Химеры в саду наслаждений

ГЛАВА 10

Пятилетний Ярослав Найденов, тоненький худенький мальчик с печальными черными глазами, находился в детдоме уже более двух лет.

Сначала Ярослав ждал, что мама все-таки за ним приедет. Но дети постарше убедили его, что так не бывает: умерла — значит, умерла. Это значит, что она не придет никогда. И тогда Ярик придумал, что за ним приедет отец. Вдруг отец, которого он никогда в жизни не видел, узнает о нем и приедет?

Ярик так ждал и верил, что неизвестный его отец за ним придет, что чудо наконец свершилось. Отец пришел.

Хотя называть отцом полного седого высокого человека Ярику не разрешили. Заведующая детдомом сказала:

— Это Борис Павлович Сковородин. Он хочет заботиться о тебе и любить тебя, как отец. Но он не твой отец, Ярик. Борис Павлович хочет стать твоим приемным отцом. Это значит не отец, а «как отец».

Один из детдомовских мальчиков, по прозвищу Питер Пен, дважды убегавший и хорошо знавший ту жизнь, что была за стенами детдома и за забором, его окружавшим, сказал Ярославу:

— Повезло тебе, Яр. Поверь мне, это очень богатый папик!

Но Ярик сразу понял, что никакой высокий седой человек не «папик», а папа! Его, Ярослава, отец, пусть по каким-то таинственным причинам ему и не разрешают так его называть.

Хотя вообще-то Ярик очень доверял мнению Питера Пена. Все в детдоме знали, что Питер Пен во время своих побегов приторговывает собой возле одной из центральных станций метро, где обычно тусуются дети, предлагающие свои услуги гомосексуалистам. И потому в детдоме считалось, что Питер Пен разбирается в людях. То есть знает, о чем говорит.

Правда, в данном случае и сам Питер Пен не знал, насколько он прав в своей оценке.

Дело в том, что произведенная им оценка финансовых возможностей высокого седого господина, посетившего детский дом, почти в точности совпадала с оценкой американского журнала «Форбс». Журнал этот, также как и Питер Пен, считал Бориса Павловича Сковородина очень и очень богатым «папиком»! Или, говоря более привычным для журнала «Форбс» языком, состояние Сковородина оценивалось почти в миллиард долларов.

Вот такой человек и объявил Ярику, что усыновит его.

Дело в том, что у Бориса Павловича Сковородина никогда не было собственных детей. Все его трое детей были приемными. Старшая, Аня, уже стала совсем взрослой, вышла замуж и теперь ждала ребенка.

Сковородин очень радовался этому будущему внуку, однако не оставлял и другого своего плана — он мечтал усыновить еще одного ребенка. Борис Павлович любил, чтобы в доме постоянно звенели детские голоса. Это спасало его от одиночества и ощущения приближающейся старости. Так что теперь, когда старшая дочь покинула семью, в подмосковном детдоме был найден для усыновления очередной счастливец — пятилетний мальчик Ярослав.

Надо отдать Сковородину должное: все дети очень любили его. И это очень согревало душу Бориса Павловича на старости лет. Потому что, если не считать этих сирот, мало кто в стране любил Сковородина.

Дело в том, что Борис Павлович Сковородин украл у страны очень много денег. Тот самый миллиард долларов, в который и оценивал состояние Сковородина американский журнал «Форбс».

Разумеется, это не означало, что Борис Сковородин был плохим человеком. Просто он жил в стране, где хорошие люди испокон века, когда им надо было сделать что-нибудь плохое, поворачивали иконы лицом к стене. Потом возвращали их в исходную позицию и жили дальше.

Приблизительно так же решил для себя вопрос и Борис Павлович. То, что он украл, все равно кто-нибудь бы да украл. Ну, в общем, а как еще? По-другому ведь не получается. Если у населения нет ни сил, ни достоинства, чтобы защищать свои права, население все равно кто-нибудь обворует. Если общество не может защитить свое право не быть обворованным, то при чем тут Борис Павлович? И Сковородин не испытывал угрызений совести.

Зато хоть Борис Палыч украл тот миллиард с пользой для троих несчастных сирот. За одно только это, считал Сковородин, ему можно простить многое. Миллион-другой уж точно.

