Хозяева-2 (СИ)

Глава 12

День уходил. Золотая ладья Шу неудержимо уплывала на запад, уступая место огромной, прозрачно-серебристой луне, всплывающей на востоке. Два светила ненадолго замерли напротив друг друга, даря людям то время между днем и ночью, когда чувство обыденности внезапно уступает место ощущению близкого чуда, необычного, радостно-тревожного, что кажется, может длиться вечность. Тяжелый, дневной фиолетовый цвет неба над столицей Империи Тукан, плавно и незаметно преобразился в бархатную, темную синеву с россыпью звезд, а редкие перистые облака, нестерпимо белые, от которых веяло тревогой и сухим, обжигающим жаром пустыни Ха, как-то незаметно стали округлыми и лилово-розовыми. Легкий ветерок с Геона, вобравший в себя запахи прохладной воды, белых лилий, голубого лотоса, зеленого тростника, перемешался с этим лилово-розовым светом и прозрачным, волшебным покрывалом опустился на сад Императора, в котором шли последние приготовления к пиру посвященного возложению руки Владыки на его детей от второй жены.

В сгустившемся, потемневшем воздухе как-то отчетливее стал чувствоваться синий дым от очагов огромной кухни, расположившейся рядом с садом. Этот дым, рожденный горящим сухим, ароматным деревом из рощ Либана, был царской приправой, изыскано-коварной специей к блюдам, разносимым рабами по саду. Сам сад, волей главного архитектора Самодержца и умелыми руками садовников, превратился в громадный пиршественный зал. На его дорожках, среди цветов и финиковых пальм, гранатовых и персиковых деревьев, в открытых беседках, увитых виноградом, возле маленьких водоемов, отделанных белым и розовым мрамором, были поставлены низкие столы, в окружении мягких обеденных лож. На тонкие, белые льняные скатерти укрывающие столы, сноровистые слуги расставляли последние блюда, порой ворча, что места уже и не осталось.

Да, расстарались сегодня повара Владыки, мастерством выражая свою радость и уважение к такому знаменательному дню! Для первой перемены на серебряные и золотые блюда грудами они выложили жаренных в масле гусей, голубей, куропаток, диких уток, перепелов, затейливо обсыпав их горькой зеленью возбуждающей аппетит. Рядом с этими грудами в глубоких, серебряных блюдах тесными рядами лежали жирные сомы, сваренные в сладком вине с перцем. А их теснили не менее глубокие и широкие блюда с печеными в сметане карпами. Центр же каждого стола, по праву занимало громадное глиняное блюдо расписанное бордово-кровавой глазурью, на котором вымоченные в терпком винном уксусе, натертые горько-кислыми луковицами лилий и жгучим чесноком, печеные бедра пустынных антилоп лежали в обрамлении жаренного на углях мяса диких быков, филе камышового бегемота, хвоста крокодила и котлет из телятины. Чтобы гостям было чем оттенить вкус птицы, рыбы и мяса, повара Императора приготовили для них редьку печеную в золе и редьку пареную на крепком, светлом пиве, черные оливки сдобренные чесноком и политые маслом, тонко порезанный горький лук, обильно посыпанный зернами сладкого граната, сыр овечий твердый и мягкий сыр из молока коз. А если гости возжелают сладкого, или не привыкли есть без хлеба? Повара и здесь не оплошали. В плетеные из тонких серебряных прутьев корзины они выложили для таких гостей лепешки из трижды просеянной пшеничной муки и лепешки из муки ячменной, пирожки начиненные сыром с медом, и пирожки с инжиром и перепелиными яйцами, разложили печенье, политое сладкой молочной глазурью и печенье с изюмом и орехами. Тут же рядом, в таких же плетеных серебряных корзинах алые яблоки, мраморно-зеленые груши, сладкие и кислые гранаты, черный инжир, коричневые финики, уже порезанные на узкие ломти золотистые дыни, бордовый виноград, терпкая айва. Возле столов наготове стояли объемистые, «вспотевшие» корчаги. Сделанные умелыми мастерами из пористой глины, их только что принесли из глубоких подвалов дворца, чтобы вина со всех концов ойкумены, темные и светлые сорта пива разной крепости, разлитые по этим емкостям не успели согреться и отдали гостям свою прохладу. Рядом с корчагами, вооруженные серебряными черпаками, уже расположились наготове юноши и девушки, назначенные разливать вино и пиво в золотые кубки, и чья одежда состоит лишь из цветочных венков на голове и талии. Ох и шаловливы же и многообещающе их взгляды! Ведь эти рабы и рабыни обучены не только прислуживать за столом. С детства воспитанные исполнять любую прихоть специальными наставниками и наставницами, они готовы на все, лишь бы услужить гостям Владыки. Их научили получать удовольствие даже от боли и дарить любую мыслимую телесную радость мужчинам и женщинам.

Все это торжество готового начаться чревоугодия освещали бесчисленные белые алебастровые светильники, заправленные отборнейшим оливковым маслом с островов на Великой Зелени. В это масло слуги, знающие толк в благовониях, добавили мирру, чей чудесный дым, если его несколько раз глубоко вдохнуть, позволяет уплыть в грезы и видеть в них то, что доступно лишь богам. Темно-золотое пламя светильников множилось в двух сотнях бронзовых и серебряных зеркал в полтора роста человека, и расставленных так, что возлежащие за одним столом гости видели гостей, находящимися сразу за другими десятью столами. И все приглашенные могли одновременно лицезреть стол, за которым будет возлежать Властитель Тукана со своими женами.

Садовники выпустили в сад несколько стай крошечных певчих птиц, привезенных из вечно зеленых джунглей Афра. За каждую из них было заплачено серебром столько, сколько весит это чудесное создание. Но не зря заплатил главный садовник Императора, не торгуясь, такую цену, потому что сад немедленно наполнился волшебными звуками их пенья, и чудилось, что это поют драгоценные камни всех цветов радуги, щедрой рукой брошенные на ветки деревьев.

