Хорошие. Плохие. Нормальные

Вечером у нас Саня. Саня приходит ко мне в третий… нет, в четвертый раз.

Я говорю «ко мне», а не «к нам», потому что Саня не стал бы приходить к Маратику: они так друг другу неприятны, что не могут даже разговаривать, разговаривают через меня. Саня называет Маратика маргиналом: для Сани маргинал — это тот, кто не такой, как он. На самом деле он случайно попал в точку: Маратик выпал из своей социальной группы и, как травинка на ветру, колеблется под влиянием противоречащих друг другу ценностей — аспирантура по истории искусств и запойная игра в покер.

Саня называет Маратика маргиналом, а Маратик Саню тупым. Маратик говорит: «Спроси Тупого, он будет чай?..», а Маратик говорит: «Скажи Маргиналу, что я принес печенье». Как дети. Зачем спорить, кто лучше и чья жизнь правильней: ясно же, что Маратик не будет разносить лекарства по коммуналкам, а Саня играть в покер. Они очень разные, и у них на все разные взгляды.

Маратик считает: нужно весело жить здесь и сейчас, завтра может и не быть. Скажи Сане, что завтра не будет, он удивится — почему не будет? Саня живет для завтра. Для него счастье, когда кран течет или полка рухнула. За пару часов, что провел у нас, починил кран, полку, дверную ручку и присматривается к плите.

Я говорю, что Саня «у нас», потому что Маратик не оставляет нас вдвоем ни на минуту. Саня больше ссорится с Маратиком, чем разговаривает со мной. Саню отчего-то тянет к Маратику, а Маратика к Сане: они такие разные, что рассматривают друг друга как необычное природное явление, редкий вид животного или растения.

— Эта ваша книжная лавка… полезная. Людям сейчас важно, что они могут куда-то прийти…

— Идея моя, — быстро говорит Маратик.

— Хорошая идея, — нехотя признается Саня.

— Но ты ведь понимаешь, что это игра?

— Какая игра?

— Ну, игра… мы играем в книжную лавку, чтобы не свихнуться тут взаперти… И где-нибудь на свете потанцуй, понимаешь?

— Зачем танцевать? — не понимает Саня.

Маратик фыркает. Маратику легко над ним смеяться: Саня — технарь, не знает философов, стихов на знает, не узнает цитат… А если бы Саня сыпал словами «градиент» и «интеграл», Маратик не понимал бы, и Саня над ним смеялся и говорил, что он некультурный человек? У технаря нет никаких преимуществ: Бродского должны знать все, а градиент никого не интересует.

— Тогда, когда любовей с нами нет, тогда, когда от холода горбат, достань из чемодана пистолет, достань и заложи его в ломбард. Купи на эти деньги патефон и где-нибудь на свете потанцуй… Это стихи, понимаешь? По улицам ходила большая крокодила, стихи, рифма, искусство, тра-ля-ля, понимаешь? — снисходительно втолковывает Маратик. — Книжная лавка — это игра. Лика — хозяйка книжной лавки — выдумка.

— Я не понимаю, почему игра? Люди же ходят… Лика обсуждает с ними книги, вы приносите людям конкретную пользу… Значит, не игра и не выдумка.

Маратик оборачивается ко мне:

— Тупой не понимает. У Тупого нет чувства юмора, он не умеет играть. Как общаться с этим питекантропом? Мне сделать вид, что он нормальный?

Хорошо, Тупой, ты прав, лавка «Чемодан» не выдумка… Может, ты хочешь помочь? Давай ты будешь… будешь вести у нас соцсети?

— Если надо, я могу, — говорит Саня.

Маратик хохочет, я тоже. Это и правда очень смешно: соцсети придуманной книжной лавки, в которую во время самоизоляции приходят соседи с Рубинштейна, ну, в крайнем случае с Фонтанки и Пяти углов.

…Саня начал рассказывать, как в его жизни внезапно появился отец, и даже довольно быстро дошел до самого интересного — отец оказался олигархом, ну или почти олигархом. И тут Маратику позвонили.

