Холоп

Глава X Порка

На другой день Лизу вызвали в аппаратную. Психолог Лев долго с ней беседовал, объясняя ситуацию. I

– С этой ночи у Гриши с Аглаей должен был начаться роман. Потом она бы сказала ему, что забеременела. Грише пришлось бы противостоять ее отцу. И под страхом казни бежать вместе с ней. То есть взять ответственность за любимую женщину.

Лиза кивнула.

– Красиво.

Психолог Лев прищурился.

– Но вчера наш объект выбрал себе немного не ту любимую женщину.

Лиза спокойно пожала плечами.

– Я тут ни при чем, я ничего такого не делала.

Психолог покачал головой.

– Как это не делали? Вы сказали, что вы ему верите. Вы теперь для него самый важный человек во всём мире. Так что без вас нам теперь не обойтись. А про Аглаю можно забыть.

Лиза твердо заявила:

– Извините, но спать я с ним не буду!

Психолог улыбнулся.

– Я и не прошу с ним спать...

Лиза продолжала:

– И целоваться не буду! Он мне вообще не нравится!

– Так он и мне не нравится. Он пока просто гадкий утенок. Но у нас с вами есть шанс вырастить из него прекрасного лебедя!

После в актерской обсуждали произошедшее.

– Какого утенка? Какого лебедя? Тебе хоть денег накинут?

Лиза задумчиво рассуждала.

– Ну, не знаю... А мне понравилась его мысль. Я же реально могу помочь из Гриши человека сделать! Мы же здесь все ради этого! А про деньги я и не спросила.

– Вот тетеря! – подвела итог Любаша.

Но про себя подумала: «А может, эта девчонка не так и глупа!»

Утро началось с недобрых вестей.

На барский двор въехала бричка с сеном. Приказчик Авдей уныло сидел на козлах, приговаривая:

– Беда! Дмитрий Алексеич, беда!

На крыльцо вышел Барин в шелковом халате, за ним Аглая в черном платье. Гриша и Прошка с любопытством наблюдали за сценой из ворот конюшни.

Барин неспешно, властным голосом вопрошал:

– Что стряслось, Авдейка? С Лёшей чего?

Приказчик быстро закивал, причитая:

– С ним, ваш сиятельство, с ним самым! Горе-то какое, ох, святые небеса, не углядел!

Были мы с ним в городе по делам, и уговорил он меня в кабак зайти...

Барин, гневаясь, сдвинул седые брови.

– Как в кабак?! Я же кабак настрого запретил!

– Виноват-с. Ослушался. Не мог возразить. Он мне в рожу дал, – жаловался приказчик Авдейка.

Барин вздохнул.

– Так и где же сам Алексей-то?

Приказчик стукнул по бричке, из сена выбрался пьяный Барчук, проскулил:

– Папенька...

Приказчик продолжил рассказ о барчуковых похождениях.

– А после кабака Алексей Митрич сели на коня и городового затоптать изволили.

Барин ахнул.

– Как затоптать?!! Насмерть?

– Бог миловал, поломал токмо, – развел руками приказчик.

Гриша тихонько спросил Прошку:

– А городовой – это кто?

Прошка ответил неопределенно.

– Ну... кто за порядком следит...

Гриша понимающе кивнул.

– А, мент, короче.

Барчук вдруг громко и развязно заговорил, кривляясь.

– А и хрен с ним, батя! Будет знать, кому свистит, ведро усатое! Я дворянин, ядрена мать! – И постучал себя в грудь, пошатнувшись.

Барин в сердцах плюнул на землю, пошел в дом, приказал:

– Коня мне! В город еду.

Прошка укоризненно покачал головой.

– Алексей Дмитрич, конечно, натворил делов. Даже мне за него стыдно.

Гриша только смеялся, глядя, как Барчук мочится с брички на двор.

– А мне завидно. Круто чувак оторвался.

Прошка вздохнул устало, незаметно покрутил пальцем у виска.

