Хроника времён Василия Сталина

Мертвая петля

Душа Сталина еще не покинула сей бренный мир, а его сын Василий уже был заключен под стражу, в тюрьму. Лаврентий Берия наконец-то мог припомнить наследнику вождя все его прямые выпады против всемогущего хозяина Лубянки и расправиться с неугодным свидетелем его дел. Мрачные страницы, сработанные на пару с Маленковым, так называемого «ленинградского дела», затем «мегрельского». Расправа с мужем родной тетки Василия, чекистом С.Ф. Реденсом. Наконец, смерть отца, о которой Василий мог судить не по официальному сообщению.

«Уже во время похорон отца Василий публично бросил обвинения Берия и другим членам Политбюро, что они приложили руку к смерти Сталина», — вспоминал потом двоюродный брат Василия Владимир Аллилуев. Что ж, и сам Берия не утерпел, сообщил кое-что о смерти Сталина споим соратникам по партии. На трибуне мавзолея во время первомайской демонстрации, сверкая золотым пенсне, он не без гордости признался: «Его убрал я. Я вас всех спас…»

Этих слов Василий не слышал. С ним уже начали работу мастеровые Лубянки. Был человек — к нему следовало подобрать нужную статью.

Холодным летом того же 1953-го, после ареста Лаврентия Берии, посадили в тюрьму и его сына Сергея. В Лефортово и в Бутырке — он пребывал в одиночном заключении больше года. «Суда не было. Но было другое: приговор к расстрелу по законам особого совещания. Во время одной из получасовых прогулок в тюремном дворе вместо обычной охраны появился взвод автоматчиков. Солдаты схватили меня за руки, поставили к стенке, и командир зачитал текст, надо полагать, приговор. Я не помню его дословно, но содержание сводилось к следующему: преступника номер такой-то, который уводит следствие по ложному пути, расстрелять! Вдруг в тюремный двор кто-то вбегает, приказывает солдатам опустить оружие, а меня отвести назад, в камеру…»

Это хорошо, что назад, в камеру. А сколько по велению батюшки Лаврентия осталось в том тюремном углу? 23 декабря 1953 года крутых служителей Фемиды Л.Е. Влодзимирского, В.Г. Деканозова, В.Н. Меркулова, Б.З. Кобулова, С.А. Гоглидзе, П.Я. Мешика и самого Берию расстреляли. Специальное Судебное Присутствие Верховного Суда СССР под председательством маршала И.С. Конева установило, что подсудимый Берия и его соучастники «совершали террористические расправы над людьми, со стороны которых они опасались разоблачений. В качестве одного из основных методов своей преступной деятельности заговорщики избрали клевету, интриги и различные провокации…» Так что по отработанной методе генерал Л.Е. Влодзимирский, самый главный следователь по особым делам, и добивался от сына Сталина особых признаний — чтобы соблюсти видимость праведного суда и… расстрелять!

9 мая, в День Победы, — другого времени для допроса боевого генерала не нашли — Влодзимирский и его заместитель полковник Козлов ломали голову, в чем бы обвинить Василия? В покушении на режим? Но не он ли в годы войны дерзко бросался в атаки в небе Сталинграда, Москвы, Берлина, командовал полком, дивизией, за что был удостоен многих боевых наград… Решили обвинять в оговоре командующих ВВС Смушкевича, Рычагова, Новикова… Хорошо, что не братьев Райт! Вася-то, когда Смушкевич и Рычагов действовали в боевом строю авиаторов, еще в пионерах ходил! А Новикова судили пять маршалов. Мнений полковника Сталина никто и не спрашивал.

Тогда мастера по допросам обвинили Василия в клевете на правительство. Уже ближе к делу. Ведь правительство — тот же дядя Лаврик! «Отец однажды при нем заставил меня повторить мое мнение о нем. Берия перевел все в шутку, — писал потом Василий Иосифович и, по всему видно, не ошибся, сделав вывод: — Но не такой он был человек, чтобы забыть, хотя внешне разыгрывал, особенно перед отцом, моего добродетеля».

Как забыть! Хотя бы.тот случай после военного парада, когда в Георгиевском зале Кремля чествовали летчиков наших первых реактивных истребителей. Дважды Герой Советского Союза генерал А.В. Ворожейкин, командовавший в то время истребительным авиаполком, рассказывал мне, как Василий предложил ему выступить тогда перед собравшимися. И вот вместе они направились через зал к Сталину.

