Грехи распутного герцога

Глава 17

Этой ночью Доминику приснился Вэйфилд–парк.

Мрачное лицо миссис Пирс явилось в его сне в серых тонах. Она смотрела на него, ее глаза были такими же пустыми, как грозовое небо, когда она подняла рукой горячую кочергу. Потом он бежал по коридорам, лица его давно усопших предков следили, осуждали, приговаривали его.

Внезапно они все остались позади, и он оказался в экипаже, под спиной у него были мягкие подушки. Фэллон О'Рурк сидела рядом с ним, ее глаза были полны жара и страсти. Приглашения. Ее лицо было словно в неясной дымке, как на его портрете, черты лица были смазаны. Но там были ее волосы. Он прекрасно помнил их. Великолепная грива окружила ее роскошным, тронутым солнцем облаком. Она взяла его руку в свою, кончиками пальцев легко, как перышко, погладила его шрам на ладони. Ее губы соблазнительно изгибались, пока он стягивал рукава ее платья всё ниже, ниже…

Доминика грубо толкнули, вырвав из сна, который принимал такой восхитительный оборот.

— Я привез к тебе Дженни. Просыпайся, Дом!

Моргая, испытывая острое негодование, он повернул голову.

Комната наполнилась женским хихиканьем. Прежде чем он смог перевернуться на спину, на кровать рядом с ним упало теплое тело. И мягкая рука обернулась вокруг талии.

— Привет, дорогой, – проворковал ему на ухо горячий, пахнущий джином и табаком голос. – Мне сказали, что ты скучал по мне.

Рука скользнула между его грудью и постелью, юркнула в простыни, смявшиеся у его бедер, и схватила его мужественность со всей твердостью. Он вскочил с кровати с полузадушенным воплем, освободившись от ее руки.

Смех Ханта раздался в комнате.

– Полегче, Дженни. Дай ему время проснуться.

Доминик протер глаза, следя за темной фигурой своего друга, который прошел по комнате и открыл занавеси. Лунный свет замерцал в комнате.

– Хант? Какого дьявола ты тут вытворяешь?

— Я впустил сам себя.

Доминик нахмурился, ему придется поговорить с Адамсом. И где, черт его побери, этот обычно такой бдительный Фрэнк?

— Я принес тебе подарок. Я знал, что ты будешь рад снова увидеть Дженни.

Доминик внимательно рассмотрел женщину от ее напомаженных губ до дешевого декадентского платья. Ее губы оказались достаточно пухлыми. Но был ли это тот рот, который он целовал?

Ухмыляясь, Дженни устроилась ближе к нему, выводя расширяющиеся круги по его татуированной груди и плечу, когда раздался стук в дверь.

— Ваша светлость, с вами всё в порядке? Я слышал какой–то звук…

Доминик застыл, когда его камердинер зашел в комнату. Их глаза встретились на расстоянии. По какой–то безумной причине он почувствовал себя мальчиком, пойманным на шалости.

Хант положил руки на бедра.

– А, вот пришел твой сторож, Дом.

Лицо Фрэнка покраснело, когда он увидел эту сцену.

– Простите за беспокойство, ваша светлость. Я оставлю вас в вашей… компании.

— Так же, как и я, — заявил Хант, пока он двигался к двери, черный плащ закружился вокруг него. – Ты будешь занят всю ночь, — он подмигнул через плечо. – И, возможно, завтра тоже, так ведь?

— Никаких возможно, — фыркнула Дженни.

Дверь закрылась за Хантом, и Доминик, Дженни и Фрэнк остались одни. Глаза Фрэнка непонятно блестели во мраке. Когда они посмотрели друг на друга, Доминик почувствовал покалывание в шее. Что–то странное промелькнуло в том взгляде.

Эту эмоцию герцог не мог понять. Грусть? Боль? Вероятно, просто странно то, что он вообще проявил какую–то эмоцию. К чему бы? Почему этот чертов камердинер вообще интересуется тем, чем занят его хозяин? Это было чертовски странно.

