Холодный зной

Синьора

За все те годы, да, за все те долгие годы, которые Нора О’Донохью прожила на Сицилии, она не получила ни одного письма из дома.

Она привыкла с надеждой смотреть на маленькую улицу, залитую солнцем, ожидая увидеть его. Но она никогда не получала писем из Ирландии, хотя сама писала регулярно в начале каждого месяца, рассказывая родным о себе. Нора покупала бумагу серого цвета, поскольку ей трудно было объясняться с продавцом в магазине, где продавали бумагу для записей, карандаши и конверты, а такая бумага лежала на виду. Она всегда оставляла черновики, чтобы Знать, что уже рассказала, поскольку все, о чем она писала, было ложью. Ее семья никогда не ответит, но они прочтут ее письма. Они будут передавать их из рук в руки, удивленно вскидывать брови и качать головой. Бедная глупая Нора, какая же она дура, что порвала со всеми и не вернулась домой.

«С ней всегда было бесполезно разговаривать», — сказала бы ее мать.

«У этой девчонки нет ни стыда, ни совести», — добавил бы отец. Он очень религиозный человек, в его глазах отношения дочери с Марио и отъезд с ним в сицилийскую деревню, хотя он сказал, что не женится на ней, были большим грехом.

Конечно, Нора могла бы соврать и сообщить, что они поженились. По крайней мере ее пожилой отец спал бы спокойно в своей постели и не боялся так сильно предстоящей встречи с Богом, с которым придется объясняться за смертный грех дочери.

Но тогда Марио настоял на разговоре с родителями.

— Я бы с огромной радостью женился на вашей дочери, — произнес он, глядя своими огромными черными глазами в глаза ее отца и матери, — но, к сожалению, это невозможно. Моя семья хочет, чтобы я женился на Габриеле, и ее семья ждет этого. Мы сицилийцы, мы не можем ослушаться своих родителей. Я уверен, что в Ирландии все то же самое. — Он сильно переживал, но ничего не мог поделать.

Два года он жил с Норой в Лондоне. Он не прятался и был честен с ними. Чего еще они хотели от него?

А хотели они только одного — чтобы Марио ушел из жизни их дочери, чтобы Нора вернулась в Ирландию. Они надеялись и молились, чтобы никто и никогда не узнал об этом несчастном эпизоде в ее жизни, так как шансы на ее замужество таяли с каждым днем.

Она пыталась наладить контакт со своей семьей. Это было в 1969 году. Тогда родители приезжали в Лондон, чтобы увидеться с дочерью, живущей во грехе, а затем принять новость, что она уезжает с этим человеком на Сицилию.

Это известие стало для них трагедией, и с тех пор они не отвечали на ее письма.

Нора простила отца и мать, но не могла простить двух своих сестер и двух братьев. Они молоды и должны были понять ее чувства, но прониклись духом семьи. Они всегда советовались друг с другом по поводу будущего, о том, что случится, если папа и мама останутся одни. Никто из них ничего не решал самостоятельно. Братья и сестры всегда были согласны, что маленькая ферма будет продана, а на вырученные деньги куплена квартира.

Нора осознавала, что ее отъезд на Сицилию совсем не входит в их долгосрочные планы.

Но иногда она не понимала, почему они отвернулись от нее. Ее подруга Бренда, с которой они работали вместе, время от времени навещала семью О’Донохью. Ей не составляло труда поохать и покачать головой над глупостью их дочери Норы. Бренда пыталась убедить Нору, как необдуманно она поступила, последовав за Марио в деревню и тем самым испортив отношения с семьей.

Бренда всегда была желанной гостьей в доме родителей Норы. Именно от нее Нора узнала о том, что у нее родились племянники и племянницы, о продаже трех акров земли и о покупке маленького трейлера, который теперь прицеплен к машине отца и матери. Бренда рассказала в письме, как много старики смотрят телевизор и что на Рождество дети подарили родителям микроволновую печь.

Бренда пыталась убедить их написать письмо Норе. Должно быть, ей очень одиноко там, и письмо из дома будет для нее большой радостью, но они только смеялись и говорили: «О нет, леди Нора совсем не одинока; ей отлично живется на Сицилии, и такая жизнь, видимо, ей по душе; ведь, наверное, все сплетничают о ней, и ее репутация погублена навеки».

Бренда была замужем за человеком, над которым они с Норой подсмеивались много лет назад, а что было тому причиной, сейчас даже и не вспомнить. Его звали Пиллоу Кейс. У супругов не было детей и сейчас они оба работали в ресторане. Патрик, как жена звала Пиллоу Кейса, был шефом, а она менеджером. Хозяин заведения в основном жил за границей, и потому весь ресторан был на них. Она говорила, что было бы здорово иметь свой собственный ресторан, но без финансовых проблем. Казалось, ее все устраивало, но, возможно, она чего-то и недоговаривала.

Нора конечно же никогда не рассказывала Бренде о том, как все складывалось на самом деле в местечке, еще меньшем, чем их деревушка в Ирландии. Ее любимому требовалось увиливать и выкручиваться, чтобы приходить к ней, а со временем он все меньше и меньше предпринимал усилий, чтобы найти для этого возможность.

Нора писала, что живет в красивой деревушке Аннунциата с белыми домиками, и у каждого дома балкон из кованого железа, завешанный горшками с геранями и петунией. А при выходе из деревни — ворота, около которых можно постоять и полюбоваться долиной. И церковь — очень красивая, и много прихожан ходит в нее.

Марио и Габриела по утрам торопились в местный отель, где готовили ленчи для гостей и отлично справлялись с этим.

Все в деревне были довольны. Например, прекрасная синьора Леонэ продавала открытки и маленькие картинки с изображением церкви, а ее лучшие друзья Паоло и Джанна тушили мясо кролика в маленьких глиняных горшках и таким образом зарабатывали на жизнь. Люди продавали апельсины и цветы, разнося их в корзинках. Синьора также подрабатывала тем, что вышивала носовые платки и столовые салфетки, а для англоговорящих туристов проводила небольшие экскурсии. Она водила их вокруг церкви и рассказывала ее историю, а потом показывала на долину, где проходили сражения и, возможно, были римские поселения.

Нора не считала необходимым рассказывать Бренде о пятерых детях Марио и Габриелы, которые с подозрением, угрюмо смотрели на нее своими большими темными глазами. Они были слишком малы, чтобы знать, кто она и почему ее ненавидят и боятся.

Бренда и Пиллоу Кейс не имели детей, и поэтому их не могли интересовать эти красивые неулыбчивые сицилийские ребятишки, которые со ступенек своего семейного отеля заглядывали в маленькую комнату, где Синьора обычно сидела и что-нибудь вышивала.

В деревне ее звали просто Синьора. Она назвалась вдовой, когда поселилась там. Кстати, имя Синьора имело такую схожесть с ее настоящим именем Нора, что ей казалось, будто ее так всегда и звали.

В местечке, где она жила, не было ни кинотеатра, ни дискотеки, ни супермаркета, и даже местный автобус ходил нерегулярно. Но здесь она любила каждый камушек, потому что Марио жил здесь и работал, и пел в отеле, и растил своих детей, и улыбался, заглядывая в ее окно. А она снисходительно кивала ему, не замечая, как проходят годы.

Они не забыли те времена в Лондоне, когда их обоих обуревала страсть, и Марио конечно же помнил, как по ночам пробирался в ее постель, открывая дверь своим ключом. А теперь он крался по темной площади к ее дому, когда его жена спала. Она знала, что не стоит ждать его в лунную ночь, потому что слишком много посторонних глаз могли заметить крадущуюся фигуру Марио и узнать, что он изменяет своей жене с иностранкой, с очень необычной иностранкой, у которой большие глаза и рыжие волосы.

Время от времени Синьора задавалась вопросом, а не сумасшедшая ли она? По крайней мере, в глазах своей семьи и почти всех жителей деревни именно такой она и была.

Другая женщина давно бы отпустила его и устроила бы свою судьбу. В 1969 году, когда Нора уехала с ним, ей было всего двадцать четыре, а сейчас уже перевалило за тридцать, а она все вышивала и улыбалась, и разговаривала с сицилийцами, но никогда в публичном месте не могла заговорить с человеком, которого любила. Все то время, пока они жили в Лондоне, он просил ее выучить итальянский, объясняя, как этот язык красив и благозвучен, и она учила, в свою очередь говоря ему, что он тоже должен изучать английский, потому что они могли бы открыть небольшую гостиницу в Ирландии. И все время Марио смеялся и говорил, что она его рыжеволосая принцесса, самая красивая девушка в мире.

У Синьоры были воспоминания, прочно засевшие в голове, от которых никуда не деться.

Она не вспоминала о том, как взбесился Марио, когда она последовала за ним и спрыгнула с автобуса, узнав по описанию маленький отель его отца. Его лицо было таким суровым, что ей даже страшно вспоминать об этом. Он показал ей на фургон, припаркованный за отелем, шепнув, чтобы она спряталась в нем. Он мчался на бешеной скорости, даже не притормаживая на поворотах, а потом неожиданно съехал с дороги в оливковую рощу, где никто не мог их увидеть. Она хотела прижаться к нему, потому что соскучилась за время своего путешествия, но он оттолкнул ее и показал вниз на долину.

— Видишь эти виноградники, они принадлежат отцу Габриелы, а вон те — моему отцу. Всегда было известно, что мы поженимся. Ты не права, что приехала, у меня могут возникнуть большие неприятности.

— У меня есть одно-единственное право. Я люблю тебя, а ты любишь меня. — Это было так просто.

— Ты не можешь обвинить меня, что я был нечестен с тобой, я обо всем тебе рассказал.

— Но когда мы лежали в одной постели, ты не говорил о ней, — жалобно проговорила она.

— В таких ситуациях никто не говорит о других женщинах, Нора. Будь благоразумна, уезжай, уезжай домой, возвращайся в Ирландию.

— Я не могу ехать домой, — ответила Нора просто. — Я буду там, где ты. Это уже решено, я останусь здесь навсегда.

Так и произошло. Постепенно Синьора стала частью жизни деревушки Аннунциата. Нельзя сказать, что ее приняли окончательно, так как никто точно не знал, почему она здесь, а ее объяснения, что она любила Италию, было недостаточно. Она жила в двухкомнатном доме, стоявшем на площади. Платила за него совсем мало, потому что ухаживала за пожилой парой, которой принадлежал дом, по утрам приносила им кофе и ходила за покупками для них. К тому же с ней не было проблем. Она не водила к себе мужчин и не пила в барах. Каждую пятницу утром она преподавала английский язык в местной школе, вышивала маленькие салфетки и несколько раз в месяц отвозила их в город на продажу.

Она изучала итальянский по маленькой книжке, которая совсем истрепалась. Она снова и снова повторяла фразы, задавала вопросы и сама же на них отвечала.

Из окна она наблюдала за свадьбой Марио и Габриелы и все это время не переставала шить, не позволив ни одной слезинке упасть на льняную салфетку. Того факта, что он поднял глаза и посмотрел на нее, когда на площади зазвонили церковные колокола, было достаточно. Он был обязан жениться на Габриеле, потому что такова их традиция, а на традициях держится земля. Они ничего не могли поделать со своей любовью.