Как только золотая ладья Шу, попрощавшись с серебряной Бастет, опустилась наполовину за горизонт, по периметру площади перед главным входом в сад Императора, зажглись сотни факелов и все ее пространство начало наполняться приглашенными гостями. Однако ни один из них не шел пешком. Каждый восседал на носилках, любезно предоставленных для этого случая из дворца, которые несли восемь могучих чернокожих рабов. Носилки сопровождал маленький отряд из шести воинов в блестящих бронзовых доспехах, а процессию возглавлял глашатай с факелом, который от дома приглашенного до площади перед садом бежал впереди и кричал:

— Прочь с дороги!! Благословенный гость следует по приглашению Владыки Тукана!!!

Да, щедр был Санахт I, безмерно щедр и гостеприимен. Его гости ни в чем не должны были испытывать нужды.

На вершине белой мраморной лестницы, ведущей к главному входу в сад, всех прибывших встречал самый близкий друг Повелителя — Амен. Он находил доброе и веселое слово для каждого. Женщинам отвешивал лестные комплименты по поводу их драгоценностей, одежды и красоты. Мужчинам — что-то заговорщицки говорил на ухо, после чего те весело смеялись, хлопали шутника по плечу и уходили довольные. Каждому он говорил что-то особенное, приятное, но заканчивал всегда улыбкой и одинаковой для всех фразой, протягивая при этом приглашенному свои увитые золотыми перстнями и браслетами руки ладонями вверх:

— Владыка рад вас видеть. Забудьте сегодня, что вы подданный. Вы сегодня просто друг. Наполняйте свой рот вином и пивом, хлебом и мясом, пирожками и фруктами. Вино уже распечатано и нетерпеливо ждет вас. Прошу, проходите.

На гостя тут же надевали гирлянду из цветов такие же обнаженные юноши и девушки, как и те, что уже ждали возле столов. После чего юные рабы и рабыни брали приглашенного за руку и с шутками вели в сад к предназначенному месту.

Сад начал быстро наполняться гулом радостных и веселых голосов. Руки виночерпиев быстро заработали, разливая вино и пиво по чашам. Гости, весело переговариваясь, размещались на ложах возле столов, делали первые глотки во славу богов Тукана и хозяина сада, Императора Санахта. Но никто пока не притронулся к еде. Все ждали выхода Владыки.

Спустя полчаса, после того как последнего приглашенного провели к его месту, в саду раздался мелодичный звук удара деревянной колотушкой по громадному бронзовому гонгу. Глухо зарокотали два десятка огромных барабанов. Высокие двери, ведущие в личные покои Императора, сделанные из либанского кедра, инкрустированные золотом и слоновой костью, медленно распахнулись и в их проеме появились воины из охраны Владыки, одетые в доспехи из неведомого голубоватого метала. Четверо из них, повинуясь неслышной команде, встали возле стола, за которым будет пировать Император, а остальные мгновенно растворились среди ближайших к столу кустов и деревьев. Барабаны тут же смолкли, а на смену их рокоту пришел сладкоголосый напев пяти десятков свирелей и арф, под звук которых в проеме появилась процессия, во главе которой величественно ступал самодержавный Повелитель Империи Тукан Император Санахт I. Чуть поотстав, торжественно шли три его жены и ближайший друг детства Амен. Вокруг этой пятерки, мягким, неслышным шагом двигались восемь сторожевых леопардов, натасканных на охрану Владыки. Ни одна душа во всей ойкумене не могла приблизиться к Властителю без его специального слова для своей звериной охраны. Следом за Повелителем, его женами и другом, выступали верховные жрецы главных богов Тукана, среди которых сегодня почему-то не было Главных жрецов храмов Тира и Сешта, высшие чиновники и наложницы из гарема, имеющие детей от Владыки.

Сам Санахт выглядел блистательно. На его голову был надет роскошный завитой парик, а поверх его — золотой обруч, посреди которого аметистовыми глазами угрожающе взирал на окружающих орел Урес. Шею Императора охватывало ожерелье, в котором чередовались широкие голубые, из драгоценной эмали и узкие, из золота, полосы, которые символизировали солнечного Бога Шу. В своих руках, унизанных перстнями и браслетами, Санахт держал короткий жезл с изогнутым верхним концом и золотую, треххвостою плеть. Сандалии Повелителя, из тончайшей кожи пустынной газели, были расшиты серебряными нитями с сакральным смыслом.

Завершала этот ансамбль белоснежная туника, из тончайшего «царского хлопка» — «тканого воздуха», вся в струйчатых складках, поверх которой был надет туго накрахмаленный передник с изящной вышивкой, также имеющей сакральный смысл.

Не менее великолепно выглядели его жены. Золотые браслеты, кольца и ожерелья, украшенные оранжево-красным сердоликом, синевато-розовым аметистом, зеленой яшмой, драгоценной синей эмалью, сверкали в свете светильников и факелов. Из-под полупрозрачных платьев без рукавов, так же из «тканого воздуха», соблазнительно просвечивали изящные формы женщин. И все это великолепие, мужское и женское, двигалось в аромате тончайших духов из розового и ладанного масла.

Весь сад затих, но никто из гостей не упал на колени, приветствуя Владыку. Ведь сегодня они просто друзья и пришли на пир к другу. Санахт в этой глубокой тишине, подойдя к своему столу, неторопливо разместился на ложе, пригубил вино из золотого кубка, затем взял пшеничную лепешку из корзины, разломил ее надвое, поднял обе половинки над головой, и с улыбкой громко произнес:

— Празднуйте, друзья…

Сад взревел в приветственных криках. Неизвестно откуда среди гостей тут же возникли музыканты, играющие на бубнах и свирелях, закружились в соблазнительных плясках нагие танцовщицы и танцоры, как из воздуха возникли акробаты и шуты. Вино и пиво потекли полноводным Геоном в период разлива, ароматы духов, мирры и ладана, смешались с ароматом разрываемого жадными руками мяса, смехом женщин, звоном кубков, журчаньем струй фонтанов, запахом фруктов, веселыми выкриками мужчин. Вся эта смесь звуков, запахов и цветов, казалось отражалась и умножалась в двух сотнях бронзовых и серебряных зеркал, убирая грань между реальностью и волшебным, магическим зазеркальем.