Жизнь сложна. И у населения уже голова пухла от этих сложностей.

Конечно, Сковородин украл очень много денег. Но он был заботливым отцом, усыновившим троих детей, что тоже правда.

Вот и выбирай, любить или ненавидеть. Уважать или презирать. В конце концов, сердобольное от природы население склонялось к симпатии и прощению.

В этот серый, квелый осенний денек Борис Палыч Сковородин задремал прямо в машине. Был он уже очень и очень немолодым человеком, и после обеда его обычно клонило в сон.

Сон, который ему приснился, был, что называется, в руку. Снились Сковородину белые, как снег, детские распашонки, пеленки и кружева. Старшая дочь Сковородина Аня накануне взяла с него обещание отправиться с ней «шопинговать» — по расплодившимся в городе шведским магазинам «Материнское счастье». Аня собиралась показывать Борису Павловичу эти самые пеленки, распашонки и кружева.

— Хорошо-хорошо, родная, — пообещал Сковородин, — договорились! Там и встретимся — возле этого самого твоего шведского «Счастья».

Вот и снился теперь Борису Павловичу такой сон: белые кружева и распашонки. Прямо горы детских вещей, возвышающихся, как сугробы. Все белоснежное, освещенное ярким, чистым, радостным светом, созвучным той радости, которую только и могут дать состарившемуся мужчине маленькие внуки.

И будто бы идет Сковородин среди этих распашонок и пеленок, как среди снега белого, и подходит к белоснежной детской кроватке. Наклоняется над ней, а она вдруг превращается на глазах в… какую-то страшную яму, где белизна снега смешивается с какой-то отвратительной желто-коричневой грязью. Такие ямы бывают, когда роют яму на кладбище зимой и могильщики выбрасывают лопатами на снег желтые комки. Они размокают на снегу, превращаясь в жидкую грязь.

Проснулся задремавший в машине Сковородин от звонка телефона.

Неприятный, страшноватый сон про детскую кроватку, похожую на могилу, и желтый грязный снег прервал один из мобильников. Тот, что был предназначен для самых близких.

Звонил начальник его охраны Захаров. То, что он сообщил Борису Павловичу дрожащим от волнения голосом, было похоже на гром среди ясного неба.

Аню Сковородину похитили, когда она парковалась возле магазина «Материнское счастье».

Везде, на телевидении и на радио, даже на музыкальных каналах в fm-диапазоне, было одно и то же: накануне неизвестные похитили дочь знаменитого Сковородина! И теперь похищение приемной дочери отечественного миллиардера фигурировало во всех блоках новостей.

Едва Филонов появился в офисе, как в дверь заглянула Арина:

— Звонили уже несколько раз из личной службы безопасности Сковородина.

— Несколько раз? Это сколько?

— Пять.

— И что же? Кто звонил? Захаров? Сам?

— Нет, его помощник.

— Ну, еще куда ни шло… — Филонов вздохнул.

— Он вообще-то хотел говорить лично с вами. Требовал номер мобильника. Я сказала, что врачи запретили вам пользоваться сотовым. Чтобы мозг не страдал от облучения.

— Умница! Надо же придумать такой диагноз… Стэплтон, вы врете также легко, как я.

— Кажется, насколько я поняла, они хотят, чтобы вы подключились к делу. Похитители требуют за дочь Сковородина выкуп, и Захаров предлагает, чтобы вы…

— У меня много работы.

— Я так и ответила.

С Иваном Захаровым, возглавляющим личную службу безопасности магната Сковородина, Дамиан был знаком лично. И отказывать ему всегда оказывалось непростой задачей. Тем более непростой — сейчас.

Однако исчезнувший помощник адвоката Карсавин взывал к отмщению, а его патрон Лащевский требовал от детектива соблюдения договора. Отвлекаться на новое дело Дамиан никак не мог. Не имел права.

