Хочешь жить - не рыпайся

Глава 2

В конце одна тысяча девятьсот пятьдесят девятого года я подумывал о том, чтобы написать докторскую диссертацию на историческом факультете Колорадского университета, когда Бобби Кеннеди ураганом промчался по западным штатам в поисках людей, желавших помочь его брату стать следующим президентом Соединенных Штатов Америки. В двадцать один год я считался убежденным социалистом, что, однако, не помешало мне создать организацию «Студенты-республиканцы за Кеннеди». Мы, разумеется, старались изо всех сил, но, несмотря на все наши усилия, на выборах шестидесятого года соперник Кеннеди победил в Колорадо с перевесом в шестьдесят две тысячи голосов. Теперь я, естественно, не социалист. Десять с лишним лет, проведенные на государственной службы, превратили меня в анархиста.

Но братья Кеннеди не забыли про меня и пригласили в Вашингтон. Когда я прибыл туда в начале февраля шестьдесят первого года, никто не знал, чем меня занять, а потому я получил должность консультанта с ежедневным жалованием в пятьдесят долларов при государственной конторе, называющейся «Продовольствие для мира» и разместившейся в старом Экзекьютив-Офис-Билдинг, совсем рядом с Белым домом. Возглавил ее молодой экс-конгрессмен Джордж Макговерн. Он, впрочем, тоже не знал, чем меня занять.

Но в конце концов моих начальников осенило. Раз я историк, следовательно, кому как не мне писать исторический отчет о плавании первого корабля с продовольствием для мира, отвалившего под фанфары от пристани в Балтиморе с тем, чтобы это продовольствие попало в желудки людей, кого сердце и ум привели на сторону Демократии. Полагаю, в шестьдесят первом году все мы были немного наивны.

Первая партия продовольствия, состоявшая из трехсот тонн пшеницы, предназначалась для желудков граждан одной западноафриканской страны, только что освободившейся от двухсотлетнего колониального правления англичан. Треть зерна исчезла на черном рынке в день разгрузки. Остальная пшеница тоже исчезла, с тем, чтобы через несколько недель обнаружиться в трюмах голландского сухогруза, плавающего под либерийским флагом, когда тот ошвартовался в Марселе.

А спустя еще шесть недель отборные элитные соединения армии этой обретшей независимость африканской страны показали, что они весьма умело пользуются новенькими, изготовленными во Франции автоматами МАТ-49, стреляющими патронами калибра девять миллиметров. Ко мне в руки попали отличные фотографии, запечатлевшие их в деле, которыми я украсил свой сто двадцати страничный отчет, озаглавленный:

Вслед за этим я стал неофициальным экспертом по корыстолюбию и коррупции, всегда временно приписанным к одному или другому федеральному учреждению, попавшему в зону повышенного внимания. Обычно я два-три месяца копался в бумагах и задавал вопросы, суровый и таинственный. Потом писал длинный отчет, в котором излагалась довольно-таки грязная история о жадности и склонности к взяткам одних, кто продал что-либо государству, и об алчности других, покупавших это что-то от лица государства.

И почти всегда моим отчетам не давали хода, пока кто-то другой не наводил порядка в проинспектированном мною учреждении, дабы упрятать все концы в воду. Те же мои отчеты, что сумели увидеть свет, становились причиной громких скандалов. Тут можно вспомнить о деле короля орехового масла. Или о том, как писаки с Мэдисон-авеню растерзали Управление экономических возможностей. А началось все с моего отчета:

Республиканцы, похоже, оставили меня, как ширму. Когда они вновь пришли к власти в одна тысяча девятьсот шестьдесят девятом году, меня тотчас же вызвали в старый Экзекъютив-Офис-Билдинг, в тот самый кабинет, в котором восемью годами все и началось. Другой экс-конгрессмен, фамилии которого я теперь и не вспомню, сообщил мне, что я могу служить в прежнем качестве, хотя потребность в моих услугах, скорее всего, не возникнет, поскольку новая администрация намерена быть «чистой, как… э… м-м…»

— Собачий зуб, — подсказал я.

— Именно так, — кивнул экс-конгрессмен.

Я остался, и вновь меня перекидывали из управления в департамент, где я находил ровно столько же коррупции и корыстолюбия, что и при прежней администрации.

Но ездить мне приходилось меньше, гораздо меньше, и большинство суббот я проводил в библиотеке Конгресса в компании капитана Бенжамина Луи Элалье Бонневилля, офицера седьмой пехотной дивизии армии Соединенных Штатов Америки, выпускника академии в Уэст-Пойнте, протеже Тома Пейна, друга Вашингтона Ирвинга, и, подозреваю, тайного агента военного министра.

