Хризантема

21

Благодаря неустанным заботам Кэйко женская клиника и дом доктора Итимуры встречали Новый год в идеальном порядке. Нигде ни пылинки, все счета оплачены, традиционные новогодние угощения дзюдзуме приготовлены. Сладкие соевые бобы, рыбное печенье, глазированные сардины, орехи гинкго на сосновых иглах, маринованные корни лотоса, шпинат с кунжутом и многое, многое другое, что ели японцы на Новый год с незапамятных времен, было разложено по расписным лаковым коробочкам, которые располагались аккуратными рядами, образуя настоящую художественную композицию. Жареная рыба и мясо, бесчисленные сорта овощей, острые закуски, сладости — каждый вид пищи занял строго определенное место в согласии с правилами, которым Кэйко обучалась еще у свекрови. Не многие современные хозяйки были способны соблюсти вековые традиции столь досконально.

Организаторские способности Кэйко сочетались с настоящей страстью к порядку и цифрам. Еще в детстве любимой ее игрушкой стали счеты, и с помощью этого нехитрого приспособления из проволочек с нанизанными костяшками она научилась производить арифметические действия с невиданной скоростью, к удивлению всех окружающих.

Вскоре после свадьбы Кэйко с доктором Итимурой свекровь обратила внимание на ее талант и попросила помочь наладить больничный учет. Кэйко охотно согласилась и, добросовестно изучив пухлые конторские книги, исписанные своими предшественниками, обнаружила там кучу несуразностей и даже ошибок. Она заказала новую книгу и, встряхнув любимые счеты, принялась за работу, просиживая в конторе день за днем среди моря цифр. С тех пор бухгалтерия стала заповедной сферой, которой никто, кроме Кэйко, не касался.

Доктор Итимура, завершив утренний обход, вышел к новогоднему завтраку в любимых шлепанцах. Младший его сын Таро, студент университета, приехал домой на каникулы, старший оставался в далеком Буффало в штате Нью-Йорк, где проходил интернатуру. Увидев супругу в широком белом фартуке поверх кимоно, доктор улыбнулся, вспомнив свою мать. В ее времена женщины носили кимоно постоянно, и она всегда настаивала, чтобы невестка надевала традиционную одежду хотя бы на Новый год. Чтобы сделать приятное родным, Кэйко не возражала, хотя чувствовала себя гораздо удобнее в домашних брюках и свитере.

«Если мы забудем о старых праздниках, — любила повторять свекровь, — то скоро потеряем и все наши древние традиции».

Ровно в девять тридцать Кэйко сняла фартук и присоединилась к семье, уже сидевшей за столом. Доктор Итимура взял расписной кувшин и разлил по чашечкам отосо сладкое сакэ. Начались взаимные поздравления. Кэйко сияла улыбкой, хотя на душе скребли кошки. Почему Мисако не приехала домой, как обещала? С кем она сидит сейчас за праздничным завтраком, с Сатико?

Мысли о дочери временно вытеснили из головы Кэйко даже привычное беспокойство за дела в храме. Однако уже к полудню до нее дошли неприятные новости. Позвонила медсестра из клиники.

— Я слышала, что Тэйсин-сан нездоров, — сказала она, — и ему трудно принимать прихожан, которые приходят с поздравлениями.

— Нездоров? Что с ним?

Медсестра подробностей не знала, и Кэйко стала набирать номер храма. Ждать пришлось долго. Наконец трубку взял Конэн.

— Да, Тэйсин-сан сильно простужен, — подтвердил он. — Гости стараются поменьше его утомлять. Женщины из приходского совета хотели, чтобы он лег в постель, но Тэйсин-сан настаивает, что должен принять всех посетителей.

Сильно встревоженная, Кэйко тут же стала собираться.

Тэйсин сидел в приемной, скорчившись над крошечной жаровней хибати с горячими углями, и глухо кашлял. Над марлевой маской видны были лишь красные слезящиеся глаза.

— Вы выглядите ужасно! — воскликнула Кэйко. — Почему вы не в постели?

— Я должен встретить всех, кто придет с поздравлениями, — упрямо прохрипел монах.

— Глупости! Все понимают, что вы больны. Вы хотя бы завтракали?

