Хроники Ники

Ноябрь 2001 г. — Травмирующие факторы, пиццы с орлами и Богиня Настя

Она ходила голой на лестницу,

Ходила голой на улицу.

Она хотела даже повеситься,

Но институт, экзамены, сессия.

Она жуёт свой Орбит без сахара

И вспоминает тех, о ком плакала.

Она жуёт свой Орбит без сахара

И ненавидит тех, о ком плакала.

(с) Сплин — «Орбит без сахара»

В понедельник утром я пришла на пару по БЖД, ненавидя все и вся. Я проклинала каждый миг своей проклятой жизни, Настю с ее Ильей и «Саббатом», Д. с его бывшей любовью, Катьку с ее вечным оптимизмом и чрезмерной общительностью, Колю с его квартирой, Макса с его дикой страстью и себя со своей слабостью и идиотской влюбчивостью во все, что не приколочено.

За секунду до звонка я зашла в аудиторию, пробралась на свое место и огляделась. Полгруппы. Как обычно, никто ничего не выучил, все решили проспать. Ольги и Сани не было.

«Слабаки, — подумала я, — не выучили источники опасности и решили затаиться…Ладно, ладно…»

И тут мне на стол прилетела записка. Просчитав траекторию полета, я поняла от кого она. Это был Иван. Он пришел на первую пару. Вообще это было не похоже на него. Выглядел он не лучшим образом. Усталое лицо, щетина, волосы по бокам стояли пучками, делая его похожим на старого филина. При этом он улыбался счастливой и нежной улыбкой. Хищно набросившись на записку, я раскрыла ее и прочитала: «Здравствуй, мое солнышко! Я очень соскучился!».

Пользуясь тем, что звонок уже был, а медичка еще не пришла, я похлопала ладонью по стулу рядом с собой и шепотом закричала Ивану: «Иди сюда!»

Он легко вскочил, обежал разделяющие нас два ряда парт, рухнул на стул рядом со мной, и я почувствовала исходящий от него аромат какого-то нового шикарного и наверняка дорогого парфюма. С «Долларом» было покончено раз и навсегда. А еще через секунду вошла медичка, и все завозились с конспектами и книгами.

— Ты что с похмелья? — нацарапала я на тетрадном листке.

— Хуже. Прямо с дежурства, — ответил Иван, — Как выходные прошли?

— Не спрашивай. Мне стыдно.

— Что опять натворила? Убила кого-нибудь?

— Да. Себя.

— Расскажи?

— Не могу, ты меня презирать будешь.

— Не буду. Я все тебе прощу, ты же знаешь. Исповедайся, тебе легче станет.

— Я полюбила другого.

— Я это знал. Дальше.

— Нет. Другого другого. Того кого нельзя.

— Того тоже нельзя было. То есть с Д. у тебя все? И кого ты полюбила?

— Вань, я падшая женщина.

В этот момент краем глаза я вдруг заметила, что медичка стоит совсем рядом и с любопытством глядит в наш листок, который мы с Иваном то и дело передавали друг другу, карябая наш жалкий диалог.

— Итак, травмирующие факторы… Кто продолжит? — зычно проговорила медичка.

В аудитории стояла гробовая тишина. Никто не любил и особо не понимал этот скучный предмет — безопасность жизнедеятельности, представляющий собой дикую смесь судебной медицины, физики и природоведения. Медичка же, была хоть и не особо вредной преподавательницей, зато до ужаса нудной.

— Ну, какие же? — не сдавалась она, — Падение? Травмирующий фактор? Может быть, Новиков нам расскажет про падения? — она уставилась на Ивана поверх очков.

— Вам про какие, Татьяна Юрьевна, физические или моральные? — проговорил Иван.

По аудитории прошел легкий смешок. А у меня запылали щеки.

Медичка закатила глаза, и, отойдя от нашего стола, вернулась к доске.

— Пишем… идентификаторы травмирующих и вредных факторов…. Новиков, Мухина, пишем!

И мы продолжили писать.

Иван: Ты мне расскажешь, что случилось?

Я: В субботу мы были в «Саббате». Д. снова не было. Потом нас оттуда увезли Маус и Коля. Потом мы тусили и ночевали у Коли.

Иван: Так кого ты полюбила, Колю?

Я: Ха, если бы это был Коля, я бы уже сегодня шла под венец. Он такой милый правильный мальчик. Не бабник, скромный, добрый.

Иван: Ну и что же тебя остановило?

