Хлеб Гиганта

Глава 1

Шесть месяцев спустя Себастиан Левины получил письмо от Джо.

Себастиан несколько раз пробежал глазами короткую записку. Он прибыл в увольнение на несколько дней и остановился в доме матери. Так что письмо попало к нему незамедлительно. Напротив него за утренним столом сидела миссис Левинн, она наблюдала за сыном, и Себастиан в который раз подивился материнскому чутью. Она поняла по его лицу (которое многие люди считали непроницаемым) все, что было в записке, так же ясно, как если бы читала ее сама

Когда она заговорила, ее голос звучал как обычно:

— Еще желе, милый?

— Нет, спасибо, мама, — ответил он сперва на заданный вопрос, а потом тот, который не был произнесен вслух, но являлся не менее явным: — Это от Джо.

— Джо, — повторила миссис Левины. Ее голос ничего не выражал.

— Она в Лондоне.

Повисло молчание.

— Понятно, — сказала миссис Левины.

Ее голос по-прежнему ничего не выражал. Но Себастиан читал ее мысли так же явственно, как если бы она закричала;

«Сыночек мой, сыночек мой! Ведь ты только-только начал ее забывать! Зачем она вернулась? Почему она не может оставить тебя в покое? Эта девушка, у которой нет ничего общего ни с нами, ни с нашим народом? Эта девушка, которая никогда не будет тебе хорошей женой?»

Себастиан поднялся.

— Думаю, я должен увидеться с ней.

Мать ответила все тем же голосом:

— Полагаю, да.

Больше они ни слова не сказали. Они поняли друг друга. Каждый уважал мнение другого.

Пока Себастиан шел по улице, ему вдруг пришло в голову, что Джо не оставила ему никакой подсказки, кого спросить в отеле, под каким именем она остановилась. Как ее теперь зовут — миссис Уайт или мадам Ламарр? Конечно, это не так уж важно, но это одна из тех глупых светских нелепостей, из-за которых чувствуешь себя неловко. Он спросит ее либо под одним именем, либо под другим. Но как же это похоже на Джо — упустить самое главное!

Однако оказалось, что ничего спрашивать не надо, потому что первым же человеком, которого он встретил в дверях отеля, была сама Джо. Она радостно вскрикнула, увидев его.

— Себастиан! Мне и в голову не могло прийти, что ты получишь мое письмо так скоро!

Она направилась в дальний конец вестибюля, он последовал за ней.

В первый момент ему показалось, что Джо сильно изменилась — она стала такой далекой, почти чужой. Отчасти, подумал он, это из-за одежды. Джо была одета очень по-французски — в спокойные, теплые тона, скромно, но абсолютно не так, как одевались в Англии. Она была тщательно накрашена: матовая бледность кожи подчеркнута с помощью пудры, губы неестественно яркие и что-то сделано с уголками глаз.

Себастиан подумал:

«Это иностранка — но в то же время это Джо! Это та же самая Джо, просто она уже так далеко — так далеко, что с ней даже не встретиться».

Но они легко разговорились, правда, каждый словно выставлял усики, подобно насекомому, проверяя расстояние, отделяющее их друг от друга И вдруг расстояние само по себе сократилось, и из далекой парижанки выглянула истинная Джо.

Они заговорили о Верноне. Где он? Он ни разу не писал и не давал о себе знать.

— Он на равнине Солсбери — рядом с Вилтсбери. Его могут отправить во Францию в любую минуту.

— А Нелл все-таки вышла за него замуж! Себастиан, я чувствую себя виноватой перед Нелл. Я не думала, что она на такое способна И я не думаю, что это проявилось бы в ней, если б не война Себастиан, разве эта война не прекрасна? В том смысле, что она преображает людей!

Себастиан сухо ответил, что эта война такая же, как и любая другая. Джо яростно набросилась на него:

— Не такая! Не такая! Вот в этом-то ты и не прав. Мир станет другим после этой войны. Люди уже начинают понимать, что к чему — понимать то, чего они не понимали раньше. Всю жестокость, весь ужас, все потери, связанные с войной. И они поднимутся все вместе, чтобы такое больше никогда не повторилось.

Ее лицо горело от возбуждения. Для себя Себастиан объяснил это тем, что война «захватила» Джо. Иногда такое случалось — война захватывала людей. Они уже обсуждали это с Джейн и горевали по этому поводу. Его тошнило от того, что печаталось и говорилось о войне. «Планета — героям», «Война за окончание войн», «Битва за демократию». А на самом деле это была все та же кровавая бойня, что и всегда. Почему люди не хотят говорить правду?

Джейн с ним не согласилась. Она настаивала на том, что вздор, который пишут о войне (с тем, что это вздор, она была, однако, согласна), неизбежен и является сопутствующим войне феноменом, неотделимым от нее. Это естественная реакция — защитить себя, спрятавшись за стеной иллюзий и лжи, и выстоять таким образом перед лицом голых фактов. С ее точки зрения, это было трогательно и почти красиво — то, во что так хочется верить и что люди внушают самим себе с таким лицемерием.

Себастиан ответил тогда:

— Пожалуй, так. Но потом это сыграет злую шутку с народом.

Себастиан был опечален и даже подавлен пламенным энтузиазмом Джо. Но в конце концов, это было так характерно для нее. Ее энтузиазм всегда был неистовым. Просто Себастиан встретился с ней в разгар этой сопутствующей войне пошлости, вот и все. Она с тем же успехом могла бы стать горячей пацифисткой, пылко принимающей мученичество.

Сейчас она обвиняла Себастиана:

— Ты не согласен! Ты считаешь, что все останется так, как было.

— Войны происходили всегда, но никогда ничего существенно не меняли.

— Да, но сейчас все иначе.

Он улыбнулся. Он не смог удержаться.

— Моя дорогая Джо, все, что происходит с нами лично, воспринимается иначе.

— Нет, у меня просто сил нет спорить с тобой! Именно такие, как ты...

Она остановилась.

— Да, — подбодрил ее Себастиан, — именно такие, как я...

— Ты не был таким раньше. У тебя было столько идей. А сейчас...

— Сейчас, — серьезно сказал Себастиан, — я утонул в деньгах. Я капиталист. А всем известно, каким заевшимся типом является капиталист.

— Не надо все доводить до абсурда Но все-таки я считаю, что деньги душат человека

— Правильно, — согласился Себастиан, — но не стоит обобщать. Я соглашусь с тобой в том, что бедность — блаженное состояние. Для искусства бедность так же необходима, как удобрение для сада Но глупо считать, что из-за моего богатства я не могу предвидеть будущее, особенно послевоенное будущее. Ведь именно потому, что у меня есть деньги, я могу здраво судить о положении вещей. Деньги и война сильно взаимосвязаны.

— Да, но именно потому, что ты обо всем судишь с точки зрения денег, ты считаешь, что войны будут всегда.

— Ни в коем случае. Я не говорил ничего подобного. Напротив, я считаю, что в конце концов войны прекратятся — это займет, по моим подсчетам, лет двести.

— Вот! Значит, ты признаёшь, что к тому времени наши идеалы будут чище!

— Не думаю, что это будет как-то связано с идеалами. Скорее, это будет связано с транспортом. Однажды люди начнут летать на самолетах, чтобы наладить деловые контакты, тогда страны сольются воедино. Рейсы в Сахару — по средам и субботам. Что-то в этом роде. Страны смешаются и будут сотрудничать. Торговля шагнет вперед. Для собственного же удобства мир станет меньше. Его сократят во времени перемещения из одной точки в другую до размеров одной страны с маленькими графствами. И это будет не то, что принято называть братством народов, которое должно возникнуть как следствие великих идей. Скорее, это будет просто результатом здравого смысла.

— Себастиан!

— Я действую тебе на нервы, дорогая Джо. Извини меня.

— Ты ни во что не веришь.

— Вообще-то, из нас двоих это ты — атеист. Хотя на самом деле это слово вышло из моды. Сегодня мы говорим, что верим в Нечто! Лично меня вполне устраивает Иегова Но я понял, что ты имела в виду, и ты не права Я верю в Красоту, в Творение, в то, чему сродни музыка Вернона. Во всем этом нет никакого экономического смысла, но тем не менее я абсолютно уверен, что нет на свете ничего более важного. И порой я готов даже пустить деньги на ветер ради этого. А для еврея это немало!

Джо невольно рассмеялась. Потом спросила:

— Как все прошло с «Принцессой в башне», Себастиан? Только честно.

— Это напоминало гигантские первые шаги — не слишком уверенно, но совершенно иначе, чем это происходило раньше.

— Ты полагаешь, что однажды...

— Я уверен. Я ни в чем не уверен больше, чем в этом. Если только его не убьют в этой кровавой войне.

Джо передернуло.

— Это так ужасно, — пробормотала она. — Я работала в больнице в Париже. Там иногда такое увидишь!

— Знаю. Если его только заденет — это не страшно. Он не скрипач, чья карьера закончится, если он лишится правой руки. С его телом можно делать все, что угодно, лишь бы мозг не был затронут. Звучит цинично, но ты понимаешь...

— Понимаю. Но иногда — пусть даже...

Она замолчала, потом начала с новой интонацией в голосе:

— Себастиан, я вышла замуж.

Если в нем что-то и дрогнуло, он не подал виду.

— Неужели? Ламарр получил развод?

— Нет, я его бросила Это было животное — животное, Себастиан!

— Могу себе представить.

— Не то чтобы я жалела о чем-то. Каждый должен прожить свою жизнь, приобретя собственный опыт. Это лучше, чем дрожать и бояться жизни, чего не понимают люди, подобные тете Мире. Я не еду в Бирмингем. Мне не в чем каяться и нечего стыдиться.

Она вызывающе взглянула на него, и Себастиан вдруг перенесся мысленно в то время, когда они играли детьми в «Могучих Братьях». Он подумал: «Она все та же. Ни на кого не похожая, мятежная, прекрасная. Еще тогда было понятно, что она станет вот такой». Он сказал ласково:

— Мне просто очень жаль, что тебе пришлось страдать. Потому что тебе ведь пришлось страдать, я прав?

— И еще как. Но теперь я нашла свою дорогу в жизни. К нам в больницу привезли юношу с очень серьезным ранением. Ему давали морфий. Сейчас он уже вне опасности, хоть и не пригоден больше для службы. Но морфий — к нему он пристрастился. Вот почему мы поженились. Две недели назад. Мы будем бороться вместе.

Себастиан не нашелся, что ответить. Джо во всей своей красе. Ну почему, скажите Бога ради, ей необходимо обременять себя чьей-то физической немощью? Морфий. Грязное дело.

Внезапно его пронзила острая боль. Он почувствовал, что навсегда теряет ее. Их дороги лежат в разных направлениях — Джо среди несчастных людей и больных собак, он — на пути к вершинам. Конечно, возможно, что его убьют на войне, но он каким-то странным образом был уверен, что останется жив. Более того, он знал, что даже не будет серьезно ранен. Он не сомневался, что вернется с войны целым и невредимым, с какой-нибудь скромной наградой, что снова займется премьерами, организацией и реорганизацией, что добьется успеха — громкого успеха — в мире, где нет места неудачникам. И чем выше он будет подниматься по этому пути, тем дальше будут они с Джо друг от друга.

С горечью он подумал: «Всегда найдется женщина, которая вытащит тебя из ямы, но ни одна не поднимется с тобой на вершину, а ведь именно там так дьявольски одиноко!»

Он не знал толком, что бы сказать Джо. Какой смысл расстраивать ее, бедное дитя? Он едва слышно произнес:

— И как теперь тебя зовут?

— Валньер. Я надеюсь, ты познакомишься с Франсуа. Сейчас я приехала, только чтобы уладить кое-какие дела У меня отец умер около месяца назад.

Себастиан кивнул. Он вспомнил, что слышал о смерти полковника Уайта

Джо продолжала

— Я хочу повидаться с Джейн. И навестить Вернона с Нелл.

Они договорились, что завтра он отвезет ее на машине в Уилтсбери.

Нелл и Вернон снимали комнаты в небольшом домике примерно в одной миле от Уилтсбери. Вернон, похорошевший и загорелый, обрушился на Джо и сгреб ее в объятия.