Иногда Маратик разговаривает по телефону рядом со мной, не вставая с дивана, а иногда выходит в лавку, чтобы я не слышала. Когда он выходит поговорить в лавку, я начинаю беспокоиться: опять какие-то проблемы, долги, опять он куда-то исчезнет…

Маратик взглянул на экран, кто звонит, молниеносно слетел с дивана и направился в лавку и вдруг остановился. Молча послушал, сказал «я понял», нажал отбой и заплакал.

Заплакал! Маратик заплакал!.. Я сначала не поняла, думала, он смеется, — он закрыл глаза руками, плечи тряслись. Я думала, он смеется, а он плакал. Вот скотина бессмысленная! Опять у него неприятности, опять долги!

Я подбежала и прижала его к себе. Маратик намного выше меня, я прижимала его к себе на уровне живота. Я спросила — опять?

Маратик идиот.

Я прижимала Маратика к себе, бормотала «скотина, скотина, скотина, как же мне надоели твои скотские дела…», Саня смотрел на Маратика своим фирменным взглядом «я тут, я помогу» и бубнил «ну что такого-то, ничего такого, ладно тебе, подумаем и решим». Подошел, прижал нас обоих к себе, так мы стояли втроем, как две матрешки в большой матрешке. Саня добрый: не уважает Маратика, даже можно сказать, презирает, и все равно готов помогать. Саня любит помогать, но откуда у него деньги?

— Покер? Когда это кончится? У тебя что, одна извилина? — сказал Саня.

— Проект? Почему одна извилина, у него целых две, — сказала я.

Я все о Маратике знаю. Он рассказал мне, как провел последний год. Как только у него появляются деньги, он идет играть. В манию уверен, что выиграет, а в депрессию — что проиграет. Если выигрывает, тут же замышляет какой-нибудь проект. Для осуществления проекта нужны деньги. Проект проваливается, остается долг. Проиграл или выиграл, в остатке всегда остается долг.

Саня три раза спросил «покер?», я три раза спросила «проект?». Маратик кивнул и всхлипнул. Когда плачет человек, который всегда смеется, значит, большой долг, огромный. От ужаса я закричала, как кричат мамы на детей, громко и беспомощно:

— Ты обещал больше не играть, скотина зависимая! Что это за жизнь вообще?!

— Скотина зависимая, скотина, — согласился Маратик, вытирая слезы. — Когда Николенька Ростов проиграл имение, ты не говорила ему, что он скотина…

— Покер, долги — это нормальная жизнь? Нет, ты скажи, скажи! — упорствовал Саня. В Сане иногда просыпается учитель, моралист и гадина. Зачем бить лежачего, зачем вот это гадское учительское «нет, скажи, скажи!»?

— Ну, ладно, черт с вами, скажу, — сказал Маратик. И сказал. Ему позвонили, чтобы перенести время приема. Он думал, что ему позвонили по другому поводу. Он подумал — донор нашелся. Оказалось, что ему перенесли время приема у врача, вот он и сорвался.

Маратик идиот.

У Маратика ремиссия. Маратик болен, сейчас у него ремиссия. Ему нужна трансплантация костного мозга. Операцию можно сделать только во время ремиссии. Пока он в ремиссии, нужно найти донора. Если во время ремиссии донор не найдется, будет очень плохо. Если донор не найдется, у Маратика может быть рецидив. Во время рецидива операцию делать нельзя. Только во время ремиссии.

Донор нашелся в середине марта. Но этот донор в Германии. В конце марта закрыли авиасообщение между странами, привезти донорский трансплантат из Германии невозможно. В конце марта еще была надежда, что привезут, а в начале апреля стало ясно, что нет.

Услышав слова «трансплантация костного мозга», Саня побледнел: он боится медицинских терминов, боится крови, в обморок падает, когда берут кровь из пальца. Вот странность: ходит к старикам и боится крови!.. Я боюсь старости, а он боится крови.

— Но ведь это для спасения жизни, неужели нельзя как-нибудь доставить? — возмутился Саня. — Я бы…

По его лицу было понятно, что он готов идти через всю Европу пешком. Маратик сказал, что это коснулось не только его, в клинике отложили многие трансплантации, людям просто не повезло… и ему не повезло.