Я подбирал материалы о капитане (позднее, генерале) Бонневилле, которые собирался обобщить в докторской диссертации, когда братья Кеннеди вызвали меня к себе. Еще тогда я пытался разыскать его дневник, в свое время попавший к Вашингтону Ирвингу, а теперь, по прошествии более чем десяти лет, я полагал, что значительно приблизился к желанной цели. Особой значимости мои поиски не имели. Во всяком случае, для Бонневилля. В его честь уже назвали дамбу и какие-то солончаки. А также один из «понтиаков». Он жив в памяти народной.

Но я все еще мечтал о том, что защищу диссертацию, а затем, став доктором, определюсь в какой-нибудь новообразовавшийся колледж, где время остановилось, где студенты носят короткие стрижки и все ездят на автомобилях с откидывающимся верхом, а волнует их лишь одно: поставит ли старый профессор Моррисон зачет по химии Джону Бумеру, чтобы тот мог выйти на поле в следующем матче Студенческой футбольной лиги?

Я лелеял эту фантазию как антидот к тем ядовитым испарениям, что мне приходилось вдыхать в Великом болоте Бамбузлемент, по которому я блуждал последние десять-одиннадцать лет. Мне требовалось время, чтобы закончить диссертацию и, ежели Френк Сайз хотел, чтобы я работал дома, я соглашался отплатить за его доброту кражей оплаченного им времени. Многолетняя работа на федеральное правительство привела к тому, что в вопросах морали я все более часто склонялся к компромиссу.

За ленчем, который Френк Сайз оплачивал мне и его секретарю, Мэйбл Синджер, я рассказывал ему о том, какой я хороший, не упоминая, разумеется о моем намерении использовать отведенное для работы время на собственные нужды. Сидели мы в ресторане Пола Янга на Коннектикут-авеню.

Той весной Сайзу должно было исполниться сорок шесть.

Ему принадлежала колонка, семь дней в неделю появлявшаяся в восьми с половиной сотен газет США, Канады, и, насколько я знал, остального мира. Колонка эта отличалась особым стилем и ему, как я понимаю, хотелось, чтобы она напоминала громовые раскаты, исходящие из Вашингтона. Но если она что-то и напоминала, так кудахтанье курицы, обнаружившей лису в непосредственной близости от курятника. Однако, одним абзацем колонка могла погубить репутацию человека, и ее не без оснований называли причиной двух самоубийств.

Во внешности человека, которого боялся весь Вашингтон, не было ничего страшного. За исключением глаз, лицо у него ничем не отличалось от тех, что можно увидеть за ленчем в любом ресторане. Широкий, всегда готовый улыбнуться рот, крупная нижняя челюсть, толстые щеки, нос на удивление тонкий и, наконец, маленькие аккуратные уши под венчиком волос.

О теле лучше не говорить: что-то большое, жирное, бесформенное, со свисающим на ремень животом. А вот стоило посмотреть Сайзу в глаза, так живот сразу забывался. Так же, как и лысина. Или сутулая спина и пухлые руки. Если презрение характеризовалось бы цветом, но оно имело тот же оттенок серого, что и глаза Сайза, холодные, колкие, этакий серый полированный гранит, блестящий от зимнего дождя. То были глаза, которые оценили стоимость мира и нашли, что место это дешевое, да еще заселено жильцами, которые никогда не оплачивают квартиры в срок.

— Да, веселенькое у вас было время, — Сайз отправил в рот большой кусок картофеля. У меня начались голодные рези. Я не ел картофель уже три года В отличие от Сайза, я заботился о своей фигуре.

— Бывало по всякому, — ответил я. — К примеру, я много поездил по свету, — мой ленч состоял из овощного салата и бокала «мартини». Я все гадал, стоит ли просить второй бокал при первой встрече с потенциальным работодателем. Сайз, похоже, не жаловал спиртного. К счастью, Мэйбл Синджер составила мне компанию.

— Я, пожалуй, повторю, — пришла она мне на помощь. — Хотите еще «мартини»?

— Конечно, хочет, — ответил за меня Сайз. — Вы же иной раз употребляете, не так ли, мистер Лукас?

— Случается.

— Заказывайте напитки, Мэйбл, а потом передайте мне те материалы, что вы принесли с собой.

Тот, кто пишет колонку, которую, пролистав спортивные страницы, читает половина страны, может не беспокоиться о качестве ресторанного обслуживания. Мэйбл не успела поднять голову, как рядом с ней возник официант, всем своим видом показывая, сколь он рад обслужить дорогого гостя. Она заказала себе «манхаттан», мне — «мартини», затем достала узкий кожаный брифкейс, вынула из него папку в светло-желтых «корочках» и протянула Сайзу.

— Как к вам обычно обращаются, мистер Лукас? — спросил Сайз.

— Мистер Лукас.

— Я хочу сказать, они не называют вас Декатар, не так ли?

