Хризантема

6

Тэйсин усердно скреб бамбуковыми граблями цветастый ковер осенних листьев у ворот храма. Монах был одет в выцветшие черные рабочие брюки и куртку, но настроение у него было самое праздничное. Солнечные лучи, просеянные сквозь густую крону могучего гинкго, обдавали его словно золотистым душем.

«Как славно осенним днем, чудесным осенним днем. Листья, как в поле цветы, загорелись огнем», — напевал он в такт движениям, сочиняя на ходу новые слова для популярной народной песенки и поджидая внучку настоятеля.

Да, денек еще тот, думала тем временем Мисако. В мрачном настроении она крутила педали велосипеда, не обращая внимания на солнечную погоду и яркую листву, усыпавшую узкие улочки Сибаты. После телефонного звонка ей пришлось рассказать матери о своих подозрениях насчет Хидео, хотя, разумеется, она не стала упоминать о видении, где муж был с любовницей. Нет смысла ворошить старое осиное гнездо, мать все равно не поверит.

— Твои подозрения пока высосаны из пальца, — фыркнула Кэйко, — забудь о них. Даже если ты права, это ненадолго. Мужчины имеют свои слабости, но всегда потом возвращаются в семью. И не рассчитывай, что свекровь тебя поддержит, долг требует от нее оставаться на стороне сына и семьи Имаи. Кроме того, какие ты можешь привести доказательства? Выставишь себя ревнивой стервой, только и всего. Просто забудь, я тебе советую, все наладится, вот увидишь.

И весь разговор. Потом мать сменила тему и стала расхваливать груши, которые только что купила. «Возьми несколько с собой в храм, деду понравятся», — сказала она и пошла на кухню.

Теперь пакет с грушами лежал на багажнике велосипеда вместе с букетом цветов и церемониальными сладостями для могилы бабушки.

Перед воротами храма маячила знакомая фигура толстяка Тэйсина. Прислонив грабли к ограде, он принялся кланяться, улыбаясь во весь рот. Похоже, специально ждал. Мисако с улыбкой помахала рукой. Милый, милый Тэйсин-сан, подумала она. Добродушный монах всегда ей нравился, он умел сказать нужные слова, утешить, рассмешить.

Когда молодая женщина наконец остановила велосипед у ворот, Тэйсин радостно запрыгал вокруг нее, как счастливый ребенок.

Гостя из Камакуры Мисако удалось увидеть лишь после обеда. Она беседовала с дедом за чаем, сидя на татами в маленькой комнатке возле кухни, когда монах гигантского роста робко заглянул в дверь.

— А, Кэнсё-сама, входите, входите! — оживился старик. — Познакомьтесь, моя внучка, приехала из Токио.

— О! — почтительно наклонил голову монах, опускаясь на колени.

Хотя мать и подготовила Мисако к необычному виду гостя, она смутилась и покраснела от неожиданности. Сдвинувшись на коленях с подушки, на которой сидела, молодая женщина положила ладони перед собой на циновку и коснулась лбом пола, задержавшись в формальном поклоне. Эти секунды помогли ей успокоиться и взять себя в руки.

Кэнсё ответил таким же формальным поклоном, после чего обратился к ней с вежливыми словами, принятыми при первой встрече.

Лицо престарелого настоятеля светилось от радости.

— Будьте проще, — с улыбкой проговорил он, махнув рукой. — Мисако, предложи гостю чай.

Так вот он, значит, какой, этот странный священник, от которого матери не по себе. Мисако подливала кипятку в чайник, стараясь не смотреть в лицо великана.

— Ваш дедушка рассказывал мне о вас, Мисако-сан, — сказал монах, принимая с поклоном чашку.

— А мне о вас рассказывала мама, — улыбнулась в ответ Мисако.

Наверняка что-нибудь не слишком лестное, подумал он, чувствуя жар в ушах от смущения.

— Надеюсь, не одно только плохое, — произнес Кэнсё.

— Ну что вы… — солгала она с вежливой улыбкой, старательно отводя глаза. — Только хорошее. Правда.