Нужно ждать, когда найдется донор для трансплантации костного мозга. Если найдется донор, можно делать операцию. У Маратика была надежда на операцию, надежда сменялась отчаянием, надеждой, опять отчаянием. Вот, оказывается, что в нем происходило, когда мы лежали рядом и смеялись. Мой бедный Маратик.

Он сказал, что к зиме будет нормальным человеком. Зимой… зимой он собирался быть нормальным человеком, зимой… Зимой Маратик может умереть. Если не найдется донор. Может стать «нормальным человеком», а может умереть. Маратик идиот. Зимой может умереть.

— Хорошо, что это не онкология, — прошептал Саня.

Мне иногда кажется, что Саня ходит в детский сад. Детский сад, самообман, что «онкология» страшно, а все остальные болезни нет. Болезнь крови, которой болеет Маратик (что-то с эритроцитами), очень плохая. Какая разница, называется она онкология или нет? Какая вообще разница, как она называется?! От нее умирают, иначе ему не потребовалась бы пересадка костного мозга.

— Он болен, значит, у него пониженный иммунитет, — сказала я. Я сказала это Сане, как будто Маратика не было рядом.

— У него пониженный иммунитет, значит, ему нельзя заразиться! — сказал Саня, как будто Маратика не было рядом. — Послушай, до меня только что дошло: это же самоубийство. Он совершает самоубийство: ходит неизвестно где, ради игры в карты рискует жизнью… А ему нельзя заразиться.

— Я и не заразился, я соблюдаю все предосторожности, играю в маске и перчатках, — надменно сказал Маратик. — Вы что, со мной не разговариваете?.. Я вообще смотрю на это иначе: вот я заболел, это случайность. Если донор найдется, это тоже случайность. Как будет, так будет. Я фаталист.

— Его надо запереть дома до изобретения вакцины, — сказал Саня.

— Почему вы со мной не разговариваете?!. — рассердился Маратик. — Может, вакцину изобретут, когда меня уже не будет! Мне что, всю оставшуюся жизнь сидеть и бояться? Но это все равно что я уже умер! Жизнь может быть короткой, но хотя бы нормальной.

Саня сказал, что у него только один вопрос: какие шансы на выздоровление?..

— Выздоровление возможно, — ответил Маратик.

— Полное выздоровление? — хором спросили мы с Саней.

— Полное выздоровление возможно, — подтвердил Маратик.

— Вообще полное? Стопроцентное? — уточнил Саня. — Совсем?

Маратик сказал, что вообще полное стопроцентное совсем выздоровление возможно.

Мы же не будем сейчас думать, что если возможно полное выздоровление, то возможно и неполное? И что такое неполное выздоровление? Мы будем радоваться, что вообще полное стопроцентное совсем выздоровление возможно.

— Я подумал: если буду жить взаперти, то донор не найдется, а если не буду жить взаперти, донор найдется, — объяснил Маратик, радуясь, что с ним опять разговаривают. — Балда? Ты что ревешь? Он найдется! Найдется донор! Знаешь примету: «Не везет в картах, повезет в любви»? Я вчера опять проиграл, значит, мне точно повезет, донор найдется.

От всего этого я совершенно обалдела, а кто бы не обалдел? Маратик болен. Маратик может умереть.

Саня полез в интернет, прочитал вслух: «Существует много очень серьезных рисков и побочных эффектов при пересадке костного мозга: кровотечение, инфекционное заболевание, понос, бесплодие, проблемы с печенью, кожная сыпь…» При слове «понос» Маратик засмеялся и сказал «серьезный риск — понос», за ним засмеялась я. Мы смеялись и смеялись, до слез, я даже начала икать, уже не хотела смеяться, но не могла остановиться.

Я слышала, что от ужаса и шока случается смеховая истерика и что смеховая истерика может быть коллективной, но не знала, как это бывает: мы с Маратиком смеялись, смеялись и повторяли «понос и бесплодие, ха-ха-ха». «Проблемы с печенью», — что смешного в проблемах с печенью? А «кожная сыпь», в кожной сыпи что смешного?.. Дальше было написано «спазмы мышц, судороги ног, онемение, смерть». Так и было написано: один из рисков — смерть. Мы с Маратиком икали от смеха: риск — смерть!.. Саня молча смотрел на нас, потом повертел пальцем у виска и вдруг тоже засмеялся. Даже у Сани случилась смеховая истерика, вот какой это был шок.