Потом, словно погасший огонь, эта эмоция исчезла, поглощенная пустым, темным взглядом. Фрэнк поспешно ушел из комнаты. Доминик несколько долгих мгновений смотрел на закрытую смежную дверь, еще долго после того, как Фрэнк ушел. Глубоко в его груди появилась тяжесть. Он не двигался, даже когда Дженни потерлась о него.

— Идите сюда, мой милый герцог. Лорд Хант сообщил мне, как вы хотели меня снова видеть.

Правда. Он думал о ней в течение нескольких дней. Отправился к Фатиме, чтобы найти ее. А теперь, когда она оказалась в его постели, он хотел, чтобы она ушла. Только в вызванном алкоголем безумии она могла настолько ему понравиться. Потому что пресыщенная девчонка в его объятиях вовсе его не возбуждала. Не так, как неделю назад. И никогда не будет.

Фэллон налила последний чайник, кивая, удовлетворившись облачками пара, которые струились над ванной. Ее руки дрожали, когда она поставила чайник на пол рядом с пустым ведром. Они так дрожали с тех пор, как она вышла из комнаты герцога. Тяжелая, сверлящая боль в груди также не ослабла. В последний раз оглянувшись через плечо на дверь, она сняла одежду, уверившись, что герцогу она не понадобится этой ночью. Ведь он был так занят. Она осторожно опустила ногу в воду, вздохнув от удовольствия. Блаженство. Это стоило того, что она таскала воду наверх – ну, не то, что бы за последнее время она не набралась опыта по подниманию ведер с водой. Скривив рот, она откинулась в медной ванне, скользнув, полностью погрузилась в воду. Потянувшись, она вытерла воду с лица и стала тереть свои волосы, скрести голову, избавляясь от масляной помады, которую она наносила до того, как завязать волосы в узел.

Сделав это, она мыла все свое тело, пока оно не заблестело розовым. До этого она мылась в умывальнике в ванной комнате. Уронив губку, она издала еще один вздох удовольствия и снова опустилась, положив одну ногу на край ванны.

К счастью, из–за двери не было слышно никаких звуков. Она бы такого не вынесла. Слышать его с другой женщиной. Женщиной, с которой, по его мнению, он целовался неделю назад. С ней. И всё же картина того, что он в постели с Дженни, стояла перед глазами, мучая ее. Эта уличная девка обладала формами для двух таких же. А ее грудь… Фэллон фыркнула. Было просто смешно, думать, что их можно спутать. Без сомнения, Доминик прекрасно проводил с ней время. Ее грудь напряглась, и она потерла лицо мокрыми руками, словно могла убрать эти видения из своей головы и избавиться от режущей боли в глазах.

Крепко закрыла глаза, но видения остались, переплетаясь и переворачиваясь, живя собственной жизнью. Она видела Доминика на большой кровати, целующего, занимающегося любовью… змеиная татуировка пульсирует, словно живая, в движении его тела, пока его крупные руки странствуют по податливой женской плоти. Только женщиной была не Дженни. Она изменилась. Стала Фэллон. Такой, какой она когда–то была. С длинными волосами, золотисто–красноватые пряди которых перепутались между собой. Она, а не Дженни, ласкала его грудь, исследуя кольца этой змеи на его плоти.

Она потерла ладонями закрытые глаза, сильно нажимая, но ничего не помогло. Видение осталось, прочно укоренившись, и развертывалось перед ней в ошеломительных подробностях. Ее лицо охватил жар, потом перешедший на тело.

Она совершенно ясно видела Доминика в своих мыслях. Его сильная рука опустилась в ее волосы, наматывая ее пряди на кулак, прижимая ее ближе, наклоняя ее для поцелуя. Поцелуя, который она прекрасно помнила. Поцелуя, который он давал другой, тогда как она думала о нем не лучшим образом. Она ударила рукой по водной глади, и капли усеяли ее лицо.

— Будь он неладен! Он что, был настолько изнурен, что не мог различить двух женщин?

Вскочив на ноги, она вышла из ванны, вода стекала по ее телу и собиралась в лужу у ее ног. Она схватила полотенце с ближайшего кресла. Ворча, она решительно вытиралась полотном.

