Хризантема

33

К третьей неделе июня дни стали жаркими и влажными. Шел сезон дождей. Утренний туман в Сибате лежал так плотно, что Конэн, направляясь к звоннице, казалось, плыл, а не шагал. Даже звон колокола звучал как-то приглушенно, словно голос певца через марлевую маску.

В полях все росло как на дрожжах, и уже в пять утра окна крестьянских домов светились электрическим светом, означая начало нового трудового дня. К полудню дождь, как правило, стихал, и солнце начинало пробиваться сквозь облака, наполняя воздух мягким сиянием. Зелень полей становилась изумрудной, а черепица крыш приобретала яркий красноватый оттенок.

Тэйсин ехал на велосипеде по проселочной дороге, виляя из стороны в сторону, и с улыбкой напевал себе под нос. Серое влажное небо с яркими голубыми просветами отражалось в зеркальной поверхности рисовых полей, по которым ласковый ветер гнал легкую рябь. Повсюду виднелись согнутые спины крестьян, медленно передвигавших ноги в жидком иле. Один из них, в широкой соломенной шляпе, на секунду разогнулся и сделал приветственный жест. Тэйсин жизнерадостно помахал в ответ и с удивлением глянул на небо, откуда донеслись далекие раскаты грома.

К трем часам дождь снова лил вовсю, набирая силу. Кэйко выглянула из окна конторы, разлинованного подвижными ручейками, и пожаловалась мужу, что счет за электричество в этом году будет астрономическим.

— Занята едва лишь половина коек, а свет из-за дождя приходится жечь во всем здании.

— Ничего не поделаешь, — сказал доктор. — Зато для крестьян дождь — великое благо, по крайней мере для тех, у кого тайфун не испортил землю. Урожай в этом году нужен хороший.

— И то верно, — вздохнула Кэйко.

Мисако ждала такси у подъезда, переживая за новые туфли, итальянские и очень дорогие. Так всегда получалось, когда она отправлялась по магазинам с Сатико — покупать приходилось лишь все европейское… Где же такси? Кусты азалии возле дома больше не представляли собой роскошные холмы, переливающиеся волнами цвета. Мисако даже не успела заметить, как они отцвели, а ведь когда-то умела различить мельчайшие признаки каждого отрезка времени внутри сезона. Она вздохнула. Да, работа у Сатико здорово сушит мозги — бизнес и только бизнес.

Внезапно небо прорвалось, и крупные капли рассыпались по мостовой.

«Мои туфли!» — воскликнула Мисако, бросаясь под крышу подъезда.

Теперь придется ждать, пока дождь закончится. Ну и ладно, лучше опоздать, чем испортить такую дорогую вещь. Тридцать пять тысяч иен за туфли, подумать только! Она сразу подумала о храме, тут же почувствовав себя виноватой. Туфли красивые, спору нет, однако новая ванна для храма в Сибате стоит всего лишь вдвое дороже… Ничего, пусть молодой человек подождет, ему полезно. В конце концов, не так уж он и нужен. Еще один старший сын, а она поклялась, что никогда больше в жизни не станет жить со свекровью. Юрико притащила его на теннис, а теперь вот приходится идти вместе обедать, иначе подружки замучат упреками, уж больно им не терпится, чтобы она начала наконец новую жизнь. Мисако вздохнула. Все вроде бы хорошо, дорогая одежда, красивый мужчина, модный ресторан… а из головы почему-то все не выходит старая, прогнившая деревянная ванна в храме Сибаты.

Дождь барабанил по крыше дома Имаи и стекал по водосточной трубе, отдаваясь громким бульканьем в стенах гостиной на первом этаже. Матушка Имаи уже погасила свет и стояла в ночном кимоно, прижавшись лицом к стеклянной двери, ведущей в сад. Ей хотелось расслышать за шумом дождя сочный стук плодов, падающих со старой сливы. Дерево уже росло в саду, когда она, еще совсем молоденькая, впервые вошла в этот дом. Тогда, тоже в июне, она еще не знала, что означают эти звуки, и спросила мужа. Папа засмеялся, достал кисти и тушь и написал на листе бумаги два китайских иероглифа: «слива» и «дождь». Вместе они читались как «цую» и обозначали сезон, когда сливы поспевают и падают на землю вместе с дождем, словно увесистые яркие капли… В голову сразу пришла Фумико, спавшая наверху, — тоже большая, увесистая и очень спелая. Только бы упала удачно.

Фумико лежала на футоне и вслушивалась в стук дождя по крыше над головой. Слегка дотронувшись рукой до живота, она застонала. Все было готово. Сумка ее была заранее упакована, а свекровь уже собрала и увязала в узел все простыни и полотенца, необходимые для больницы. Вещи в прихожей, осталось только ждать. Скорее бы…

Погода в Токио стояла жаркая и душная. Фумико беспокойно заворочалась. Почему Хидео так долго не несет пить? В горле у нее пересохло, спина противно ныла, удары сердца глухо отдавались в ушах. Она закрыла глаза, стараясь думать о замечательном сыне, которого родит, но на ум приходили лишь дурацкие слова той старухи. Доктор тогда засмеялся и спросил: «Вы ходили к другому врачу?», и она призналась, что про близнецов сказала старая гейша, которая дает уроки сямисэна. «Я не вижу и не слышу никаких признаков близнецов», — рассмеялся он.

Старуха просто решила над ними подшутить, вот и все. Наверное, мальчик очень крупный, вон как брыкается. Даже больно иногда… очень больно…

Больно. Фумико вздрогнула и закусила губу. Болело сильнее, чем обычно… и это была какая-то другая боль, острая, режущая! Фумико ахнула и стала глубоко хватать ртом воздух.

— БОЛЬНО!!! — завопила она во весь голос.

В спальню, запыхавшись, вбежал Хидео со стаканом холодного ячменного отвара.

— Что случилось?

— Не знаю… Помоги мне подняться! Может, мне нужно в туалет…

Белая как мел, Фумико тяжело спускалась по лестнице, опираясь на руку мужа. На полпути вниз ее снова скрутила боль. Хидео вызвал врача и начал считать время между схватками. В три часа утра он отвез жену в больницу.

От матери Фумико знала, как проходят роды, и знала, чего ожидать. Больно должно быть, но боль проходит, как только младенец появится на свет. Но этот младенец заставлял себя ждать. Прождав несколько часов в больнице, Хидео неохотно оставил жену и вернулся домой, чтобы немного поспать и наутро идти на работу. Будда в последние дни был особенно суров.

Мать Фумико просидела всю ночь у ее постели, вытирая дочери лоб и уговаривая потерпеть. Сестры то и дело заходили в палату, проверяя, как идут дела. Фумико умоляла дать ей что-нибудь обезболивающее, но получала каждый раз лишь улыбку и очередное напоминание, что боль при родах — явление нормальное. «Принимать обезболивающее — не по-японски», — повторяли они.

В обеденный перерыв Хидео позвонил в больницу, но Фумико еще не родила. В час дня мать ушла, а еще через час врач осмотрел роженицу и объявил, что она готова. Медсестра велела ей встать и повела по коридору. Измученная, почти совсем без сил, Фумико плелась следом, таща за собой узел с простынями. Сестра посадила ее на стул, расстелила простыни, затем помогла забраться на стол. В глаза ударил ослепительный свет.

— Мама! — закричала Фумико, вся напрягшись от резкой тянущей боли. — Мамочка!

— Терпите, все будет в порядке, — уговаривала сестра, но Фумико уже не могла контролировать звуки, вырывавшиеся из ее груди.

Она увидела на мгновение лицо доктора и услышала его голос:

— Все хорошо, я уже вижу головку младенца.

Фумико зажмурилась покрепче и стала тужиться, как учила мать, напрягая все оставшиеся силы. Доктор что-то делал, и каждое его движение причиняло боль.

Внезапно до ее слуха донесся новый голос, слабый, пронзительный, которого она прежде не слышала.

— Поздравляю, — сказал доктор. — Мальчик! Отоконоко де йокатта!^[7]

— Как я рада, как рада… — повторяла Фумико сквозь слезы, испытывая невероятное облегчение. — Отоконоко де йокатта! Какое счастье…

Уже много месяцев она жила в постоянном страхе. Теперь все было позади. Мальчик! Она все-таки родила мальчика! Как чудесно!

Медсестра показала ей младенца, однако выглядел он совсем иначе, чем она представляла. Младенец был совсем маленький и красный, и еще… Боль не прекращалась.

— Э-э… а что у нас здесь? — озабоченно проговорил доктор, снова делая что-то болезненное. — Ага! — Повернувшись к сестре, он сказал строгим голосом: — Доктора Фудзи сюда, быстро! Мне нужна помощь.

Как и большинство матерей, Фумико очень скоро забыла, какие страдания испытывала, давая жизнь своему долгожданному сыну, но запомнила на всю жизнь тот страх, смятение и боль, доставленные ей рождением дочери, которую никто не ждал. Это был настоящий ад, ужасная пытка, еще и потому, что она понятия не имела, что происходит. Послышался голос другого врача, он просил щипцы, потом что-то еще… Потом стало совсем больно.

— Стойте! — завопила она. — Не надо!

Зачем? У нее уже есть мальчик! Зачем еще боль? Зачем это все? Неужели…

— А вот еще и маленькая девочка! — удовлетворенно произнес доктор. — Ну что ж, вам грех жаловаться, мальчика вы получили.

Фумико потрясенно молчала, и никто не произнес радостного «йокатта».

Ее отвезли на каталке в палату и уложили на койку в состоянии крайнего истощения. Через несколько мгновений она уже спала.

— Ей нужен покой и хороший уход, — сказал доктор матери. — Второй младенец выходил очень тяжело. Упрямая девица, нечего сказать, — усмехнулся он. — Ха! Год такой, что поделаешь…

Оба младенца оказались вполне здоровые, хоть и маленькие. Девочка весила всего два килограмма, мальчик — два с половиной. Матушка Имаи, появившись в больнице вскоре после родов, разразилась рыданиями. Такие волнения были не для ее хрупких нервов, потому Хидео и не позволил ей приехать раньше. Она засыпала вопросами каждую медсестру, которая проходила мимо, и все время хотела увидеть Фумико и младенцев, но молодая мать спала, а к новорожденным пока никого не допускали.

— А вы уже сообщили отцу? — спросила одна из медсестер.

Матушка Имаи так переволновалась, что и не вспомнила о Хидео. В вестибюле имелся телефон-автомат, и она уже достала из сумочки десятииеновую монету, однако, посмотрев на людей вокруг, передумала. Зачем им слышать о близнецах, о девочке… Раз никого увидеть нельзя, лучше позвонить из дома.

Пятнадцать минут на такси казались вечностью. Матушке Имаи так хотелось хоть с кем-нибудь поделиться, что она рассказала водителю, умолчав, правда, о девочке.

— А соо! — улыбнулся он. — Отоконоко де йокатта! Как себя чувствует молодая мать?

— Спасибо, хорошо, — ответила с улыбкой новоиспеченная бабушка и задумалась.

И все-таки близнецы… Сэнсэй была права. Надо ей тоже позвонить! Пожалуй, и сестре… Матушка Имаи поморщилась. Можно легко угадать, что скажет сестра: вспомнит старое поверье, что близнецы разного пола — дурной знак. Некоторые считают, что в них вселяются души несчастных любовников, совершивших двойное самоубийство. Глупые бабьи сплетни! Что за чушь! Нет, сестре ничего не надо говорить. Если она еще узнает, что девочка рождалась тяжело, сразу вспомнит про несчастливый год.

Нет, только не сестре! Прежде всего, конечно же, позвонить сыну…

Повесив трубку, Хидео сказал сотрудникам, что должен немедленно ехать в родильный дом. «Отоконоко де йокатта!» — объявил он, уже выскакивая в дверь с портфелем, даже не упомянув о новорожденной дочери.

На следующий день Фумико уже чувствовала себя лучше. Она сидела в постели, перевязав роскошные волосы лентой, и нянчила новорожденного сына. Мальчик сосал охотно и жадно, и Фумико испытывала невероятное наслаждение. Она была рождена для материнства!

С девочкой все оказалось иначе. Фумико не могла не помнить, сколько боли ей доставило это крошечное существо. Кроме того, щипцы оставили ужасные некрасивые следы на головке новорожденной. Почему она все время кричит и сжимает кулачки, будто злится на всех окружающих? Когда девочку впервые дали матери в руки, Фумико невольно испытала отвращение. Как может такое уродливое существо быть ее дочерью?

«Утки в китайских мясных лавках и то больше, чем она!» — заявила Фумико потрясенной медсестре.

Тем не менее это тоже был ее ребенок, и его надо было кормить. Однако девочка, по-видимому, испытывала к матери не больше любви, чем та к ней. Или она инстинктивно чувствовала, что ее не любят, и пыталась защищаться? Как бы то ни было, дочь Фумико наотрез отказывалась брать сосок. Она отворачивалась, отталкивала грудь и вопила как резаная. Сколько мать ни пыталась, девочка так ни разу и не попробовала материнского молока. Сестры совсем выбились из сил и наконец попробовали дать ей бутылочку, но без всякого успеха. Ребенок просто не хотел сосать.

Матушка Имаи наблюдала эту печальную картину, и сердце ее сжималось от боли. Младенец чем-то напоминал ей собственную недоношенную девочку, которой довелось жить всего несколько часов. А теперь то же самое грозило и внучке…

— Дай, я попробую! — решительно сказала она.

Фумико охотно передала свекрови бутылочку и ребенка. Матушка Имаи бережно взяла в руки крохотный орущий сверток и села с ним в кресло у окна, где принялась нежно укачивать девочку, напевая колыбельную. Через некоторое время она, не переставая напевать, осторожно провела резиновой соской по губам девочки. Так продолжалось несколько минут, а потом — о чудо! — малышка взяла соску и стала увлеченно причмокивать.

— Похоже, — усмехнулась медсестра, — она любит вас больше, чем родную мать… Теперь все пойдет легче, — добавила она, повернувшись к Фумико, — главное, начало положено.

Однако следующий раз оказался нисколько не легче. Девочка сосала всего несколько секунд, потом выплюнула сосок и зашлась в крике.

— Да что с ней такое? — в гневе воскликнула Фумико.

Ребенок заплакал еще сильнее. Новые попытки ни к чему не привели.

— Продолжайте стараться, — сказала медсестра. — У вас много молока, девочка должна приучиться сосать.

Когда молодая мать и близнецы прибыли домой из больницы, ничего не изменилось. Мальчик хорошо кушал и крепко спал. Девочка редко оставалась спокойной и решительно отвергала материнскую грудь. Однажды матушка Имаи, не выдержав, поднялась по лестнице в спальню и забрала ребенка к себе в постель. С тех пор так и повелось. Бабушка всегда была рядом с несчастной малышкой, утешала ее, баюкала, давала бутылочку. Однажды девочка во время очередной попытки ее накормить случайно нашла грудь бабушки и попыталась сосать прямо через тонкую ткань кимоно.

Матушка Имаи горько расплакалась.

— Бедная ты моя, бедная! У меня же нет молока. Твоя бабушка тебя очень любит, но никогда не сможет дать того, что тебе больше всего нужно!