Худяков

ГЛАВА ВОСЬМАЯ ПОД ОБЩИМ ЗНАМЕНЕМ

Все было внешне случайно и внутренне закономерно.

Ишутинцы вместе с калужскими деятелями А. А. Бибиковым и А. К. Маликовым задумали основать в Калужской губернии чугуноплавильный завод на началах ассоциации. Для этой цели, а также с жалобами на действия крупнейшего помещика-заводчика Калужской губернии С. И. Мальцева в Петербург отправились вместе с Бибиковым и Маликовым заводские рабочие В. Вьюшкин и Я. Дарочкин. В Москве они все побывали у Ишутина. Им требовалось рекомендательное письмо к какому-нибудь «хорошему» человеку в Петербурге, который оказал бы им содействие. В это время в Москве находился Елисеев. Он был знаком с кем-то из ишутинцев, видимо с Юрасовым, и дал письмо к Худякову. А через короткое время, в июне 1865 года, Худяков приехал в Москву. Здесь через Маликова и состоялось его знакомство с Ишутиным.

О чем шел между ними разговор, можно только догадываться по дальнейшим событиям и замыслам. Худяков утверждал на допросах, что приехал в Москву по делам издания своих книжек. Однако все они печатались в Петербурге. Говорил он и о том, что на этой встрече обсуждался вопрос об издании журнала «с социальным направлением» и что из этого ничего не вышло. Возможно, что и был такой замысел. Но не в нем была суть встречи Худякова с Ишутиным. Речь шла об объединении сил петербургского и московского подполья, и теперь уже не столько в целях пропагандистски просветительской деятельности (которая отнюдь не снималась с повестки дня), сколько для укрепления заговора.

Вскоре после возвращения Худякова в Петербург стало известно, что по делу Н. А. Серно-Соловьевича, три года томившегося в Петропавловской крепости, вынесен приговор и его вот-вот отправят в Сибирь через Москву. Худяков тут же направляет к Ишутину А. Никольского для организации побега Серно-Соловьевича из пересыльной тюрьмы, подобного побегу Я. Домбровского, и, конечно, при содействии польского подполья в Москве. Однако этот замысел, для осуществления которого кое-что предпринималось, был заранее обречен на неудачу. Петербургские власти дали в Москву строжайшее предписание — к Серно-Соловьевичу никого не допускать и побыстрей отправить его дальше.

В июле в Петербург приехал Ишутин якобы по делам устройства чугуноплавильного завода в Калужской губернии. Но не это было главным: он привез деньги для поездки Худякова в Женеву, вопрос о которой, очевидно, был решен во время их первой, московской, встречи. Целью поездки было установить связи с русской политической эмиграцией. В Женеве в это время, кроме Герцена и Огарева, находились Н. И. Утин, М. К. Элпидин, А. А. Серно-Соловьевич и некоторые другие.

7 августа 1865 года Худяков вместе с женой отправился за границу якобы для лечения.

Из следственного дела известно, что еще до отъезда Худякова и во время пребывания в Петербурге Ишути-на у Елисеева и с его участием обсуждался вопрос об устройстве побега Н. Г. Чернышевского из сибирской каторжной тюрьмы. Средства для осуществления этого замысла частично давал Елисеев, в основном же ишутинцы. Принять участие в сибирской экспедиции вызвался находившийся в это время в Петербурге А. К. Маликов, затем к нему решили присоединиться его сестра — Е. К. Оболенская и ее муж, упоминавшийся Л. Е. Оболенский. Этот замысел, обсужденный Ишутиным и его товарищами уже по возвращении в Москву, был принят с энтузиазмом. Предполагалось, освободив Чернышевского, переправить его за рубеж для издания социалистического журнала, который бы осуществлял идейное руководство движением. Необходимость разработки теоретических вопросов ощущалась в это время особенно остро. Сибирскую экспедицию должен был возглавить Н. П. Странден. Кроме того, намечалось отправить с ними полукрестьянина-полурабочего мальцевского завода в Калужской губернии Я. И. Дарочкина.