Тэйсин отрицательно покачал головой. Видно было, что даже это движение дается ему с трудом. В глазах его застыло беспомощное выражение.

Вздохнув, Кэйко засучила рукава, вновь надела фартук, который захватила с собой, и принялась отдавать распоряжения. Первым делом она велела Конэну разогреть немного супа, а сама направилась в бывшую келью отца, где теперь обитал Тэйсин, чтобы постелить ему постель. Отодвинув сёдзи, Кэйко поморщилась, ощутив неприятный запах. Сырые татами неприятно холодили ноги даже сквозь теплые таби. Рама окна отодвинута, зябко и сыро, как в холодильнике. Из шкафа для постельного белья пахло плесенью.

Дочь покойного настоятеля едва сдерживала гнев. Во что он превратил комнату? Здесь жил не только отец, но и дед, и прадед. Разве можно так поступать?

— Что случилось? — сердито восклицала она, вытаскивая на пол футоны и простыни. Все было мокрое. — Откуда эта вода? — Она взглянула на Конэна, робко остановившегося на пороге. — Как можно было довести постель до такого состояния? Неудивительно, что Тэйсин-сан заболел! Неужели он на этом спал?

Младший священник весь сжался под ее гневным взглядом.

— Я не знаю… Тэйсин-сан обычно оставляет на ночь окно открытым. Может быть, снегу намело?

— Он что, с ума сошел? — почти выкрикнула Кэйко, вываливая из шкафа одеяла. — И тут одна вода!

Она засунула руку в самый дальний угол и дернула к себе последнее одеяло. Вместе с ним из шкафа вылетел, покатившись по полу, белый ящичек. Когда он ударился о стену, раздался громкий треск, но внешняя шелковая оболочка осталась в целости.

Кэйко в ужасе вытаращила глаза. Несколько раз судорожно сглотнув, она вылетела в дверь, с силой захлопнув за собой сёдзи, и помчалась к Тэйсину, который, морщась от боли и весь дрожа, глотал суп.

Два часа спустя он уже крепко спал в сухой теплой комнате без окон. С помощью двух мужчин из числа прихожан Кэйко растопила керосиновые обогреватели и развесила мокрые футоны и одеяла на бамбуковых шестах, расставив их вдоль коридора. Створки сёдзи из бывшей кельи настоятеля были вынуты, чтобы проветрить ее как следует, а Конэн получил указание отнести шелковый узелок с костями и обломками ящика на прежнее место в погребальное помещение за алтарем. Ничего больше Кэйко сделать пока не могла.

— Тэйсин-сан нуждается в постоянном уходе, — сердито бросила она, спускаясь с кухонного крыльца. — Ему нужен врач. Почему мне не сказали сразу? Ждите нас с доктором через час.

Конэн сидел на сломанном стуле у телефона и курил сигареты одну за другой. Вскоре явились несколько женщин предлагать помощь. Плохие вести не стоят на месте, подумал он. Впрочем, вся округа, наверное, могла слышать голос Кэйко, выкрикивавший приказы, как генерал на поле битвы.

Сатико подняла глаза от газеты и заметила, что Мисако сидит, закусив губу, — верный признак, что у подруги что-то не ладится.

— Ну, что случилось, признавайся! — подмигнула она. — Давай не темни. Какие у тебя проблемы во второй чудесный день нового года?

Мисако, немного поколебавшись, ответила:

— Я знаю, ты запретила мне общаться с семьей мужа, но я хочу взять кимоно, чтобы завтра ехать в Камакуру.

— Пока Огава-сан не вернется из-за границы, держись подальше от этого дома! Адвокаты очень не любят, когда клиенты нарушают их указания.

— Мне что, перестать жить, пока Огава-сан не вернется? — вспылила Мисако. — Завтра единственный день, когда я могу позволить себе туда съездить, и мне нужно парадное кимоно! Сейчас Новый год, в конце концов.

— Вот и прекрасно, — пожала плечами подруга, переворачивая страницу. — У меня в гардеробе есть кимоно на любой вкус, выбирай, что хочешь.

— Спасибо, конечно, — усмехнулась Мисако, — но я хочу мое.

— Ну, как угодно. — Сатико, нахмурившись, сложила газету. — Только я тоже считаю, что тебе опасно туда соваться, есть риск разрушить все, что твой адвокат успел сделать.