— Мама называла. Остальные в большинстве своем зовут меня Дек.

— Как студенческое общество, — вставила Мэйбл Синджер. — Когда я училась в университете Огайо, я входила в Дек. Держу пари, сейчас ничего такого уже нет. Господи, как давно это было.

Я предположил, что было это лет шестнадцать тому назад. Мэйбл Синджер и тогда отличалась крупными габаритами, умом и любила поразвлечься, но обычно оставалась без парня на уик-энд, если только ее подругам не удавалась упросить кого-нибудь из баскетболистов взять ее с собой. В свои тридцать семь или тридцать восемь она по-прежнему оставалась мисс Синджер и, считалась лучшим секретарем Вашингтона и самым высокооплачиваемым. Я знал, что высшие государственные чиновники не смогли нанять ее (не хватало денег), хотя такие попытки предпринимались неоднократно.

— Итак, вы думаете, что могли бы работать на нас? — спросил Сайз, не спеша просматривая содержимое папки, переданной ему Мэйбл Синджер?

— Не знаю. Мы еще не обговорили мое вознаграждение.

— Дойдем и до этого, — покивал Сайз. — Тут написано, что вам тридцать пять, вы разведены, ваша жена вновь вышла замуж, детей у вас нет, в долги вы не влезли, ваши соседи думают, что вы слишком много пьете, в вопросах морали вы можете и подвинуться, да еще принадлежите к таким странным организациям, как «Флейта Сакко и Ванцетти» и «Общество боевого горна».

— И где это все написано? — полюбопытствовал я.

— Вот здесь, — Сайз постучал пальцем по желтоватым «корочкам».

— А что это, черт побери?

— Ваше фэ-бэ-эровское досье.

— Дерьмо.

— Вы удивлены, что оно попало ко мне?

Я покачал головой.

— Нет. При ваших связях в этом нет ничего удивительного.

— Вам оно не очень-то нравится, не так ли?

— Оно мне совсем не нравится. ФБР собирает всяческий мусор. Не сортирует, а просто собирает, и он лежит, пока не начинает вонять.

— Согласен, — кивнул Сайз. — В своей колонке я именно так и писал. Не единожды. Но, нанимая кого-либо на работу, я пользуюсь досье ФБР. Экономлю время и деньги. На рекомендации я не полагаюсь. Ссылаются обычно лишь на тех, кто может сказать только хорошее, не так ли?

— Скорее всего, вы правы.

— Потому-то я и предпочитаю досье ФБР.

— Вы можете получить досье на любого человека?

— Практически на любого.

— Иногда оно может прийтись как нельзя кстати.

— Я не беру их домой, чтобы читать на сон грядущий, как Линдон Джонсон. И использую досье лишь когда, по моему мнению, полученные мною материалы подтверждают содержащиеся в нем сведения.

— По вашему, значит, мнению.

— Вы не считаете его безошибочным. Я про мое мнение.

— Все ошибаются, знаете ли.

— А вы?

— Я тоже.

— Но на свое мнение вы полагаетесь?

— Разумеется. А как же иначе?

— Вот-вот, — опять покивал Сайз, — именно так я и зарабатываю на жизнь. Полагаясь на свое мнение.

Официант принес полные бокалы, и он ополовинил свой, прежде чем мы углубились в этическую сторону моей будущей работы. Я не уверен, что Френк Сайз понимал, о чем, собственно, речь. Вполне возможно, не понимал этого и я.

— Почему бы тебе не сказать, что от него потребуется? — перевела разговор в деловое русло Мэйбл. — Для этого ты и пригласил его на ленч.

Френк Сайз улыбнулся. То была улыбка девятилетнего проказника, прилепленная к обрюзгшему лицу мужчины среднего возраста. Пожалуй, она бы порадовала собеседника, если бы не глаза. Глаза сводили радость на нет.

— Хорошо. Начнем с денег. Вы не возражаете, Дек?

— Деньги — моя любимая тема, — ответил я, прикидывая, во сколь долларов обойдется мне столь быстрый переход на имена.

— Я буду платить вам двадцать две тысячи в год, примерно столько же, сколько получают репортеры первой величины.

— Я — историк первой величины и зарабатываю двадцать восемь тысяч в год.

— Я знаю, сколько вы зарабатываете, — Сайз дернулся. — Я не могу платить вам двадцать восемь тысяч. Но могу подбросить дополнительные льготы, которых у вас сейчас нет. Пенсионный полис, по которому не нужно делать взносы. Когда-нибудь вам понадобится пенсия, не так ли?

— Ларри Коллэн постоянно твердит об этом.

— Наш общий друг, — кивнул Сайз. — Кстати, он мне с этим помог. Он говорит, что такому, как вы, этот полис стоил бы две тысячи долларов в год.