Саня думал, что трансплантация костного мозга — настоящая операция, с разрезом. Поразительная безграмотность. Добро пожаловать в клуб: у меня ОКР в легкой форме, у Маратика БАР в легкой форме, у Сани слабоумие в легкой форме. Вообразил, что донора разрежут, вынут из него костный мозг и пересадят Маратику.

Маратик объяснил, что у донора возьмут кровь, а ему поставят капельницу с пакетиком донорской крови. Саня побледнел и выскочил из комнаты: ему плохо при слове «кровь». Вернулся, полез в интернет, прочитал вслух из какой-то найденной статьи: «В Москве и Санкт-Петербурге федеральные медицинские центры временно отложили ряд запланированных трансплантаций костного мозга. Причиной стала пандемия коронавируса: доставить иностранный донорский материал невозможно из-за закрытия границ, внутри страны также вводятся различные ограничения. Об этом сообщил фонд AdVita… график на апрель полностью сформирован из трансплантаций от доноров из российских регистров. Благотворительный фонд AdVita добавил, что по удивительному совпадению почти все из них оказались из Петербурга».

Вот. Почти все доноры из Петербурга! Маратик сказал, что чаще всего генетические близнецы живут в одном регионе. Донора ищут по всему миру, а неродственные доноры, генетические близнецы, рядом. Сказал, что только тупые умы, как я и Саня, ищут для любого события причину, не принимая во внимание случайные факторы в случайных траекториях. С точки зрения математики случайных блужданий это вовсе не такое уж невероятное событие. Сказал, что нам с Саней пригодилась бы математика случайных блужданий: может, мы бы познали суть бытия.

От слова «блуждание» нам опять стало смешно. В этот вечер нам было все смешно.

Маратик сказал, что с завтрашнего дня запрещается упоминать то, о чем говорить нельзя. Это новое строгое правило.

— О чем нельзя упоминать? — спросил Саня.

Я пояснила Сане, какие слова запрещается произносить в этом доме с завтрашнего дня: донор, болезнь, операция, больница, врач, трансплантация, костный мозг, эритроциты. Саня спросил:

— А что, нельзя даже узнать, как он себя чувствует?

— Ну, Тупой, какой же ты тупой… — восхитился Маратик.

«Тупой, Балда и Маргинал» звучало ужасно смешно, как будто мы банда из мультфильма. Весь вечер мы смеялись, не переставая, никогда я столько не смеялась.

Саня хотел подробно изучить риски при пересадке костного мозга: думал, мы можем что-то сделать для Маратика, как-то особенно за ним ухаживать.

— А слово «деньги» можно сказать? Деньги? Деньги на операцию надо собирать? — с надеждой спросил Саня. Ему легче, когда он может сделать что-то практическое.

Маратик сказал, что нет, Саня ничем не может помочь, ничего принести и ничего купить, не кефир, не валокордин ему не нужны, деньги на операцию есть, пусть Саня идет по своим волонтерским делам и оставит нас в покое. Мы останемся одни, ляжем на диван и до послезавтра будем лежать на диване. До послезавтра, потому что послезавтра Маратику нужно в клинику, на прием к врачу.

Саня накинул куртку, чтобы выйти на улицу и снять с нашего окна вывеску «Книжная лавка „Чемодан“».

— А что, мы больше не будем играть? — удивился Маратик.

Саня сказал:

— Сейчас не до игры.

— Нам всегда до игры. Мы что, будем тупо ждать, когда найдется донор? — скривился Маратик. — Слушай, Саня, не нужно укладывать меня в постель и убаюкивать, просто иди домой… Уйди уже, а?..