Дверь за Ариной закрылась, и Филонов принялся задумчиво листать свой блокнот, то и дело останавливаясь и размышляя над пометками. Особенно долго он разглядывал трех изображенных на белом листке человечков. Эти почеркушки Филонов сделал во время разговора с инокиней. «Громила, а двое других поменьше. Один другого меньше». Так, кажется, сказала Белла Борисовна своей кузине-монахине. И эти трое «шли от машины гуськом, как по росту»… Эти трое, как теперь выяснилось, если верить господину гурману, — «устойчивая группа», «боевая тройка». Остатки разгромленной в междоусобных криминальных боях курганской группировки. Жестокие, напрочь отмороженные ребята.

Увы… Обнаружить троицу, подобраться к ней и доказать ее преступные намерения — единственная возможность выполнить договор с Лащевским и доказать, что певица Даша, стреляя в белый свет, действовала в пределах необходимой самообороны. Задача не только непростая, но и опасная.

Занятие Дамиана было прервано — дверь снова открылась, и в нее заглянула Арина Снежинская:

— Опять звонят!

— Но я же сказал, что не могу…

— Теперь звонит сам Захаров.

— Блин!

— Я сказала ему, что вы будете через полчаса.

— Спасибо за спасительную паузу, Стэплтон.

— Там совсем дело плохо!

— Вы хотите сказать, что ситуация с дочерью Сковородина развивается в худшую сторону?

— Развивается? Пожалуй, она уже больше похожа на финиш.

— То есть?

— Теперь сам Сковородин исчез.

— Да ну?

— Он пропал час назад, когда поехал отвозить деньги.

— Деньги? Как вы сказали? — удивленно прервал Арину ее начальник. — Он тоже поехал отвозить деньги?

— Что значит «тоже»?

— Да это я так…

Дело в том, что, когда в дверях во второй раз с сообщением о звонке появилась Арина, Дамиан думал о Белле Борисовне Топорковой, отправившейся отвозить деньги и, возможно, именно таким образом угодившей в ловушку.

— Так вот, Сковородин поехал отвозить деньги, — продолжала секретарь Дамиана, немного удивленная реакцией шефа. — Он поехал отвозить выкуп за похищенную дочь и не вернулся.

— Неужели такая шишка, как Сковородин, согласился ехать к похитителям? — изумленно произнес сыщик вслух. — Один? Без охраны?

— Похитители категорически потребовали, чтобы он приехал сам и был без сопровождения. Пообещали в противном случае, если он не явится на встречу, расправиться с заложницей.

— Расправились?

— Нет.

— А что?

— Дочь Бориса Сковородина жива и здорова.

— Жива?!

— Ее вернули.

— Вот те раз. Вы серьезно?

— Ну, не шучу ведь.

— Не значит ли это, дорогая Стэплтон, что вся история с дочерью и ее похищением была всего-навсего ловушкой? А?

— Вы так думаете? — неуверенно произнесла Снежинская.

— Ловушка… — задумчиво повторил детектив. — Ловушка! Для того, чтобы выманить высокопоставленного и очень хорошо охраняемого господина Сковородина… А-а?

— Вы уверены, босс?

— Я вижу, вижу повторение… Преступника, знаете ли, всегда тянет скопировать, еще раз повторить уже однажды совершенное и удачно прошедшее преступление.

— Вообще-то, похоже…

— Ловко! Ловко они это проделали!

— Что и говорить, результативно, — согласилась Стэплтон.

— Однако в «Новостях» сообщения о похищении Сковородина пока, кажется, не было?

— Значит, скоро будет.

— Включите-ка, дорогая Стэплтон, телевизор.

Шли как раз какие-то очередные «Новости».

Однако об исчезновении Бориса Сковородина и освобождении его дочери не прозвучало ни слова. Видно, информация еще не добралась до журналистов, и по-прежнему обсуждалось на экране происшествие с Аней Сковородиной.

По телевизору как раз показывали фотороботы похитителей. Похищение приемной дочери знаменитого богача произошло прилюдно, средь бела дня. И было оно на редкость дерзким: в толчее на парковке около магазина «Материнское счастье» похитители окружили девушку, затолкали в машину и скрылись.

Их видело немало людей. Правда, все трое преступников были в масках. И многочисленные свидетели похищения состязались теперь, описывая рост, телосложение и одежду преступников. На экране кипели нешуточные страсти.