Все вместе они прошли в комнату, обильно украшенную салфеточками, и выгрузили вареную баранину и соус с каперсами.

— Вернон, ты прекрасно выглядишь! Почти красавец, правда, Нелл?

— Это из-за военной формы, — скромно ответила Нелл.

А ведь она изменилась, подумал Себастиан. Они не виделись со дня свадьбы, состоявшейся четыре месяца назад. Нелл всегда казалась Себастиану просто милой девушкой, каких много. Но сейчас он увидел в ней индивидуальность, словно настоящая Нелл из куколки превратилась в бабочку. Она словно светилась изнутри. Спокойная — не такая, как раньше — Нелл излучала тепло. Они с Верноном были счастливы вместе. Никто, посмотрев на них, не усомнился бы в этом. Они почти не смотрели друг на друга, но уж если их глаза встречались... Между ними пролегало что-то — нежное, мимолетное, что ни с чем не спутаешь.

Это был счастливый вечер. Они говорили о старых добрых временах, о «Могучих Братьях».

— Вот наконец мы опять все вместе — все вчетвером, — сказала Джо.

Нелл почувствовала, как потеплело у нее на сердце. Джо не забыла о ней. Нелл была одна из четверых, так сказала Джо. А Вернон однажды говорил про «троих», и это было так обидно! Но теперь все позади. Теперь Нелл — одна из них. И это — ее награда Из тех многих наград, которыми была теперь полна ее жизнь.

Нелл была счастлива. Так невероятно счастлива — а ведь она могла лишить себя этого счастья! Она могла и вправду выйти замуж за Джорджа, если бы не война. Как можно было быть такой глупой и считать, что хоть что-то имеет значение, кроме того, чтобы выйти замуж за Вернона. Он оказался прав, говоря, что бедность не страшна. Они были так счастливы!

И не только они. Множество девушек поступали так же — бросали все, — выходя замуж за тех, кого они любили, не обращая внимания на бедность. Когда война закончится, все будет иначе. Так думали все. А за этим стоял ужасный тайный страх, что никто не застрахован от беды и с близким человеком может случиться самое ужасное. Решались только говорить: «Не важно, что произойдет, но кое-что от жизни мы все же получили».

Нелл думала: «Мир меняется. Сейчас уже все по-другому. И так будет всегда. Мы уже не вернемся назад...»

Она посмотрела через стол на Джо. Джо изменилась, она выглядела странно. То, что до войны назвали бы «не соответствующе». Что же Джо сделала с собой? Этот грязный мужчина, Ламарр... Нет, лучше об этом не думать. Сегодня это ничего не значит.

Джо была так благожелательно настроена по отношению к Нелл, совсем не так, как раньше, когда Нелл чувствовала себя неуютно от ее презрения. Возможно, у Джо имелся д ля этого повод. Нелл действительно была тогда порядочной трусихой.

Конечно, война ужасна, но она так все упрощала! Ее мама, например, почти сразу изменила свое мнение. Конечно, она расстроилась из-за несостоявшегося брака с Джорджем Четвиндом (бедный Джордж, он и вправду был милым, а она обошлась с ним так отвратительно), но миссис Верекер ко всему умела отнестись с восхитительным здравым смыслом.

— Эти военные свадьбы!

Она повторяла эту фразу, едва заметно передергивая плечами.

— Бедные дети — их ни в чем нельзя винить. Возможно, это глупо — но что значит мудрость в такое время?

Миссис Верекер потребовался весь ее опыт и находчивость, чтобы договориться с кредиторами, но она вышла сухой из воды. Кое-кто ей даже сочувствовал.

Если они с Верноном и недолюбливали друг друга, то не показывали этого и вели себя достойно. На самом деле после свадьбы они виделись только один раз. Все оказалось так просто.

Возможно, если ты смел и решителен, так всегда и случается. Возможно, в этом и заключается главная загадка жизни.

Нелл задумалась, потом, словно очнувшись, снова вступила в разговор.

Себастиан как раз говорил:

— Мы собираемся повидать Джейн, когда будем в городе. Тысячу лет ничего о ней не слышал. А ты, Вернон?

Вернон помотал головой.

— Нет, — сказал он. — Я тоже.

Он постарался произнести это непринужденно, но у него плохо получилось.

— Она очень милая, — сказала Нелл. — Но — как бы выразиться — очень непростая, правда? Я имею в виду, что никогда не знаешь, о чем она думает.

— Она умеет выбить почву из-под ног, — согласился Себастиан.

— Джейн — ангел, — горячо возразила Джо.

Нелл наблюдала за Верноном. Она думала: «Хоть бы он сказал что-нибудь... все, что угодно... Я боюсь Джейн. Всегда боялась. Она — дьявол...»

— А вдруг, — предположил Себастиан, — она уехала в Россию, или в Тимбукту, или в Мозамбик. Вряд ли это удивило бы кого-то, кто знает Джейн.

— Когда ты видел ее в последний раз? — спросила Джо.

— В последний раз? Три недели назад.

— Всего-то? Я думала, ты действительно имел в виду много лет!

— Мне кажется, что именно так и есть, — сказал Себастиан.

Они заговорили о больнице, в которой Джо работала в Париже. Потом вспомнили о Мире и дяде Сиднее. У Миры все было хорошо, она занималась изготовлением медицинских повязок и тампонов, а также дежурила в столовой два раза в неделю. Дядя Сидней собирался преуспеть еще в одной сфере — заняться изготовлением взрывчатых веществ.

— Он вовремя смекнул, куда нужно вкладывать деньги, — одобрительно заметил Себастиан. — Эта война продлится еще не меньше трех лет.

Они заспорили. Времена, когда кто-то еще оптимистично говорил о «шести месяцах», закончились. Но и три года казались слишком мрачным предсказанием. Себастиан рассуждал о взрывчатых веществах, о русском государстве, о продовольствии и подводных лодках. Он несколько упорствовал в своей правоте, ибо был в ней уверен.

В пять часов Себастиан с Джо сели в машину и укатили обратно в Лондон. Вернон и Нелл стояли у дороги и махали им вслед.

— Ну вот и все, — сказала Нелл и ласково взяла Вернона под руку. — Хорошо, что у тебя сегодня выходной. Джо ужасно расстроилась бы, если б тебя не застала.

— Тебе не кажется, что она изменилась?

— Немного. А тебе?

Они шли вдоль дороги и свернули на повороте.

— Да, — вздохнул Вернон, — полагаю, это было неизбежно.

— Я рада, что она вышла замуж. Это так мило с ее стороны, правда?

— Да, очень. Джо всегда была отзывчивой и доброй, храни ее Бог.

Он говорил как-то отвлеченно. Нелл внимательно посмотрела на него. Теперь она вспомнила, что весь день он был непривычно молчалив. Говорили в основном другие.

— Я рада, что они приехали, — снова сказала она.

Вернон не ответил. Она сжала его руку и почувствовала ответное пожатие. Но он продолжал молчать.

Смеркалось, воздух постепенно становился холоднее, подул ветер. Но они не повернули назад, а продолжали молча идти вперед. Они и раньше так гуляли — счастливые и молчаливые. Но сегодняшнее молчание было другим. Тяжелым и угрожающим.

И вдруг Нелл поняла...

— Вернон! Пришло время, да? Тебя забирают?

Он еще крепче сжал ее руку, но не ответил.

— Вернон... когда?

— В следующий четверг.

— Уже?

Она застыла, словно громом пораженная. Вот и свершилось. Она знала, что это должно произойти, но все равно не представляла, как чувствуешь себя в такой момент.

— Нелл. Нелл... Не принимай это так близко к сердцу — пожалуйста, прошу тебя.

Теперь слова посыпались одно за другим.

— Все будет хорошо. Я знаю, что все будет хорошо. Я не собираюсь умирать. Я просто не могу - теперь, когда ты меня любишь, когда мы счастливы вместе. Бывает, уходя на войну, кто-то чувствует, что час пробил. А я — нет. Я чувствую уверенность, что пройду ее целым и невредимым. И я хочу, чтобы ты тоже поверила в это.

Ее словно сковал лед. Так вот, значит, что такое война. Она выдирает сердце из груди, останавливает кровь в венах. Нелл, всхлипнув, припала к Вернону. Он прижал ее к себе.

— Все в порядке, Нелл. Мы же знали, что когда-нибудь этот момент наступит. И мне не терпится отправиться на фронт, все было бы замечательно, если б не разлука с тобой. Но ты же не хочешь, чтобы всю войну я охранял какой-нибудь мост в Англии, правда? К тому же нам будут давать увольнения, мы будем ждать их и весело проводить вместе — очень весело! На это выделяют жалованье — мы спустим с тобой все деньги! Нелл, родная моя, да я просто знаю, что со мной ничего не может случиться теперь, когда ты меня любишь.

И она согласилась с этим.

— Не может случиться... не может... Бог не будет таким жестоким...

Но ей вдруг пришло в голову, что Бог допускает многое из того, что жестоко. Проглотив слезы, она храбро сказала:

— Все будет хорошо, милый. Я тоже в это верю.

— Но даже — даже если не будет — ты должна помнить — как прекрасно все было... Любимая, ты ведь была счастлива, правда?

Она прижалась губами к его губам. Они обнялись и замерли в безмолвии и муке... Тень первой разлуки нависла над ними.

Сколько они так простояли, они сами не знали.

Они непринужденно болтали о повседневных вещах, возвращаясь домой. Только один раз Вернон коснулся будущего.

— Нелл, а когда я уеду, ты переедешь к матери? Что ты будешь делать?

— Нет. Я лучше останусь здесь. В Уилтсбери много мест, где может понадобиться помощь — больница, столовая.

— Но я не хочу, чтобы ты работала Ты могла бы проводить время в Лондоне, театры будут открыты и еще что-нибудь.

— Нет, Вернон, я должна что-то делать, должна работать.

— Ну, если ты хочешь работать, можешь вязать мне носки. Не нравится мне вся эта работа в госпиталях. Наверное, она необходима, но мне она не по душе. А в Бирмингем ты не хочешь поехать?

Но Нелл решительно ответила, что она не хочет в Бирмингем.

Расставание вышло не таким болезненным, как они ожидали. На прощание Вернон легко прикоснулся к Нелл губами.

— Ну что ж, до скорого! Выше нос! Все будет хорошо. Я буду писать обо всем, о чем смогу, но не уверен, что нам разрешат написать о том, что действительно того стоит. Нелл, любимая, береги себя.

Он еще раз быстро притянул ее к себе, потом почти оттолкнул и вышел.

Ну вот и все. Нелл подумала:

«Я не усну сегодня ночью... Ни за что не усну...»

Но она уснула Это был глубокий и крепкий сон, она провалилась в него, как в яму. Ей снились кошмары — дурные предчувствия преследовали ее, доводя до изнеможения. Она проснулась с камнем на сердце и подумала: «Вернон ушел на войну. Я должна чем-то заняться».

Глава 2

Нелл отправилась к миссис Куртис, которая возглавляла Красный Крест. Она приняла Нелл ласково и приветливо. Миссис Куртис нравилась занимаемая должность и ее положение, она считала себя прирожденным организатором. В действительности ей это плохо удавалось. Но все признавали, что у нее прекрасные манеры. Она любезно обратилась к Нелл:

— Давайте посмотрим, миссис — да — миссис Дейер. Итак, у вас есть сертификат медсестры?

— Да.

— Но вы не закреплены ни за одним из местных подразделений?

Какое-то время они обсуждали, куда можно направить Нелл.

— Что ж, посмотрим, что мы можем для вас сделать, — сказала наконец миссис Куртис. — В данный момент все госпитали обеспечены медсестрами. Но кто-то, безусловно, постоянно выбывает. Через два дня после первого поступления раненых уволилось семнадцать человек. Это женщины средних лет, и им не понравилось, как сестры с ними разговаривали. Я лично считаю, что сестры, возможно, и были несколько грубы, но так они выражают свое ревностное служение Красному Кресту. А уволившиеся были состоятельными женщинами, которые не привыкли к тому, что с ними разговаривают «не так». Вы не будете столь же ранимы в этом смысле, миссис Дейер?

Нелл ответила, что ей ничего не страшно.

