Гремучий Коктейль 3

Глава 6

Шевалье Эгюр, год уже как утративший титул виконта по милости собственного дяди, человеком был одновременно предприимчивым и азартным. Хотя предприимчивость, по профессиональному мнению Парадина, заключалась лишь в том, что француз обладал невероятно острым чутьем на момент, когда нужно смазывать лыжи из какой-либо страны. Всё остальное, что удерживало французского бретёра средней руки от позора нищеты, держалось на двух его слугах, доставшихся Эгюру от отца. Скованные родовой присягой, эти талантливые ребята держали на плаву шевалье-растратчика, шпионя и вынюхивая секреты, которые затем продавал их господин.

Однако, с приездом в Петербург, у этой компании авантюристов всё пошло не так. Тщательно спланированный Парадиным несчастный случай во время кабацкой драки стоил обоим ловким простолюдинам жизни. Шевалье, моментально поняв, что у него начались совсем уж черные дни, решил, что единственно верным путем хоть как-то поправить ситуацию, будет вызвать огромного неуклюжего громилу (с невероятно дорогим манациклом) на дуэль, дав ему возможность откупиться. Матвей, конски ржа, откупаться отказался, ну а об остальном догадаться было легко — узнав, что он вызвал на бой практически бессмертного, шевалье явно заложил кому-то душу, чтобы оплатить покушение, которое, в итоге, провалилось.

Теперь оставалась лишь сама дуэль. Точнее, скучная, неблагодарная и совершенно бесполезная казнь, которая Парадину была откровенно не нужна, именно потому, что являлась публичной казнью, от которой он не мог отказаться.

— Как видишь, всё довольно просто. Этот уродец, Жан Эгюр, говорят, вчера даже нажрался всмятку на радостях, как получил моё оповещение о том, что выставляю замену, — говорил неспешно шагающий гвардеец, — Для тебя риска никакого нет, условиями сталь и Метода, так что просто парализуй французика, а потом нежно и ласково поруби. Дуэль до смерти, останавливать тебя никто не посмеет. Развлекайся, Кейн.

Развлекаться мне не захотелось, особенно при виде усатого майора полиции с бакенбардами, стоящего рядом с тощим моложавым типом и его двумя сопровождающими. Самого типа, уверенно разминающегося с саблей, полицейский не трогал лично, предпочитая громко и сердито орать на секундантов. Пока мы подходили, суть ора я уловил — мероприятия вроде дуэли до смерти не одобрялись короной чрезвычайно, если один из дуэлянтов принадлежал к подданным этой самой короны. Майор грозился, что ославит это событие как минимум в трех газетах, а еще подаст докладную, которая вполне может обернуться высочайшим неудовольствием по отношению к «разгульным бретёрам, нарушающим общественный покой и порядок».

Увидев Парадина, майор пришёл в бешенство.

— Опять вы?! — загрохотал он, быстро приближаясь к гвардейцу, но был им тут же обезврежен до состояния полушепота, которым они и начали переговариваться. Я продолжил наблюдать за своим будущим противником.

Француз. С саблей. Это почти как русский с длинным мечом, которого уже лет как двести-триста на дуэлях не видели, только француз. И с саблей. Взглянув на меня, шевалье усмехнулся, крикнув своим секундантам, что они получат полное удовлетворение буквально через несколько секунд. Если, конечно, сопляк достаточно благородного звания, чтобы скрестить с ним, Жаном Эгюром, клинки. Я, чуть повысив голос, сообщил на том же французском языке, что титул князя Дайхарда достаточно высок, чтобы и король Франции не уронил чести в подобной оказии. Француз осекся, бросил саблю в ножны и побежал к майору, видимо, убеждаться.

Странное ощущение. С одной стороны, пользуясь обрывками знаний лорда Эмберхарта, я прекрасно осознаю, почему шевалье поскакал проверить мои слова — это только в сказках дуэль дело для двоих. В суровой реальности за смерть молодого мстят старшие родственники. Мстят, обычно, страшно. С другой стороны — ну вот какая тебе, щегол, разница, с кем ты дерешься до смерти? Сначала убей, потом волнуйся…

Ничего в высшем обществе просто не бывает, запишите себе на лбу. Здесь вам не тут.

— Шевалье Эгюр предлагает изменить условия дуэли, — подошёл ко мне майор, — Сталь и книга, ваша светлость. Как вы на это смотрите?