— Что еще вы припасли для меня?

— Долю в прибыли, — он посмотрел на Мэйбл Синджер. — Сколько ты получила в прошлом году?

— Около двух тысяч. Может, чуть больше.

— Ясно. Это уже четыре тысячи. Медицинская страховка. Самая лучшая, поскольку плачу за нее я. Вам она обходилась бы в тридцать или сорок долларов ежемесячно. Это еще четыре сотни за год.

— Вы меня заинтересовали, — признался я.

— Премии, — продолжал Сайз. — Я не плачу ежегодную премию за хорошую работу. Я жду от моих сотрудников хорошей работы. Но я даю премию тем, что найдет нечто из ряда вон выходящее. И премия будет немаленькая.

— Нельзя ли поконкретнее?

— Ее хватит, чтобы хорошее настроение продержалось не меньше недели.

— Мы все — одна счастливая семья, — вставила Мэйбл.

— Поем и смеемся, как дети, — подтвердил Сайз. — Нас очень мало. Шесть репортеров, Мэйбл и я. Бухгалтеров и адвокатов я подключаю лишь по необходимости. Сотрудники должны придерживаться двух правил, с которыми я ознакомлю вас прямо сейчас. Во-первых, я не принимаю оправданий. Причины — да. Но от оправданий меня тошнит. Во-вторых, увольняю я сразу, не оплачиваю ни месяц отработки, ни неделю, ни день, ни даже минуту. И вы можете уйти, когда пожелаете. Некоторые что-то там бубнят о гарантиях наемного труда, но у меня подход другой. Если человек хорошо работает, надо быть дураком, чтобы уволить его. Если же работает он плохо, надо быть еще глупее, чтобы продолжать платить ему жалование. Посредственные работники меня не волнуют. Таких я не держу вовсе.

— И чем мне придется заниматься, если я соглашусь работать у вас?

— Углубленной разработкой затронутых мною тем. Часто бывает, что до меня доходит какой-то слух. Я начинаю его проверять, даю колонку или две. Возможно, даже три-четыре, а потом ставлю точку. Но использованные мною материалы лишь вершина айсберга. Из таких историй можно выудить больше, гораздо больше, но случается что-то еще, и я должен менять пластинку. Конкуренция в моем бизнесе жестокая, а колонка должна выходить и покупаться семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году. Вот я и хочу, чтобы вы порылись в тех историях, к которым я только прикоснулся. И порылись основательно. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.

— Мне приходилось этим заниматься.

— Да, я видел некоторые ваши отчеты.

— Я помню один, в который вам удалось заглянуть. На нем не было живого места от штампов «Совершенно секретно», и министерство юстиции все хотело узнать, а где вы почерпнули эту информацию.

Сайз усмехнулся.

— Может, мне следовало сослаться на вас.

— Может, и следовало.

— Так вот, истории, которые я имею в виду, потребуют много времени и усилий, больше, чем мы, я о себе и своих сотрудниках, можем им уделить, выпуская колонку семь дней в неделю, — он, судя по всему, сравнивал свою колонку с бездонной бочкой. И, возможно, не грешил против истины. — Вас это интересует?

Я допил «мартини». В действительности ты хочешь знать, подумал я, помогу ли я тебе получить Пулитцеровскую премию. Трижды Френк Сайз выдвигался на нее и трижды его прокатывали. Вероятно, судьи видели в колонке Сайза больше коварства, чем журналистского мастерства. А может, не считали полуночные встречи в занюханных барах и переснятые документы элементами творческого процесса. Но, скорее всего, судей воротило от методов, к которым прибегал Сайз, чтобы добыть нужную ему информацию. Потому что, если ничего другое не проходило, Френк Сайз воровал то, что ему требовалось. Или платил деньги ворам.

— Интересует, — кивнул я.

— Когда вы сможете начать?

Я на мгновение задумался.

— На следующей недели. Они с радостью отпустят меня.

— Мы можем даже упомянуть об этом в колонке, — заметил Сайз.

— Вы можете также подписать со мной контракт.

— Что я тебе говорил, Мэйбл? — Сайз повернулся к секретарю. — Это наш человек.

Мэйбл Синджер кивнула.

— Я позабочусь, чтобы он сегодня же получил его.

— А почему бы вам не пройти с нами в контору? — предложил Сайз. — Вы сможете дать Мэйбл необходимые для контракта сведения, номер службы социального обеспечения и все такое, а я познакомлю вас с материалами по той истории, над которой вам придется поработать.

— И чья же эта история?

— Бывшего сенатора Эймса.

— О Господи.

— Это вы к чему?

— Да так, вырвалось. Но я не думаю, что человека можно распять дважды.

Сайз широко улыбнулся.

— Полагаю, вас ждет сюрприз.