И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове

Глава двадцать шестая. После 3 июля

На тротуаре, возле дворца Кшесинской, стоял Порфирий Горюн. Он кого-то искал в большой массе солдат, толпившихся у дворца.

Свердлов поздоровался с Горюном.

— Что случилось, товарищи?

— А то случилось, что решили мы к первому пулемётному присоединиться. Выступить, стало быть... Яков Михайлович, Ленина бы нам послушать.

— Нет сегодня Ленина в Питере.

— Тогда ты нам скажи.

— Разобъясни солдатам, — это Иван Викулов. Ух какой он сегодня — не узнать сразу, будто подменили парня: решительный, с весёлыми искрами в глазах, с залихватским чубом из-под фуражки.

К Свердлову подошёл Подвойский.

— Николай Ильич, что произошло?

— Рвутся в сражение, Яков Михайлович. Впечатление такое, словно солдаты фронт прорвали. Мы пытались их сдержать — безуспешно.

— Пошли на балкон.

Уже опускался вечер, уже сумерки окутывали город, а улица у дворца Кшесинской бушевала, люди выкрикивали лозунги, и чаще других звучало слово «Долой!».

С балкона Яков Михайлович поднял руку, и толпа притихла. Он произнёс слова, которые, ему казалось, выражали то, что сейчас было самым необходимым:

— Спокойствие и выдержка, товарищи! Спокойствие и выдержка! Выход на улицы солдат и рабочих пока происходит стихийно, а наша сила — в организации, в твёрдой пролетарской дисциплине.

Свердлова сменил Подвойский. Потом говорили другие представители «военки».

Лишь к ночи солдаты успокоились. Но было ясно: утром снова начнутся митинги и демонстрации.

До полуночи заседали члены Центрального и Петроградского комитетов партии, не покидали дворец руководители «военки». И приняли решение: коль сдержать напор масс невозможно, 4 июля возглавить демонстрацию под лозунгом «Вся власть Советам!», придать ей мирный характер, внести в движение организованность.

Стоя на балконе дворца, выступая на заседании ЦК, Яков Михайлович не ощущал усталости и голода. Он почувствовал это только тогда, когда, вздохнув, сказал:

— Что же, так и решим. Ленину уже сообщили. А сейчас — домой.

Свердлов шёл стремительно, ходко. Он всегда ходил быстро, а теперь, в Питере, за ним не угонишься. К тому же была причина торопиться. Кадя, дети...

Возвратившись в Петроград, Ленин сразу же определил то главное, что необходимо в сложившейся обстановке. Идти на заводы, в казармы, по возможности сдерживать страсти, не дать свалить на большевиков ответственность за провал наступления на фронте, за разруху в стране.

А там, на улице — всё больше и больше демонстрантов. Из Кронштадта в Петроград прибыли матросы — они шли по улицам Питера, к дворцу Кшесинской. И сейчас рабочие, солдаты и кронштадтцы образовали настоящую мозаику разноцветья и пестроты, над которой алели флаги и лозунги революции. С балкона дворца свешивались знамёна Центрального Комитета партии, Петроградского комитета РСДРП, «военки».

На балкон вышли Ленин, Луначарский, Свердлов. Им поручил Центральный Комитет обратиться к морякам от имени партии.

Свердлов ощутил руками нагретые солнцем перила балкона.

— Товарищи! Позвольте мне от имени Центрального Комитета Российской социал-демократической партии горячо приветствовать моряков-кронштадтцев, истинных революционеров. Мы нисколько не сомневались, что в трудный исторический час вы придёте на помощь петроградскому пролетариату — авангарду всего революционного движения в России.

Матросы стихли, слушая Свердлова.

— Товарищи кронштадтцы! Нам хотелось бы, чтоб вы все услышали голос партии, её призыв. И потому я предлагаю разъединиться на группы. Пусть первая группа послушает ораторов, потом отойдёт в сторону, ей на смену придёт вторая.

Рокот согласия покатился по матросским рядам.

— Товарищи! Сейчас будет говорить Владимир Ильич Ленин!

Полетели вверх бескозырки, послышалось матросское «ура!», заколыхались, как на волнах, красные знамёна и кумачовые лозунги...

Иван Викулов и Порфирий Горюн шли по Невскому проспекту. Солдатам показалось, что мелькнуло знакомое лицо Катюши — той самой сестры милосердия, которую так неприветливо встретили однажды и которую теперь ласково звали «сестричка-большевичка».

С ней рядом был Григорий Ростовцев, и солдаты решили пробраться к ним, работая локтями, проталкивались сквозь плотные ряды рабочих.

Рядом с Катей стоял празднично одетый молодой человек. Он о чём-то разговаривал с Катей, сердито поглядывая на Григория, пока его не окликнули:

— Эй, Муха! А сестрёнка-то у тебя, видать, человек, не то что ты, хозяйский холуй.

«Муха»... Точно кто-то больно ударил Катю, полоснул по сердцу узловатым бичом. «Муха»... Её брат Сергей — тот самый Муха, о котором рассказывал Григорий. Она вдруг посмотрела с какой-то особой гадливостью на его праздничный костюм, точно эта английская шерсть была в чём-то выпачкана.