— Это называется силой духа, — одобрительно кивнула миссис Куртис. — Лично я, — продолжила она, — ценю силу духа и дисциплину в первую очередь. Что бы стало со всеми нами, не будь у нас дисциплины?

В голове у Нелл промелькнуло, что миссис Куртис никогда и не приходилось иметь дело с отсутствием дисциплины, что лишало ее заявление смысла, но она продолжала делать вид, что очень заинтересована и внимательно слушает.

— У меня есть резервный список, — говорила миссис Куртис, — я внесу вас туда Два раза в неделю вы будете посещать амбулаторное отделение городской больницы, наберетесь опыта. У них там не хватает рук, они всегда рады нашей помощи. Далее, вы и — дайте-ка я взгляну — и мисс Карднер — да, мисс Карднер — будете вместе с районной медсестрой совершать обходы по вторникам и пятницам. У вас ведь есть форма? Тогда все в порядке.

Мэри Карднер оказалась милой толстушкой, дочерью бывшего мясника. Она отнеслась к Нелл очень дружелюбно, объяснив ей, что обходы совершаются по средам и субботам, а не по вторникам и пятницам, но «старушка Куртис всегда что-нибудь путает», а также рассказала, что районная медсестра просто прелесть, никогда не набрасывается с руганью, а вот сестра Маргарет из госпиталя — сущий кошмар.

В следующую среду Нелл отправилась совершать свой первый обход с районной медсестрой, маленькой суетливой женщиной, совершенно измотанной работой. В конце дня она ласково потрепала Нелл по плечу.

— Я рада, дорогая, что у вас есть голова на плечах. Честное слово, некоторые девушки, которые к нам приходят, кажутся мне слабоумными, да так оно и есть. Такие милые — никто бы и не подумал. Я, конечно, имею в виду не природное слабоумие. Но они получают поверхностное образование и считают, что в обязанности медсестры входит лишь поправлять пациентам подушки и кормить их виноградом. А вам не потребуется много времени, чтобы всему научиться.

Ободренная этими словами, Нелл пришла в назначенное время на амбулаторное отделение без особого страха Ее встретила высокая сухопарая медсестра с довольно злыми глазами.

— Еще одна недоучка, — проворчала она — Полагаю, тебя прислала миссис Куртис? Как она мне надоела! Лучше все делать самой, чем учить тупых девчонок, которые сюда приходят.

— Мне очень жаль, — кротко отозвалась Нелл.

— Получат пару сертификатов, походят на лекции и считают, что они уже все знают, — едко заметила сестра Маргарет. — Вот уже пациенты идут. Не мешайся, я сама скажу, если понадобится помощь.

Пришли типичные посетители амбулаторного отделения — юноша с язвами на ногах, обожженный ребенок, опрокинувший на себя кипящий чайник, девочка с иголкой в пальце и другие больные, которые жаловались на уши, ноги, руки...

Сестра Маргарет резко обратилась к Нелл:

— Умеешь промывать ухо? Думаю, что нет. Смотри.

Нелл смотрела.

— В следующий раз будешь промывать сама Теперь сними бинты с пальца этого мальчика, и пускай он подержит палец в теплом растворе борной кислоты, пока я не освобожусь.

Нелл занервничала, почувствовала себя неловкой. Присутствие сестры Маргарет делало ее движения скованными. Заметив это, та моментально выросла перед ней.

— У нас нет времени долго возиться, — произнесла она — Так, я сама это сделаю. У тебя ничего не получается. Размочи лучше бинты теплой водой вон у того ребенка на ноге.

Нелл набрала в таз теплой воды и опустилась на колени перед трехлетней девочкой. Ее крошечные ножки были страшно обожжены, бинты прилипли. Нелл стала промокать их водой, стараясь едва дотрагиваться, но девочка закричала Это был пронзительный крик боли и ужаса, и он буквально парализовал Нелл.

Она вдруг почувствовала слабость и тошноту. Нет, ей не справиться, она просто не в состоянии выполнять эту работу. Она покачнулась и тут поймала на себе взгляд сестры Маргарет. Та за ней наблюдала, и в ее глазах Нелл прочла злобное удовлетворение.

«Я так и думала, что ты не справишься», — говорил ее взгляд.

Это подхлестнуло Нелл, как ничто другое. Она склонила голову и, сжав зубы, продолжила свою работу, всеми силами стараясь не слышать детского плача. В конце концов она закончила и поднялась — бледная, дрожащая, чуть ли не падая от напряжения.

Подошла сестра Маргарет. Она как будто была разочарована

— Вот как, ты все-таки сделала это, — сказала она и обратилась к матери девочки: — На вашем месте, миссис Соммерс, я бы получше следила за ребенком в следующий раз.

Миссис Соммерс жалобно ответила, что нельзя же быть сразу и тут, и там.

Нелл было приказано сделать примочку на зараженный палец. Потом она помогала сестре промывать язвы на ноге, потом смотрела, как молодой врач вытаскивал иголку из пальца у девочки. Когда он прощупывал иголку и делал надрез, девочка то и дело дергалась.

— Ты что, не можешь сидеть смирно? — прикрикнул врач.

Нелл подумала: «Мы ведь совсем не привыкли видеть жизнь с этой стороны. Мы привыкли к тому, что доктор ласково уговаривает: „Потерпите, боюсь, сейчас будет немножко больно, постарайтесь замереть..."»

Врач вырвал у кого-то пару зубов, небрежно бросив их на пол. Затем приступил к обработке сломанной руки.

Его нельзя обвинить в том, что он плохо работает, думала Нелл. Все дело в его манерах, они совсем не вяжутся с привычным представлением о враче. Что бы он ни делал, сестра Маргарет помогала ему, хихикая над каждой шуткой, которую он соизволял произнести. Нелл он вообще не замечал.

Наконец приемный час истек. Нелл была счастлива Она робко попрощалась с сестрой Маргарет.

— Понравилось? — спросила сестра со зловещей ухмылкой.

— Боюсь, я ничего в этом не смыслю, — призналась Нелл.

— А разве могло быть иначе? — бросила сестра Маргарет. — В Красном Кресте нет профессионалов. Но все они считают, что знают все на свете. Ладно, может, в следующий раз ты уже не будешь такой неуклюжей!

Вот таким был первый день работы в больнице.

Конечно, со временем все перестало казаться настолько страшным. Сестра Маргарет несколько смягчилась, ее реплики перестали звучать так обидно. Иногда она даже отвечала на вопросы.

— А ты не такая тупица, как остальные, — как-то заметила она.

Нелл, со своей стороны, поражалась, какое количество сложнейшей работы удается выполнять сестре Маргарет за короткое время И она начинала понемногу понимать, что сестра имела в виду, говоря о профессионализме.

Что поражало Нелл больше всего, так это количество самых разных заболеваний ног, похожих одно на другое. Она спросила об этом сестру Маргарет.

— С этим ничего нельзя поделать, — ответила та. — Это наследственное, в большинстве случаев. Плохая кровь. Этого не исправишь.

Нелл, кроме того, была потрясена мужеством бедных людей. Они не жаловались. Они приходили, лечились, перенося страшную боль, а потом пешком отправлялись домой без лишних слов.

Дома Нелл их тоже навещала Они с Мэри Карднер взяли на себя часть адресов, которые обходила районная медсестра Они мыли женщин, прикованных к постели, ухаживали за теми, кому трудно было ходить из-за пораженных недугом ног, время от времени помогали с грудными детьми матерям, которые ослабели из-за болезни. Жилища этих людей поражали теснотой, окна в них не открывались, комнаты были забиты до отказа вещами, от которых владельцы не могли отказаться. Духота в них казалась невыносимой.

Но самый страшный шок Нелл пережила через две недели после начала работы, когда они обнаружили одного из лежачих больных мертвым и вынуждены были вынести его из дома. В отличие от Мэри Карднер, которая оставалась веселой, несмотря ни на что, Нелл чувствовала, что едва сможет это пережить.

Районная сестра поблагодарила их.

— Вы молодцы. Вы действительно мне помогаете.

Домой они возвращались, сияя от счастья. Никогда в жизни Нелл не получала такого удовольствия от горячей ванны со щедрой порцией ароматической соли.

Пришли две открытки от Вернона. Всего несколько слов — он в порядке, все прекрасно. Нелл писала ему каждый день обо всем, что с ней происходит, стараясь сделать свой рассказ как можно увлекательнее. Он ей ответил:

Однажды утром Нелл позвонила миссис Куртис.

— Миссис Дейер, освободилась вакансия санитарки. Работа во второй половине дня. Приходите в госпиталь к половине третьего.

Городскую ратушу Уилтсбери переоборудовали под госпиталь. Это было большое новое здание на соборной площади, венчающееся высоким шпилем. У входа Нелл встретил красивый молодой человек в медалях с протезом вместо ноги и любезно сказал:

— Вам нужно в другую дверь, мисс. Персонал пользуется служебным входом. Вот служитель покажет вам, куда нужно пройти.

Тщедушный служитель провел ее вниз по ступенькам, через подобие мрачного склепа, в котором пожилые женщины в форме сестер Красного Креста сидели перед кучами больничных рубах, заметно дрожа от холода и кутаясь в теплые шали, затем через выложенные камнем коридоры, и наконец привел в темную комнату на цокольном этаже, где их встретила мисс Кертейн, главная больничная сестра. Это была высокая стройная женщина с очаровательными манерами и мечтательным выражение благородного лица, которое могло принадлежать герцогине.

Нелл объяснили, в чем будут заключаться ее обязанности. Ей предстояла тяжелая, но не слишком сложная работа Сначала вымыть определенное количество каменных коридоров и лестниц. Затем накрыть чай для медсестер, помочь за чаем, затем все убрать. После этого санитарки сами могли попить чаю. Далее все то же следовало проделать с ужином.

Нелл быстро втянулась в работу. Камнем преткновения в новой жизни стала, во-первых, война с кухней, во-вторых — умение правильно заварить чай для каждой сестры.

Медсестры садились за длинный стол в ряд, они всегда приходили невероятно голодными, и еда заканчивалась еще до того, как последние три успевали присесть. Тогда приходилось звонить на кухню и выслушивать резкий ответ, что наверх отправляли столько еды, сколько следует — по три куска хлеба с маслом на каждую. Кто-то, видимо, съел больше, чем положено. Сестры громко возмущались. Они свободно общались между собой, называя друг друга по фамилиям или давая ласковые прозвища

— Не ела я твоего хлеба, Джонс! Неужели я могла бы так поступить?

— Они всегда присылают меньше, чем надо.

— Но послушайте, Кэтфорд должна что-нибудь съесть, у нее операция через полчаса.

— Поторапливайся, Пышка, нам еще чистить целую гору макинтошей.

Совсем иначе вели себя старшие сестры за другим столом в противоположном конце зала. Здесь беседы велись сдержанно, холодным шепотом. Перед каждой сестрой стоял маленький коричневый чайничек с чаем. В обязанности Нелл входило знать, насколько крепким он должен быть у каждой сестры. Именно крепким! Подать слабо заваренный чай значило раз и навсегда впасть в немилость.

Шептались, не умолкая.

— Я ей сказала; •« Естественно, случаям, требующим хирургического вмешательства, внимание уделяется в первую очередь».

— Я только сделала замечание, вот и все.

— Вечно она лезет вперед.

— Можете себе представить, она забыла полотенце для доктора

— Утром я сказала доктору...

— Я сделала замечание сиделке...

Эта фраза повторялась снова и снова «Я сделала замечание». Нелл постепенно начала прислушиваться. Но стоило ей подойти к столу чуть поближе, как разговоры стихали, сестры поглядывали на нее с подозрением. Их беседы держались в тайне. Очень церемонно они ухаживали друг за другом.

— Не желаете ли попробовать мой чай, сестра Вестхевен? У меня еще целый чайник.

— Не согласились бы вы съесть кусочек сахара, сестра Карр?

— Прошу меня извинить.