— Столы стояли в два ряда, а на одном конце стол — поперек. Там сидели Иосиф Виссарионович и Молотов. Перед ними устроились Берия и Абакумов, — вспоминал Арсений Васильевич. — Когда мы подошли туда, Берия неожиданно протянул руку, преграждая путь. Василий как ударит по руке, и пару слов Лаврентию: «П!.. Вечно ты лезешь!»

Это члену правительства да еще какому!.. Подумав, следователи Влодзимирский и Козлов пошли на испытанную вертикаль — двинули Васе обвинение в намерении встретиться с иностранными корреспондентами «с целью изменить Родине». Улики? Пожалуйста — портрет в американском журнале. Как он там появился? А в ресторане «Метрополь» с кем сидел?.. Именно это, заметит Василий Иосифович, по выводам следователей, «было первым моим шагом к сближению с иностранными корреспондентами для последующей измены Родине».

Уже отсидев в тюрьме два года без суда, без защиты адвокатов, сын Сталина обратится с письмом в Президиум ЦК КПСС. По поводу обвинения в намерении изменить Родине Василий Иосифович писал: «Клевета от начала до конца! В «Метрополь» я пошел на свидание с Васильевой. Счастье мое, что у Васильевой не было телефона и мне пришлось приглашать ее через соседей и родственников, у которых телефон был. Эти люди могут подтвердить, как все это происходило… У меня много пороков, в которых не особенно приятно сознаваться, но они были. В отношении же чести и Родины я чист. Родина для меня — это отец и мать».

Все предвидели следователи по особо важным делам. И, как на охоте волка обкладывают красными флажками, так и Василия — сбивали с толку, путали, шантажировали, загоняя под пулю….

А вскоре Влодзимирского с компанией, вслед за Лаврентием, как и следовало ожидать, арестовали. Но с какой легкостью новый министр внутренних дел С.Н. Круглов в письме от 8 августа 1953 года Маленкову повторил обвинение, состряпанное бериевскими палачами!

«В процессе следствия арестованный Сталин В.И. признал себя виновным в том, что он… систематически допускал незаконное расходование, разбазаривание казенного имущества и государственных средств, а также использовал служебное положение в целях личного обогащения», — пишет министр, откровенно додумывая и без того сфальсифицированные «факты». Он словно и не заметил в протоколе допроса от 9 мая 1953 года ответ обвиняемого: «Расхищения государственных средств и казенного имущества в целях личного обогащения я не совершал и виновным в этом себя признать не могу». Круглов ссылается на показания соучастников «преступлений Сталина В.И.», его адъютантов — Полянского, Капелькина, Степаняна, шофера Февралева и штабной парикмахерши Кабановой.

Как рассказывает сын адъютанта Полянского, его отцу тоже предъявили целый список обвинений, из которого по любому пункту грозила смертная казнь. «Когда отец отказывался подписывать предъявляемые ему обвинения, его били (выбили почти все зубы, отбили почки и легкие), а затем бросили в карцер»… — вспоминает он и отмечает, что на очной ставке «хозяин» выручил отца, заявив, что Полянский только дублировал его — Сталина — распоряжения и приказы.

Да, «хозяин»-то выручил. Боевой генерал отводил беду от своих вчерашних сотоварищей, прикрывал, как бывало в воздушных боях. А они?

«Теперь уже его никто не защищал, только подливали масла в огонь, — с горечью в «Письмах к другу» пишет Светлана Аллилуева. — На него «показывали» все — от его же адъютантов до начальников штаба, до самого министра обороны и генералов, с которыми он не ладил…» И все, как могли, накручивали сыну Сталина обвинения.

Василий переоборудовал переданное под штаб ВВС округа здание Центрального аэропорта — зачем?.. Сидел бы за столом, скажем, аэрофлотского диспетчера по товарным перевозкам да командовал бы своими полками прямо из кассы.

Василий построил здание контрольно-пропускного пункта в Куркино — оттуда руководство авиацией округа управляло пролетами боевой техники в ответственные дни государственных праздников и воздушных парадов. А на черта парады?.. Вон при демократах все запретили, — ибо врагов у России никогда не было, нет и не будет.

Ну, хорошо. Тогда такое вот обвинение: «Сталин В.И. не занимался вопросами боевой и политической подготовки соединений округа, месяцами не появлялся на службе, в соединениях и частях округа почти не бывал…» — это все из письма Круглова. Министр опять ссылается на адъютантов, на того же Полянского, показаний которого месяц назад добился генерал Влодзимирский. Вообще-то, по свидетельству жены адъютанта, генерал «произвел на нее благоприятное впечатление своим привлекательным внешним видом, интеллигентностью и культурой в обращении». Что в те дни, вероятно, нельзя было отметить во внешнем облике самого адъютанта. Ему уже «выбили почти все зубы» и так далее…

Не знаю, что показывали по поводу боевой работы авиационных соединений, которыми командовал генерал Сталин, и шофер Февралев, и парикмахерша Кабакова, но министр внутренних дел, обвиняя командующего, заключает в письме к Маленкову: «Следствием совершенные им преступления полностью доказаны». Заметим, хотя бы и ценою зубов некогда верного генеральского адъютанта…

Однако при желании следователи Лубянки могли бы найти свидетельства совершенно иные. Стоило лишь обратиться к архивным документам.

Так, например, после войны, командуя боевым коллективом авиационной дивизии, Василий Сталин провел 22 летно-тактических учения — и ни одного происшествия! Командир корпуса генерал Е.Я. Савицкий, отмечая, что дивизия Сталина по всем видам учебно-боевой подготовки занимает первое место в соединении, не мог нарадоваться на молодого комдива. «Сам генерал-майор Сталин обладает хорошими организаторскими способностями, оперативно-тактическая подготовка хорошая, — писал Савицкий и подчеркивал, как умело молодой генерал передавал летному составу свой боевой опыт: — В работе энергичен и инициативен, этих же качеств добивается от подчиненных… Большое внимание уделяет новой технике, нередко подает новаторские мысли и настойчиво проводит их в жизнь. Летную работу организует смело и методически правильно».

С такой характеристикой был согласен и командарм С.И. Руденко. Опытный военачальник считал, что Василий Сталин достоин продвижения на должность командира корпуса — не случайно же его дивизия занимала ведущее место не только в корпусе, но и во всей 16-й воздушной армии!

И вот минул год работы Василия Иосифовича командиром авиационного корпуса, затем помощником командующего авиацией округа по строевой части. Напомню: в обязанности такого помощника входила также и организация физической подготовки частей округа. Именно тогда, в конце сороковых, авиационные полки приступили к полетам в сложных погодных условиях и ночью. Для такой работы предстояло освоить систему так называемой слепой посадки — ОСП-48. И летчики Московского военного округа успешно справились с той задачей. Это было событие! Всех, освоивших систему, наградили боевыми орденами.

Серьезно работали штурмовики Василия Сталина. Так, экипажи Ил-10 научились не только летать ночью, но и стрелять, и бомбить. В стране не было равных полков такого уровня. Тут заметим, что в округе успешно осваивались и реактивные самолеты МиГ-15, Ил-28, вертолеты Миля. На «мигах», например, бойцы отработали взлет сразу всей эскадрильей. С отстранением генерала Сталина от командования авиацией округа взлеты боевых машин группами прекратились.

Есть еще немало здравствующих свидетелей тех лет, когда сын Сталина командовал авиационными соединениями. Он много летал и сам, кстати, на разных типах машин. Летчик-испытатель-инженер Василий Иванович Алексеенко, человек, которого не удивишь акробатикой в воздухе, как-то припомнил пилотаж Василия: «На новом самолете прямо над нашим аэродромом он открутил такой комплекс, что позавидовать можно!»

А вот из воспоминаний опытного оперативного работника. Старший офицер отдела боевой подготовки ВВС МВО, ныне полковник в отставке Иван Петрович Голей рассказывает:

«Я прослужил в округе более пяти лет. За этот период мне не раз доводилось участвовать в летно-тактических учениях, на штабных занятиях, работать в составе воздушных парадов, которые проводились три раза в году — 1 мая, в День Воздушного Флота и 7 ноября.

От встреч с командующим, от каждого его поручения остались только добрые и поучительные воспоминания. Василия Иосифовича отличала высокая организаторская способность, умение вовремя оценить обстановку и принять грамотное решение. Мне часто приходилось участвовать в подготовке материалов для подведения итогов работы за квартал, за полугодие, за год. Командующий, как правило, и сам заранее готовился к таким совещаниям, а затем, используя схемы, таблицы, диаграммы, часа по два-три говорил о делах и людях авиационных полков и соединений. Он по памяти называл имена многих командиров и начальников — вплоть до эскадрильи и звена, удивляя точностью и глубиной знаний о состоянии дел в частях округа.

А как-то командующий вызвал меня к себе, в кабинет, где уже был начальник аэродромной службы, и спрашивает: “Помнишь, как на аэродроме Дальгов, в Германии, были расположены взлетно-посадочные полосы?” Я ответил, что не только помню, но и знаю, сколько труда мы вложили на их дооборудование. Тогда Василий Иосифович предложил мне изобразить схематически на чертежах их конструкцию. “Мы хотим оборудовать такие полосы на наших аэродромах, в первую очередь на аэродроме Кубинки и в Мигалово, потом в Сейме”, — сказал он, и вскоре работа закипела.

Генерала Сталина, — замечает Иван Петрович, — отличало то, что он терпеть не мог лодырей, приспособленцев и ловкачей. Их он наказывал, причем самым строгим образом. Один командир эскадрильи, например, был наказан за невыполнение плановой таблицы полетов, а летчик получил взыскание за то, что прибыл на полеты неряшливо одетым, небритым. Но с каким моральным удовлетворением наш командующий вручал награды командирам-передовикам, чьи части успешно выполняли задачи боевой подготовки. Помню, среди них были С. Долгушии, А. Куманичкин, П. Чупиков. Душевность и заботливость Василия Иосифовича проявлялась и в жизни рядовых летчиков, техников самолетов, офицеров штаба. Он следил и добивался, чтобы пилотам своевременно оформляли и выдавали вознаграждения за полеты в сложных метеорологических условиях, за освоение новой “авиационной техники, чтобы всем не задерживали присвоение воинских званий. А сколько семей с его помощью улучшили жилищные условия, получили квартиры… Он ведь выполнял и обязанности депутата Верховного Совета СССР…»

Словом, комиссия из Министерства обороны, о которой упоминал министр Круглов, проверив боевую и политическую подготовку соединений округа, развала в управлении ими — как бы этого кому-то не хотелось, — не обнаружила. Напротив, той комиссией авиации округа была выставлена хорошая оценка!

Но все-таки о КПП в Куркино и заборе вокруг него, который весомой строкой вошел в уголовное дело Василия Сталина. Что-то ведь было? Конечно, было. Нынче вот кое-кому из «новых русских» уже привычны мафиозные разборки средь бела дня, забастовки голодных шахтеров, протесты в этой беспросветной жизни ученых, врачей, учителей… А старые русские мерили жизнь на другой аршин — любили, например, парашютные вышки в городских парках, катания на коньках под духовой оркестр, спортивные праздники с массовыми забегами, заплывами. Ну, конечно, военные парады, в том числе воздушные — три раза в год. Вот об одном из них я и расскажу — со слов своего командира Героя Советского Союза генерала В. Луцкого.

В начале 1949 года Иосиф Виссарионович спросил у Василия — возможно ли подготовить кубинскую дивизию к первомайскому параду, то есть пройти над Красной площадью на реактивных истребителях МиГ-15. Пролет боевых машин над огромным городом — дело всегда ответственное, а тут предстояло лететь на самолетах, которые еще не были освоены. Василий подумал и сказал: «Пройдем!» Он считал, что за четыре месяца летный состав вполне одолеет реактивную технику.

И началась работа. Изучена теория, сданы зачеты по знанию самолета, инструкции по технике пилотирования, и летчики дружно выходят на аэродром, тренируются в кабинах, испытанным способом — «пеший полетному». Но погоды нет. Вернее, погода есть — то снегопады и метели, то туманы и оттепели. Все это для первых взлетов на истребителях, понятно, не годится. Минул январь, за ним — снежный февраль…

В середине марта Иосиф Виссарионович поинтересовался, как идут дела с подготовкой к параду. Василий сказал, что из-за погоды полеты пока задерживаются, но 1 мая дивизия реактивных истребителей пройдет над Красной площадью. Обязательно!

Обычно солнечный, март в том году обманул — оказался тоже неблагоприятным для полетов. Наступил апрель. В дивизии на новой машине могли летать не больше эскадрильи летчиков. И Василий Сталин безвыездно на аэродроме, нервничает, тревожит метеослужбу одним вопросом: «Когда же?» — когда наконец установится летная погода…

К 20 апреля летчики, вылетевшие самостоятельно на МиГ-15, перегнали с завода все необходимые для парада самолеты. До конца месяца оставалось уже меньше десяти дней, а ни один из полков дивизии в полном составе на новую технику так и не переучился.

И вот 25 апреля. Аэродромное поле вдруг осветило солнце — это распахнулось омытое весенними дождями небо! Василий Сталин безотлучно — от зари до зари — на старте. Гудят раскаленные турбинами высоты и свершается, казалось, невозможное: на генеральной репетиции летчики четко проходят в составе парадных колонн.

…За день до парада командующий приказал комдиву Луцкому собрать в гарнизонном Доме офицеров весь летный состав, инженеров и техников дивизии. В установленное время все были на месте, ждали генерала Сталина, но он не появлялся. Томительно тянулись минуты… Наконец, команда: «Товарищи офицеры!» — и из-за кулис сцены в генеральском костюме показался Василий Иосифович. Приняв рапорт, он не сел за стол с дивизионным начальством, а подошел к краю помоста, как-то по-мальчишески радостно улыбнулся, хотел что-то сказать, но на глаза у него навернулись слезы, и он тут же ушел за кулисы.

В зале нависла тишина. Какое-то время все сидели примолкнув, словно разделяя с командующим его столь неподдельное волнение. А потом все повторилось. Василий снова вышел из-за кулис, так же подошел к краю сцены, попытался говорить, но слезы снова опередили слова — он решительно оставил зал и больше не появлялся…

Тогда к собравшимся обратился заместитель командующего генерал Редькин. Он выразил надежду, что все поняли Василия Иосифовича, который искренне признателен каждому за веру и верность! После Редькина от имени участников парада генерал Луцкий просил передать генералу Сталину, что они оправдают его надежду.

Так и было. 1 мая 1949 года над седыми соборами Кремля, разрывая воздух мощными турбинами, пронеслись наши боевые истребители. Для чего это потребовалось Иосифу Виссарионовичу Сталину — разговор особый. Тогда народу не пудрили мозги какими-то реформами — за три года после войны подняли страну из руин, и шапки-то перед заморскими президентами не ломали!..

Однако забор вокруг КПП в Куркино, вошедший в особое дело командующего ВВС округа — чем же не устраивал он следователей с Лубянки? Да, пожалуй, одним, — та дурацкая изгородь никак не тянула на расстрельную статью, чтобы сразу без особых хлопот прихлопнуть сына Сталина, свидетеля темных дел рвущихся к власти кремлевских холуев.

И все-таки заборишко тот к «особому делу» приписали. Так, для общего счета.

Для общего счета командующему ВВС округа приписали и строительство спортивного комплекса — водного бассейна для тренировок олимпийцев, манежа для конников, мотовелобазы, охотничьего хозяйства. Обвиняя Василия Сталина — без защитников, без видимости адвокатуры, — члены Военной коллегии Верховного суда Зейдин, Зайдин и Степанов записали в своем приговоре, мол, занялся он тем строительством прихоти ради, «в целях популяризации своего имени и создания мнимого авторитета». Ну вряд ли имя обвиняемого нуждалось в «популяризации». А для авторитета 30-летнего человека разве мало командования полком и дивизией в годы войны, личных побед в воздушных боях, вообще работы летчиком-истребителем, когда ты один в бескрайнем небе?..

Фемидовы слуги в потертых портках с генеральскими лампасами — что думают они нынче, какие сны видят? Полвека уж минуло. Вспоминает ли кто господ-товарищей Зайдина, Зейдина да Степанова, подписавших приговор сыну Сталина? Если вспоминают, то какими словами?..

А вот побывайте хотя бы в том же конном манеже, поговорите о Василии с ветеранами спорта, среди которых неоднократные рекордсмены страны, и поймете, что о нем не вспоминают — его помнят! С душевной теплотой, по-доброму о бывшем командующем рассказывают прославленные хоккеисты, пловцы, мотогонщики, среди которых знаменитый футболист Николай Старостин, заслуженные мастера конного спорта Валентин Мишин, Сергей Маслов и простой коновод Ораз Мамралиев. «Добрый был, многим помогал…» — говорит Ораз.

Специалисты Лубянки рассуждали иначе: «Им были созданы команды: конноспортивная, хоккейная, мотоциклетная, конькобежная, велосипедная, баскетбольная, гимнастики, плаванья, водного поло и другие», — как уголовное деяние перечисляли они все, за что так искренне и бескорыстно болел Василий Сталин, и подсчитывали, сколько денег ушло на премии выдающимся спортсменам, какие звездочки присваивал им командующий авиацией округа. Интересно, попали ли в списки следователей тренеры хоккейной и футбольной команд Анатолий Тарасов, Всеволод Бобров, всемирно известные конькобежец Е. Гришин, велогонщик И. Ипполитов, гимнаст В. Тимошик?..

Для общего сальдо в приговоре по особо уголовному делу В.Сталина к тому забору в Куркино, надо полагать, были причислены и закупленные за рубежом гоночные мотоциклы, велосипеды, ну, понятно, кожаные мячи с резиновыми камерами для них и тапочки для спортсменов. В охотничьем хозяйстве, созданном на месте заброшенного полигона, вместо снарядных гильз появилась всякая живность — на счеты всех! Куропатка — рупь пятьдесят, глухой тетерев — трешница… Всего-то два раза Василий охотился в тех краях. А это не важно. «Приговор окончательный и кассационному обжалованью не подлежит», — к сему Зайдин, Зейдин со Степановым.

Да, вот еще. В протоколе бериевых специалистов по допросам упоминается имя 18-кратной рекордсменки страны по плаванью Капитолины Васильевой. Ну, как бериевцы умели допрашивать, по делу адъютанта Полянского известно. Надо полагать, не случайны слова и Василия Сталина в заявлении Президиуму ЦК КПСС. «Если при первом следствии (Влодзимирский, Козлов) я путал следствие и заявлял, что моя подпись не будет действительна, т. к. не согласен с составленными протоколами, хотя и подписывал их, — признавался он, — то сейчас, при возобновлении следствия, за каждый подписанный протокол я несу ответственность головой… Поверьте, что нет строже суда, чем своя совесть… Дайте возможность доказать делом преданность Родине и народу». В этом исповедальном письме ни одного огорчительного слова о гражданской Жене Василия — до конца его надежном и верном друге.

…Уже при Хрущеве сына Сталина упрятали в знаменитую Владимирскую тюрьму, где когда-то сидели отпетые уголовники. Содержали его тайно, под чужой фамилией, как в дикое средневековье опасных для трона людей. Во время встреч с близкими Василий утверждал, что никакого суда над ним не было — было судилище! «Часто, когда мы его ожидали, через открытую дверь в коридоре было видно, как его вели, — вспоминала потом дочь Василия Иосифовича Надя. — В телогрейке, ушанке, в кирзовых сапогах он шел, слегка прихрамывая, руки за спиной. Сзади конвоир, одной рукой придерживающий ремень карабина, а в другой державший палку отца, которую ему давали уже в комнате свиданий. Если отец спотыкался и размыкал руки, тут же следовал удар прикладом. Он действительно был в отчаянии. В письмах, которые передавал через нас и посылал официально, он доказывал, что его вины нет. Он требовал суда. Но все бесполезно»…

А статью-то в Уголовном кодексе, конечно, отыскали и спустя два с лишним года пристроили к арестованному командующему. В приговоре, понятно, подвели итог денежных затрат на все те «металлоконструкции» ангаров, заборов, гусей да индюков для дачи, доставшейся от одного авиационного начальника, и охотничьего хозяйства — для любителей охоты. Я читал этот документ, и невольно в памяти всплывали такие истории былых лет — когда дичала рать партийной номенклатуры, — что Васино-то «злоупотребление служебным положением», словно наивная сказка о русском колобке.

Василия Сталина доставили в тюрьму 3 января 1956 года. Здесь ему предстояло отбыть 8 лет лишения свободы. Отбыть — это переделывать себя, исправляться в процессе трудовой деятельности. Годы войны, боевые маршруты сквозь огненные метели, воздушные схватки с противником, тысячи часов, проведенных сыном Сталина в небе, освоенные им истребители, штурмовики, бомбардировщики, связные и пассажирские самолеты — наши, трофейные немецкие машины и машины союзников — это не трудовая деятельность. Вот в тюремной мастерской покрути-ка сверлом — тогда ты уважаемый человек. И бывший генерал-лейтенант, командующий авиацией округа крутил — на сверлильном станке, на токарном. За половину января ему зачли 18 трудодней, в феврале — 45, в марте — 52, в апреле — 56.

Начальник тюрьмы вскоре в своем донесении о зэке Васильеве — сына Сталина во Владимирке скрывали под этой фамилией — писал: «В обращении с администрацией Васильев ведет себя вежливо, много читает… К нему два раза в месяц приезжала сестра Светлана»… Донесения в тюрьмах писали, понятно, не на всех. Сына Сталина, хотя и упрятали подальше от Кремля, но из виду не упускали. «Наш дорогой Никита Сергеевич» в 1955-м только еще начинил разбег — до «психушек» на святой Руси дело пока не дошло. Но понимая, что спортивные ангары, бассейны для олимпийцев, даже дача и хозяйство для охоты не объяснят заточения Василия на восемь долгих лет, опричники Лубянки приписали ему в приговоре этакий довесочек — как бы между прочим: «В.Сталин неоднократно высказывал резкое недовольство отдельными, проводимыми Партией и Советским правительством, мероприятиями… В.Сталин дошел и до прямых, явно антисоветских высказываний. Так, в присутствии Капелькина и Февралева В.Сталин высказывал свои намерения сделать иностранным корреспондентам или сотрудникам иностранного посольства клеветническое заявление, направленное на дискредитацию руководителей Партии и Советского правительства».

И наконец, еще, если мало покажется: «Антисоветская настроенность В.Сталина ярко выявилась и в том, что он в своем озлоблении допустил выпад террористического характера в отношении одного из руководителей Партии и Советского правительства».

Выламывали зубы на Лубянке Капелькину и Февралеву или они добровольно донесли на своего генерала — как он после смерти отца готов был сообщить людям нечто важное, что, еще и не высказанное, уже отнесли к разряду клеветы, — не суть важно. Презумпция невиновности, когда речь идет о троне, выдумка для дураков!

Надо обладать буйной фантазией, чтобы представить и «выпад террористического характера», который якобы допустил генерал Сталин «в отношении одного из руководителей Партии». Выпады были у майора Саблина, когда он повел восставший корабль в сторону «Авроры»; у бесстрашного старлея, который на встрече космонавтов палил в «одного из руководителей Партии», да промахнулся… Но чтобы так вот, походя, за одно слово — и статью в приговоре?..

За сыном Сталина следили. Когда уже заканчивался срок его заключения, Никита разыграл спектакль — со слезой. «При встрече и беседе Хрущев, — по свидетельству полковника И.П. Травникова, — кривя душой, положительно отозвался об отце Василия, даже говорил то, что произошла ошибка при аресте Василия»… Ма-аленькая такая ошибочка — на восемь лет тюрьмы, о чем Никита Сергеевич будто только что и узнал. У него это здорово получалось — работать под простака. Кто, заметим, на святой Руси обучен этому искусству, поднаторел в нем, считай, обеспечен местом под солнцем — весь электорат за таким валом валит…

Лишь два с половиной месяца пробыл Василий на свободе. Потом произошла дорожная авария, в которой пострадали две машины. Надя, дочь Василия Иосифовича, сидела тогда рядом с отцом, все хорошо видела и убеждена, что аварию подстроили специально. Так что пришлось зэку Васильеву отсидеть в тюрьме весь срок — от звонка до звонка.

Ну, а потом генеральный прокурор Союза СССР Р.А. Руденко и главный гэбист А.Н. Шелепин, понятно, от души заботясь о дальнейшей судьбе сына Сталина, подготовили в ЦК партии письмецо, мол, не шибко вежлив что-то был с ними при встрече отставной генерал, на постоянное место жительства в Казань, к татарам, ехать что-то не хочет. Мало того, и фамилию свою менять отказался! Так что Прокуратура СССР и Комитет госбезопасности полагают, что, выйдя на свободу, В.И.Сталин «будет снова вести себя по-прежнему неправильно», то есть не так, как им — товарищу Руденко и товарищу Шелепину — хотелось бы. Опять же здоровьице у Василия Иосифовича плоховато и «он нуждается в длительном лечении и пенсионном обеспечении». Вот поэтому КГБ и Прокуратура предлагают отправить генерала Сталина в ссылку и проявить при этом чуткость — выделить однокомнатную квартиру. Так все и было исполнено. У Василия Сталина болели ноги, ходил он с палочкой, это по-человечески учли и поселили его на пятом этаже «хрущевки» — последнего достижения российского градостроительства.

Как прослужившему в армии немалых срок, генералу насчитали пенсию в размере 300 рублей в месяц, но ее — по предложению КГБ и Прокуратуры — опять же в интересах здоровья Василия Иосифовича, чуточку сократили. Оставили 150 рублей, с чем ЦК коммунистической партии и лично Никита Сергеевич единодушно согласились.

И еще. Предусмотрительный прокурор и главный гэбист страны в письме на Старую площадь отметили, мол, как начнет сын Сталина поправляться, тут его сразу и трудоустроить… А с поправкой у Василия Иосифовича дело могло пойти довольно быстро. Его смотрел профессор А.Н. Бакулев и сделал вывод, что все в порядке — и сердце, и печень, о чем так много понаговорили. Если что беспокоило генерала, так болезнь ног. Словом, за здоровьем сына Сталина не мешало бы кому-то присматривать. Вот тут своенравная Фемида и повернулась к опальному генералу передом — в госпитале он познакомился с медицинской сестрой Нузберг.

— Я была у Светы. Вдруг звонит ей академик Вишневский и говорит: «Светлана Иосифовна, будьте осторожны — медсестра Нузберг из КГБ…» — вспоминает Капитолина Георгиевна.

А дальше известно. Хотя Василий еще состоял в браке с Галиной Бурдонской, его быстренько расписали с Нузберг, и с этой минуты она стала Джугашвили.

P.S.

Двоюродный брат Василия Иосифовича Владимир Аллилуев считает, что на Василия навесили кучу обвинений, из которых лишь какие-то могли быть небезосновательными. «Но я уверен, — пишет он, — главное было в другом. Уже во время похорон отца Василий публично бросил обвинения Берии и другим членам Политбюро, что они приложили руку к смерти Сталина». Еще Владимир Станиславович пишет, что Василий был и остался в его памяти порядочным человеком. «Его отличала исключительная доброта и бескорыстие», — замечает Аллилуев и вспоминает, как однажды Василий, не дрогнув, подарил прекрасную «татру» своему другу, который просто не смог скрыть восхищения машиной. Так что присваивать себе какие-то казенные деньги, спекулировать заграничными шмотками, словом, грести под себя, он просто не мог.

Есть еще одно свидетельство в защиту чести офицера и боевого летчика Василия Сталина.

Выше отмечено, что в одном из кагэбешных протоколов его дела упоминается имя Капитолины Васильевой.

Слова тяжелые, как ядра, были брошены им тогда в адрес этой выдающейся спортсменки — его гражданской жены. Но заметим еще, что те крутые слова как бы укора в ее адрес в череде бесконечных допросов, длившихся до приговора два с половиной года, были сказаны лишь однажды. А именно сразу — в начале судилища, чинимого прислужниками Берии. Больше имя Капитолины Георгиевны Васильевой по делу В.И. Сталина нигде не упоминалось. Казалось бы, напротив, жена «врага народа» должна стать если не соучастницей всех преступлений и уголовных дел мужа, то уж свидетельницей по его — особо важному! — делу. Но вот интересно — ничего подобного не случилось. И словно не было годов совместной жизни, семьи, детей, которых воспитывали, не разделяя — свои, чужие… В чем же дело?

Тайна приоткрывается воспоминаниями Капитолины Георгиевны. Они то по-женски непосредственные, задушевные, то вдруг тревожные, до боли гнетущие, когда уж и сам не рад и винишься, что разбередил старые раны.

— Однажды я приехала в тюрьму очень уставшая — добираться было трудно, — рассказывает Капитолина Георгиевна. — Прилегла на железную койку отдохнуть, а Василь сел рядом и стал говорить. Говорил он долго, я слушала не слишком внимательно, но запомнилось, как он просил, чтобы я не всякому верила, что мне будут передавать о нем… Потом только поняла: Василь наговорил на меня, показал на следствии специально в невыгодном свете, чтобы не таскали за его «дело»…

Вообще Василь был прекрасный муж и хозяин — пока не выпьет. Первое время мы жили замечательно. Дружили — наша семья, Юра Жданов со Светой и семья Шверника. Ходили на пляж, рядились как индейцы. Было весело! Василь умел рассказывать анекдоты, особенно еврейские. Он обладал чувством юмора, но иногда Люся Шверник просила: «Вася, Вася, ну поменьше русского фольклё-ёру…» — Капитолина Георгиевна вспоминает былое, и все тяжелое отступает — его словно и не было в жизни с Василием, но вдруг опять в памяти промелькнет что-то такое, о чем лучше бы не вспоминать:

— Человек он был непредсказуемый: не знаешь, что будет через минуту. Всегда нужна готовность парировать, сдерживать его поступки…

Капитолина Георгиевна рассказала случай, который, похоже; не вписывался в благоразумные правила хорошего тона. А мне, положа руку на сердце, подумалось о другом — как все же прекрасна жизнь в небе! Пусть хоть на миг, но ты оставляешь эту грешную землю и один на один со стихией, словно перед самим Богом, исповедуешься и очищаешься от всего наносного, мелкого, подлого, что порой заползает и в мужественное сердце.

…— Так вот, мы летели на стареньком «Дугласе» в Сочи. Я настраивалась отдохнуть, поплавать вдоволь. Василь сидел рядом, дремал, но просил разбудить его, когда перелетим перевал. Я и сама-то заснула, а пробудилась от какой-то тяжести — меня вдавливала в спинку сиденья неведомая сила! Это была перегрузка… Василя рядом не было, я поняла, что он в кабине пилотов, и в следующее мгновение оказалась в воздухе. Оно было быстротечно — какие-то секунды, потом я грохнулась о дверцы кабины, ухватилась за кресло и в бортовое стекло «Дугласа» увидела, как машина падает вниз… А внизу было море, и, помню, все лодки, катера, пароходы расплывались в стороны.

Самолет вышел из пикирования над самой водой. Запомнились еще бледные лица летчиков. «Чуть не погибли!» — заметил после приземления командир экипажа. А Василий смеялся: «Это я тебе показал “мертвую петлю”».

Куда как круче в жизни летчика Василия окажется петля другая…