Это казалось безумным, но она хотела пройти в другую комнату и лишить его иллюзий. Пригласить себя в его постель. Не будь смешной, Фэллон. Пусть он утолит свое желание с другой. Она совсем не хотела связываться с порочным герцогом.

Ее руки замедлились, движения стали нежнее, менее грубыми. Глубоко вздохнув, она взяла себя в руки.

С ее теперешним жалованьем ей нужно продолжать этот фарс немного дольше. Самое большее, несколько месяцев. Потом она могла бы переехать за город. Подальше от шума, тумана, запаха. Она сможет сбежать от всего этого. Удалиться в деревню. Маленький коттедж. Вести простое, скромное существование. Она может обучать музыке или французскому, даже основам латыни. Всему, чему она научилась в Пенвиче. Это было сложно для нее, но она получила прекрасное образование. И потом, ведь ее отец что–то ей оставил. С ее знаниями по садоводству, она сможет выращивать и продавать цветы и овощи. Этого будет достаточно, что продержаться, с уверенностью думала она.

Она сможет вовсе позабыть о герцоге–демоне и сконцентрироваться на создании собственного дома. Это было всем, что она хотела. Всем, что имело для нее значение.

Ворча себе под нос, Доминик встал и надел свой халат, резко затянув пояс от злости.

— Прости, — проронил он, вовсе не испытывая сожаления. Его голос звучал зло. Он был зол. Но не на Дженни — девушка очень старалась вызвать его интерес.

Она протянул ей несколько банкнот.

– Вот. Возьми это.

Поднявшись с потели, она неспешно натянула платье, прежде чем схватить деньги, пересчитывая их перед ним с ужасной медлительностью. Ее хитрый, прищуренный взгляд скользнул по нему.

– А что полагается моей гордости? Вот уже второй раз вы отсылаете меня… — ее глаза еще раз оглядели его. – Неудовлетворенной.

Вместо того чтобы спорить, он протянул ей еще денег.

– Уверен, что есть еще приятные джентльмены, которые оценят по достоинству твое очарование.

Ее лицо расплылось в улыбке.

– Благодарю, милорд, — запрятав деньги в платье, она решительно покачала головой, осматривая его с ног до головы, как будто он был жеребцом, подлежащим оценке. – Но я нечасто встречала таких благородных, которые выглядят, как вы. Очень жаль, — она подошла ближе с заговорщическим видом. – Знаете, у меня есть подруга, она умеет лечить травами. У нее может быть лекарство от того, что вас беспокоит.

Он наморщил лоб.

– Беспокоит меня?

Дженни вытянула палец прямо в небо, а потом мягко опустила его — палец указывал на пол.

Доминик сдержал фырканье, забавляясь больше, чем нужно, над этим оскорблением его мужественности. Пусть лучше думает, что это его вина, а не ее. Не было смысла указывать ей, что именно ее кислое дыхание вызвало его отсутствие интереса.

— Спасибо за предложение, — проворчал он.

Кивнув, она вышла из комнаты.

Он покачал головой. Если не обращать внимания на несвежее дыхание, она была симпатичной девчонкой. Но не той женщиной, которую он целовал той ночью. И вот в этом–то и состояло его затруднение. Пройдя по комнате, он опустился в мягкое кресло у окна. И смотрел в ночь. Растущий месяц освещал решетчатую форму веток.

Тяжелая мгла висела в воздухе. Свет уличных фонарей старался преодолеть плотный туман. Он услышал цоканье копыт внизу и представил, как Дженни уезжает в одной из его карет с его позволения. Он ударился головой о спинку кресла один раз. Второй.

Твою мать! Что с ним такое? Он должен быть с Хантом в городе. Или наслаждаться постельными забавами с живой партнершей. Если не с Дженни, то с какой–нибудь другой. Вместо этого он чахнул, словно влюбленный дурак, желая женщину, которую он явно выдумал. Беспокойство, поразившее его за границей, преследовало его во множестве стран и довело его до дома, все еще не собиралось исчезать. Как рука смерти, оно молча ползло среди ночи, доставая его даже теперь и не давая наслаждаться его обычными занятиями. Женщины, выпивка, карты. Больше его ничего не соблазняло.

