национальным собранием") после победы над большевиками. Менее щедрая трактовка "белой идеи" могла бы сослаться на циничные искажения и маскировку белыми своих истинных целей, чтобы получить крестьянские рекруты для комплектования своих армий и союзное оружие для их оснащения, одновременно пытаясь одурачить слишком доверчивых представителей национальных меньшинств, чтобы они согласились с тем, что обещания самоопределения, исходящие из Омска и Екатеринодара, реальны.
Уклончивая и противоречивая позиция белых по национальному вопросу была особенно вредна для их дела, поскольку, особенно на юге и северо-западе "России", они, как правило, действовали с баз в землях, где русские были в меньшинстве, а нерусские использовали постимперский и послевоенный перерыв для создания своей независимости. Таким образом, Деникин время от времени пел дифирамбы самоопределению, но чаще выступал за "Россию, единую и неделимую", одновременно ведя затяжную пограничную войну ("Сочинский конфликт") с Грузинской Демократической Республикой, при этом прямо оскорбляя украинцев (как мы уже видели). Он также выдвигал настолько тревожные предложения относительно правильного определения новой польско-российской границы, что Пилсудский приостановил операции своей армии весной 1919 года, а затем вступил в тайные мирные переговоры с Москвой, которые способствовали переброске 40 000 человек с Западного фронта Красной Армии на "Южный фронт, против Деникина" осенью того же года. Другой поучительный пример - Дагестан и его соседи на Кавказе, объединившиеся в автономную Горскую республику. Этот режим был сначала распущен большевистской Терской советской республикой во Владикавказе весной 1918 года, но восстановился, когда советская власть рухнула на Северном Кавказе в конце того же года, затем отразил новое советское наступление в апреле 1919 года, но когда деникинские войска впоследствии заняли Северный Кавказ, а затем и Дагестан, ему снова пришлось бежать - на этот раз от белых.
В Сибири у Колчака было меньше забот с нерусскими национальностями, которые не присутствовали в достаточном количестве в его владениях, чтобы причинить вред (хотя дезертирство с его линии фронта под Уфой в феврале 1919 года 6 500 башкирских бойцов, отчаявшихся в обращении с ними белых, было значительным ударом и оставило большую брешь в линии фронта). Однако, как Верховный правитель, его высказывания по этому вопросу имели национальный и международный подтекст и последствия, и здесь показательно, что Колчак выбрал случай Финляндии, которая уже была независимой и, безусловно, не подлежала восстановлению, чтобы упереться ногами: Когда генерал Маннергейм в июле 1919 года предложил сделку, по которой его 100-тысячная армия должна была захватить Петроград для белых в обмен на некоторые немалые, но вряд ли возмутительные условия (признание независимости Финляндии, присоединение к Финляндии Печенги, самоопределение Карелии, свободное плавание по Ладожскому озеру для финских торговых судов и т. д.), Колчак не согласился.), Колчак категорически отказывался идти на сделку. Его советник, Джордж Гинс, умолял его, что "главной целью должно быть поражение большевиков и лишь во вторую очередь - восстановление России", но адмирал не признавал логики такого подхода. Для Колчака Россия не могла быть спасена от большевиков, если она была раздроблена на части, потому что раздробленная Россия - это не Россия.
Таким образом, и в великодушном, и в циничном подходе к политике белых есть доля истины. Однако, помимо этих соображений, следует признать, что белые лидеры презирали политику из самых чистых побуждений: их презрение к тому, что они, как офицеры, считали нездоровым и неблагородным занятием, было по меньшей мере честным, если и ошибочным, и, конечно, подкреплялось удручающим опытом 1917 года, когда вся Россия, казалось, превратилась в огромное, бесконечное, шумное и бессмысленное политическое собрание.
Отвращение белых к политике, особенно классовой, прекрасно сочеталось с претензиями их союзников - кадетов - на то, что они как партия "выше класса" и "выше политики" (хотя, опять же, циник может отметить, что кадеты рассчитывали, что в России нет сильного буржуазного класса, который мог бы поддержать их либеральную платформу) и с исторической тенденцией этой партии ставить нацию превыше всего. Более того, особые обстоятельства послевоенной Европы в тот момент, когда зимой 1918-19 годов белое движение достигло зрелости, сильно усиливали это пристрастие. Белые лидеры прекрасно понимали, что, несмотря на наличие непримиримых антибольшевиков в рядах и вокруг правительств в Лондоне, Париже и Вашингтоне, среди союзных политиков было немало тех, кто не боялся советского правительства, или надеялся использовать дискомфорт России в своих интересах, или был искренне подавлен усталостью от войны. В этих обстоятельствах окончание мировой войны могло оказаться невыгодным: так, один из сторонников Колчака на Дальнем Востоке записал, что его впечатления от вида британских томичей, празднующих перемирие, были "не особенно радостными", поскольку в России продолжались гражданские войны; секретарь адмирала, вышеупомянутый Гинс, говорил, что крах Германии был "фатальным для антибольшевистской борьбы"; а один из его генералов утверждал, что с 11 ноября 1918 года "у Колчака не было союзников". Следовательно, если Колчак и его сторонники должны были получить то, чего они желали прежде всего, - принятие России в семью союзных "наций-победительниц", место на предстоящей мирной конференции и возможность обеспечить своей стране должное вознаграждение за ту значительную роль, которую она сыграла в мировой войне, - урок был очевиден. Через несколько дней после принятия мантии "Верховного правителя" в ноябре 1918 года Колчак изложил этот урок:
Наступает день, когда неумолимый ход событий потребует от нас победы; от этой победы или поражения будет зависеть наша жизнь или смерть, наш успех или поражение, наша свобода или бесславное рабство. Близок час великой международной мирной конференции, и если к этому часу мы не одержим победу, то потеряем право голоса на конференции стран-победительниц, и вопрос о нашей свободе будет решаться без нас.
