Худяков

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ НАУКА ИЛИ РЕВОЛЮЦИЯ!

Перелом которым ознаменован петербургский период жизни Худякова, наступил не сразу. Можно проследить, как новое окружение, новые связи и знакомства, а главное, политические события тех лет постепенно оттесняли его интерес к науке и как научные занятия фольклором окончательно отступили перед тем, что сделалось для Худякова главной, единственной целью жизни.

Личная близость с сибирским кружком не сразу стала близостью идейной. В то время, когда социальные проблемы занимали второстепенное место в жизненных интересах Худякова, — в сибирском кружке уже зрели замыслы широких общественных преобразований, и прежде всего преобразования Сибири.

Одна из богатейших областей Российской империи испытывала, кроме общего гнета, ложившегося на страну под пятой самодержавия, еще и свой местный: царизм и бюрократия превратили Сибирь в обширнейшую из тюрем, в землю каторжников и ссыльных всех категорий. Полуколониальному угнетению подвергались малые народности, населявшие Сибирь. Самодержавие стремилось задержать их развитие, сохранить нищету и почти первобытную дикость, чтобы не лишиться дешевых поставщиков пушных богатств.

Противодействие прогрессивных кругов Сибири политике царизма вылилось в идею автономии. Ее приверженцы считали, что автономия сможет обеспечить общественную самодеятельность населения и тем поднять социально-экономический уровень этой окраины. Впрочем, идея областной автономии, которую часто приписывают одним только «сибирским областникам», или «сепаратистам», вовсе не являлась их изобретением. Она была ходячей политической идеей того времени. Ее обоснованию много места уделял в своих публицистических трудах сподвижник и друг А. И. Герцена Н. П. Огарев.

Сибирские друзья Худякова вскоре покинули Петербург и отправились в Сибирь, чтобы осуществлять свои замыслы легальным и тайным путем. Они звали с собой и Худякова. «Да помилуйте, что я там буду… Я сам очень мало развит, — отвечал он. — Нет, я пока останусь здесь и буду заниматься наукой»^{58}. Однако в научные интересы Худякова все настойчивей врывались новые вопросы, заданные самою жизнью, — как уничтожить царящую в человеческом обществе неправду и несправедливость. Если «приверженцем конституции» он стал еще в Казани, то теперь, пять лет спустя, Худяков пришел к заключению, что одним политическим преобразованием не искоренить социального зла, не уничтожить угнетения человека человеком, порождаемого частной собственностью, не достичь всего, что нужно народу, изнывающему от нищеты, невежества и эксплуатации. Демократические убеждения Худякова слились с социалистическими. Он достиг высшей точки идейного развития, которое было возможно в России в ту эпоху. Первые шаги в этом направлении, несомненно, были связаны с влиянием социалистически настроенных участников сибирского кружка. Теперь уже Худяков считал недопустимым для честного человека сидеть сложа руки и наблюдать, как все больше укореняется гнет. В этом именно смысле он говорил о своем «выходе на прямую дорогу», который совершил бы раньше, доведись ему в Казани слушать лекции А. П. Щапова. Щапов был социалистом и широко пропагандировал идею народного начала в государственной и общественной жизни.

Слияние идей утопического социализма, рожденных западноевропейской мыслью, дополненных мыслью о значении общинного владения землей, с защитой интересов народа, основную массу которого составляло крестьянство, характеризовало собой процесс формирования русского народничества, как широкого общественного течения, господствовавшего почти на всем протяжении второй половины XIX века. В русской публицистике выразителем этого процесса на его ранней стадии был журнал «Современник», издававшийся Н. А. Некрасовым. Душою журнала являлись Н. А. Добролюбов и Н. Г. Чернышевский.

На революционно-демократических позициях стоял и другой журнал — «Русское слово» Г. Е. Благосветлова, в котором ведущая роль принадлежала Д. И. Писареву. «Русское слово» не имело народнической окраски. Внимание сотрудничавших в нем публицистов было сосредоточено на проблемах распространения знаний, главным образом естественных наук и прежде всего в той среде, которая способна их воспринять — в кругах молодой интеллигенции — «мыслящих реалистов». Это направление было естественной реакцией на то, что крестьянская масса не восстала против реформы. В общественном преобразовании ведущая роль отводилась интеллигенции.