И все так же она смотрела из окна, когда его детей несли крестить в церковь. В этой части света семьям обязательно нужны сыновья. Это не причиняло ей боли. Она знала, что если бы он мог пойти по другому пути, то она бы стала его ирландской принцессой.

Синьора догадывалась, что многие мужчины знали, что между ней и Марио что-то было, но их это не беспокоило, наоборот, в их глазах это давало Марио преимущества как мужчине. Она всегда была уверена в том, что женщины не знали об их любви, хотя они никогда не приглашали ее с собой, когда все вместе шли на рынок или обрывать виноград для вина, или собирать дикие цветы для фестиваля.

Они всегда улыбались ей, когда она запиналась, неумело произнося слова на их языке. Со временем ее перестали спрашивать, когда она собирается возвращаться домой на свой остров. Как будто бы она прошла некий экзаменационный тест, никому не навредила и теперь могла остаться.

Спустя двенадцать лет она вдруг получила известие от своих сестер — непоследовательные, нелогичные письма от Риты и Хелен. Ни слова о том, что она сама все время писала им, поздравляла с днями рождения и Рождеством. Они написали, что вышли замуж и у них родились дети, и о том, какие трудные настали времена, и как все дорого, и как много проблем.

Сначала Синьора обрадовалась, получив известия от них. Она так долго хотела, чтобы наконец-то два ее мира соединились. Письма от Бренды были ей очень дороги, но они не связывали ее с жизнью семьи. Она ответила сразу же, расспросив о семье, о родителях, но больше в ответ ничего не получила. Синьора писала и писала, задавая в своих письмах разные вопросы, интересуясь их мнением на совершенно разные темы, например, нравится ли им Рональд Рейган, выбранный президентом Америки, и что они думают о помолвке принца Чарлза и леди Ди. Никто из них так больше и не ответил. Как она ни пыталась завлечь их рассказами о Сицилии, они никак не отзывались на ее письма.

Бренда вовсе не удивилась, что Нора получила письма от сестер.

Я думаю, ты можешь наладить контакт со своими братьями тоже, — писала она, — а вот суровая правда в том, что твой отец очень слаб. Его могут определить в госпиталь на постоянное проживание, и что тогда станет с твоей матерью? Нора, я пишу тебе об этом честно, так как не вижу смысла скрывать эти печальные новости. И ты знаешь, что я думаю, что ты была круглой дурой, когда уехала в это богом забытое место на краю света и живешь с человеком, который никогда не женится на тебе. Лучше возвращайся и попробуй помириться с мамой.

Синьора с грустью прочитала это письмо. Конечно же, Бренда, должно быть, ошибалась, что дела в семье обстоят так плохо. Рита и Хелен написали, потому что хотели получить ее поддержку. Если отец ложится в больницу, нужно ли ей вернуться домой?

Стояла весна, и Аннунциата никогда еще не была так красива. Но Синьора выглядела бледной и грустной. Даже соседи пригласили ее пообедать, спросив, не хочет ли она бульона с яйцом и соком лимона? Она поблагодарила их, вид у нее был изможденный. Они волновались за нее.

В отеле напротив Марио и его полная хозяйственная жена тоже узнали о плохом самочувствии Норы. Возможно, кто-то шепнул им.

Братья Габриелы нахмурились. Когда женщина заболевает таинственной болезнью, это часто означает всего лишь одно — то, что она беременна.

Те же самые мысли крутились и в голове у Марио. Но он невозмутимо произнес:

— Этого не может быть, ей почти сорок.

Все ждали, что ответит доктор.

— Все идет от головы, — сказал доктор по секрету. — Странная женщина, у нее нет проблем со здоровьем, просто она очень сильно опечалена.

— Тогда почему она не едет домой, туда, откуда приехала? — спросил старший брат Габриелы. Он считался главным в семье, с тех пор как умер отец. До него доходили неприятные слухи о его зяте и Синьоре. Но он не верил в них. Человек не мог быть так глуп, чтобы заниматься подобными вещами практически на пороге собственного дома.

Все жители деревни видели, как грустна Синьора, но даже семья Леонэ, жившая по соседству, не могла пролить свет на эту тайну. Бедная Синьора, она просто сидела, уставившись в одну точку.

Однажды ночью, когда вся его семья спала, Марио пробрался в ее дом.

— Что случилось? Все говорят, что ты заболела и лишилась рассудка, — произнес он, натягивая одеяло, на котором она вышила названия итальянских городов — Милан, Венеция, Неаполь, все разноцветными нитками, а вокруг них маленькие цветы.

— Это в знак нашей любви, — говорила она Марио, — когда я вышивала их, я думала о том, что живу рядом со своим любимым мужчиной.

В ту ночь она совсем не была похожа на самую счастливую женщину в мире. Она тяжело вздыхала и лежала как каменная, вместо того чтобы страстно прижиматься к Марио.

— Синьора, — он называл ее так же, как и все остальные. — Дорогая, дорогая Синьора, я много раз говорил тебе, чтобы ты уезжала отсюда, потому что для тебя здесь не будет жизни. Но ты остаешься, и это твое решение. Люди, живущие здесь, узнали тебя и полюбили. Мне рассказали, что у тебя был доктор. Я не хочу, чтобы ты грустила, расскажи мне, что случилось.

— Ты знаешь, что случилось. — Ее голос звучал еле слышно.

— Не знаю. Что?

— Ты же спросил у доктора. Я видела, как он направился в отель, после того как вышел от меня. Он сказал тебе, что все мои проблемы у меня в голове.

— Но почему? Почему сейчас? Ты живешь здесь так долго, и тогда ты даже не разговаривала по-итальянски и никого не знала. Вот тогда было трудное время для тебя, но сейчас, когда ты прожила здесь десять лет, ты стала частью этого города.

— Больше одиннадцати лет, Марио. Почти двенадцать.

— Да, тем более.

— Я грущу, потому что стала понимать, что моя семья скучала и любила меня, а теперь они хотят, чтобы я просто стала сиделкой для своей старой матери. — Она лежала, не поворачивая головы, глядя пустым, бессмысленным взглядом в потолок, не отвечая на его прикосновения.

— Ты не хочешь меня? Нам всегда так хорошо вместе. — Он очень удивился.

— Нет, Марио, не сейчас. Большое, большое тебе спасибо, но не сегодня ночью.

Он встал, обошел кровать и посмотрел на Нору. Потом зажег свечу в подсвечнике. Она лежала бледная, ее длинные рыжие волосы разметались по подушке, и одеяло с вышитыми на нем названиями городов смотрелось просто абсурдно. Он не знал, что сказать.

— Скоро тебе нужно будет вышить названия городов, которые есть на Сицилии: Катанья, Палермо, Сефали…

Она снова вздохнула.

Он ушел сильно обеспокоенным.

Но окрестные холмы, укрытые ковром из только что распустившихся цветов, оказались целебнее любых лекарств. Синьора гуляла по ним, пока ее щеки снова не порозовели.

Семья Леонэ иногда передавала ей корзинку с хлебом, сыром и оливками, а Габриела, жена Марио, — бутылку Марсала, утверждая, что некоторые пьют его как тоник. Семья Леонэ пригласила ее на ленч в воскресенье и приготовила пасту «Норма».

— Ты знаешь, почему эта паста называется «Норма», Синьора?

— Нет, боюсь, что не знаю.

— Потому что по вкусу она так же совершенна, как по звучанию совершенна опера «Норма» Беллини.

— Который, естественно, был сицилийцем, — гордо договорила Синьора.

Они хлопнули ладонью об ладонь друг друга. Она так много знала об их стране, об их деревушке.

Паоло и Джанна, у которых была своя маленькая мясная лавка, сделали для нее личный глиняный горшочек. На нем красовалась надпись «Ирландская Синьора». Сверху они накрывали его крышкой, чтобы вода в нем оставалась чистой, никаких насекомых, никакой пыли не попало туда. Пока она плохо себя чувствовала, за пожилой парой ухаживали знакомые и соседи, так что ей не приходилось беспокоиться о том, чем она будет платить за дом, в котором жила. Так, благодаря поддержке людей, вскоре она снова окрепла и поправилась. И она знала, что ее любят здесь.

Она писала о том, что живет почти сказочной жизнью, о том, как она нужна здесь пожилым людям, живущим на верхнем этаже, которым она помогает. О супругах Леонэ, которые ругались на чем свет стоит и к которым она заходила каждое воскресенье, чтобы пообедать вместе и убедиться, что они не убили друг друга. Она писала об отеле Марио и о том, насколько сильно они зависели от туристов, и вообще все жители деревни работали для приезжавших гостей. Она сама подрабатывала местным гидом, сопровождая туристов по красивейшим местам, сначала спускаясь вниз по долине, а потом поднимаясь в гору. Она предложила, чтобы младший брат Марио открыл там маленькое кафе. Его назвали Vista del Monte — «Вид на горы».

Нора выражала свое сочувствие отцу, который сейчас так много времени проводил в больнице. Как же правильно они поступили, что продали ферму и переехали в Дублин.

Вскоре пришло очередное письмо от Бренды:

Ты хорошая девочка. Ты абсолютно всех смутила, я уверена, что скоро ты получишь письмо от матери. Но будь начеку. Не возвращайся домой ради нее. Она не станет писать об этом, но тем не менее она ожидает тебя.

У Синьоры перевернулось сердце, когда она увидела знакомый почерк мамы. Да, знакомый, хотя и прошло столько лет. Она знала, что каждое слово в нем продиктовано Хелен и Ритой. Больше двенадцати лет молчания, отказ отвечать на бесконечные письма своей одинокой дочери. По большей части в этом был виновен отец со своими непоколебимыми моральными устоями.

В конце письма было написано: «Пожалуйста, приезжай домой, Нора. Приезжай и живи с нами. Мы не станем вмешиваться в твою жизнь, ни о чем не будем тебя спрашивать».

И почему они раньше не писали этих слов? К своему удивлению, она больше не чувствовала горечи, все переживания остались далеко в прошлом. Может, дело в том, что ее звали только для того, чтобы она ухаживала за пожилыми родителями.

Здесь, живя своей спокойной жизнью, она могла чувствовать лишь жалость к ним. Ее собственная семья теперь ничего не значила для нее. Она очень тактично написала, что не вернется. Если они читали ее письма, то поймут, как нужна она здесь сейчас. Да и отвыкла она за столько лет. Если бы они видели, в каком прекрасном месте она живет. Если бы они общались с ней все это время, они бы наверняка поняли ее.

Шли годы. В рыжих волосах Синьоры появились седые пряди. Но в отличие от смуглых черноволосых женщин в округе она не выглядела из-за этого старше. Казалось, что на ее волосах просто играют солнечные блики. Сейчас Габриела смотрелась как матрона. Она сидела за столом в отеле, ее лицо оплыло, а взгляд был тяжелым и жестким. Ее сыновья вымахали, и с ними стало трудно управляться; они уже не были теми черноголовыми ангелочками, бегающими по двору.