Мисако иронически подняла брови.

— А что такого сделал Огава-сан, что я могу разрушить? Поговорил со мной один раз, и больше я от него не получила ни одной весточки.

— Имей терпение, Тиби-тян, не то потом будешь всю жизнь жалеть о своей поспешности.

Мисако с насмешливым видом скрестила руки на груди.

— И что, по-твоему, изменится, если я всего лишь заберу принадлежащую мне вещь?

— Ладно, только не жалуйся потом, что я тебя не предупреждала. — Сатико безнадежно махнула рукой. — Сама лезешь акуле в пасть, сама потом и выкручивайся.

Мисако только фыркнула на это. Хидео, конечно, большой мерзавец, но уж, во всяком случае, не акула. Она позвонила в дом Имаи и предупредила, что зайдет в четыре часа.

Повесив трубку, матушка Имаи сразу кинулась наверх будить сына. Хидео закурил и сел в постели, раздумывая. После завтрака он позвонил адвокату.

Нельзя сказать, что господин Фукусава был очень обрадован, поскольку собирался этот день посвятить заслуженному отдыху у телевизора, но дело Имаи сильно его беспокоило. В свое время он имел неосторожность похвастаться, что убедит супругу клиента подписать соглашение о разводе, но не сумел даже поговорить с ней по телефону. Компаньонка Мисако охраняла ее не хуже сторожевой собаки, да и лощеный адвокат-выскочка явно прятал что-то в рукаве. Впрочем, и сам Фукусава был не лыком шит. Похоже, пришло время первым предъявить козыри.

— Слушайте внимательно, — торопливо заговорил он, — мы с женой приедем к вам в полчетвертого. Пригласите еще кого-нибудь, лучше приятеля, которому доверяете, только ваша жена не должна его знать. Пусть все выглядит так, будто мы пришли с новогодним визитом. Я найду способ поговорить с вашей супругой наедине, и дело будет в шляпе, вот увидите!

Мисако в нерешительности остановилась возле дома. Подумав, она не стала звонить в звонок, а просто отодвинула дверь и вошла, будто возвращалась, как обычно, с покупками. На кухне никого не было, но из гостиной доносились приглушенные голоса. Мисако сбросила туфли и остановилась у порога.

— Прошу прощения, — подала она голос на манер посыльного из лавки.

Появившийся Хидео лишь что-то холодно буркнул в ответ. Смотрел он с таким видом, будто лишь она виновата во всем случившемся. Что надо? У него гости, он занят.

— Прошу прощения, — повторила Мисако. — Я не хотела беспокоить твоих гостей…

— Ничего страшного, ты их не знаешь, так что в представлениях нет нужды. — Он говорил с ней, как со служанкой, которая пришла за забытым зонтиком. — Дозо. Пожалуйста, забирай, что тебе нужно. Все твои вещи наверху.

Хидео вернулся к гостям. Госпожи Имаи дома не было, он на всякий случай отправил ее до вечера к сестре. Мисако, минуя гостиную, стала подниматься по лестнице. Опустившись на колени возле гардероба в коридоре, она стала доставать и рассматривать кимоно, завернутые каждое отдельно в рисовую бумагу, пока не нашла то, которое хотела, с белыми цветами сливы в геометрическом орнаменте из восьмиугольников на темно-синем фоне. Ящик гардероба источал приятный изысканный аромат, но от этого чувство опустошенности, охватившее ее на пороге дома, лишь усилилось. Прикасаясь пальцами к тонкому шелку, она думала о том, как неправильно, что приданое оказалось более стойким, чем супружеская любовь.

Черные сандалии дзори и сумочка к кимоно хранились в коробках в спальне. Ощущая нервную дрожь, Мисако отодвинула дверь, за которой они с мужем столько раз засыпали друг у друга в объятиях. Комната изменилась, она стала какая-то холодная, будто нежилая. Сразу вспомнилась спальня бабушки после ее смерти. Зеркало на туалетном столике завешено платком, головная щетка и бутылочки с духами исчезли. На картонной коробке в углу Мисако заметила свое имя. Все понятно, ее уже выселили. Для семьи Имаи она уже все равно что мертва.