— Никак не смотрю, господин майор, — тут же откликнулся я, — Условия останутся неизменными.

— Как пожелаете, ваше право, — кивнул представитель закона, передав мои слова шевалье. У француза нервно дёрнулась жилка на лице.

Сегодня с утра я дома оставил очень недовольную и нервничающую жену, которая, тем не менее, меня посвятила во все тонкости современных дуэлей между благородными. Рукожопы стрелялись из револьверов или специальных дуэльных пистолетов. Нормальные пацаны исповедовали принцип «стали» — то есть честного боя на рапирах безо всякой хренотени. В случае Парадина этот способ не подходил, так как его Лимит был постоянно активен, а чернокнигой «чумной волк» не пользовался… но не суть. Она, эта самая суть, была в том, что бретёры, ревнители и вояки исповедовали свою норму — «сталь и книга», что, по сути, уберегало этих забияк от внезапного кобзона от сопляка, которому в наследство досталась мощная Метода. Типа меня.

Француз, как и любой мелкий хищник благородного общества, чхать хотел на мою молодость и на архаичное оружие. Он хотел победить, поэтому здраво опасался незнакомого оппонента.

— Передайте чернокниги вашим секундантам, и к барьеру, господа, — с тяжелым вздохом приступил к своим обязанностям полицейский, — Не будем терять время.

— Я даю слово чести не использовать книгу в этой схватке! — выдал с гордым видом шевалье.

— Принимаю ваше слово, — с уважением кивнул ему полицейский, чтобы тут же рыкнуть, — А теперь передайте книгу своим секундантам!

— Но позвольте…

— Задержите меня еще на хоть сколько-то — убью вас как бродячую собаку, — проговорил на французском я.

— Считай последние мгновения своей жизни, щенок! — тут же взбеленился француз, бешено сверкая глазами.

Тем не менее, страх я заметил. Кровь — не водица…

— За щенка ответишь…, — угрюмо пообещал я на русском так, чтобы услышали все. Все мысли о возможности превратить этот фарс в хоть какое-то подобие боя у меня тут же выдуло из головы. Вытянув меч из ножен, я встал на полагающееся мне по правилам место, пуская по пальцам левой руки короткие злые разряды молний.

Француз съел приманку с крючком и леской, и даже надкусил удилище. Заулыбавшись как последний придурок, он встал в фехтовальную позицию саблиста, зажигая в убранной за пояс руке комок алой пламенеющей магии.

— Начали! — отрывистый крик майора положил начало… концу.

Шевалье ничего не успел сделать. Ни шага, ни полшага, даже шевельнуть рукой со спрятанной за спиной родовой магией. Между нами было около трех метров, которые моя короткая, тонкая, изломистая и кривая молния преодолела за долю секунды, впиваясь бывшему шпиону куда-то в район пупка. Усатого козла сильно тряхнуло, он попытался что-либо понять, но было поздно — я уже шагал к нему, с облегчением констатируя, что чем ближе цель — тем проще мне её бить электричеством.

Шаг, второй, третий. Намертво зажатая в руке сабля направлена уже не на меня, она болтается вместе с держащей её рукой, сам француз, сделав пару шагов назад, еще не понимает, как так оно всё получилось, а я уже бью длинным клинком. Размашисто и неумело, любой фехтовальщик, особенно сам лорд Эмберхарт, меня бы просто сожрали за такой удар в дуэли, но это уже не дуэль, это казнь. Длинное лезвие, тщательно заточенное до бритвенной остроты Мао Ханом, разрубает левое колено шевалье, начисто. Не прекращая лупить по нему слабыми разрядами, я наношу второй удар, отсекая запястье руки, держащей саблю.

Затем прерываю подачу электричества и свою атаку, позволяя пораженному бретёру, от волос которого идёт дым, свалиться на траву.

— Я удовлетворен! — громко объявляю я на французском, оглядывая окружающих. Сопровождавшие француза люди, переглянувшись и бросив взгляд на лыбящегося Парадина, просто разворачиваются и уходят.

— Князь, так не…, — пытается что-то сказать полицейский, но тут француз начинает орать подраненным кроликом.

— Что-что? — делая самый внимательный вид, я неторопливо иду к майору, ловя по дороге взглядом жуткий оскал довольного как слон Парадина, — Не слышу?!