Я: Перестань. Это не Коля, это Маус… Я не знаю… Я умру короче, все Ванечка, прощай…

Иван: У вас с ним что-то было и теперь ты боишься, что Д. узнает? Или благодаря Маусу, ты разлюбила Д. и полюбила Мауса? И как теперь его следует называть — «М.»?

Я: Ванечка, я так несчастна. Я такая дура. Проклятые мужики. Ненавижу всех.

Иван: Прекрати немедленно. Не жалей себя. Тебе плохо, пока тебе себя жалко. Все хорошо, я тебя люблю!

Я: Да, все хорошо. Просто превосходно!

После БЖД была физ-ра на улице, где по гениальной задумке физрука нужно было до посинения бегать туда и обратно по промозглому скверику, пока наш старик прикладывался к фляжке с коньяком, думая, что тупые студенты ничего не подозревают.

Зато мы с Иваном наконец-то смогли спокойно поговорить. Пробежав положенные пятьсот метров, мы скрылись за бетонной оградой и закурили. Я рассказала обо всем что было, и о том, что чувствую.

— Я не знаю, что у меня с Д. и было ли вообще что-то или я сама себе все выдумала. Впервые в жизни на меня обратил внимания классный взрослый мужчина, и я решила, что он моя судьба. Я вот прямо знала, что он будет моим мужем, у нас будут дети. Но оказалось, не я одна так думаю. Знаешь сколько девиц возле него вьется… Даже его бывшая, хоть и встречается давно с другим, все равно постоянно мелькает на горизонте.

Еще бы, звезда, «Монстр Металла», блин! А ведь он пока не начал играть и выступать был вообще простым стеснительным парнем. Это мне Илья и Димон рассказали. И я как дура, повелась на красоту эту, все надеялась, может быть, я действительно ему нужна? — говорила я, а в голосе звучали слезы.

— А что Маус? — спросил Иван.

— А Маус вообще не человек. Он как шторм, как лавина, стихия, короче говоря. Полтора года назад я впервые увидела его и влюбилась. Представляешь, в автобусе, увидела и все! В него просто нельзя было не влюбиться, как нельзя не любить море или солнце. Я знаю, с ним вообще ничего никогда не может быть, он летает выше всех. И я удивлена, что почему-то ему нравлюсь. Понимаешь, не Настя, а я. Но это все не то. Он ведь это явно не в серьез. У него наверняка десятки, таких как я! Я в тупике, Вань, в полнейшем, — рассказала я.

— Мне кажется, я понимаю, о чем ты говоришь, — сказал Иван, закуривая новую сигарету, — понимаю, почему у тебя с ними не клеится. Ты для них, как бы это помягче сказать, ты слишком простая, легкая добыча. Ну, знаешь, пришел, увидел, победил. Ты слишком легко… достаешься. Им. Так нельзя! У меня так с моей Качалкой.

— Перестань ее так называть! Все-таки ты с ней, она с тобой, вы — пара, она любит тебя, ты ее, — твердила я, не особо вникая в его слова.

— А ты, шторм — лавина, летаешь среди своих Дэнов и Маусов… — с какой-то злобой вдруг сказал Иван.

— Если ты продолжишь, я тебя ударю, — предупредила я, когда до меня, наконец, дошло, куда он клонит.

— Извини, просто я хочу, чтобы ты поняла…

— Нет, они и тут уединились, сладкая парочка! — вдруг услышали мы возле себя голос медички, идущей со стороны колледжа.

— До свидания, Татьяна Юрьевна! — почтенно сказал ей Иван,

и когда она прошла мимо, тихо, но жестко повторил: «Чтобы ты поняла».

Чтобы как-то отвлечься от мыслей о своем моральном падении и безответного чувства привязанности к неизвестно кому, я по примеру Насти начала рисовать.

Каждый день я приходила с учебы, включала какую-нибудь тяжелую и грустную музыку, надевала наушники и уходила в мир акварельных грез, основной темой которых были рыжеволосые красавицы и прекрасные широкоплечие принцы с серьгой в ухе.

Одна картинка получилась особенно удачной. Хотя, как раз на ней не было никаких принцев. На картине я изобразила розово-оранжевое закатное небо над ровной морской гладью, а в небе двух исполинских птиц, похожих на орлов, парящих друг против друга. Верхом на птицах сидели прекрасные амазонки, одна светловолосая, а вторая с иссиня-черными волосами. У обеих в руках были огромные мечи, и каждая была готова нанести сокрушительный удар по сопернице. На фоне легких синих волн я вывела надпись белой гуашью, так словно она сама по себе сложилась из морской пены — «The Duel». <2>

— Это — ты, против Бультерьерши! — авторитетно заявила Оля, когда я показала ей картину.