Найдя нужные коробки, она обернула их шелковым фуросики, а кимоно, пояс оби, носки и белье завязала в узел, использовав кусок пестрой хлопчатобумажной ткани. Нести вещи в двух руках было неудобно. Осторожно спускаясь по узкой лестнице, Мисако вдруг заметила на нижней ступеньке невысокого мужчину, который тут же подскочил и ловко подхватил узлы.

— Госпожа Имаи, позвольте вам помочь. Вы не видите ступенек, так недолго и споткнуться.

Смущенно кивнув, Мисако отдала свою ношу и последовала за незнакомцем в столовую.

— Спасибо, — запоздало произнесла она.

Очкастый коротышка вежливо поклонился.

— Вам, должно быть, интересно, госпожа Имаи, кто я такой… Мое имя Фукусава, и, вообще-то должен признаться, я защищаю юридические интересы вашего мужа. Однако, — поспешно добавил он, печально улыбнувшись и делая успокаивающий жест, — именно поэтому я лучше всех понимаю, насколько тяжело ваше положение. Если вы согласитесь присесть на минутку, госпожа Имаи, я все объясню…

На столе, рядом с чашками и так хорошо знакомым чайником были аккуратно разложены какие-то документы. Мисако сразу поняла, что угодила в ту самую ситуацию, о которой столько раз предупреждала Сатико. Тем не менее ей стало интересно, что же собирается сказать человек, представляющий семью, для которой она уже умерла. Это было все равно что присутствовать на оглашении собственного завещания. Мисако села за стол, ощущая себя духом, явившимся с того света.

— Госпожа Имаи, — снова начал адвокат, присаживаясь на стул рядом с ней, — я понимаю, со стороны трудно даже представить, что вам пришлось пережить. Последние недели… это просто ужасно. Вы не будете возражать, если я задам один вопрос?

— Задавайте, — еле слышно произнесла Мисако.

Адвокат налил в чашку чаю и пододвинул ей.

— Госпожа Имаи, у вас осталась хоть малейшая надежда, что брак еще можно спасти?

Она отхлебнула чай и поставила чашку. Потом медленно покачала головой.

— Со своей стороны, я могу вас заверить, госпожа Имаи, — вкрадчиво продолжал юрист, — что ваши законные права никто не собирается подвергать сомнению. Если, к великому моему сожалению, сохранить брак не представляется возможным — а судя по вашим словам и словам вашего мужа, это так и есть, — то вы можете рассчитывать на самую щедрую компенсацию.

Мисако вопросительно взглянула на мужчину в толстых очках. Компенсация? Что он имеет в виду?

Молчание и огромные печальные глаза женщины вызывали чувство неловкости. Смущенно откашлявшись, адвокат решил, что пора переходить к делу. Он торжественно выпрямился и начал:

— Госпожа Имаи, мы с вами японцы и гордимся нашей страной и ее традициями. Однако следует признать, что женщины в случае развода обычно не получают у нас больших отступных. Взгляните, пожалуйста, — он придвинул какую-то бумагу, — вот здесь приведены данные о том, сколько за последние десять лет получали разведенные женщины в Токио в рамках экономической категории, к которой принадлежит ваш супруг. Сами убедитесь, обычная сумма — около пятисот тысяч иен. Лишь в десяти случаях выплачивался один миллион, и только в двух — два миллиона.

Мисако озадаченно моргнула, глядя на лист с цифрами. К горлу подступил комок.

— Вот видите, — продолжал адвокат еще ласковей, — я подумал о том, чтобы защитить и ваши интересы. Если вы подпишете некоторые бумаги, то войдете в число всего трех женщин, которые получили такую щедрую компенсацию — два миллиона йен. Это очень большая сумма, госпожа Имаи. Сами подумайте: ваш муж полон решимости развестись с вами, и никакой суд все равно не даст вам больше. Подумайте о долгом, тягостном процессе в семейном суде, он может продолжаться долгие, долгие месяцы… Наступил новый год, госпожа Имаи. Не кажется ли вам разумным одним ударом покончить со всем этим и начать новую жизнь?

Мисако зажала уши руками и вскочила со стула.

— Пожалуйста, прекратите! Я не хочу больше ничего слышать. Мне нужно вызвать такси, я хочу уехать.