Возможно, Марио тоже постарел, но Синьора не замечала этого. Он приходил к ней уже не так часто и иногда просто лежал рядом, обняв ее.

На одеяле уже едва можно было найти свободное место, чтобы вышить там название еще какого-нибудь города.

— Тебе не надо было вышивать название Джиардини, потому что это совсем крохотное местечко, — говорил он.

— Нет, я не согласна. Там очень красиво, своя атмосфера, даже свой характер, там полно туристов. Нет-нет, это прекрасное местечко.

Иногда Марио тяжело вздыхал, когда его одолевали проблемы. Он делился с ней своими печалями. Его второй сын собирался ехать в Нью-Йорк. Ему было всего лишь двадцать лет, он еще слишком молод и мог попасть к плохим людям.

— Наверное, он так чувствует, возможно, там он найдет себя. Позволь ему ехать, потому что он все равно уедет.

— Ты очень, очень мудрая, Синьора, — сказал Марио и уткнулся головой в ее плечо.

Она лежала с открытыми глазами, смотрела в темный потолок и вспоминала времена, когда в этой самой комнате он называл ее глупой, самой глупой женщиной в мире, потому что она поехала за ним, зная, что у нее нет будущего. А теперь он говорит обратное. Как странно устроен мир.

А потом дочь Марио забеременела. Мальчишка, мывший кастрюли на кухне в отеле, совсем не подходил на роль будущего мужа. Марио пришел в комнату Синьоры и кричал. Как его дочь, которая сама еще ребенок, могла натворить такое. Какой стыд и позор!

Шел 1994 год, и даже в Ирландии это уже не считалось позором. Жизнь так устроена. Возможно, этот парень приехал, чтобы работать в отеле на кухне, но со временем все могло поменяться.

Наступил ее пятидесятый день рождения, но Синьора не рассказала об этом Марио, она вообще никому не рассказала. Она вышила для себя маленький чехол на подушку, изобразив надпись BUON COMPLEANNO — «С днем рождения».

Она наблюдала из окна, как юная Мария выходит замуж за того самого мальчишку с кухни, и молодожены так же входили в церковь, как когда-то Марио с Габриелой. Точно так же зазвонили колокола, как много лет тому назад.

Представить только, ей уже пятьдесят. Она не чувствовала, что стала старше хоть на день, с тех пор как поселилась здесь. И она ни о чем не жалела. Много ли найдется на свете людей, которые скажут о себе то же самое?

И конечно же она была права в своих предсказаниях. Мария вышла за человека, который ее не стоил, по мнению ее семьи, но прошло совсем немного времени, и об этом перестали судачить в деревне.

А их второй сын все-таки уехал в Нью-Йорк, и, судя по слухам, у него все было отлично. Он работал в закусочной своего кузена и каждую неделю откладывал деньги, ожидая того дня, когда вернется на Сицилию и купит там свой собственный дом.

Синьора всегда спала с приоткрытым окном, так что одна из первых услышала крики, когда братья Габриелы, теперь уже располневшие и солидные, бежали по площади прямо к ее дому. Она спряталась за ставнями и наблюдала. Должно быть, произошла авария. О боже, неужели кто-то из их детей… У них в семье и без того было полно проблем.

А потом на пороге она увидела плотную фигуру Габриелы, стоявшую в одной ночной рубашке с накинутой на плечи шалью. Закрыв лицо руками, она кричала на всю улицу.

Марио, Марио… Звук ее голоса унесся в горы, а потом покатился вниз по долине.

Этот же крик пронесся по спальне Синьоры, и ее сердце заледенело, когда она увидела, как родственники вытаскивают тело из машины.

Она не знала, сколько времени простояла как статуя. Но потом, когда площадь заполнилась людьми, она тоже оказалась среди них, и слезы хлынули из глаз. В лунном свете она увидела его лицо, все в кровавых подтеках и синяках. Он ехал домой из деревни, находившейся неподалеку. Он не заметил поворота, и машина перевернулась несколько раз.

Ей необходимо было дотронуться до его лица, поцеловать, и никакая сила не могла остановить ее в тот момент, даже несмотря на то что его сестры, жена и дети стояли там. Она сделала шаг вперед, не осознавая, что все смотрят на нее, абсолютно забыв о годах, покрытых тайной.

Когда она уже почти приблизилась к нему, то почувствовала, как чьи-то руки тащат ее назад. Это были Синьора Леонэ, ее друзья Паола и Джанна и, как потом она узнала, двое братьев Габриелы. Они просто утащили ее оттуда, где все могли видеть неприкрытое горе женщины, любившей его.

В ту ночь она была в домах, где никогда не бывала раньше, и люди поили ее крепким бренди, и кто-то гладил ее руку. За стенами этих домов она слышала причитания и вопли и иногда вставала, чтобы пойти туда, где она должна была быть, стоять рядом с его телом, но всегда чьи-то руки мягко удерживали ее.

В день похорон она сидела возле своего окна, бледная и спокойная, а потом уронила голову, когда из отеля вынесли гроб и понесли через площадь к церкви. Колокол издал единственный траурный звук. Никто не поднял головы и не посмотрел на ее окно, и никто не видел слез, стекавших по ее щекам и капавшим на вышитое одеяло, которое лежало у нее на коленях.

И теперь все были уверены, что настало ее время возвращаться домой.

Понемногу и она осознала это. Ее друзья советовали ей уезжать. А Паоло и Джанна подарили большое блюдо.

— Положи на него все фрукты, которые растут в Ирландии, и оно будет напоминать тебе о времени, прожитом в Аннунциате, — говорили они. Им казалось, что она непременно должна так сделать.

Но у Синьоры не было дома, куда она могла бы уехать, да и не хотела она никуда уезжать. Она прожила здесь больше двадцати пяти лет и здесь умрет. Однажды церковный колокол будет звонить по ней, и она уже начала копить деньги, чтобы ее похоронили в — маленьком резном деревянном гробу.

Так она не замечала намеков, которые ей делали все чаще, не замечала до тех пор, пока Габриела не пришла повидаться с ней.

Габриела шла по площади в темной траурной одежде. Она постарела, и глубокие морщины изрезали ее лицо. Раньше она никогда не приходила сюда. А сегодня постучала в дверь, как будто ее здесь ожидали. Синьора пригласила ее войти и предложила сок и пирожные. Затем села и стала ждать.

Габриела обошла обе маленькие комнаты, дотронулась до расшитого одеяла.

— Превосходная работа, Синьора, — произнесла она.

— Вы очень добры, синьора Габриела.

Затем последовало долгое молчание.

— Вы скоро вернетесь в свою страну? — спросила Габриела.

— Никто не может заставить меня уехать отсюда, — просто ответила Синьора.

— Но здесь нет того, ради кого вы хотели бы остаться. Теперь нет. — Габриела говорила прямо.

Синьора кивнула в знак согласия.

— Но в Ирландии, синьора Габриела, вообще никого нет. Я приехала сюда молодой девушкой, теперь я взрослая женщина, скоро начну стареть. Думаю, я останусь здесь. — Их глаза встретились.

— У вас здесь нет друзей, нет настоящей жизни, Синьора.

— Но я здесь имею больше, чем в Ирландии.

— Вам нужно строить новую жизнь на родине. Там ваши друзья, семья, они будут рады вашему возвращению.

— Вы хотите, чтобы я уехала, синьора Габриела?

— Он всегда говорил, что ты уедешь, только если он умрет. Он сказал, что ты уедешь только тогда, когда я буду носить траур по своему мужу.

Синьора с изумлением посмотрела на нее. Марио пообещал это, не спросив ее мнения.

— Он так и сказал?

— Он сказал, что так и будет. И еще, если я умру, он никогда не женится на тебе, потому что это станет причиной скандала и мое имя будет запятнано. Люди будут думать, что он всегда хотел жениться на тебе.

— И это вас радовало?

— Нет, Синьора, такие вещи не могли меня радовать. Я и думать не могла, что Марио умрет или я умру. Но считаю, он хотел сказать этим, что дорожит мной. Я никогда не боялась тебя. Тебе не нужно оставаться здесь. Это противоречит традициям наших мест.

На площади раздавались голоса людей, торговцы крутились возле отеля, фургон подъехал к мясной лавке, дети возвращались из школы. Лаяли собаки и откуда-то доносилось пение птиц.

Марио рассказывал ей о быте и традициях, и о том, насколько важна для него его семья. Сейчас у нее было ощущение, будто он разговаривает с ней из могилы. Он посылал ей сообщение, просил ее ехать домой.

Она произнесла очень медленно:

— Я думаю, в конце месяца, синьора Габриела. В конце месяца я вернусь в Ирландию.

Глаза женщины, сидевшей напротив, были полны благодарности. Она взяла Синьору за руки и произнесла:

— Я уверена, там тебе будет намного лучше. Там ты будешь счастливее.

— Да, да, — медленно сказала Синьора, и ее слова повисли в теплом полуденном воздухе.

— Si, si… veramente.

У нее не хватало денег на дорогу, и ее друзья откуда-то узнали об этом.

Синьора Леонэ пришла и вложила пачку лир в ее руку:

— Пожалуйста, Синьора, пожалуйста, возьми их. Ты так помогала мне. У меня есть деньги, возьми.

Точно так же поступили Паоло и Джанна. Бизнес в их мясной лавке поначалу не пошел бы без помощи Синьоры.

— Это лишь малая часть того, что мы должны тебе.

А пожилая пара, в чьем доме она прожила большую часть своей взрослой жизни? Они не стали брать с нее арендную плату за последний месяц в благодарность за все, что она сделала для них.

В тот день, когда пришел автобус, чтобы забрать Синьору и отвезти в тот город, где был аэропорт, Габриела вышла на крыльцо своего дома. Они не разговаривали, но кивнули друг другу, как-то торжественно и с уважением. Некоторые из тех, кто наблюдал эту сцену, понимали, что она значила. Они знали, что одна из женщин благодарит другую всем сердцем за то, чего никогда не сможет высказать словами, и желает ей удачи в будущем, которое открывается перед ней.

В городе было многолюдно, в аэропорту стоял шум, толкотня, и люди проносились мимо, не встречаясь взглядом друг с другом. То же самое будет и в Дублине, когда она прилетит туда, но Синьора решила не думать об этом.

Она не строила планов, предполагая поступать по обстоятельствам. Она никому не сообщила, что приезжает, — ни своей семье, ни даже Бренде. Она найдет комнату и сама позаботится о себе, как всегда это делала, а потом придумает, чем заниматься дальше.

В самолете начала разговор с мальчиком. Ему было около десяти лет, примерно такого же возраста младший сын Марио и Габриелы, Энрико. Машинально она заговорила с ним по-итальянски, но он отвернулся от нее.

Синьора посмотрела в окно и погрузилась в свои думы. Она никогда не узнает, как сложится жизнь у Энрико, или у его брата в Нью-Йорке, или у сестры, вышедшей замуж за мальчишку, работавшего на кухне. Ей не узнать, кто поселится в ее комнате. Она будто плыла в открытом море и не представляла, что ее ждет.