— Я же не блондинка, — возразила я, — и потом Бультерьерша не так стройна и длиннонога, как моя амазонка.

— Не важно, что-то же натолкнуло тебя на идею этой картины, — настаивала Оля, — вероятно подсознательное желание ее свергнуть.

— В таком случае, я подарю ее Ивану, — сказала я, — он как раз квартиру снял и пригласил меня посмотреть, когда все обустроит, вот и подарок будет на новоселье.

— А Бультерьерша там будет? — спросила Оля.

— Нет, он сказал что, что еще слишком рано им жить вместе — ответила я.

— Все никак не наиграешься, да? — строго спросила Оля, — Либо решись и встречайся с ним легально, либо перестань дразнить парня, это может плохо кончится. Мало ли, что у него на уме. И вообще пора разобраться в себе, и вынести урок из всего, что происходит.

— Оля, мы просто друзья! — сказала я, четко проговаривая каждое слово.

— В таком случае, мы с Кащем тоже придем к Ване, на эти дружеские посиделки, — предупредила Оля.

— Как прикажете, полиция нравов, — согласилась я.

Позже мы купили для моей картины подходящую рамку, и она стала смотреться по-настоящему круто.

Через несколько дней Иван заявил, что он готов продемонстрировать нам свою берлогу, и приглашает меня, Олю и Саню на пиццу и красное вино.

Когда я пришла, Оли и Каща еще не было, полиция нравов задерживалась.

Я подарила Ивану картину, и он пришел в восторг.

— Ты знаешь, мне еще никогда в жизни не дарили картины, тем более нарисованные своими руками! — сказал он, рассматривая мое произведение.

— Однажды, когда я вырасту и прославлюсь, к тебе придут мои фанаты. Они предложат тебе за эту картину чудовищную сумму, — сказала я.

— Тогда я возведу три тысячи сто восемьдесят восемь в шесть тысяч пятьсот девяносто третью степень, извлеку из этого квадратный корень, прибавлю тысячу сто пятьсот миллионов и докажу им, что я уже имею чудовищную сумму, и больше мне ничего не надо! — нежно глядя на меня, сказал Иван.

Потом мы прошли в маленькую комнатушку, которая была соединена с кухней, и сели на диван возле журнального столика, где все было готово для небольшого студенческого пира: гора нарезанной кусками пиццы, пакет сока, две бутылки вина и четыре разнокалиберных стакана.

— Тебе чего налить? Вина, сока? — по-хозяйски засуетился Иван, — А хочешь Бейлис? Пробовала когда-нибудь? Это кофейно — сливочный ликер, очень вкусный. Мне знакомый парень подогнал из дьюти-фри.

— Давай ликер, — сказала я, — и сок, и пиццу, все давай, я голодная после пар и библиотеки. Ты кстати чего сегодня опять прогулял? Экономичка про тебя спрашивала.

— Сначала проспал, потом надо было на работу уже, — сказал Иван, — вообще ничего не успеваю, придется, наверное, мне на заочку переводиться.

— С ума сошел? Если переведешься, закончишь не раньше лета. А здесь нам три месяца всего учиться осталось, потом только практика да госы, и кто мне тогда письма будет писать? — воскликнула я.

— А тебе оно надо? — вдруг серьезно спросил Иван.

Я молчала, а он пытливо, не моргая, смотрел мне в глаза. Я поняла, что должна сказать что-то, чтобы как-то разрядить обстановку.

— Все лучше, чем конспектировать этот бред по менеджменту, да и вообще, привыкла я к тебе, — постаралась я сказать, как можно беззаботнее.

— Я не могу так больше, — вдруг тихо сказал Иван, — к черту все, как же я устал от этого.

Он встал с дивана и подошел к окну, за которым уже начинались сумерки, и красиво падали крупные хлопья снега, напоминая, что уже совсем скоро начнется веселая предновогодняя суета.

Я тоже встала и подошла к Ивану. Он порывисто обнял меня и прижал к себе. Я почувствовала, какие у него горячие руки, и как сильно бьется его сердце.

