Христианский мир и эллино-римская цивилизация. Исследования по истории древней Церкви

Несторий и Евтихий (Сочинение Амедея Тъери)[134]

Nestorius et Eutychés, les grandes hérésiés du

V siècle. IV + 441. Paris, 1878. Par Amédée Thierry

A. Тьери — историк светский, не пренебрегающий, однако же, изучением и разработкой и собственно церковной истории. Его перу принадлежит несколько церковно-исторических монографий, появившихся ранее вышеуказанного сочинения и имеющих многие научные достоинства.

Не помним, чтобы в русской богословской литературе было сказано что-либо о церковно-исторических трудах А. Тьери, однако же они вполне заслуживают того, чтобы русская публика, интересующаяся богословской литературой, составила о них обстоятельные представления. Достоинства вышеназванной книги автора, которые мы ниже укажем, должны, по нашему мнению, вполне доказать нашу мысль.

Автор поставил себе задачу написать две трилогии, которые должны пополнять и пояснять одна другую и которые посвящены одной и той же эпохе V в. Первая трилогия, состоящая из трех отдельных монографий, по намерению автора изображает: «Борьбу против варваров в V в.»; эти монографии имеют следующие заглавия: 1) «Аларих», 2) «Плацидия», 3) «Последние времена Западной империи». Другая трилогия посвящена предметам церковно-исторического характера. Это «Религиозные споры V в.». Сюда относятся следующие сочинения автора: 1) «Св. Иероним», 2) «Св. Иоанн Златоуст и императрица Евдоксия», 3) «Несторий и Евтихий», сочинение, оценку которого мы хотим сделать. С этим последним сочинением задача, поставленная автором перед собой, приходит к своему окончанию.

В 50-х и 60-х гг. появилось в свет обширное сочинение (в 6-и томах) Альберта Брольи под заглавием «L’église et l’empire Romain an IV^е siècle», весьма полюбившееся русской богословской литературе: из него было сделано несколько дословных переводов, немало переделок, о нем появилось несколько сочувственных рецензий в духовных журналах, из него даже до сих пор продолжают появляться переводы в последних (не так давно в «Христианском Чтении» напечатан перевод статьи о I Вселенском соборе). И это явление совершенно понятно. Сочинение отводит так много места церковно-историческим рассказам из эпохи IV в., сообщает так много интереснейших сведений из этого замечательнейшего времени церковной жизни, что увлечение им вполне естественно. Оно рисует перед нами в самых живых красках одушевленную борьбу с грандиозным явлением — арианством, подробно пересказывает события, составляющие историю двух первых Вселенских соборов — Никейского и Константинопольского. Труд Тьери, излагая историю несторианства и евтихианства, историю, главным образом, III и IV Вселенских соборов, представляет собой прекрасное продолжение труда Брольи. У того и другого автора много общего в манере изложения, в историческом методе, в характере воззрений. Кто с удовольствием читал сочинение Брольи, тот с равным удовольствием прочтет и историю несторианства и евтихианства у Тьери. Оба они дают самое интересное описание блестящей эпохи IV и V вв. Следует пожелать, чтобы любознательная публика отнеслась к сочинению Тьери с таким же вниманием, с каким и к труду Брольи.