С несколько натянутой улыбкой разглядывая разгорающееся веселье, Император пальцем указал виночерпию на свой кубок. И когда тот наполнил его до краев, Санахт сам, своей рукой, что означало высочайшую честь и доверие, передал кубок своему другу, возлежащему на соседнем ложе:

— Благодарю тебя, Амен. Ты все организовал как надо. Спасибо.

Его друг детства с глубоким поклоном принял чашу, немедля ни мгновенья поднес ее к губам и выпил до дна:

— Только прикажи, Санахт и я все для тебя сделаю. Прикажи, и я прямо с этого места уйду в поля Эхаби, если пожелаешь!

Император рассмеялся и потрепал его по голове:

— Не надо тебе никуда уходить. Тем более в поля к Эхаби. Лучше скажи, когда наступит время возложения руки на моих детей. Если ты уйдешь, как я это узнаю?!

Амен тонко улыбнулся в ответ:

— Я выбрал время, когда веселье начнет разгораться и все гости будут достаточно трезвы, чтобы запомнить этот момент. Но при этом и достаточно пьяны, чтобы виночерпии услышали, что они будут откровенно говорить о том, почему ты сначала возлагаешь свою руку на детей от второй жены, а не первой. Этот час наступит после танца плясуний из Димашка и выступления твоих новых фенешийских друзей, преподнесших тебе такое великолепное оружие и доспехи. Они просили разрешения сделать тебе еще один дар, на этот раз музыкальный. Я дал им свое согласие, дружище.

Повелитель еще раз довольно рассмеялся, указал виночерпию на пустой кубок Амена, а потом повернулся к Тейе, возлежащей от него по правую руку:

— Ты довольна, любимая? Тебе нравится праздник, который я устроил для тебя и наших детей?

Вторя жена ласково на него посмотрела и нежно погладила по руке:

— Конечно, Санахт. Как я могу быть не довольной таким великолепием? Но почему на празднике рядом с нами нет Нафрит? Она что, в ярости и кусает пальцы от злости? Я и она, конечно, ненавидим друг друга, но это еще не повод так открыто пренебрегать этикетом.

Император на несколько мгновений отвел глаза в сторону. В его голове опять вдруг далеким эхом прозвучали вначале слова фенешийца о предательстве, а потом фраза Нафрит о том, что Тейе не та, за которую себя выдает. Вслед за ней, тут же возник притягательный образ первой жены, выходящей из большого зала для совещаний, а затем накатила волна памяти о запахе смеси вонючего пота множества мужчин, почему-то исходящем от Тейе в том же зале. Усилием воли, пряча внезапно заклокотавшую в груди гремучую смесь сомнения, ревности, обиды, ярости и растерянности, Санахт все же нашел в себе силы улыбнуться и доверительно склониться к уху второй жены:

— Эта дочь гиены по моему приказу теперь готовится к отъезду на южную границу Тукана. Так будет со всяким, кто решится помешать нашему счастью. И пусть она благодарит всех богов, что может уехать, а не упала случайно с прогулочной галеры в Геон к крокодилам.

Император чуть коснулся губами щеки Тейе, совершенно непроизвольно стараясь не дышать при этом, одним махом опустошил полный кубок крепкого димашского, а потом, посмотрев в сад, пьяно-поощрительно несколько раз хлопнул в ладоши, одобряя выступление четырех ближайших жонглеров, перебрасывающих друг другу горящие факелы. Пир продолжался.

Спустя некоторое время, Амен, внимательно осмотрев веселящихся гостей, сделал знак кому-то невидимому среди ближайших деревьев, тут же вся музыка смолкла, а на площадку перед столом Императора выбежали восемь девушек. Как только они встали в круг, четыре барабана гулко, словно четверо мужчин от едва сдерживаемой страсти, вздохнули, и девушки в шутливом испуге начали пятиться от этого вздоха. К барабанам присоединились четыре бубна и движения юных танцовщиц ускорились. Смуглые животы, широкие бедра, делали одинаковые, змееподобные движения, а руки с браслетами, на которых были надеты маленькие серебряные колокольчики, казалось, то кого-то нежно обнимают, то в страхе отталкивают. Гостям танец явно понравился, так как раздались восхищенные крики и даже свист некоторых мужчин. Санахт тоже три раза лениво хлопнул в ладоши, снял с левой руки два золотых браслета и бросил их к ногам танцовщиц. Это означало не только то, что танец пришелся Владыке по душе, но и то, что танцовщицы теперь будут принадлежать Императору.

Как только взволнованные и обрадованные девушки под одобрительные крики зрителей покинули площадку, Амен повернулся к Марте и Яру, которые возлежали за соседним столом для особо почетных гостей, и с улыбкой, приглашающе указал на площадку, на которой только что плясали рабыни из Димашка.

Яр улыбнулся в ответ, поднял стоящий у его ног небольшой деревянный футляр, прошел на середину площадки, а Марта, сегодня укутанная с ног до головы в несколько цветных покрывал, уселась у его ног.

Спутник Марты, полуприкрыв глаза, опустив голову, несколько мгновений задумчиво рассматривал деревянное изделие. Потом нежно коснулся его пальцами, как касаются кожи любимой женщины, и осторожно открыл. В футляре лежал неведомый присутствующим музыкальный инструмент напоминающий небель. Но только напоминающий. Этот инструмент отличался от небеля, как жена Императора рознится от пастушки с вымазанными навозом икрами ног. Вполовину короче, с корпусом изящно-округлой формы, из золотистого, блестящего дерева, неуловимо напоминающим женщину в пору расцвета. Длинная дощечка грифа, из чёрного эбенового дерева прикрепленная в центре неведомого инструмента плавно переходила в изящную фигуру похожую на женскую ступню в туфельке. А от подгрифка к ней были натянуты четыре струны разной толщины. Яр, все также с полуприкрытыми глазами, осторожно провел по струнам пальцами, и инструмент ответил мелодичным звуком. Спутник Марты лукаво улыбнулся, решительно отсоединил две струны, оставив самую толстую и другую — чуть тоньше. Затем достал из того же футляра тонкую деревянную трость, у которой между головкой и колодкой были натянуты волосы из хвоста зебры, приложил неведомый музыкальный инструмент к подбородку и провел волосами трости по одной из струн. В притихшем, заинтересованном саду неожиданно раздался мягкий, матовый тембр мужского голоса изданного инструментом. И голоса явно влюбленного.