Расчеты Колчака оказались верными. В ноябре-декабре 1918 года союзники ничего не предприняли, чтобы отговорить Румынию от захвата Бессарабии у немецких оккупантов (чтобы отменить урегулирование Бухарестского договора 1812 года). Затем, на заседаниях 12-19 января 1919 года в Париже, Совет десяти установил, что российским представителям не будет предоставлено место среди них. Несколько дней спустя, в соответствии со схемой, разработанной Ллойд Джорджем и Робертом Борденом, премьер-министром Канады, по радио (с передатчика на Эйфелевой башне) было разослано приглашение, предлагающее всем воюющим сторонам в "России" встретиться на отдельной мирной конференции в Принкипо, у Константинополя, в Мраморном море. Когда Колчаку сообщили о последнем, он пришел в ужас и воскликнул: "Боже правый! Вы можете в это поверить? Приглашение к миру с большевиками!" Если бы несколько недель спустя, в начале марта 1919 года, ему сообщили, что высокопоставленный американский дипломат Уильям К. Буллит в этот момент принимает гостей в Москве, ведет полуофициальные переговоры с Лениным и предлагает весьма щедрые условия прекращения интервенции, язык Колчака мог бы быть менее сдержанным. Действительно, такие новости могли вызвать у Колчака один из приступов гнева, которых его советники научились опасаться: адмирал резал мебель перочинным ножом, разбивал предметы на столе и разбрасывал их по кабинету. Затем, в апреле, пришло известие об утвержденной в Париже схеме поставок продовольствия и медикаментов народам России, в том числе в советской зоне. Точная реакция Колчака на известие об этой инициативе Фритьофа Нансена не сохранилась, но, вероятно, он был бы необычайно согласен с Троцким, который, осматривая сцену 13 апреля 1919 года, заметил: "Мы имеем перед собой случай предательства мелких разбойников крупными".
В свете всего этого представляется разумным сделать вывод, что анализ поражения белых в гражданской войне, сосредоточенный на их запоздалых, половинчатых и бессистемных попытках завоевать политическую поддержку, - каким бы точным ни было такое изображение - в конечном счете ошибочен. Мантра "Все в армию", прозвучавшая в Омске, была, вероятно, разумным ответом на обстоятельства того времени; и с момента прихода к власти Колчак начал претворять это обещание в жизнь.
Весеннее наступление Колчака
Глубокая озабоченность адмирала Колчака тем, какое впечатление его амбициозно переделанные боевые действия русской армии могут произвести в конференц-залах и канцеляриях союзных столиц, самым ярким образом сказалась на сроках наступления белых с востока в 1919 году. По сути, весеннее наступление Колчака было запланировано на самый ранний срок, после паузы (примерно декабрь-март), вызванной урало-сибирской зимой, когда запланированный сбор всего мужского населения Сибири возрастной группы 1897-1900 годов мог бы предоставить в его распоряжение миллион человек. Неудивительно, что в хаотичной ситуации 1918-19 годов менее 10 процентов от этого числа реально материализовались, чтобы быть добавленными к 50 000 или около того бойцов, уже находившихся в поле. Более того, до начала активных действий в марте 1919 года не было предоставлено времени для эффективной подготовки этих сырых новобранцев , а тем более для привития им хоть какого-то представления о целях Белого движения, в то время как обмундирование и оружие, поставляемые для них союзниками, слишком часто задерживались в пути по перегруженной одноколейной железной дороге из Владивостока на немыслимо изолированный Уральский фронт или исчезали в черной дыре бурно развивающегося черного рынка Сибири. Генерал Нокс, глава Бритмиса и номинальный шеф-повар белых войск в Сибири, был в апоплексии от такого сочетания беспечности и коррупции. После нескольких месяцев споров он все же убедил командиров Колчака начать формирование и подготовку пяти резервных дивизий в тылу, но приказ об этом был отдан только после начала наступления.
