Гранатовый срез

Глава 18

Комната Полынцева в общежитии МВД была строго обставлена (шкаф, тумбочка, стол, кровать — все), идеально прибрана и сверкала ясными глазами вымытых окон. Вернувшись из душевой, Андрей снял у дверей шлепанцы и с удовольствием прошелся босиком по ковровой дорожке. Пол сиял чистотой. Грязь носить было некому — гости заходили редко: комендант с проверками, да соседи за спичками. Правда, бывали еще девушки, но тоже нечасто, с ними почему-то не везло. У одной, маленькой и пухленькой, словно кошелек с зарплатой, губа оказалась шире трамвайной подножки: 'Хочу дворец, — призналась она как-то раз, хватив лишнего. — И чтоб наряды царские, и чтоб карета золотая, и чтоб ты, Полынцев, был на ней кучером'. На любопытствующий вопрос офицера 'А слипа не спопнется? , барышня ответила, как отрыгнула: 'Не бзди, не слипнется'. Через неделю знакомства Андрей подарил ей 'Сказку о рыбаке и рыбке' и с легкой грустью распрощался. Все-таки было жаль, нестерпимо жаль… потраченных напоследок денег — книжка с цветными картинками стоила недешево.

Другая красавица, длинная и плоская, как волейбольная сетка, была не столь меркантильна, как первая, но столь же продвинута в современных взглядах. 'Я считаю, между женщиной и мужчиной должны быть свободные отношения, — говорила она, между прочим, роняя пепел на постель. — Никаких обязательств, никаких претензий, никакой работы по дому и никаких детей, разумеется'. 'Ну, это вы, мадам, погорячились', - решительно сказал Полынцев и, стряхивая пепел с одеяла, заодно стряхнул и подружку. Были потом и другие девушки, но всякий раз в них угадывались признаки современной мутации: вместо сердца — желудок, а вместо мозгов — мешочек инстинктов: пожрать, поспать, получить удовольствие. Ни Василисы Прекрасной, ни Аленушки среди клонированных особ пока, увы, не встречалось.

Андрей откинул покрывало и рухнул на кровать. Если вам кто-нибудь скажет, что днем засыпать тяжело, заставьте этого рассказчика отработать ночную смену, а утром уточните снова. Полынцев любил дневной сон и, лишь коснувшись постели, отключался моментально. Например, как сейчас: подушка еще не успела обнять коротко стриженую голову, а на черном экране сновидений уже появилось смутное изображение.

— Рано тебе еще передачи с моим участием смотреть. Не забывай — ты мальчик, а я взрослая тетенька.

— Светлана?

— Нет, бабушка с котлетами.

— Опять ехидничаешь?

— Зачем глупые вопросы задаешь — неужели не видно, что я.

— Видно и даже больше, чем ты думаешь.

— Например?

— Например, что я тебе нравлюсь, поэтому и достаешь насмешками.

— Вы только посмотрите, какой проницательный юноша: 'И лишь на третьи сутки Зоркий Сокол заметил, что в тюрьме не хватает одной стены'. Андрюш, да ты мне понравился еще там, в подъезде, когда валялся с разбитой головой. Здесь нет никакой тайны.

— Жалко стало?

— Жалко тоже, но скорее другое. Ты хоть и щенок — попку еще на поворотах заносит, и лапки разъезжаются, но порода уже чувствуется. Из таких, как ты, настоящие сторожевые псы получаются, такие не ведутся на шкурку от колбаски, не подъедаются на помойках, таким не завязывают бантики на макушках. Вот это мне в тебе и нравится.

— Только у таких не бывает дворцов и золотых карет.

— Сокровища и богатства находятся внутри нас, а не снаружи. Запомни это и никогда не меряй счастье рублями.

— Я не меряю, другие так считают.

— Знаю, поэтому и разговариваю с тобой, а не с другими.

— Я жену себе ищу, чтоб на вас была похожа… на тебя.