В предисловии к своему сочинению автор старается рассеять предубеждение читателя в отношении к книге, носящей такое специальное заглавие: «Несторий и Евтихий». Читателю может представиться при взгляде на книгу, что эта книга интересна разве только для присяжных богословов, что она, вероятно, наполнена малоинтересными для неспециалиста тонкостями богословских споров, что она рассказывает исключительно историю Церкви, каковая история для многих — дело стороннее, незанимательная область науки. Чтобы вывести читателя из заблуждения, автор говорит: «Читатель ошибется, если будет смотреть на книгу как на этюд по истории чисто религиозной. Спор о двух природах во Христе (о чем рассказывает книга) принадлежит столько же к истории общей, сколько к истории религиозной. В самом деле, в V в. публичная жизнь покинула Форум и перенеслась в Церковь, но это была все та же публичная жизнь с ее жаром, ее страстями, ее добродетелями и пороками. Вот перед нами Несторий и Евтихий, которые, подрывая христианство в его главном основании, в учении о Воплощении, приводят в движение римский мир гораздо более, чем Аларих и даже более, чем Аттила; Аларих и Аттила угрожают земле, Несторий и Евтихий простирают свои угрозы на самое небо. Это был жаркий спор, в котором каждый хотел принять участие — император и народ, аристократы и плебеи, миряне и клирики: существенные догматы нашей христианской веры должны были раскрыться среди этих страшных прений» (Р. II–III). Автор прав. Церковная история византийского периода, т. е. начиная с Константина Великого, есть история самого греко-римского общества в самом обширном смысле. Народ жил религией, страдал вместе с Церковью, ликовал и услаждался ее торжеством и победами над врагами веры. Сам он принимал деятельное участие в ходе религиозных дел. Забудьте на минуту церковную историю этого времени, судьбы религии, интересы веры — и для вас вовсе не будет никакой истории. Мы не поймем, чем же жил народ в это время, чем интересовалось общество, к чему оно стремилось. Народ и общество этого времени будут для нас мертвым трупом. Поэтому-то случается, что некоторые современные историки считают византийский период бесплодно прожитой человечеством эпохой, как скоро теряют из виду религиозную сторону этой исторической эпохи, потому что придают религии очень малое значение в развитии цивилизации. Если вообще справедливо, что византийская церковная история есть в то же время история самого общества, то в особенности справедливо сказать о разбираемом нами сочинении, что оно, изучая церковную жизнь, ни на минуту не упускает из виду жизни общественной, стремлений самого народа, его отношения к религиозной деятельности того времени. Автор от начала книги до конца ее повсюду следит за тем, как относилось само общество к спорам, какие общественные условия и в каком роде направляли ход церковных дел в ту или другую сторону, во вред или пользу религии. Автор изображает нам императора Феодосия II и его двор, его евнухов-фаворитов, начертывает образ его жены Евдокии, ее похождения и интриги, мастерски очерчивает личность Пульхерии, то приближенной к трону, то отдаленной от него, и пр., и пр., и все это для того, чтобы схватить черты действительной жизни Церкви в ее исторических и общественных условиях. Метод плодотворный в науке. Церковная история перестает быть скучной материей, она становится глубоко занимательной. Метод этот, к сожалению, мало прививается у нас, редко встречается и у немцев. Он составляет привлекательную принадлежность французских писателей вроде Тьери, Брольи, Прессансё, Шателя.

Отличительную особенность сочинения Тьери составляет живость, характеристичность церковно-исторических изображений. Автор увлекает читателя. События не просто рассказываются, но текут перед взором читателя, характеристики лиц переходят в живые портреты. Сухой исторический материал, отрывочный исторический документ преображается в руках автора. Что другой автор обошел бы своим вниманием в документах, как вещь слишком мелочную, неважную, то превращается у нашего автора в такой факт, который проливает свет на сокровеннейшие мотивы исторических деятелей, на внутреннейшие причины, движущие событиями. При всем том автор почти никогда не жертвует исторической точностью в пользу выразительности и изобразительности исторической картины. Документ не искажается, а только получает лучшее освещение. Описания автора много говорят не только мысли, но и чувству, и воображению. Мы не боимся наскучить читателю, если представим несколько образцов одушевленных описаний из книги Тьери. Вот в каких чертах автор передает нам обстоятельства избрания Нестория на Константинопольскую кафедру и годы его первоначальной жизни:

«Умер Сисинний, архиепископ Константинопольский, и с его смертью один из первых престолов Востока сделался вакантным. Сисинний был старик немощный, больной, мало заботившийся о делах своей Церкви, ничего не сделавший, чтобы облегчить избрание себе преемника. Величайший беспорядок царствовал везде, когда он закрыл глаза. Образовались разделения и партии; испорченный клир, такие же претенденты, золото, сыпавшееся щедрой рукой, — все это было предвестием для людей добрых, что выбор будет одним из самых постыдных. Феодосий II и его сестра Пульхерия, которая всегда принимала участие в делах, в особенности когда примешивался в дело религиозный интерес, страшились результата, который наперед им представлялся известным, и вот они задумали предотвратить подобный итог, приняв на себя избрание епископа где-либо на стороне. Это было вмешательством в дела Церкви, потому что епископское избрание имело свои канонические законы, свои правила. Однако же они сказали себе, что из двух зол — иметь ли дурного епископа, но канонически избранного, или хорошего епископа, но назначенного с нарушением правил — нужно отдать предпочтение последнему. Они припомнили также, что в подобных обстоятельствах их отец Аркадий взял Иоанна Златоуста из Антиохии и сделал его епископом, и глаза невольно обращались в ту же сторону. В это время в Антиохии в среде простых священников находился оратор, которого все прославляли за красноречие и к которому стекались слушать со всех стран Востока. На нем-то и остановили свой выбор две царственные особы. Священник этот звался Несторием. Несторий был сириец, из той части Сирии, которая омывается Евфратом и которая имела своим отличительным свойством то, что она дала Востоку громадное число еретиков — происходило ли это оттого, что вид суровой и печальной природы увлекал дух к созерцательной мечтательности, или оттого, что соседство Аравии, Халдеи и Персии порождало здесь идеи, которые оказывали влияние на христианскую веру и искажали ее? Он был родом из небольшого города Германикии, правильнее называвшейся Цезарея Германика, в воспоминание о великом Германике, который управлял Сирией. Его род был малоизвестен и даже принадлежал к низшему сословию, как свидетельствует Кирилл (Александрийский). Чтобы избежать жалкой перспективы, на какую указывало его сословие, Несторий покинул отечество, пришел на Восток, поселился в Антиохии, где и предался науке. Он посещал те знаменитые школы, которые давали миру языческих риторов или христианских ораторов, смотря по тому, был ли крещен или нет питомец: Несторий был крещен еще в детстве, и из него вышел христианский оратор. Он, кроме того, считается за одного из блестящих воспитанников той гимназии, которой управлял Либаний и из которой Златоуст вышел великим человеком» (Р. 6–8).

Превосходна у автора характеристика блаж. Феодорита, одного из важнейших деятелей в несторианских спорах, друга Нестория. Автор говорит о нем с чувством, одушевлением, в духе благодарности перед такой замечательной личностью. Вот слова Тьери: «Суровый и ученый Феодорит в середине V в. был образцом того христианского стоицизма, часто встречавшегося в первые времена веры, когда христианское исповедание называлось философией, но почти исчезнувшего с тех пор, как епископство сделалось средством к господствованию, обогащению и приобретению благорасположения князей. Феодорит принадлежал к одной из богатейших фамилий в Антиохии. Воспитанный в роскоши и удовольствиях, при своей матери, женщине элегантной и светской, он питал с ранних лет жизни две наклонности — к уединению и нищете. Как скоро он мог располагать собой, как ему было угодно, он всецело предался своим наклонностям. Продав свое родовое наследство, половину которого он роздал бедным в Антиохии, Феодорит с остатками своего имения удалился отсюда с тем, чтобы погрести себя в самой дикой части Сирии — Евфратской, невдалеке от речки Марсиас, в лесу, соседнем с г. Киром. Маленький городок Кир, на территории которого он поселился, вследствие различных несчастий дошел до состояния большой деревни, ему недоставало всего того, что у древних доставляло муниципальное положение. Феодорит воспользовался остатками своего богатства, чтобы дать все это Киру. Город не имел воды в своих разрушенных фонтанах — Феодорит употребил на это большие издержки. Река Марсиас затопляла его своими водами во время разливов — он построил плотины, чтобы сдерживать ее, и мосты, чтобы переправляться через нее. Жители не имели места для общественных собраний — он устроил форум, окруженный портиками; их церковь разрушилась от ветхости — он на свои средства воздвиг другую» (Р. 82–84).