В Лондоне она не желала оставаться ни на день. Ей не хотелось возвращаться к воспоминаниям. Ей не хотелось видеться с давно забытыми людьми и ходить по едва узнаваемым местам. Нет, она отправится в Дублин.

Город так изменился. Теперь в аэропорт прибывали самолеты со всего мира. Когда она уезжала, все было по-другому. Раньше автобус петлял между домами, а сейчас на большой скорости мчался по трассе, по обеим сторонам которой были посажены цветы. Боже, как похорошела Ирландия за это время!

Одна американка, ехавшая вместе с ней в автобусе, спросила, где она остановится.

— Я еще не знаю, — объяснила Синьора, — подыщу что-нибудь.

— Вы местная или приезжая?

— Я уехала отсюда много лет назад, — ответила Синьора.

— Так же, как и я… возвращение к истокам. — Американка выглядела довольной. Она собиралась неделю потратить на то, чтобы отыскать свои корни; она считала, что этого времени будет достаточно.

— О, конечно, — сказала Синьора, осознавая, как ей трудно ответить правильно по-английски.

Выйдя из автобуса, она пошла по набережной. Вокруг нее толпились молодые люди, стоявшие по одиночке, по парам и в компаниях. Отовсюду слышался веселый смех. Она вспомнила, что читала где-то о молодеющем населении страны; половина населения не достигла возраста двадцати четырех лет.

Она не ожидала, что увидит столь очевидное тому подтверждение. Молодежь была ярко одета. Когда она раньше уезжала в Англию на работу, Дублин казался серым и тусклым городом. Многие здания снесли, повсюду были красивые автомобили, а раньше на улицах было много велосипедов и подержанных машин. Магазины сверкали витринами и приглашали покупателей войти. Ее взгляд привлек журнал, на обложке которого красовалась девушка с большой обнаженной грудью. Раньше такое, конечно же, было запрещено.

Она пошла дальше, вниз по улице, следуя за потоком людей, вышла на площадь, которая напомнила площадь в Париже, куда однажды давным-давно они с Марио ездили на выходные. Выложенные булыжником улицы, открытые кафе, куда ни глянь, толпятся молодые люди, смеющиеся и болтающие друг с другом.

Никто не писал ей, что Дублин стал таким. Ни Бренда, которая, выйдя замуж, полностью погрузилась в семью и работу, ни ее сестры, ни братья… Все они были не такими людьми, которые любят гулять в подобных местах.

Синьора почувствовала, как ей нравится этот новый для нее мир, и зашла в кафе, чтобы выпить кофе.

Девушка лет восемнадцати с длинными рыжими волосами, точно такими же, как когда-то были у нее, принесла ей кофе. Она подумала, что Синьора иностранка.

— Из какой страны вы приехали? — поинтересовалась она, медленно проговаривая английские слова.

— Из Италии, с Сицилии, — ответила Синьора.

— Красивая страна, но знаете, я бы не поехала туда, пока бы не выучила язык.

— А почему так?

— Ну, я бы хотела понимать, о чем говорят парни, чтобы не вляпаться во что-нибудь, а как понять, если не знаешь языка.

— Я совсем не разговаривала по-итальянски, когда приехала туда, и действительно не понимала, что говорят вокруг, — сказала Синьора. — Но, ты знаешь, у меня все сложилось хорошо, даже отлично. Все было замечательно…

— И на сколько вы там остались?

— Надолго. Я прожила там двадцать шесть лет, — она сама удивилась, когда произнесла эту цифру.

Девушка с изумлением посмотрела на нее.

— Вы так долго оставались там, должно быть, вы полюбили эти края.

— О да, да.

— А когда вы вернулись?

— Сегодня, — ответила Синьора.

Она тяжело вздохнула и поняла, что девушка считает ее немного странной. Синьора знала, что она должна следить за собой и не позволять людям так думать о себе. Не ронять итальянских слов, не вздыхать в голос, не произносить непонятных, бессвязных фраз.

Девушка собралась идти.

— Простите, мне кажется, это очень красивая часть Дублина. Как вы думаете, я могла бы здесь снять комнату?

Теперь девушка точно убедилась, что женщина, сидящая перед ней, со странностями.

«Может быть, люди больше не сдают комнат, — подумала Синьора. — Наверное, стоило сказать апартаменты? Квартиру? Место, где остановиться?»

— Просто что-нибудь обычное, — сказала Синьора.

Девушка выслушала хмуро. Это была одна из наиболее престижных частей города; всем бы хотелось жить здесь. В этом месте располагались пентхаусы, поп-звезды покупали тут отели, бизнесмены вкладывали деньги в строительство домов. Здесь было полно ресторанов. В общем, самое модное и дорогое место в городе.

— Я понимаю. Но не могли бы вы подсказать мне, где я могу остановиться, не в столь респектабельном месте?

Девушка покачала головой. Трудно было ответить на этот вопрос. Казалось, она не знает, на что рассчитывает Синьора, есть ли у нее деньги и сколько времени она собирается пробыть здесь?

Синьора решила помочь ей:

— Я смогу оплатить неделю проживания с завтраками, но за это время мне нужно будет подыскать недорогое место и найти работу, возможно… с детьми.

Девушка была в замешательстве.

— На работу няни обычно берут женщин помоложе, — сказала она.

— А может быть, в ресторане найдется какая-нибудь работа?

— Нет, здесь, я думаю, вы вряд ли что-то найдете… если честно, в этих местах хватает своих, сюда трудно устроиться.

Девушка была довольно милой. Синьоре не хотелось выглядеть жалкой, и она решила скрыть свою тревогу и грусть.

— Это ваше имя вышито у вас на переднике? Сьюзи?

— Да. Боюсь, моя мама была фанаткой Сьюзи Кватро. Это певица, вы знаете? Много лет назад она была популярной. Не знаю, как в Италии.

— Уверена, что и там тоже, просто я не слушала ее тогда. Хорошо, Сьюзи, я не могу занимать у вас целый день со своими проблемами, но я была бы вам очень благодарна, если бы вы смогли уделить мне полминуты и рассказать, какой район подешевле?

Сьюзи перечислила названия маленьких районов, пригородов, отдаленных от города. Во времена молодости Синьоры они считались почти что деревнями, но сейчас, видимо, превратились в большие районы, где жили в основном рабочие. Возможно, многие там сдают комнаты в аренду, особенно те, у кого дети выросли и уехали.

— Вы очень добры, Сьюзи. Откуда вы все это знаете?

— Ну, я выросла в этих краях, как же мне не знать?

Синьора потянулась за кошельком, чтобы заплатить за кофе.

— Спасибо вам огромное за помощь, я ценю это, и если у меня получится устроиться, я обязательно заеду к вам и подарю вам небольшой подарок.

Она увидела, что Сьюзи прикусила губу, о чем-то задумавшись.

— Как вас зовут? — спросила она.

— Я знаю, что это будет звучать странно, но меня называют Синьора. Это не потому, что я требую к себе формального отношения, но меня так называли в Италии и мне нравится.

— Вы в самом деле не подозревали, что это за место?

— Да. — У нее было серьезное лицо, и стало ясно, что Синьора не понимает людей, которых волнует, в каком именно окружении они живут.

— Послушайте. Я не очень лажу со своей семьей и поэтому больше не живу дома. Только пару недель назад они говорили о том, что сдали бы мою комнату — несколько фунтов в неделю им не помешают. Сейчас она пустая, так вы могли бы сказать, что один знакомый дал вам адрес… ну и заплатить им наличными.

— Вы думаете? — Глаза Синьоры засветились.

— Послушайте. Мы с вами говорим о совершенно обычном доме. Вокруг стоят точно такие же дома, немного получше или похуже… ничего особенного. Родители все время смотрят телевизор, орут друг на друга, а еще мой брат Джерри. Ему четырнадцать лет, и он ужасен.

— Мне просто нужно где-то остановиться. Я уверена, все будет замечательно.

Сьюзи написала адрес и сказала, на каком автобусе доехать.

— Поспрашивайте там у кого-нибудь, как добраться. Когда придете, не забудьте сказать про деньги и что вы ненадолго. Вы им понравитесь, потому что вы уже взрослая женщина и с вами не будет проблем. Только не говорите, что вы от меня.

Синьора посмотрела на нее благодарно.

— Им не нравился ваш друг?

— Друзья, — поправила ее Сьюзи. — Мой отец говорит, что я шляюсь не пойми где, но, пожалуйста, не пытайтесь ему противоречить, когда он будет вам об этом рассказывать, потому что тогда он поймет, что мы знакомы. — Выражение лица Сьюзи сделалось серьезным.

Синьора задумалась, было ли у нее такое же выражение лица, когда она уезжала на Сицилию.

Она села в автобус и, когда он тронулся, все время смотрела в окно, не переставая удивляться, как же город, в котором она выросла, разросся. Дети играли на улицах прямо под колесами без конца снующих автомобилей, а раньше они убегали подальше от дорог в поля или в небольшие сады и там гоняли на велосипедах.

Синьора спросила у пассажиров, как добраться до дома, адрес которого ей написала Сьюзи. Мужчина и женщина сказали ей, что у них в домах все занято.

— А вы можете посоветовать кого-нибудь? — спросила она.

— Попробуйте к Салливанам, — предложил кто-то.

Она постучала в дверь. Станет ли это место ее новым домом? Сможет ли она зажить по-новому и унять боль по потерянной жизни в Сицилии? Не только по любимому человеку, но по всей своей жизни. По всему. Но ей не нужно отчаиваться, если ей откажут.

Джерри открыл дверь, жуя. У него были рыжие волосы и все лицо в веснушках, в руке он держал сандвич.

— Да? — произнес он.

— Могу я поговорить с твоими родителями?

— О чем? — спросил Джерри.

— Я хотела узнать, смогу ли я снять комнату? — начала Синьора. Она слышала, что в квартире убавили звук телевизора, чтобы слышать, о чем говорят в дверях.

— Комнату здесь? — Джерри состроил такую гримасу, что Синьора решила, что ее слова и впрямь звучат как нонсенс. Но ведь вся ее жизнь сплошной нонсенс. К чему же теперь останавливаться?

— Так могу я поговорить с ними?

В прихожей показался отец мальчика, полный мужчина с взъерошенными волосами. Он был примерно ровесником Синьоры. Лицо у него было красное, и выглядел он неухоженным. Вытерев ладони о брюки, он спросил:

— Могу я помочь вам?

Синьора объяснила, что ищет комнату в этом районе и интересуется, нет ли у них свободной.

— Пегги, выйди сюда, — позвал он, и в прихожей показалась уставшая женщина с темными кругами под глазами и прямыми волосами, зачесанными за уши. Она курила и кашляла одновременно.

— Что такое? — спросила она неприветливо.

Видя, что удача ей здесь вряд ли улыбнется, Синьора все же еще раз объяснила свою ситуацию:

— Я жила вдали от Ирландии долгое время, и сейчас мне тяжело ориентироваться, но мне нужно где-то жить. Я и подумать не могла, что здесь все так подорожает и… ну… мне понравилось это место, потому что отсюда видны горы.

По какой-то причине, видимо, им было приятно услышать такие слова.