Роль и участие Худякова в этой экспедиции была весьма важной. Он снабдил Страндена письмами к своим друзьям-сибирякам и ссыльным полякам, просил их помочь побегу и ориентировать Страндена в незнакомой обстановке. Худяков достал Страндену подложный документ и передал ему письмо от петербургских представителей польского подполья к ссыльным полякам в Сибирь. Все это было обнаружено среди бумаг, изъятых у ишутинцев после ареста. Хотя подавляющее большинство компрометирующих бумаг (в том числе и программноуставных) ишутинцы уничтожили после покушения 4 апреля, документы, необходимые для поездки Страндена, остались в шкатулке, спрятанной на чердаке их квартирной хозяйкой Н. Балгужниковой. Странден должен был выехать вскоре после покушения. Но поездка сорвалась — он был арестован.

Среди писем, переданных Худяковым Страндену, было одно написанное по-русски и неизвестно кому адресованное, за подписью «Иван Петров». Первые же его строки: «Любезный братец! После вчера одержал я, милый мой, твое письмо с большим нетерпением…», указывали на то, что подпись ложная и что автор письма поляк, не владеющий свободно русской речью. Письмо поэтому было в следственной комиссии проявлено, и тогда обнаружился совершенно другой текст, написанный по-польски. Датировано письмо было 27 января 1866 года. Внизу стояла подпись «Станислав»^{143}.

Кроме того, в шкатулке вместе с письмами хранилась записка с рядом имен, преимущественно ссыльных поляков, и указанием города, где кто из них находится. Видимо, письмо это должно было быть передано одному из поименованных в записке лиц.

Имя «Станислав» встречается в одном из донесений шпиона Трофимова. Он приводит следующие слова Худякова: «Меня при предварительном следствии спросили: «А вы были у Маевского с паном Станиславом?» Думаю, откуда это они узнали… и чуть было не сознался, а после оказалось, что они меня ловили»^{144}.

Эти два факта указывают на связи Худякова с польским подпольем, оставшиеся нераскрытыми благодаря стойкости Худякова и П. П. Маевского — руководителя московского польского подполья, также привлекавшегося по делу Каракозова. Лишь позже, когда осужденный уже Худяков приближался к месту своей ссылки, появились — некоторые новые сведения о его близости к польским революционерам. В это время в Томске шли допросы участника польского подпольного движения Г. Вашкевича. Показания его чрезвычайно путаны и темны, они требуют самого осторожного подхода. Но в них мы снова встречаем рядом имена «Станислава» и Худякова.

Г. Вашкевич, приговоренный к пожизненной каторге, в 1865 году бежал с пути из Сибири вместе с двумя другими польскими революционерами. Летом того же года он находился уже в Петербурге. Здесь, по его словам, существовало тайное общество, состоявшее из поляков и русских. Одним из его руководителей и был некий пан или барон Станислав. Подлинное его имя так и осталось нераскрытым.

Вашкевич рассказал и о своем знакомстве с Худяковым. Их познакомил участник тайного общества Ромуальд Загорский, которому тут же при встрече Худяков передал письмо для «Барона». На встречу с Загорским и Вашкевичем Худяков пришел не один. С ним вместе был человек «лет 24 или 25, роста высокого, брюнет, телосложения хорошего, имел эспаньолку и усы, носил очки» и приехал «из Москвы к Барону с каким-то поручением от тамошней организации»^{145}. По описаниям, это явно не Ишутин, но кто-то либо из его кружка, либо из польского подполья в Москве.

По словам Вашкевича, при первой же встрече с Худяковым тот расспрашивал его о сибирской организации поляков и на его уклончивые ответы заметил, что Вашкевич может говорить, не стесняясь, так как он, Худяков, «знает все дела означенной организации и находится в переписке с Иосифом Ямонтом в Восточной Сибири и с двумя сестрами Ямонт в Западной Сибири»^{146}. Имя Марии Ямонт значилось в записке с адресами, найденной в упомянутой шкатулке. Из другого показания Вашкевича ясно, что с Худяковым он виделся не однажды и «часто слышал в разговорах Загорского с Худяковым» имя Станислава^{147}. Встречи эти происходили летом, перед отъездом Худякова в Женеву.