В аппаратной все находились в приподнятом настроении, особенно Павел Григорьевич. Дело исправления Гриши, кажется, наконец сдвинулось с мертвой точки. Самое трудное – начать, а там процесс пойдет сам собой. Довольный, он случайно поглядел в зеркало и увидел в углу Настю и Льва. Они стояли рядом, о чем-то беседуя. Настя смеялась, кокетливо поправляя прядь волос, кивала. Потом ушла в коридор, а помрачневший Паша прямиком двинулся на Льва.

– Слушай, ты, короче... Я прямо скажу. Если у вас с Настей что-то опять закрутится, ты мне сообщи. Так-то мне всё равно. Просто – чтоб я не ходил как дурак.

Психолог пожал плечами.

– Так ты и ходишь как дурак.

Паша вскипел.

– Как?! Уже?! Ну вот! Я так и знал! Красота! Ладно. Спасибо, что сказал.

Чертов психолог невозмутимо поднял ладонь.

– Я еще не договорил.

Павел Григорьевич побагровел.

– А, есть подробности? Ну давай. Жги. Где? В карете? Вчера?

Лев вздохнул.

– Любит она тебя, дурак.

Паша молча смотрел на психолога.

– Да нет. У нас просто секс. Без обязательств. Для здоровья.

Лев поднял бровь.

– Десять лет?

– Ну... девять, – уточнил Паша.

Лев начал быстро загибать сухощавые пальцы, перечисляя:

– То есть смотри, Паша. Она пришла за помощью к своему бывшему мужу, которого она терпеть не может, – раз. Бросила любимую работу, – два. Пластается тут каждый день среди комарья, – три. Спит по четыре часа в сутки, – четыре. И всё это ради человека, с которым у нее просто секс? Ты что, вот, прям настолько хорош?!

Паша на секунду задумался, прикидывая. Посмотрел психологу в глаза и засмеялся.

– Ой, дура-ак, – смеялся вместе с ним умный Лев.

Старый Барин вернулся из города быстро. Гриша широко открыл ворота, помог Барину выйти из кареты. Барчук встречал отца на крыльце. Он с тревогой вглядывался в лицо отца, стараясь предугадать исход дела.

Барин сурово бросил, глядя на непутевого сына.

– Что ты смотришь на меня, как сова из дупла? Плохи дела, Алексей! Завтра из города приедут. Сечь будут.

Барчук вскинулся.

– Кого сечь?! Меня?!

Барин вздохнул:

– Надо бы тебя. Но мы Гришку подложим.

Гриша решил, что ослышался. Но когда его пригласили в барские хоромы и посадили за стол, в душе возникло неприятное предчувствие беды.

На столе пыхтел большой нарядный самовар. Аккуратно причесанная Любаша хлопотала вокруг, ставила закуски, разливала чай. На ней была белоснежная рубаха, вышитая красным крестиком, на шее бусы, на ногах какие-то затейливые черевички.

Барин и Барчук сидели за столом напротив Гриши. Барин степенно рассказывал:

– Тот городовой, кого Алёша зашиб, еще в госпитале лежит, лечится. Плетей давать приедут другие, Алёшу в лицо не знают. А тебя помыть, приодеть – так можно и за барского сына принять. Двадцать плетей всего, плёвое дело.

Гриша судорожно сглотнул, стараясь держаться как можно спокойнее.

– Может, вам с Прошкой поговорить? Он парень опытный.

Барин покачал головой.

– Да помнят его в городе. Он на ярмарке был. Ты только сойти и можешь.

Карточный валет нетерпеливо хлопнул ладонью по столу.

– Батя, да что ты егозишь перед ним, холопом? Скоту и приказать можно.

Барин посмотрел на сына.

– Обожди, Алексей, – пожевав губами, обратился к Грише. – Ежели добром согласишься, я тебе вольную подпишу. Станешь свободным. Сможешь дом построить, жениться. Девки подходящие у нас имеются.

Алексей Дмитриевич повысил голос, спесиво поднял круглый с ямочкой подбородок.

– А не согласишься – сорок плетей тебе, холоп. Вот и считай, коли умеешь, холопья рожа.

Барин прикрикнул на сына:

– Лёша, выйди.

