Худяков

ГЛАВА СЕДЬМАЯ А В ЭТО ВРЕМЯ В МОСКВЕ…

Осенью 1863 года несколько студентов и вольнослушателей Московского университета, бывших воспитанников пензенской гимназии и дворянского института, основали в Москве тайный землевольческий кружок. Это происходило как раз в то самое время, когда революционное движение под знаменем «Земли и воли» все больше замирало, идя к полному спаду, а в Москве прокатилась широкая волна арестов, обезглавившая местный центр тайного общества. Был схвачен и один из организаторов нового кружка, В. С. Карачаров. Но кружок уцелел и, постепенно разрастаясь, превращался в сравнительно обширную по тем временам тайную организацию. В литературе он получил название Ишутинского кружка. Иногда его именуют и Каракозовским.

Основателями кружка были очень молодые люди, почти юноши. Старшему — Н. А. Ишутину, разночинцу и бедняку, едва исполнилось двадцать три года; младший — П. Д. Ермолов, богатый помещик, унаследовавший крупное имение, — не достиг и восемнадцати лет, был по законам Российской империи несовершеннолетним.

«Цель наших действий, — показывал Ермолов на следствии, — была посредством революции уничтожить частную земельную собственность, водворив вместо нее общее пользование землей»^{133}. Ишутинцы были социалистами и в пропаганде социалистических идей стремились следовать программе Чернышевского, изложенной в романе «Что делать?». Их просветительская деятельность была лишь продолжением того, что делалось в годы общественного подъема.

Однако революцию они представляли себе уже иначе, чем их недавние предшественники, которым она виделась как крестьянское восстание, идущее из толщи народных масс, поддерживаемое и направляемое революционерами из «образованных классов». Неоправдавшиеся надежды на крестьянскую революцию, казавшуюся столь близкой и неизбежной, порождали разъедающие и горестные сомнения — да способен ли темный, забитый мужик сам, по собственному почину, подняться против своих угнетателей? Да знает ли он, что его враг не только помещик и местный исправник, но прежде всего царь со своими чиновниками? И не следует ли из этого, что не народу, а именно революционному меньшинству должна принадлежать инициатива восстания, что это меньшинство может своими силами свергнуть самодержавие и пробудить тем самым народные массы к действию, повести их за собой и тогда уже передать им всю полноту власти в стране? Именно так и решали эти сомнения юные заговорщики. Позже один из деятельных участников Ишутинского кружка П. Ф. Николаев так писал об этом: «Отрицая народ как активного деятеля, веря только в активную деятельность единиц для блага народа, они (ишутинцы. — Э. В.) начертали себе программу захвата партией власти. Крестьянство, единственная общественная сила в России, примкнет, думали они, к той партии, которая сумеет доказать ему, что ее действия совпадают с его кровными интересами. Надо, следовательно, организовать сильную централизованную партию, чтобы начать борьбу с правительством»^{134}.

Говорят, что это был «шаг назад» от идей Герцена и Чернышевского о роли народных масс в общественном преобразовании. Но мы бы сказали, что однозначным ответом по законам формальной логики здесь не обойтись.

Если рассматривать понятие «народ» как абстракцию, охватывающую собой трудящиеся массы, то представление о революции, совершаемой не массами, а отдельными личностями, не могло служить питательной почвой для последующего этапа освободительного движения, связанного уже с выходом на общественную арену рабочего класса. Это представление не приближало, а отдаляло освободительную мысль от коренного марксистского положения о пролетариате как движущей силе и гегемоне в революционной борьбе. В этом смысле представление ишутинцев и являлось «шагом назад».

Одиако в конкретном плане, то есть когда под народом подразумевалось крестьянство, трезвая оценка его неспособности выступить в качестве инициативной политической силы революции была «шагом вперед» сравнительно с мыслью о наличии такой способности у крестьянства. И естественно, что при отсутствии в России того времени рабочего класса как общественной силы все надежды возлагались на «революционную партию», и ей приписывались те функции, которые осуществить мог только общественный класс.

Ишутинский кружок действовал, таким образом, в трех направлениях — пропагандистском, просветительном и заговорщическом. Для этого необходимо было расширить организацию и укрепить ее. Ишутинцы вели работу среди студенчества, привлекая его к своим просветительным начинаниям и вербуя наиболее решительных для конспиративной работы, связывались с остатками ранее существовавших кружков, устраивали производительные ассоциации для пропаганды социализма и бесплатные школы для воспитания детей в революционном духе.

Так, осенью 1864 года ими была основана переплетная артель, в которую привлекли и рабочих. С ними велись общеобразовательные занятия, и предполагалось в недалеком будущем передать им мастерскую для самостоятельного ведения дела. В январе 1865 года на имя кандидата Московского университета П. А. Мусатовского была — открыта бесплатная школа для мальчиков, а в феврале основана швейная артель на тех же началах, что и переплетная. Ее возглавляли сестры А. и Е. Ивановы, брат которых Д. Л. Иванов был одним из организаторов переплетной.