Григорий схватил Катю за руку.

И в эту минуту раздались выстрелы — откуда-то сверху, с каких-то крыш.

И зацокали копыта. Григорий вспомнил, как мчалась по улицам Нижнего Новгорода конная полиция, высекая искры из булыжника, как неистовствовали казачьи сотни.

Мухи уже не было, он куда-то исчез, когда Иван и Порфирий добрались до Кати и Григория. Впрочем, теперь добираться было легче — после выстрелов поредела, рассеялась толпа.

— Чего вы стоите, стреляют ведь?

Катя, поражённая неожиданным открытием, стояла, не в состоянии сделать шага. То, что её брат — меньшевик, относила она к его ограниченности. Но то, что он может оказаться предателем, даже не приходило ей в голову. Что будет с отцом, если он узнает?

— Эй, расходись! — услышал Григорий грозный оклик, и, прежде чем успел оглянуться, стоявший рядом Иван ринулся на кого-то. Ростовцев инстинктивно прикрыл собой Катю, но казачья плеть уже больно хлестнула её по спине. Иван схватил казака за руку, и это смягчило удар. Всё же — то ли от неожиданности, то ли от боли — Катя вскрикнула. Порфирий, сначала растерявшийся, по-медвежьи раскачался с ноги на ногу и, ухватив за уздцы коня, начал его изо всех своих недюжинных сил гнуть к земле.

— Отпусти, солдат, отпусти, говорю!..

Но Горюн отпустил повод лишь тогда, когда что-то горячее полоснуло его по плечу.

...Порфирий Горюн лежал в доме Потапыча: сюда привели его с Невского проспекта Катя, Иван, Григорий. Иван требовал отправить Порфирия, как солдата, в лазарет, но туда далеко, и Катя, боясь большой потери крови, настояла доставить его к себе домой, сама сделала первую перевязку, сама и врача пригласила.

Дети уже спали, Клавдия Тимофеевна стояла у окна в томительном, бессонном ожидании. Улица была пуста — после дневного расстрела на углу Невского и Садовой опустел, притаился Питер. Зловещая тишина опустилась на город.

Вообще, ожидание — не её стихия. И сюда, в столицу, ехала она с твёрдым намерением поскорее пристроить детишек и немедленно начать, а вернее, продолжить партийную работу. Вот и Яков сказал: «Такие люди, как ты, нужны сейчас позарез». Она ещё не знает где, на каком месте будет работать, однако уверена, что засиживаться дома не станет.

Но в первый день своего пребывания в новом Питере Клавдия очень хотела побыть с мужем, поговорить с ним — ведь ей так много нужно ему рассказать, расспросить. Да и он сразу же засыпал её вопросами... И вот пожалуйста. После такой разлуки даже рассмотреть друг друга не успели.

Нет, сегодня в её душе досады не было: такова уж его работа, хотя сейчас она опять полна опасностей. Яков рассказал ей, что положение серьёзно, что контрреволюция подняла голову и Ленин призывает к бдительности — возможны любые провокации. Вот почему Клавдия Тимофеевна тревожится: где Яков? Дома ли Владимир Ильич? Что с товарищами? Конечно, можно бы зайти к Надежде Константиновне Крупской — ведь они познакомились ещё в 1906 году в Стокгольме, на Четвёртом съезде РСДРП, делегатом которого она, Клавдия Новгородцева, была от Пермской организации. Но уже пробило полночь, и идти к Надежде Константиновне неудобно...

А Якова всё не было — не слышно его шагов за дверью, его условного стука, похожего на морзянку, его бодрого голоса.

Клавдии Тимофеевне вспомнились пушкинские строки: «Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса...» Нет, теперь, в июле, ночи подлиннее, а главное — тревожнее.

Ей показалось, будто внизу, у подъезда, мелькнула чья-то тень, — и она бросилась к дверям. Да, это был Яков...

Клавдия ожидала увидеть его усталым. Но он был бодр.

— Хочешь чаю? Я сейчас, сию секунду.

Она понимала, что уговорить его отдохнуть, прилечь хоть на часок — бесполезно. Он сам сделает это, если возможно. И с расспросами приставать не надо. То, что можно рассказать, сам скажет. Сам...

— Какое счастье, что его там уже не было!

Клавдия Тимофеевна даже не спросила — кого?

— Понимаешь, юнкера разгромили «Правду». А Владимир Ильич ушёл из редакции незадолго до налёта.

Свердлов мерял комнату из угла в угол, словно представлял весь ужас того, что могло случиться.

— Нет, пить чай не буду. Я, собственно, на минутку. Мне необходимо к нему. Предупредить. Немедленно. Увести в безопасное место...

Клавдия Тимофеевна смотрела в окно: Яков оглянулся по сторонам, прежде чем войти в подъезд дома напротив.

...Дверь открыла Мария Ильинична.

— Яков Михайлович? Так рано?