Мы не располагаем другими свидетельствами, кроме показаний Вашкевича, о русско-польском тайном обществе в Петербурге. Этот вопрос требует специального изучения. Но самый рассказ Вашкевича не лишен интереса уже потому, что в нем есть некая перекличка с тем, что известно о революционном подполье в Петербурге и Москве. «Поляки, — пишет Вашкевич, — соединились с русскими с целью, чтобы действовать общими силами заодно, но не против русского народа, а против правительства, с намерением уничтожить настоящий порядок управления. Вместо же его ввести конституцию и дать народу более прав и участия в делах правления. С этой целью они выбирали эмиссаров для распространения через них этих идей в народе в разных пунктах России и Сибири и для внушения народу, что правительство употребляет все меры к тому, чтобы народ оставался в состоянии невежества, так как этот народ, находясь в таком положении, не может понять своих человеческих прав. Этот же народ не понимает, что если поляки и русские революционеры предпринимали что-нибудь по настоящее время, то это было делом для его пользы. Поэтому теперь на обязанность этих эмиссаров возлагается просветить русский народ распространением между ним понятий о человеческих правах, подавленных деспотизмом. С этой целью эмиссары снабжались печатными и писаными брошюрами, сочиненными в этом духе…»^{148} Общество это Вашкевич называет «Ад».

Все это очень напоминает содержание худяковских книжек для народа и их основную цель — раскрыть народным массам их бесправие и его виновников и перекликается с идеей ишутинцев о подготовке народа к революции, к ее поддержке, когда она будет совершена революционным меньшинством для пользы масс.

Другое, что обращает на себя внимание в показаниях Вашкевича, это наименование тайного общества. «Адом» с конца 1865 года стала называться наиболее законспирированная организация в многоступенчатой системе тайного общества ишутинцев. В то время когда следственной комиссии это стало известно, Вашкевич уже несколько месяцев находился в тюрьме и поэтому не мог просто перенести название Ишутинской организации на петербургское русско-польское тайное общество. Это наводит на мысль, не воспользовались ли ишутинцы наименованием, уже существовавшим в Петербурге.

Исследователи русско-польских революционных связей Н. П. Митина и Т. Ф. Федосова, в руках у которых побывали десятки тысяч листов архивных документов, считают, что в них содержится достаточно данных, чтобы «говорить о существовании организаций, взявших курс на восстание к весне 1866 года»^{149}. Попытка такого восстания была сделана польскими ссыльными на строительстве Кругобайкальской дороги. В ней принимал деятельнейшее участие и прибывший в Восточную Сибирь Н. А. Серно-Соловьевич.

Вводил ли Худяков Ишутина в круги польских революционеров — этого мы не знаем. Документально устанавливается, однако, что он познакомил Ишутина с A. Никольским и с некоторыми другими лицами в Петербурге. Именно там летом 1865 года Худяков направил Ишутина к инженерным офицерам С. Палашковскому (связанному с польским подпольем) и П. В. Михайлову. Но это стало известно через год после следствия по делу 4 апреля. Палашковский вскоре после отъезда Худякова в Женеву также ездил туда от какого-то петербургского кружка для установления связей. П. В. Михайлов больше известен своей просветительной деятельностью — школой, швейной мастерской и т. д. Он же составлял проект и смету для устройства чугуноплавильного завода в Калужской губернии. Степень его участия в подпольных конспирациях осталась нераскрытой. Но по утверждению B. Н. Черкезова Михайлов был одним из ближайших к Худякову лиц в Петербурге^{150}.

С именем Михайлова связано одно петербургское предприятие, которое выглядит как легальное прикрытие подпольной организации, — «Издательская артель», основанная осенью 1865 года. Большинство вошедших в нее лиц — бывшие землевольцы или люди, причастные к различным тайным замыслам революционного подполья, — И. А. Рождественский, А. Д. Путята, Г. З. Елисеев, А. А. Штукенберг и др. Доступ в «Издательскую артель» был затруднен высокими взносами: 30 рублей вступительного и 1000 рублей паевого. Однако фактические взносы были мелкими. Собрания артели происходили в читальном зале при книжном магазине В. В. Яковлева, пользовавшемся, и не без основания, славой «нигилистического». Они устраивались в ночное время, продолжаясь до трех-четырех часов утра. Состав членов артели привлекал к себе внимание не только своей «неблагонадежностью», но и тем, что здесь были лица, никакого отношения к литературе и публицистике не имевшие: тот же П. В. Михайлов, врач второго сухопутного госпиталя А. А. Кобылин, с которым мы еще встретимся, и некоторые другие. Худяков в ней не значился. Но он в это время находился уже в Швейцарии.