— Вот здесь остановись. 'Нравится' и 'нравится' — две большие разницы. Как человек — это одно, а как… в общем, это уже совсем другое. Если б я хоть раз от тебя интимный намек услышала, то на пушечный выстрел не подпустила бы. Муж у меня погиб — закрыта тема.

— Тогда зачем дразнишься?

— Сложно мне сейчас, понимаешь, тяжело. Боюсь, голова не выдержит, свихнется. Вот и заставляю себя отвлекаться. А с тобой получается. Ты забавный, как кутенок, пальчик покажешь — рычишь, будто взрослый.

— Понятно.

— Не обижайся. Что-то неспокойно у меня на душе, тревожно.

— Все тревоги уже позади, преступник в клетке.

— Он признался?

— Нет пока. Но это дело техники.

— А зачем ему понадобилась я?

— Не знаю. Может, побоялся, что на правильный след выведешь, а может, правда, с женой хотели деньги забрать.

— Какие деньги?

— Которые в ванной, под плиткой спрятали.

— Ах, эти? Славка тогда долго смеялся, говорил, что бывшая жена сама себя перехитрила. Ну, что ж, не буду отвлекать тебя глупыми беседами. Пора мне, счастливо оставаться.

Калашников лежал на своей видавшей виды кровати (про такие говорят — в ней уже семеро померло) и грустно смотрел в окошко. Точнее — в мешки с землей, которыми оно было заложено. В конце командировки всегда наступала хандра, все надоедало: и этот кубрик, он же больничная палата, и этот дизель-генератор под окнами, ревевший днем, и ночью, и эти симпатичные рожи сослуживцев…

— Звал, командир? — поднял голову Мухин с соседней кровати.

— Нет, только подумал.

— Видать хорошо подумал — яблочком отрыгнулось, а могло бы селедкой. Хуже нет, когда селедкой отрыгается.

— Отвяжись, худая жизнь, — махнул рукой Колдун, — не мешай печалиться.

— Одно слово — муха! — подал голос из противоположного угла Антонов. — Как привяжется, хоть мухобойкой отгоняй.

— Молодец — человек и самолет! — тут же откликнулся напарник. — Здорово сострил — обхохочешься. Тебе бы надо на эстраде выступать между смешными номерами, чтоб народ не слишком веселился.

— А тебе бы надо в сортире жить, там твой дом — муха навозная. Всю комнату грязным тряпьем захламил. Сколько раз говорено — не вешать на батарею смрадные носки.

— Они там сохнут.

— Для этого они: во-первых — должны быть постираны, а во-вторых, ты сейчас удивишься, но должна еще работать батарея.

— Эх, Антоха, если б тебя, как всех нормальных людей, рожали в больнице, а не в КБ имени Антонова, то сейчас ты не завидовал бы нам, живым организмам.

— Ну-ка, заглохли оба! — цыкнул Калашников. — Сейчас каждому работу найду, чтоб не скучали.

Пользуясь временным затишьем, он вновь погрузился в печальные думы. Прав оказался Тетерин, утверждая, что убийцу надо искать не здесь, тысячу раз прав. Так все и получилось: перепахали пол-Чечни, а бандит оказался зэком из родного города. Ну не обидно? И без того настроение паршивое, с заменой до сих пор тянут, а тут еще вся работа вылетела коту под хвост. Нет в жизни счастья и справедливости тоже нет. Казалось, вот он, Гелани, реальный бандит: пойман в засаде, с оружием в руках — что еще надо? Должен был появиться результат, должен. Чутье подсказывало — цвет идет. Ан нет — появилась только дуля, огромная такая, с маком и постным маслицем в придачу.

— Пить что ли начать?! — по-обыкновению, вскрикнул от расстройства Калашников и посмотрел на подчиненных в ожидании глупых комментариев.

— Я начну, пожалуй, без меня, — неожиданно раздался из-за двери грозный раскатистый басок.

— Не понял? — приподнялся на локтях Калашников.