- Знаешь, я все еще люблю тебя. Но если ты не будешь со мной, я больше не стану притворяться твоим другом, я не хочу ничего знать про твои дела и твои страдания, про «Монстров» и Д. и всяких маусов, и прочих волосатых козлов. И я больше ничего тебе не напишу. То, что у нас было в прошлом году, я не могу просто так забыть. Ты в моих мыслях каждый день, но я этого больше не хочу, — тихо и быстро проговорил Иван мне на ухо.

От его слов мне стало не по себе. Вот так он взял и в нескольких словах выложил все, что было у него на душе. И так резко, открыто, прямолинейно. Сказал, что любит, но не будет со мной. Я пыталась осознать и принять смысл сказанного, но ощущала только холод, идущий от окна, медленный снегопад за стеклом, дыхание Ивана и свое смятение. Мне было ужасно.

Ужасно от того, что мне все равно!

Я нерешительно погладила его по спине, чувствуя, как он напрягся под касанием моей ладони. Я поняла, что он ждет ответа, хотя и знает, каким он будет, скорее всего.

Только сейчас я вдруг поняла, что все могло быть иначе, если бы он сказал мне, что не поедет домой на летние каникулы. Мы, возможно, иначе провели бы это лето, не было бы ни Бультерьерши, ни поездок на дачу к Насте, ни встречи с Д., ни походов в «Арт-Кафе», ни моих страданий.

Если бы он пришел ко мне тогда, и сказал бы эти слова тогда, до того, как начались все мои приключения, у нас, может быть, и получилось бы что-то красивее и лучше этой сомнительной истории. И я бы сдалась и никуда не делась бы от него, мы стали бы парой, у нас могла быть любовь.

Теперь же это стало просто невозможно. Он решился слишком поздно. На секунду заколебавшись, я попыталась представить, что будет, если я сейчас вдруг поцелую его, и скажу что люблю. Но не смогла, потому что теперь я не чувствовала так, и не хотела, чтобы было так.

Я отстранилась от него, и тихо произнесла: «Хорошо, не пиши. Я тоже не буду больше».

Запиликал дверной звонок, это пришли Оля и Кащ.

Хитроумная Оля все рассчитала, они опоздали ровно настолько, чтобы мы успели объясниться наедине, но не успели сделать друг другу еще больнее.

Уже вчетвером мы съели пиццу, выпили вино, поболтали про учебу и работу, про приближающиеся экзамены и новый год. Потом чинно попрощались и ушли.

Но я пошла не домой, а к Насте. Увидев ее на пороге, я упала в ее объятия и разрыдалась.

— Ник, ты чего, что случилось, зайка моя, ну что такое? — Настя растерянно обнимала меня и гладила по голове.

— Иван меня бросил, — сквозь слезы подвывая, сказала я.

— Это тот парень из вашей группы? С которым у вас любовь по переписке? И ты из-за этого так ревешь? — спросила Настя.

— Нееет…не из-за этого…

— А из-за чего тогда?

— Насть, у меня задержка на пять дней…

Кое-что об Анастасии Мельниковой: она — мой ангел-хранитель. Это удивительная, уникальная по своей природе девушка, невероятно красивая, изнеженная, избалованная донельзя, но при этом добрая, справедливая и мудрая, как и подобает настоящей принцессе. Я очень люблю приходить к ней в гости и болтать с ней, наблюдая, как медленно и изящно она разливает чай и готовит бутерброды. Или, как она небольшим старинным, наверное, еще прабабушкиным, гребешком тщательно прочесывает свои густые пшеничные волосы, а потом заплетает их в гладкую косу толщиной с руку.

Она все делает спокойно, рассудительно, без лишней суеты, в каждом ее движении величие и какая-то легкая истома, грация и сексуальность пантеры.

Когда я сказала ей о своих опасениях по поводу возможной беременности от Мауса, Настя была великолепна. Она заботливо усадила меня на кухне, для верности заперев дверь, и строго сказала:

— Нам нужен чай. И шоколад. И сигареты. Тебе в «унитазную»?

Я, все еще всхлипывая, кивнула.

«Унитазной» я называла свою любимую кружку из запасов Настиной мамы, керамическую, светло-голубую, почти овальную в сечении и с широкими слегка загнутыми бортиками, благодаря которым из этой кружки очень удобно пить горячий чай, не обжигаясь. Кружка отдаленно напоминала миниатюрный унитаз, и я все время выпрашивала у Насти, чтобы она подарила мне это сокровище, но она не соглашалась.

Настя поставила передо мной чай, развернула шоколадку с орехами и изюмом, села у окна с открытой форточкой, и, закурив, заставила меня в подробностях рассказать, почему я опасаюсь, что могла залететь.