В швейной ассоциации с ее участницами также проводились занятия и читки литературы, в частности «Что делать?» Чернышевского. Весной того же года созрел замысел организации артельного чугуноплавильного завода в Калужской губернии. Инициатива в этом деле принадлежала судебному следователю А. — К. Маликову и мировому посреднику А. А. Бибикову, обратившемся за содействием к ищутинцам. Осенью 1865 года была заарендована ватная фабрика в Можайском уезде, которая тоже должна была превратиться в артельную. Тогда обсуждался план устройства и земледельческой ассоциации.

Таким образом, за два года ишутинцы успели довольно широко развернуть свою пропагандистски просветительскую деятельность. И хотя она велась в легальных или полулегальных формах, однако ее целью являлся не «мирный прогресс», а подготовка к революционному преобразованию России.

Даже уроки математики в школе Мусатовского использовались для пропаганды. Детям, например, задавался вопрос: что больше, единица или 72 миллиона? — чтобы внушить им мысль, что царь (единица) ничто перед 72 миллионами народа. На уроках естествознания, рассказывая о хищных птицах, объясняли, что орел в царском гербе символизирует хищную природу царизма.

Эта пропагандистски просветительская деятельность тесно переплеталась с идеей заговора против самодержавия. Г. А. Лопатин так характеризовал ишутинцев: «Несмотря на то, что схема так называемого каракозовского заговора отводила на первое время Самому народу очень мало места в насильственной перемене его участи, однако большинство каракозовцев были настоящие народники, питавшие реальные симпатии к народу, к черни, стремившиеся пропагандировать ему свои взгляды при каждом удобном случае, готовые помогать и материально и нравственно даже отдельным единицам, пока не пробил час помочь зараз всей массе путем низвержения давящего на нее гнета»^{135}.

К 1865 году движение, возглавленное Ишутинским кружком, все более расширялось, пополняясь новыми людьми. Вокруг него образовалась целая сеть «дочерних» кружков. Разумеется, не все участники движения были в равной мере осведомлены о тайной деятельности заговорщиков или об их далеко идущих замыслах. Многие присоединялись только к просветительской работе.

Основное ядро кружка, вернее сказать, тайного общества, составляли, кроме Ишутина и Ермолова, Д. А. Юрасов, Н. П. Странден, М. Н. Загибалов — выходцы из дворянских достаточных семей. Несколько позже — в 1864 году — к ним присоединились В. Н. Шаганов (сын купца) и П. Ф. Николаев, кандидат Московского университета, сын чиновника и двоюродный брат Ишутина Д. В. Каракозов, происходивший из небогатых дворян, в семье которого и воспитывался рано осиротевший Ишутин. Каракозов перевелся из Казанского университета в Московский. К 1865 году не малую роль в основном кружке стали играть Д. Л. Иванов, выходец из совершенно обедневшей дворянской семьи, и особенно О. А. Мотков, сын вольноотпущенного дворового человека. Эти двое были на год моложе даже Ермолова. Душою кружка был Ишутин.

«Ишутинский кружок, с которым я познакомился еще летом 1865 года, — писал о них Худяков, — был одним из (замечательных явлений того времени. Идея добра соединила довольно тесно значительную кучку талантливых юношей, которые рано или поздно стали бы зерном обширного заговора. Эти люди отказались от всех радостей жизни и с самоотвержением молодости посвятили себя делу народного освобождения. Ермолов пожертвовал с этой целью всем своим состоянием (около 30 000 р. с.). Такие способные личности, как Ермолов, Николаев, Странден, Воскресенский, Оболенский, Маликов и др., всегда могли сделать много хорошего… Я не говорю уже о такой высокой и безупречной личности, которая бы сделала честь всякому поколению, какою был Д. А. Юрасов»^{136}.

Много лет спустя упомянутый Худяковым Л. Е. Оболенский, ставший впоследствии заурядным либералом-журналистом народнического толка, рассказал о том впечатлении, какое произвел на него самый быт ишутинцев. «…Зимой 1865 года, — писал он, — я близко знал такой кружок (состоявший из очень богатых людей, по большей части юных помещиков Саратовской губернии), который поселился в садовой беседке [4]. Отоплялась эта беседка небольшой железной печью, в которой постоянно приходилось поддерживать огонь, чтобы не замерзнуть. Только один из этой компании, страдавший наследственными ранами на ногах и самый молодой из всех (ему было в то время 19 лет), некто Е-в (Ермолов. — Э. В.) спал на железной кровати, поставленной в углу, Остальные спали вповалку на матрасах, положенных прямо на пол. В этой беседке жило 7 человек. Самому старшему Ю. (Юрасову. — Э. В.) было около 24 лет. Один из компании К. (Каракозов. — Э. В.), как самый сильный, взял на себя обязанность приносить воду и готовить обед. Весь обед состоял из хлеба и кусков говядины, которую жарил К. на сковороде, помещаемой на ту же чугунную печку, заменявшую плиту. Впрочем, и эта роскошь была дозволена ими себе впоследствии, по приказанию врача: сперва они решили питаться одной колбасой с хлебом, но через неделю у всех развились различные болезни желудка, пришлось обратиться к доктору, и вот почему режим был изменен.