Стэплтон щелкнула пультом — на другом канале в передаче «Перед законом все равны» тоже обсуждалось похищение дочери магната.

— Преступников, участвовавших в киднепинге, было трое, — объяснял ведущий телепередачи.

«В той команде на сером «Мерседесе» тоже было трое», — невольно отметил про себя Филонов, мысли которого крутились вокруг его собственного дела.

В этот момент на экране снова возникли фотороботы похитителей.

— Один из преступников, одетый, как и остальные, в маску и шерстяную шапку, был очень высокого роста. Приблизительно метр девяносто — метр девяносто пять, — пояснял голос телеведущего за кадром.

Слушая его, Дамиан автоматически нарисовал в своем блокноте фигурку.

— Двое других преступников были пониже, — продолжал журналист. — Один — выше среднего роста, приблизительно метр восемьдесят…

Филонов нарисовал в блокноте еще одну фигурку. И принялся за третью.

— Третий преступник еще ниже ростом, — сообщил далее ведущий телепередачи, — метр шестьдесят пять от силы. Почти коротышка. Не правда ли, запоминающаяся троица?

— Как и в той команде на сером «Мерседесе», между прочим, — заметила Стэплтон.

Взгляд Дамиана, закончившего рисунок, снова скользнул по фигуркам, схематически изображенным на белом листке блокнота.

Один другого меньше…

Дамиан сделал еще один рисунок, расставив человечков по росту.

Трое!

«Однако… все это я уже видел!»

Филонов перелистал блокнот и открыл его на том месте, где на одном из листков были начерканы почти такие фигурки — почеркушки, сделанные им во время разговора с инокиней Евпраксией.

«Один — настоящий громила, а двое других — поменьше. Один другого меньше… шли от машины… ну, как по росту… Дураки по росту ходят» — так инокине ее родственница Топоркова описала людей, вышедших из машины, с которой она столкнулась. Людей, которым она повезла деньги.

— Что ответить Захарову? — поинтересовалась Арина. — Он вот-вот снова позвонит.

— Что ответить?

— Да! Сказать, что вы умерли, заболели или что вас самого похитили?

— А вы как сами думаете? Какой вариант больше подходит?

— С такими, как Захаров, не шутят. Так что лучше сразу сказать, что вы умерли.

— Возможно, возможно…

— Что «возможно»? И что мне ответить?

— Вот что, дорогая! Скажите Захарову, что я возьмусь…

— Вот как?

— Да, я подключусь к его делу, возможно. Но при одном условии.

— Каком именно?

— Если они дадут мне пленку с записью голоса похитителя, требовавшего выкуп. Не сомневаюсь, что она у них есть.

— Это уж точно.

— Так вот — сначала я послушаю голос похитителя Ани Сковородиной.

— А потом?

— А потом я отвечу Захарову: да или нет!

Как и рассчитывал дизайнер Вольф Бреннер, кокосовая пальма внесла в картину сада окончательную — завершающую и особую — тропическую ноту. Светло-зеленые опахала кокосовой пальмы, достигавшие трех метров в длину, венчали всю созданную Бреннером изумрудно-зеленую, цветущую и источающую волшебные ароматы композицию.

Длинные красные тычинки и желтые цветы цезальпинии придавали этой на редкость удавшейся композиции нежный, особенно экзотический оттенок.

Воздушные яркие кисти каллиандры свисали вниз и щекотали кожу, а розмарин, лаванда и цитрусовые щекотали ноздри терпкими ароматами.

Но все это было лишь фоном. Роскошным фоном, лишь обрамляющим сердцевину. Главную драгоценность сада. Его главную достопримечательность.

Беломраморные, словно светящиеся, лепестки этого чуда, подлинной драгоценности, сужаясь, становились похожими на темные паучьи лапки, переходили в тончайшие, как ворсинки, окончания. И эти тончайшие паутинные волоски, казалось, принадлежали уже не растению. Стоило подойти к цветку совсем близко, на расстояние вытянутой руки, и лепестки словно вздрагивали и тянулись навстречу.

Редчайший из самых редких.

И имя ему — «фантазия, неосуществимая мечта». Так переводилось на русский язык латинское название этого цветка.