Очевидно, что запланированное Колчаком наступление должно было начаться до того, как будет организовано одновременное комбинированное наступление деникинских войск на Юге России: получив очередной отпор от Царицына в январе 1919 года, Донская армия отступила на свою территорию, в то время как Добровольцы были полностью заняты укреплением своих позиций на Северном Кавказе. Такое отсутствие координации обычно считается фатальным для белых, поскольку позволило их противникам передислоцировать свои силы с востока на юг, вдоль внутренних коммуникаций, чтобы противостоять последовательным, а не совместным наступлениям. Однако что стало причиной такого разрыва - вопрос спорный. Часто ссылаются на плохую связь, обычно с отсылкой к судьбе генерала А.Н. Гришина-Алмазова, который был застигнут красной флотилией на Каспии, когда он пытался переправить документы из Екатеринодара в Омск - приводится в качестве доказательства. Но этот аргумент не является убедительным, поскольку, несмотря на то, что красные прочно удерживали Волгу вплоть до Астрахани, отделяя Колчака от Деникина, оба белых лидера и их штабы имели полную возможность общаться по телеграфу и часто делали это (например, для организации совместного политического наступления против предложения Принкипо в феврале 1919 года). Аналогичным образом, анализ, предполагающий, что Колчак отказался ждать Деникина из-за якобы желания выиграть "гонку на Москву", не учитывает ни самоотверженный характер адмирала, ни свидетельства в обсуждениях и приказах белого командования в Сибири, из которых совершенно ясно, что русская армия решила не ждать Деникина только потому, что ее лидеры совершенно не понимали, что это может быть необходимо сделать. В принятии этого решения, по-видимому, наиболее виновен вышеупомянутый полковник Лебедев, парвеню-начальник штаба Колчака, но он действовал не один. Барон А.П. Фон Будберг, высокопоставленный армейский чиновник, прикомандированный к Омской Ставке, написал дневник о своих впечатлениях этого времени, в котором попеременно кипит гнев и прослеживается недоверие к тому, как Колчак был очарован звездно-полосатым панцирем молодых советников, которые постоянно уверяли его, что "банда преступников и авантюристов", сидящая сейчас в Кремле, скоро будет свергнута, что Красная армия состоит из одних "отбросов общества" и скоро будет сметена, чтобы он мог "войти в Москву под аккомпанемент церковных колоколов".
Еще одним следствием всего этого было то, что если объединение с Деникиным признавалось ненужным, то открывались другие возможности для определения стратегического веса и направления наступления Колчака. Очевидно, что, если объединение с Деникиным не потребуется, оно не будет направлено на юг. Но и не на север - направление, за которое выступал маловероятный союз генерала Нокса (который предполагал двигаться от Перми через Котлас на Вологду, где можно было бы соединиться с союзными войсками на севере России), генерала Гайды (который предвидел дальнейшие лавры для своей Сибирской армии, если уклон будет сделан на наступление из его трофейного города Перми) и недавно возвысившегося генерала Лебедева. Действительно, по словам одного язвительного наблюдателя омской сцены, главной причиной того, что Ставка Колчака отдавала предпочтение северному направлению, "была возможность избежать союза с Деникиным, потому что младенцы, занимающие руководящие посты [в Омске], боятся, что в случае объединения войск Колчака с войсками Деникина их заменят более старшие и опытные специалисты". Возможно, здесь сыграли свою роль и личные факторы: прямолинейный Нокс, считавший, что знает о русской армии больше, чем большинство русских (а после почти десятилетнего пребывания в стране он вполне мог это сделать), и напористый Гайда (вступивший в мировую войну фельдшером в австрийской армии) явно раздражали Колчака. Но самое главное, опять же, заключалось в том, что для того, чтобы произвести впечатление на союзников, срочно требовалась какая-то победа в кратчайшие сроки. Поэтому наступление Колчака должно было быть общим, по всему фронту, с тем уклоном, который был в пользу центра, и оттеснением через Уфу к средней Волге и наиболее прямому пути на Москву.
Боевой порядок войск Колчака в начале марта 1919 года состоял из, с севера на юг: Сибирская армия Гайды численностью около 45 000 человек (при поддержке Сибирской флотилии в верховьях Камы) со штабом в Екатеринбурге; Западная армия генерала М. В. Ханжина численностью 42 000 человек, базировавшаяся на Челябинск, которая по мере продвижения наступления должна была быть усилена новым корпусом под командованием полковника В.О. Каппеля; Южная армейская группа атамана Дутова (с мая 1919 года - Южная армия численностью около 25 000 человек под командованием генерала Г. А. Белова). К югу от группы Дутова-Белова были растянуты войска Оренбургского и Уральского казачества, насчитывавшие еще 20 000 бойцов, которые были задержаны до занятия красными Оренбурга, но крайний левый фланг которых выдавался вперед почти до берегов нижней Волги. На Восточном фронте красных (опять же с севера на юг) им противостояло около 120 000 бойцов 3-й, 2-й, 5-й, 1-й и 4-й красных армий, которые были численно слабее, но имели гораздо больше артиллерии, были усилены Волжско-Камской военной флотилией, могли вызвать из советского центра гораздо больше резервов и имели союзника в лице войск Туркестанской АССР (сосредоточенных на Актюбинском фронте и продвигавшихся на север вдоль железной дороги к Оренбургу). Возможно, имело значение и то, что из главных командиров Колчака во время наступления только Ханжин был полным генералом, но только самого последнего выпуска марта 1919 года: Гайда имел чин генерал-лейтенанта (с января 1919 года), но всего восемнадцатью месяцами ранее мог похвастаться лишь чином капитана Черногорской армии, присвоенным ему в 1915 году; Дутов имел чин генерал-майора, но в 1917 году командовал лишь полком (хотя и с некоторыми отличиями); Белов получил чин генерал-майора лишь 15 августа 1918 года; а незадачливый Лебедев был произведен Колчаком в генерал-майоры только в январе 1919 года. Конечно, введение новой крови в командный состав не обязательно было плохим делом, и некоторые из этих людей были проверенными талантами - Гайда, например, сильно отличился в Зборовском сражении (1-2 июля 1917 года) против австрийцев, а в качестве командующего Восточной группой Чехословацкого легиона совершил чудеса при очищении Омска от большевиков, Но время покажет, что они не обязательно были лучшей новой кровью, которую могли предложить сибирские войска, и что командиры, которых Колчак игнорировал из-за их предыдущих связей с Комучем (в частности, полковник В.О. Каппель), возможно, были бы более мудрым выбором для руководства наступлением.