— У нас никогда не жили постояльцы, — сказала женщина.

— Я вас не побеспокою, буду тихо сидеть в своей комнате.

— Вы бы не хотели поесть вместе с нами? — Мужчина показал на стол, где стояла тарелка с неаппетитного вида сандвичами, лежало масло, так и не вынутое из фольги, и молоко в бутылке.

— Нет-нет, большое спасибо. Мне только нужно купить электрический чайник, а ем я в основном салаты, и еще мне бы пригодилась маленькая электроплитка. Знаете, чтобы варить суп.

— Но вы даже не видели комнату, — сказала женщина.

— Вы можете показать мне ее? — Голос Синьоры звучал мягко, но настойчиво.

Все вместе они поднялись по ступенькам.

Комната была маленькой, с умывальником. Пустой гардероб, никаких картинок на стенах. Ничто не напоминало о длинноволосой красавице Сьюзи, жившей здесь.

За окном уже стемнело. За пустырем вдалеке видны горы, но через несколько лет этот район застроят новыми домами.

— Как приятно иметь такой красивый вид из окна. Я жила в Италии, и там бы это назвали Vista del Monte — вид на горы.

— Маунтинвью, так называется школа, где учится наш сын, — сказал мужчина.

Синьора улыбнулась ему:

— Если вы сдадите мне комнату, мистер Салливан, миссис Салливан… я думаю, что обязательно схожу туда, — сказала она.

Она увидела, как они обменялись взглядами, не понимая, что у нее на уме и правильно ли они поступают, показывая ей дом.

Потом она посмотрела ванную комнату.

— Здесь немного не прибрано, — сказали хозяева и выделили ей крючок для полотенца.

Они сидели внизу и разговаривали, и, похоже, ее мягкость в обращении произвела на них впечатление. Мужчина убрал еду со стола, женщина затушила сигарету и выключила телевизор. Мальчик сидел в углу и с интересом наблюдал.

Они объяснили, что напротив живут муж с женой, которые всегда суют нос в чужие дела и потому обязательно доложат в налоговые органы, что в доме напротив поселилась некая гостья.

— Может быть, сказать, что приехала двоюродная сестра?

Она рассказала им, что много лет прожила в Италии и что недавно умер ее итальянский муж, и ей пришлось вернуться домой, в Ирландию, чтобы строить здесь свою новую жизнь.

— И у вас здесь нет семьи?

— У меня есть родственники, я навещу их через какое-то время, — ответила Синьора.

Они рассказали ей, что у них были трудные времена, и что Джимми работал водителем, а Пегги — в супермаркете кассиром. А потом снова заговорили о комнате наверху.

— Эта комната принадлежала кому-то еще в вашей семье? — вежливо поинтересовалась Синьора.

Салливаны рассказали о дочери, которая предпочитала жить поближе к центру города. Затем разговор зашел о деньгах, и она показала им свой кошелек. У нее были деньги, чтобы оплатить пять недель аренды.

— Вы хотите получить деньги сразу за месяц вперед? — спросила она.

Хозяева удивленно переглянулись. Они всегда с подозрением относились к людям не от мира сего, которые показывают незнакомым кошелек, полный денег.

— Это все, что у вас есть?

— Пока все, но у меня будет больше денег, когда я найду работу. — Казалось, Синьора разволновалась. Они все еще не были до конца уверены.

— Возможно, мне лучше пойти и подождать внизу, пока вы решите, — сказала Синьора и вышла во дворик. Она посмотрела вдаль, на горы: некоторые люди называли их холмами. Они не грубые и не острые и такие же синие, как ее горы, оставшиеся на Сицилии.

Люди там сейчас заняты своими делами. Вспомнит ли кто-нибудь из них о Синьоре, подумает ли, где сегодня ночью она нашла пристанище?

Салливаны подошли к двери, приняв решение.

— Я думаю, если вам угодно, вы можете оставаться здесь прямо сейчас, — сказал Джимми.

— О, как хорошо, — ответила Синьора.

— Ну, вы можете заплатить за неделю, и если мы вам понравимся, можем поговорить о том, чтобы вы и дальше оставались, — сказала Пегги.

У Синьоры засветились глаза.

— Grazié, grazié, — выпалила она, прежде чем опомнилась. — Я так долго прожила там, понимаете, — заизвинялась она.

Они не возражали.

— Пойдем, поможешь мне убрать кровать, — сказала Пегги.

Джерри продолжал следить за ними, не произнося ни слова.

— Я не хочу причинять беспокойство Джерри, — сказала Синьора.

— Откуда вы узнали, что мое имя Джерри?

Конечно, его родители могли назвать его по имени, но они не разговаривали с ним при ней.

— Потому что тебя так зовут, — просто ответила она.

И, казалось, ответ его удовлетворил.

Пегги достала простыни и одеяла.

— Сьюзи забрала кое-что с собой.

— Вы скучаете по ней?

— Она приезжает раз в неделю, правда, обычно, когда отца нет дома. Они давно не могут общаться друг с другом, но уж пусть лучше так, чем слушать те скандалы, что бывали здесь раньше.

Синьора распаковала вещи, достав одеяло, расшитое названиями итальянских городов.

У Пегги округлились глаза от изумления.

— Какая красотища! — выкрикнула она.

— Я вышивала его много лет, добавляя новые и новые названия. Посмотрите, вот Рим, а вот Аннунциата, место, где я жила.

У Пегги на глазах выступили слезы.

— И вы, и он накрывались им… как грустно, что он умер.

— Да.

— Он болел?

— Нет, погиб в аварии.

— У вас есть фотография, чтобы поставить ее здесь? — Пегги показала на столик.

— Нет, у меня нет фотографий Марио, он остался лишь в моем сердце и в мыслях.

Слова повисли в воздухе.

Пегги решила сменить тему:

— Вы знаете, вам нужно попробовать шить на заказ. У вас должно появиться много заказчиков.

— Я никогда не думала зарабатывать деньги шитьем.

— А чем же вы собираетесь заниматься?

— Например, преподаванием или работать гидом. На Сицилии я продавала туристам маленькие сувениры, салфетки, которые вышивала, но я не думаю, чтобы здесь они будут кому-нибудь нужны.

— Можете попробовать изготавливать какие-нибудь поделки. Ну ладно, вам нужно отдохнуть с дороги.

— Благодарю, что так быстро дали мне крышу над головой. Я уже говорила, что не хотела бы мешать вашему сыну.

— Не обращайте на него внимания, это он досаждает всем нам, лентяй. У меня уже сердце болит от его выходок. Но хоть Сьюзи избавилась от него.

— Я уверена, что все это пройдет с возрастом. — Синьора всегда разговаривала с Марио о его детях, всегда поддерживала его. Она говорила те слова, которые родители хотят слышать.

— Что-то долго тянется у него этот возраст. Послушайте, спуститесь вниз и выпейте с нами чаю, а потом ляжете спать.

— Нет, благодарю вас. Я так устала сегодня, что лучше мне лечь спать.

— Но у вас даже нет чайника, чтобы вскипятить себе чаю.

— Спасибо, но у меня правда все хорошо.

Пегги пошла вниз, где Джимми смотрел по телевизору спортивную программу.

— Убавь звук, Джимми. Женщина устала с дороги, она добиралась сюда целый день.

— Подумаешь.

— Не подумаешь, а имей совесть. Она здесь живет не просто так, а платит нам деньги.

— Как ты пустила незнакомого человека в дом? Ведь ты совсем ничего о ней не знаешь.

— Она говорит, что была замужем и ее муж погиб в автокатастрофе. Так она сказала.

— И ты беспрекословно веришь ей?

— Ну, у нее нет его фотографии. Вообще она не похожа на замужнюю женщину. Если бы ты видел, какой необыкновенной красоты у нее одеяло. Она сама расшила его. У замужней женщины никогда не найдется столько времени.

— Но кто же она, по-твоему?

— Она вполне могла быть монахиней, такая она выдержанная и спокойная. Я бы так сказала, но кто ее знает?

— Все может быть. — Джимми задумался. — Ну если она монашка, то не вздумай ей рассказывать о похождениях Сьюзи. Если она узнает что-то, то вылетит отсюда как ошпаренная.

Синьора стояла у окна и смотрела на горы. Станет ли это место ее домом?

Чего ей ждать? Ее родители, наверное, совсем состарились. Сможет ли она простить им их холодность и то, что они не поддержали ее тогда? Или ей придется остаться в этом унылом маленьком доме у чужих людей? Синьора знала, что она будет по-доброму относиться к Салливанам, хотя никогда раньше не знала их.

Она попытается сделать так, чтобы Сьюзи помирилась с отцом, а сама попробует найти общий язык с вредным мальчишкой. Но она будет действовать постепенно. Годы, проведенные на Сицилии, научили ее терпению.

Она не поедет завтра же к своим родным. Сначала навестит Бренду и Пиллоу Кейса, и она не забудет, что жена зовет его Патриком. Конечно же для них будет сюрпризом встреча с ней. И возможно, у них найдется для нее какая-нибудь работа в ресторане. Она могла бы мыть и готовить овощи на кухне, как тот мальчишка, за которого вышла дочь Марио.

Синьора приняла душ и переоделась. Она надела белую ночную сорочку с маленькими букетиками роз, вышитыми на воротнике. Марио говорил, что она ему нравится. Синьора вспомнила его руки, обнимающие ее.

Марио… Сейчас он спит на кладбище, рядом с горами. Он настолько хорошо изучил ее, что не сомневался — она последует его совету и после его смерти уедет.

Так часто она дарила ему счастье, когда надевала эту сорочку и они спали под этим одеялом. Она делала его счастливым, выслушивая его беды, помогая советами.

До нее донесся лай собак и крики детей. Скоро она заснет, и завтра начнется ее новая жизнь.

К полудню Бренда всегда приходила в ресторан. Это была рутина. Она никогда не носила ярких вещей, и у ее костюмов обязательно должен был быть белый воротник. Макияж неброский и аккуратный. Она тщательно проверяла каждый столик. Официанты знали, что к началу рабочего дня все должно быть в полном порядке, так как у Бренды очень высокие требования. Мистер Квентин, живший за границей, всегда говорил, что своему доброму имени в Дублине он полностью обязан Бренде и Патрику, и Бренда не хотела подводить его.

Большая часть персонала работала в ресторане постоянно, и потому они были одной сплоченной командой. К ним приходили постоянные клиенты, которые любили, чтобы к ним обращались по имени, и у Бренды вечно болела голова, чтобы не забыть каких-нибудь мелких деталей. Хорошо ли они провели отпуск? Вышла ли их новая книга? Рада видеть их фотографии в газете, рада слышать, что их лошадь выиграла на скачках.

Хотя ее муж считал, что клиенты приходят в ресторан, чтобы поесть, Бренда точно знала, как для них важно хорошее обращение, и была готова все для этого сделать.

Она ставила цветы на стол, когда услышала звук открывающейся двери. Никто не приходил на ленч в это время. Первые посетители могли появиться в ресторане не раньше половины первого.

