Халява для лоха

Справедливость

Апрель в том году выдался холодным. На календаре десятое число, а в недоступных солнцу местах еще остались пласты лежалого снега, дамы не спешат расстаться с шубами, мужчины – с зимней резиной: того и гляди, с серого, затянутого тучами неба пойдет снег или холодный дождь, а вслед за ним ударит морозец – и куда ты тогда в летней «обувке» выедешь?

С того самого дня, когда Михаил Иосифович Гольдберг применил к пациентке Уфимцевой шоковую терапию, прошло меньше четырех месяцев, но событий они вместили столько, что хватило бы на пятилетку. Их-то сейчас – уже по которому кругу – и обсуждала компания, со­бравшаяся за столом у хлебосольной Станиславы Феоктистовны. Повод для нынешнего «народного вече» был особый – хозяйка праздновала свое стопятилетие. Уже отзвучали тосты и за здоровье именинницы, и за хороших людей, которых на этом свете несомненно больше, чем плохих, и даже за случай с Олей, который, конечно же, очень печальный, но, «не будь его, мы бы все не познакомились».

– Ну, ребятки, а теперь давайте выпьем за справедливость! – поднял бокал с красным вином Гольдберг. – В отношении некоторых – я имею в виду Дегтярева и Чухаева – она восторжествовала, в отношении других – пока нет, но лиха беда начало…

– А я все-таки не понимаю, как Ненашеву удалось выкрутиться? – Бурмистров вопросительно посмотрел на майора. – Чухаев-то ведь, насколько я знаю, шефа на допросах не щадит. Зачинщиком и вдохновителем операции выставляет, а себя – только исполнителем, который не посмел ослушаться начальника.

– Следствие не закончено, Ненашеву расслабляться рано, – заметил Таврин. – Из свидетелей, в которых он сейчас ходит, в соучаст­ники переквалифицироваться – две минуты. Но… Векселя-то подлинные у Чухаева нашли, когда обыск делали. Юрист утверждает, что не знает, откуда они взялись, говорит: наверное, Ненашев подкинул, ну и всякое такое… А Аркадий Сергеевич с тремя своими адвокатами оскорбление от такого навета разыгрывает. Мне ребята из УВД «стукнули», какие он там спектакли закатывал! Когда рассказывал о своих переживаниях из-за предательства друга, чуть не плакал. А уж как корил себя, что поверил неопровержимым фактам, а не самому Дегтяреву! Чухаева как только не обзывал… Кстати, Ненашев-то агентство, как оказалось, уже несколько месяцев назад продал, а о доме буквально на днях стало известно, когда из Регистрационной палаты документы пришли.

– У них с новым хозяином агентства договоренность была, мы вообще ничего не знали, как говорится, ни ухом, ни рылом, – кивнул Обухов. – Хорошие деньги, между прочим, взял. Хочет на них глянцевый журнал издавать. Русс­кий вариант то ли английского, то ли американского. Корпункты в Лондоне и Лос-Анджелесе открывает, а сам – на ПМЖ в Велико­британию.

– Значит, все-таки опасается, что и его могут за решетку пристроить… – предположил Бурмистров.

– Наверное, – пожал плечами Таврин. – Только вряд ли ему удастся, как некоторым, статус политического беженца получить. Калибр не тот.

– Кость, а ты в агентство вернуться не хочешь? – полюбопытствовал Бурмистров.

– Не-а. Меня, вообще-то, новый хозяин уговаривал. Неплохой, между прочим, мужик. И в рекламе сечет, и с людьми нормальные отношения наладил. Мне Алик чуть не каждый вечер звонит – отчитывается, совета просит. Его пару дней назад из и. о. в полноценные начальники отдела перевели. А что касается меня… Вы даже не представляете, как я рад, что наконец своим делом занимаюсь. Вовка – это однокурсник мой, я у него сейчас вторым режиссером на картине – порекомендовал меня нескольким продюсерам. Если этот фильм нормально отработаю – может, к осени и под собственный проект деньги найду. Сценарий у меня уже есть… А вы, Михаил Иосифович, как на новом месте?

– Нормально. Профессор Федулов, которого большинство из вас имеют удовольствие знать, загрузил вашего покорного слугу по полной программе. В своей клинике отдал самых трудных больных, а в медакадемии – и лекции поставил читать, и семинары по психологии вести. В общем, тружусь в поте лица и мозгов.

– И это вам на пользу! – весело заявила Ольга. – Вы даже помолодели, честное слово!