С 4 марта 1919 года, с лыжами и санями для продвижения по глубокому снегу, все еще лежавшему на уральских перевалах, началось наступление по всему фронту, и в первый месяц оно было успешным, превзойдя даже прогнозы омских оптимистов: Западная армия к 16 марта взяла Уфу у 5-й Красной армии, затем Стерлитамак (6 апреля 1919 года), Белебей (7 апреля 1919 года) и Бугульму (10 апреля 1919 года), приблизив Ханжина на расстояние удара к волжским переправам у Самары и Симбирска. Тем временем на юге казаки Дутова захватили Орск (9 апреля 1919 года) и продвигались к Оренбургу, а на севере Сибирская армия взяла Сарапул (10 апреля 1919 года) и приблизилась к Глазову. В этот момент, однако, возобладали стремительность и горячность: вместо того чтобы окопаться на реке Ик и переждать худший период весенней распутицы, когда таяние снега превращало дороги в реки, Западная армия пошла дальше (15 апреля 1919 года взяла Бугуруслан), поскольку Колчак 12 апреля 1919 года приказал уничтожить все силы красных к востоку от Волги. К этому моменту 180 000 квадратных миль территории (населенной примерно пятью-семью миллионами душ) были поглощены сибирскими белыми, вместе с не менее чем 20 000 пленными и множеством орудий и бронепоездов. Это выглядело впечатляюще, но не все были одурачены: "Не думайте, что наши успешные успехи - результат военной доблести, - предупреждал офицер Кадета Льва Кроля, - все гораздо проще: когда они убегают, мы наступаем; когда мы убегаем, они будут наступать"." Более того, ханжинский авангард потерял связь с поездами снабжения и комиссариатами и, вынужденный жить за счет земли, как оккупанты, а не освободители, был живым, дышащим и всепоглощающим противоречием грубо размноженным листовкам, которые они распространяли по деревням, обещая голодным уральцам, что "Хлеб идет!" из Сибири.
Скоро, как и предупреждал Кроль, наступит время бегства сибирских белых. Красный Восточный фронт, ошибочно созданный его командующим полковником С.С. Каменевым для отражения сильного натиска Сибирской армии (и вообще лишенный живой силы и других ресурсов, поскольку зимой 1918-19 годов красное командование отдавало приоритет Западному фронту и Украине), был вынужден отступить перед первоначально разбушевавшейся Западной армией Ханжина (которая имела местное преимущество в людях и артиллерии 4:1 над противостоящей 5-й Красной армией под Уфой). Но в апреле 1919 года в этот сектор были влиты новые резервы (многие из них - из центральных российских большевистских и профсоюзных организаций), в результате чего образовалась Маневренная группа под командованием талантливого красного командира М.В. Фрунзе, которая в мае, когда весенние паводки отступили, двинулась на север от Бузулука, чтобы вклиниться в сторону белого выступа, образованного чрезмерно растянувшимся наступлением Ханжина: 15 мая был взят Белебей, а 7 июня харизматичный комдив В.И. Чапаев повел 25-ю стрелковую дивизию на дерзкий штурм реки Белой, чтобы 9 июня 1919 года ворваться в Уфу, где они обнаружили огромные запасы нефти и зерна. На севере Северная армия Гайды в это время продолжала наступать, захватив в начале июня Глазов, но, поскольку ее левый фланг оказался незащищенным в результате внезапного распада Западной армии, она была вынуждена повернуть и бежать, оставив Глазов 13 июня, К концу июня они достигли Перми (пункта отправления в марте), а 15 июля 1919 года сдали ключевой уральский город Екатеринбург авангарду 2-й Красной армии, который продвинулся на 200 миль менее чем за четыре недели. В этот момент Троцкий и Главком Вациетис выступили за отмену наступления , но Ленин их поддержал, и по инициативе командующего Восточным фронтом С.С. Каменева преследование белых за Уралом было продолжено. Вскоре после этого, в июле 1919 года, Каменев сменил Вациетиса на посту Главкома, а последний получил три месяца тюрьмы для пересмотра своей стратегии.
В последующие месяцы Колчак предпринял несколько попыток затянуть раны, нанесенные русской армии, но безуспешно. Сначала в бой был брошен Волжский корпус Каппеля, за ним с тыла последовали все еще скелетные резервные формирования генерала Нокса; но, совершенно не подготовленные, обе силы растаяли в одночасье, когда тысячи белых призывников дезертировали к наступающим красным, многие из которых носили только что выданную им британскую форму и держали в руках только что приобретенные в США винтовки Ремингтона. Другие перешли на сторону партизан, которые к лету 1919 года сделали большую часть сибирского тыла запретной зоной для колчаковских властей за пределами узкой и хрупкой ленты Транссибирской магистрали (которую все еще охраняли чешские и другие союзные войска, хотя они больше руководствовались стремлением защитить ее как свой собственный путь отхода на восток, чем желанием сохранить спасательный круг Колчака от Тихоокеанского побережья).