— Вы! Обязаны! Добить! — понявший всё с налёту майор в ярости. На его лице полное понимание ситуации, в которой «чумной волк» приводит на смертоубийство не свою случайную жертву, а кого-то совсем другого.

— Он назвал меня сопляком! — продолжаю клоунаду я, — Меня, князя! Как я могу потребовать удовлетворения от того, кто явно не имеет двух жизней, господин майор?! Как?!

— Смерть списывает всё, ваше сиятельство! — трясущимися руками, майор пытается выдернуть пистолет из кобуры, — Прошу вас закончить дело! Или же его закончу я!

Этого допускать нельзя. Слухи пойдут нехорошие. Они и так пойдут от того же майора, которому происходящее что так, что эдак было поперек горла, но есть те слухи, которые нам выгодны, а есть те, которые нет.

Подойдя к хрипящему шевалье почти вплотную, с большим усилием создаю короткий, но предельно мощный разряд, испепеляющий тому голову. Занавес.

Матвей наблюдал за расправой своего протеже над задиристым идиотом с некоторой внутренней оторопью. Кейн, этот случайный парень, с кем его свела судьба столь прихотливым образом, просто опровергал все знания гвардейца о людях, которыми Парадин обоснованно гордился. За свою не такую уж и короткую жизнь Матвей сталкивался с бандитами, ублюдками, лжецами и убийцами такое количество раз… нет, лучше просто сказать, что почти ежедневно. Попадались ему и юные психопаты, для которых воткнуть нож в спину прохожему — раз плюнуть. Таких он обычно давил сразу, походя.

Кейн же был кем-то… или чем-то совершенно другим. Опытный убийца, Парадин, увидел в действиях свежеиспеченного князя такого же убийцу как он сам. Хладнокровного, расчетливого, слегка сумасшедшего. Такого, кто сумел привлечь его внимание, как и взгляд Красовского.

Только вот ни сам Матвей, ни Красовский, не были такими в возрасте этого молодого соплежуя! Бешеными? Да! Неистовыми? Да, Парадин сполна взял от своего трудноубиваемого тела, выживая одним лишь чудом во многих своих юношеских эскападах. Атака с двумя колунами против каравана корейцев, решивших провести украдкой зелья в Голландию… и лишь потому, что молодому идиоту с жуткого перепою было лень возвращаться двадцать верст за оружием и ожидающим его отрядом. А Кубань? А суздальские красношапочники? Эх…

Только князь был другим. Парадин видел, что парень по молодости сначала хотел поиграть в благородство, дать французику помахать саблей. Уважительно, но дурацки. Жабоед умел пускать своё багровое пламя как комками, так и струей. Ткни он в Дайхарда острием, да обожги тому лицо, всё бы и кончилось. Но бретёр, паскуда, был не в меру осторожен. Его, Матвея, слава сыграла. На этом и погорел, как и на языке своем длинном. А парень показал и силу, и норов, и расчет. Даже, кажется, понял, что окончательно взбешенный Потапов ославит их на всю округу. Майору только дай до таверны добраться.

Потому его Парадин и вызывает всегда на подобные дела, требующие освещения. Очень любит Потапов поднять шум, честный он служака, благородный, но дурак. Искренне считает, что ославляя Матвея — делает тому хуже.

Жутковато. Жутковато, господа! Рассудительные речи этого пацана о том, как бы он его, Матвея, стал бы убивать, теперь щекочут нутро гвардейцу совсем иным образом!

Он хочет увидеть больше. Хочет понять, каким образом как этот Дайхард стал таким. Любопытно. Жгуче любопытно!

Терновы? Ха!

А зачем ему что-то делать… лично, когда есть такой многообещающий знакомый? Посмотрим, что с таким князем попробует сотворить слабак Игорёша!

Сорняк был огромен и звероподобен. Эта зловещая заросшая волосом рожа, пересеченная несколькими глубокими шрамами, значилась на розыскных листовках всех полицейских управлений Руси, не сходя с первых полос. Записной душегуб и бандит, на счету которого было, промежду прочего, аж пять егерей, Сорняк обладал славой неуловимого и зловещего убивца, который с удовольствием развлекался со своими жертвами, когда на это было время.

…и сейчас этот жуткий тип, при одном взгляде на которого холодели внутренности, стоял перед ней, невесть как попав в дом. От него жутко несло мокрой псиной, болотом и чем-то железным.