Едва Нелл освоилась в атмосфере госпиталя, поняла, откуда здесь берутся вражда, ревность, интриги, только стала разбираться в сотне с половиной подводных течений, как ее повысили до ранга младшей медсестры. Они работали в паре с Глэдис Поттс, миниатюрным веселым созданием, девушкой умной, но ленивой. Обе они подчинялись сестре Вестхевен, высокой худой женщине с постоянно недовольным выражением лица. Когда Нелл впервые увидела ее, сердце у нее екнуло, но позже она Поняла, что ей повезло. Из всех сестер, работающих в госпитале, сестра Вестхевен была лучшей наставницей.

Всего дипломированных старших сестер было пять. Полная и веселая сестра Карр нравилась мужчинам. Она всегда подолгу шутила и смеялась с ними, а потом не успевала переодеть больных и начинала суетиться. Она называла помощниц «дорогуша», ласково их подбадривала, но характер ее не отличался постоянством. Она не могла похвастаться пунктуальностью, а когда все начинало идти наперекосяк, виноватой оказывалась «дорогуша». Работать с ней было сущим кошмаром.

Сестра Баренс была невыносима. Так считали все. Она кричала на санитарок и ругалась с утра до ночи, ненавидела младших сестер и не скрывала этого. «Я отучу их задирать нос, считая, будто они все знают!» — постоянно приговаривала она. Но если отбросить издевки, она была хорошей сестрой, и некоторым девушкам нравилось работать под ее началом, несмотря на ее острый язык.

Сестра Данлоп избегала работы. Она была добра и спокойна, но патологически ленива. Она выпивала как можно больше чая, а работала как можно меньше.

Сестра Норрис работала операционной медсестрой. Она знала свое дело, красила губы и держалась с подчиненными холодно.

Таким образом, сестра Вестхевен оказалась лучшей сестрой в госпитале. Она прекрасно выполняла свои обязанности и справедливо оценивала работу помощниц. Если они подавали надежды, она была с ними дружелюбна и ласкова Если она считала их дурами, им оставалось влачить жалкое существование.

На четвертый день работы она сказала Нелл:

— Сперва я подумала, что от вас будет мало толку, сестра Но у вас большой потенциал.

К тому моменту Нелл уже настолько привязалась к работе, что, возвращаясь домой, чуть ли не пела от счастья.

Мало-помалу она втянулась в повседневную рутину. Поначалу у нее все обрывалось внутри при виде раненых. Первый обход, на котором она ассистировала, показался ей невероятно тяжелым. Те, кому нужна была помощь, «звали сестричку» так жалобно. Но вскоре она к этому привыкла. Кровь, раненые, их страдания — все это повторялось каждый день.

Больные любили Нелл. После обеда, когда работы было не так много, она писала письма под их диктовку, приносила книги поинтереснее из шкафа в конце коридора, слушала рассказы раненых об их семьях и возлюбленных. Так же, как и другие медсестры, она старалась защитить их от глупости и жестокости так называемых доброжелателей.

В дни посещений в госпиталь приходили патриотически настроенные пожилые дамы. Они присаживались у постели больных и изо всех сил старались взбодрить «наших храбрых солдат».

Но в основном это были разговоры типа:

— Думаю, вам поскорее хочется вернуться обратно на фронт?

— Да, мэм.

При этом дамы явно чувствовали себя ангелами, спустившимися на землю.

Время от времени в госпитале устраивались концерты. Некоторые удавалось хорошо подготовить, они проходили успешно. Другие... Их организовывала Филлис Дикон, работавшая в соседней с Нелл палате. Она просто объявляла;

— Каждый, кто считает, что умеет петь, но у кого не было шанса попробовать, может сделать это сегодня!

Еще приходили священники. Никогда раньше Нелл не доводилось видеть столько священников. Иные действительно приносили пользу. Они были добры, относились к раненым с пониманием и сочувствием, умели найти нужные слова и без надобности не говорили о религии. Но встречалось и множество других.

— Сестричка!

Нелл остановилась в проходе между кроватями, которые судорожно перестилала после замечания старшей сестры: «У вас кровати застелены неровно. Кровать номер семь топорщится, это бросается в глаза».

— Я слушаю.

— Сестричка, помыла бы ты меня сейчас!

Нелл удивилась необычной просьбе.

— Но ведь нет еще даже половины седьмого.

— Это из-за падре. Он должен прийти укреплять мою веру. Он уже вот-вот появится.

Нелл стало жаль солдата. Когда его преподобие каноник Эдгертон вошел в палату, он обнаружил своего новообращенного закрытым ширмой, возле которой стояли тазы с водой.

— Спасибо, сестричка, — прохрипел больной. — Ведь это не по-христиански — приставать со своими разговорами к человеку, который не может подняться и уйти.

Мыть, мыть... Все время приходилось кого-нибудь или что-нибудь мыть. Мыть больных, мыть полы в отделении, а если все было вымыто, то в любое время дня и ночи ждали горы макинтошей, которые надо было вычистить.

И вечный порядок.

— Сестра, ваши кровати! У номера девять спадает покрывало! Номер два сбил простыни! Что подумает доктор?

Доктор — доктор — доктор... Утром, днем и вечером — доктор! Доктор был Богом. Для младшей медсестры заговорить с доктором значило совершить святотатство и навлечь на себя гром и молнии со стороны старшей медсестры. Некоторые девушки наивно обижались. Многие из них были сами родом из Уилтсбери и лично знали врачей — знали их как обыкновенных людей. Они радостно здоровались с ними по утрам, но вскоре вспоминали, что ведут себя как выскочки, пытаясь «быть у всех на виду». Так, Мэри Карднер повела себя как выскочка, когда подала доктору ножницы, которые всегда держала при себе. Сестра потом долго объясняла ей, какое преступление она совершила, и закончила свою обвинительную речь словами:

— Вы, конечно, должны были отдать ножницы, но не так! Видя, что у вас есть то, что нужно доктору, вам следовало шепотом сказать мне: «Сестра, вам нужно вот это?» А я бы уже забрала ножницы и передала их сама Против этого никто бы не возражал.

От слова «доктор» можно было устать. Все, что говорила сестра, сопровождалось этим словом, даже когда она разговаривала с ним самим.

— Да, доктор.

— Сегодня утром — сто два, доктор.

— Не думаю, доктор.

— Простите, доктор? Я не совсем вас поняла.

— Сестра, передайте полотенце для доктора.

И нужно было стоять рядом и держать полотенце наготове, торжественно замерев. А когда доктор вытирал свои священные руки и бросал полотенце на пол, следовало тихонько подобрать его и незаметно унести.

Полить воду доктору на руки, подать доктору мыло и наконец получить команду:

— Сестра, откройте доктору дверь.

— Больше всего я боюсь, что потом мы не сможем отвыкнуть от этого, — возмущалась Филлис Дикон. — Я никогда больше не смогу относиться к врачам так, как прежде. Даже самому захудалому докторишке, который придет к нам обедать, я буду стараться услужить и кинусь открывать перед ним дверь. Я знаю, что так оно и будет!

В госпитале царила атмосфера товарищества. Классовые различия остались в прошлом. Дочь священника, дочь мясника, миссис Манфред, жена помощника драпировщика, и Филлис Дикон, дочь барона, — все они называли друг друга просто по фамилиям и одинаково интересовались «что будет на ужин и хватит ли на всех». Естественно, не обходилось без происшествий. Хохотушка Глэдис Поттс была поймана на том, что не раз пробиралась в столовую раньше других и успевала стащить лишний кусок хлеба с маслом, а то и лишнюю порцию риса

— Знаете, — говорила Филлис Дикон, — я теперь хорошо понимаю слуг. Мы привыкли говорить о том, что они думают только о еде, а теперь и с нами происходит то же самое. Только этим и живешь. Вчера вечером я чуть не заплакала, когда мне не хватило яичницы!

— Они не должны готовить яичницу, — возмутилась Мэри Карднер. — Яйца нужно варить, чтобы каждое было видно, а отличницы некоторые бессовестные всегда могут отхватить больше, чем положено, — и она многозначительно посмотрела на Глэдис Поттс, которая нервно засмеялась и удалилась из комнаты.

— Эта девушка — бездельница, — сказала Филлис Дикон. — Она вечно что-то придумывает, когда надо мыть больных. И подлизывается к сестрам. С Вестхевен, правда, это не проходит. Вестхевен справедливая. А вот малышке Карр она пудрила мозга до тех пор, пока не получила всю самую легкую работу.

Девушки не любили Поттс. Иногда они безуспешно пытались оставить ей самую неприятную работу, но Поттс была хитрее них. Только изобретательная Дикон могла с ней потягаться.

Некоторым врачам не чужда была зависть. Все они, естественно, хотели оперировать, искали интересные случаи, и их раздражало то, что раненых распределяли по отделениям.

Нелл потребовалось не так много времени, чтобы запомнить всех врачей и даже разобраться в их характерах. Доктор Ланг был высоким, сутулым мужчиной, небрежно одетым, с длинными нервными пальцами. Он считался лучшим хирургом в больнице, был остер на язык, безжалостен в суждениях, но умен. Сестры его обожали.

Доктор Уилбрахам имел большую практику в Уилтсбери. Большой и румяный, он был милейшим человеком, когда дела шли хорошо, но если что-то не ладилось, превращался в капризного ребенка. Когда он уставал, то становился очень груб, и Нелл его ненавидела.

Доктор Медоуз был спокойным расторопным терапевтом. Он не стремился делать операции и каждому случаю уделял равное внимание. Доктор Медоуз вежливо разговаривал с младшими медсестрами и не имел привычки бросать на пол полотенца.

Доктора Бари не считали хорошим врачом, но сам он был уверен, что знает все на свете. Он постоянно стремился испробовать самые новые методы лечения и никогда не наблюдал пациента более двух дней. Если кто-то из его больных умирал, говорили: «Вы так же удивлены, как доктор Бари?»

Молодого доктора Кина перевели с фронта по инвалидности. Вчерашний студент-медик, он был преисполнен сознанием собственной значимости. Однажды он снизошел до беседы с младшими медсестрами, объясняя им важность прошедшей операции. Нелл сказала сестре Вестхевен:

— А я и не знала, что оперировал доктор Кин. Я думала, это был доктор Ланг.

На что сестра Вестхевен сурово заметила;

— Доктор Кин только держал ногу.

Поначалу операции были для Нелл сущим адом. На первой, которую она посетила, пол закачался у нее под ногами, и одна из младших сестер вывела ее из операционной. После этого Нелл не смела взглянуть на старшую сестру, но та проявила неожиданную чуткость.

— Это все из-за духоты и из-за запаха эфира, — успокоила она Нелл. — В следующий раз сходите на несложную операцию. Постепенно вы привыкнете.

В следующий раз Нелл почувствовала дурноту, но не ушла; еще через раз ощутила лишь легкое недомогание, а впоследствии и это прошло.

Пару раз ее оставляли помогать операционной медсестре убирать кабинет после продолжительной операции. Помещение напоминало бойню, повсюду виднелась кровь. Операционной медсестре было всего восемнадцать, она казалась совсем еще девочкой, но такой решительной! Она призналась Нелл, что поначалу ненавидела все это.

— Моей первой операцией, — сказала она, — была ампутация ноги. Когда все закончилось, сестра ушла, оставив меня убираться. Мне пришлось взять эту ногу и самой отнести ее в печь. Это было ужасно.

В свободные от работы дни Нелл отправлялась на чай к знакомым. Некоторые из них, добрые пожилые дамы, окружали ее сантиментами, повторяя, что она просто прелесть.

— Вы ведь не работаете по воскресеньям, дорогая? Да неужели? Но как же так, ведь это несправедливо! Воскресенье должно быть выходным днем.

Нелл мягко объясняла, что по воскресеньям солдат надо мыть и кормить точно так же, как и в любой другой день. Дамы признавали это, но в глубине души продолжали считать, что работа должна быть более тщательно организована. Также их очень огорчало, что Нелл приходится одной возвращаться домой по ночам.

С другими было еще сложнее.

— Эти больничные сестры позволяют себе много лишнего, отдавая бесконечные приказы и распоряжения. Лично я не намерена сносить их оскорбления! Я готова на все, чтобы помочь в этой ужасной войне, но я не позволю, чтобы мне дерзили. Я так и сказала миссис Куртис, и она согласилась, что мне лучше не работать в госпитале.