Тот, не прекословя, встал и вышел вон, только плечиком дернул.

Люба, умильно улыбаясь, поставила перед Гришей дымящуюся тарелку борща с говядиной. Гриша схватил ложку, даже зажмурился – до чего хорош был тот борщ!

Глядя, как он ест, Барин усмехался добродушно, почти отечески.

– Кушай, Григорий, кушай и думай. А согласишься – я тебе еще арбуз дам.

После разговора, с арбузом под мышкой, Гриша медленной походкой вернулся в хлев. Прошки не было видно – шлялся где-то. «А ведь я-то, сволочь, опять беднягу чуть не подставил», – подумалось Грише.

От отрезал от арбуза половинку, положил на Прошкину лежанку. Вернется, поест – он и арбуза-то небось никогда в глаза не видел.

Со своей частью красно-зеленой ягоды Гриша пошел на речку – есть в хлеву после барского стола не хотелось. Да вдруг Лиза встретится – угостит и ее тоже.

Но Лиза снова куда-то запропала. «Видно, за больным отцом ухаживает», – так решил Гриша.

Через несколько дней пришло время истязания.

На площади всё было готово к исполнению порки. Гриша в одежде Барчука стоял на коленях. Мировой судья, сухонький старичок, зачитывал приговор тонким дребезжащим голоском:

«По взаимному добровольному согласию сторон, во избежание дальнейших претензий, Алексей Дмитрич Тимофеев, виновный в умышленном зашибе городового Уряшева Михал Семёновича, приговаривается к двум дюжинам плетей».

И махнул морщинистой ручкой: исполнять!

Экзекутор взмахнул плетью и ну хлестать Гришину белую спину.

После каждой плети Гриша громко матерился и всхлипывал.

Видя искаженное от боли лицо сына крупным планом, Павел Григорьевич чуть не заплакал сам, хотя плачущих мужиков не уважал.

Искоса поглядев на Настю, Лев предусмотрительно выключил звук.

Павел Григорьевич вышел из аппаратной, нервно приложился к фляжке с коньяком. Вслед за ним выскочила встревоженная Анастасия. Обняла, прижалась. Жалела и непутевого Гришу, и любимого.

– Паш, ты как?

Паша отвечал сурово, чтобы голос не дрожал.

– Нет, я, конечно, сам всегда хотел его выпороть. Но чтобы так... Жестко как-то.

Настя развела руками, пожала плечами.

– Ну так это Лёва и его методы. Любит крупный масштаб.

Паша внимательно посмотрел на нее.

– Что-то у тебя прямо какая-то ностальгия в голосе. Скучаешь, что ли? По крупному масштабу?

Анастасия даже рассердилась, чего с Пашей, во-обще-то, себе не позволяла.

– Паша, ты болен? Да когда я с ним жила, он все свои гениальные идеи проверял в первую очередь на мне. Помнишь, как он себе палец отрубил?

– Очень хорошо помню, – кивнул Паша.

– Вот так я курить бросила, – забирая Пашину фляжку, подытожила Анастасия.

Прошка привел на двор побитого Гришу, осторожно усадил на чурбан.

Любаша и Лиза подошли – одна с ведром воды, вторая с кружкой кваса. Достав из подола два современных аптечных флакончика, Лиза вылила один – противовоспалительное – в ведро, другой – обезболивающее – в квас. Протянула кружку Грише.

– На вот, попей, полегчает.

Гриша отпил из кружки, скривился.

– Квас? Не, не хочу.

Любаша между тем достала тряпку из ведра, приложила к Гришиной спине.

Гриша вернул кружку.

– Да не буду я его. Не люблю. Покрепче бы чего. Лиза нахмурилась.

– Ну и дурак!

Гриша посмотрел на нее долгим задумчивым взглядом.

– Ладно, пойду я. Дело у меня неотложное. К этим... к рабовладельцам. Не будем с ним тянуть. – И, кряхтя, встал. Пошел к барскому дому, стараясь держаться прямо.