Женщина шла быстро. На вид ей было около пятидесяти лет, рыжие волосы вперемешку с седыми туго перевязаны цветным платком. На ней была длинная, почти до лодыжек коричневая юбка и старомодный жакет, такие носили в семидесятых. Ее нельзя было назвать неприятной или отталкивающей, просто она была совсем другая. Она уже почти подошла к Нел Дьюн, которая сидела на своем рабочем месте за кассой, когда Бренда поняла, кто же это.

— Нора О’Донохью! — выкрикнула она. Прошла целая жизнь с тех пор, как она видела свою подругу. Молоденькая официантка и миссис Дьюн удивленно посмотрели на Бренду, которая бросилась навстречу к непонятно одетой женщине.

— Боже мой, ты все-таки уехала оттуда, ты все-таки села на самолет и вернулась домой.

— Я вернулась, да, — сказала Синьора.

Неожиданно выражение лица Бренды сделалось серьезным.

— Нет… твой отец случайно не умер?

— Нет-нет.

— Так, значит, ты вернулась к ним?

— О нет. Нет, не совсем.

— Ну да. Как я могла такое ляпнуть. А скажи мне, как поживает любовь твоей жизни?

Теперь у Синьоры изменилось лицо. В один момент оно сделалось чернее тучи.

— Он умер, Бренда. Марио умер. Он разбился на машине.

Произнеся эти слова, она почувствовала, как у нее подкашиваются ноги.

Бренда взяла за руку свою подругу и повела к столу в служебное помещение, крикнув, чтобы принесли большой бренди и стакан воды со льдом. Что-нибудь из этого обязательно поможет.

А потом Бренда выслушала грустную историю подруги. Она была похожа на ночной кошмар, но вместе с тем это была история любви. Бренда не понимала, как так можно любить, невзирая на обстоятельства, не задумываясь о будущем.

Слезы текли по ее щекам. Она вытерла глаза, размазав тушь, поправила воротник и пошла работать. Время от времени Синьора выглядывала в зал и с интересом наблюдала, как Бренда проходит между столов, спрашивая у клиентов об их семьях, об их делах… А цены в меню! В Аннунциате на эти деньги можно прожить всей семьей целую неделю. Где эти люди брали такие деньги?

Но Синьора решила, что должна воспринимать свою новую жизнь спокойно. Теперь она не смотрела на меню испуганными глазами, наоборот, она взяла себе салат из помидоров и мясо, хотя сама никогда бы этого не сделала. Она совершенно не могла себе этого позволить, но Бренда настояла. Потом на столе появилась бутылка кьянти, и Синьора решила не заглядывать в меню. Это был подарок, и она приняла его.

Она поняла, насколько проголодалась, только когда приступила к еде. Салат из помидоров со свежим базиликом был очень вкусным. Мясо она ела очень редко и сейчас, закончив еду, почувствовала себя намного лучше.

— Все хорошо, я больше не буду плакать, — сказала она Бренде.

— Не возвращайся домой к своей матери, Нора. В действительности она не была тебе матерью, когда ты нуждалась в ней, почему же ты должна стать ей дочерью, когда ей это понадобилось?

— Нет, я не чувствую, что чем-то обязана им.

— Слава богу, — произнесла Бренда с облегчением.

— Но мне необходима работа, чтобы жить на что-то. Тебе не нужен человек здесь, чтобы чистить картошку или мыть посуду?

Бренда мягко объяснила, что это не получится, потому что у них на этих работах заняты молодые люди, студенты.

— К тому же, Нора, ты уже не девочка и такая работа тяжела для тебя, кроме того, у тебя есть образование. Ты могла бы работать в офисе или, например, преподавать итальянский.

— Нет, я слишком стара, меня не возьмут. Тем более я не смогу печатать, у меня нет практики работы на компьютере, да и опыт преподавания у меня тоже небольшой.

— А ты бы пока подумала о пособии. — Бренда всегда была практичной.

— О пособии?

— Да, пособие по безработице.

— Я не знаю, как это сделать.

— А что, ты ирландка, разве не так?

— Но я так долго не жила здесь, и с моих доходов ничего не отчислялось стране. — Она выглядела озадаченной.

— Но ты же не можешь питаться святым духом. Это реальный мир, и ты должна позаботиться о себе.

— Бренда, не волнуйся за меня, я выживу. Ведь справлялась же я как-то почти четверть века. Большинство людей не смогли бы, как я, только приехав в Ирландию, за несколько часов найти жилье. И работу я тоже найду.

Бренда отвела Синьору на кухню, где они встретились с Пиллоу Кейсом, которого, пересилив себя, она решила называть Патриком. Он очень бурно отреагировал, узнав о смерти Марио, и посочувствовал Синьоре.

Она поблагодарила его за вкусную еду.

— Скоро мы хотим провести сезон итальянской кухни. Возможно, ты могла бы перевести меню для нас, — предложил Патрик.

— О, я была бы очень рада. — Лицо Синьоры засветилось.

— Там все будет официально.

— Хорошо, хорошо, мы обсудим это, когда придет время. Я не хочу задерживать тебя.

Она ушла, не попрощавшись. Она привыкла к такому обращению за годы жизни в своей деревне. Людям нравится больше, когда вы будто даете понять, что ваша беседа еще не закончена.

Синьора купила чай в пакетиках и пирожные, хотя это было для нее роскошью.

Обойдя несколько ресторанов, она спросила, не найдется ли для нее какой-нибудь работы на кухне, и везде получила вежливый отказ. Так же она заходила в супермаркеты, интересуясь, не нужны ли там помощники. По их виду она понимала, что все они смотрят на нее недоуменно, а на их вопрос, почему она не обратилась на биржу труда, не могла дать внятного ответа.

Проходив в поисках работы до пяти часов, она села в автобус, шедший к дому, где жила ее мать. Вокруг дома были цветочные клумбы и росли аккуратно постриженные кусты. На входе наравне со ступеньками были рельсы для инвалидных колясок, само здание смотрелось современным. Никто так и не вышел из квартиры № 23 и не вошел туда. В десять вечера Синьора села в автобус и поехала в дом Салливанов. Она тихо вошла и заглянула в гостиную поздороваться. Там сидел Джерри и смотрел телевизор. Неудивительно, что ребенок плохо успевал в школе. Ведь почти все свободное время он смотрел боевики.

Хозяева дома нашли для нее электроплитку и старый чайник. Приготовив себе чай, она села и стала смотреть на горы.

Уже тридцать шесть часов, как она покинула свой дом в Италии. Ей хотелось знать, пожалеет ли когда-нибудь Габриела, что вынудила Синьору уехать. И будут ли Паоло и Джанна скучать по ней? А синьора Леонэ? Потом она приняла душ, умылась мылом с чудесным запахом сандалового дерева, легла и провалилась в глубокий сон.

Когда она проснулась, дом был пуст. Пегги ушла в свой супермаркет, Джимми, подрабатывавший частным извозом, отправился на поиски пассажиров, а Джерри мучился в школе. Она снова поехала к дому своей матери, а потом решила поискать работу. Снова спрятавшись за тем же деревом, она принялась ждать, и на этот раз удача ей улыбнулась. К дому подкатил маленький автомобиль, и из него вышла пожилая, очень полная женщина с рыжими волосами, туго стянутыми в пучок. Едва не задохнувшись от волнения, она поняла, что это ее младшая сестра Рита. Она выглядела очень солидно, хотя ей было всего сорок шесть. Когда Синьора уезжала, она была совсем девчонкой, никаких фотографий она, естественно, не получала за это время. Писали ее родственники лишь тогда, когда им было что-то нужно.

Рита была явно напряжена. Она чем-то напомнила Синьоре мать Габриелы, маленькую злую женщину, чьи глаза метали молнии. Говорили, что у нее не все в порядке с нервами. Неужели это была Рита, ее младшая сестра, вот эта неповоротливая женщина с тяжелой походкой? Синьора с ужасом наблюдала за ней из-за дерева. Дверь машины оставалась открытой, и, возможно, сейчас из нее должна была выйти ее мать. Синьора в шоке подумала, что если Рита выглядит так ужасно, то на кого же стала похожа ее мать?

Ей вспомнились старики, жившие в Аннунциата. Маленькие, часто опирающиеся на палочку, сидящие на площади и наблюдающие за прохожими, всегда с улыбкой на лице и иногда хватающие ее за юбку, чтобы рассмотреть вышивку…

«Bella bellissima», — сказали бы они.

Однако ее мама совсем не была похожа на тех старушек. Она неплохо выглядела для своих семидесяти семи лет. На ней было коричневое платье и коричневый кардиган, надетый поверх него. Волосы были туго собраны в пучок, как и много лет тому назад. Марио как-то сказал: «Твоя мама выглядела бы намного красивее, если бы распустила волосы».

Вообразить только, ее мать, казалось, выглядела не намного старше, чем тогда. Такая же упрямая, с таким же твердым намерением жить в соответствии с религиозными устоями. Если бы ее мама была мягче и добрее, все было бы намного проще. Тогда спустя столько лет Синьора могла бы спокойно вернуться домой и помогать им.

А сейчас? Они всего в нескольких шагах от нее… Ей нужно только крикнуть, и они услышат ее.

Она увидела, как напряглась Рита, когда мама обратилась к ней.

— Хорошо, хорошо. Я иду, не надо меня подгонять.

В их отношениях не было взаимного уважения, они смотрели друг на друга со злобой, как будто бы они не сочувствовали друг другу, навещая в госпитале близкого человека.

Должно быть, сегодня Ритин день, а завтра — очередь Хелен, и, видимо, все это раздражало их. Нет ничего удивительного в том, что они хотели, чтобы сумасшедшая, которая вышла замуж за итальянца, вернулась бы и взяла бы на себя их проблемы. Странно, как ей удалось научиться с такой любовью относиться к окружающим, если она родилась в такой семье? Синьора пошла по ухоженной аллее, высоко держа голову. Теперь она все поняла. Ей не стоит ни о чем сожалеть, она ни в чем не виновата.

Как и предыдущий, этот день не увенчался для нее успехом в поиске работы, но она не собиралась опускать руки. Когда поиски снова привели ее к кафе, где работала Сьюзи, девушка, увидев ее, улыбнулась:

— Вы все-таки поехали туда! Мама рассказала мне, что они сдали комнату женщине.

— Комната очень хорошая, я хотела поблагодарить вас.

— Да, ничего особенного.

— Из окна вашей комнаты видны горы.

— Да, и огромный пустырь, где наверняка скоро настроят таких же коробок, как наша.

— И все же огромное вам спасибо.

— Они считают, что вы похожи на монашку, это правда?

— Нет-нет, с чего они решили?

— Мама сказала, что у вас умер муж.

— В некотором роде это правда.

— Умер в некотором роде… Как это понять?

Синьора выглядела невозмутимой; ей было нетрудно понять, почему люди принимают ее за монашку.

— Нет, я говорю, что в некотором роде он был моим мужем, но я не видела смысла объяснять вашим родителям все подробности.

— Все верно, проще этого не делать, — сказала Сьюзи и налила ей чашку кофе. — За счет заведения, — шепнула она.

Синьора улыбнулась, подумав, что, если выбрать правильную тактику, она может бесплатно обедать в Дублине.