Это было невежливо, но я его понимаю. С Саней иначе нельзя. Саня смотрел на Маратика так, как умеет смотреть только он: взглядом спасателя и спасителя, серьезно, сочувственно, вдумчиво. От такого взгляда хочется убежать, спрятаться под одеяло, там, под одеялом, есть овсяное печенье и хихикать. Что мы и сделали. Печенье у нас было, Саня принес, мы не успели его доесть, хотя именно овсяное обычно у нас не задерживается.

Как только мы доели овсяное печенье, все, что мы так старательно засмеяли и заели печеньем, подступило опять.

Есть кое-что, о чем я хотела спросить у Маратика, когда мы останемся вдвоем. О маме. По новым строгим правилам сегодня еще можно поговорить с Маратиком, а потом мы будем жить, не упоминая то, о чем говорить нельзя.

— А что, родственных доноров нет? Обычно начинают поиск с родных. Это самое лучшее. Потом, если родственных доноров нет, ищут по всему миру.

Маратик сказал, что у мамы другая группа крови и отрицательный резус, у нее в паспорте стоит штамп.

— Если она появится, скажешь, что я исчез. Она знает, что я живу с девушкой в Довлатовском доме. Если она появится, можешь сказать, что не знаешь, где я?

— Кому сказать? — тупо переспросила я. Как Саня.

— Если она вдруг появится, можешь сказать, что мы с тобой расстались, я исчез, ты не знаешь, где я, и ты теперь с Саней, ок?

— Ок, если она вдруг появится, я должна буду сказать, что мы расстались, ты исчез, я не знаю, где ты, и я теперь с Саней. Но почему?

— Она не знает.

— Твоя мама не знает — что?

— Она не знает.

Невозможно такое вообразить! Мама Маратика не знает, что он болен. Он болен, а его мама не знает. Как можно в это поверить?! Он заболел, ему делали химию, ему было плохо, его тошнило, он лежал, отвернувшись от мамы, не мог есть… и мама не знает?! Как можно это скрыть?.. И зачем скрывать?

Тем более Маратик — маменькин сынок, домашний мальчик! Ну, или был домашний мальчик.

— Я не хотел стать больным, что тут непонятного?

Маратик не сказал маме, что плохо себя чувствует: думал, что это ошибка, анализы перепутали или неправильно поставили диагноз. Думал, если скажет, ему конец — мама затаскает его по врачам, уложит в постель, запрет дома, и все, он станет больным, и будет больным. Когда понял, что диагноз не ошибка, хотел сказать, но…

— Но как-то не получилось. Я сто раз начинал: «Мама, я…» И каждый раз не мог закончить. Смотрел на нее и думал — вот сейчас скажу, и она станет самым несчастным человеком на свете. Это как будто занес нож над человеком — сейчас ударишь его ножом и убьешь. …Ну, конечно, иногда не мог скрыть, что мне плохо, ложился и лежал носом к стенке. Говорил, что меня девушка бросила, или я хочу бросить аспирантуру, не знаю, чем заниматься, не могу найти свое место в жизни… В общем, у меня была то несчастная любовь, то поиски себя…

Когда наступила ремиссия, Маратик сбежал из дома.

Маратик объяснил: мама совсем не умеет ждать. У нее такая особенность — не умеет ждать. Подарок Маратику на Новый год кладет под елку в декабре, вытаскивает, дарит и кладет новый, опять не выдерживает и дарит, опять кладет новый. Маратик получает на Новый год от десяти до пятнадцати подарков.

— Так всегда было: стоит мне сказать, что я что-то хочу, она в тот же день найдет и подарит… а мой день рождения начинает праздновать накануне, совсем не умеет ждать, как маленькая… Если бы ей нужно было ждать, подействует ли химия, она бы не выдержала. А сейчас ждать, когда найдется донор?! Сейчас ни в коем случае нельзя рассказывать. Ремиссия — самый неподходящий момент, чтобы рассказывать.

Маратик сказал, что мама стала очень мнительной: просит, чтобы он не катался на лыжах, не нырял, не летал на самолетах, ее пугает любой риск. Даже езда на машине пугает, а если он летит на самолете, ей становится плохо. Она, наверное, что-то чувствует.

— Но я в этом году все равно не мог кататься на лыжах и нырять и никуда не летал… так что в этом смысле все удачно получилось.