Явное смущение гиганта вызывало жалость. Угораздило же человека таким родиться! Мисако пододвинула гостю коробочку с печеньем.

— Дозо, — произнесла она с поклоном. — Пожалуйста, попробуйте, я привезла его из Токио, Тэйсин-сан очень любит.

— Спасибо, — кивнул монах, протягивая к печенью длинную костлявую руку.

Старик сидел в своей обычной позе, сложив руки на коленях, и с улыбкой слушал, как молодые люди обмениваются репликами. Изредка он вставлял собственные замечания, постепенно переводя разговор на первую встречу с дзэнским монахом и рассказы про чудеса.

— Случаи ясновидения известны, их изучает парапсихология, — самодовольно выговорил он.

— Да, я знаю, — кивнула Мисако.

Она подозрительно прищурилась, переведя взгляд с деда на странного гостя. Должно быть, они долго беседовали на эти темы, раз дедушка уже пользуется иностранными словами.

Кэнсё понял ее взгляд и почувствовал укол совести.

— Я в некотором роде… э-э… увлекаюсь такими вещами, — объяснил он, залившись краской. — Боюсь, даже надоедаю людям своими рассказами. — Он вдруг рассмеялся, потирая выбритую голову. — Удивительно, что вы об этом вспомнили… так, ничего интересного.

— Напротив, чрезвычайно интересно! — с жаром возразил настоятель. — Почему бы вам не рассказать Мисако?

— Да нет, что вы… — вежливо запротестовал монах, махнув рукой. — Мисако-сан будет скучно.

— Ошибаетесь, — покачал головой старый священник. — В раннем детстве моя внучка и сама проявляла некоторые способности такого рода. Помните, я говорил, как она узнала о гибели отца? Правда ведь, Мисако?

— Я уже плохо помню… — Она смотрела в чашку, ощущая растущую неловкость.

— Мне было бы крайне интересно услышать о вашем даре, Мисако-сан, — вежливо произнес великан. — Надеюсь, когда-нибудь вы согласитесь рассказать.

— Может быть, — тихо ответила она. — Еще чаю?

— Да, пожалуйста.

Он пододвинул пустую чашку, и Мисако наполнила ее лишь наполовину, надеясь, что гость поскорее уйдет и можно будет поговорить с дедом наедине. Неужели ее вызвали в Ниигату только для того, чтобы встретиться с этим дзэнским монахом?

Настенные часы ударили три раза. В комнату заглянул Тэйсин. Увидев открытую коробку, он захихикал и потер пухлые руки.

— Мое любимое печенье! Спасибо, спасибо, Мисако-сан, вы никогда обо мне не забываете!

— Угощайтесь, пожалуйста! — С приходом толстяка Мисако почувствовала себя увереннее. — Я привезла еще коробку, специально для вас.

— Вот спасибо! — Тэйсин уселся и запихнул в рот сразу целое печенье. — Восхитительный вкус! — воскликнул он, протягивая руку за следующим.

— И где же в Токио продается такая вкуснотища? — с улыбкой осведомился гость.

— В одной очень древней лавочке возле вокзала Уэно, — ответила Мисако. — Я бы ни за что не посмела явиться в Ниигату без этого печенья: Тэйсин-сан не пустил бы меня дальше ворот!

Раздался общий смех, и разговор благополучно перешел на Тэйсина, его знаменитый аппетит и токийские сладости.

Загадка траурного кимоно разрешилась после чаепития, когда дед с внучкой снова остались наедине. Настоятель в подробностях поведал историю о костях, найденных в саду Симидзу, и о своем намерении провести дополнительную заупокойную службу на берегу пруда. Он откровенно признался, зачем пригласил священника из Камакуры участвовать в обряде.

— Он лучше нас разбирается в таких случаях. Помнишь, что ты видела в саду, когда была маленькая? Я хочу узнать, нет ли связи между тем видением и останками.

Мисако не верила своим ушам. Она многие годы не вспоминала о девушке, упавшей в пруд, да и не хотела больше вспоминать.