— Я недавно бесплатно пообедала в ресторане «У Квентина», представляете?

— Вот место, где я бы мечтала работать, — произнесла Сьюзи. — Носила бы черные брюки, точно как их официанты. Я бы с удовольствием работала у миссис Бреннан.

— Вы знаете ее?

— Она легенда, — ответила Сьюзи. — Уже три года, как я хочу работать у нее, научиться всему, а потом открыть собственный ресторан.

Синьора вздохнула. Как прекрасно мечтать, что такое возможно, а не получать отказ за отказом, пытаясь устроиться посудомойкой.

— Скажите мне, почему я не могу устроиться мыть посуду, убираться или на подобную работу? Что со мной не так? Может, я слишком стара?

Сьюзи прикусила губу.

— Я думаю, вы выглядите слишком хорошо, чтобы подходить для такой работы. Возможно, они думают, что вы не справитесь. Вы не похожи на остальных, а люди боятся связываться с теми, кто кажется им странным.

— Так что же мне делать, как вы думаете?

— Может, вам стоит поискать более серьезную работу, например, где-нибудь на ресепшен… Или моя мама говорила, что вы здорово вышиваете, так, может, вам стоит отнести свои изделия в магазин и показать им. Только нужен специализированный магазин.

— У меня не хватит уверенности.

— Если вы смогли уехать в Италию с человеком, который даже не был вашим мужем, не сомневайтесь, уверенности вам не занимать.

И они составили список дизайнерских магазинов, где ее умение вышивать могло бы пригодиться. Когда Сьюзи, держа карандаш во рту, думала о том, какие еще существуют магазины, Синьора представила, как могла бы сложиться дальнейшая судьба этой девочки. Может быть, однажды она вернется вместе с ней в Аннунциата и скажет всем, что это ее племянница, ведь у них одинакового рыжего цвета волосы. Она бы показала этой девочке свою вторую родину, показала бы, что там она была нужна людям. Но это были только мечты.

— У меня есть подруга, она работает в салоне-парикмахерской. Она пока стажерка. Почему бы вам не сходить туда? Всего за два доллара вы будете выглядеть стильно, а потратите только двадцать — тридцать минут своего времени.

Неужели люди действительно могли платить по шестьдесят долларов за стрижку? Мир сошел с ума. Марио всегда любил ее длинные волосы. Возможно, если он послал ей сигнал, чтобы она возвращалась в Ирландию, сейчас он ожидает, что она сменит прическу?

— Где находится этот салон? — спросила Синьора и взяла адрес.

— Джимми, она подстриглась, — прошептала Пегги Салливан.

Джимми увлеченно смотрел телевизор и потому ответил:

— Да, здорово.

— Нет, честно, она совсем не такая, как была раньше. Ты бы не узнал ее, она выглядит на двадцать лет моложе.

— Хорошо, хорошо, — громко ответил Джимми, пытаясь перекричать телевизор, но Пегги тут же опомнилась и убавила звук.

— Имей совесть. Эта женщина платит нам деньги, и мы не должны обсуждать ее.

— Хорошо, но перестань болтать.

Пегги села, откинувшись на спинку дивана. Эта Синьора была странная. Никто бы не выжил в этом мире, будучи таким простаком, как она. Никто бы не позволил себе такую дорогую прическу, не имея денег. Эта женщина казалась ей слишком загадочной.

— Вы должны простить меня, если я возьму сегодня с собой свое одеяло. Просто я не хочу, чтобы вы подумали, что я выношу вещи или что-то такое, — объяснила им Синьора за завтраком. — Понимаете, мне кажется, люди меня не понимают. Мне нужно показать им, что я могу делать. Я подстриглась у мастера, который делает экспериментальные стрижки. Как вы считаете, мне так больше идет?

— Вам очень идет, Синьора, — сказал Джимми Салливан.

— Но смотрится намного дороже, — добавила Пегги.

— Цвет натуральный? — спросил Джерри с интересом.

— Нет, подкрасили хной, но мне сказали, что получился необычный цвет, как у дикого животного, — сказала Синьора, ответив на вопрос Джерри словами молодого парикмахера.

Было очень приятно, что ее работой все восхищались. Особенно людей впечатлили вышитые цветы и названия городов. Но работы для нее у них не было. Ей говорили, что занесут ее имя в базу данных и удивлялись ее адресу, так как думали, что она живет в более престижном месте. В этот день, как и в предыдущие, были одни отказы, но казалось, к ней стали относиться немного уважительнее и с меньшим удивлением. В магазинах дизайнерской одежды, бутиках и в двух театрах ее работа вызвала неподдельный интерес. Сьюзи была права, что ей нужно поднимать планку.

Могла ли она осмелиться попытаться стать гидом или учителем? Ведь она половину взрослой жизни занималась этим в сицилийской деревне?

У нее вошло в привычку разговаривать по вечерам с Джерри.

Он поднимался и стучал в ее дверь.

— Вы не заняты, миссис Синьора?

— Нет, заходи, Джерри. Хорошо, когда есть компания.

— Знаете, вы бы всегда могли сидеть внизу, они не против.

— Нет-нет, я сняла комнату у твоих родителей, и не хотела бы слишком докучать им.

— А что вы делаете, миссис Синьора?

— Я шью детское платьице для одного бутика. Они сказали, что взяли бы четыре штуки. Надеюсь, они хорошие люди, потому что я потратила часть своих сбережений на материал.

— Вы бедны, миссис Синьора?

— Не совсем так, просто у меня не много денег. — Это казалось вполне нормальным, резонным ответом. Он полностью устроил Джерри. — Почему бы тебе не приносить сюда свою домашнюю работу, Джерри? — предложила она. — Ты бы составил мне компанию, а я помогала бы тебе, когда понадобится.

Так они просидели вместе весь май, весело и непринужденно болтая. Джерри посоветовал ей сшить пять платьев и притвориться, будто они столько и просили. Совет оказался дельным, и они приняли все пять штук и заказали еще.

Синьора проявляла большой интерес к урокам Джерри.

— Прочитай мне снова это стихотворение и попробуй объяснить, о чем оно?

— Но это же старый стих, миссис Синьора.

— Я знаю, но в нем же должен быть какой-то смысл. Подумай.

— Хорошо, а вы знаете, кто его написал?

Понемногу он стал интересоваться уроками. Она делала вид, будто у нее плохая память, и пока шила, просила снова и снова повторять для нее что-то. Так Джерри учил стихи, писал сочинения, задачи по алгебре. Единственный предмет, который по-настоящему интересовал его, — география. Ее вел мистер О’Брайен, который, судя по всему, был «отличным парнем». Он всегда был уверен, что ученики знают правильный ответ, а другие учителя, наоборот, сомневались в этом. И в этом состояла разница.

— Его собираются назначить директором, вы знаете, в следующем году, — сказал Джерри.

— О, а те, кто учится в Маунтинвью, хотят этого?

— Да, думаю да. Старый Уолш такая зануда. Мне он совсем не нравится.

— А, понимаю.

— Твоя мама пригласила меня в четверг на чай, так что мы можем там встретиться, я думаю, твоего учителя она тоже позвала.

— Он действительно дамский угодник, этот Тони О’Брайен. Я слышал о нем пару историй. Хотите увидеть его, Синьора? Думаю, с вашей новой прической он вас не пропустит.

— Да что ты, я не собираюсь снова интересоваться мужчинами, — просто сказала она.

Чаепитие началось с неловкостей.

Пегги Салливан оказалась не вполне хорошей хозяйкой, поэтому Синьора решила начать беседу, мягко, ненавязчиво рассказывая обо всех изменениях в Ирландии, которые она заметила, и эти перемены, по ее мнению, были в лучшую сторону.

— В школах сейчас так красиво и весело, и Джерри много рассказывает мне об уроках географии, о том, какие интересные проекты они придумывают. Когда я училась, у нас не было ничего подобного.

И после этого обстановка смягчилась. Пегги думала, что визит учителя будет сопровождаться чередой жалоб на ее сына. Она также не надеялась, что ее дочь и Синьора так хорошо поладят. Или что Джерри станет рассказывать мистеру О’Брайену, что он занимался проектом по названиям мест, цель которого узнать о происхождении этих названий. Джимми приехал домой к середине чаепития, и Синьора объяснила, что Джерри счастлив иметь отца, который знает весь город наизусть и может помочь лучше любой карты.

Они разговаривали как нормальная семья; общение здесь было намного вежливее, чем во многих семьях, которые навещал Тони. Он всегда считал Джерри трудным подростком, но, видимо, эта странная женщина имела на него положительное влияние.

— Вы, наверное, любите Италию, раз прожили там так долго.

— Да, очень, очень сильно люблю.

— Я никогда там не был, но мой коллега по школе Эйдан Дьюн сейчас просто бредит Италией. Он спит и видит ее во сне.

— Мистер Дьюн преподает у нас латынь, — добавил Джерри.

— Латынь? Ты мог бы выучить латынь, Джерри, — глаза Синьоры загорелись.

— О, это только для тех, кто хорошо соображает, кто собирается поступать в университет и учиться на адвокатов, врачей.

— Нет, не только. — Синьора и Тони О’Брайен произнесли одновременно.

— Пожалуйста… — Он уступил ей право говорить первой.

— Ну, я с удовольствием бы учила латынь, потому что именно она дал начало многим другим языкам. От него произошли и французский, и итальянский, и испанский, — она говорила с энтузиазмом.

Тони О’Брайен проговорил:

— Боже, вам в самом деле нужно встретиться с Эйданом Дьюном, потому что он годами твердит то же самое. Я люблю повторять детям эту фразу, потому что в ней есть логика. Это как разгадывать кроссворд, заставлять их думать.

Когда учитель ушел, они все заговорили наперебой. Синьора узнала, что теперь Сьюзи станет приезжать домой чаще и не будет избегать своего отца. Постепенно отношения в семье налаживались.

Синьора встретилась с Брендой, и они отправились на прогулку. Бренда захватила с собой хлеб, и они кормили уток в пруду, наслаждаясь солнечным деньком.

— Я каждый месяц езжу навещать твою маму. Сказать ей, что ты вернулась? — спросила Бренда.

— А ты как думаешь?

— Я думаю, не стоит, но только потому, что боюсь, что ты вернешься и останешься жить с ней.

— Ты меня совсем не знаешь. Я же упрямая как черт. Тебе она нравится как человек? Только ответь честно.

— Нет, не очень. Я общалась с вашей семьей, потому что мы дружили с тобой, а потом просто привыкла, и мне было бы неудобно резко прервать отношения, когда ты уехала. Она казалась такой несчастной, постоянно жаловалась на Риту и Хелен.

— Я поеду и увижусь с ней. Я не хочу, чтобы ты прикрывала меня.

— Не надо, ты останешься с ней.

— Поверь мне, этого не случится.

В тот же день она отправилась к матери. Просто пошла и позвонила в дверь квартиры № 23.

— Что вам угодно? — спросила мать, глядя на нее удивленно.

— Я Нора, мама. Я приехала навестить тебя.