Лидия почувствовала, что ноги её не удержат, если она попытается встать с кресла, в котором до этого пила неплохое италийское вино, греясь у камина.

— Вот, — сказал Терняк мертвенно-низким басом, кладя перед бывшей княгиней небольшую, но очень увесистую сумку толстой кожи, — Возвращаю. Всё, сполна. До последней копейки. Мы не беремся.

Ужас внутри тут же сменился безумным порывом ярости с такой силой, что Лидия сама не поняла, как очутилась на ногах, как осмелилась прошипеть в лицо чуть ли не отпрянувшему матёрому убийце:

— ЧТО?!! Как?!

— Да так, — пожал необъятными плечами этот человекоподобный медведь, — Вот так.

— Уговорились же! — выдала она еще один некрасивый визгливый крик, — Уговор был!

— Не кричи, боярыня. Осерчаю, — мрачно пробурчал убивец, без меры обижая бывшую княжну титулом, на который она сейчас никак не тянула, — Уговор на ревнивца был, так? Так. Не на князя володельного.

— Что?! — это был уже не крик, а тихий хрип.

— Князя? — недобро продолжил наёмник, — Хай на князя, боярыня. Только обидчик твой с такими людьми водится, что не с руки его брать. И не за злато, точно. …ты, верно, не знала, и потому жить будешь. Знала бы, я б не простил такого подлога. Но у Сорняка понимание есть. Потому, вот деньги, а к ним совет — бросила б ты это дело, боярыня. Покуда жива. Прощевай.

Когда мрачный громила пропал, так и не издав шума уходящих шагов, Лидия беспомощно разрыдалась. Как же так?! Сколько можно?! Даже этот дикарь удрал, поджав хвост! Да, ушёл, вроде даже гордо и чисто, но она, бывшая княгиней Ренеевой долгие двадцать семь лет, прекрасно видит, что он удрал! Так боялся, душегуб проклятый, что даже деньги принес! Лишь бы не замараться!

К кому она только не ходила с этим проклятым кошелем. Сначала вызывала, затем, вытерев слезы по мужу и сыновьям, шла сама. Рисковала оказаться в подворотнях с перерезанным горлом, маралась, общаясь с купчиками и их женами, чуть дочь Синдикату не оставила, но всё без всякого толку. Мерзкий ублюдок, убивший её мужа и трех сыновей, был как заговоренный. Никто не хотел браться провожать его на тот свет. Они даже дошли до того, что попытались подкупить студентов Ратной академии! Скупили долги парочки оболтусов с дурной славой, приперли их к стенке и… Лидии пришлось отдать этим шакалам их расписки просто так — они угрожали пойти к ректору!

Не брались! Никто не брался! Сорняк и его люди были ходом вообще за пределами любой разумности, но она даже на это пошла в память о муже!

И итог? Лесной зверь, дикий и ужасный, бандит сельский, изувер и кровопийца — приносит ей назад уплоченное! Всё, до копейки! Этого не могло быть, она, заплатив, просто молилась за то, чтобы проклятый Дайхард умер, жила и питалась одной надеждой, что если недоносок сдохнет, то этого хватит для очистки имени Ренеевых. Что её дочек, Аннушку и Светлану, заберут замуж старые друзья семьи. Что хоть так они спасутся после того, как государь изъял почти всё имущество рода в уплату долгов! Забрали бы кровиночек, непременно забрали, только б увидели, что Ренеевы не сдались! Что смыли позор!

Но нет.

Вчерашний ревнитель сегодня уже владетельный князь, да еще и с такими знакомствами, что никто на него руку поднимать не смеет. Ни узкоглазые, ни всемогущий Синдикат (а она предлагала не убивать, рабом забрать, куда угодно!), ни городская шпана, ни наемники. Никто!

— Я не сдамся! — крикнула Лидия в пространство пустого бедноватого особняка, в котором никого сейчас не было кроме неё и глуховатого Семена-прислужника, ходящего везде с слуховой трубкой, — Слышите?! Не сдамся!

Не успел этот отчаянный вопль затихнуть в пустых коридорах, как кто-то позвонил в дверь особняка, вынуждая глуховатого слугу бывшей княгини со стонами и кашлем подняться с его ложа, дабы узнать, кто тревожит вдову хозяина.