— Можно говорить и курить открыто, у меня все на работе, — подбодрила она, и я сбивчиво все объяснила.

Выслушав меня, Настя сказала:

— Пять дней — это пока не страшно, возможно просто небольшой сбой, от нервов или от погоды. У меня есть тест, я тебе сейчас дам, утром сделаешь.

— Я не доживу до утра, я и так хожу, все эти дни на нервах, дрожу в ужасе и панике, можно я сейчас сделаю? — спросила я.

— Лучше все — таки утром. В прочем, можно и сейчас, пошли, — ответила Настя, и проводила меня в ванную, снабдив необходимыми рекомендациями.

Через десять минут мне стало гораздо легче. Тест был отрицательный, я мысленно благодарила все небесные силы, а вслух восхваляла Настю:

— Какое счастье, что у меня есть ты!

— А у меня есть мои запасы! — продолжила Настя.

— Ты — моя богиня! — восторженно сказала я.

— Но ты тогда так и не рассказала всех подробностей, — упрекнула Настя, — скажи, Маус как в постели?

В мыслях у меня вновь пролетели все невероятные моменты, которые я пережила в ту ночь, и я молчала, чувствуя, как вспыхнули от щеки прилившей крови.

— Ой, да ладно, расскажи, — допытывалась Настя, истолковав мое молчание, как смущение.

— Настя, — сказала я, — взвешивая каждое слово, — с ним я поняла, почему люди этим занимаются.

— Да, ну! — оживилась Настя, — А что он делал и как? — она многозначительно вытаращила глаза, предвкушая интересный рассказ.

— Он все делал волшебно! Просто ошеломительная страсть. Как я не знаю что! Он — бог любви и секса! Я пропала! — воскликнула я.

— Что, лучше чем Д.? — уточнила Настя.

— Не знаю, как описать, — продолжила я, — с Д. все было как-то иначе, легко, спокойно, просто. А тут, настоящий взрыв, понимаешь?

— Химия! — авторитетно заявила Настя, — У меня так с Ильей. Ни с кем больше! С другими, тоже не плохо, но без этой эйфории. Да, хорошо, да, приятно, но нет чего-то такого острого, звериного, первобытного что — ли, когда горишь внутри от одной только мысли о нем.

— Точно! Но почему так? Ведь, как это ни ужасно, в душе я еще не забыла Д., — возразила я.

— Потому, что умом ты понимаешь, и понимаешь, кстати, совершенно правильно, что Маус, это не серьезно. Ты же видишь, какой он, как вольный ветер… Мой совет — забудь, а лучше — храни в мыслях, как классный трофей. Считай, что повезло. Может еще повезет, когда-нибудь. Но, не надо из-за этого впадать в депрессию, не вздумай влюбляться и гоняться за ним. Будь гордой. И на будущее запомни кое-что крайне важное, у тебя всегда должны быть с собой презервативы. У меня вот они всегда в сумке, в следующий раз проси если что. Не жди, что мужик озадачится этим сам, настаивай, и без резинки ни-ни! Поняла?

— Но, как же я буду настаивать, мне как-то неловко об этом вообще говорить, — засомневалась я.

— Лучше неловко говорить, чем потом аборты делать или лечиться от всякого нехорошего! — назидательным тоном изрекла Настя.

— Как страшно жить, — пробормотала я и вздохнула.

Конечно, она была права, я и сама все понимала, надо быть осторожнее, надо перестать бросаться в объятия мужчин, как в омут, успокоиться и полностью пересмотреть свое поведение и эти непонятные влюбленности. А то вот до чего я уже докатилась, делаю тест на беременность, после совершенно безрассудного грехопадения. Лучше вообще быть одной и не с кем не спать, пока не станет ясно, что это настоящая любовь и серьезные отношения.

— Слушай, что-то мне есть захотелось, после всех этих волнений, — вдруг сказала Настя, — хочешь котлету с пюре?

И, не дожидаясь ответа, она сходила в комнату и вернулась с кастрюлей обмотанной полотенцем, которую Настина мама, уходя на работу на сутки, всегда оставляла в кровати под подушками и одеялами — чтобы еда не остыла, и принцессе не пришлось возиться с плитой и сковородой.

Я смотрела, как моя чудесная подруга, пританцовывая, раскладывает на тарелки вкусное горячее пюре и ароматные маленькие котлетки, заботливо приготовленные для изнеженной феи, и чувствовала, как моя душа постепенно успокаивается.