Далее, добавив 23 мая 1919 года к своему резюме портфель военного министра, полковник Лебедев в июне-июле руководил полной реорганизацией оставшихся сил русской армии Колчака в Восточный фронт белых. Затем, под Челябинском в июле, он попытался устроить ловушку для красных, но клещи его нескоординированной контратаки не встретились, и беспорядочное отступление возобновилось. После этого фиаско, которое было вдвойне неприятным, поскольку совпало с Омской дипломатической конференцией, на которой представители союзников собрались в столице Колчака, чтобы обсудить, как их правительства могут наилучшим образом помочь адмиралу, Лебедев был уволен в августе, но это не могло изменить вердикт союзных делегатов о том, что Колчак теперь проигранное дело. (Для некоторых из них это была первая поездка из Владивостока в темную Белую Сибирь). В подтверждение этого вывода в начале сентября 1919 года была провалена еще одна попытка сдержать продвижение красных между реками Ишим и Тобол, которой руководил новый главнокомандующий Колчака генерал Дитерихс, так как ключевые армейские группы (в частности, Сибирский казачий корпус атамана П.П. Иванова-Ринова) не смогли продвинуться на поле боя так же гладко, как на бумаге. От услуг Дитерихса также быстро отказались, но столицу Колчака, Омск, не смог спасти его драчливый преемник, генерал К.В. Сахаров, несмотря на то, что тот был вынужден отступить. Сахаров, несмотря на то, что последний создал из остатков Восточного фронта белых оптимистично названную "Московскую группу армий": Истощенные силы 27-й стрелковой дивизии красных, которые за два дня продвинулись на 150 верст, вошли в город и захватили его 14 ноября 1918 года, не дождавшись и половины оборонявшегося гарнизона - вернее, половины тех гарнизонных частей, которые остались в Омске, поскольку к тому моменту "Дьявол забирает заднее" сменил "Все для армии" в качестве актуального лозунга белых. Бежавшие офицеры особенно старались снять с себя знаки отличия на случай задержания красными, в результате чего улицы Омска "были так густо усеяны погонами, что наводили на мысль об опавших листьях осенью", по словам одного британского очевидца.
Сахаров был арестован раздраженным генералом А.Н. Пепеляевым 9 декабря 1919 года и заменен генералом Каппелем. К тому времени остатки 1-й армии Пепеляева взбунтовались под Томском, а их бывший командующий генерал Гайда, уволенный в начале июля 1919 года за критику Лебедева, руководившего весенним наступлением, и отказ признать власть генерала Дитерихса, был арестован и заменен генералом Каппелем, и за якобы укрывательство эсеров в своей армии - встал во главе мятежа против Колчака во Владивостоке (Гайдинский путч), который был организован местными эсерами и поощрялся британскими дипломатами. Аналогичным образом генерал Б.М. Зиневич, внезапно назначенный комендантом крупнейшего промышленного города региона, Красноярска, когда его предшественник (генерал Марковский) бежал, также возглавил его гарнизон в поддержку туманной эсеро-меньшевистской организации "Политический центр", которая выходила из подполья в городах вдоль Транссибирской магистрали. Тем временем остатки Южной армии и ее уральских и оренбургских казачьих отрядов были уже отрезаны от основных сил белых: одни бежали на юг к Каспию (и в конечном итоге в Персию), другие последовали за Дутовым в Семиречье (и в конечном итоге в Китайский Туркестан).
Летом и осенью 1919 года в результате масштабных перестановок в правительстве были смещены с постов члены кабинета Колчака, наиболее презираемые за интриганство (Михайлов, по совместительству министр финансов и министр торговли и промышленности), коррупцию (Н.С. Зефиров, министр продовольствия) и инертность (генерал Н.А. Степанов, военный министр). Премьер-министр П.Г. Вологодский, министр юстиции Г.Г. Тельберг, министр иностранных дел И.И. Сукин и морской министр контр-адмирал М.И. Смирнов также были удалены, "как люди слишком непопулярные и слишком тесно связанные с вершиной тирании - Верховным правителем", - отмечал секретарь Колчака. Но перетасовка столь истощенной колоды в конечном счете не произвела впечатления ни на отечественных, ни на зарубежных наблюдателей (и уж тем более не было никаких слухов о признании из Парижа): новое правительство назвало себя "Кабинетом солидарности", но больше походило на кабинет посредственности, которому добавление нескольких деятелей с репутацией "национального масштаба", прибывших из Южной России, не придало особого блеска. Тем временем целый ряд народных собраний - Государственное экономическое совещание и Земский собор, - созванных адмиралом для расширения поддержки своего режима и демонстрации его демократических полномочий, либо не состоялись, либо стали центрами оппозиции режиму. Само омское правительство поспешно отступило в Иркутск, где, в аккуратном и мстительном реверсе омского обращения с Уфимской директорией в октябре-ноябре 1918 года, оказалось сначала отвергнутым возрожденными местными социалистическими организациями, которые оно обхаживало, а затем было насильственно отстранено от власти восстанием Политического центра под Новый 1919-20 год. Белая Сибирь, очевидно, погружалась в хаос, когда Верховный правитель и его войска отправились из Омска на восток в рамках операции "Великий Сибирский (Ледяной) поход", в которой слышались ономастические отголоски героического похода Добровольцев через Кубань двумя годами ранее, но на самом деле был унизительным и изнурительным Via Dolorosa для сибирских белых и запечатлел в сознании тех, кто пережил его, чтобы добраться до Забайкалья в начале 1920 года, воспоминания только об ужасе, а не о славе.