«Современник», еще при Чернышевском и Добролюбове выставивший на своем знамени социалистические идеи, неразрывно связанные с мыслью о народе как движущей силе революции, определял главную задачу «молодого поколения» в установлении тесных контактов с массами, в просвещении народа и пропаганде социалистических идей.

Разногласия между двумя демократическими органами со спадом революционной ситуации все больше углублялись, и полемика, вспыхнувшая как будто по второстепенным вопросам, приняла весьма острые формы. «Раскол в нигилистах» — так злорадно назвал эти споры Ф. М. Достоевский. Каждое из направлений имело своих приверженцев среди молодежи.

Худяков принадлежал к сторонникам «Современника». Все его интересы были сосредоточены на народе. И если еще недавно крестьянство привлекало его прежде всего как создатель духовных ценностей — произведений эпоса и народной мудрости, то в петербургский период он увидел деревню как будто бы в новом свете. Именно к этому периоду относит сам Худяков свое подлинное знакомство с положением крестьянства. «Из Петербурга я каждое лето ездил на свидание с родителями, — пишет он, — и эти поездки давали мне случай видеть народную жизнь. Трудно представить себе более трудолюбивый и более бедный народ, как те крестьяне, которых мне приходилось видеть…»^{59} Его родители в это время уже переехали из Сибири в среднюю полосу России.

Результатом новых наблюдений было нарастающее убеждение, что крестьянская масса — благоприятная почва для пропаганды, так как самое положение крестьян толкало их, по мысли Худякова, на путь борьбы. «Платы за надел, штрафы за скотину, переступившую барскую межу, совершенно разорили целые деревни, — отмечал он. — Некоторые селения нарочно переписаны помещиками из крестьян в дворовые накануне объявления манифеста; потому совершенно не получили надела. Нечего и говорить, что при подобных обстоятельствах люди делаются враждебны к правительству…»^{60}

Еще более откровенно Худяков высказывал эти мысли в ссылке подосланному к нему шпиону Трофимову. В одном из донесений последнего говорится: «Считает русский народ в сильно возбужденном состоянии»^{61}. В другом Трофимов писал, что на его возражения о привязанности народа к государю Худяков ответил: «Я говорил не раз с народом и могу вас уверить, что русский мужик не так привержен к государю, как вы думаете, и всегда поймет свою пользу. При этом идеи достаточно распространены, нужно уметь только распорядиться ими». Худяков, по словам Трофимова, утверждал, что правительству нечего рассчитывать не только на народ, но и на войско. «Когда нас содержали в крепости, — говорил он Трофимову, — то караульные солдаты высказывали сожаление, что покушение не удалось. Если бы царя убили, говорили они, мы бы покончили с великим князем Николаем Николаевичем и другими… Это говорил не один и не два»^{62}.

Точно ли передал Трофимов слова и мысли Худякова, мы в данном случае не знаем. Но в рукописи «Опыта автобиографии» около слов о том, что в наказание за «запирательство» на следствии Муравьев посадил его на хлеб и воду и поставил караульных солдат прямо в камере, есть следующая фраза в скобках: «Разговор с караульными»^{63}, подтверждающая, во всяком случае, факт какой-то беседы, казавшейся автору важной.

Разумеется, представления Худякова о возбужденном состоянии народа и о его осознанной враждебности к правительству не соответствовали действительному положению вещей: он принимал желаемое за реальное, а главное, не замечал противоречия между этим желаемым и его же собственными наблюдениями, говорившими о беспросветной темноте и забитости крестьянства. Он сам рассказал, как в одном селе Симбирской губернии крестьяне, узнав, что он пишет книги, прозвали его «чернокнижником»^{64}, как в другом селе по поводу польского восстания говорили: «Да чаво тут, ишь ты, все польский чарь-то задират нашего же»^{65}; как ямщик, который его вез, удивлялся, «как это едет он, едет, а все не может обогнать солнышко»^{66}.

Однако темнота крестьянства, о которую неизбежно разбивались все революционные замыслы демократического подполья, казалась делом поправимым и вовсе не требующим длительного времени.