Этим дамам Нелл даже ничего не объясняла

Именно в это время в Англию стали проникать слухи про -«русских». Все их видели — или если не видели сами, то видел двоюродный брат повара, что практически одно и то же. Слухи не утихали — так это было интересно.

Одна из старых дам, посещавших госпиталь, отвела Нелл в сторонку.

— Дорогая, — сказала она — Не верьте тому, что говорят. Это правда, но не в том смысле, в каком кажется.

Нелл вопросительно взглянула на нее.

— Яйца! — пикантным шепотом сообщила дама. — Русские яйца! Несколько миллионов яиц — чтобы спасти нас от голода..

Обо всем этом Нелл писала Вернону. Она чувствовала себя оторванной от него, одинокой. Его письма были, естественно, лаконичными и сжатыми. Ему не нравилось то, что она работает в госпитале. Он все настоятельнее рекомендовал ей поехать в Лондон и отвлечься...

Странные люди мужчины, думала Нелл. Как будто не понимают. Ей претила сама мысль быть одной из тех многочисленных девушек, которые -«берегут себя для своих мальчиков». Как же быстро рвется связь между людьми, когда они занимаются разными вещами! Она не могла разделить интересы Вернона, а он не мог разделить ее.

Первая мучительная боль разлуки, когда она была уверена, что его убьют, осталась позади. Она перешла в ожидание, знакомое всем женам военных. Прошло уже четыре месяца, а его даже не ранило. И не ранит. Все будет хорошо.

Через пять месяцев после отъезда он сообщил, что получает увольнение. Сердце Нелл готово было остановиться. Она была так рада! Она отправилась к руководству госпиталя и получила отпуск.

Нелл ехала в Лондон, чувствуя себя странно в обычной одежде. Первое увольнение!

Это было наяву! Поезд с военными, прибывшими в увольнение, подошел к платформе, из него хлынули солдаты. Нелл увидела его. Он был здесь. Они встретились. Ни он, ни она не могли произнести ни слова. Он неистово сжал ее руку. Только теперь она поняла, как боялась все это время...

Пять дней промелькнули как вспышка. Как безумный, исступленный сон. Она обожала Вернона, он обожал ее, но в чем-то они не понимали друг друга. Он едва не выходил из себя, если она заговаривала о Франции. Все в порядке — все в полном порядке. По этому поводу можно шутить, но не стоит воспринимать все так серьезно.

— Ради Бога, Нелл, не преувеличивай так сильно. Это ужасно — приехать домой и смотреть на грустные лица. И не надо всей этой сентиментальной болтовни по поводу наших храбрых солдат, которые отдают свои жизни и так далее. Меня тошнит от таких разговоров. Давай возьмем билеты еще на одно шоу...

Ее тревожила эта бесчувственность — казалось ужасным, что ко всему можно относиться с такой легкостью. Когда он спросил ее, чем она занималась, она смогла лишь рассказать о больничных новостях, и это ему не понравилось. Он умолял ее бросить работу.

— Ухаживать за больными — это же такая грязь! Не могу даже думать о том, что ты этим занимаешься.

Нелл чувствовала себя так, как будто на нее вылили ведро холодной воды, как будто она в чем-то провинилась. Потом одергивала себя. Они вместе! Что может быть важнее этого?

Они проводили время бурно и весело. Вечером шли на шоу, каждую ночь танцевали. Днем ходили по магазинам, и Вернон покупал Нелл все, что ему нравилось. Они отправились в дорогое французское ателье, сидели и смотрели, как перед ними проплывают воздушные молодые герцогини в шепоте шелков, и Вернон выбрал самое дорогое платье. Какими страшно безнравственными, но счастливыми чувствовали они себя в тот вечер, когда Нелл его надела!

Потом Нелл сказала Вернону, что он обязан навестить мать. Он был против.

— Дорогая, но я не хочу! У нас так мало драгоценного времени! Я не могу упустить ни минуты.

Нелл умоляла. Мира будет ужасно обижена и расстроена

— Хорошо, тогда поехали со мной.

— Нет, это будет уже совсем не то.

В конце концов он отправился ненадолго в Бирмингем. Мира устроила страшный переполох по поводу его приезда — обрушила на него поток так называемых «слез гордости и счастья» — и повела смотреть «Бентс». Вернон вернулся, весь кипя.

— Ты бессердечное существо, Нелл. Мы потеряли целый день! Боже, как меня обслюнявили!

Но как только он это произнес, он устыдился самого себя. Ну почему он не может любить свою мать? Почему каждый раз ей удается настроить его против себя, какими бы твердыми ни были его намерения? Он обнял Нелл.

— Я не это имел в виду. Я рад, что ты заставила меня поехать. Нелл, что ты за чудо! Ты никогда не думаешь о себе. Как хорошо снова быть с тобой! Ты не представляешь...

Она надела французское платье, и они отправились ужинать с полным ощущением того, что они — послушные дети, заслужившие подарок.

Они почти закончили ужин, когда Нелл вдруг заметила, как изменилось у Вернона лицо. Оно застыло с выражением тревоги.

— Что случилось?

— Ничего, — быстро ответил он.

Но она обернулась. За маленьким столиком у стены сидела Джейн. На какой-то момент словно холодная рука легла на сердце Нелл. Потом она непринужденно сказала:

— Да это же Джейн! Пойдем поговорим с ней.

— Нет, я бы предпочел не подходить. — Она была поражена, как горячо он это произнес. Он заметил это и продолжил: — Я идиот, дорогая, но я хочу быть с тобой и только с тобой. Чтобы никто больше не вмешивался. Ты уже закончила? Тогда пойдем. Я не хочу пропустить начало пьесы.

Они расплатились и направились к выходу. Джейн небрежно им кивнула, и Нелл помахала ей рукой. В театр они приехали на десять минут раньше.

Позже, когда Нелл спускала платье с белоснежных плеч, Вернон неожиданно спросил:

— Как ты думаешь, Нелл, когда-нибудь я буду снова писать музыку?

— Конечно. Почему ты в этом сомневаешься?

— Не знаю, не знаю! Мне кажется, я не хочу.

Она удивленно посмотрела на него. Он сидел в кресле, уставившись в пустоту.

— Мне казалось, это все, что тебе нужно.

— Нужно — нужно — это ничего не объясняет. Не имеет никакого значения, что тебе нужно. Это то, от чего нельзя избавиться — то, что тебя не отпускает — преследует — как лицо, которое хочешь забыть, но продолжаешь видеть...

— Вернон, милый, не надо...

Она подошла к нему и опустилась рядом. Он судорожно притянул ее к себе.

— Нелл — любимая моя — только ты мне нужна... Поцелуй меня...

Но он тут же вернулся к тому, о чем говорил. Он ни с того ни с сего сказал, что ружейные выстрелы составляют узор. Музыкальный узор. Он складывается из звуков, которые раздаются при выстрелах. Наверное, это звучит глупо, но ему это совершенно ясно.

А потом еще, минуту спустя:

— Если б только можно было выразить это правильно!

Нелл тихонько отстранилась от него. Она словно бросила вызов сопернику. Никогда не признавая это в открытую, она всегда опасалась музыки Вернона. Если бы только это не значило для него так много!

И сегодня, что бы там ни было, она одержала победу. Он привлек ее обратно, прижимая к себе все сильнее, осыпая поцелуями...

Но позже, когда Нелл уснула, Вернон продолжал лежать с открытыми глазами, вглядываясь в темноту, и против воли видел лицо Джейн, изгиб ее тела в облегающем бледно-зеленом платье на фоне малиновых портьер ресторана.

И едва слышно выдохнул:

— Чтоб тебя...

Но он знал, от Джейн так легко не избавиться. Лучше б он не встречал ее сегодня! Что же в ней такого, что так чертовски тревожит?

На следующий день он забыл о ней. Это был их с Нелл последний день.

Все закончилось слишком быстро.

Кончился сон — настало пробужденье. Нелл вновь оказалась в госпитале. Ей показалось, что она и не уезжала. Она в отчаянии ждала почту — первое письмо от Вернона. Оно пришло — более страстное, более пылкое, чем обычно — как будто он забыл о цензуре. Нелл носила его на сердце, и несмываемые чернила отпечатались у нее на коже. Она написала ему об этом.

Жизнь шла свои чередом. Доктор Ланг уехал на фронт, его заменил пожилой врач с бородой, который приговаривал: «Благодарю, сестра, благодарю» каждый раз, когда ему подавали полотенце или белый халат. Время тянулось медленно, большинство коек пустовало, и это вынужденное бездействие утомляло Нелл больше, чем работа

Однажды, к ее великому удивлению и радости, приехал Себастиан. Он прибыл в увольнение и заглянул ее проведать, как и обещал Вернону.

— Так ты его видел?!

Себастиан ответил утвердительно: его взвод только что сменился со взводом Вернона

— И как он — в порядке?

— Да-да, в полном порядке.

То, кокон это сказал, встревожило Нелл. Пришлось поднажать на Себастиана, и он нахмурился, не зная, что ответить.

— Нелл, это трудно объяснить. Вернон — странный малый, всегда таким был. Он убегает от реальности.

Себастиан предупредил гневный возглас, готовый сорваться с ее губ.

— Я имею в виду совершенно не то, что ты подумала Не то, что он боится. Ему чертовски повезло, он вообще не знает, что такое страх. Я ему завидую. Но дело не в этом. Дело во всей этой кошмарной жизни. Грязь, кровь, мерзость, шум — и шум более всего! Шум, методично повторяющийся в одно и то же время. Даже меня это сводит с ума — что же должен чувствовать Вернон?

— Но что ты имел в виду, когда говорил, что он убегает от реальности?

— Да то, что он не видит того, что происходит. Он боится сильных переживаний, поэтому делает вид, что для них нет повода. Если б он только признал, как я, что война — это мерзость и грязь, все было бы в порядке. Но он словно повторяет ту историю с роялем — он не хочет взглянуть на происходящее прямо и честно. А нет ничего хуже, чем говорить «этого просто не существует», когда оно действительно существует] Но он всегда так. И сейчас он в прекрасном настроении — он всем доволен — а это противоестественно. Я боюсь за.. Да я и сам не знаю, чего боюсь! Но зато я точно знаю, что нет ничего хуже, чем обманывать себя. Вернон — музыкант, и нервы у него — как у любого музыканта. Самое худшее — то, что он сам себя не знает. И никогда не знал.

Нелл разволновалась.

— Себастиан, чем же это может обернуться?

— Возможно, вообще ничем. Я бы мечтал, чтобы Вернон получил легкое и наименее болезненное ранение и вернулся с фронта лечиться.

— Я бы тоже очень этого хотела

— Нелл, бедняжка. Как, должно быть, все это тяжело. Хорошо, что я не женат.

— А если бы ты был женат... — Нелл запнулась, но продолжила — Ты хотел бы, чтобы твоя жена работала в госпитале, или было бы лучше, чтоб она просто сидела дома?

— Рано или поздно все начнут работать. Я бы советовал сделать это как можно скорее.

— А Вернон против того, что я работаю.

— Это еще одна попытка бегства от действительности — плюс реакционный дух, который он унаследовал и никогда не изживет. Рано или поздно ему придется признать тот факт, что женщины могут работать, но в душе он никогда не смирится с этим.

Нелл вздохнула.

— Как меня все это тревожит!

— Знаю. А я еще добавил тебе повод для переживаний. Но я очень люблю Вернона, он — мой единственный друг. И я решил, что, если поделюсь с тобой, ты сможешь убедить его — как бы это сказать — открыться, дать себе волю — хотя бы с тобой. Но, возможно, с тобой он и так более откровенен?

Нелл помотала головой.

— Он только шутит, когда разговор заходит о войне.

Себастиан присвистнул.

— Ладно, при следующей встрече добейся от него хоть слова, растормоши его.

Внезапно Нелл резко спросила:

— Ты думаешь, с Джейн он был бы более откровенен?

— С Джейн? — Себастиан сильно смутился. — Не знаю. Возможно. Это зависит от многих вещей.

— Но ты ведь об этом подумал! Почему? Скажи мне, почему? Она более чуткая, да?