Там, под Читой, невеселая перспектива быть включенным в состав Дальневосточной (Белой) армии атамана Семенова, чей убийственный и тиранический режим военачальника в Чите за предыдущий год так сильно очернил белое знамя, оказалась слишком тяжелой для некоторых белых лидеров (среди них были генералы Дитерихс, Ханжин и Войцеховский), которые быстро двинулись в сторону Приморского края или Маньчжурии. Оставшиеся получили медаль за Сибирский Ледяной поход, но внешнее сходство их награды с изображением меча на терновом венце, который носили первопоходники, задело за живое. Среди посмертно награжденных орденом Великого Сибирского (Ледяного) Марша были и последние павшие герои белого движения на востоке, в том числе генерал Каппель, погибший от обморожения в тайге Восточной Сибири, когда его войскам пришлось прокладывать маршрут в обход красного восстания под Красноармейском в январе 1920 года. Его последователи, в очередной раз повторяя клеймо "разноцветных полков" Добровольческой армии, теперь окрестили себя "каппелевцами". Но - в знак хаоса, опустившегося на Белую Сибирь, - узнав, что Семенов принимает каппелевцев в свою армию, генерал Сахаров отказался служить вместе с ними, считая дивизию носителями "демократического духа" рядов Народной армии Комуча, в которой зародились их части. Еще более отвратительным Сахарову показалось то, что Семенов назвал другую часть в честь генерала Пепеляева, того самого, который арестовал его в декабре 1919 года, и сразу же уехал в эмиграцию. Там Сахаров выпустил серию историй о гражданской войне на востоке, обличая союзников, чехов, эсеров и Пепеляева за судьбу Белой Сибири - даже когда Пепеляев оставался в поле, ведя партизанскую войну с красными в мерзлой тайге Якутии до июня 1923 года. Это было достойным свидетельством расколотой истории белых на востоке.
* * *
В резком контрасте со снайперским обстрелом белых - и несмотря на прежнюю борьбу за стратегию и командование между Троцким, Вациетисом и С.С. Каменевым - после проведенной в июле 1919 года реорганизации РВСР, которая внесла больше порядка в его работу путем сокращения состава и установила более строгий контроль над штабом, командование Красной армии становилось все более слаженным, эффективным и действенным. Поскольку летом 1919 года приоритеты сместились в сторону противодействия растущей угрозе со стороны белых на юге (что потребовало создания в сентябре 1919 года нового Юго-Восточного фронта), а Туркестанскому фронту был придан дополнительный вес (включая переброску на него 1-й и 4-й красных армий в августе 1919 года), красные командиры Восточного фронта имели полное право жаловаться на нехватку людей и снабжения. Однако они все равно превосходили своих противников. Действительно, продвижение на Восточном фронте во второй половине 1919 года стало примером сильных сторон солдат Красной армии, и особенно ее способности сочетать талант, но не обученный, с опытом. На командном уровне 26-летний будущий маршал Советского Союза М. Н. Тухачевский (5-я Красная армия), имевший в 1914 году звание подпоручика и небольшой опыт участия в Великой войне (большую ее часть он провел в качестве военнопленного в баварской крепости Ингольштадт, рядом с Шарлем де Голлем), и большевистский прапорщик Г.Д. Гай (1-я Красная армия) соперничал в героизме с опытными генштабистами Ф.М. Афанасьевым (2-я Красная армия), М.И. Алафузо (3-я Красная армия) и В.С. Лазаревичем (4-я Красная армия). На уровне командующего фронтом неопытный, но блестящий Михаил Фрунзе поддерживал темп контрнаступления против Колчака, прежде чем был переведен в распоряжение командующего Туркестанским фронтом. Иллюстрируя гибкость красных, Фрунзе был заменен на Восточном фронте (15 августа 1919 года) своей полярной противоположностью, генералом В.А. Ольдерогге (ветераном службы в императорской армии в Русско-японской войне), который продвинулся на восток до Красноармейска, прежде чем фронт был расформирован 15 января 1920 года - в день, когда на Иркутский вокзал прибыл поезд с особенным пассажиром.