– Спасибо, Оленька, за комплимент, – польщенно улыбнулся Михаил Иосифович и тут же по-мальчишески похвастался: – А меня ведь еще и в Сербского, и в Ганнушкина приглашали. Консультировать тамошних пациентов, у которых клиническая картина – один в один с Оленькиной. Сейчас в Москве четверо таких больных, и во всех четырех случаях уже есть серьезные результаты. Сейчас по моей просьбе руковод­ство Ганнушкина ведет переговоры с главврачами нескольких психиатрических больниц на периферии о переводе их пациентов с необычными формами амнезии сюда, в Москву. Я буду их наблюдать и лечить.

– А потом, глядишь, и докторскую напишете, – подытожил Бурмистров.

– Не все так просто, – вздохнул Гольдберг. – Я ж на целых семь лет отлучил себя от науки, а это значит, мимо меня прошли сотни всяких открытий, методик. Конечно, я кое-что читал – брал в Ленинке новые журналы, монографии по психологии, но все это так, мимоходом.

– Да полно вам себя корить-то, – сдвинула бровки Станислава Феоктистовна. – И вообще, Михаил Иосифович, – выговор вам. Взяли и настроили всех на грустную волну. Игорь Владимирович, а ну-ка лучше расскажите нам, как Чухаева в обезьянник посадили, а потом «раскололи».

– Станислава Феоктистовна, я вас не узнаю, – рассмеялся Таврин. – Всегда восхищался вашей изысканной речью, и вдруг чуть ли не по фене ботаете! «Раскололи»! Где это вы нахватались?

– Игорь, не конфузьте меня, – игриво хлопнула майора по руке старушка. – Ну расскажите, прошу вас!

– Станислава Феоктистовна, так все же эту историю наизусть знают! Вы сами раза три, не меньше, ее слышали.

– Я не слышала, – подала голос молчавшая до сей поры Наталья Белкина. – Вот сейчас из ваших бурных диалогов сложила с грехом пополам рваную картинку… Поняла только, что Дегтярева подставили Ненашев и юрист «Атланта». А как этого Чухаева говорить заставили, не знаю… Чего это он через два года после приговора разоткровенничался?

– Ну вот вам, Игорь Владимирович, и свежий слушатель, – с воодушевлением потерла сухонькие ладошки юбилярша. – А мы все и по десятому разу бы с удовольствием послушали про операцию, которую вы блестяще – блестяще, блестяще! И не машите руками! – спланировали.

– Ну что с вами делать? Ладно, расскажу, – сдался Таврин. – Договорился я со знакомыми ребятами из ГАИ, чтобы они машину Чухаева тормознули, когда он из любимого ресторана домой поедет. Перед тем как мужикам отмашку дать, лично убедился, что и выпил наш юрист крепко, и девицу снял. Два часа пришлось в том кабаке протусоваться, заказывал все самое дешевое, не пил ничего, а все равно на две тысячи влетел. Ну да ладно, счет Дегтяреву предъявим. Тормознули, значит, ребята господина Чухаева, а от него за версту коньяком разит. Говорят ему: «Вы пьяны! Давайте на экспертизу!» А он орать начал: «Да я вас в Бутырке сгною! Вы не знаете, какие у меня связи!» Гаишники ему вежливо: «Сгноите, сгноите, только сначала – проедемте на обследование!» Тогда он им начал деньги совать. Хорошие деньги – все из карманов выгреб.

– В другой раз гаишники, может, и польстились бы на денежки, – вставил реплику Бурмистров, – но тут случай особый. Не кто-нибудь, а сам легендарный – говорю без всякой иронии, заметьте – майор Таврин их попросил. Да еще и следил за развитием событий откуда-то из-за угла…

Игорь Владимирович укоризненно взглянул на Бурмистрова, но комментировать его замечание не стал.

