И был вечер, и было утро…

6

— Вот и ушли, — нарушил тишину спустя какое-то время Рогов, — Как будто и не было ничего. Одна тишина. Вы заметили, какая сразу наступила тишина? Даже в ушах зазвенело.

Он умолк, будто обдумывая что-то. Рита спросила его:

— Почему вы не остановили её, Роман?

— Не знаю, — ответил он ей с каким-то безразличием. — Теперь я ничего не знаю. Наверное, сильно устал. Мне показалось бессмысленным удерживать её. Тем более сейчас, когда она вряд ли что воспринимает. Да я и сам, откровенно говоря, совсем ничего не понимаю. Вы, может, наоборот, своим появлением заставили меня по-иному взглянуть на всё. Мне, может быть, давно нужна была подобная встряска.

— А мне кажется, это совсем не та встряска, которая вам была нужна, — возразила ему Рита.

— Может, ты и права. Хотя по большому счету, нужна ли вообще человеку встряска, ведь он сам прекрасно понимает, к чему стремится и чего хочет в жизни. А всякая встряска, как ни крути, это какое-то внешнее, чужеродное действие, которое заставляет тебя измениться, подстроиться под кого-нибудь или под какие-нибудь обстоятельства, а я этого так не хочу. Хочу по-прежнему оставаться самим собой и не доказывать каждодневно миру, что я не косой, не хромой и не горбатый.

— Но если вы знаете, какой вы на самом деле, нужно ли вообще доказывать что-нибудь?

— Иногда приходится, — с сожалением сказал Рогов, — потому что в наше время мир стал так тесен, что по-иному просто нельзя. Надо каждый день что-то делать, чего-то добиваться, куда-то стремиться, лететь сломя голову.

— А я не человек действия и, как вы и говорили, действительно плыву по течению, но всё равно верю, что у меня будет замечательная жизнь. Мне даже снилось это в детстве, — не разделяла пессимизма Рогова Рита.

— Тебе снилась твоя замечательная жизнь?

— Ну, не совсем. Мне просто приснилось однажды, как с высоких небес ко мне тихо спустился светлый ангел в ослепительно-белых одеждах, с вьющимися волосами. Он наклонился надо мной, спящей, легонько коснулся нежной рукой, и я почувствовала, как мое дремлющее тело постепенно наполняется теплом. Тогда я проснулась с ощущением неземного блаженства, поднялась и устремилась за ангелом, который не выпускал моей ладони из своей руки. И он увлек меня за собой в небесную высь, и я поняла, что ради этого мгновения только и страдала, ради этого часа только и жила.

Рита замолчала, задумавшись. Легкая тень печали набежала на ее лицо.

— Да, это прекрасно, — произнес Рогов, представив себе всю описанную Ритой картину. — Однако всего лишь сон, и вряд ли следует на него полагаться и опускать в жизни руки. Он мог оказаться и обманчивым.

— Но иногда этот сон помогает мне находить в себе силы, когда мне особенно туго или одиноко.

— И всё же это иллюзия. Ты просто обманываешь себя, — пытался переубедить её Рогов. — Желать надо каких-то реальных вещей, земных, исполнимых, а ты только витаешь в облаках, поэтому и попадаешь в такие нелепые и неприятные ситуации. В тебе слишком много непосредственности.

— Ну а у вас, у вас, неужели все желания реальные? Ведь у каждого человека есть большое и, может быть, недостижимое желание. Заветное. Вот у вас, если откровенно, есть какое-нибудь заветное желание?

— Заветное? — переспросил Рогов, словно не понимая, о чем его спрашивает Рита.

— Ну да. Только по большому счету: чего вы хотите?

Рогов стал мысленно перебирать свои желания, но ни одно из них не показалось ему заветным, разве что это:

— По большому счету, говоришь? — еще раз спросил он. — Если откровенно, то мне иногда хочется, чтобы ко мне пришли все мои друзья. Нагрянули неожиданно. И старые, которые давно живут в других краях, и здешние, которых у меня, кстати сказать, не так уж и много; хватит и десяти пальцев на руках, чтобы пересчитать. Я, естественно, наготовлю всякой снеди, поставлю напитков разных, вин, чтобы всем хватило и все были веселы и довольны, но праздник был бы мой. Даже если б кто и кучковался или убегал, чтобы втихую выкурить сигарету, я всё равно бы знал, что они здесь, рядом со мной. И была бы музыка, мы бы вместе пели, как в прежние времена, болтали ни о чем, и я бы слушал их, смотрел на них и радовался, что все они рады мне, что все они пришли ко мне, несмотря ни на что. Это было бы здорово. Это был бы настоящий праздник моей души и сердца…

Рогов замолчал. Ему трудно было говорить. Да и то, что он сказал, так сильно отличалось от того, что чувствовал. А разве можно словами до конца выразить чувство? Мастерам слова и то это удается с трудом. Что говорить о нас, простых людях?