— О Боже, конечно, нет! Джейн нельзя назвать чуткой в прямом смысле этого слова. Скорее, она — провокатор. Она раздражает тебя — и правда выскакивает наружу. Она заставляет тебя показаться с той стороны, которую ты хотел бы спрятать. Никто лучше Джейн не умеет выбить из седла..

— Она имеет большое влияние на Вернона?

— Нет, я бы не сказал. А если даже я ошибаюсь, это уже не имеет значения. Две недели назад она отправилась добровольцем в Сербию.

— Вот как! — Нелл глубоко вздохнула и улыбнулась. Почему-то ей стало легче.

Раньше он никогда так не писал. Она положила письмо туда же, что и предыдущее.

В тот день в госпитале она была рассеянна, все забывала. Пациенты это заметили и стали над ней подшучивать:

— Сестра грезит наяву, — поддразнивали они. Она смеялась в ответ.

Каким прекрасным, каким необыкновенно прекрасным было это ощущение — быть любимой. Сестра Вестхевен была не в настроении, Поттс ленилась больше обыкновенного, но какое это имело значение? Никакого.

Даже массивной сестре Дженкинс, пришедшей на ночное дежурство в мрачном, как всегда, настроении, не удалось заразить Нелл своим унынием.

— Надо же, — говорила сестра Дженкинс, надевая нарукавники и поправляя воротничок, сдавивший тройной подбородок, — третий номер жив? Удивительно. Я не думала, что он протянет еще день. Значит, умрет завтра, бедолага. (Сестра Дженкинс все время предсказывала, что пациент умрет завтра, и тот факт, что ее прогнозы не сбываются, почему-то не прибавлял ей оптимизма.) Не нравится мне, как выглядит восемнадцатый — последняя операция была совершенно бесполезна. У восьмого скоро наступит ухудшение, если я не ошибаюсь. Я сказала об этом доктору, но он меня не слушает. А что это вы, сестра, стоите здесь? — неожиданно грубо добавила она — Нет никакой необходимости задерживаться. Закончили — уходите.

Нелл приняла это милостивое разрешение удалиться. Она прекрасно знала, что, если бы не задержалась, сестра Дженкинс сказала бы:

— Что это она так торопится — не может задержаться даже на минуту сверх нормы?

Дорога домой занимала у нее двадцать минут. Ночь была звездной и ясной, Нелл с удовольствием шла пешком. Если б только Вернон мог идти рядом!

Она тихонько открыла дом своим ключом. Хозяйка всегда ложилась спать рано. В прихожей на подносе лежал оранжевый конверт.

Она все поняла..

Она сказала себе, что это неправда, что это не может быть правдой, что он всего лишь ранен — конечно, он всего лишь ранен... Но она уже знала, что это не так.

Ей вспомнилась фраза из письма, которое она получила сегодня утром:

«Нелл, сокровище мое, я не верю в то, что меня убьют, но если бы это случилось — какая разница? Нам было дано так много!»

Он никогда не писал так раньше... Значит, он знал заранее, он предчувствовал. Так бывает с тонко чувствующими людьми.

Она стояла замерев, сжимая в руке телеграмму. Вернон — ее возлюбленный, ее муж... Она стояла еще долго...

Наконец вскрыла конверт и прочла телеграмму, в которой говорилось, что, к великому прискорбию, лейтенант Вернон Дейер убит в бою.

Глава 3

Заупокойная служба по Вернону Дейеру проходила в старой церкви деревни Абботсфорд. Его отца в свое время отпевали там же. Двум последним Дейерам не суждено было лежать в фамильном склепе. Один остался в Южной Африке, другой — во Франции.

В памяти Нелл этот день оказался словно заслоненным монументальной фигурой миссис Левинн, затмевавшей собой все остальное. Сама Нелл вынуждена была кусать губы, чтобы не забиться в истерике от смеха — так нелепо было все происходящее, так не вязалось с Верноном.

Ее мать тоже присутствовала, элегантная и чужая; дядя Сидней был одет в черный костюм и с трудом удерживался от того, чтобы не звенеть монетками в кармане и сохранять траурное выражение лица. Мира Дейер, в густой вуали, безостановочно рыдала. Но царила над всем происходящим миссис Левинн. После службы она тоже пришла в гостиницу, очевидно, относя себя к членам семьи.

— Бедный мальчик — наш бедный храбрый мальчик! Он всегда был для меня как второй сын!

Она была искренне расстроена Слезы градом катились на черный лиф ее платья. Она погладила Миру по плечу.

— Ну-ну, дорогая, не надо так убиваться. Право, не надо. Это наш долг, наш общий долг — держаться. Вы подарили его стране. Вы не могли бы сделать большего. С вами Нелл — она сохраняет твердость духа

— Самое дорогое, что у меня было, — всхлипывала Мира — Сперва муж, теперь сын. Ничего не осталось.

Она уставилась в пространство невидящим взглядом, в ее заплаканных глазах застыло исступленное выражение утраты.

— Он был лучшим сыном на свете — мы были самыми близкими людьми друг для друга — Она схватила миссис Левинн за руку: — Вы поймете, что я чувствую сейчас, если Себастиан тоже...

По лицу миссис Левинн пробежала тень ужаса Она сжала руки.

— Я вижу, для нас принесли бутерброды и немного портвейна, — сказал дядя Сидней, стараясь сменить тему разговора — Очень кстати. Очень кстати. Мира, дорогая, может, выпьешь капельку портвейна? Ты столько пережила, тебе не помешает немного расслабиться.

Мира отмахнулась от вина испуганным жестом. Дяде Сиднею дано было почувствовать, что он проявил бессердечность.

— Нам всем надо держаться, — сказал он. — Это наш долг.

Его рука нырнула в карман, и раздалось позвякивание монеток.

— Сид!

— Извини, Мира.

К горлу Нелл снова подкатил безудержный смех. Ей не хотелось плакать. Ей хотелось хохотать, хохотать, хохотать... Ужасно — чувствовать себя так.

— Мне кажется, все прошло хорошо, — сказал дядя Сидней. — Право, очень хорошо. И большинство сельских жителей тоже смогли присутствовать. Было бы неприятно бродить вокруг «Могучих Братьев», не правда ли? Хорошо, что мы получили утром письмо, предоставляющее имение в наше полное распоряжение на один день.

— Ненавижу это место, — безумно воскликнула Мира, — ненавижу и всегда ненавидела!

— Полагаю, Нелл, вы уже переговорили с юристом? Как я понял, Вернон составил очень простое завещание, уходя на фронт — он все оставил вам. В этом случае, аббатство «Могучие Братья» принадлежит теперь вам. Оно не закреплено за наследниками, да наследников из рода Дейеров и не осталось.

Нелл ответила:

— Спасибо, дядя Сидней. Я была у юриста Он очень любезно мне все объяснил.

— Это больше, чем обычно в состоянии сделать юристы. Как правило, они все усложняют, даже самое простое. Это не мое дело — давать вам советы, но мне также известно, что, кроме меня, в вашей семье нет мужчин, которые могли бы взять это на себя. Самое лучшее, что вы можете сделать с «Могучими Братьями» — это продать имение. Денег на его содержание нет. Вы понимаете?

Нелл понимала, и очень хорошо, к чему весь этот разговор. Дядя Сидней недвусмысленно давал понять, что ей не достанется ни цента из денег Бентов. Мира завещает все своей семье. Это, конечно, было так естественно. Ни на что другое Нелл и не рассчитывала.

Надо сказать, дядя Сидней сразу же задал Мире вопрос, не ждет ли Нелл ребенка. Мира сказала, что вряд ли. Дядя Сидней заметил, что неплохо было бы узнать наверняка. «Не знаю, что гласит закон, но на сегодняшний день, если бы ты умерла, завещав деньги Вернону, они перешли бы к ней. Зачем испытывать судьбу?»

Мира ответила со слезами в голосе, что это жестоко с его стороны — предполагать, что она умрет.

— Да ничего подобного! Вы, женщины, все одинаковы. Кэрри дулась целую неделю, когда я заставил ее написать завещание. Но мы же не хотим, чтобы деньги ушли из семьи.

Кроме того, он не хотел, чтобы их деньги достались Нелл. Он ее не любил, считая, что Нелл в свое время перешла дорогу Энид. И испытывал неприязнь к миссис Верекер, которой всегда удавалось вогнать его в жар, при ней он чувствовал себя неуклюжим и не знал, куда девать руки.

— Нелл, конечно, посоветуется с юристом, — слащаво заметила миссис Верекер.

— Не думайте, что я вмешиваюсь, — парировал дядя Сидней.

Нелл почувствовала острый укол сожаления. Если б только она ждала ребенка! Но Вернон так боялся за нее. «Любимая, тебе будет так тяжело, если меня убьют, а ты останешься с ребенком на руках, со всеми этими заботами, переживаниями и почти без денег! Кроме того — никто ведь не застрахован! — ты тоже можешь умереть. А я не могу рисковать тобой». И действительно, тогда казалось лучше и разумнее подождать.

Но сейчас ей было очень жаль. И мамины утешения казались холодными и жестокими.

— Нелл, ты ведь не ждешь ребенка? Что ж, могу честно сказать, я рада Ты, естественно, снова выйдешь замуж, и только к лучшему, что у тебя не будет лишней обузы.

В ответ на горячий протест миссис Верекер лишь улыбнулась.

— Мне не следовало заговаривать об этом прямо сейчас. Но ты еще очень молода Вернон и сам хотел бы видеть тебя счастливой.

Нелл подумала:

«Никогда! Она ничего не понимает!»

— Что поделать, что поделать, все в жизни так грустно, — говорил мистер Бент, незаметно протягивая руку за бутербродом. — Цвет нации погибает. Но, несмотря ни на что, я горжусь Англией! Я горжусь тем, что я — англичанин. И мне приятно думать, что и я вношу свою лепту здесь так же, как наши мальчики — на фронте. Через месяц мы вдвое увеличим производство взрывчатки. Будем работать в две смены. Да, я могу честно признаться, что горжусь «Бентс».

— Должно быть, это приносит хорошую прибыль, — сказала миссис Верекер.

— Я смотрю на это с других позиций, — заявил мистер Бент, — с позиции того, что я служу своей стране.

— Полагаю, мы все пытаемся внести свой вклад, — вступила миссис Левинн. — Я устраиваю рабочие собрания два раза в неделю, и мне небезразличны судьбы всех тех несчастных девушек, которым в войну надо воспитывать детей.

— Что тут скажешь, — произнес мистер Бент. — Мы не должны допускать слабости. Англия никогда не была слабой.

— Ну, в любом случае мы должны заботиться о детях, — заметила миссис Левинн и добавила: — Как дела у Джо? Я думала, сегодня она будет здесь.

И дядя Сидней, и Мира смутились. Было ясно, что это, так сказать, «деликатный предмет разговора». Они попытались замять эту тему, объяснив, что у Джо работа в Париже, тоже связанная с войной, она очень занята, ее не отпускают.

Мистер Бент взглянул на часы.

— Мира, до поезда осталось совсем немного. Мы должны уехать сегодня Кэрри, моя жена, очень плохо себя чувствует. Именно поэтому она не смогла присутствовать на службе. — Он вздохнул. — Странно, насколько и вправду к лучшему может оказаться все, что ни делается. Мы с женой так расстраивались, что у нас нет сына А оказывается, нас просто Бог поберег. Подумать страшно, что бы мы сейчас переживали. Да, пути Господни неисповедимы...

Когда миссис Верекер и Нелл распрощались с миссис Левинн, которая довезла их до Лондона на машине, миссис Верекер сказала:

— Единственное, на что я действительно надеюсь, Нелл, так это на то, что ты не сочтешь своим долгом часто общаться с родственниками мужа У меня нет слов, чтобы выразить, насколько отвратительным было зрелище того, как эта женщина упивалась горем. Она едва ли не радовалась происходящему, хотя, вероятно, и предпочла бы традиционный гроб.

— Но, мама — она и вправду несчастна Она очень любила Вернона. Она же сказала — у нее ничего не было дороже него.

— Это просто фраза, которую нравится произносить таким, как она, но которая для них ничего не значит. Ты же не хочешь сказать, что Вернон обожал свою мамочку. Да он ее еле терпел! Между ними не было ничего общего. Он был Дейер до мозга костей.