— Что тут непонятного: без друзей пить — небо гневить!

В комнате появился высоченный, смуглолицый, в новенькой форме 'Белая ночь', молодой капитан с усиками.

— Санька, братишка, ты?! — крикнул Колдун, не веря глазам.

— Старший оперуполномоченный РУБОПа по необычайно важным делам капитан Кандиков, — с серьезной миной отрекомендовался офицер и, расплывшись в улыбке, вскинул руки для объятий.

— Вау! — тигром прыгнул на него Калашников. — Саня, дружище!

Они принялись тискать друг друга, хлопая по спинам, пихая под бока, сотрясая за плечи.

— По-моему, это любовь, — поделился впечатлениями Антонов.

— Пойду-ка я на стол собирать, — сползая с кровати, пробурчал Мухин. — Чувствую, сегодня угроза шефа, наконец, сбудется, и мы по-человечески напьемся…

Закончив лобзания, Колдун отступил на шаг назад, еще раз окинул взглядом друга, до сих пор не веря в его появление, и пустился в расспросы:

— Ну рассказывай, дружище, какими судьбами в наши края занесло? Как там Юрий Георгич Зайцев, Витек Гилев, Валерка Половников, да все мужики, как?

— Ты сначала хоромы свои покажи, напои гостя, накорми с дороги, а потом уж допрашивай.

— Чего тут показывать — больница, как больница: коридор да палаты, никаких премудростей.

Друзья вышли из кубрика и отправились на экскурсию по базе:

— На первом этаже у нас каптерка, продсклад, дежурка, ты мимо проходил, наверное, видел.

— Видел, видел: спиной к дверям сидит сопливый лейтенантик, на кнопочки радиостанции любуется. Я его окликнул, когда вас искал, он, бедненький, аж вздрогнул от неожиданности — подходи спокойно, сворачивай шею, забирай оружие.

— Он же не ворота охраняет, там-то, у нас пара часовых стоит.

— Видел, видел: один в туалет побежал, другой — водички хлебнуть, после местами поменялись. Что называется — заходите к нам лечиться и лисенок, и волчица, и жучок, и паучок, и неведомый зверек.

— Что-то ты приврал.

— Мне какой смысл врать, я спокойно прошел, никто даже не окликнул.

— Я про стишок — в смысле, стишок переврал… А проскочил ты свободно потому, что в нашу форму одетый. За своего приняли.

— Думаешь, бандиты к вам в гестаповских фуражках придут?

— Да ладно ты, разошелся. Устали мужики, расслабились, обрыдло все. Давай остальное смотреть.

— Удобное место для нападения, — окинув взглядом длинный коридор, заключил Кандиков. — Один пулеметчик на этаже и хрен кто из комнаты выползет. Кто там дальше живет?

— Барнаульцы, за ними — кемеровчане. Твои земляки, новосибирцы, на втором этаже. Пойдем сначала у нас посидим, потом к своим поднимешься…

— Само собой, посидим, вспомним деньки боевые, суровые, как некоторые меня в Грозненском дэпо бросили.

— Ага, еще вспомним, как некоторые меня у Сунжи кинули.

И то, и другое было правдой. Никто, разумеется, никого не бросал, но при отступлении, а тогда, в 95-м, отступать приходилось частенько, всегда кто-то выходил первым, кто-то последним (прикрывая отход остальных). Так вот, у трамвайного парка первым из огневого мешка выскочил Колдун, а у моста через Сунжу — Кандиков.

— Да уж, есть, что вспомнить, — улыбнулся гость. — Пошли, братишка, соскучился я по тебе страшно, даже в горле пересохло.

Как это часто бывает, в радужные планы героев вмешался неожиданный телефонный звонок.

— Кандиков на связи… Да, я понял… Когда? Сегодня? Хорошо, буду.

— Крутые аппараты рубоповским операм выдают, — с завистью сказал Калашников, рассматривая сотовый телефон друга. — С фотиком?