Что такое Халкидон? Это город, ответят, где был собран знаменитый IV Вселенский собор. Но что такое сам по себе древний Халкйдон? Это не больше как пустой звук, имя, которое само по себе ни о чем не говорит. Но вы прочитываете описание Халкидона у Тьери — и получаете такое живописное представление о городе, которое сильно запечатлевается в душе. Описывая главную святыню Халкидона — храм св. Евфимии, — автор говорит: «В ста пятидесяти шагах от Босфора возвышается на холме базилика, посвященная мученице Евфимии, одной из самых досточтимых святых Востока. Поднимаетесь вы сюда по едва заметной крутизне, но когда достигаете вершины косогора, вашим глазам представляется чудное зрелище. С одной стороны — море, здесь спокойное, там более или менее волнующееся и бросающее свою пену на скалистые берега; с другой — высокие горы, покрытые многовековыми лесами; в долине — нивы, среди которых теряется взор, золотистая жатва, сады, обремененные прекраснейшими плодами. Прямо перед вами столица Константинополь, возвышающийся уступами с европейской стороны Босфора, — Константинополь, составляющий центр этой великолепной картины. Сама по себе базилика красотой своей архитектуры вполне гармонировала с ее окружением. Сюда ведет широкий прямоугольный двор, украшенный колоннадой и образующий из себя перистиль в отношении к зданиям. Храм, поражающий симметрией, приводит к круглой оратории, увенчанной куполом, в котором расположена галерея, из которой можно слушать службу. Это был так называемый мартириум, на восточной стороне которого находился гроб св. Евфимии, а тело ее покоилось в серебряной раке. Было общим верованием, что в этом месте совершается множество чудес. Под крытым портиком, прикасавшимся к оратории, находилась обширная картина на полотне, принадлежавшая кисти славного живописца и представлявшая жизнь и смерть Евфимии, замученной во времена Диоклетиана. Здесь видите ее блестящую молодостью и красотой, одетую в темноватое манто философов — знак ее религиозного исповедания и посвящения Христу. Схваченная воинами и приведенная пред судьею, потом отданная в руки палачей, она переходит от одной муки к другой, проходит под огнем и мечом путь, который направляет ее к славному концу. Св. дева Евфимия, покровительница Халкидона, пользовалась самой искренней верой у халкидонян» (Р. 295–297). Также прекрасно изображение архимандрита Константинопольского Далмация, содействовавшего победе Ефесского собора над несторианской ересью (Р. 128), и пр.

Пылкая и живая фантазия автора пользуется всеми способами для того, чтобы запечатлеть данную личность, данный факт в сознании читателя. На основании нескольких отрывочных замечаний древних писателей, автор смелой рукой рисует портрет, в собственном смысле портрет Нестория (Р. 9). Достаточно самого незначительного замечания актов IV Вселенского собора, что первое деяние затянулось так надолго, что к концу его, по случаю наступления сумерек, потребовалось зажечь свечи, — для того чтобы привести на память автору то, когда заходит солнце в Халкидоне осенью, и сказать весьма интересную подробность: «Было около шести часов вечера, т. к. солнце заходит под широтами Халкидона 8 октября в пять с половиной часов» (Р. 316). Эта подробность ничтожная, но как ясно она представляет ход соборных заседаний! Автор умело пользуется религиозными легендами для того, чтобы дорисовать картину, проиллюстрировать подлинные исторические сказания. Автор знает, что это легенда, и не скрывает этого, и, однако же, не отказывается рассказать, каким чудом сопровождалось окончательное утверждение истины на Халкидонском соборе, как пререкающиеся стороны, чтобы положить конец спорам, решились каждая положить свиток своего вероизложения в гроб Евфимии и как на другой день свиток, заключающий истинную веру, был найден в руках мученицы, а еретический — в ногах (Р. 376). Автор уверен, что этого не было, что это позднейшее предание (иначе о событии было бы упомянуто в актах собора), и, однако же, рассказ его производит только приятное впечатление; он так мастерски пересказывает, что не хватает желания сказать автору: к чему это в ученом сочинении?

Мы сейчас увидим, что напрасно было бы выводить отсюда заключение, что автор сочинения бьет исключительно на эффект, что он преследует цели занимательного повествователя, а не серьезного историка.