Вздохнув, глядя Грише вслед, Любаша тихонько шепнула Лизе:

– Говорила тебе, в брагу надо было наливать, в брагу.

Меж тем Гриша уже заходил в барский дом.

За столом сидел Барчук и раскладывал пасьянс. Он нехотя поднял глаза на Гришу.

Тот вместо приветствия постучал кулаком по стене.

– Тук-тук. Можно? А мне батюшка ваш сказал за вольной подойти.

– А батюшка в гости уехал, к Дубровским, через пару недель будет.

Гриша, ни минуты не сомневавшийся в своем скором освобождении, даже растерялся.

– Странно... А вы ее выдать можете? Вы же тоже барин.

Алексей Дмитрич аккуратно собрал карты в колоду.

– Конечно могу. Присаживайся, – показал на стул.

Но только Гриша присел, мерзавец ударом ноги выбил стул из-под него. Крикнул упавшему Грише:

– Ты что это, хорёк, со мной за один стол сесть собрался? Совсем ты, скот, страх потерял?

Гриша пытался встать, Барчук ногой наступил ему на плечо. Гриша почувствовал огненную боль в израненной спине. Старательно выговорил:

– Слушайте, если у вас не приемные часы, вы бы так и сказали. Я за вольной и позже могу зайти.

Барчук зло рассмеялся, брезгливо кривясь.

– Какая вольная тебе, болван? До конца жизни моим рабом будешь. Холоп!

Гриша еще не верил своим ушам.

– Так мы же вроде договаривались...

Алексей Дмитрич надменно поднял бровь.

– А ты кто такой, чтобы с тобой договариваться? Я – дворянин, а ты лепешка коровья! Вольную он захотел! – Плюнул на пол возле Гришиного лица. – Вот тебе твоя вольная! А сейчас – пшел вон отсюда, псина блохастая.

Гриша лежал, молча смотрел на Барчука.

Поднялся с пола и вышел из барского дома.

К огромному разочарованию искренне и бурно болевших за него зрителей в аппаратной...

Пока старый барин гостил у Дубровских, Гришина жизнь начала неуклонно меняться. После порки никакой работой по хозяйству Авдей Михалыч его не нагружал, Барчук безвылазно сидел в барском доме с сестрицею Аглаей, и Гриша стал много времени проводить с Лизой. Она потихоньку приучала его к лошадям. Держа на хрупкой ладони яблоко, она учила, как правильно кормить лошадку Кудряшку, которую Гриша поначалу опасался.

– Да ты не бойся. Вот так подавай. Только о чем-нибудь хорошем думай. Они всё чувствуют.

Кудряшка, пыхтя, съедала яблоко, благодарно встряхивала гривой. Лиза улыбалась.

– Ну, вот видишь? О чем думал?

Гриша признавался:

– Ни о чем. Не знаю. О тебе.

Он учился ездить верхом, шутил.

– Ну, я примерно принцип понял: ногами – типа, газ, руками – тормоз!

Стащив у Любаши из кухни пару ватрушек, угостил Лизу, похвастался добычей.

Лиза воровства не одобряла и от ватрушки отказалась. Ватрушки, извинившись, вернул обе.

Зато научился их печь сам не без помощи растроганной Любаши.

Тоска, которая долго грызла его сердце, почти совсем улетучилась. Ему было хорошо с Лизой, как ни с кем и никогда. Хотя раньше, в прошлой жизни, он не мог пожаловаться на отсутствие к себе женского внимания. Девушек, и самых красивых, было много, но все они оказывались или глупыми, или стервозными. Последняя бывшая, Ленка, тоже оказалась глупой стервой, он не хотел даже вспоминать о ней.

Лиза была совершенно другой. «Таких девушек в двадцать первом столетии не найти, только в девятнадцатом», – думалось Грише.

Они вместе ловили рыбу, Гриша научился отличать съедобные грибы от поганых, стал неплохо держаться в седле. Загорел и похудел немного, был бодр и крепко спал по ночам.

Когда Лиза отходила от колодца с коромыслом и ведрами, Гриша бежал помогать, разливая всю воду. Оба смеялись, и это было счастьем.