Жаль, что Фрэнк зашел сюда. Теперь парень отправился спать, думая, что Доминик снова встал на стезю порока. Юный молокосос смотрел так разочарованно, что герцог почти хотел постучать в его дверь и исправить недоразумение. Его губы сжались в тонкую линию, и он крепко схватил руками спинку кресла. Почти. Ему было наплевать на то, что о нем думал этот желторотый юнец. Ему было наплевать.

Он забарабанил пальцами по обивке ручки кресла, его взгляд метнулся к двери, к тонкому лучику света, показавшемуся из–под нее. Оторвав взгляд двери, он осмотрел комнату, остановившись на почти пустом графине с бренди.

С приглушенным проклятием он поднялся на ноги, схватил графин и направился к двери. Ясно, что юный камердинер еще не спит. Почему бы этим не воспользоваться?

— Фрэнк, — позвал он, резко, со злостью распахнув дверь и закрыв ее на задвижку, говоря себе, что только попросит еще бренди. А не потому, что ему не всё равно, что этот юный педант о нем думает.

Открыв дверь, он зашел в маленькую комнату, взглядом охватил полутемное помещение и открыл рот, чтобы заговорить.

Мягкое сияние света лампы освещало комнату, охватывая ее мягкой дымкой. Потом он понял, что дымка появилась потому, что в воздухе был пар. Пар, поднимавшийся из медной ванны в углу комнаты. Его взгляд опустился на ванну… потом перешел на фигуру, стоявшую рядом — женщину, которая застыла, как одна из тех мраморных статуй в Вэйфилдском парке. Что–то застыло в нем самом. Они смотрели друг на друга бесконечно долго, глядя, словно враги, вышедшие друг против друга на поле битвы. Она прижимала полотенце к обнаженному телу. Ее глаза широко открылись, огромные и испуганные, как у животного, пойманного хищником.

Графин выскользнул из его пальцев, но он почти не заметил глухого удара. Его взгляд пировал на ее влажной плоти, тянулся к ней. Мокрое полотенце почти не скрывало всю эту розовую, блестящую кожу, — длинные ноги… удивительно красивые длинные ноги. Таких длинных ног он не встречал у женщин. Его взгляд перешел вверх, скользя по длинным линиям и мягким округлостям, пока он не посмотрел пытливо на ее лицо.

Правда ударила его яркой вспышкой, словно ударом кулака в грудь выбив воздух из легких.

Его сердце сильно забилось, кровь бежала по венам в жарком горении. Воздух зашипел, пока он старался проглотить ком в горле. Странно, но он чувствовал себя бодрствующим и живее, чем за многие годы… с тех пор, как он превратился в мертвую оболочку человека… живя только в жаре женщины или тогда, когда он погружался в рисование. В цвета, в летящий мазок кисти на холсте.

Он чувствовал себя живым, просто глядя на нее. Пробужденным.

Глядя на ее лицо, — женщины, которую он не встречал, но знал, — он осознал удивительную правду. Он целовал эту женщину. Это она наполняла его мысли всю неделю. А вовсе не плод его воображения. Не желанная мысль. А женщина из плоти и крови. Она была настоящей. И она была здесь. И она вовсе не «он». Она была Фрэнком. И этот факт вовсе не шокировал его так, как должен. Странно, но всё сходилось. Имело смысл. И даже больше смысла, чем его одержимость тем, одобряет ли его этот камердинер–молокосос. Все его презрение и высокомерные взгляды обрели смысл. Как это по–женски.

Его охватила ярость, угрожая вылиться и уничтожить всё на своём пути. Включая женщину с огромными глазами перед ним.

Особенно ее.

Его руки пошевелились. Он мельком посмотрел на пол и на графин для бренди. Остатки напитка вылились на ковер, так же, как последняя капля его контроля испарилась, быстро исчезая в струйке дыма. Исчезнув. Так же, как остатки его сдержанности.