Еще деятели эпохи падения крепостного права видели одну из своих насущнейших задач в просвещении темных народных масс ускоренными темпами. «Вслед за освобождением от крепостного права другой громадный вопрос занял Россию: освобождение народа от невежества, главной причины его страданий», — писали в 1862 году в статье «Крепостники грамотности» основатели тайного общества «Земля и воля» (тогда еще не имевшего этого названия) Н. А. Серно-Соловьевич и А. А. Слепцов^{67}. С этой целью устраивались воскресные школы, народные читальни при книжных лавках и библиотеках, общества для издания и распространения среди народа популярной литературы.

Это было одной из форм легальной деятельности общества «Земля и воля». Еще весной 1862 года членами этого общества А. Д. Путятой и А. А. Слепцовым было организовано «Общество по изданию дешевых книг для народа», состоявшее преимущественно из преподавателей второго кадетского корпуса. Известна только одна книжка, подготовленная этим обществом, — «Сборник рассказов в прозе и стихах». В ней были напечатаны произведения выдающихся русских авторов — Некрасова, Достоевского, Щедрина, Никитина, — доступные для начинающего читателя. Вначале одобренный цензурой, сборник был вскоре запрещен, а затем и сожжен, так как помещенные в нем стихи и рассказы метили в одну точку — в несправедливость общественного устройства России. Составители стремились объединить задачи просвещения с задачами пропаганды.

В том же 1863 году, когда вышла эта книга, и в той же типографии О. И. Бакста, одного из прогрессивных деятелей русской демократической печати, где она была издана, вышел еще один сборник подобного же рода — «Русская книжка» И. А. Худякова. Это было началом его выхода «на прямую дорогу», первой книгой, составленной в новом для него жанре — книгой для народного чтения.

«Русская книжка» состояла из двух отделов. В одном были помещены народные сказки, загадки, пословицы, былины и песни, то есть произведения народного творчества, которым и до того посвящал свои труды Худяков. В другом — поэтические и прозаические произведения русских авторов. Затем в ней давался месяцеслов.

По своей направленности, подбору фольклорного материала, стихов и рассказов «Русская книжка» была однотипна со «Сборником рассказов в прозе и стихах». Из пословиц отметим, например, такие: «Хоть шуба овечья, да душа человечья», «Не всяк умен, кто в красне наряжен», «Не строй семь церквей, пристрой семь детей». Здесь были стихи Некрасова «Забытая деревня» и «Деревенские новости», рассказы Н. Успенского и А. Ф. Писемского из деревенской жизни, басни Крылова, такие, как «Богач и бедняк», «Гуси», «Мирская сходка», «Волк и ягненок» и др.

«Русская книжка» сразу же была замечена критикой. В «Книжном вестнике» — библиографическом журнале — составителя хвалили за народные начала. Рецензент исходил из мысли, что важнейший вопрос цивилизации — «это основать эту последнюю (путем литературы пока) на чисто народных элементах»^{68}. Так мог писать не только социалист-народник, но и славянофил или близкий к славянофильству «почвенник» — представитель литературного направления, принятого журналами братьев Достоевских. Однако тот факт, что в рецензии было высказано сожаление по поводу отсутствия в сборнике песен и былин времен Степана Разина и памятников отношения народа к церкви и язычеству, в которых «выражались больше главные стороны народного характера»^{69}, наводит на мысль, что эти критические замечания шли скорее от критика-демократа, чем от славянофила или «почвенника».

В «Русском слове» книжку Худякова обругали, и как раз за то, за что ее похвалили в «Книжном вестнике». Здесь рецензент высмеивал тех, которые «возлюбили нашей почвенной любовью свою низшую братию и вознамерились просвещать ее трехкопеечными изданиями»^{70}.

Случайное ли это совпадение, что два однотипных сборника вышли почти одновременно и печатались в одной и той же типографии или же «Русская книжка» Худякова была уже актом его участия в деятельности революционного подполья? На этот вопрос мы не решились бы дать ни положительного, ни отрицательного ответа, так как не знаем, в это ли время или позже установились конспиративные связи Худякова с революционным подпольем. Несомненно лишь то, что по своей общественной направленности «Русская книжка» отличалась от хрестоматийных сборников этого времени, в которых главное внимание уделялось религиозным наставлениям и укреплению верноподданнических чувств, и издание этого сборника оказалось в том же идейном русле, в каком шла легальная пропагандистски просветительская деятельность русского революционного подполья.