– Привезли его в отделение, а там опера, опять же мною подготовленные, дожидаются. Заявляют Чухаеву, что его машина в розыске за наезд на пешехода и оставление места происшествия значится. Юрист им снова всевозможными карами грозит, а они ему спокойно так: «Извините, но вынуждены вас задержать. Так, а машинка-то на Чухаеву Марину Александровну зарегистрирована. Супруга ваша? По доверенности ездите? А где сейчас гражданка Чухаева? Ах, в санатории! Ну что ж, сейчас машину на штрафстоянку, вас – на медосвидетельствование, а с девушки данные и объяснение возьмем – и она сможет ехать домой. Вызовем ее, когда супруга ваша с курортов вернется. Станем вместе разбираться, кто именно за рулем был, когда ДТП произошло». Чухлов, как про жену услышал, про то, что ей с девицей встречу организуют, сам не свой стал. Побелел весь, чуть в обморок не грохнулся. Потом рыдать принялся – мужики говорят, голосил, как раненый медведь. А когда у него уж и рыдать сил не осталось, Михалыч, тамошний старший опер, из обезьянника его к себе в кабинет вытащил и душевный разговор изобразил. Сказал, что хорошо знает рекламное агентство «Атлант», в котором Чухаев трудится, поскольку его близкий друг в расследовании мошенничества с поддельными векселями непосредственное участие принимал. И тут же «задвинул» «дезу», что буквально на днях то дело на пересмотр вернули. Там, дескать, новые обстоятельства открылись, судя по которым «сиделец» совершенно не виновен, его подставили… Чухаев и так был полностью деморализован грядущей разборкой с драгоценной супругой, а тут у него от страха и остатки мозгов отключились. И начал он прямо там, у Михалыча в кабинете каяться и Ненашева валить: дескать, это он меня и поддельные векселя «организовать» заставил, и деньги для «стимулирования» дознания, след­ствия и судейских давал. Михалыч, не будь дурак, все под протокол. А Чухаев его подписал. Ну и пошло-поехало.

– А потом-то Чухаев прочухал… хм, – ухмыльнулся нечаянному каламбуру Бурмистров, – что на момент его задержания никакого доп­расследования еще не было?

– Ну потом-то, наверное, допер, – пожал плечами Таврин. – Только ничего уж изменить-то нельзя было.

– С векселями этими все более-менее ясно, – подвела итог Наталья. – А то, что Ненашев и его команда с Ольгой сотворили, это никто не расследует?

– Давайте сначала окончания эпопеи с векселями дождемся. – Тон майора сразу стал сухим и даже, как показалось Белкиной, раздраженным.

– А зачем дожидаться-то – не понимаю! Наоборот, надо вот прямо сейчас, пока Чухаев этот еще тепленький и адвокатами не наученный, колоть его на участие в эпизоде с отравой. Ведь наверняка это он Ольге психотропное средство подсыпал. Раз у Ненашева именно к юристу такое доверие было – он ему и поручил.

Таврин покачал головой:

– Мнится мне, что Чухаев к Олиному отравлению не причастен. Догадываться кое о чем, конечно, может, но догадки к делу не пришьешь. Нет, это совершенно особый, отдельный случай.

– Ну как же отдельный?! – продолжала упор­ствовать Белкина. – Когда все в крепкий узелок завязано: как только Ольга пришла к вам с просьбой заняться делом Стаса, ее тут же – бац! – и памяти лишили…

– О-о-о! – воскликнул, взглянув на часы Таврин. – Ну и заболтались мы, господа хорошие! А всем, между прочим, завтра на работу.

Гости задвигали стульями, разом загомонили: «И правда, засиделись!» «Мне еще в химчистку заехать надо!», «А я обещал дочке в Америку отзвониться!». Уже в прихожей, в суетливой толчее, Бурмистров попросил Гольдберга подбросить его «до центра». А, дождавшись, когда авто психолога вырулит из тесного двора, сказал:

– Мне с вами серьезно поговорить нужно. Про Ольгу. Только вы мне сначала скажите: она вправду все вспомнила?

Гольдберг помотал головой:

– Нет, конечно. Какие-то моменты – особо эмоциональные – в памяти действительно всплыли, но по большей части она составила свое прошлое из чужих воспоминаний: моих, Костиных, Натальи Белкиной.

– А Дегтярева? Вернее, не его самого, а про то, что между ними было, как он к ней относился, как изменял – она знает только со слов Белкиной?

– В общем, да. И внутри у нее очень сильный протест против образа, который из Натальиных рассказов предстает.

– То есть она его по-прежнему любит?

– А вот это не знаю. И потом – ну что такое любовь? Страсть, сексуальное влечение – их можно зафиксировать с помощью приборов, поскольку это уже область физиологии. У человека при виде объекта пульс учащается, давление повышается. А любовь? Ведь это может быть и жертвенность, и желание опекать, заботиться. Чувствовать себя спасителем, наконец. Не думаю, чтобы Ольга пылала к Дегтяреву страстью. Просто у Уфимцевой какое-то гипертрофированное, я бы даже сказал, патологическое чувство долга. А вы, – Михаил Иосифович повернул лицо к пассажиру-собеседнику и улыбнулся, – вы ей, Гена, нравитесь. И даже больше. Поверьте мне как человеку, который чуть не вдвое старше вас, и как классному – если верить отзывам коллег! – психологу.

– Хорошо бы, – обронил Геннадий и почему-то отвернулся к окну.