Адвокат вздохнул.

— Конечно, госпожа Имаи. Я вас понимаю и не стану больше расстраивать. Такси сейчас будет. — Он снял телефонную трубку и набрал номер… — Ну вот, госпожа Имаи, такси будет через десять минут. — Потом придвинул к ней документы и заговорил с умоляющими интонациями: — Госпожа Имаи… Почему бы вам просто не поставить здесь подпись и жить спокойно? Зачем растягивать эту ужасную боль до бесконечности? Я же вижу, как вы страдаете… — Он подал ей перо. — Всего-навсего подписать… вот здесь… и все! И перед вами новая жизнь.

— Пожалуйста, оставьте меня в покое! — воскликнула Мисако сквозь слезы. — Зачем вы мучаете меня?

Адвокат сочувственно улыбнулся.

— Ваши мучения, госпожа Имаи, будут продолжаться, пока не закончится бракоразводный процесс. У вас есть возможность покончить с ними здесь и сейчас. Все, что нужно, это ваша подпись.

— Хорошо! — всхлипнула она, сдаваясь. — Я больше не могу. Пусть все закончится.

— Вот и прекрасно, госпожа Имаи! Вы приняли единственно верное решение. Э-э… вы понимаете, конечно, что нам нужны два свидетеля. Вы не возражаете, если я приглашу сюда свою жену и одного знакомого? — Не дожидаясь ответа, он махнул рукой, и Мисако ощутила за спиной чужих людей. Она взяла в руку перо. Адвокат продолжал, масляно улыбаясь: — Вы понимаете, что соглашаетесь на развод и отказываетесь от любых претензий к семье Имаи?

Мисако зябко повела плечами.

— Да, — тихо произнесла она.

— Отлично. Теперь, пожалуйста, распишитесь здесь… Очень хорошо, еще здесь и здесь, понадобятся три экземпляра… Замечательно! Спасибо.

Мисако с облегчением перевела дух. Адвокат продолжал говорить, но уже не с ней:

— Теперь вы, господин Имаи… Будьте добры, здесь и здесь…

Только сейчас она заметила, что Хидео тоже находится в комнате.

Раздался звон колокольчика, из кухни послышался голос. Это был водитель такси. Мисако пошла к двери, поклонившись людям, нагнувшимся над столом. Глаза ее наполнились слезами, она держала голову опущенной, чтобы скрыть их. Теперь взять вещи и бежать, бежать… Фукусава подскочил, держа в руках узлы. Она быстро обулась и шагнула через порог, направляясь к машине. Адвокат передал вещи шоферу, потом, наклонившись к открытой дверце, отвесил Мисако формальный поклон и протянул ей обычный бумажный пакет для покупок.

— Это не мое, — покачала она головой.

— Вы ошибаетесь, госпожа Имаи, — возразил адвокат, кладя пакет на сиденье, — именно ваше. Вы только что расписались в получении.

Он снова поклонился и захлопнул дверцу. Такси тронулось с места.

Хидео даже не вышел ее проводить! Пять лет брака, и ни слова на прощание. Мисако, больше не в силах сдерживаться, разрыдалась. Водитель смотрел вперед, делая вид, что ничего не замечает. Плакала она долго, но потом, всхлипывая и утирая слезы, испытала неожиданное чувство облегчения.

«Пусть я мертва для семьи Имаи… но не для всего мира! Я выживу», — сказала она себе.

Немного успокоившись, Мисако из чистого любопытства потянула к себе бумажный пакет и заглянула внутрь. Сверху лежала чистая белая бумага, она подняла ее и изумленно ахнула. Водитель невольно оглянулся. Пакет был полон новых десятитысячных банкнот. Два миллиона иен, аккуратно уложенные в обычный хозяйственный пакет!

Мисако смотрела на деньги, закусив губу. Мир вокруг медленно заволакивался кроваво-красной пеленой. Будь они все прокляты! Вся семья Имаи! Она брезгливо отшвырнула пакет и застыла, сложив руки на груди.

— Пакет для покупок… — тихо проговорила она. — Обычный бумажный пакет… Как могла я породниться с таким вульгарным семейством? Даже в фуросики не удосужились завернуть.