Этого Нелл не могла отрицать.

Она задержалась в квартире матери еще на три недели. Миссис Верекер вела себя доброжелательно и тактично, насколько это было возможно. Она никогда не отличалась чуткостью, но проявила уважение к горю дочери и не давила на нее. В практическом отношении она оставалась, как всегда, на высоте. У Нелл было назначено несколько встреч с юристами, и миссис Верекер присутствовала на всех.

«Могучие Братья» все еще сдавались внаем. Срок истекал к концу следующего года, и юрист настоятельно рекомендовал продать имение, а не продлевать аренду. К удивлению Нелл, миссис Верекер, казалось, была не согласна с такой точкой зрения. Она предлагала снова сдать «Могучие Братья», но на меньший срок.

— Так много может произойти за пару лет, — сказала она.

Мистер Флемминг посмотрел на нее испытующим взглядом и, казалось, уловил смысл этой фразы. На секунду его взгляд задержался на Нелл, казавшейся еще моложе и прекраснее в траурном платье.

— Как скажете, — согласился он. — Действительно, многое может измениться. В любом случае, решение должно быть принято только через год.

Дела были улажены, и Нелл вернулась в госпиталь в Уилтсбери. Она чувствовала, что там и только там сможет хоть как-то существовать. Миссис Верекер не возражала Она доверяла своей интуиции и вынашивала собственный план действий.

Через месяц после гибели Вернона Нелл вернулась на отделение. Никто не заговаривал с ней о произошедшем, и она была благодарна «Продолжать жить, как обычно» стало девизом этого времени.

И Нелл продолжала жить.

— Сестра Дейер, там вас кто-то спрашивает.

— Меня? — Нелл была удивлена

Должно быть, это Себастиан. Только он мог приехать сюда, чтобы повидаться с ней. Хочет она видеть его или нет? Она не знала точно.

Но, к ее величайшему изумлению, это оказался Джордж Четвинд. Он объяснил, что проезжал через Уилтсбери и решил остановиться навестить ее. Он надеялся, что она согласится пообедать с ним.

— Я думал, вы работаете во вторую смену, — объяснил он.

— Меня только вчера перевели на утро. Но я спрошу разрешения у старшей медсестры. Сейчас не так много работы.

Разрешение было получено, и уже через полчаса она сидела напротив Джорджа Четвинда в ресторане отеля «Кантри», перед ней дымился ростбиф, а вышколенный официант водружал на стол широкое блюдо с капустой.

— Это единственное овощное блюдо, которое подают в этом ресторане, — пояснил Четвинд.

Говорить с ним было интересно, и он ни разу не коснулся ее утраты. Смысл его речей сводился к тому, что он не мог припомнить решения более отважного, чем желание Нелл вернуться сюда и продолжать работать.

— Я не могу выразить словами, как вы, женщины, восхищаете меня. Со всем справляетесь, беретесь за любую работу. Без суеты, без показного героизма, просто делаете свое дело — так, как будто это само собой разумеется. Мне кажется, англичанки — особые женщины.

— Каждый должен что-то делать.

— Понимаю. Я знаю, что это за чувство. Лучше делать все, что угодно, чем сидеть сложа руки, так?

— Да.

Она была благодарна ему. Джордж всегда все понимал. Он рассказал ей, что через пару дней собирается в Сербию для организации помощи раненым.

— Честно говоря, — признался он, — я стыжусь того, что моя страна не вступает в войну. Но она вступит, я уверен. Это лишь вопрос времени. А пока мы делаем все, что можем, чтобы помочь перенести ужасы войны.

— Вы хорошо выглядите.

Он помолодел по сравнению с тем, каким она его помнила Он был хорошо одет, загорел, седина в волосах подчеркивала скорее его индивидуальность, чем возраст.

— Я и чувствую себя хорошо. Не перегружаюсь. Работа по оказанию помощи потребует много сил.

— Когда вы отбываете?

— Послезавтра — Он помолчал и произнес уже другим голосом: — Скажите — вам не было неприятно то, что я навестил вас здесь? У вас нет ощущения, что я бесцеремонно вторгаюсь в вашу жизнь?

— Нет... Нет. Это очень мило с вашей стороны. Особенно после того, как я... как я...

— Вы должны знать — я никогда не держал на вас зла. Мне нравится в вас то, что вы следуете велению сердца Вы любили его, а меня не любили. Но это не значит, что мы не можем остаться друзьями, не так ли?

Он был настолько дружелюбен, в нем не было ни капли сентиментальности, и Нелл радостно с ним согласилась.

Он сказал:

— Прекрасно. И вы позволите мне делать для вас то, что делал бы друг? Я имею в виду — помогать вам во всем?

Нелл ответила, что будет только признательна.

На том и порешили. Он отбыл на машине почти сразу же после обеда, пожав Нелл руку и выразив надежду, что они встретятся вновь через полгода и что она обязательно даст ему знать, если ей потребуется помощь.

Нелл обещала.

Зима выдалась тяжелой для Нелл. Она простудилась, не придала этому значения и в итоге проболела около недели. Болезнь отняла у нее последние силы, она была уже не в состоянии работать в госпитале, и миссис Верекер увезла ее в свою лондонскую квартиру. Там Нелл начала медленно поправляться.

Появились проблемы, связанные с «Могучими Братьями». В имении надо было заменить крышу, установить новые водопроводные трубы, починить ограду.

Впервые в жизни Нелл почувствовала, как владение собственностью может отразиться на кошельке. Расходы на ремонт многократно превысили сумму ренты, и миссис Верекер пришлось срочно спасать положение, чтобы Нелл окончательно не погрязла в долгах. Они ограничивали себя во всем, за исключением тех дней, когда надо было показаться в обществе и получить деньги в кредит. Миссис Верекер едва сводила концы с концами. Правда, ей бы и этого не удалось сделать, не играй она в бридж. Она была первоклассным игроком, и ее выигрыши приносили небольшой, но регулярный доход. Целыми днями она просиживала за игорным столом в клубе, который не был закрыт в дни войны.

Жизнь Нелл была печальна и скучна Озабоченная вечной проблемой, где бы достать денег, не настолько оправившаяся, чтобы найти новую работу, она целыми днями просиживала дома, предаваясь невеселым размышлениям. Бедность в сочетании с раем в шалаше — это было одно, но бедность без любви, которая меняла бы все — совсем другое. Иногда Нелл задавала себе вопрос, как же она сможет вынести эту однообразную жизнь, которая мрачно и сурово ждет ее впереди. У нее не было сил. У нее просто не было сил...

Мистер Флемминг стал торопить с решением по поводу «Могучих Братьев». Срок аренды истекал через пару месяцев. Надо было что-то делать. Он не мог обещать сдать поместье по более высокой цене. Никому были не нужны большие дома без центрального отопления и современных удобств. Он настоятельно рекомендовал Нелл продать имение.

Да, он прекрасно знает, насколько дорого было это место ее мужу. Но поскольку она вряд ли сможет когда-нибудь позволить себе жить там...

Нелл признавала, что его слова не лишены здравого смысла, но все же попросила еще немного времени, чтобы подумать. Она не хотела продавать имение, но не могла отделаться от мысли, что, отдав «Могучие Братья», избавится от тяжелейшей ноши. В один прекрасный день мистер Флемминг позвонил и сообщил, что нашел очень хорошего покупателя для «Могучих Братьев». Он назвал сумму, которая во много раз превышала ее и даже его ожидания. Он настойчиво советовал, не откладывая, принять это предложение.

Нелл еще с минуту поколебалась — и дала согласие.

Было невероятно, насколько ей сразу стало легче. Освободиться от этого тяжкого бремени! Вернона все равно уже не вернешь, а этот дом и земля — просто не нужны, если нет денег, чтобы привести их в божеский вид.

Ее не расстроило даже письмо Джо, которое пришло из Парижа.

Нелл подумала: «Джо ничего не понимает».

Она написала ответ:

Три дня спустя она получила письмо от Джорджа Четвинда. Он спрашивал, можно ли приехать ее повидать, и сообщал, что хочет ей кое в чем признаться.

Миссис Верекер не было дома. Нелл принимала его одна. Четвинд с ходу выложил ей все — это он купил имение.

Поначалу она была в ужасе. Только не это! Только не Джордж в «Могучих Братьях». Но он очень толково ей все объяснил.

Конечно, так будет лучше, чем позволить совершенно незнакомым людям завладеть имением, не так ли? А они с матерью, он очень на это надеется, смогут время от времени приезжать туда погостить.

— Я хочу, чтобы вы знали — дом вашего мужа открыт для вас в любое время. Я внесу минимальные изменения. Вы сами посоветуете мне, что нужно переделать. И, согласитесь, лучше этим займусь я, чем какие-нибудь вульгарные идиоты, которые увешают его позолотой и подделками великих мастеров.

В конце концов Нелл даже удивилась, что до этого возражала Джордж лучше, чем кто бы то ни было. К тому же он такой добрый, он все понимает. А она устала, она так измотана! И внезапно Нелл разрыдалась. Она плакала у него на плече, а Джордж, обняв ее одной рукой, приговаривал, что все будет хорошо, что это из-за ее болезни... Никто не мог быть более отечески ласков.

Когда Нелл обо всем рассказала матери, миссис Верекер заметила;

— Я знала, что Джордж хочет купить имение, и это очень кстати, что он остановил свой выбор на «Могучих Братьях». Возможно, такую щедрую цену он предложил потому, что был когда-то влюблен в тебя.

То, что она употребила это «когда-то влюблен» в прошедшем времени, успокоило Нелл. У нее появились подозрения, что мама до сих пор надеется на «что-то» между ней и Джорджем Четвиндом.

То лето они провели в «Могучих Братьях». Других гостей, кроме них, не было. Нелл не приезжала в имение со времен детства и теперь испытывала глубокое сожаление, что они с Верноном не смогли пожить здесь. Дом был действительно красив, так же как прилегающий к нему сад и полуразрушенное аббатство.

Работы по реконструкции пребывали в самом разгаре, и Джордж советовался с Нелл по самым разным вопросам. Она начала испытывать интерес к делам, как будто сама являлась хозяйкой. Она была почти счастлива, вновь наслаждаясь роскошью, безмятежностью и свободой от забот.

Конечно, положив в банк деньги, вырученные за «Могучие Братья», она могла рассчитывать теперь на небольшой, но стабильный доход, однако ее страшила сама мысль о принятии ответственного решения, где жить и что делать дальше. С матерью она не чувствовала себя по-настоящему счастливой, а все старые друзья куда-то разъехались. Так что она с трудом представляла себе, что ждет, ее впереди.

«Могучие Братья» дали Нелл как раз то, чего ей не хватало — покой и отдых Нелл чувствовала, что здесь она укрыта от забот, что здесь она в безопасности. И боялась возвращения в город.

Наступил последний день. Джордж уговаривал их остаться подольше, но миссис Верекер заявила, что они больше не смеют злоупотреблять его гостеприимством.

Вечером Джордж и Нелл отправились на прогулку и долго бродили вдвоем. Неподвижный воздух был напоен ароматами.

— Мне было хорошо здесь, — сказала Нелл и вздохнула — Так не хочется ехать...

— Мне тоже очень не хочется, чтобы вы уезжали. — Он немного помедлил и тихо произнес: — У меня совсем нет шансов, Нелл?

— Не понимаю, о чем вы... — Но она знала, что он хочет сказать, она сразу поняла это.

— Я купил этот дом только потому, что надеялся — однажды вы поселитесь в нем. Я хотел, чтобы дом, который по праву принадлежит вам, стал действительно вашим. Нелл, вы не сможете жить одними воспоминаниями. И он — Вернон — тоже вряд ли хотел бы этого. Я уверен, что мертвые не ревнуют к счастью живых, что Вернон был бы рад тому, что вы любимы и что о вас есть кому позаботиться вместо него.

Упавшим голосом она проговорила:

— Я не могу... Не могу...

— Вы имеете в виду, что не можете забыть его? Я знаю. Но я буду очень нежен с вами, Нелл. Я буду любить вас и беречь. И я сделаю вас счастливой — по крайней мере счастливее, чем вы сможете быть, сражаясь с жизнью один на один. Я ни секунды не сомневаюсь в том, что Вернон был бы рад...