— Роуминг, фотик, интернет и прочая хрень, я еще толком не успел разобраться. Перед самой командировкой получил. Кстати, сюда новая смена спутниковый аппарат везет, будете с домом без проблем общаться.

— Хорошо бы. Ну, что, пошли за стол?

Нет, братишка, видно, придется отложить воспоминанья. На Ханкале меня ждут. С твоим Гелани надо срочно встретиться, его после обеда грозятся в Чернокозово отправить.

— Так ты по его душу приехал?

— По его, по его. А я тебе разве не сказал? Генерал, когда вашу информацию о последних делах получил, сразу уцепился за басаевский лагерь. Какие, говорит, такие славянские террористы? А подать сюда весь оперативный состав! Знаете, спрашивает, об этом? Слышали, отвечаем, но не сталкивались. А вот собровец Калашников сталкивался. Поэтому быстро подвязали кушаки, и туда, к нему в Грозный. И чтоб через неделю все адреса и фамилии у меня на столе лежали. Ну а кого ж еще посылать в Чечню, как ни старого вояку Кандикова. И вот я здесь. А он там.

— Кто?

— Генерал, конечно, кто ж еще.

— Молодец, старик, — просиял Колдун. — Быстро сориентировался. Может, хоть по этой линии какая-то польза будет, а то я уж совсем приуныл. Поехали вместе, я тебе там все лазейки покажу.

— Не надо. Со мной фээсбэшник работает, у него свои выходы, ты лучше столом займись, я к вечеру обернусь…

Кубрик было не узнать: чистенький пол, заправленные кровати, маскировочная сеть на окнах (чтобы прикрыть мешки с землей — для эстетики), аккуратно свешенная (рукав в рукав) на гвоздиках одежда, посреди комнаты накрытый стол, за ним две цветущие рожицы.

— Молодцы, — похвалил Калашников, — лихо сработали, только перестарались немного. Рановато подсуетились.

— А что, все отменяется что ли? — обеспокоено спросил Мухин, тускнея глазами. — Не придет, что ли друг-то?

— Уехал он срочно чеченца нашего пытать. По его душу сюда прибыл. Думаю, раньше, вечера не управится.

— Подождем, — облегчено выдохнул Мухин, наполняясь цветом. — Я уж думал, вообще не вернется.

— А кто это такой, кстати? — полюбопытствовал Антонов.

— Вот бойцы у меня, закачаешься! — поразился Калашников. — Сначала водку достают, а потом, кто такой спрашивают.

— Мы ж не для себя, — надул губы Мухин. — Стараешься, стараешься, а тут на тебе по рукам оглоблей.

— Ой, как мы губки-то надули — 'не для себя', - передразнил его Колдун. — Можно подумать, вы с нами пить не собирались.

— Если бы позвали, то, конечно, а так — никогда в жизни. Что мы алкаши какие, обидно слышать.

— Ладно, шучу я. Молодцы, на пятерочку сработали, не стыдно таких обормотов боевому товарищу показывать. А он в нашем деле толк знает — бывший собровец, вояка отменный, каких на сотню — пара. В 95-м вместе в Грозный входили, желторотиками еще были, как вы сейчас. И в атаку бегали, и в обороне сидели, и под минами танцевали, даже против духовских танков стоять приходилось. Лихой мужик, бесстрашный — спецура, одним словом.

— А почему к операм перешел? — спросил Антонов, отрабатывая критическое замечание: сначала выяснить кто, а уж потом за стол.

— С руководством, что-то не поладил. Надо было подмяться, промолчать, а у него свое мнение и зубы, как у волкодава — рванул тельник на груди, да послал начальство куда подальше. В итоге — на оперной работе. Между прочим, лучший спец по террористам. Может, и с нашим Гелани какую-нибудь кашу заварит.

— А нам достаются одни Тетерины, — грустно подытожил Мухин.

— Не переживай, — ободрил его Калашников. — Встретишь на своем пути командиров еще хуже нашего.