Марта, сидящая у ног Яра в позе лотоса, тоже лукаво улыбнулась, осторожно поднесла к губам двойную флейту, и в саду раздался еще один голос. Но теперь женский. Чуть испуганный, сомневающийся и обволакивающе притягательный. И тоже влюбленный. Два голоса, мужской и женский, переплетаясь, начали шепотом разговаривать между собой. Среди наступившей полной тишины мужской голос, мягко на чем-то настаивал, а женский смущенно отказывался. Но отказывался так, что его «нет» флейта в руках Марты выводила как «может быть»…

Яр взмахнул тростью, и мужской голос стал настойчивее. Флейта еще несколько раз произнесла «может быть», а потом вздохнула и смущенно произнесла «да»… В саду раздалось многоголосое, изумленное «Ах!!!» Перед зрителями разворачивалась несомненно любовная, чувственная сцена. Неведомый музыкальный инструмент в руках фенешийца и флейта в устах его спутницы, на глазах у гостей Повелителя творили невозможное. Они звуками рисовали картину соития двух влюбленных. Но если первые движения и позы этих двух воображаемых любовников были скромны и целомудренны, то с каждым следующим движением трости, порхающей над инструментом фенешийца, и с каждым новым звуком издаваемым флейтой, позы и движения становились все более раскованными и вызывающими. Из-под красивой страсти между мужчиной и женщиной начала незаметно проступать похоть самца и самки хезуров.

Так неприметно меняется белоснежное полотно, превращаясь в грязную, вонючую тряпку, если его постоянно не стирать в звонкой, проточной воде. Так пирушка старых друзей, после непомерных возлияний крепким вином, перерастает в поножовщину остервенело воющих тварей, потерявших все человеческое, со сладострастием режущих друг другу глотки и выкалывающих глаза товарищу, с которым вместе росли и делили последнюю краюху хлеба. Эта музыка развращала, неуловимо и беспощадно, как убеленный сединами мерзавец развращает невинного ребенка. Нет, присутствующие на пиру, конечно, были далеко не детьми и знали толк в телесных удовольствиях. Но для тех, кто эту музыку творил, они в своих желаниях действительно были безобидными детьми. Младенцами в своих желаниях. Чарующая музыка исподволь стирала из сознания ей внимающих гостей Императора нравственность и мораль. Она стирала грань между «можно» и «нельзя», оставляя только одно — «хочу сейчас и немедленно»…

Еще несколько взмахов тростью, зажатой в правой руке, и пальцы левой руки Яра паучьими лапами, нечеловечески изгибаясь, порхая над струной, стали творить уже не прикрытую музыкальную волшбу животной похоти самца к самке. Серебристые, длинные волосы фенешийца распустились, он полностью ушел в себя, закрыв глаза, создавая магию отвратных звуков. Также с закрытыми глазами, уйдя в какой-то транс, творила такую же магию флейтой его спутница. Но это была магия женского желания. Нет, не того естественного, освященного богами желания, когда женщина хочет зачать ребенка и поэтому отдается выбранному ею мужчине. А темного, звериного вожделения человеческой самки жаждущей получить наслаждение. Желание нимфоманки. Шлюхи, ушедшей в шлюхи не ради заработка для своих голодных детей, а ради удовольствия.

И эта сверхчеловеческая музыка сделала свое дело. Она приняла в свои объятия Императора, его трех жен, наложниц, всех гостей, музыкантов, слуг и рабов. Мужчины и женщины, присутствующие в зале, независимо от сословия оказались очарованы ею. Груди женщин в волнении вздымались, они тяжело дышали, глаза заволокло поволокой непреодолимой страсти. А некоторые из них, особо чувственные натуры, внезапно тяжело откинулись назад, так как эмоциональная буря, поднятая в душе этой музыкой, вызвала у них множественный, незатухающий оргазм. Мужские и женские тела в разных частях сада начали сплетаться в любовных объятиях, повсюду стали слышны стоны и хрипы. А музыка продолжала парить как темное облако над головой каждого, кто имел неосторожность сегодня явиться на пир к Повелителю.

Фенешиец же и его спутница, будто не замечая происходящего вокруг, продолжали играть. Очередной взмах трости, и зазвучала вторя струна неведомого музыкального инструмента, и вслед за ее звуком раздался голос второй флейты Марты. Это были голоса еще одного мужчины и одной женщины, которые присоединились к первым двум любовникам. Но не только их голоса. Блеянье, мычание, лай, рычание и к сладкому ужасу всех слушающих — музыка невообразимым образом начала передавать молчание мертвых с заросших белыми дикими тюльпанами полей в царстве смерти богини Эхаби. Магические звуки продолжали творить никогда не слышаное во всей человеческой ойкумене. Они рисовали звуковые образы любовных сцен, когда воображаемые персонажи, меняясь партнерами, предались телесным утехам. Все любили всех. Мужчины — женщин. Женщины — мужчин. Женщины — женщин. Мужчины — мужчин. Мертвые — живых. Живые — мертвых. Животные — людей. Люди — животных…

Яр и Марта, казалось, безгранично погруженные в творение этой фантастически сексуальной, и безгранично грязной мелодии, внезапно переглянулись совершенно спокойным, циничным взглядом. Марта глазами указала своему спутнику на барабан и бубен, которые лежали у ее ног. Яр кивнул и, продолжая извлекать волшебно-отвратные звуки из своего инструмента, сел рядом с ней. Они еще раз переглянулись и одновременно перестали играть. Наступившая тишина произвела тот же эффект на зрителей как ледяная купель для разгоряченного тела после омовения паром, которым пользуются далекие северные варвары на краю мира. Но ведь та ледяная купель служит только для того, чтобы оттенить сладость дальнейшего пребывания в жаре, испускаемом раскаленными камнями. И эти двое повели всех гостей дальше в жар. Но теперь в бредовый жар не только потусторонней мелодии, но и танца. В руках Яра оказались барабан и бубен, которые он прижал локтями к своему телу, а пальцы, продолжавшие быть похожими на паучьи лапы, ударили по их натянутой коже. Барабан застонал, ритмично зарокотал бубен и, полностью укутанная в несколько покрывал, поблескивая выкрашенными в фиолетовый цвет ладонями, позвякивая бубенцами на запястьях и на щиколотках, кося полуприкрытыми глазами, с кривой ухмылкой растопыривая пальцы, сверкая черным лаком ногтей, поводя бедрами, на площадку возле стола Повелителя вступила Марта.