Все сочинение опирается на научную почву. Автор знаком с главнейшими первоисточниками и хорошо изучил их. Не видно, однако, чтобы он был знаком с лучшей немецкой богословской литературой по вопросу. Однако же, это обстоятельство не делает сочинение отсталым. Особенно хорошо раскрываются автором несторианские споры и история III Вселенского собора. В книге автора встречаются по этим вопросам много серьезных указаний, оригинальных замечаний, разъяснений, имеющих полное научное достоинство. В доказательство представим несколько образцов, которые обратили наше внимание. Так, автор замечательно метко объясняет, что торжеству Православия над несторианством значительно помогло то обстоятельство, что Вселенский собор был собран именно в Ефесе, а не в другом каком-либо месте. Высокое почитание, какое воздавалось ефесянами Пресв. Деве Марии, по местным условиям, наперед предуказывало, что здесь более всего было возможно провозглашение Ее «Богородицей», вопреки несторианским мудрствованиям о Ней, как Христородице или даже человекородице. Объяснения, подобного тому, какое делает автор в данном случае, нам не встречалось в других сочинениях о III Вселенском соборе. Вот слова автора: «Дева Мария была погребена в Ефесе, куда Она по смерти своего истинного Сына последовала за своим сыном по усыновлению, которого Она получила от Христа при подножии креста: здесь Ее гробница была невдалеке от гробницы возлюбленного ученика Господня. По крайней мере, это было общим мнением в V в., мнением, которое выражено на самом соборе. В особенности таково было мнение города Ефеса, который извлекал из этого распространенного мнения обильный источник доходов вследствие множества пилигримов, которые стекались сюда на поклонение двум гробницам — Девы Марии и Иоанна Богослова, как назывался ее второй сын. Народ, городское начальство, клир, все смотрели на Матерь Спасителя не только как на покровительницу, но и питательницу Ефеса: это Она, утверждали жители, дождит на город и целую Азию (в тогдашнем смысле) всякого рода благосостояния, это Она защищает от разбойников на суше, от бурь на море благочестивых путешественников, которые приходят на поклонение к Ней. Богатая базилика была построена в городе и посвящена имени Девы Марии, в этой базилике в особенности чествовалась Матерь Божия: говорят, что эта церковь была единственной в целом христианском мире, которая была воздвигнута в честь Пресвятой Марии, потому что в эту эпоху еще сохранился обычай посвящать церкви именам святого или святой, мощи которых покоятся в них. Поэтому не признавать за Марией имени Матерь Божия, значило в глазах всякого благомыслящего ефесянина сделаться богохульником и врагом города» (Р. 86–87). Таким образом, по разъяснению автора, местные условия Ефеса указывали самому собору на непременное провозглашение Девы Марии «Богородицей».

Нельзя не признать научной глубины и серьезности за рассуждениями автора об отношении двух Церквей, Александрийской и Антиохийской, как одной из побудительных причин к догматическим спорам между ними. Известно, что несторианское движение есть в существе дела спор об истинном учении между двумя главнейшими восточными Церквами — Александрийской и Антиохийской, остальные Церкви в этом споре не имеют самостоятельного значения, они примыкают к той или другой из вышепоименованных Церквей. Серьезный историк не может оставить без внимания вопроса, что побуждало и вызывало эти две Церкви к решительной и упорной борьбе. Автор не оставляет без внимания этого важного вопроса, и это делает честь пониманию автором церковно-исторических задач. Мысли Тьери, направленные к разъяснению вопроса, можно передать в следующем виде. С давних пор существовало соперничество между Александрией и Антиохией, со времен появления христианства. Каждая из этих Церквей имела или присваивала себе такое достоинство и значение, которые давали каждой из них ставить себя выше другой. Антиохия утверждалась на своем веровании, что основания христианства в ней положены князьями-апостолами Петром и Павлом; это давало право Антиохии смотреть на себя как на первую кафедру на всем Востоке. Александрия в противовес Антиохии указывала на то, что в ней процветала знаменитейшая христианская школа, из нее вышли славные христианские ученые, ее патриархи шли впереди других, когда нужно было решить спорный церковный вопрос. Со времени IV в. причины соперничества между Антиохией и Александрией умножились. Хотя по правилам I Вселенского собора за Александрией было признано первое место в ряду других Церквей Востока, но зато Антиохия стала очагом христианского просвещения. Великие ораторы — свв. Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст — принадлежали сирийскому диоцезу, который имел во главе Антиохию. Все это порождало взаимное нерасположение между двумя главенствующими Церквами Востока (Р. 34–35). Для разъяснения отношений Александрии и Константинополя, как повода, усложнявшего борьбу между александрийцами и антиохийцами, автор указывает на зависть Александрии к иерархическому возвышению Константинополя со времен II Вселенского собора, на недовольство Константинополя Александрией за то, что последняя вмешивалась в церковные дела столицы (Р. 35–36).