Трудно поверить теперь, что все это делалось ради принципа. Но это было именно так: в одно из моих посещений этой знаменитой беседки я видел в небольшом кожаном саквояже, висевшим над постелью Е., шестнадцать тысяч рублей его собственных денег, назначенных на общественное дело»^{137}.

Но жизнь аскетов не лишала их присущего молодости жизнелюбия. Сходки часто превращались в вечеринки с вином, песнями, танцами и шутками. Они влюблялись, женились, ревновали и страдали от неразделенной любви. И, как все люди, имели немало недостатков.

Ишутин, всей душою преданный делу революции, был неважным конспиратором. Он, по словам Худякова, «не был способен к роли серьезного заговорщика и, кажется, чувствовал это»^{138}. Излишне доверчивый, он не прочь был и прихвастнуть, вечно носился с новыми, порой совершенно фантастическими замыслами и начал проповедовать идею, что для революции все средства хороши. Правда, это были только разговоры, далекие еще от авантюристских методов Нечаева, воплотившего в жизнь порочную идею «цель оправдывает средства». В то же время Ишутин обладал несомненными организаторскими данными и, как отмечал Худяков, «большим красноречием, когда приходилось говорить с народом»^{139}. Невзрачный, горбатый, Ишутин был вечно чем-то занят, вечно куда-то спешил и отличался необыкновенно подвижным и деятельным характером. С. П. Богданов, участник революционного движения семидесятых годов, повстречался с Ишутиным в карийской каторжной тюрьме, где Ишутин провел свои последние годы, будучи уже душевнобольным. Тем не менее у него бывали полосы просветления, и тогда, как свидетельствует Богданов, «речь его лилась плавно, логично, и он казался совсем здоровым…»^{140}

Полной противоположностью Ишутину по внешности и по характеру был его брат Каракозов, которого он, как и его Каракозов, горячо и нежно любил. Это был высокий, красивый молодой человек, обладавший незаурядной физической силой, с прекрасными голубыми глазами, молчаливый, сосредоточенный на собственных мыслях.

Личности Каракозова Худяков в своих воспоминаниях посвятил особую главу. Он считал Каракозова «одним из тех редких людей, у которых дело заменяет слова». Каракозов, писал Худяков, «не был тщеславным человеком, он действовал под влиянием своей то неподвижной, то бурной натуры; он мало заботился о том, что о нем скажут, и делал только то, что, по своим соображениям, считал полезным». Худяков относил Каракозова к категории людей, у которых «характер далеко превосходит силу ума»^{141}, т. е. быструю сообразительность и споеобность заранее все взвесить и рассчитать. Впрочем, этот недостаток Худяков объяснял «неподвижностью» натуры Каракозова. Осуждая допущенные им ошибки при покушении и на допросах, Худяков однако преклонялся перед душевной чистотой и высокой жертвенностью Каракозова «Самым неопровержимым доказательством его благородства, — заключал он, — служит глубокая степень ужасного раскаяния, сожаления о своем промахе, о гибели других, дело которых было для него делом жизни»^{142}.

Не позже 1864 года установилась связь Ишутинского кружка с польским подпольем в Москве. Они вместе с поляками организовали побег из пересыльной тюрьмы, «укрывательство» и отправку за границу выдающегося польского революционера, одного из руководителей восстания 1863 года, Ярослава Домбровского. Побег был устроен так блестяще, что до 1866 года власти не могли найти следов. И если бы не предательство, то и во время следствия по делу 4 апреля обстоятельства побега Домброрского так бы и не раскрылись. Ишутинцы оказали денежную помощь и другому участнику польского восстания, бежавшему за границу от судебной расправы, Антону Трусову, впоследствии видному деятелю русской политической эмиграции, примкнувшему к Бакунину.

Цаконец, они установили связи с провинциальными кружками и отдельными лицами в Саратовской, Нижегородской, Смоленской, Калужской губерниях. С Петербургом вначале прямых контактов не было. Но при общности целей, единстве замыслов такие контакты были неизбежны. И они наладились в середине 1865 года.