— Но, дедушка, это же случилось так давно! Я была совсем маленькая…

— И все же случилось, — возразил он. — Мы с твоей матерью тогда не поверили, однако времена меняются. Теперь я думаю, что у тебя и в самом деле было видение и твой дар связан с той иностранной наукой. Ты можешь видеть то, чего другим не дано.

— Похоже, ты помнишь о том случае больше, чем я сама, — в сердцах бросила Мисако.

Старый священник, казалось, не заметил ее раздраженного тона.

— Факты есть факты, — произнес он со спокойной улыбкой. — Девушка утонула в пруду, сомневаться не приходится. Пусть нам неизвестно, кто она, следует провести заупокойную службу. Согласен, это необычно, но и случай сам необычный, вдруг твое детское видение все-таки неслучайно?

— Почему именно сейчас? — продолжала Мисако упираться. — Прошло столько лет… Ты никогда, никогда не верил в мои видения!

— В прошлом году нашли кости, и с тех пор тот случай из твоего детства не дает мне покоя. Что я могу сделать для души, которая, возможно, пыталась докричаться до меня через посредство моей внучки? Только прочитать сутры. — Старик развел руками. — Я всего лишь невежественный деревенский монах, а Кэнсё-сан и ты получили образование и вдобавок наделены особым даром.

— Но…

Мисако передумала возражать. Ей ни разу не приходилось видеть глаза деда такими блестящими и полными жизни. В его голосе звучала мольба, которая трогала сердце.

— Разве скромная заупокойная служба может кому-нибудь повредить?

— Нет, конечно, — смутилась она. Раз ему так важно, почему бы не пойти навстречу? — Если хочешь, я буду присутствовать, только с мамой объясняйся, пожалуйста, сам. Ей это не понравится, ты знаешь.

Настоятель нахмурился.

— Все в свое время. — Момент душевной слабости прошел, старческий голос вновь обрел командные нотки. — Пока я не хочу, чтобы она знала подробности. Не говори ничего лишнего, а то вмешается, чего доброго.

— Дедушка, как я могу такое обещать!

Он надул губы, как обиженный ребенок. Мисако невольно хихикнула.

— Ну ладно, — вздохнула она, — попробую.

— Очень тебя прошу. — Дед с улыбкой поклонился. — А теперь мне надо отдохнуть.

С видимым усилием упершись в пол руками, он стал подниматься на ноги, словно дитя, которое только учится ходить. Мисако бросилась помогать, ощущая хрупкие старческие кости под тканью кимоно. Ее охватила волна нежности.

— Спасибо, спасибо, — кивнул он, гладя руку внучки. — Дальше я сам. Труднее всего вставать и садиться.

— Тебе нужно пойти прилечь.

— Хай, хай.

Поддерживая старика под локоть, Мисако проводила его до кельи. Переступив порог, она вздохнула, обводя взглядом стены. Столько лет прошло, а ничего не изменилось. Все та же мрачноватая торжественность, аромат благовоний, строгие лица предков смотрят с портретов. В любое время суток комната выглядела так, словно принадлежала к другой эпохе. Единственное узкое, вытянутое горизонтально окошко находилось высоко на стене напротив расшатанной раздвижной двери. Послеполуденное солнце отбрасывало на потертые татами косой широкий луч янтарного света, в котором плясали тысячи крошечных пылинок, и их танец, живой и веселый, не вязался с суровой обстановкой кельи.

Мисако подошла к стенному шкафу, вытащила темный клетчатый футон и расстелила на циновке. Обернутый шелком ящичек в нише токонома невольно притягивал взгляд. Как же, должно быть, важен для деда прах неизвестной женщины, если он держит его при себе.

— Постарайся уснуть, — ласково сказала Мисако, помогая старику улечься.

Он выглядел усталым и как будто съежился. Молодая женщина заботливо поправила легкое стеганое покрывало, задержавшись на коленях у постели.

— Спасибо, Мисако-тян, — прошептал дед. Она невольно улыбнулась, услышав детское уменьшительное обращение. — Завтра побудь дома, отдохни как следует, а в понедельник утром приходи. Пораньше, в пять часов.

— Как, в понедельник? — удивленно воскликнула Мисако. Она думала, что обряд назначен на завтра. — В понедельник я должна уезжать обратно в Токио…

— Что такое один день по сравнению с целой жизнью? Завтра неблагоприятный день для заупокойной службы, а в понедельник будет удобно, потому что в музее выходной и нам не придется спешить. Еще не хватало, чтобы посторонние задавали вопросы. Попроси у матери машину, не стоит привлекать внимание по пути в сад. В этом городе слишком много праздных зевак.

— Как все странно… — вздохнула Мисако.

Старик уже закрыл глаза. Она тихо задвинула за собой сёдзи и направилась в кухню.

Цветы для бабушкиной могилы стояли в ведерке с водой возле двери. Тэйсин оставил на кухонном столе бамбуковую вазу и ножницы. Мисако принялась составлять букет, временами останавливаясь и размышляя о затее деда. Нет сомнения, что он все тщательно продумал заранее. Еще бы! Иначе зачем бы она положила в чемодан траурную одежду — если, конечно, тот дар, о котором говорил высокий монах, в самом деле существует. Стало быть, знала в глубине души, что ей предстоит…

Закончив, Мисако аккуратно завернула обрезки стеблей и листьев в газету, раздосадованная, что не в силах контролировать собственный разум.

— Это ужасно, — вырвалось у нее. — Просто сумасшествие какое-то.

На кладбище она вошла через заднюю калитку. Дорожка вела мимо старых сосен, памятники стояли по обе стороны, некоторые участки были порядком замусорены остатками ритуальных приношений. Могильный камень рода Танака, высокий и узкий, с именем, выгравированным изящными иероглифами, был украшен семейным гербом в виде цветка сливы.

Рядом уже ждали старинное деревянное ведро с водой и бамбуковый черпак — Тэйсин и об этом позаботился. Мисако поставила цветы и стала зажигать курительные палочки. Привычный ритуал, она проделывала его сотни раз, но сегодня сосредоточиться на молитве оказалось трудно. Мысли то и дело возвращались к деду, перед мысленным взором возникали его прикрытые сморщенные веки и кустистые седые брови. Он совсем стар, подумала она, словно обращаясь к покойной бабушке, и вовсе не так здоров, как хочет показать…

Мысль оборвалась, словно натянутая струна. Оборачиваться не было нужды: Кэнсё появился у могилы и в сознании молодой женщины в один и тот же момент, все равно как если бы похлопал ее по плечу. Поддавшись внезапному приступу гнева, она сделала вид, что не заметила монаха, и невольно поежилась от невежливости своего поступка.

— Простите, что потревожил вас, — удивленно произнес он после неловкой паузы.

Мисако обернулась.

— Вы хотите поговорить о предстоящей церемонии в саду Симидзу, не так ли?

— Да, — ответил Кэнсё, пораженный явной враждебностью в ее голосе.

— А вы сами что об этом думаете? — Мисако взглянула монаху в глаза.

Он слегка смутился под ее взглядом, потом произнес с низким поклоном:

— Я глубоко уважаю мнение вашего дедушки и рад помочь ему всем, чем могу.

— Он ведь рассказал вам, что случилось со мной в детстве в том саду, правда?

— Да, — кивнул монах. — Мне очень жаль, если вам это неприятно.

Мисако снова отвернулась к могильному камню.

— Тогда я была еще совсем маленькой, — объяснила она. — Все могло быть лишь игрой воображения. Боюсь, дедушка придает слишком большое значение фантазиям ребенка.

— Вы на самом деле считаете то происшествие фантазией? — спросил Кэнсё.

Голос его прозвучал спокойно и вежливо. В первый момент Мисако не знала, что ответить, и робко взглянула на собеседника снизу вверх. Монах улыбался, сцепив руки за спиной, но в его сутулой журавлиной позе угадывалась какая-то трогательная беззащитность.

Мисако опустила глаза, глядя на землю под ногами, усыпанную сосновыми иглами. Потом, залившись краской, отвесила низкий поклон.

— Кэнсё-сан, извините меня, пожалуйста, за грубость. Мое поведение непростительно. Иногда я совсем теряю контроль над собой.

Потупившись, она машинально ковыряла землю носком туфли.

— Вам не за что извиняться, Мисако-сан. Я хорошо понимаю ваши чувства, но раз уж дедушка так решительно настроен, может быть, мне удастся помочь вам обоим?

Вздохнув, Мисако покачала головой.

— Наверное, вы разбираетесь в таких вещах лучше, чем кто-либо другой, и все-таки я не вижу, чем вы могли бы помочь. Да, у меня порой случаются видения, и я знаю, что это ненормально, плод больной фантазии.

— Не могли бы вы рассказать мне про ту девушку в саду?

Закусив губу, Мисако попыталась оживить полузабытые воспоминания.

— В тот день мы с подружкой рисовали на берегу пруда… Я подняла голову и заметила молодую женщину, которая появилась словно бы из ниоткуда. Никого не было, и вдруг она сидит на мостике — на корточках… И еще… что-то было привязано у нее к спине, будто младенец. Потом она наклонилась вперед и опрокинулась в воду, головой вниз.

— А подружка тоже ее видела?

— Нет.

— Ваш дедушка полагает, что это не просто фантазия.

— Только теперь, — усмехнулась Мисако, — а тогда они говорили, что я все выдумываю.

— А тот случай — когда вы узнали о смерти отца?

— Похоже, вы всё про меня знаете.

Монах смущенно почесал бритую голову.

— Прошу прощения. Конечно, подробности вашей жизни меня не касаются…

— Извините, — поклонилась Мисако. — Я чересчур болезненно реагирую на некоторые темы. Вы спрашиваете с добрыми намерениями, я понимаю.

— Нет, это я виноват, уж слишком меня интересуют всякие чудеса. Ничего, вот проведем завтра службу, ваш дедушка успокоится, и все.

Мисако продолжала задумчиво ворошить сосновые иголки.

— Для вас, священников, заупокойные службы — дело привычное, а мне, боюсь, будет нелегко возвращаться туда после стольких лет, вновь испытывать те же чувства.

— Вы как будто опасаетесь чего-то.

— Да! Я боюсь новых видений. Ненавижу! Они испортили мне детство. Мне казалось, что теперь, когда я выросла, все осталось в прошлом, однако в последнее время они опять стали случаться. Что, если завтрашняя церемония еще усилит эту мою способность? Я не желаю знать то, что мне не положено! Почему я не могу быть как все?

Кэнсё улыбнулся.

— Я тоже хотел бы быть как все, — сказал он, пытаясь шуткой разрядить напряженность, — однако же взгляните на меня.

Он выпрямился во весь свой гигантский рост, вытянул руки в стороны и зловеще выпучил глаза. Мисако не выдержала и рассмеялась, прикрывая рот рукой. Монах тоже принялся хохотать.

— Ах, Мисако-сан, — вздохнул он, — мне и самому пока не удается обрести уверенность в себе, но время — самый лучший учитель. Когда-нибудь вы примиритесь с вашим чудесным даром и сможете жить в свое удовольствие, спокойно и счастливо.

Она низко поклонилась и пошла прочь. Это был единственный способ скрыть слезы, навернувшиеся на глаза. Монах неуклюже плелся следом по узкой тропинке.

Велосипед стоял, прислоненный к ограде кладбища. Мисако выкатила его на дорогу и обернулась, чтобы попрощаться.

— Спасибо, Кэнсё-сэнсэй, мне уже пора, — произнесла она.

Священник поклонился в ответ.

— Сайонара, Мисако-сан. Надеюсь, скоро увидимся.

— Сайонара.

Монах провожал взглядом удалявшийся велосипед. Хрупкую фигурку в свитере и синей юбке легко можно было принять за девочку-подростка, которая возвращается из школы. Когда Мисако скрылась за углом, Кэнсё медленно зашагал в сторону храма, пытаясь справиться с обуревавшими его чувствами.