В истории III Вселенского собора внимание каждого серьезного исследователя привлекает вопрос: почему дело Нестория и несторианства сначала имело большой успех при императорском дворе, а потом потеряло все надежды на успех, тогда как в положении двора не произошло никаких важных изменений? Тот, кто хочет изучить внутреннейшие и сокровеннейшие причины церковно-исторических событий, невольно сталкивается с указанным вопросом. Автор наш не ставит этого вопроса прямо, но тем не менее дает много драгоценных указаний, которые помогают уяснению дела. Он разъясняет, каким вниманием и уважением пользовался при дворе Несторий в начале своего патриаршества, как образовался широкий круг его поклонников и почитателей из числа лиц, стоявших на высших государственных ступенях и готовых для Нестория на все, но в то же время указывает, как зарождалась и крепла при том же дворе оппозиция ему, душой которой была Пульхерия, сестра императора, оппозиция, которая кончилась катастрофой патриарха (Р. 28–31, 146–147). Вообще история несторианства и III Вселенского собора отличается у автора многими достоинствами; здесь много мыслей, за которые можно его поблагодарить. Меньше нового и оригинального в исследованиях автора об евтихианстве и IV Вселенском соборе. Рассказывает он об этих предметах так же, как это встречаем во многих лучших церковно-исторических трудах. Но и здесь нередко можно примечать плодотворные попытки автора доходить до сущности дела в темных вопросах, на которые другие историки смотрят вскользь. Отметим в этом отношении стремление Тьери уяснить себе, по каким причинам на Халкидонском соборе император Маркиан так настоятельно требовал от отцев собора составления новой формулы исповедания веры, и почему епископы так неохотно следуют желанию императора, отклоняя составление нового вероопределения. Он находит, что для императора, как законодателя, мало было просто осудить Нестория и Евтихия, ему нужно было положительное руководство на будущее время для того, чтобы знать: кого считать еретиком, а кого православным; для епископов же собора представлялось затруднительным составить требуемую формулу: членов собора было много, нелегко было согласить их, притом же они хорошо понимали, что во мнениях они не совсем сходились, поэтому составление вероопределения могло возбудить нескончаемые споры (Р. 340–341). К достоинствам сочинения нужно отнести и то, что автор изложение догматических споров ведет не отвлеченно, а в связи с историческими фактами и вообще не вдается в тонкости споров, часто утомительные и не для всех понятные. При всем том он дает ясное понятие о предметах спора и, хотя сам он не богослов, однако же, догматические истины передает точно и верно.