Так ли это? Если б она только знала! Но, пожалуй, Джордж прав. Возможно, кто-то решит, что это несправедливо, но все не так просто. Та жизнь, которая была у них с Верноном, неприкосновенна — и навсегда останется неприкосновенна Но сейчас — быть окутанной заботой и лаской, нежностью и пониманием... Джордж ведь нравился ей раньше...

И очень тихо она ответила «Да..»

Кто действительно разозлился, так это Мира Нелл получила от нее несколько длинных разгневанных писем.

Дядя Сидней сложил руки замком и, повращав большими пальцами один вокруг другого, произнес:

— А у этой юной особы губа не дура..

И ответил ей формальным поздравлением.

Неожиданным союзником Нелл оказалась Джо, которая ненадолго приезжала в Лондон и навестила ее в квартире матери.

— Я очень рада, — заявила она, целуя Нелл. — Уверена, что Вернон тоже был бы рад. Ты не из тех, кто может жить сам по себе. Ты никогда этого не умела Тетю Миру не слушай. Я поговорю с ней. Женская доля — это сущий ад. Я думаю, с Джорджем ты будешь счастлива. А Вернон хотел бы видеть тебя счастливой, уж я-то знаю.

Поддержка Джо согрела Нелл больше, чем что бы то ни было. Джо всегда была ближе всех к Вернону. В ночь перед свадьбой Нелл встала на колени у кровати и устремила взгляд наверх, туда, где над изголовьем висела его шпага

Потом прижала ладони к закрытым глазам.

— Ведь ты понимаешь меня, любимый? Понимаешь? Я люблю только тебя и всегда буду любить только тебя... Вернон, Вернон, если бы я только знала, что ты понимаешь.

Она подалась вперед, как будто хотела, чтобы сама ее душа вырвалась наружу и задала ему этот вопрос. Он должен — он должен — узнать и понять ее...

Глава 4

В Голландии, в городе N, недалеко от границы с Германией, затерялась неприметная маленькая гостиница Сюда в один из вечеров 1917 года ввалился изможденный темноволосый юноша и на плохом голландском попросил приюта на ночь. Он тяжело дышал, в глазах застыло выражение тревоги. Анна Шлидер, толстая хозяйка гостиницы, осмотрела его сверху донизу в своей обычной неторопливой манере, прежде чем ответить. Затем сказала, что комната для него найдется. Фрида, ее дочь, отвела его наверх. Когда она вернулась, мать лаконично заметила:

— Сбежавший заключенный, англичанин.

Фрида кивнула, но ничего не ответила Взгляд ее ярко-синих глаз был мягок и сентиментален. У Фриды были свои причины интересоваться англичанином.

Она вскоре вновь поднялась наверх и постучала в дверь. Ей не ответили. Она постучала громче и вошла в комнату. Молодой человек просто не слышал ее стука — он был так измотан, что толком не осознавал того, что происходит вокруг. Много дней — недель — он балансировал на грани жизни и смерти, уходя от опасности, ни на минуту не позволяя себе расслабиться ни умом, ни телом. Теперь его силы иссякли, он словно впал в забытье и, неуклюже упав, лежал поперек кровати, наполовину свесившись вниз. Фрида постояла, посмотрела на него и наконец сказала

— Я приносить горячая вода.

— Ох, извините, — он попытался встать, — я не слышал, как вы вошли.

Она сказала — медленно и старательно выговаривая слова — на его родном языке:

— Вы есть англичанин — да?

— Да Да, то есть...

Он остановился, засомневавшись, можно ли говорить. Надо быть осторожнее. Хотя опасность уже позади — он за пределами Германии. Голова слегка кружилась. Диета из сырого картофеля, который он выкапывал на полях, не способствовала обострению ума Но он не забывал, что следует быть осторожным. Это становилось все труднее. Он ощущал себя так странно, ощущал потребность говорить и говорить — излить кому-нибудь душу теперь, когда это чудовищное напряжение наконец-то прекратилось.

Девушка смотрела на него серьезными, мудрыми глазами и качала головой.

— Я знаю, — сказала она, — вы пришли оттуда.. — ее рука указала в сторону границы.

Он смотрел на нее, все еще сомневаясь.

— Вы сбежали — да? Один уже был здесь — такой же, как вы.

Внезапно он ей поверил. Все хорошо, этой девушке можно доверять. Ноги подкосились, и он снова упал на кровать.

— Вы хотеть есть? Да. Я вижу. Я пойти принести что-нибудь.

Был ли он голоден? Наверное, да Сколько времени прошло с тех пор, как он ел в последний раз? День, два? Он не мог вспомнить. Остаток пути был похож на кошмар — он просто слепо шел вперед. У него были карта и компас. Он знал, в каком месте будет пересекать границу — ему был известен этот наиболее безопасный участок. Шансы были один против ста, но ему удалось использовать этот единственный шанс. В него стреляли, но промахнулись. Или все это было во сне? Он переплывал реку — да, это уже вернее... Нет, все было не так... Хорошо, он просто не будет об этом думать. Ему удалось сбежать, это главное.

Он наклонился вперед, сжав голову руками. Она раскалывалась от боли.

Очень скоро вернулась Фрида. Она принесла поднос с едой и огромную кружку пива. Пока он ел и пил, она молча смотрела на него. Результат был подобен волшебству. В голове прояснилось. Он мог здраво мыслить, он ощущал это теперь.

Он улыбнулся Фриде.

— Очень вкусно. Огромное вам спасибо!

Ободренная его улыбкой, она опустилась на стул.

— Знаете вы Лондон?

— Да, знаю. — Он слегка улыбнулся: она говорила так своеобразно... Но Фрида не улыбнулась в ответ. Она была предельно серьезна

— Там есть солдат. Вы знать его? Капрал Грин.

Он покачал головой, тронутый ее наивностью.

— Боюсь, что нет, — ответил он ласково. — Вы знаете, в каком полку он служит?

— Это был лондонский полк — лондонские стрелки. Больше она ничего не знала. Англичанин любезно предложил:

— Когда я буду в Лондоне, я постараюсь его разыскать. Если хотите, можете написать ему письмо.

Она смотрела на него, как будто сомневаясь. Потом сомнения рассеялись, и она сказала:

— Я буду написать ему — да

Она встала, собираясь идти, и коротко добавила

— Есть английские газеты — две английские газеты. Мой брат принес их из отель. Вы хотите их читать, да?

Он поблагодарил, и она принесла ему порванные «Ив» и «Скетч», протянув их даже с некоторой гордостью.

Когда она снова ушла, он разложил газеты рядом с собой и зажег сигарету — свою последнюю сигарету! Что бы он делал без этих сигарет, украденных еще там! Надо будет спросить Фриду, может быть, у них можно купить еще? У него есть деньги. Хорошая девушка, несмотря на толстые лодыжки и не самую привлекательную внешность.

Он достал из кармана маленькую записную книжку. Она была чистой, и он написал на белом листе: капрал Грин, лондонские стрелки. Он постарается сделать все, что сможет, для этой девушки. Он попробовал представить, что за история кроется за всем этим. Что капрал Грин делал в Голландии, в городке N? Бедняжка Фрида. Наверняка все было слишком банально.

Грин — это напомнило ему детство. Мистер Грин. Всемогущий, восхитительный мистер Грин — друг и защитник. Что за забавные персонажи рисует порой детское воображение...

Он никогда не рассказывал Нелл о мистере Грине. Возможно, у нее тоже был свой мистер Грин. Возможно, он есть у каждого ребенка Он подумал:

«Нелл... Милая Нелл...» — и его сердце дрогнуло.

Но он отогнал эти мысли. Теперь уже скоро... Бедняжка, сколько она, должно быть, выстрадала, узнав, что он взят в плен немцами! Но все позади. Скоро они снова будут вместе. Очень скоро. Нет, он не должен пока думать об этом. Есть цель — и надо идти к ней, не забегая вперед.

Он начал лениво перелистывать «Скетч». Кажется, появилось много новых спектаклей. Как это будет прекрасно — вновь ходить на спектакли! Портреты генералов — все такие грозные и воинственные... Портреты недавно поженившихся... Неплохо выглядят. Вот эти, например, но... Как же так...

Это неправда — этого не может быть... Еще один сон — кошмарный сон...

Миссис Вернон Дейер выходит замуж за Джорджа Четвинда. Первый муж миссис Дейер погиб в бою примерно год назад... Мистер Джордж Четвинд — американец, выполнявший ответственные общественные работы в Сербии.

Погиб в бою — да, такое могло произойти. Несмотря на все возможные меры предосторожности, ошибки действительно происходили. Вернону доводилось знать людей, объявленных погибшими. Такое случалось редко, но было возможно.

Естественно, Нелл могла во все это поверить — и вполне естественно, что она могла снова выйти замуж.

Что за чушь он несет! Нелл — снова выйти замуж! И так скоро. Выйти замуж за Джорджа Четвинда — этого седого Четвинда! Внезапно его пронзила острая боль. Он вдруг ясно представил себе Джорджа, черт бы его побрал — этого странного гнусного типа!

Да нет, это все неправда Неправда!

Он встал, стараясь успокоиться. Его слегка покачивало. Со стороны он был похож на пьяного.

Он спокоен — да-да, совершенно спокоен. Нельзя в это верить, нельзя даже думать об этом. Забыть — забыть, как будто ничего и не было. Это неправда — это не может быть правдой. Если только на секунду поверить, что это правда — тебе конец.

Он вышел из комнаты, спустился по лестнице. Встретил девушку по имени Фрида и сказал ей очень спокойно (как хорошо, что он так спокоен!):

— Я немного пройдусь.

И вышел вон, не замечая взгляда старой Анны Шлидер, вперившегося ему в спину, когда он проходил мимо. Фрида обратилась к ней:

— Он прошел по лестнице мимо меня, как будто... как будто... что с ним случилось?

Анна многозначительно постучала пальцем по лбу. Она никогда ничему не удивлялась.

Вернон шел по дороге вперед — быстрее, быстрее вперед. Он должен уйти, должен уйти подальше от того, что преследует его по пятам. Если б он только оглянулся, если б ему только пришло в голову оглянуться... но это не пришло ему в голову.

Все в порядке — все.

Просто нельзя думать. Мало ли что, неизвестное и темное, может быть сзади... быть сзади... Если не думать, то все в порядке.

Нелл — с ее золотыми волосами, с ее чудесной улыбкой. Его Нелл. Нелл и Джордж.. Нет, нет, НЕТ! Этого не будет, он еще успеет.

И вдруг, совершенно ясно, он осознал:

«Этой газете по меньшей мере пол года. Они уже пять месяцев как женаты».

Его закачало. Он подумал:

«Мне не вынести этого. Да, этого мне уже не вынести. Что-то должно случиться...»

Он слепо ухватился за эту мысль: что-то должно случиться...

Кто-то должен ему помочь. Мистер Грин. Что же там такое, что преследует его? Ах да — Зверь. Это Зверь.

Вернон слышал, как он приближается. Он быстро, испуганно оглянулся. Оказалось, что он уже за городом и идет вдоль дороги с насыпью по краям. Зверь быстро приближался, ухая и грохоча.

Зверь... Если б только можно было вновь вернуться к Зверю и мистеру Грину! Этот страх и это спасение из прошлого — они не ранят так больно, как Нелл и Джордж Четвинд. Джордж, Нелл, принадлежащая теперь Джорджу...

Нет, нет, это неправда — правда не может быть так жестока, — он не может больше думать об этом. Только не об этом, не об этом!..

Есть лишь один способ избавиться от всего этого, лишь один путь. Вернон Дейер сам загнал себя в угол — так не лучше ли выбрать дорогу в никуда...

В последний раз вспыхнуло в мозгу: Нелл—Джордж — нет! И усилием воли он вытолкнул их юн. Мистер Грин — добрый мистер Грин.

Он, шатаясь, шагнул на дорогу в тот самый момент, когда летящий прямо грузовик стал уходить в сторону, безуспешно пытаясь его обогнуть. Но было слишком поздно — его толкнуло и потащило вниз.

Последний обжигающий удар... Слава Богу, это уже смерть...