Его размышления прервала Рита, сказав:

— Вы меня простите, Роман, что я вызвала вас на такую откровенность, но мне кажется, что на самом деле вы очень одиноки и вам так сильно не хватает тепла.

Рогов поначалу не нашелся, что ответить. В сущности, он не считал себя одиноким, обедненным в чем-либо. Ему всего хватало в жизни: еды, одежды, дела и женской ласки. Да и время его существования текло так быстро, что просто некогда было остановиться и задуматься о чем-то таком, о чем она, наверное, эта девчонка, уже давно успела подумать и из чего сделать какие-то выводы. Но то, что еще вчера где-то скрывалось от Рогова, с появлением Риты стало вдруг очевидным, выкристаллизовалось.

— В наш век, Рита, — взял этот кристалл в руки Рогов, — нам всем не хватает любви, внимания, ласки и тепла. Да и вообще, мне кажется, что тоска по нежности и ласке — самая глухая тоска нашего века. Но я не хочу даже говорить об этом. Давай не будем?

— Давайте, — поддержала его Рита.

Рогов почувствовал, что ему надо хоть как-то расслабиться, хоть как-то разрядиться. Обычно ему помогали в этом душевные мелодии. Он подумал, что Рита не будет возражать против такой музыки. Ей тоже надо было хоть на мгновение забыться.

Рогов спросил её, не будет ли она против, если он включит магнитофон. Она не возражала. Рогов поставил кассету, которая успокаивала его лучше всего, потом удобно устроился в кресле и заслушался.

Прислушалась и Рита. Видно, постепенно мелодия овладевала и ею. Она глубже погрузилась в кресло и раскинула на подлокотниках руки.

Рогов неожиданно предложил ей потанцевать. Она и здесь не воспротивилась. Ему показалось, что все ей стало безразличным.

Они поднялись. Рогов осторожно взял одной рукой ее ладонь, другую завел ей за спину, едва прикасаясь к тонкой ажурной кофточке.

Они танцевали, почти не сходя с места, слушая музыку и каждый думая о своем. Но Рогов был уверен, что у нее, как и у него, мысли сменяются так быстро, как меняются кадры диапроектора, когда на место одной картинки зычным щелчком подставляется другая.

Рогов думал о запоздалой весне, свежем весеннем воздухе, бегущих ручьях, журчаньем своим распахивающих душу. О чем бы он ни думал, все ассоциировалось у него с простором, вольностью, открытостью. И стало казаться ему, что он снова молод, что скинул лет эдак десять и что девушка, которую он нежно обнимает сейчас, его девушка, а сам он здоров, жизнерадостен и безумно счастлив. И этим счастьем, переполняющим его, ему захотелось вдруг поделиться с нею, его девушкой, его подругой. Ему захотелось вдруг соединиться с ней в одно целое, слиться в единое, раз и навсегда. И в этом невольном порыве Рогов стал сильнее прижимать ее к себе, но не грубо, — мягко, осторожно. И она, будто и сама войдя в такое же душевное состояние, легко подалась к нему, крепче обхватила и положила голову на его грудь. У Рогова будто мурашки пробежали по телу. Он окунулся в волосы Риты, вдохнул тонкий душистый аромат их и почувствовал, как отрывается от земли. Ему хотелось говорить и хотелось молчать, хотелось сильно сжимать ее и отпускать. И больше всего он сейчас боялся, что это крохотное эфемерное создание исчезнет навсегда, лишь только он разомкнет объятья.

Но Рита не стремилась от него убежать. Её так же, как и его, захватила волна сладкого желания. Рогов почувствовал, что и она затрепетала мелкой неудержной дрожью, и вскоре их обоих охватило такое сильное желание, что не было сил противиться ему. В этой теплой волне было что-то стремительное, властное и головокружительное, в чем им хотелось забыться и забыть всё: ей — ее страдания, несуразную жизнь, и то бегство, и тех людей, что, может, и не ждали больше, но все равно от своего не отступятся; ему — свое бестолковое существование, мытарства, лавинообразно нарастающую неудовлетворенность сущим, и этот нелепый вечер, и даже самого себя.

Они стали неистово целоваться, стискивая друг друга до боли и задыхаясь. Рита гладила его щеки, запускала в волосы тонкие трепетные пальцы, то отрываясь, то снова пылко прижимаясь к нему, шепча какие-то бессвязные, не относящиеся к нему совершенно слова, и до крови кусая его губы.

Всё завертелось, как в хмельном угаре: ночь, одинокий фонарь за окном, их, ставшее на миг совместным отчаяние и бурное желание погасить его страстью.