Ни улыбки, ни родственных объятий, ни приглашения войти. Только враждебность в ее маленьких карих глазах. Они стояли как замороженные. Мать не пригласила ее в дом, а она не осмелилась спросить, можно ли ей войти.

Но она снова заговорила:

— Я приехала узнать, как ты, и спросить, захочет ли отец увидеть меня. Я хочу, чтобы всем было хорошо.

Мать скривила губы.

— Интересно, когда это ты пыталась сделать хоть что-то для кого-то, кроме себя? — произнесла она. Синьора отреагировала спокойно. С годами она стала намного выдержаннее. Затем мать сделала шаг назад.

— Входи, раз ты здесь, — сказала она снисходительно.

Синьора лишь частично узнала свой прежний дом. Кабинет, где хранилась посуда из хорошего фарфора и кое-что из серебра. На стене не висели картины, и не было книг в книжном шкафу. Большой телевизор занимал почти всю комнату, и на обеденном столе на железном подносе стояла бутылка с апельсиновым соком. В доме совсем не было цветов и вообще ничто не напоминало о радостях жизни. Мать не предложила ей сесть, и Синьора села за стол не спрашивая.

— Хочешь закурить прямо здесь?

— Нет, мама. Я никогда не курила.

— Откуда мне знать, что ты делаешь, а что нет?

— Ты права, мама, откуда? — Ее голос звучал спокойно и невозмутимо.

— Ты приехала домой или в отпуск, или как?

Все тем же спокойным тоном, сводившим ее мать с ума, она объяснила, что не собирается возвращаться жить домой, что нашла комнату и кое-какую работу. Она проигнорировала фырканье своей матери, когда та услышала, в каком районе находится эта комната. Потом она замолчала, ожидая реакции на все сказанное.

— И в итоге он тебя бросил, твой этот Марио, или как там его зовут?

— Ты прекрасно знаешь, как его звали, мама. Ты знакома с ним. Нет, он меня не бросал. Если бы он был жив, я бы до сих пор оставалась там. Он трагически погиб в аварии на горной дороге. Тогда-то я и решила уехать домой и жить в Ирландии. — Она снова замолчала.

— Я полагаю, местные жители не хотели, чтобы ты там оставалась. Тебя ведь некому было защитить, после того что случилось?

— Нет, ты не права. Они все желали мне только самого лучшего.

Мать снова хмыкнула. В комнате воцарилось молчание.

Мать заговорила первой:

— Итак, ты собираешься жить на окраине с этими неотесанными людьми, где полно безработных и криминала?

— Они очень добры ко мне, они дали мне крышу над головой. Мама, мы столько лет не общались. Я живу по-своему и уверена, у тебя тоже свой образ жизни. Вы ничего не хотели знать о моей жизни, поэтому я не хочу докучать тебе разговорами о себе. Но, возможно, теперь я смогу хотя бы навещать вас, и скажи мне, отец захочет видеть меня?

— О, ты можешь даже не думать об этом. Никто из нас не рад этому, и тебе это известно.

— Мне очень неприятно думать об этом. Я пыталась сблизиться с каждым из вас, писала письмо за письмом. Я ведь совсем ничего не знаю о своих шести племянницах и пяти племянниках. Я бы хотела, чтобы они тоже узнали, что я вернулась домой.

— Ну зато они не захотят иметь с тобой ничего общего. Или ты считаешь, что можешь вот так просто вернуться домой и вести себя так, как будто ничего не произошло? Ты для них посторонний человек. Посмотри на свою подругу Бренду, как многого она добилась в жизни. Любая мать гордилась бы такой дочерью.

— Но у тебя есть Хелен и Рита.

На этот раз последовало слабое фырканье, означающее, что они не вполне устраивают ее.

— Кстати, мама, мы могли бы иногда вместе обедать или ходить в город, чтобы попить чаю. И все-таки я хочу знать, могу ли я навестить отца?

Наступила тишина. На мать свалилось слишком много всего. Синьора не оставила своего адреса. Ее сестры все равно не поедут к ней. Она не чувствовала обиды. Перед ней сидела не та женщина, которая любила бы ее, беспокоилась бы о ней и волновалась за нее все эти годы.

Она поднялась, собираясь уходить.

— О, ты очень высокая и полна сил. Но ты уже не молода, так что не думай, что какой-нибудь мужчина в Дублине возьмет тебя в жены после всех твоих похождений.

— Нет, мама, я не строю планов на семейную жизнь. Я напишу тебе небольшое письмо или заеду повидаться через несколько недель.

— Недель?

— Да, и, может быть, привезу торт или вишневый пирог, и мы попьем чаю. Увидимся. И передай от меня самые теплые пожелания Хелен и Рите. Скажи, что я им тоже напишу.

Она ушла, не дав матери опомниться. Синьора знала, что она уже звонит кому-то из своих дочерей. Ничего более драматичного не случалось с ними за эти годы.

Ей не было грустно. Все эти чувства остались в прошлом. Главная задача сейчас — сохранить душевное спокойствие, внутреннюю силу и найти способ зарабатывать на жизнь. Она ни в коем случае не должна зависеть от семьи Салливан, несмотря на то что к ней очень хорошо там относятся. Она не должна становиться бременем для Бренды и Патрика и не может полностью надеяться на бутики, так как нет никаких гарантий, что они продадут изделия, которые она предлагает.

Ей надо попытаться устроиться куда-нибудь преподавать. Не важно, что у нее нет диплома, главное, она может преподавать итальянский для начинающих. Ведь когда-то она учила его для себя? А что, если поговорить с тем человеком, о котором рассказывал Тони О’Брайен. Он сказал, что мистер Дьюн просто бредит Италией… Возможно, он знает каких-то людей, которые ведут уроки итальянского. Даже если там мало платят, не важно, она была бы так рада снова разговаривать на этом красивом языке. Да-да, его имя мистер Эйдан Дьюн. Она ничего не потеряет, если просто спросит, а если он любит Италию, значит, он уже с ней заодно.

Она села в автобус, ехавший в школу. Как же сильно отличаются здешние места от ее Vista del Monte, где уже повсюду распустились летние цветы.

Школьный двор был залит асфальтом, под навесом беспорядочно разбросаны велосипеды, везде мусор, а само здание нуждается в ремонте. Почему у них такая неухоженная территория?

Синьора знала, что таким организациям обычно выделяется мало денег. Неудивительно, что учащиеся, как, например, Джерри Салливан, не испытывали гордости за свою школу.

— Он в учительской, — ответили ей дети, когда она спросила, как найти мистера Дьюна.

Синьора постучалась в дверь, и мужской голос пригласил ее войти. У него были редкие волосы и беспокойные глаза. Он был в рубашке, его пиджак висел на спинке стула. Было время ленча, учителя, видимо, вышли, и мистер Дьюн смотрелся так, будто охраняет форт. Почему-то он представлялся ей пожилым, но он оказался одного с ней возраста или даже моложе.

— Я пришла поговорить с вами по поводу итальянского языка, мистер Дьюн.

— Вы знаете, я думал, что однажды кто-то постучится в дверь и скажет мне именно это, — ответил он.

Они улыбнулись друг другу, и стало понятно, что они найдут общий язык. Они сидели в большой захламленной учительской, окна которой выходили на горы, и разговаривали, как будто знали друг друга всю жизнь. Эйдан Дьюн объяснил, что проводить вечерние уроки итальянского было его давней мечтой. Но сколько бы он ни разговаривал с представителями фонда, они постоянно отвечали, что не могут оплатить квалифицированного педагога. Новый председатель фонда обещал выделить небольшую сумму, но еще нужно было найти место и подготовить классы. Эйдан Дьюн сказал, что потерял всякую надежду, но сейчас его планы, возможно, осуществятся.

Синьора рассказала о своей долгой жизни на Сицилии, что она могла бы обучать не только языку, но и рассказывать об итальянской культуре. Они могли бы проводить уроки, посвященные художникам, скульпторам, а потом перейти к итальянской музыке, опере. А еще столько интересного можно рассказать о винах и еде, о растущих там фруктах и овощах. В действительности, так много всего, о чем можно поговорить.

Ее глаза светились, и она выглядела моложе высокого человека, вставшего, чтобы проводить ее. В коридоре послышался шум голосов, означающий, что время ленча подходит к концу. Скоро придут другие учителя, и им придется заканчивать их потрясающую беседу.

Казалось, она тоже поняла это без слов.

— Я слишком много времени отняла у вас, вам нужно работать. Но как вы думаете, мы могли бы снова поговорить?

— Уроки заканчиваются в четыре часа. Сейчас я говорю так, как обычно говорят школьники, — сказал Эйдан.

Она улыбнулась ему:

— Должно быть, так прекрасно работать в школе, вы всегда остаетесь молодым.

— Я хотел бы, чтобы так было, — сказал Эйдан.

— Когда я преподавала английский на Сицилии, я смотрела на их лица, и мне казалось, что они не понимают чего-то, но со временем они узнавали все больше и больше нового. Это приносило такое удовлетворение.

Сейчас этот человек, снова надевший пиджак и отправлявшийся в класс, открыто восхищался ею. А Синьона не могла вспомнить, когда чувствовала такой подъем. В Аннунциата ее уважали, но как-то по-своему. И конечно же Марио любил ее. В этом не было сомнений, он любил ее всем сердцем, но никогда не восхищался ею. Он приходил к ней в темноте, прижимался к ней, рассказывал о своих горестях, но в его глазах не было восхищения.

Синьоре было приятно, что она понравилась этому мужчине.

— Могу я подождать вас около школы? — спросила она. — Мы бы могли подробнее все обсудить.

— Я бы не хотел задерживать вас, — начал он.

— У меня все равно нет никаких дел.

— Может быть, вы лучше посидите у нас в библиотеке? — спросил он.

— С большим удовольствием.

Он повел ее по длинному коридору, толпы детей проносились мимо, не обращая на них внимания. Не считая, конечно, Джерри Салливана.

— Иисус, Синьора… — воскликнул он в изумлении.

— Привет, Джерри, — произнесла она радостно, и ей показалось, что она всегда работала в этой школе.

Она сидела в библиотеке, просматривая книги в отделе итальянской литературы. В основном это были старые издания, скорее всего, купленные Эйданом Дьюном на свои деньги. Он оказался таким добрым человеком, энтузиастом, возможно, он мог бы помочь ей. А она поможет ему. Впервые с тех пор, как она вернулась в Ирландию, Синьора почувствовала себя спокойно. Она потянулась и зевнула, подставив лицо под яркие лучи летнего солнца, светившего в окно.

Несмотря на то что она собиралась преподавать итальянский и была настроена решительно, почему-то сейчас она не вспоминала об Италии. Она думала о Дублине, о том, где они найдут учеников для своего будущего класса: она и мистер Дьюн, она и Эйдан. Синьора одернула себя, собравшись с мыслями. Сейчас нужно быть серьезной, а не витать в облаках.

Спустя два часа Эйдан Дьюн стоял на пороге библиотеки. Он улыбался, и его лицо светилось.

— У меня нет машины, — сказал он. — А вы на чем приехали?

— Я просто купила билет на автобус, — сказала Синьора.