* * *
Адмиралу Александру Колчаку суждено было оказаться в числе тех сибирских белых, которые не дошли до Забайкалья. 4 января 1920 года в Нижнеудинске (Восточная Сибирь), на безвестном железнодорожном разъезде, который, должно быть, вызвал воспоминания о том, как под Псковом в марте 1917 года отрекся от престола Николай II, Колчак сложил с себя полномочия верховного правителя, передав власть на Юге России генералу Деникину, а командование Дальним Востоком - атаману Семенову. Но несмотря на то, что союзники гарантировали ему проезд на Дальний Восток - поезд бывшего Верховного правителя отныне носил флаги союзных держав и охранялся чешским батальоном, - по прибытии в Иркутск и Колчак, и остатки золотого запаса Императорской России, находившегося на борту его эшелона, были проданы чехословацким легионом как военная добыча Политическому центру, новой повстанческой власти эсеров-меньшевиков в районе Байкала. Номинальный командир легиона, генерал Морис Янин, позорно воздержался от вмешательства в это дело (и, по правде говоря, вероятно, не смог бы убедить попавших в беду и уязвимых чехов действовать иначе). Взамен легионеры получили гарантии безопасного прохода на восток, которые они подкрепили, заключив перемирие с преследующими красными войсками в Куйтуне 15 февраля 1920 года. После краткого допроса в Политцентре и большевистском ревкоме, который вскоре сменил эсеро-меньшевистское правление в Иркутске, Колчак был расстрелян утром 7 февраля 1920 года чекистами, чтобы отвлечь белые части, приближающиеся с запада, от попыток спасти его, а его тело погружено под лед реки Ушаковки возле Иркутской тюрьмы. Таков был безвкусный и бесславный конец белого движения в Сибири, хотя на Дальнем Востоке ему предстояло еще долгое существование.
Московское наступление Деникина
Главная причина неспособности генерала Деникина двинуть свои силы на соединение с Русской армией Колчака весной 1919 года заключалась в том, что он все еще занимался общей реорганизацией белых армий на Юге России (с включением в их состав казачьих союзников), а также полностью обеспечивал их тыл и базовую территорию на Северном Кавказе. Что касается последнего, то 11-я и 12-я красные армии (составлявшие с 8 декабря 1918 года Каспийско-Кавказский фронт) были смертельно ослаблены в результате второго Кубанского похода Добровольцев и находились (при осаде Царицына) почти в полной изоляции от Москвы, но, несмотря на лед на северном Каспии, сделавший временно бесполезной Астраханско-Каспийскую военную флотилию, Красные войска в регионе могли в некоторой степени снабжаться верблюжьими поездами из большевистского оплота Астрахани (где в январе-феврале, августе 1918 и марте 1919 года советскими войсками были подавлены несколько пробелогвардейских восстаний с участием Астраханского казачьего войска). Красная угроза белому тылу была сведена на нет только новой кампанией в начале 1919 года, в ходе которой белые войска под командованием генерала Врангеля и генералов А.Г. Шкуро и В.Л. Покровского (оба отличались абсолютной беспощадностью в обращении с противником) по железнодорожной линии, проходящей параллельно северным склонам Кавказского хребта, на захват Кисловодска, Пятигорска (оба - 20 января 1919 года), Грозного (5 февраля 1919 года) и - после непродолжительной осады - столицы Терского казачьего войска Владикавказа (10 февраля 1919 года). В этой кампании у белых иногда были неуверенные союзники среди так называемых горских народов Северного Кавказа, но советские войска, которые уже были дезорганизованы и плохо дисциплинированы, столкнулись с временно более разрушительным врагом в виде эпидемии тифа, которая уничтожила 11-ю Красную армию (хотя, как признак ее неизбирательного непостоянства, тиф затем заразил и почти убил Врангеля). По ранним советским оценкам, во время 250-мильного отступления от Кизляра до Астрахани 11-я Красная армия понесла 25 000 потерь.
Блестящий успех Врангеля на юго-востоке, против некогда 150-тысячной армии красных (хотя теперь она превратилась в бродячий и больной сброд), не повторился на севере Деникина. Наступление донских казаков все же достигло Лисок (всего в 80 милях к югу от Воронежа) в ноябре 1918 года, и Царицын оставался в осаде до января 1919 года, но Москва теперь бросала людей и припасы на Южный фронт (который достиг численности в 120 000 человек с почти 500 орудиями и 2,К февралю 1919 года он достиг численности 120 000 человек при почти 500 орудиях и 2 000 пулеметах) и сняла раздражение командования, вызванное трениями между военспецами и комиссарами во время Царицынского дела, отозвав Сталина и других проблемных комиссаров и заменив военспеца, оказавшегося в центре спора, генерала П.П. Сытина в ноябре 1918 года. Непосредственный преемник Сытина на посту командующего фронтом, полковник П.А. Славен, дезертировав к белым, мог бы привести к катастрофе, но его преемник (с 24 января 1919 года), исключительно способный полковник В.М. Гиттис, организовал с января 1919 года успешное наступление против Донской армии. К апрелю 1919 года войска Южного фронта (в основном 8-я, 9-я, 13-я Красные армии и 2-я Украинская советская армия) овладели Ростовом-на-Дону, форсировали реки Сан и Маныч и наступали на Батайск и Тихорецк на севере Кубани. Однако положение казаков, по крайней мере, имело то преимущество, что заставляло антибольшевистские силы на юге подчиняться единому командованию: когда немцы эвакуировались, а их украинский марионеточный гетман расположился в спальном вагоне скорого поезда на Берлин, у донских казаков не было другого выбора, кроме как переключить свою ориентацию на просоюзнических добровольцев, даже если это ставило под угрозу их стремление к автономии. Поэтому на совещании в Торговой станице (Сальск, 100 верст к юго-востоку от Ростова) 8 января 1919 года руководство Донской армии согласилось на подчинение своих войск командованию Добровольцев. Генерал Краснов, теперь неловко напоминавший казакам о недавнем прошлом союзника кайзера (или "шлюхи", как, по словам Краснова, предпочитал прямо выражаться Деникин) поступил благородно и 19 февраля 1919 года подал в отставку с поста Хозяйского атамана, заменив его продобровольческим первопоходником генералом А.П. Богаевским. Затем были заключены аналогичные соглашения с правительствами Кубанского и Терского казачьих войск, и таким образом были созданы Вооруженные силы Юга России с генералом Деникиным в качестве главнокомандующего.