Потом, через тысячелетия, если оно наступит это «потом», слабую тень танца этого существа на пиру Императора одни народы назовут «Танцем осы», другие — «Танцем Блудницы», а третьи — «Танцем семи покрывал» и цари будут за него отдавать кто половину державы, а кто голову пророка — предтечи. Однако, по странному стечению обстоятельств или чьей-то высшей воли, никто и никогда среди людей не вспомнит, кто и почему стал родоначальником этого танца. Но когда еще наступят те времена, да и настанут ли они теперь, после того, как эти двое появились в древней Империи Тукан…

Движения спутницы Яра своим совершенством и отточенностью отличались от движений прежде плясавших на этом месте рабынь из Димашка как золото отличается от позеленевшей меди, как тончайшая посуда Повелителя разнится от грубой миски из которой ест раб, как ночная туника из тончайшего «царского хлопка» принцессы отличается от дерюги, которую натягивает на себя портовая шлюха.

Непонятным образом отражение Марты возникло в центре каждого зеркала установленного в саду. Свет, испускаемый алебастровыми светильниками, из золотистого превратился в кроваво-красный, а над множеством запахов стал превалировать запах давно увядших цветов. Перед гостями, под потусторонние удары барабана и бубна, в зеркалах разворачивалась еще одна отвратительная сцена соития. Но теперь создаваемая не только звуками, но и движениями. Сцена, в которой у танцовщицы был еще один призрачный партнер, что еще больше подчеркивало необычность и страстность пляски. Невидимым партнерами плясуньи были то животное, то мужчина, то женщина, то нежить, то ребенок.

Вот, два коротких шага Первой Матери назад, невероятный изгиб тела, змееподобное движение руками и бедрами, у которых кажется нет костей и явно видно, как ее насилует зверь, готовясь растерзать, а она в приступе отвратительного удовольствия, танцем не просит, а требует ее убить, чтобы получить наслаждение от смерти. Затем всего один шажок вперед, резкий, повелительный наклон головы, угрожающий взмах руками, щелчок пальцами, отвратная ухмылка и теперь она насилует одновременно девственницу и девственника из зазеркалья, а потом убивает их, немыслимым образом научив всего за миг эти две невинные души радоваться небытию.

Ее тело, стряхивая с себя очередное покрывало, двигаясь в каком-то рваном ритме и показе запредельного, гадко-сладкого наслаждения совокупления с мертвыми, насилием и убийством, изгибалось так, как никогда не смогло бы изгибаться тело человека. Под закрытыми веками танцующего существа по имени Марта заполыхали янтарным огнем глаза, зрачки вытянулись в вертикальную черту и в них заплескалась жажда крови хищника вышедшего на охоту…

Восемь сторожевых леопардов, натасканных на охрану Владыки, не подпускающие к нему никого и никогда, внезапно поднялись со своих мест. Звери рыча, окружили Марту, готовясь защищать, признавая ее свои звериным чутьем выше Императора. Они признавали в ней настоящего вождя. Главу прайда, способную накормить стаю. Признавая существо, которое неизмеримо выше и старше людей. Они готовы были свои звериные жизни отдать за женщину, которую еще не рожденная религия в другом мире, параллельном этому, назовет Лилит. А Марта-Лилит продолжала свой танец соблазнения, насилия и смерти…

Упало последнее покрывало и вот теперь нагая плясунья, чарующими движениями соблазняет Адама из иной реальности, чтобы родить от него настоящих людей. Хозяев. Всемогущих, богоподобных, тех, кого Бог еще не появившейся религии семисвечника и шестиконечной звезды того мира, будет считать выше ангелов. Первых детей первого мужчины, истинных владык, а не тех слабых, тупых, хезуров, которых способны зачать Адам с Евой, сотворенной из его ребра и совершив первый в этом мире инцест, от которого, как известно, рождаются только уроды. И танец звал убивать этих никчемных уродов. Немедленно…

Пляска танцовщицы неудержимо влекла вниз, в самые закрытые глубины человеческого сознания, где, как известно, прячутся ужасные монстры. Звала туда, в багряную бездну жажды запретных наслаждений, призывая испытать то, что никогда не испытывал. Но коварно умалчивая, что за это придется платить цену, которую никто никогда не сможет заплатить. Танец звал в жажду недопустимых удовольствий, и давал освобождение-индульгенцию от любой морали, даже не человеческой. Он разрешал ВСЕ! От поедания родных детей до убийства Бога в собственной душе… Сестра Лжи, Мать Порока, танцевала свой танец-призыв к первородному греху вседозволенности…

Бой барабана из черного замирья, танец-призыв, запах увядших цветов, красно-кровавый свет светильников переплелись в немыслимый узор и тараном ударили не только по саду, дворцу Императора, но и непонятным образом разрастаясь как вездесущий ураган, по всем кварталам столицы Тукана. На каждой, способной отражать свет поверхности, в городе появилось изображение танцующей женщины, а прямо с неба несся грохот бубна в руке Яра. Люди в Хут-Ка обезумели. Повсюду, в бедных лачугах и в домах богачей, в храмах и притонах, улицах и кораблях в порту, в садах и площадях началась даже не оргия, а свальный грех в его первозданном виде.

Началась Последняя Ночь перед еще не написанным Апокалипсисом из другой реальности, после которой уже больше не будет плотских наслаждений. Никогда. И ничего кроме Ада и Рая, где только или вечная боль, или только вечное, платоническое любование Богом. Во веки веков. Поэтому потомки Адама и Евы желали сейчас одного — получать удовольствие. И не важно от чего — от смерти, кровосмешения, убийства, поедания себе подобных, спаривания с мертвыми или животными. Главное — наслаждение и пусть весь мир катится на покрытые дикими белыми тюльпанами поля Илу в царстве Эхаби потому что «завтра» уже не наступит никогда…

Тейе, ничего не слышащая и не видящая вокруг кроме магии звуков и волшбы пляски фенешийки, втянув в очередной раз затрепетавшими ноздрями запах увядших цветов, тяжело вздохнула и облизала языком внезапно выступивший пот над верхней губой. Вторя жена Императора со сладким ужасом почувствовала, что внутри нее выросло непреодолимое желание оказаться в объятиях сразу двух мужчин, а потом, вобрав в себя их семя, подло, как паучья самка — убить. Растерзать. Она еще с тех пор, как пролила первую женскую кровь на простыни, чувствовала это желание, но всегда прятала его от себя, заталкивая в самые отдаленные уголки своего сознания. После своей свадьбы с Санахтом, вспыхнувшей между ними обоюдной любви, она считала, что это желание навсегда покинуло ее. Но сегодня эта мелодия и пляска показали, что жажда, грубо и властно быть взятой одновременно двумя мужчинами никуда не делось, а просто тлело, как нестерпимо горячие угли под слоем толстого, все скрывающего пепла…

Тейе с каким-то утробным, звериным рыком развернулась в сторону мужа, но тот был в полной власти музыкального колдовства. Третья жена, совершенно нагая, с распущенными волосами, разместившись между ног Санахта, ласкала его языком. Сам же он, откинув голову и закрыв глаза, сластолюбиво стонал на обеденном ложе. И при этом держал в окровавленных руках отсеченную голову четвертой жены, губы которой страстно целовал. Нестерпимая, запредельная, иррациональная ревность к этой отрезанной голове, нестерпимое желание отомстить и отдаться мужчине здесь и сейчас, окончательно помутили разум Тейе. Она жадно схватила полный кубок вина, и роняя бордовые капли на белоснежное платье, в два глотка выпила. Потом, пьяно расхохотавшись, решительно поднялась и с силой, удивительной в таком хрупком теле, с блаженным остервенением вседозволенности, одним ударом ножки кубка перебила шею рабу виночерпию, которого на соседнем ложе насиловал лучший друг Императора. Брезгливо отпихнув дергающееся в агонии тело, Тейе схватила Амена за руку и хрипло, возбужденно прошептала:

— Иди за мной… Быстрей…

Тот обвел ее мутным, полным неудовлетворенной похоти взглядом снизу доверху. Полупрозрачная, тончайшая хлопковая ткань одежды Тейе обильна смоченная вином, не скрывала, а только подчеркивала соблазнительность ее форм. Вызывающе выпяченный лобок манил своим темным треугольником, розовые, затвердевшие соски высоко вздымавшейся в возбуждении груди просто требовали, чтобы их взяли в рот и начли давить губами, как сладкие, налитые соком виноградины. Сочный, пряный, мускусный запах возбужденной женщины, однозначно шептал, что она готова немедленно дарить свою любовь. И если он откажется, то эту любовь женщина тотчас преподнесет другому самцу, перед этим хладнокровно убив его, Амена, как только что убила раба.

Мужчина судорожно сглотнул и таким же хриплым голосом ответил:

— Конечно, Тейе. Желание любимой жены друга — для меня закон.

Досадливо зашипев, мол, слишком много ты тратишь времени на пустые разговоры, Тейе нетерпеливо сдернула его с ложа, и вцепившись в запястье руки железной хваткой, потащила за собой, как муравей гусеницу, к двери, ведущей в покои Владыки. Возле этой двери, в полных боевых доспехах, тяжело уперевшись спинами на стену, едва стояли на ногах два огромных воина, напротив которых на коленях расположились две престарелые дамы. Матроны явно были опытны в деле удовлетворения молодых воинов, так как на лицах охранников Императора блаженные, бессмысленные улыбки.

Вторая жена Повелителя с размаху, пнула в спину одну из них:

— Пошла вон отсюда, старая ослица. А ты — она ткнула пальцем в грудь охранника — иди за нами. Немедленно…

Как только дверь, ведущая в покои Императора, захлопнулась за Тейе и двумя увлекаемыми ею мужчинами, Марта тут же остановила свой страшный, отвратительный танец, а Яр отбросил барабан и бубен. Но все гости, находящиеся в саду, все люди в Хут-Ка совершенно этого не заметили. В их сознании все также продолжала звучать удары барабана, а перед мысленным взором все также извивалась в танце-призыве та, которую через тысячелетия в другом мире назовут Вавилонской Блудницей.

Яр равнодушно оглядел беснующихся в саду людей и лениво похлопал в ладоши:

— Великолепно, прелестнейшая. Никто не устоял.

Его спутница набросила на себя покрывало и безразлично пожала плечами:

— Даже главы чистых кланов не смогли бы устоять перед тремя арканами Пасы, сотканными из желания продолжения рода, желания смерти, и желания удовлетворить голод. Будет забавно, если наши подопечные, не смотря на все предосторожности и принятое заранее противоядие, также не устояли.

Яр, продолжавший расслаблено сидеть, посмотрел на свою спутницу снизу вверх и указал пальцем на сад:

— Ты уверена, что они ничего не вспомнят?

— Абсолютно. И перестань задавать глупые вопросы. Ты же сам знаешь, что образы исполнительницы Пасы и ее помощника стираются из сознания атакуемых сразу, как только последняя, третья петля ложится на их сознание. Это не мы вынудили хезуров опять стать скотами. Мы просто помогли им выпустить из себя их же монстров и их же сокровенные желания, которые они прячут в своем «я»…

— Тогда — расходимся. Я буду в храме Тира, а ты заканчивай с Санахтом и его женами.

Марта молча кивнула и не прощаясь, деловито двинулась в глубину сада. Она равнодушной, серой тенью скользила между деревьев и кустов. Сам же сад сейчас напоминал дикую, горячечно-бредовую смесь из зала для пира, поля боя, живодерни и огромного ложа, на котором терзали друг друга безумные любовники. Вот какой-то непонятный клубок из человеческих тел и покрытых шерстью тел животных, который хрипя, рыча и стоная, предается совокуплению. А за другим столом все гости мертвы. Они сами перерезали себе вены, смешали вытекающую из них кровь с вином и пили этот напиток смерти, пока не отошли на поля богини Эхаби. А вот под сгрудившимися, отнимающими друг у друга сырые куски человеческого мяса, утробно чавкающими телами в богатых нарядах, безжизненной, растерзанной куклой лежит раб виночерпий. А там… Да, страшны и безжалостны три аркана Пасы, позволяющие разумным существам забыть, что они существа разумные…

Спутница Яра дошла до края сада и там нашла ту, кого искала. С ног до головы укутанная в черное покрывало, у стены безучастно сидела женская фигура. Марта решительно сдернула с головы у этой фигуры ткань и перед ней предстала Нафрит, первая жена Владыки, на глазах у которой была надета темная повязка, а в уши вставлены восковые палочки. Марта сняла повязку с глаз женщины, жестом показала, чтобы та вытащила из ушей воск, достала из-за пояса два розовых шарика и протянула их первой жене Санахта:

— Проглоти один немедленно.

Нафрит съела один шарик и потрясла головой:

— Что это было? Через меня прокатывались волны таких желаний, что я начала бояться за свой рассудок.

— Неважно, что это было. Ты все еще хочешь вернуть расположение мужа и сделать своих детей его наследниками, или передумала? А?!

Первая жена Императора умоляюще схватила Марту за руки:

— Да, хочу. Больше жизни. Дай мне эту возможность и я навсегда буду твоей должницей.

— Тогда иди к Санахту, засунь ему в рот второй шарик и заставь проглотить. После этого веди в личные покои и пусть он там полюбуется, чем занимается его обожаемая Тейе. Я буду направлять тебя. Иди, ничего не бойся и делай то, что должна делать. Император сегодня обязательно отменит свое решение о твоей ссылке. Я всегда выполняю свои обещания…

Нафрит решительно поднялась и, подобрав подол платья, не обращая никакого внимания на происходящее вокруг, торопливым шагом двинулась в ту строну сада, где стоял стол Владыки. То, что она там увидела, совершенно ее не смутило. Она несколько мгновений, уперев руки в бока, рассматривала ложе возле стола, а потом в гневе схватила треххвостую золотую плеть, символ Императорской власти, и с остервенением стала хлестать ею третью жену, которая продолжала ласкать Санахта. Однако та не взвыла от жуткой боли, не попыталась уклониться, а неожиданно, развернувшись, обхватила бедра Нафрит и страстно зашептала:

— Бей, бей меня, любимая! Только разреши мне языком доставить тебе сказочное удовольствие!

Первая жена Владыки ошарашенно на нее вытаращилась, пробормотала фразу, которую варвары с далекого севера перевели бы как — «ни хрена себе», а потом ухмыльнулась и потрепала обольстительницу по всклокоченной голове:

— Я это запомню, Кифи. Обязательно запомню. А теперь — иди отсюда, не до тебя сейчас.

Третья жена радостно закивала, поднялась с колен, и прихватив с собой полный кувшин вина со стола, покачивая бедрами, двинулась в глубину сада. Проходя мимо Марты, она неожиданно протянула руку и нежно ущипнула ту за щеку, проговорив при этом «Ух, какая красоточка!». Потом хорошо приложилась к кувшину и распевая похабные куплеты про двух козочек, решивших вместе пощипать травку, от которых покраснели бы даже извращенцы в самых гнусных портовых притонах Хут-Ка, скрылась среди деревьев. Спутница Яра задумчиво погладила свою щеку, оценивающим взглядом проводила удаляющуюся голую спину Кифи, но встретившись с все понимающим взглядом ухмыляющейся Нафрит, прошипела:

— Что выставилась, гусыня Геонская?! Я что ли вместо тебя все буду делать!? А то смотри, я ведь могу и на брачном ложе тебя заменить, если будешь продолжать на меня пялиться, а не заниматься делом!

Это угрожающее шипение вернуло первую жену к суровой действительности. Она схватила за волосы отрубленную голову, которую продолжал пылко целовать в губы Санахт, гадливо отшвырнула в сторону, сунула в рот мужу розовый шарик, полученный от Марты, и зажала Владыке нос и нижнюю челюсть. Тот, не открывая глаз, замычал, начал отмахиваться, но руки Нафрит были неумолимы:

— Глотай, скотская скотина!!! Хезур сештов!! Как бабищ из гарема топтать и вино с друзьями хлестать — так он первый, а как лечиться — четырьмя лапами отбивается! Глотай, я сказала!

Лишенный притока воздуха таким зверским способом Санахт сделал непроизвольное глотательное движение. Несколько ударов его сердца ничего не происходило, а затем он приподнял голову, потер лоб и с блаженной улыбкой на лице пробормотал:

— Какие же чудесные грезы мне привиделись… Я был в царстве Шу на небесах, где можно и разрешено все…

Нафрит бесцеремонно схватила его обеими руками за окровавленную тунику в районе груди. С неожиданной силой, которая появляется у женщин сумевших подготовить грандиозную пакость для соперницы, приподняла с ложа как котенка, и глядя прямо в глаза, с кривой усмешкой, произнесла:

— Я тебе сейчас еще одни грезы покажу. В царстве Шу побывал не только ты, муж мой, силы тебе, радости и здоровья, которое мне еще пригодится. В том царстве продолжает еще оставаться твоя ненаглядная Тейе. Следуй за мной, и ты увидишь ее тайные мечты. Только предупреждаю — тебя в них нет…

Она так же целеустремленно и решительно, как совершенно недавно Тейе Амена, схватила мужа за руку, сдернула с ложа и потащила за собой в личные покои Императора. Брезгливо обошла двух матрон, которые как птицы-падальщики вдвоем клекотали над теперь лежащим на полу воине. По пути подобрала его валяющийся боевой серп и повела Санахта по освещенному факелами коридору.