Конечно, в книге есть и недостатки. Без них не обходится ни одно человеческое произведение. Главнейшим из них мы признаём не совсем критичное отношение автора, в некоторых случаях, к источникам. Например, автор говорит о Кирилле, главном деятеле собора, что он привел с собой на собор всякий сброд, даже каких-то александрийских банщиков, что он захватил с собой сюда каких-то подозрительных диаконисе и монахинь, назначением которых было заниматься хозяйством Кирилла и заботиться о его здоровье, что Кирилл, желая расположить к себе жителей Ефеса, сыпал золото направо и налево. О другом важном представителе Ефесского собора, Мемноне, епископе Ефесском, говорится, что это был человек алчный, не чуждавшийся насилий, презренный, будто бы не раз близкий к тому, чтобы за свои преступления лишиться кафедры, употреблявший угрозы и интриги, чтобы сгруппировать возможно большее число епископов около Кирилла. О всех вообще епископах собора говорится, что это были люди невежественные в догматических вопросах, что между ними находились такие, которые стояли под запрещением, были низложены за различные преступления, и даже прямые еретики, что они были собраны с пренебрежением канонических правил (Р. 87–91). Мы не спорим, что все подобные указания действительно можно находить в документах, но кому они обязаны своим происхождением? Личным врагам Кирилла, Мемнона и Ефесского собора. Этими указаниями нужно пользоваться крайне осторожно. Все это и подобное говорилось лишь в жару полемики. Если всегда верить показаниям врагов, и притом без всякой критики, в таком случае людей самой высокой репутации придется заподозрить в различных гнусных преступлениях: Афанасия Великого — в таких, Златоуста — в других, Флавиана Константинопольского еще в иных — и все это на основании действительных документов. Историк не может дарить своим доверием всякий документ. Нам кажется, что такое игнорирование автором правил научной критики есть у Тьери дело предумышленное. Нужно сказать, что он вообще не питает симпатий к александрийцам V в., следствием этого и было то, что автор заботливо собирал факты, которые должны были бросить самый невыгодный свет на вождей и поборников александрийских доктрин. Как смотрит Тьери в самом деле на Александрийских патриархов V в., это хорошо можно видеть хоть из следующих слов нашего историка: «Вглядываясь в преемство Александрийских патриархов, можно сказать себе, что Египет всегда оставался страной метампсихозиса, он оставался таким и под законом Христовым, каким был во времена Кнефа и Озириса. Кирилл наследовал Феофилу, Диоскор — Кириллу, душа же была одна и та же у этих различных лиц, один и тот же дух раздора, деспотизма, насилия, одни и те же инстинкты жестокости и алчности. Если есть какое-либо различие в этом отношении между ними, то оно состоит в том, что Диоскор превзошел своих предшественников — в злобе. Кирилл был племянник Феофила, Диоскор совсем не был родня им; но он много лет провел около первого в качестве архидиакона и его примером воспитал в себе тиранический дух, которым отличались эти епископы, эти фараоны египетские, как называет их один св. муж» (Р. 232–233).[135] После этого автор, конечно, не мог хорошо отзываться о Кирилле и его сторонниках. Тьери пишет историю несторианства с заметным сочувствием к антиохийцам; поэтому, внимательно занося в книгу факты, неблагоприятные для александрийцев, он или совсем обходит, или упоминает вскользь факты, которые не рекомендуют антиохийцев. В противоположность тому, как автор относится к Кириллу, он с сердечной теплотой говорит об Иоанне, патриархе Антиохийском (Р. 101–103). Точка зрения автора не чужда односторонности. Впрочем, справедливость требует сказать, что он не умалчивает о нравственных недостатках в характере и деятельности Нестория (Р. 13), и, кажется, иногда изображает их в излишне мрачных красках.

В сочинении Тьери встречаются суждения неосновательные или, по крайней мере, научно недоказанные. Так, автор, занимаясь объяснением причин, вызвавших евтихианство, делает несколько замечаний об Евтихии, замечаний, которые должны, по мысли автора, служить цели, однако же, они далеко не достигают ее. Он говорит, что Евтихий потому стал еретиком, что был недоволен деятельностью III Вселенского собора (Р. 196–197), что он был конкурентом Флавиана на Константинопольский престол, и что, потерпев неудачу, он захотел сделаться, по крайней мере, главой секты (Р. 199), что в его душе гнездилась «гордость сектанта» (Р. 200). Но все это недостаточно объясняет происхождение ереси. Что он был недоволен Ефесским собором, это несправедливо и не может быть доказано; что он был претендентом на Константинопольский престол, на это в документах нет указаний; что он имел какую-то «гордость сектанта», это ничего не объясняет.

Мы не понимаем, почему Тьери, французский писатель, не воспользовался при изложении истории монофизитства не так давно, а именно в 1875 г., изданными французским же аббатом Мартэнем, сирийскими актами «Разбойничьего» собора, изданными во французском переводе. Упущение неизвинительное.

В изложении автора нам не совсем нравится употребление терминов, заимствуемых из языка военных реляций. К чему это в церковноисторическом сочинении? К чему было пестрить свою речь словами, вроде следующих: «marchaient proccssionnellement», «toute une armée», «en ordre de bataille», «se recruta l’armée», «manoeuvres», «le lieutenant» (это, видите ли, Мемнон — лейтенант Кирилла!)?

Вообще, сочинение представляет очень большой интерес для образованной публики, но и для серьезного ученого чтение книги может доставить наиприятнейший отдых.