Этот организационный успех был дополнен другими событиями, которые к лету 1919 года переломили ход войны в пользу антибольшевиков на юге. Одним из важных факторов стало прибытие в Новороссийск первых партий союзнической помощи - контингентов оружия, которые в конечном итоге составили почти 200 000 винтовок и 500 миллионов патронов, более 1000 тяжелых орудий и 6200 пулеметов, а также около 60 танков и 168 самолетов (вместе с жизненно важными учебными экипажами и инженерами, запасными частями, связанными с арсеналом, расположенным на таганрогском "Танкадроме").
Еще одним бонусом для белых было то, что даже когда красные войска продвигались на юг в январе-апреле 1919 года - вдали от центрального командования в Москве (где РВСР приходилось одновременно бороться с наступлением Колчака и попытками Красной армии продвинуться в Прибалтику и на Украину), вдали от своих баз и в очень враждебных казачьих землях - местные большевики снова начали проводить ультрарадикальную политику, которая настроила население против них. На этот раз к обычной ультрабольшевистской программе принудительных реквизиций и экспедиций ЧК добавился раунд "деказачизации", который привел к массовому расстрелу не менее 8 000 донских казаков в течение нескольких недель после приказа ЦК большевиков от 24 января 1919 года, призывавшего к "беспощадному массовому террору" против Донского войска и предполагавшего уничтожение его военной и политической элиты. Сразу же началось новое восстание донских казаков на севере Дона (с центром в Вешенской станице, под командованием коронета П. Кундинова), в тылу Южного фронта. Там, начиная с 11 марта 1919 года, около 30 000 повстанцев создавали хаос в тылу 9-й Красной армии, получая припасы, сбрасываемые по воздуху британскими самолетами Деникина, и связали такое же количество красных войск в спешно собранных контрповстанческих силах, которым потребовалось несколько недель, чтобы подавить "Вешенский мятеж". Тем временем Донская армия генерала П.Х. Попова расширяла сферу своих действий все дальше и дальше на север.
Не последнюю роль в этом сыграло и то, что белые были избавлены от значимого давления на свой левый фланг, на юго-востоке Украины. Там беспорядки, вызванные на западе григорьевским восстанием, отозвались поворотом против Москвы среди другого главного украинского союзника большевиков, Революционной повстанческой армии Нестора Махно. Махно и его анархисты - хотя, вопреки легенде, им не чужда военная иерархия, - не выдержали дисциплины, которой требовал от них как от составной части 14-й Красной армии командующий Южным фронтом полковник Гиттис, и сопротивлялись распространению формальной советской власти на свой родной край (так называемую "Свободную территорию") вокруг Гуляй-Поля (родина в Екатеринославской губернии Нестора Махно, Петра Гавриленко, Семена Каретникова, Федора Щуся, Г.С. Василевского, Б.В. Веретельников и ряд других высших махновских командиров). В результате в мае-июне 1919 года белые войска под командованием энергичного и непредсказуемого генерала Шкуро смогли прорваться сквозь ряды махновцев. Троцкий немедленно объявил Махно вне закона, и последовал еще один из серии советско-махновских конфликтов, которыми был отмечен календарь гражданской войны в этом регионе.
Несмотря на эти факторы, благоприятствовавшие белым, в июне 1919 года красные сохраняли численное превосходство над своими противниками на Дону примерно 2:1 (ок. 90 000:ок. 45 000 человек) и имели весьма ощутимые преимущества в артиллерии и пулеметах, но чего им все еще не хватало в этой очень мобильной войне, так это крупных и эффективных кавалерийских формирований. На тот момент кавалерия все еще отвергалась большевиками как якобы устаревшая форма военной организации в век аэроплана и танка и, как самый элитарный корпус бывшей императорской армии, наиболее вероятная питательная среда для контрреволюционеров. Белые, напротив, - и, возможно, не без умысла - обожествляли кавалерию и одного из своих самых эффективных и опытных конных командиров, генерала В.З. Май-Маевский, будучи командующим Азовской, а затем Донской группой ВСЮР, а затем (с 10 мая 1919 года) и командующим Добровольческой армией, использовал сравнительно небольшие их силы (в сочетании с густой сетью железных дорог в Донской области и сосредоточенным воздушным наблюдением) в серии блестяще выполненных переворотов, чтобы рассеять красные силы по всему Дону в мае-июне 1919 года.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги