Хроника времён Василия Сталина

«Васька хотел выдвинуться…»

К своему первому после войны празднику — Дню Воздушного Флота — летная братва армии-победительницы готовилась на бывших аэродромах «люфтваффе». В Потсдаме только что завершилась встреча глав союзных государств: политики разработали и приняли программу послевоенного устройства мира. И вот одна из первых дружественных встреч: на праздник к русским прикатили представители американской, английской и французской миссий.

Гостей встречали главнокомандующий Группы советских оккупационных войск в Германии маршал Г.К. Жуков, член Военного совета генерал К.Ф. Телегин, командующий 16-й воздушной армией генерал С.И. Руденко. А в это время, перед демонстрацией летного мастерства, напутствовал своих пилотов комдив 286-й истребительной авиадивизии Василий Сталин. В берлинском небе предстояло работать девятке, в которую входили майоры Салахов, Трегубов, Литвиненко, Щербаков, Кошель, капитан Кобисский, старшие лейтенанты Зотов, Мороз и Колышкин. Комдиву 286-й не хотелось оплошать перед вчерашними союзниками, и он просил своих соколов — показать, на что способен Иван.

Но прежде, прямо на летном поле, состоялся показ советской авиационной техники. Комментировать по ходу осмотра боевых машин комдив Сталин поручил полковнику Б.А.Морозову. Врезалась тогда в память Борису Арсентьевичу реплика маршала Чуйкова по поводу нашего штурмовика. «Эта что — броня? — спросил маршал, не то с удивлением, не то с недовольством. — А зачем? Сколько бомб можно было бы подвесить вместо нее!» Действительно, парашют бы вот тоже выкинуть из кабины летчика — еще бы одна бомба прибавилась…

После осмотра техники начали работать в воздухе группы истребителей. Они появлялись над гостевыми трибунами, выполняли лихие маневры и уходили. Вдруг по радио передали желание гостей посмотреть индивидуальный пилотаж. Кто из воздушных бойцов откажется от такого! К своему «яку» рванулся было и Василий Сталин. Но устроители праздника решили показать союзникам мастерство двух комкоров — Савицкого и Захарова.

Первым взлетел генерал Савицкий. Его проход над трибунами по цирковому эффектный — в перевернутом полете, то есть вниз головой — был встречен аплодисментами. Затем генерал выполнил каскад фигур высшего пилотажа, что зрители также оценили по достоинству. Старый шкраб умел пилотировать. Когда он заканчивал работу, с командного пункта передали:

— Первый, вам взлет!..

Эта команда относилась уже к командиру 1-го гвардейского истребительного авиакорпуса генералу Захарову.

— Участник боев в небе Испании, летчик-доброволец в боях китайского народа против японских захватчиков, национальный герой Франции. Георгий Захаров! — информировал гостей диктор.

Но рев мотора появившегося истребителя заглушил и оборвал его речь. Произошло то, что не требовало никаких слов. Весь пилотаж Георгия Нефедовича Захарова зрители сопроводили не выкриками болельщиков стадиона, минуту назад адресованными Савицкому, а мертвой тишиной.

— Летчик от Бога… — произнес тогда кто-то из военачальников, и это, пожалуй, только и позволительно было сказать о работе генерала Захарова в берлинском небе.

Когда пилотаж комкора, казалось, закончился — самолет его боевым разворотом удалился от трибун, — диктор торопливо объявил:

— Внимание, внимание! Дамы и господа, товарищи! Генерал Захаров пилотажную зону еще не покинул…

И тут, действительно, все увидели, как превратившаяся было в точку боевая машина ринулась вниз, затем вышла из пикирования и, прижимаясь к земле, стала на глазах расти. Летчик снизился до того, что его машина летела уже на высоте трибун, потом, резко взмахнув плоскостями, она перевернулась кабиной вниз и так продолжала снижение.

Страшно было видеть человека, повисшего на ремнях, когда под ним от ревущего мотора никла трава. Но вот в какое-то точно рассчитанное мгновение нос самолета чуть приподнялся, и тогда мощный залп бортового оружия истребителя оглушил все окрест. Трассирующие очереди снарядов ушли под углом вверх — в облака…

После импровизированного воздушного парада командование Группы советских оккупационных войск в Германии пригласило гостей на товарищеский ужин. Были приглашены, конечно, и Захаров с Савицким. На всю жизнь запомнится Георгию Нефедовичу высокая оценка его летного мастерства, которую дал в тот вечер маршал Жуков.

— Один брал нахрапом, а другой — культурой, — как бы между прочим заметил он и пожал руку генералу Захарову. А член Военного совета Телегин по-солдатски просто обнял его и предложил гостям тост:

— За русского летчика! За нашего богатыря!..

Однако парады на аэродромах не часты. А будни военного летчика и без войны — постоянная готовность к бою, преодоление стихии, себя… Помню безмятежное напутствие моего аэроклубовского инструктора перед первым самостоятельным полетом: «Жить захочешь — сядешь!»

Не всегда это получалось. Уж по какому случаю — не столь важно, но, как свидетельствовал нарком иностранных дел В.М. Молотов, в дни Потсдамской конференции к Иосифу Виссарионовичу Сталину пришли летчики. «Два-три человека, — рассказывал Вячеслав Михайлович. — Сталин поинтересовался: “Ну как у вас дела?” — “Да вот, — они без особой хитрости говорят, — начались катастрофы”. — “Как катастрофы? Расследовать!” И расследовали. Оказывается, Шахурин договорился с Новиковым. И того, и другого посадили — и наркома, и героя этого, Новикова».

Итак, спустя два месяца после войны, в Потсдаме произошла та беседа Сталина с пилотами.

То, что Сталин много усилий отдавал авиации и разбирался в ней основательно — да только ли в ней! — подтверждают и заместитель наркома авиационной промышленности авиаконструктор А.С. Яковлев, и нарком вооружения Б.Л.Ванников.

«Я помню, как в период испытаний новых самолетов ежедневно в 12 часов ночи готовилась сводка для Сталина о результатах испытательных полетов», — пишет Александр Сергеевич.

Говоря об отношении Сталина к авиационной промышленности, нарком Ванников также подчеркивает, что занимался ею Сталин повседневно, что руководивший тогда этой отраслью Шахурин «бывал у него чаще всех других наркомов, можно сказать, почти каждый день».

Нет, не прав был Павел Рычагов, так, в запальчивости, бросив горькие для Сталина слова обвинения: «Вы заставляете нас летать на гробах!» Напротив, за те «гробы» Сталин снял с должности наркома авиационной промышленности Михаила Кагановича, родного брата Лазаря, и поставил на его место Шахурина. А с августа 1940-го — в интересах дела! — именно Рычагова назначил командовать военно-воздушными силами.

«Сталин изучал ежедневные сводки выпуска самолетов и авиационных двигателей, требуя объяснений и принятия мер в каждом случае отклонений от графика, подробно разбирал вопросы, связанные с созданием новых самолетов и развитием авиационной промышленности», — вспоминает нарком вооружения.

А «гробов», если верить цифрам, именно при Рычагове заметно прибавилось. Так, в 1939 году — с 1 января по 15 мая — в авиационных катастрофах погибло 79 человек, а за неполный квартал 1941-го в два раза больше — 141 человек! Это без войны. Просто так. Земля шибко твердая…

Может, не случайно 12 апреля сорок первого нарком обороны С.К. Тимошенко и начальник Генштаба Г.К. Жуков и написали по этому поводу такой вот приказ: «Главный Военный Совет Красной Армии, разобрав вопрос об авариях и катастрофах в авиации Красной Армии, установил, что аварии не только не уменьшаются, но все более увеличиваются из-за расхлябанности летного и командного состава авиации, ведущей к нарушениям элементарных правил летной службы. Из-за расхлябанности ежедневно при авариях и катастрофах в среднем гибнут 2–3 самолета, что составляет в год 600–900 самолетов».

Нарком Тимошенко приказал снять с поста начальника Главного управления ВВС Красной Армии генерал-лейтенанта П. Рычагова, а группу командиров авиачастей предать суду.

Через месяц нарком подводил итоги боевой подготовки ВВС за зимний период обучения. Сохранилась директива от 17 мая 1941 года под грифом «совершенно секретно». В ней Тимошенко отмечал следующее:

«Боевая подготовка ВВС КА проходила неудовлетворительно. Низкие показатели в боевой подготовке авиачастей Красной Армии сопровождались чрезвычайно большим количеством катастроф и аварий… Основные недостатки боевой подготовки за зимний период: переучивание летного состава на новые типы самолетов проводились медленными темпами; эксплуатация новой материальной части летно-техническим составом освоена слабо; тренировки в пикировании на самолетах СБ и АР-2 проводились неинтенсивно; обучение бомбометанию с пикирования на самолетах Пе-2 и АР-2 не проводилось; летный состав боевому применению — бомбометанию, воздушной стрельбе, высотным и маршрутным полетам обучался совершенно неудовлетворительно; самостоятельный выпуск на боевых самолетах молодого летного состава недопустимо затянулся и не был закончен к концу зимнего периода; подготовка летного состава к слепым и ночным полетам во всех частях ВВС КА была развернута слабо. Слепой налет составил 5,2% к общему налету, ночной — 4,6%…»

Да что «слепой полет» — с декабря 1940-го фигуры высшего пилотажа почти полностью были запрещены и на «Чайках» и на знаменитых «ишачках». Техника эта, казалось бы, была проверена в боях за торжество пролетарского интернационализма, а проку? Немцы уже на заключительном этапе тех же испанских событий — в 1938 году — продемонстрировали нам свой «мессер», который обходил наш И-16 более чем на 100 километров в час! И уже не из пулеметов строчили они по тем же «ишачкам», а вовсю из пушек палили. Однако наркомат авиационной промышленности при Мойсеиче не телился. В конструкторских бюро создавались какие-то одномоторные бомбардировщики якобы дальнего действия — «наутилусы капитана Немо», корпели над аэродинамикой фанерных бипланов со скоростями, действительно, как у ишака. И тогда Сталин собрал руководящих работников наркомата авиационной промышленности и ВВС, всех ведущих авиаконструкторов и поставил задачу — за полтора-два года провести работу по проектированию, постройке, летным испытаниям, доводке и внедрению в серию новых типов боевых самолетов с улучшенными летно-техническими характеристиками.

В 1940 году уже созданы и запускаются в серию истребители Як-1, ЛаГГ-3, МиГ-1. По скорости они обходили «мессера», только вот по «выпуску в свет» не обходили. В 1940 году то, что планировали, — ни один авиационный завод не выполнил. За 1941-й заводы наркомата авиапромышленности недопоставили для боевых частей 1144 самолета!

Одной из причин невыполнения плана, как свидетельствуют архивные документы, являлось отсутствие военных представителей ВВС в самолетостроительных КБ. Это позволяло главным конструкторам передавать самолеты на государственные испытания и в серийное производство без должной отработки, недоведенными, с большим количеством конструктивных недостатков. Шутка ли, испытывать самолет, у которого не три неведомых дороги: «Налево пойдешь — коня потеряешь» и так далее, а все 100! И на всех головы не сносить…

Так, в ходе испытаний по самолетам МиГ-1 и МиГ-3 было выявлено 128 дефектов, по самолету Як-1 — 144 дефекта, а по самолету Пе-2–132!

«Вы заставляете нас летать на гробах…» Нет, этот упрек генерала Рычагова был брошен не по адресу. Исследование архивных материалов свидетельствует об обратном. Командование ВВС принимало и отправляло в авиационные полки необлетанные боевые машины, нередко ссылаясь на… плохую погоду! Например, в конце 1940 года у завода № 1 без облета было принято 122 самолета И-153 и 15 самолетов МиГ-1. За январь-февраль 1941-го — 176 самолетов МиГ-3. Это 40,5 процента — почти половина новых истребителей, поступивших в строевые части.

А как там шло переучивание на новую технику? Вот, скажем, в западных пограничных военных округах к началу войны было 1448 самолетов новых типов. Летать на них обучилось только 208 экипажей, вести боевые действия в сложных метеорологических условиях лишь 4 экипажа. Так же и ночью. Если луна светит вовсю, то те 4 экипажа как-то еще взлетят. А уж в «сложняке» ночью, то есть в облаках, ни один пилот не мог подняться.

Я знал немало летчиков моего поколения, которые за год уверенно утверждались в боевом мастерстве и летали во всех погодных условиях и днем, и ночью. Мы выполняли перехваты с автоматическим наведением на цель — без единой команды по радио, били ракетами и по наземным, и по воздушным целям. Когда готовились воевать с евреями в районе Египта, то такой пилотаж на малой высоте откручивали — аж искры летели! Не случайно мой однополчанин Коля Семенюченко, веселый потомок запорожских казаков, и без войны в Египте боевой орден Красного Знамени заслужил. Он тоже за год прошел всю программу переучивания на истребитель-перехватчик МиГ-21 и стал военным летчиком 1-го класса, а это в авиации знак признания высшего летного мастерства. Между прочим, истребитель наш летал быстрее пули. Секунда — и километр, еще секунда — еще километр. В кабине у пилота было свыше 360 всяких кнопок, тумблеров, приборов… Ничего, одолели.

А что же в 1939-м, парни разве слабее были? 4 летуна на 1448 самолетов!.. Ну, нынче-то понятно. Отдел кадров за бугром, так что первоклассные воздушные бойцы работают сторожами, грузчиками, 500 офицеров за год покончили жизнь самоубийством. Бывший командующий Дальней авиацией генерал-полковник В.B. Peшетников с болью душевной рассказывал мне о застывших на аэродромах ракетоносцах. В полках нет топлива, летные навыки разрушены даже у командиров эскадрилий, и в случае войны взлетать будет некому…

В далеком сорок первом, известно, за один день, 22 июня, 1200 наших самолетов — как корова языком слизала! Генерал Д. Волкогонов во всем Сталина винит, мол, в шоке был несколько дней — вот наших и били. Генерал шарил в библиотеке Иосифа Виссарионовича, в архивах, и как бы не заметил одной тетрадочки с записями чекистов, в которых каждый день Сталина был по минутам расписан.

Вот 21 июня. В кабинете у него почти до полуночи просидели Молотов, Ворошилов, Берия, чуть раньше ушли Тимошенко, Жуков, Буденный, Маленков, Мех-лис. Надо полагать, не в карты дулись. А рано утром, в 5.45 — это 22 июня — Сталин собирает членов Политбюро, высших военачальников. Расходятся все в 16 часов 45 минут.

23 июня. В 3 часа 20 минут первым к Сталину вошел Молотов, через пять минут — Ворошилов и Берия, затем Тимошенко, Ватутин, Кузнецов, Каганович, Жигарев. До половины седьмого работали, а вечером все снова у Сталина. Последними из его кабинета вышли Молотов, Ворошилов, Вознесенский и Берия. Чекисты записали время — 1 час 25 минут 24 июня 1941 года. И так далее.

Нет, Сталин не был в шоке ни в первые дни войны, ни через неделю, ни через месяц, как пишет генерал Волкогонов. В Кремле с 30 июня работал Государственный Комитет обороны (ГКО) и возглавлял его Сталин. В его руках сосредоточилась вся полнота власти в нашем Отечестве, которое он мобилизовывал на разгром врага. Здесь не место рассказывать обо всех кардинальных мероприятиях, проводимых ГКО в период перестройки народного хозяйства на военные рельсы. Назовем только две цифры. За пять месяцев после вероломного нападения немцев на Советский Союз на восток нашей страны было отправлено 1523 промышленных предприятия, большое количество институтов, лабораторий. Одновременно в тыловые районы было эвакуировано более 10 миллионов человек! В первые же дни после образования ГКО вышло постановление «О выработке военно-хозяйственного плана обеспечения обороны страны». Затем — это все в июле! — были постановления о подготовке резервов для армии и флота, об управлении тылом, о выпуске противотанковых и танковых пушек, о развертывании производства бронебойных и зенитных снарядов, о мероприятиях по обеспечению Красной Армии теплыми вещами на зимний период 1941–1942 гг.

1 августа 1941 года вышло постановление ГКО «О строительстве самолета «перехватчик» с реактивными двигателями». Ныне забытый и нигде не упоминаемый документ нашей истории. Постановление по-военному четко излагало программу подготовки боевой машины нового поколения и обязывало наркома тов: Шахурина, директора и главного конструктора завода № 293 тов. Болховитинова спроектировать и построить 5 самолетов «перехватчик» с реактивными двигателями. Обозначались сроки исполнения и конструкторскому бюро, и научно-исследовательским институтам, и наркомату Шахурина. К 5 августа 1941 года НИИ № 3 предписывалось сдать чертежи двигателя наркомату авиационной промышленности. Наркомат обязывали по тем чертежам изготовить детали двигателя, а именно первый комплект — к 12 августа. А к 1 сентября НИИ № 3 совместно с заводом № 293 предстояло уже отработать тот реактивный двигатель. На такое дело наркомату финансов дали распоряжение выделить для наркомата Шахурина 365 миллионов рублей. В постановлении подчеркивалось, что все работы по «перехватчику» должны выполняться «вне всякой очереди за счет всех других работ». Подписал постановление Иосиф Сталин.

Но что это — прямо из «ишачков» да в ракету! — не из мечтаний ли калужского учителя?.. Только неделю назад немцы на Москву устроили налет, от которого произошло 2000 пожаров. Какие тут ракеты!..

И все-таки решение Сталина в те грозные для Отечества дни — строить «перехватчик» с реактивным двигателем исходило из реальных посылок. В Государственный Комитет Обороны из конструкторского бюро В.Ф. Болховитинова поступила заявка с предложением создать самолет «перехватчик» с реактивным двигателем. По своей инициативе над проектом такого истребителя работали два инженера — А.Я. Березняк и А.М. Исаев. «Сталин заинтересовался этим предложением и пожелал встретиться с конструкторами, — вспоминает нарком А.И. Шахурин. — На прием мы явились все вместе… В прежние времена ждать приема у Сталина не приходилось. В назначенный час после доклада Поскребышева вы сразу входили в кабинет. Но был август 1941 года. Время чрезвычайно трудное. Сталин принял нас спустя два часа».

И вот Иосиф Виссарионович задает конструктору Болховитинову лишь один вопрос:

— Вы верите в это дело? Немногословный Виктор Федорович ответил:

— Верю, товарищ Сталин.

— Тогда делайте, но срок на создание опытного образца один месяц.

«Даже по нормам военного времени, — замечает Шахурин, — этого было слишком мало». Но Сталин повторил:

— Да, один месяц — сейчас война…

И поднял руку, как всегда, прощаясь и одновременно освобождая людей. Не с этой ли минуты в небе России открылась новая эра — полета стремительных и грозных ракетоносцев, которым в мире долгое время не было равных…

В сентябре сорок первого — через месяц и десять дней после постановления ГКО — самолет БИ-1, названный по начальным буквам его конструкторов, был готов. Не было только двигателя. Но планер машины уже создали. Для начала его отбуксировали на необходимую высоту с помощью бомбардировщика и там отцепили. Летчик-испытатель Б.Н. Кудрин приземлил аппарат — конструкцию БИ-1 признали годной для полетов.

Одновременно велись работы по наземным и стендовым испытаниям двигательной установки для самолета. К весне 1942-го однокамерный жидкостно-реактивный двигатель прошел первый этап испытаний, а 15 мая в небо поднялся наш первый реактивный истребитель. Испытывал его капитан Г.Я. Бахчиванджи.

Полет завершился благополучно. Григорий Яковлевич поднимал эту машину в воздух еще семь раз. Но 27 марта 1943 года при испытании самолета на максимальной скорости случилось непредвиденное. Летчик погиб…

За рубежом поиски перспективного авиационного двигателя продвигались более успешно. Еще весной 1937-го англичане провели испытание газотурбинного двигателя Френка Уиттла. Вскоре в воздух поднялся и реактивный самолет, управляемый летчиком Сейером.

Итальянцы, единственным форте которых, как заметил император Наполеон, были макароны да музыка, тоже — до войны! — умудрились создать турбореактивный двигатель. Авиаконструкторы Капрони и Кампини построили для того двигателя самолеты, и в 1940 году они начали летать. В декабре 1941-го был совершен даже перелет — по маршруту Милан-Рим.

А что же немцы? Они работали, оставаясь верными себе, неторопливо, наверняка. Газовой турбиной у Хейнкеля занимался доктор Огайн, у Юнкерса — профессор Вагнер и инженер Мюллер, позднее — доктор Франк и инженер Энке. В 1938 году у них появились первые реактивные двигатели, через год первые реактивные самолеты Хе-176 и Хе-178, а в апреле 1941-го прошел испытания реактивный истребитель уже с двумя двигателями — Хе-280.

Спустя годы нарком нашей авиационной промышленности товарищ Шахурин заметит, мол, «опьяненные первыми успехами после нападения на СССР, гитлеровцы упустили время для развертывания этой работы», то есть по выпуску реактивных истребителей и бомбардировщиков. Как сказать. Ведь те же 1800 реактивных «мессеров» немцы не для воздушных парадов наклепали. Свой первый Me-183 конструктор Мессершмитт создал еще в 1941-м — совместно с конструктором Липпишем — и с 1943-го был налажен их серийный выпуск. Затем появился Ме-262 — наиболее удачный истребитель и бомбардировщик с двумя двигателями. Германская авиационная промышленность даже в январе 1945-го выпустила 155 реактивных машин, в феврале — 225, и в марте, и в апреле — и все это списать на «упущенное время»?

Спустя полвека какой секрет из того, что в начале второй мировой, да еще и до начала ее на реактивных машинах летали и немцы, и англичане, и итальянцы. Колдовали на эту тему и у дядюшки Сэма: специалисты фирмы Белл заполучили из Англии чертежи турбореактивного двигателя Уиттла, и группа инженеров-англичан оказывала им техническую помощь в создании самолета нового ₍поколения.

А что же мы? Или при большевиках Бог обделил смекалкой русского мужика?

Генерал-майор инженер Г.А. Печенко всю свою долгую жизнь — а стукнуло ему 9.3 года, когда мы познакомились, — посвятил моторам и двигателям. Григорий Арсентьевич поведал мне об обстановке, которая складывалось у нас в связи с этим делом. Так, еще в начале 1938 года его земляк, харьковский инженер-изобретатель А.М.Люлька предложил проект турбореактивного двигателя. Главное управление авиационной промышленности (ГУАП), получив его проект с положительным заключением и предложением НИИ ВВС о создании конструкторского бюро для постройки реактивного двигателя, повело работу на завал этой идеи. Тогдашний начальник управления, брат Лазаря Кагановича, быстренько собрал расширенное совещание и выступил против проекта. Его поддержал профессор В.В.Уваров. Но специалисты по двигателям не поддались их давлению и согласились с предложением НИИ ВВС. Тогда руководство ГУАП принялось тормозить создание конструкторского бюро по реактивным двигателям. Что тут скажешь? Конечно, пятая колонна!

Работники НИИ ВВС не сдавались — они обратились в суровую инстанцию на Старой площади с просьбой дать указание о создании конструкторского бюро по проектированию и постройке реактивных двигателей на одном из авиазаводов. Тут уж ГУАП отступать было некуда. Но управление Михаила Моисеевича Кагановича делает ход конем: КБ под руководством Люльки создали, только не при авиационном заводе, а на территории Кировского, в Ленинграде, который к авиационной промышленности не имел никакого отношения. Было там опытно-конструкторское бюро, в котором придумывали для тяжелых бомбардировщиков какой-то паровой двигатель — еще Серго Орджоникидзе организовал. Основными агрегатами такого двигателя должны были стать паровая турбина и охладитель пара. Как на паровозе Стеффенсона: кидай дрова в топку и… полетели, погудели! Однако директор Кировского завода товарищ И.М. Зальцман видел в этом большое будущее авиации: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» Так что конструкторское бюро Люльки осталось неприкаянным.

«Руководство НИИ ВВС, — вспоминал генерал Печенко, — предложило мне съездить на завод Кирова и ознакомить там начальство с решением ЦК, а заодно выяснить возможность завода в изготовлении деталей реактивного двигателя для конструкторского бюро Люльки. Парторг ЦК партии на заводе товарищ Ефремов после нашей встречи поручил комсомольцам взять шефство над новым КБ. Работа сдвинулась с места, и перед войной двигатель уже был в сборке, готовился к испытанию…»

«Ну, а дальше?» — спросит читатель. А дальше война. Она, естественно, все и списала. Эшелон, с которым эвакуировалось конструкторское бюро Люльки, попал под бомбежку. После этого новый двигатель где-то затерялся, да и все конструкторы разъехались в разные стороны, на разные предприятия.

«Сам Люлька, — рассказывал Григорий Арсентьевич, — попал в КБ танкового завода. Свои координаты по условиям военного времени сообщить не мог. Только случайно, будучи в командировке в одном зауральском городке, я встретил Архипа Михайловича…»

…Летом 1942-го, месяц спустя после полета капитана Бахчиванджи на истребителе с жидкостно-реактивным двигателем, Государственный Комитет Обороны принял решение о постройке самолета-перехватчика с воздушно-реактивным двигателем конструкций Костикова. Так же, как для самолета Болховитинова, наркомату авиационной промышленности выделялись деньги из резервного фонда СНК СССР. Шахурину и директору завода № 156 НКАП Ржищеву предписывалось организовать опытно-конструкторское бюро Костикова с опытным цехом при нем, определялись сроки постройки первого варианта перехватчика — 15 марта 1943 года.

Необходимость создания боевых самолетов с реактивными двигателями становилась все очевидней. Наша разведка получала сведения о зарубежных самолетах-снарядах, ракетах, реактивных истребителях-перехватчиках. Было известно, что и американцы склепали свой реактивный аппарат под названием «Воздушная комета» Р-59. Англичане после своего опытного «Глостера» в марте 1943-го подняли в небо очередной самолет — «Метеор». Он был уже с двумя реактивными двигателями и хотя не слишком активно, но стал участвовать в боях против германских «люфтваффе», а с баз Южной Англии действовать даже против самолетов-снарядов.

Авиаконструктор А.С. Яковлев, вспоминая те годы, заметит, что на протяжении всей войны он и его коллеги не раз говорили о необходимости перспективных работ по реактивной технике: «Мы неоднократно ставили этот вопрос в наркомате. Однако каждый раз нам отвечали, что главное сейчас — обеспечить выпуск максимального количества боевых самолетов». В наркомате считали, что «перспектива подождет…»

Вот тут, кажется, самый подходящий момент рассказать одну любопытную историю. Все документы по ней проходили с грифом «совершенно секретно», поэтому мало кто знал суть дела.

Небольшое предисловие. Однажды я взял курс в столицу Украины — страну с некоторых пор с этаким холодком официальной душевности. Скорым поездом из «Московитии» по маршруту с привычными и близкими сердцу названиями станций, несмотря на суровость хлопцев на границе двух братских государств, я добираюсь до «матери городов русских».

И вот я уже у заслуженной артистки республики Людмилы Джигуль. С первых же минут знакомства мы словно давние друзья! Говорим обо всем — о компрадорской власти, бедствии народа, продажных демократах… Потом отбрасываем все это, словно бесовское наваждение, и Людмила Ивановна читает стихи Марины Цветаевой. По признанию сестры большого русского поэта, Анастасии Ивановны Цветаевой, никто лучше киевлянки Джигуль не мог передать дыхание поэтических строк Марины.

С семьей Цветаевых я знаком уже больше 30 лет. Бережно храню фамильный цветаевский крест-распятие, который мне подарила дочь Марины Ивановны — Ариадна Сергеевна. Сын Цветаевой, Георгий, в годы войны пропал без вести. Никто не знал о его судьбе. Висел над ним злой навет, мол, удрал он к фашистам: Цветаевы-де все такие — эмигранты, враги народа… Долгий поиск привел меня к строке боевых потерь одного стрелкового полка. Там значилось, что в июле 1944-го красноармеец Г.С. Эфрон (Георгий носил фамилию отца) убыл в такой-то медсанбат по тяжелому ранению. С глубоким волнением встретила это сообщение Ариадна Сергеевна и в знак признательности вручила мне тогда памятный крест из Палестины — от гроба Господня.

Пройдет еще несколько лет поиска, и над могилой неизвестного солдата, у деревни Друйка, где насмерть дрался батальон Георгия, будет установлен памятник. Долгие годы стояла там пирамидка с красной звездой — в изголовье сына Марины Цветаевой…

Людмила Ивановна слушала рассказ о моем поиске, искренне переживала превратности судьбы семьи Цветаевых, а потом вдруг спросила:

— Хотите познакомиться с женой летчика-испытателя Супруна?

— Степана, дважды Героя Советского Союза? — уточнил я.

— Нет, его брата, Федора Павловича Супруна…

И вот в течение месяца, точно в назначенное время, я являюсь с окраины Киева на Печерск, где в одном из старинных домов меня встречает обаятельнейшая из женщин — Тамара Васильевна. Любезно вручая мне семейный архив Супрунов, она всякий раз деликатно оставляет меня над бумагами, а сама принимается готовить то галушки по-украински, то свой фирменный салат под великолепную самогонку. Затаив дыхание, я перебираю сотни документов, донесений, докладов, фотографий… Я не могу пропустить ни одной строки дневниковой хроники летчика-испытателя Федора Супруна, ни одной из сохранившихся записей, сделанных порой на случайных клочках школьных тетрадей, блокнотов.

И так день за днем раскрывалось тайное, мало кому ведомое, что еще долго после той истории, к которой пора приступить, не давало покоя компетентным органам, а следовательно и тому, кто был непосредственно причастен к ней…

Дело, о котором пойдет речь, увенчалось в свое время правительственными наградами. Высокими — по рангу — для чиновников высоких ведомств и скромной «Красной Звездой» — неизвестному миру майору. Именно он сделал то, о чем долгие годы молчали, что так и осталось бы неизвестным, если бы не одно качество, одна черта того майора — педантичность, дивная даже для вышколенных профессиональных разведчиков.

Сразу скажу: в расшифровке многих документов и записей Федора Супруна мне помогла его верный друг Тамара Васильевна.

Итак, весна 1943 года. Американцы начали поставлять нам по ленд-лизу истребитель «Аэрокобра Р-39» (Белл). Проще — «кобру». Сами они предпочитали другие самолеты — «лайтинг», «мустанг», «тандерболт». Но, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят (пока пахать на нем не начнешь…). А вот на полях воздушных тот конь, как выяснилось, хромал на все четыре ноги!

Нельзя, конечно, хулить все только за то, что оно американское. На «кобре» неплохо, например, было придумано трехколесное шасси с носовым колесом. На рулежке и взлете мотор перед глазами не торчал, он стоял за кабиной летчика, так что получался хороший обзор — словно в партере сидишь — рули без помех хоть до самого Парижа. И все же спотыкался чужеземный конь на каждом шагу — ив воздухе, и на земле. Ну, взять хотя бы узлы крепления тех же шасси — они то и дело трещали особенно при работе с неподготовленных площадок и в распутицу. А много ли у нас в войну было бетонных-то полос на полях российских?..

Опять же хвост у «кобры» — непонятно, для кого рассчитывали его американские специалисты. При выводе из пикирования пилот потянул машину чуть поэнергичней — горизонтальное оперение в стороны, хвост скрутился, как у мокрого петуха — падай, милок, отлетался!..

А двигатель… То его заклинит в полете, то он загорится ни с того ни с сего. Конечно, и у нас случались пожары в воздухе. Но на «кобре» тягу управления рулями высоты пристроили почему-то вдоль движка, и от огня она легко перегорала. Ну, а без руля высоты — т.е. без хвоста — даже ворона не полетит.

Еще в Америке додумались: трансмиссионный вал от двигателя до выносного редуктора винта провели на «кобре» под полом кабины летчика — между ног. Когда вал разрушался — бойца мгновенно убивало. Этакая средневековая казнь…

Ну и главное. «Кобра» имела особенность совершенно непроизвольно срываться в штопор. Вывод из него был весьма затруднителен. Пилоты, как правило, погибали. В НИИ ВВС на этой каракатице разбились два опытнейших летчика-испытателя — К. Груздев и К. Овчинников. Так что же было делать? Все-таки воевать с немцами или считать гробы во имя «технического прогресса» любезного дядюшки Сэма?..

Руководство научно-исследовательского института направило за океан американской фирме «Белл Эйркрафт Корпорэйшн» рекламации. Вскоре из Штатов в Москву прилетели инженеры с одним из конструкторов «кобры». Американцы не очень поверили нареканиям русских. Как, мол, так, да не может такого быть — американская техника лучшая в мире! И уже свой гимн готовы были затянуть — со слезой: «Америго, Америго…» Тогда наши предложили джентльменам прокатиться в боевые полки — ознакомиться с обстоятельствами летных происшествий не по бумагам, а послушать, что там скажут. Понятно, за ними ринулся косяк особистов, по-литкомиссаров — эти шныряли, где надо и где не надо, бдительность летной братвы блюли! А что было терять-то бойцам? Или задницу заморским гостям лизать — любимое занятие российских демократов! — или кости боевых друзей собирать от полетов на той «кобре». Так что по-русски выложили правду-матку пилоты, и представители фирмы «Белл Эйркрафт Корпорэйшн», пообещав устранить конструктивно-производственные дефекты своей недоделанной «кобры», отчалили восвояси.

В декабре 1943 года от той фирмы летит в заснеженные края России сообщение: готово! Фирма просила прислать летчика и инженера, чтобы те посмотрели на месте и убедились, какую великолепную машину сделали американцы для русского Ивана. Называли они свою доработанную машину уже не просто «кобра», а «королевская кобра»!

17 февраля 1944-го транспортный самолетишко Ли-2 взял курс на восток. В Америку летели группа наших нефтяников, сотрудник торгпредства и два испытателя из НИИ ВВС — А.Г. Кочетков и Ф.П. Супрун. Андрею Кочеткову предстояло полетать на том «королевском» змее, а Федор Супрун должен был выступать в качестве ведущего инженера, а заодно и переводчика.

Тут следует кое-что пояснить. Федор Павлович Супрун, брат выдающегося летчика-испытателя, дважды Героя Советского Союза Степана Супруна, переводчиком оказался не случайно, он в совершенстве знал английский. Еще в 1911 году их отец, Павел Михайлович, оставил родную Сумщину и отправился по вербовке в Канаду. Откровенно-то говоря, слесарю-механику Харитоньевского сахарного завода просто необходимо было укатить из России куда-нибудь подальше. В годы смуты после японской войны сумские мужики подпалили несколько помещичьих имений, и жандармы кое-кого арестовали. Павел Михайлович был одним их тех, кто подпустил толстосумам красного петуха, так что от родных берегов он отчалил очень даже вовремя.

В городке Виннипег механик Супрун устроился чернорабочим на кирпичный завод. Работал он много, копил деньги, а по вечерам ходил в школу — учился выговаривать по-чужому всякие слова.

Через два года Павел Михайлович с большим трудом собрал необходимые деньги, купил в пароходстве «шифскарту» для своей любимой жинки Прасковьи и трех сыновей — Григория, Степана и Федора. Долго ли, коротко ли, но они добрались до Виннипега и прожили там больше десяти лет. Феде, младшему из братьев, когда он ступил на землю Канады, было три годика, а когда семья отправилась назад, в Россию, уже тринадцать. Так что английским языком инженер-майор Федор Супрун владел не хуже, чем русским.

…По северной перегоночной трассе — через Красноярск, Якутск, Чукотку — пробивался транспортный самолетишко в Америку. Каждый командировочный из важных советских ведомств летел по своим чрезвычайно важным делам, и кто бы знал, с каким заданием были отправлены в Штаты два летуна и как аукнется потом этот их маршрут в кремлевских стенах…

«Кобра королевская»… Ее, конечно, следовало укротить — шла война. Однако у двух наших пилотяг было задание и поважнее того укрощения. Спустя годы уже не летчик-инженер, а профессиональный разведчик полковник Ф.Н. Супрун припомнит, какое «четкое указание относительно сути нашего задания» дал перед отправкой в США заместитель главкома ВВС генерал А.К. Репин.

В Уэлькале более недели они ожидали летной погоды. Когда же проскочили Берингов пролив и приземлились в Фербенксе — американском аэродроме на Аляске, — пассажиры краснозвездного Ли-2 распрощались: каждый отправился в своем направлении, а испытателей Супруна и Кочеткова пригласили в военную администрацию.

— Нас ввели в комнату, где было сооружение наподобие стойла, ― рассказывает Федор Павлович, — усадили там и принялись фотографировать в профиль и анфас при зафиксированном положении головы. Будто уголовников…

От Фербенкса на военно-транспортном самолете С-47 Супруна и Кочеткова доставили на аэродром канадского городка Эдмонтон. Здесь в офицерской гостинице им предстояло заночевать, и с воспоминаниями о детстве, некогда проведенном в Канаде, Федор Павлович уснул.

Пробуждение было тяжелым: у обоих трещала голова, оба пошатывались. С чего бы?.. Причина головной боли вскоре выяснилась: когда пилоты стали одеваться, то обнаружили, что подкладка их кителей в ряде мест оказалась подпоротой. Стало быть, парни из местных компетентных органов уже поработали: сначала наших усыпили, а потом проверили — не везут ли они из России что-нибудь такое, что подорвало бы завоевания их неповторимой демократии.

— Жаль было кителей. Сшили-то их нам в самом образцовом военном ателье, — смеясь над американскими «штирлицами», будет вспоминать потом Федор Павлович.

Но такая встреча с союзниками оказалась только разминкой. Еще немало подобных ситуаций предстояло выдержать посланцам Москвы. Однако как в ободранных кителях представлять им великую державу? Руководство государственной закупочной комиссии Советского Союза в США подсказало, где сшить новые военные костюмы — в ателье для русских офицеров. Там закройщик, спросив фамилии заказчиков, записал их в свой талмуд и куда-то исчез. Вернулся он с какой-то карточкой и обратился к Федору Павловичу:

— Вы у нас уже заказывали костюм?

Супрун, естественно, удивился вопросу портного. Но тот — в доказательство — протянул ему документ.

— Как же так? Вот она, ваша карточка!..

Ну что ты скажешь!.. Как выяснилось, еще в 1936 году здесь был брат Федора Павловича — Степан, когда наша делегация закупала авиационные моторы для «испанцев». Антропометрические данные, как известно, важный элемент при составлении «словесного портрета», и вот, пожалуйста — бдительный закройщик засек габариты русского летчика, и уже восемь лет хранятся те сведения как досье в КГБ.

— Зачем вам это? — с укоризной спросил Федор Павлович незадачливого портняжку.

Тот покраснел, потупил взор, но русский весело разрядил неловкую обстановку:

— Сэр, измеряйте мои данные. Пополните свою коллекцию. Авось, кому-то пригодится…

Подобные «коллекционеры», любители и профессионалы высокого класса, будут сопровождать наших пилотов на каждом шагу. «Американская разведка постоянно следила за нами. Нас всюду подслушивали — ив номерах гостиниц, и в офисе, где мы работали. Вокруг нас крутились осведомители, под всякими предлогами; чтобы спровоцировать, нам подсовывали красивых девушек… — это из личных записей полковника Супруна, которые он делал не для семинара по марксо-ленинской подготовке: — В Америке очень модное слово «свобода». Мы слышали это слово довольно часто. Говори, что хочешь. Делай, что хочешь. Но на самом деле все, оказывается, совсем не так… Все имеет как бы две стороны — внешнюю и истинную. Одну — бросающуюся в глаза с первого взгляда, и другую — открывающуюся потом, при более близком знакомстве. И живут так американские обыватели с единственной целью — как бы побольше заработать…»

16 марта 1944 года Супрун и Кочетков уже в Вашингтоне. Оба уверены, что все вопросы, связанные с испытанием нового самолета, командованием двух сторон решены и осталось лишь приступить к работе. Но не тут-то было. Потребовалось больше двух недель утомительного ожидания, прежде чем Пентагон спустил со своих сиятельных высот окончательное разрешение доводить «кобру» до ума.

Наконец-то наших испытателей принял президент корпорации «Белл Эйркрафт Корпорэйшн» господин Лоренс Д.Белл. Принял прямо на заводе, который находился в местечке Ниагара-Фоле, пригороде Буффало. Пожав русским руки, босс грохнулся в мягкое кресло — и лапти на стол! Это надо было понимать, как особое доверие к «своим парням».

— Я разрешаю вам называть меня не мистером Бел- лом, а просто Лэрри, — работал под простака шеф «Эйркрафт Корпорэйшн».

Стало быть, и нашим следовало отступить от официоза. «Как же назваться этому Лэрри? — прикидывал Федор Павлович, — «просто Федя»? А поймет ли?»…

— Зовите меня просто Фред, — предложил он и тут же перекрестил Андрея Григорьевича: — А ты будешь Генри.

— Итак, резюме: Лэрри, Генри и Фред, — заключил Белл. — О'кэй?

— О'кэй! — радостно вставил Генри Кочетков. По-английски Андрей Григорьевич никаких слов больше не знал. Правда, спустя шесть месяцев, оставляя Америку, он несколько обогатил свой лексикон, добавив к бодрому «о'кэй» более прозаическое: «рашен пайлот»! Что означало: «Я русский летчик» — и этим, мол, все сказано, будьте здоровы…

На следующий день ведущий инженер фирмы У. Хеслер по-хозяйски провел Супруна и Кочеткова по всем помещениям испытательной станции, показал ангар, лаборатории, мастерские, летную комнату и офис для их работы. В ангаре тут и там стояли десятка два самолетов разных типов, а в углу, за брезентовой ширмой, таилось, видимо, нечто секретное. Охранял то «нечто» здоровенный негр-полицейский.

Здесь же, в ангаре, русские увидели и «королевскую кобру», которую им предстояло испытать. Вместе с Хеслером они составили программу летных испытаний: четыре ознакомительных полета, затем полеты на определение максимальной скорости на различных высотах, дальности, скороподъемности машины, полеты на штопор, стрельбу по воздушным и наземным целям. Для воздушного боя очень важно было определить радиус виражей и маневренные свойства самолета, так что решили провести и несколько воздушных боев с истребителями Р-39, Р-51 В, F-4 F и Р-38. Понятно, без стрельбы. Всего — 61 полет.

После этого мистер Белл пригласил «просто Фреда» и «просто Генри» на встречу с ведущими инженерами фирмы и представителем Пентагона майором Мило Миллером (заметим сразу, майор этот будет больше мешать в работе, чем помогать). И вот президент опять уложил свои ноги на стол, представил русских летчиков-испытателей и просил всех любить да жаловать их, а русских — чувствовать себя в Америке, как дома и «даже лучше, чем дома!»

Эту домашнюю теплоту и душевность американских нравов Фред и Генри ощутили сразу же после непринужденной встречи с шефом. Их завели в строго охраняемое помещение и там, не слишком церемонясь, сняли у каждого отпечатки пальцев.

— Хорошо, что разуваться не пришлось. Еще ведь десять пальцев на ногах осталось! — посмеялся тогда Андрей Григорьевич.

Но неприятный холодок от такой процедуры пробежал в душе, и скрыть его было не просто.

Да не только все эти полицейские приколы обескураживали Супруна и Кочеткова с первых дней работы на аэродроме Ниагара-Фолc.

— Почти все вели себя в отношении нас настороженно. Некоторые даже уклонялись от разговоров, а если вынуждены были отвечать, то пристально вглядывались в нас и бросали отрывистые односложные фразы, — вспоминал Федор Павлович начало работы с американскими коллегами.

От контакта с ними, от окружающей обстановки зависел успех дела, поэтому Супрун и Кочетков старались понять американцев.

— Скажем, они любили похлопать один другого по плечу. И мы начали это делать. Разговаривая, они громко смеялись. И мы стали громко смеяться. Большинство из них хранило как сувенир бумажный доллар. И мы завели такую игрушку. Стоило кому-то попросить наш автограф — мы охотно давали, но тут же протягивали свой денежный знак: «Пиши, парень».

Постепенно лед недоверия к русским начал таять. В разговорах наедине американцы признавались Фреду и Генри, что немало наслушались о России чудовищных историй. Один летчик-испытатель искренне признался, что был убежден, будто русские — людоеды, что у них общие жены и спят они под одним одеялом…

Пропаганда в Штатах работала неплохо.

А летчик-инженер Супрун тоже записывал в своем карманном блокнотике, что видел в Америке, что его удивляло, что обескураживало. Любил майор Супрун порядок во всем, был всегда пунктуальным и точным. Не случайно все записи его и сохранились, хотя полвека минуло. Не все, конечно, расшифруешь без автора, не все ясно, что счел важным для себя пометить Федор Павлович, однако и за скупыми строками его записей нескрываема динамика и напряжение тех давних дней.

6.4.44. Встреча с Роджерсом — не авиаспециалист. Корреспондент. Ниагарский водопад… Полициант проводил пацанов в школу. Фонограф. Разговор о евреях…

13.4.44. Первый день прекрасная погода. Занятия по вооружению М-4. Взгляды на истребительную авиацию.

15.4.44. Знакомство с заводскими инженерами и военными. Тосты за Сталина, СССР, ВВС Красной Армии. За нас.

18.4.44. Полет на самолете С-78 с мотором Уасов. Я ознакомился с местностью. Проверка Р-39.

21.4.44. Организовывали полет на Р-63 весь день. В конце дня А.Г. сделал первый полет. Все удачно.

28.4.44. Полеты на пилотаж, штопор (25,7% САХ).

29.4.44. Сегодня опять полет на штопор при 27,2% САХ. Плоский штопор. А.Г. выпрыгнул с парашютом. Молодец. Счастливо. Я очень волновался. Совещание по этому поводу.

Что за разговор был у полицианта с Фредом о евреях — кто знает. А вот запись о пушке М-4 калибра 37-мм кое-что прояснила. Дело в том, что американцы на всех серийных истребителях устанавливали пулеметы калибра 12,7 мм — за исключением Р-39, Р-63 и Р-61. Они считали, что с дальних дистанций прицельный огонь из пушки вести невозможно, а если ударить из нее с близкой дистанции — самому достанется. Поэтому Райт-Филд настаивал на снятии М-4 с «королевской кобры».

А тут еще летчик-испытатель Джон Вернер погиб — при стрельбе по наземному щиту. Потом выяснилось, что причиной катастрофы оказался отрыв лопасти винта при выводе из пикирования, и пушка М-4 была вовсе ни при чем. Но как было объяснить фирме Белл и Военному Департаменту США, что нашим истребителям для воздушного боя больше подходила именно мощная 37-миллиметровая пушка, а не трещетки-пулеметы, что и тактика боя у нас совершенно иная.

Пролетел апрель. Уже не экзотической диковинкой стал для «ращен пайлот» Ниагарский водопад, а просто пилотажной зоной — местом, где предстояло укротить «королевскую кобру». Когда Кочетков взлетал и приземлялся, Супрун непременно находился на стартовом командном пункте — руководил полетами. Радиосвязь вели по-русски. Но вскоре Андрей Григорьевич освоился и на запросы американских диспетчеров —впопад или не очень — бойко отвечал своей знаменитой фразой: «Рашен пайлот о'кэй!»

Не слишком о'кэй у русского пилота получилось в полете субботним деньком, 29 апреля. В тот раз решено было лететь без боекомплекта — как бы после боевой работы. На фронте наши воздушные бойцы, как говорится, на собственной шкуре проверили характер «кобры». Пройдет летчик сквозь зенитный огонь противника, отработает по танковой колонне или срежет в поединке «мессера» — домой возвращается с победой, ликуя, и вдруг — на тебе! — где-то на подходе, а то и прямо над аэродромом грохается вместе с «коброй» оземь…

Как выяснилось, дело было в нарушении центровки самолета. Загруженная боекомплектом, «кобра» летит да хвостом помахивает, а расстрелял боец снаряды — «кобра» срывалась в штопор. Да не простой, а плоский! Получалось, что лучше и не стрелять вовсе. Катай ту пушку по небу вместе с ее снарядами — вроде бы и делом занят. Однако Ивану такой ленд-лиз не подходил — горела Россия…

Вот и думали, и рассчитывали на земле все до мелочей летчики-испытатели Супрун и Кочетков, чтобы затем проверить машину в воздухе да исключить потери наших воздушных бойцов.

29 апреля в полете у Кочеткова сначала все шло хорошо, как по плану: машина слушалась рулей и по воле летчика выходила из штопора. Но вот Александр Григорьевич доложил, что будет выполнять три витка влево, и радиосвязь на том прекратилась… Такие мгновенья на аэродроме кажутся вечностью, от такого на глазах седели мужественные пилотяги…

— Падает самолет! — наконец услышал Супрун чье-то тревожное сообщение. Через минуту: — Летчик с парашютом. Сектор…

К месту падения «кобры» тут же двинулась вереница автомашин. А по радио (как потом выяснилось, связь держал полицейский) последовало уточнение:

— Нахожусь с летчиком. Говорит: «Рашен пайлот!»

«Кобра» шмякнулась неподалеку от Ниагарского водопада и разлетелась вдребезги…

В тот же день на аэродроме Ниагара-Фолc состоялось совещание. Андрей Григорьевич подробно докладывал о случившемся. О том, как после третьего витка штопора «кобра» перестала слушаться рулей и завертелась, как-то необычно, судорожно вскидывая нос к самому горизонту. Летчик сделал все, что мог, чтобы вывести машину из штопора, использовал даже тягу двигателя, но безуспешно. Только после двадцатого витка он принял решение покинуть неуправляемый самолет…

Что и говорить, не часто русский Иван зависал с парашютом над Ниагарским водопадом. Так что фирма «Ирвинг» отметила это событие торжественным приемом наших испытателей, на котором Андрею Григорьевичу был вручен персональный знак с его фамилией и датой — 29.4.44 г.

Как-то само собой после того прыжка потеплели отношения к двум русским американских испытателей и аэродромной обслуги. Многие подробно расспрашивали Кочеткова о случившемся, поздравляли с благополучным исходом. Уж от этой ли теплоты или по другим причинам, но в блокноте у Федора Павловича появилась такая запись: «21.5.44. День теплый. Получили сообщение, что к нам едут пять девушек из Колумбийского университета. Хотят жениться. Им рекомендовал меня Родзевич Е.В. из Нью-Йорка. Старается парень…»

Через полмесяца запись торопливая, восторженная, но по другому поводу: «Сегодня утром 2-й фронт. Какая радость!..» И рядом другие строки: «Проталкиваю с большим трудом наши вопросы». «Утром получили сообщение, что Александру Григорьевичу нужно выезжать в Вашингтон, а затем лететь в Фербенкс (Аляска). Я отделался. Нужно закончить свои задачи «московские», а не «местные».

Да, долгожданный фронт открылся. До конца войны оставалось меньше года, и, откровенно-то говоря, наши обошлись бы уже и без этих «кобр». Так что за сухой фразой — всего-то двумя словами в блокноте майора Супруна — «московские задачи» — стояло нечто более важное, чем аэродинамика своего в доску парня Лэрри. О том важном перед отлетом в Штаты наших испытателей и говорил главный инженер ВВС генерал А.К. Репин. Нет, не вывод из плоского штопора интересовал авиационного инженера, не схема трехколесного шасси и даже не 37-миллиметровая пушка — такую мы и сами уже сделали. Нечто более существенное предстояло узнать майору Супруну «под занавес» мировой войны. Речь шла о новой боевой технике — истребителях с турбореактивным двигателем…

Такой самолет, под названием «Джетпрополшен» УР-59, был построен на фирме Белл. На нем американцы установили два турбореактивных двигателя и хранили самолет под большим секретом в том самом ангаре, где работали над недоделанной «коброй» летчики-испытатели из России. Его прятали за ширмой, иногда выруливали на старт, и тогда можно было увидеть издалека непривычные формы машины.

После потепления отношений с аэродромным людом — между фамильярными похлопываниями по плечу, громким смехом и дурацким «о'кэй» — майор Супрун доподлинно установил полетные данные УР-59. Потолок реактивного самолета был 14 000 метров, максимальная скорость полета у земли около 600 километров в час, а на высоте 7000 метров — 650. Продолжительность полета — до полной выработки горючего — 1 час 20 минут.

Но двигатель… Что же все-таки представлял из себя двигатель, сработанный еще в 1937 году англичанами? Из какого металла он был, какое топливо применялось для него?.. Ведь на фирме «Локхид» — это удалось узнать — был еще более засекреченный самолет, который с турбокомпрессорным двигателем развивал скорость уже до 960 километров в час!

Случай помог «просто Фреду» получать ежедневные секретные сводки по всем экспериментальным работам, проводимым фирмой Белл, раздобыть два совершенно секретных отчета NASA по аэродинамическим исследованиям ламинарных профилей крыла, без чего о сверхзвуковых полетах и мечтать нечего было. Наконец, майор Супрун достал и совершенно секретную методику испытаний реактивных самолетов, принятую в Райт-Филде, а заодно и у англичан.

Американцы между тем балдели еще и от своей летающей «сверхкрепости» В-29. Пять авиационных фирм в Штатах гнали этот утыканный пулеметными стволами самолет. Так что в доклад о командировке в США заодно легли сведения и об этой машине — ее вооружении, полетных данных, средствах защиты. «Нам удалось видеть в самолете таблицы различных вариантов бомбовой загрузки, — напишет майор Супрун и уже более конкретно уточнит: — Запомнилось следующее: максимальная бомбовая загрузка 8700 кг, вариант загрузки: 12 бомб калибром 1600 фунтов, 2 бомбы калибром 8000 фунтов».

Что же помогло русским летчикам приобщиться, скажем так, ко всем этим, если не государственным, то военным тайнам? Да все та же жажда наживы, та не стареющая у американцев любовь, как заметил когда-то Федор Шаляпин, «только к золоту»!

…Однажды шеф фирмы Белл пригласил Супруна и Кочеткова к себе в кабинет и завел такой разговор:

— Я отправил в Россию три тысячи своих самолетов, но ничего не знаю о том, как они воюют. У меня складывается впечатление, что вы получаете мои «кобры», топите их прямо здесь, в озере Онтарио, — и концы в воду. А слышали вы что-нибудь о паблисити?..

— По-видимому, мистер Белл имеет в виду рекламу? — вопросом на вопрос ответил Федор Павлович.

И тут шеф фирмы заговорил возбужденно, глаза его оживились:

— Да вы представить себе не можете, как мне нужны те сведения! Ведь без рекламы мы пропадем!..

Вот тут-то майор Супрун, воспользовавшись моментом дружеской беседы, и ввернул шефу фирмы «просьбу трудящихся»:

— В ангаре у вас, мистер Белл, за брезентовой ширмой стоят два реактивных самолета. Не можете ли вы сделать так, чтобы нам удалось посидеть в кабине одного из них? А возможно, и слетать — Генри готов!

Мистер Белл, хотя и предлагал недавно дружбу чуть ли не до гробовой доски, на мгновенье задумался. Его электронные мозги что-то напряженно вычисляли, и вот родилось решение:

— Я постараюсь!..

Постарались и Супрун с Кочетковым. Вскоре после того разговора чуть ли не все американские газеты облетело сенсационное сообщение: «Кобры» фирмы «Белл Эйркрафт Корпорэйшн» — лучшие истребители в мире!» Был опубликован список асов, сбивших по несколько десятков гитлеровских самолетов. Среди них: Покрышкин, братья Глинки, Клубов, Трофимов, Труд, Федоров, Речкалов… Подчеркивалось, что все они воюют с немцами на «кобрах» и уж, понятно, без ума от фирмы «Белл» и т. д.

Так совпало, что именно в это время и открылся второй фронт. Американцы еще энергичней захлопали по плечам русских летчиков. А вскоре Супруну и Кочеткову была предоставлена возможность ознакомиться с секретным истребителем УР-59.

Через месяц Федор Павлович запишет в своем блокноте: «Бежать! Бежать бы домой, быстрее на родину!.. Вечером ко мне приехали девушки: Надя, Тоня и Юля. Они в своей машине. Прогулка по городу». Что и говорить, некто Родзевич старался по подбору кадров из прекрасной половины человечества. Не дремали и более компетентные органы.

В начале августа Супрун и Кочетков с двумя опломбированными чемоданами и охранной грамотой советского посольства, разрешающей беспрепятственный провоз любых чемоданов через все кордоны, покидали аэродром Ниагара-Фолc. На военно-транспортном самолете С-4 они сначала долетели до Грейт-Фолса, но там полицейские вдруг сообщили о задержке дальнейшего рейса на Фэрбенкс и любезно предложили: «Пассажирам для ночевки предоставляются места в гостинице».

— Дело пахнет керосином, — прокомментировал ситуацию Кочетков, задержался в багажном отделении и, улучив момент, нырнул под самолетные чехлы, где стояли два опломбированных чемодана.

Глубокой ночью, по всем правилам детектива, кто-то открыл дверь багажного помещения, по углам забегал тревожный лучик фонаря, и тогда Кочетков, резко отбросив в сторону самолетные чехлы, крикнул:

— Стой! Стрелять буду…

Вот это было о'кэй! Добавлять, что он, Андрей Кочетков, «рашен пайлот» — не потребовалось…

Американцы любят свой полосатый флаг, не могут сдержать пылких чувств при звуках родного гимна и с почтением относятся к электрическому стулу. Возможно, потому утром следующего дня они и предложили двум русским персональный военный самолет. На прощанье, щедро раздаривая улыбки, уже наши «союзники» пожелали Супруну и Кочеткову счастливой посадки.

В том полете, может, все и получилось бы, как говорят русские, ничего, только вот с дипломатическими-то чемоданами летели не мальчики из Гарвардского университета или нашего родимого МГИМО. Может, потому и впечатления от полета русским пассажирам показались слишком яркими и в памяти сохранились надолго. Вот что напишет потом по этому поводу Федор Павлович:

«Только стал наш самолет выруливать на старт, мы сразу же обратили внимание на то, что экипаж не умеет даже грамотно пользоваться тормозами. С удивлением переглянулись: «Вот это рулежка!» Затем с СКП поступила команда начать взлет едва ли не с центра летного поля. Взлетали совершенно безграмотно! Мы не на шутку стали волноваться — хватит ли аэродрома, успеет ли самолет оторваться в конце дорожки?.. С трудом оторвавшись, машина буквально зависла над землей и очень медленно, словно нехотя и долго раздумывая, стала набирать высоту…

После взлета опять «почему-то» оказалась неисправной система уборки шасси. Дверца кабины экипажа была открыта, и из салона было видно, что между летчиками происходит перепалка. Мы подошли к ним и увидели окровавленные руки второго пилота, который безуспешно дергал рычаг уборки и выпуска шасси. Вот здесь мы решили вмешаться и посоветовали экипажу продолжать полет в Эдмонтон с неубранными шасси. Американцы согласились с нами.

Но вскоре выяснилось, что «почему-то» отказал радиокомпас. Тогда мы посоветовали продолжать полет ниже облаков, ориентируясь визуально, и через пару часов увидели аэродром Эдмонтона.

Посадка была произведена не лучше взлета. Так что, выйдя из самолета, мы направились к генералу, командовавшему перегоночной трассой, и я подробно доложил ему о всех приключениях в полете. Генерал рассмеялся, похлопал меня по плечу и заменил экипаж…»

Да, задание наши пилоты выполнили. Американскую «кобру» укротили. Об этом, к слову, заметит в своей книге авиаконструктор Яковлев: «В последующем фирма Белл стала выпускать усовершенствованный вариант этого самолета под названием «Кингкобра», где с учетом боевой эксплуатации на советско-германском фронте большинство дефектов было устранено».

Все так. Но вот полвека никто не знал о донесении майора Супруна по поводу реактивного самолета «Джетпропалшен» УР-59 и его двигателя. Секретный самолет — не «ножки президента Буша». О той машине в Кремль никто не звонил — тревогу не били…

Передо мной три снимка, давнего американского истребителя под разными ракурсами, его подробное описание, а еще — и это, пожалуй, самое главное, — все сведения, которые удалось узнать о реактивном двигателе J-16 фирмы «Дженерал электрик».

«Из множества бесед с американскими специалистами стало известно, что Военный Департамент США уделяет огромное внимание реактивным самолетам. При этом некоторые американцы заявляют, что реактивный самолет в нынешней войне применяться не будет. Но в будущем подобные самолеты станут основными в боевых действиях авиации». (Из доклада инженер-майора Ф.П. Супруна)[4].

…Шел 1944 год. Талантливый инженер-изобретатель А.М. Люлька работал в тылу, на танковом заводе, гусеницы на Т-34 натягивал! После случайной встречи с генералом Печенко Артем Михайлович был отозван в Москву — создавалось новое конструкторское бюро по реактивным двигателям. «Беспокойство военных инженеров о развитии реактивной техники дошло, наконец, до наркомата авиационной промышленности…» — вспоминает генерал Г.А. Печенко.

Да, по мнению генерала, основной причиной отставания развития турбореактивных двигателей — а Печенко в те годы отвечал в НИИ ВВС за перспективу развития авиационных моторов — была недооценка важности этого дела руководством авиапромышленности. Проторенной дорожки старались держаться и некоторые моторные КБ. Григорий Арсентьевич обратился как-то к известному двигателисту А.А. Микулину с предложением создать в его конструкторском бюро группу, которая занималась бы разработкой турбореактивных двигателей. Микулин выслушал и ответил:

— Пусть реактивными двигателями занимается Люлька. На мой век и поршневых моторов хватит!

Печенко пытался объяснить, что КБ Люльки только создается, что в нем нет конструкторских кадров, что производственная база не укомплектована ни станками, ни рабочими. Куда там… Тогда НИИ ВВС обратился в ЦК партии, и в конце 1944-го в Кремле состоялось совещание, на котором Микулин категорически отказался менять профиль своей работы. На этот раз он сослался на профессора Б.С. Стечкина, специалиста по реактивной технике. Действительно, еще в начале 30-х годов, заведуя кафедрой авиационных двигателей в Военно-воздушной академии имени проф. Н.Е. Жуковского, Стечкин принялся готовить небольшие группы инженеров по реактивной технике, но никто не откликнулся на его призывы. А самого Стечкина вскоре осудили и упрятали за решетку.

На совещании в Кремле присутствовал Сталин. Внимательно выслушав Микулина, Иосиф Виссарионович подвел итог:

— Разработка отечественного реактивного двигателя, товарищ Микулин, будет поручена вашему КБ, как самому мощному по кадрам и производственной базе. Что касается профессора Стечкина, то мы пришлем его вашим заместителем…

Вопрос был решен без всенародного референдума. На следующий день профессор Стечкин мирно беседовал с двигателистом Микулиным.

Как же развивалась перспективная боевая техника после совещания в Кремле? Сталин, по свидетельству генерала Г.А. Печенко, обещал государственную премию тому, кто первым проведет испытания отечественного реактивного двигателя. Так сдвинулся ли воз с места? Вот что пишет об этом в своих воспоминаниях конструктор А.С. Яковлев:

«В конце войны инженерный и управленческий аппарат, техническая и серийная производственная база авиационной промышленности представляли огромную, мощную силу. В то же время работники опытного строительства и главные конструкторы располагали слабыми технико-производственными средствами, не позволявшими проводить какие-нибудь серьезные перспективные работы… Но, к большому нашему огорчению, руководство наркомата препятствовало перекачиванию ресурсов из серийного производства в опытное даже в самых минимальных размерах и твердило все одно и то же:

— Когда будет нужно, получите указание и займетесь опытными делами.

И даже перед окончанием войны мы недостаточно занимались новыми конструктивными разработками. Возникали опасения, как бы и теперь не повторились ошибки и просчеты, допущенные в прошлом, как бы бездеятельность и потеря времени в ожидании команды не привели к серьезному отставанию авиации».

Александр Сергеевич с горечью признает, что и в устной, и в письменной форме авиационные конструкторы ставили вопрос о выделении некоторых ресурсов из серийного производства для опытников, но поддержки у руководства наркомата Шахурина не находили…

Ну а те летчики, что в дни Потсдамской конференции жаловались Сталину на плохую авиационную технику, может, они преувеличили чуточку список катастроф да аварий? Может, нервы у бойцов сдали после победы-то? А может, сам Сталин и виноват, что катастрофы не прекращались и люди гибли без боя?..

Время стирает факты, события туманятся за давностью лет, но сохранилось «авиационное дело», в котором были замешаны маршал Новиков и Шахурин.

В нескольких словах суть дела выразил второй человек нашего государства Вячеслав Молотов:

«Оказывается, Шахурин договорился с Новиковым. И того, и другого посадили — и наркома, и героя этого, Новикова»…

Новиков и нарком отсидят да выйдут. Но разве дело о «летающих гробах» — без оснований, выдумка злого грузина? Тогда с чего бы тревога воздушных бойцов, прошедших огненные метели войны?

Сохранились архивные материалы, признания осужденных. Сохранились записки Новикова по тому делу, его заявление на имя Сталина от 30 апреля 1946 года.

«Помимо того, что я являюсь непосредственным виновником приема на вооружение авиационных частей недоброкачественных самолетов и моторов, выпускавшихся авиационной промышленностью, я, как командующий Военно-воздушных сил, должен был обо всем этом доложить Вам, но этого я не делал, скрывая от Вас антигосударственную практику в работе ВВС и НКАП, — пишет Новиков. — Я скрывал также от Вас безделье и разболтанность ряда ответственных работников ВВС, что многие занимались своим личным благополучием больше, чем государственным делом, что некоторые руководящие работники безответственно относились к работе. Я покрывал такого проходимца, как Жаров, который, пользуясь моей опекой, тащил направо и налево. Я сам культивировал угодничество и подхалимство в аппарате ВВС.

Все это происходило потому, что я сам попал в болото преступлений, связанных с приемом на вооружение ВВС бракованной авиационной техники…»

Или вот такое признание Новикова:

«У меня вскружилась голова, я возомнил себя большим человеком, считал, что я известен не только в СССР, но и за его пределами, и договорился до того, что в разговоре со своей бывшей женой Веледеевой, желая себя показать крупной личностью, заявлял, что меня знают Черчилль, Циен и другие».

Маршал этакую манию величия объясняет так:

«Находясь в состоянии тяжелой депрессии, доведенный до изнеможения непрерывными допросами, без сна и отдыха, я подписал составленный следователем Лихачевым протокол моего допроса с признанием моей вины во всем, в чем меня обвиняли».

Что ж, не каждый генерал Карбышев. И согласимся, что какой-то там Жаров, который к «авиационному делу» отношения явно не имел, и товарищ Веледеева, бывшая жена маршала, — все это выдумки чекистов. Но вот читаем из записок Новикова о государственной комиссии по проверке деятельности ВВС, созданной в марте 1946 года.

«В ее состав входили Маленков, Жуков, Василевский, Штеменко, Шикин, Руденко, Вершинин, Судец, — перечисляет Новиков имена людей, чей авторитет вряд ли у кого вызовет сомненья, и тут вдруг неожиданный поворот: — Причиной создания этой комиссии и ревизии ВВС послужило письмо Василия Сталина отцу о том, что ВВС принимают от промышленности самолет Як-9 с дефектами, из-за которых бьется много летчиков…» Дальше маршал просто констатирует: «Делу о приемке плохих самолетов был дан ход, принявший обычный путь объяснений, разъяснений, обещаний исправить и т.д. Но хитрый, рвущийся к власти Васька хотел выдвинуться…»

Откровенно-то говоря, так ли это предосудительно — желать выдвинуться. Вряд ли когда устареет наш армейский постулат: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом!» А Василий Сталин не в штабной канцелярии сидел — в кабине боевого истребителя и, слава Богу, летал бесстрашно, сбивал самолеты противника. Генеральское звание ему — как любому комдиву — полагалось присвоить с вступлением на эту должность — в марте 1944 года. Для сына Сталина да в окружении подхалимов — какие проблемы! Однако проходит и сорок четвертый, и последние месяцы войны в сорок пятом, а воинское звание Василию Иосифовичу не Присваивают. Дивизия полковника В.И. Сталина отмечается в приказе Верховного Главнокомандующего за овладение Берлином. Потом наступит победное ликование, а с ним «звездопад» — для кого-то заслуженный, а кое-кто — под шумок-то! — и незаслуженно звезд нахватал: — крупные — на погоны, золотые — на грудь. А что же Василий Сталин?

А Василий летал, командовал авиационным корпусом. По закону ему уже и генерал-лейтенанта надо было присваивать, а он все в полковниках ходил. Только на третий раз — после настоятельного представления к тому министра обороны Булганина — Иосиф Виссарионович разрешил присвоить его сыну давно заслуженное воинское звание.

…Опальный генерал Васильев (Никита Хрущев запретил Василию Сталину носить фамилию отца — боялся!) после тюрьмы не оставил записок, как это сделал главком Новиков. Люди из той же команды, так поразившие маршала, что он «буквально онемел и… ничего не мог членораздельно сказать в свое оправдание», допрашивали и сына Сталина. Василия обвиняли во многом, даже в том, что генерала Смушкевича арестовали якобы по его навету. В ту пору Василий только что окончил школу летчиков, генерала Смушкевича он и в глаза не видывал, и не знал никогда. В письме Президиуму ЦК КПСС из Владимировской тюрьмы он пишет по этому поводу: «О Смушкевиче, Рычагове и ВВС: если бы я и сказал что-либо отцу, то он не стал бы слушать, т. к. в то время я только начал службу в ВВС, знал мало и заслуживать внимания мое мнение о главкоме ВВС и его замах не могло».

В самом деле, 20-летний лейтенантик, радостно откручивающий «мертвые петли» на своем ястребке, что он мог сказать Сталину в то напряженное время — канун тяжелого испытания, которое надвигалось на нашу страну?..

Вот письмо летчика Сталина, освоившего едва ли не все типы отечественных истребителей, летавшего и на штурмовиках, и на бомбардировщиках, в том числе и на трофейных, и на боевых машинах наших союзников, кое в чем могло надоумить, да не только его отца.

«Мне неизвестно, какие обвинения предъявлены Новикову при снятии его с должности главкома ВВС, т. к. я был в это время в Германии, — пишет Василий Сталин все тому же Президиуму ЦК. — Но если на снятие и арест Новикова повлиял мой доклад отцу о технике нашей (Як-9 с мотором М-107) и о технике немецкой, то Новиков сам в этом виноват. Он все это знал раньше меня. Ведь доложить об этом было его обязанностью как главкома ВВС, тогда как я случайно заговорил на эти темы. Ведь было бы правильно и хорошо для Новикова, когда я рассказывал отцу о немецкой технике, если бы отец сказал: «Мы знаем это. Новиков докладывал». А получилось все наоборот. Я получился первым докладчиком о немецкой технике, а Новиков, хотел я этого или нет, умалчивателем или незнайкой. В чем же моя вина? Ведь я сказал правду, ту, которую знал о немецкой технике.

Значимость решения, принятого ЦК и правительством, о перевооружении ВВС на реактивную технику и вывозе специалистов из Германии огромна. А в том, что не Новиков оказался зачинателем этого реактивного переворота в нашей авиации, а ЦК и Совет Министров, только сам Новиков и виноват. И по штату и по осведомленности Новиков обязан был быть инициатором этого переворота и главой его по линии ВВС…»

Несколько сухих цифр по авиационной технике дивизии, которой командовал полковник В.И. Сталин.

Итак, за послевоенный год в полках дивизии было проведено 1833 ремонта авиамоторов, 112 аварийных, 4439 мелких и текущих ремонтов боевых истребителей. Перевод такой статистики на язык житейской прозы оптимизма не вызывает. Это — свыше 6000 потенциальных предпосылок к летным происшествиям, вынужденных посадок, аварий и катастроф. А в воздухе авария — не на гоночной трассе, там не притормозишь… И вынужденные посадки не всякий раз заканчиваются, как в той песне — мол, прилетел на свой аэродром «на честном слове и на одном крыле». И три воздушных бойца, которые ходили к Иосифу Виссарионовичу в дни Потсдамской конференции, надо полагать, меньше всего были озабочены песенным репертуаром.

О моторе для истребителей, упомянутом в письме Василия Сталина, Государственный Комитет Обороны вынужден был принимать специальное постановление. Вот что рассказывал В.Н. Сорокин, ведущий конструктор ОКБ главного конструктора авиационных двигателей А.А. Микулина:

— У главного конструктора В.Я. Климова при создании мотора М-107-А, предназначавшегося для новых истребителей А.С. Яковлева, встретились трудности, которые не были преодолены. Срывались установленные сроки. Тогда в помощь этому коллективу по указанию ГКО руководством наркомата авиапрома была создана комиссия в составе главных конструкторов А.А. Микулина и А.Д. Швецова, ведущих специалистов Центрального института моторостроения (ЦИАМ) В.М. Яковлева и Р.С. Киносошвили. Она должна была, выехав на место, помочь конструкторскому бюро Климова в доводке нового мотора.

Вскоре мы приехали в Уфу, чтобы совместно с Владимиром Яковлевичем Климовым разобраться, почему «не идет» их мотор…

Как выяснилось, при конструировании двигателя было значительно повышено число оборотов — до 3200 против 2600 на М-105 ПФ 2. Но при этом резко увеличились действующие динамические нагрузки. В результате главный шатун — одна из основных деталей мотора — то и дело рвался, что вызывало задержку сдачи мотора для новых истребителей.

— После обсуждения сложившейся ситуации решили тут же начать рисовать новый шатун, который, как считала комиссия, обеспечил бы надежную работу двигателя. Такой шатун буквально в течение двух дней был сконструирован. Мотор после всесторонних испытаний запустили в серийное производство…

Запустить-то запустили. Но при испытании самолета с тем мотором чуть не разбился выдающийся летчик-испытатель П.М. Стефановский. Полгода Петр Михайлович был прикован к госпитальной койке — чудом он остался жив, чудом вернулся в строй.

Самолет Як-9у с мотором ВК-107-А (как и все последующие разработки климовского КБ, мотор, о котором идет речь, стал именоваться по инициалам главного конструктора — ВК) прошел только заводские испытания как опытный образец, и первые 16 самолетов, выпущенные заводом № 61, оказались совершенно непригодными к боевой работе.

Не лучше обстояло «авиационное дело» и на заводе № 301. Туда выезжали член Военного совета ВВС генерал-полковник Шиманов и начальник Главного управления заказов ВВС генерал-лейтенант инженерно-авиационной службы Селезнев. На заводе вовсю гнали тот недоделанный «як». Военпред браковал самолеты. Он не принял уже около 100 истребителей! А генералы походили, посмотрели, распорядились продолжать приемку и укатили в Москву. В боевые полки было отправлено около 4000 «летающих гробов»…

2267 самолетов из-за конструктивных и производственных недоделок сразу же поставили на прикол. Полеты на них были запрещены. А высокое начальство за «высокие показатели» украшало себя звездами.

Спустя годы главный инженер ВВС Александр Константинович Репин признается генералу Печенко: «Когда война уже шла к концу, заказы на авиационную технику не были соответствующим образом скорректированы, аэродромы и заводы оказались завалены дорогостоящими машинами, их пришлось в конечном счете варварскими способами уничтожать…»

Что уж и говорить о тех «завалах»! К началу Львовской операции, например, 2-я воздушная армия имела более 3000 самолетов. Из них — истребителей около 1500. А немцам там хватило всего 700 машин, из них 200 истребителей.

Закончилась война. Моторов по всей Германии — тьма-тьмущая. Только вот проку от них, как от козла молока. Пахать ни на штурмовиках, ни на бомбардировщиках не станешь. А истребители… Впрочем, об истребителях уже известно: «аэродромные ходоки» ситуацию с недоделанной боевой техникой доложили самому Сталину. И 24 августа 1945 года, вскоре после Потсдамской конференции, снова был вынужден собраться Государственный Комитет Обороны и принять одно из последних своих постановлений. Оно и вошло в историю под авиационным названием — «О самолете Як-9 с мотором ВК-107-А».

Заключительная часть постановления ГКО была сформулирована просто и ясно: «За невнимательное отношение к поступающим из строевых частей ВВС сигналам о серьезных дефектах самолета Як-9 с мотором ВК-107-А и отсутствии настойчивости в требовании об устранении этих дефектов командующему ВВС Красной Армии т. Новикову объявить выговор».

Вспомним фразу Новикова в его записках — мол, делу о приемке недоделанных самолетов был дан ход, «принявший обычный путь объяснений, разъяснений, обещаний исправить и т. д.». Как легко и с каким холодком сказано: «обычный путь»… Обычен путь и на погост. Если кости летчика после катастрофы собрать удастся…

Профессор В.М. Жухрай в одной из своих исторических работ пишет, что в годы Великой Отечественной войны «Шахурин и компания протащили трижды не выдержавший государственные испытания истребитель Як-9у с мотором ВК-107-А». Но в войну был, известно, один счет. А после войны, выходит, новый открылся?.. Нет, такая арифметика, судя по всему, кого-то не устраивала. Как знать, может, и Сталина. Ведь утверждают иные, будто вся затея с бракованными боевыми машинами была устроена ради того, чтобы приписать «крамолу» и обвинить в военном заговоре маршала Жукова…

Всякое можно предположить. Одно не ясно: как Жуков, снимая с должности Новикова, выступал против Жукова?.. Ведь как указывает в своих записках Новиков, в середине марта 1946 года по проверке деятельности ВВС была создана государственная комиссия, в состав которой входил Жуков, именно так! В комиссию входили заместитель министра Вооруженных Сил СССР маршал Н.А. Булганин, секретарь ЦК ВКП(б) Г.М. Маленков, главнокомандующий сухопутными войсками и заместитель министра Вооруженных Сил СССР маршал Г.К. Жуков, начальник Генерального штаба, первый заместитель министра Вооруженных Сил СССР маршал А.М. Василевский, заместитель начальника Генерального штаба генерал армии С.М. Штеменко, начальник Главного политического управления Вооруженных Сил СССР генерал-полковник И.В. Шикин и три маршала авиации — С.И. Руденко, К.А. Вершинин и В.А. Судец.

Новиков не сомневался — Васька виноват, что из-за каких-то там недоделанных самолетов собралась столь крутая компания. Да еще «тут командующий ВВС МВО генерал Сбытов… написал пространное письмо в ЦК о недостатках в ВВС» (из записок А.А. Новикова).

Постановлением СНК СССР от 16 марта 1946 года Новиков был снят с должности командующего ВВС как не справившийся с работой, а вскоре и арестован. Тогда были арестованы и нарком авиационной промышленности А.И. Шахурин, главный инженер ВВС А.К.Репин, член Военного совета ВВС Н.С. Шиманов, начальник Главного управления заказов ВВС Н.П.Селезнев, заведующие отделами ЦК ВКП(б) А.В. Буднинов и Р.М. Григорьян. Антигосударственная практика, протаскивание на вооружение во время войны и уже в послевоенное время самолетов и моторов с большим браком и серьезными конструктивно-производственными недоделками, сокрытие всего этого от правительства — такие слова прозвучали в приговоре на Военной коллегии Верховного суда СССР.

Бывший член Военного совета ВВС Шиманов назовет цифру бракованных самолетов, списанных на войну. Их было около 5000! «Шахурин создавал видимость, что авиационная промышленность выполняет производственную программу, и получал за это награды, — скажет генерал и признает в том и свою вину: — Вместо того, чтобы доложить народному комиссару обороны, что самолеты разваливаются в воздухе, мы сидели на совещаниях и писали графики устранения дефектов на самолетах. Новиков и Репин преследовали лиц, которые сигнализировали о том, что в армию поступают негодные самолеты. Так, например, пострадал полковник Кац».

Пострадал не только начальник штаба истребительного авиационного корпуса полковник Кац. По сведениям контрразведки «СМЕРШ» с 1942 года по февраль 1946-го в частях и учебных заведениях Военно-воздушных сил по причине недоброкачественной материальной части имело место более 45000 невыходов самолетов на боевые задания, 756 аварий и… 305 катастроф!

О том, как без боя разваливались самолеты в воздухе, песен не слагали. Рифма не находилась…

Ну, а Новиков, вспоминая в своих записках командующего ВВС МВО Сбытова, подчеркнет, что в письме в ЦК генерал слишком пространно пишет о недостатках в ВВС.

Я спросил как-то Николая Александровича Сбытова о том письме, и он подтвердил, что о Новикове разговор у него со Сталиным был, что речь, действительно, шла о нашей авиационной технике, о малой эффективности ее боевой работы в годы войны. Потом генерал припомнил одно совещание, которое проводил командующий ВВС. По какому-то поводу на том совещании упомянулось имя Булганина, мол, он давал иные указания… Заметим, Булганин в то время был заместителем министра Вооруженных Сил СССР. Новиков обрезал:

— Разбирается Булганин в авиации, как свинья в апельсинах!

После совещания Сбытову позвонил Иосиф Виссарионович Сталин и спросил:

— Правда, что Новиков был пьян?

— Я не стал об этом говорить, — вспоминал тот разговор со Сталиным Николай Александрович, — а вот относительно эффективности работы нашей авиационной техники некоторые цифры назвал. Ведь на каждый боевой вылет штурмовика у нас приходилось по 300 килограммов сброшенных бомб, а у бомбардировщиков — больше 500!..

Да, бомбы улетели. Что уж их считать-то после драки. И насчет выпивки — ну, ахнул товарищ маршал стакан-другой перед тем совещанием, эка беда. Никита Хрущев, вон, тоже вспоминает: «Я хорошо знал Новикова. Он командовал ВВС Советской Армии большую часть войны и во время Сталинградской битвы приезжал к нам в штаб. У него были недостатки. Он пил, возможно, больше, чем ему следовало…»

Это так Никите казалось. Но, известное дело, одного со стакана на песню потянет, а другому — хоть бы хны! К примеру, главком ВВС Жигарев тоже употребляли-с. На чем, говорят, и погорел. После смерти Сталина снятие Жигарева с должности главкома будут приписывать тоже Василию Иосифовичу. «Это неверно! — возмутится он очередному навету. — Меня в это время в Москве не было и причины снятия Жигарева я узнал от Власика и Поскребышева. Вот что они рассказывали. Жигарев совершенно пьяный явился на вызов в ГКО к т. Сталину и был снят с работы за пьянство в боевое время».

Строго наказывал Сталин и главкомов, и наркомов, и членов Политбюро, но больше всех доставалось военным. Так ведь сказано: кого Господь любит — того и наказывает… А уж как Сталин любил армию — ни для кого не секрет. Не случайно и сыновей своих определил под красные знамена.

На четвертый день после войны истребителям дивизии, которой командовал Василий Сталин, поступила вводная. Полки дивизии стояли на аэродроме Темпельгоф, и вдруг там приземляется американский самолет. Стали экипаж расспрашивать: «Вы чего, мужики?» Американцы понесли околесицу, мол, топлива не хватило, не долететь до своих. А топлива у них хватило бы на добрый десяток колхозов — трактора в посевную заправлять. Вскоре еще два «мустанга» приземлились — и тоже под дурака работать! Этакое напоминание о жарком лете 1941-го…

Маршал Жуков запрашивает у Сталина: «В связи с тем, что за последнее время участились случаи самовольных полетов самолетов союзников над территорией, занятой нашими войсками, и городом и летчики союзников не выполняют требований идти на посадку, прошу указать, как с ними поступать». Сталин интеллигентно отвечает: «Всех иностранцев союзных нам государств, как военных, так и гражданских, самовольно проникающих в район Берлина, задерживать и возвращать обратно…»

Судя по всему, наши союзники по-прежнему рассчитывали на благородство, разум и гуманность русского народа. А что же сами? А сами — с усами! Уже в ноябре 1945 года американский генерал Д. Макартур в беседе с английским фельдмаршалом А. Бруком заявил: «Мы должны готовиться к войне и собрать по крайней мере тысячу атомных бомб в Англии и Соединенных Штатах… На Тихом океане, используя новые сверхбомбардировщики… мы должны напасть на Россию из Америки».

Ни хрена себе!..

260

Той же осенью американцы разработали и совсем веселенькую программку под названием «Чариотир». Она намечала для своих бомбардировщиков маршруты в Россию: Москва, Ленинград, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, Саратов, Казань, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Пермь, Тбилиси, Новокузнецк, Грозный, Иркутск, Ярославль… 133 атомных бомбы на 70 наиболее крупных городов Советского Союза — такой вот был замысел программы «Чариотир».

Генералы США этот своеобразный курс географии начали проходить с Хиросимы и Нагасаки. Главное, что им предстояло усвоить из тех уроков, укладывалось в простецкую формулу: «Один самолет — одна бомба — один город». И в научно-испытательном центре ВВС США в Райт-Филде вовсю уже работали восемьдесят шесть немецких и австрийских специалистов. Среди них были крупные мастера по ракетным снарядам Фау-2: Вернер фон Браун — конструктор этого снаряда, Шиллинг — создатель приборов для Фау-2, Штейнгофф — конструктор системы дистанционного управления. Все они уже испытывали свой снаряд на полигоне Уайт Сенус. А в Райт-Филде работал известный конструктор самолета «Мессершмитт-163» Липпиш. Соображали янки, какие трофеи из Германии вывозить. На черта им нужны были какие-то королевские гобелены, средневековые мадонны. Все эти рококо да барокко пусть Иван спасает! Он привык минные-то поля преодолевать — от самой Волги… А настанет час — «мировая общественность» такую волну пустит и либералы из россиян так от нее затрепещут, что без боя будут готовы сдать не только тех мадонн, но и всех своих богородиц…

Пока же союзники вовсю гнали реактивный самолет. Они использовали все — и немецких конструкторов, и опытные истребители, вывезенные из Германии, и вагоны трофейных чертежей. Одиннадцать фирм работали на эту тему! «Норт Америкен», например, спроектировала бомбардировщик с четырьмя реактивными двигателями — ХВ-45. На лето 1946 года уже было намечено окончание постройки его. ХВ-46 — тоже реактивный бомбовоз — строила фирма «Консолидейтед-Валти». ХВ-35 клепала команда из фирмы «Нортроп». Полетным вес этого самолета был внушительный — около 70 тонн!

Неплохо шло дело и на островах туманного Альбиона. В начале ноября 1945 года англичанин Вилсон маханул на «Метеоре» 976 километров в час. Это был мировой рекорд скорости. За ним пилотяга Дональдсон показал максимальную скорость полета на том же самолете — 991 километр в час. Так что в марте 1946 года сэр Черчилль закатил в Фултоне довольно крутую речь, которая вошла в послевоенную историю, как начало «холодной войны».

«В настоящее время Соединенные Штаты стоят на вершине мирового могущества… — объявил премьер-министр всему человечеству. Но тут же предостерег, мол, надо испытывать и тревогу, как бы не лишиться достигнутых позиций: — Берегитесь, может не хватить времени! Давайте не будем вести себя таким образом, чтобы события развивались самотеком…»

Что же подвигнуло Черчилля на такое заявление? Кажется, вчера только сидели со Сталиным всю ночь напролет — до самого отлета премьера из Москвы. В душевной беседе на самые разнообразные историко-философские темы Сталин только успевал открывать бутылки, и скоро на столе, как потом вспоминал Черчилль, «образовалась большая батарея превосходных вин…» Только вчера Черчилль, надо полагать, вполне искренне говорил о суровом диктаторе: «Я встаю утром и молюсь, чтобы Сталин был жив-здоров. Только Сталин может спасти мир!»

И вот мы победили. Теперь наши союзники боялись России: «как бы не лишиться достигнутых позиций»… Полгода не прошло после выступления английского премьера — в Штатах взлетел стратегический «сверхбомбардировщик» В-36. Как тогда писали в газетах, «Консолидейтед-Валти» В-36 мог нанести удар по любой цели, расположенной в любой точке земного шара…» 262

А что же Сталин? Сталин безусловно знал о технических достижениях наших вчерашних союзников, знал и о том, чего добились немцы. Не случайно сразу после войны он поручил Маленкову, который курировал авиацию, возглавить Особый комитет и определить рациональное использование результатов работы немецких авиаконструкторов. Тогда же была создана правительственная комиссия, и в августе 1945-го она уже высказала свои соображения по поводу трофейной техники, считая целесообразным изучение и освоение ее. Ведущие наркоматы страны привлекались к этому важному государственному делу, а несколько заводов обязали освоить трофейные газотурбинные двигатели и наладить их серийное производство.

Заводу № 115, где главным конструктором был тов. Яковлев, предстояло создать реактивный истребитель с использованием двигателя ЮМО-004; заводу № 155 (главный конструктор тов. Микоян) — сделать истребитель с двумя газотурбинными двигателями БМВ-003; заводу № 381 (главный конструктор тов. Лавочкин) поручили работу над реактивным самолетом-истребителем также с использованием трофейного двигателя ЮМО-004. Для руководства всеми этими работами при наркомате авиационной промышленности было создано специальное Главное управление по реактивной технике, и Сталин утвердил заключение правительственной комиссии.

…Еще пять месяцев пролетело. Уже всем было ясно, что реактивная авиация стала не только средством отражения возможного удара противника с воздуха, но пока единственным носителем ядерного оружия. А у нас незадача — как сбагрить в полки допотопные птеродактили, к тому же косые, хромые и начисто потерявшие нюх! Проще говоря, в конце 1945 года нарком Шахурин обращается к главкому Новикову с предложением принять на вооружение ВВС изготовленные заводом № 31 около 100 дефектных Як-3 с мотором ВК-107. Новиков приказал принять 40 таких машин. Надо полагать, на случай перехвата стратегического сверхбомбардировщика «Консолидейтед-Валти» с четырьмя реактивными двигателями.

Тогда группа ведущих авиационных конструкторов пишет письмо в ЦК партии о тревожном положении в области науки и опытного самолетостроения. «В декабре 1945 года это письмо послужило предметом неоднократного, подробного обсуждения в Центральном Комитете партии и правительстве, — вспоминает Александр Сергеевич Яковлев. — Здесь было решено во избежание отставания, особенно в области реактивной авиации, принять срочные меры по улучшению опытного строительства новых типов самолетов, двигателей, оборудования и оказанию широкой помощи научно-исследовательским институтам».

Короче, под занавес победного сорок пятого решением ЦК партии была создана комиссия для всесторонней проверки работы наркомата авиационной промышленности и определения перспектив дальнейшего развития отечественной авиации.

В феврале 1946 года предложения комиссии были одобрены Политбюро и утверждены Советом Министров СССР. Главное внимание в них уделялось развитию реактивной техники. Партия обязывала советских ученых заняться разработкой теоретических проблем в области аэродинамики, теории реактивного двигателя, конструкции самолета. Была поставлена и конкретная задача — создать и внедрить в серийное производство истребители со скоростью 850–950 километров в час, бомбардировщики со скоростью 800 километров в час, а также экспериментальные боевые машины для осуществления полетов на сверхзвуковой скорости.

По свидетельству генерала Печенко, большим подспорьем в работе наших двигателистов стали трофейные реактивные двигатели ЮМО-004 и БМВ-003. Немцы уже освоили их и проверили в боевых условиях. У нас эти двигатели пойдут под марками РД-Ю и РД-20. В то же время для выхода на передовые рубежи реактивного двигателестроения был использован еще один путь — закупка и освоение лучших зарубежных конструкций.

Со слов Александра Сергеевича Яковлева в начале апреля 1946 года его и уже нового министра авиационной промышленности Михаила Васильевича Хруничева вызвали к Сталину на совещание, посвященное перспективам развития нашей авиации. «Мы с Хруничевым доложили о том, что главное для нас — это быстрейшее создание собственного реактивного двигателя, — пишет конструктор и передает реакцию Сталина на их предложение о закупке у англичан двигателей «Дервент» и «Нин»: — Сталин очень удивился такому, как он считал, наивному предложению: «Какой же дурак станет продавать свои секреты!..»

Но Яковлев разъяснил, что те двигатели уже не секретны, что они широко рекламируются в печати и лицензии на их производство проданы ряду стран.

Вскоре наши специалисты закупили в Англии около 60 реактивных двигателей, а затем создали и свои — РД-45 и РД-500.

— Для проведения госиспытаний была назначена правительственная комиссия, — вспоминает генерал Печенко. — Ее председателем определили меня, а членами были заместитель министра авиационной промышленности по моторам В.П. Баландин, генеральный конструктор В.Я. Климов, главный инженер завода А.А. Куинджи и другие. При испытании двух моторов РД-45 оборвались лопатки — в одном на 56-м часу работы, в другом — на 90-м. В то же время параллельно испытывавшийся английский прототип «Нин» проработал срок — 170 часов — нормально…

Аналогичное положение было и при испытании двигателя РД-500. Комиссия вынуждена была доложить о срыве сроков испытания двигателей правительству, и вскоре по этому поводу собрались в Кремле. Туда были приглашены министр авиационной промышленности М.В. Хруничев, министр металлургической промышленности И.Ф. Тевосян, генеральный конструктор В.Я. Климов, главный инженер завода А.А. Куинджи. Как председатель комиссии по испытаниям, был там и генерал Г.А. Леченко. Заседание вел В.М. Молотов. Присутствовал И.В. Сталин.

— Слово сразу было предоставлено мне, — до деталей запомнил то совещание Григорий Арсентьевич. — Я рассказал о результатах проведения испытаний, об обрыве лопаток, о нормальной работе английского прототипа. Климов, говоривший вслед за мной, объяснил неудачи с мотором плохим качеством стали, поставлявшейся металлургической промышленностью для лопаток турбины. Министр металлургии Тевосян, конечно, пообещал принять радикальные меры для повышения качества стали.

Подытоживая короткое совещание, Сталин негромко, но внушительно сказал:

— Сталь для лопаток турбины должна быть получена в короткий срок, иначе вам, товарищ Тевосян, не поздоровится. Это же относится и к Хруничеву…

«Не поздоровится…» Что означали такие слова, сказанные Сталиным, все знали.

— Мы вышли из кабинета, где проводилось совещание, с настроением далеко не радужным, — передает обстановку тех дней генерал Печенко. — Сразу же собрались в кабинете Тевосяна, долга обсуждали, как улучшить качество стали для лопаток, очищать сталь от серы и водорода. Решили в помощь металлургам привлечь форсилавщиков.

Григорий Арсентьевич помнил, как напряженно работали над этой непростой проблемой — очисткой стали от вредных примесей. Наконец, нашли решение, и обрыв лопаток реактивных турбин прекратился. Двигатель РД-45 успешно выдержал все испытания. Его установили на истребитель МиГ-15, затем на фронтовой бомбардировщик Ил-28.

Тем временем шла работа и над нашими отечественными двигателями. В 1946-м они еще проходили доводочные заводские испытания, а через год двигатель ТР-1 конструкции А.М.Люльки успешно прошел и государственные испытания. Тогда Сталин лично поздравил конструктора с успехом. Его удостоили Государственной премии, наградили боевым орденом, вручили автомобиль. Сталин радовался этому достижению, казалось, больше всех…

Шутка ли — в мирное время три «боевика» заслужить! Так вот у нас, в Черниговском военном авиационном училище летчиков-истребителей, начальником «огня и дыма», то есть заместителем командира полка по огневой и тактической подготовке, был летчик 1-го класса майор И.И. Клюкин. Перед выпуском я слетал с ним в зону и страшно гордился тем событием — сам Клюкин мой пилотаж проверял!

А на выпускном вечере мы, зеленые лейтенантики, поддали как полагается, я тогда отважился — подошел к Ивану Ивановичу и принялся расспрашивать, за что же у него те три ордена. Одна из наград оказалась за пролет 1 мая 1947 года на реактивных истребителях над Красной площадью. Тогда боевые машины вели три летчика — И. Полунин, И. Клюкин и И. Кошель.

Кое-кому, наверное, покажется странным такое внимание правительства к полетам, на первый взгляд, довольно немудрящим. Но вот как описывает праздничный пролет реактивных машин над Тушинским аэродромом авиаконструктор А.С. Яковлев: «Праздник начался. Загремели торжественные звуки гимна, и одновременно на малой высоте перед трибуной проплыли самолеты Як-12 с развернутыми знаменами союзных республик.

Орудийный салют совпал с появлением в воздухе большой группы летчиков-спортсменов на учебно-спортивных «яках». Затем номер за номером проходил групповой и индивидуальный показ летного мастерства воздушных спортсменов: юношей, девушек и военных летчиков. А мы с Микояном уже ничего не замечали, ничто нас не интересовало: мы ждали появления своих реактивных первенцев.

Наконец заветное мгновенье! Небо над летным полем очистилось от последних самолетов, и диктор объявил: к аэродрому приближается реактивный самолет конструкции Яковлева. В этот момент к границе аэродрома на небольшой высоте быстро приближалась черная точка. Еще мгновение — и я узнаю знакомые очертания. Перед самыми трибунами с шелестящим свистом, присущим реактивным самолетам, Иванов проносится на Як-15. Еще несколько секунд — и так же проходит МиГ-9.

Аэродром гремит овациями, люди бросают вверх шляпы, всеобщее ликование и восторг! Великое, ни с чем не сравнимое, подлинное, глубокое счастье переполняет все мое существо! К слезам, застилающим глаза от напряженного вглядывания в даль, прибавляются слезы радостного волнения. Нас с Артемом обступают десятки людей, знакомых и незнакомых, поздравляют, обнимают, целуют. А у нас ноги подкашиваются от пережитых волнений…»

Не знаю, доступен ли подобный восторг нынешнему деловому читателю. Коммерсанты, брокеры-рокеры, мэры-пэры, биржевики и профессиональные проститутки… Устремленные к новым заветным — коммерческим! — рубежам, поймут ли они то состояние души, которое выше суеты вокруг американского доллара! Выше хотя бы потому, что полет человека — сродни поэзии. А первый полет — это как первый вальс, первый снег, первая любовь. Такое не покупается!

Ну а если подойти по-деловому — ко всем этим радостям, огорчениям, падениям да взлетам, то была оценка и взгляд специалистов, давно прошедших ликбез «золотой лихорадки» и умеющих ловко считать не только десятичные дроби. Те специалисты поначалу недооценили Ивана.

«Западные деятели считали, — пишет авиаконструктор А.С. Яковлев, — что «можно было опасаться только армии русских, но не их отсталых Военно-воздушных сил». Видно, в том смысле, что русских много и всех не перебить! Но вот сошлись наши и американцы в небе Кореи…

25 июля 1950 года южнокорейские войска напали на северян. Совет безопасности ООН вынес резолюцию — применить санкции против КНДР. Что это за «санкции» — известно. Тяжелые американские бомбардировщики тут же начали «миротворческие» бомбардировки Северной Кореи. Напалма, понятно, не жалели — вся страна горела, окуталась густым дымом. И вдруг разрекламированная на весь белый свет «сверхкрепость» В-29 едва не замерла в полете, чуть не поперхнулась! Это в небе Кореи ее, утыканную со всех сторон пушками, атаковал истребитель русских — МиГ-15.

«Быстрота, с которой русские запустили МиГ-15 в серийное производство, была поистине невероятной, но еще более удивительным является то, что на земле никто правильно не оценил этот факт», — признал потом Ричард Стокуэлл, автор книги «Воздушная мощь».

В ноябре 1950-го советские «миги» и американские истребители провели первый воздушный бой. В районе реки Яла на большой высоте «миги» сбили несколько Р-80 («Шутинг стар»). Начальник штаба ВВС США генерал Ванденберг запричитал: «Вследствие большого количества истребителей МиГ-15 господству Организации Объединенных Наций в Корее угрожает серьезная опасность». Еще бы, главой-то российского государства был Сталин…

Американцы срочно выпускают реактивный истребитель F-36 «Сейбр». Наши летчики знали некоторые преимущества этого самолета, например, на горизонтальных маневрах. Но чтобы сбить один МиГ-15, как подсчитал журнал «Флаинг ревю», шести пулеметам «Сейбра» требовалось израсходовать 1024 патрона! Так что главный бой наши «миги» выиграли — американцы утратили превосходство в воздухе и в течение двух лет позиционной войны, по приблизительным подсчетам, потеряли около 3200 самолетов.

Не знаю, был ли от той арифметики прок идеям пролетарского интернационализма или не был, но для боевого счета те цифры, на мой взгляд, вполне рентабельны. И выходит, что не напрасно, интересуясь, как продвигается работа над новым истребителем, почти каждый день звонил на завод Иосиф Сталин.