— Слушай, это же героизм, подвиг… подвиг ради любви, — сказала я.

— Ой, ладно, подвиг… Ну, я не много могу для нее сделать, но хоть это. …Я, когда был маленький, думал: вырасту и все ей куплю, все для нее сделаю. …Я же могу сделать для нее такую малость? Не заставлять ждать, умру я или нет.

Я молчала. Маратик, такой гениально непостоянный, ускользающий, оказывается, такой героический преданный сын. Вот честно, от Маратика я этого не ожидала.

— А отец?

— Нет. Тогда придется рассказать, зачем. А если просто спросить, как будто я хочу его найти, ей будет неприятно.

«Неприятно», когда речь идет о жизни?..

Конечно, я все это время, весь вечер, думала, что я уже сдала кровь и почти подошла кому-то. Если бы я была ребенком, я бы сейчас думала: все сходится, мы генетические близнецы: он читает мои мысли, мы мгновенно заиграли вместе, как дети в песочнице… И ликовала бы: ура, я спасу ему жизнь!

Но я взрослый человек. Я уверена, что пациент, для которого меня проверяют, не Маратик. Найти Маратику донора — один шанс из десятков тысяч, и чтобы я подошла кому-то — тоже один шанс из десятков тысяч. А сколько шансов, что в конце марта, как только закрыли границы и немецкий донор стал недостижим, произошло чудо — мы встретились на помойке, в ту же ночь заснули на одном диване, стали одним духовным существом (почти одним, не считая любви к покеру, чипсам и шоколадкам) и оказались донором и реципиентом? Ноль шансов. Если соответствие подтвердится, я стану донором для кого-то, не для Маратика. …Получается, я для него бесполезна, ничем не могу помочь, ничего не могу сделать… только жить, как прежде.

— …Лика? Ты спишь?

— Отстань, я сплю… нет, не сплю. Я думаю: ты скотина, нет у тебя никакого БАР!

— У меня нет биполярного расстройства? — оскорбился Маратик. — В легкой форме точно есть…

— Ты врун, врун, врун, у тебя нет никакого БАР. — Я била его подушкой.

Я сама поставила ему диагноз БАР, но он со мной согласился! Я вдруг разозлилась, как будто Маратик обманул меня и заставил зря переживать, как будто БАР — самое плохое, что может быть, как будто БАР хуже, чем болезнь крови. Не знаю, что на меня нашло. Просто не могла иначе выразить свои чувства.

— У меня лихорадочная активность сменяется депрессией, это признак биполярного расстройства. Почитай, если не веришь, везде написано, — тонким врущим голосом сказал Маратик.

— У тебя и игровой зависимости нет, — холодно сказала я, отбросив подушку. — Ты врал.

Маратик мирно улыбнулся:

— Ну, что ты… Так далеко я не заходил, чтобы придумать себе игровую зависимость. Это есть. Что есть, то есть.

Чтобы не переживать так сильно, нужно разозлиться, подумать о человеке плохо, и я стала думать о Маратике плохо: вообще-то свинство, что он мне не сказал, что болен! Каждую ночь лежал рядом, держал меня за руку и не сказал!

Но ведь и я лежала с ним рядом, держала его за руку и не все рассказывала, не раскрывала свои сумасшедшие мысли.

Например, стоя на платформе метро, я иногда думаю, что могу броситься под поезд. И тут же вспоминаю статью «Как выжить, если вы упали на рельсы в метро». Кажется, самое главное — не трогать контактный рельс, но где этот рельс?.. Конечно, я не собиралась бросаться под поезд, но все равно о таком стыдно рассказать.

Если у меня, внешне совершенно нормального человека, целый набор странных стыдных мыслей, то и у других есть. Я никогда об этом не узнаю: никто не рассказывает о своих фобиях и страхах и не расспрашивает других. Не говорит: «Привет, а я только что, стоя на платформе метро, представлял, что непреодолимая сила вдруг заставит меня шагнуть с платформы… Ну, а ты сегодня как?» Каждый человек будто запертый сундук на чердаке. Чердак тоже заперт, что уж тогда злиться?..