Когда они проходили мимо одной из дверей, из-за которой раздавались то ли страстные полувсхлипы, то ли рычание, следующая за ними в нескольких шагах сзади женская тень тихо, и почему-то не слышно для Повелителя, произнесла:

— Здесь…

Нафрит резко остановилась, сорвала со стены факел, всунула его в одну руку Владыке, во вторую вложила серп, затем рывком распахнула дверь в эту комнату, и вытолкала Санахта вперед:

— Теперь можешь, сколько хочешь любоваться грезами своей второй жены, муж мой.

Император поднял факел над своей головой. В его неровном свете он увидел потрясшую его до глубины души сцену. На полу, среди грязного тряпья, служащего подстилкой для рабов, которые выносили его ночную вазу, на четвереньках стояла Тейе и страстно, полузадушено стонала. Прямо перед ней, на коленях вплотную стоял воин-охранник, приблизив свой пах к ее рту. А сзади второй жены, так же на коленях стоял лучший друг Владыки — Амен. Вся эта троица ритмично двигалась, но центром происходящего несомненно была вторая жена Владыки. Она полностью отдалась во власть двух мужчин, и судя по ее закатанным от удовольствия глазам и счастливым стонам, получала то, что давно хотела…

Нафрит положила руки на плечи мужа и прошептала на ухо:

— Ты еще хочешь возложить руку на детей от нее? И твои ли это дети, Санахт?

В голове Императора набатом загрохотали слова фенешийца о предательстве! Повелитель несколько мгновений стоял с широко раскрытыми глазами, потом страшно и протяжно завыл, как человек, у которого только что, некто безжалостный, с хрустом вырвал из души самое святое — доверие к любви и дружбе. Но спустя всего два удара сердца Санахт бешено зарычал, швырнул факел в этих троих, и с места, как хищник на жертву, взмахнув боевым серпом, прыгнул к занимающейся любовью троице. Нафрит благоразумно отступила из проема двери в коридор и там прислонилась спиной к стене, тяжело и взволновано дыша. Она увидела то, что сама давно проделывала с двумя рабами, которых специально для этого забрала из дома своего отца еще до свадьбы с Санахтом. В самой комнате тем временем раздался безнадежно — умоляющий женский крик, потом два мужских, затем два десятка ударов, как будто мясник быстро и с остервенением рубил несколько туш одновременно, размахивая налево и направо топором. Из комнаты потянуло густым, соленым запахом свежей крови, а вслед за тем из нее выбежал Повелитель. Дико вращая налившимися ненавистью глазами, держа в руках окровавленный боевой серп, в заляпанном темно-бордовыми пятнами хитоне, он стремительно побежал к покоям, в которых должны были ожидать выхода на пир его дети от Тейе. За Императором неслышными тенями неслись его первая жена, и чуть отстав, вторая женщина, с ног до головы укутанная в темное облако невидимости. Санахт как все уничтожающий, беспощадный самум ворвался в покои. Там пронзительно, один за другим прокричали два детских голоса, опять потянуло соленым запахам крови и из проема двери, ведущей в комнаты, окровавленными шарами выкатились две детские головы. Вслед за ними, тяжело, как старик держась за стену, покачиваясь вышел Владыка Империи Тукан Санахт I. Он устало сел на пороге, и глядя перед собой теперь уже заполненными бесконечной горечью глазами, севшим голосом прошептал первой жене, которая боязливо, с большой осторожностью присела рядом:

— Ты была права, Нафрит. Бесконечно права. Ты не лгала мне, как и не лгал этот фенешиец, предупредивший, что мое увлечение древними знаниями не по нраву богам и поэтому мне придется за это заплатить очень высокую цену, пройдя через два одновременных предательства и разрушение Тукана, если я не остановлюсь. Две измены уже произошли, а наша благословенная страна не заслуживает уничтожения из-за моей гордыни. Поэтому я сам, своими руками выкорчую то, что пытался посадить. Тебе я стану любящим мужем, а нашим детям — добрым и заботливым отцом. Я все сказал.

Нафрит победно ухмыльнулась, положила ему голову на плечо и осторожно, как ребенка, погладила по руке:

— Я подарю тебе покой, муж мой. Мы вместе сделаем все, чтобы боги вновь вернули свое расположение. Но ты должен будешь поклясться перед ними, что один из наших сыновей станет твоим наследником…

— Я сделаю это, Нафрит. Обещаю. А то, что называлось моей второй женой и ее ублюдков я прикажу скормить своим леопардам. Эта шлюха и ее помет не заслуживают даже того, чтобы уйти на поля Илу к Эхаби как последние рабы из каменоломен.

Он еще некоторое время понуро молчал, а потом устало и как-то беззащитно произнес:

— Уведи меня отсюда…

Первая жена взяла его за руку, положила ее себе на плечо и потащила в сторону своих покоев, как тяжелораненного воина, только что проигравшего свое главное сражение. Но ничего сердечного в ее жестах посадке головы и движениях не было. Она скорее была похожа на паука, который заботливо укутывает муху паутиной, чтобы потом спокойно и без сопротивления выпить из нее жизнь, затащив в свое гнездо.

Проводив удаляющуюся пару внимательным взглядом, Марта, пробормотав про себя: «Эта лживая сука даже меня смогла бы обмануть», решительно двинулась обратно в сад. Перед глазами у нее как наваждение стояли обнаженные спина и бедра Кифи, а кожа на щеке до сих пор горела от прикосновения пальцев третьей жены Императора, вызывая чувственный спазм внизу живота. Безжалостные арканы Пасы задели даже ее, Первую Мать Великого Дома Ибер и она ничего не могла с собой поделать. Да и не хотела. Ей очень нужна была передышка, перед тем как она и Яр начнут свою главную битву. Однако получить утонченные любовные ласки, которые женщине может подарить только женщина, Марта от третьей жены Императора не успела. Второй Отец и Первая Мать Великого Дома Пикчу нанесли свой удар!