— Владимир Ильич не спит?

— Встал уже. Заходите.

Ленин вышел с полотенцем в руках.

— Что-то случилось ночью? — спросил он.

— Да, Владимир Ильич. Разгромлены типография «Труд» и редакция «Правды».

— Когда? Ведь я...

— Ночью. Разгром бандитский, не оставляющий никаких сомнений в их намерениях. Словом, контрреволюция распоясалась.

— Так. Надо идти в ЦК.

— Нет. Вам необходимо немедленно скрыться.

— Вы с ума сошли!..

— Владимир Ильич, вот мой плащ, и мы уходим.

— Ну что ж, подчиняюсь. По-видимому, вы правы. Полагаете, должен надеть ваш плащ? Кажется, дождя нет.

— Наденьте, Владимир Ильич. Бережёного бог бережёт.

— Бог, говорите? Ну, это дело другое. Наденька, Маняша, целую вас. Не тревожьтесь. Я в полной безопасности. Слыхали — бог бережёт!

Когда они вышли на улицу и убедились, что слежки нет, Владимир Ильич дал волю негодованию.

— Подумайте, Яков Михайлович, какую мерзкую роль играют во всём этом почтенные меньшевики и эсеры! Ах, предатели, ах, плуты. Ну, ничего. Нет худа без добра. Яков Михайлович, слушайте внимательно. Не знаю, куда мы придём и буду ли я иметь возможность переговорить с вами. Поэтому запомните. Ни на минуту не прекращать работу по созыву съезда партии. Напротив, ускорить её, сделать более интенсивной и целеустремлённой. Хорошо бы от имени ЦК обратиться в крупнейшие партийные организации России.

— Думаю написать листовку, разъясняющую, что произошло в эти дни.

— Разумно. Словом, Яков Михайлович, максимум организованности и оптимизма. Я знаю, этих качеств вам не занимать.

— Я сейчас же свяжусь с членами ЦК.

— Правильно.

Они оказались на набережной реки Карповки. Здесь живёт семья члена «военки» Сергея Сулимова. И жена его — секретарь Военной организации большевиков.

Сулимова немало удивилась, увидев у себя дома Ленина и Свердлова.

Яков Михайлович объяснил обстановку и сказал:

— Владимир Ильич останется у вас. А вы не должны выходить из дому. Сейчас ваша обязанность — быть всё время начеку.

И, обращаясь к Ленину, добавил:

— Здесь пока и пребывайте, Владимир Ильич. Найдём для вас убежище понадёжнее, подальше от вражеских глаз. А я побегу. Надо скорее укрыть документы, как бы до них юнкера не добрались. До свиданья, Владимир Ильич...

Он уходил, а Ленин уже стоял у письменного стола — наверняка сейчас будет работать. Свердлов знал этот его взгляд, устремлённый вдаль...

Прокламация Петербургского комитета РСДРП(б) о событиях в Петрограде:

«Товарищи, в дни 3—4-го июля по всему Петрограду происходили демонстрации рабочих, солдат и матросов. Все демонстрации, начавшиеся без призыва со стороны каких-либо политических партий, имели целью показать, что широкие массы рабочих и солдат стоят за переход всей власти в стране в руки Советов. Когда обнаружилось уже, что демонстрации захватили очень широкие слои рабочих и солдат, что они происходят стихийно, разрозненно, ЦК нашей партии совместно с другими партийными учреждениями решили внести организованность в движение и призывали к однодневной мирной демонстрации на 4-е июля. Уже в „Правде“ от 5-го ЦК поместил свою резолюцию, призывающую рабочих, солдат вернуться на заводы и в казармы, сохранить спокойствие.

Разгром „Правды“ в ночь на 5-е июля помешал широкому её распространению. 6-го июля ЦК вынес резолюцию, подтверждавшую вынесенную накануне. При этом со стороны нашей партии были приняты все меры к тому, чтобы ликвидация демонстрации прошла совершенно безболезненно. Если была пролита кровь за эти дни, то не по вине нашей партии... Мы не сомневаемся ни на минуту, что и выстрелы в демонстрантов носили чисто провокационный характер...

Контрреволюция стремится к полному разгрому революции...

Рабочий класс и революционные войска должны ясно понять всю серьёзность переживаемого момента. Они должны отдать себе ясный отчёт о причинах поднятой против нас травли. Они должны понять, что травля поднята против тех, кто последовательно, до конца защищал их интересы. Они должны понять, что нет иного выхода из создавшегося положения, кроме перехода всей власти в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, кроме установления контроля над производством, немедленного перехода земли в руки крестьян, кроме возможно скорейшего окончания войны, кроме мировой социальной революции...

Пусть все члены партии по-прежнему стойко выполняют свою работу по развитию классового самосознания рабочих масс и масс деревенской бедноты, по разъяснению им, кто их друзья и кто враги.

Петербургский комитет РСДРП(б)».

Почти одновременно с этой прокламацией Яков Михайлович написал Циркулярное письмо ЦК РСДРП(б) местным партийным организациям. Изложив суть происшедших 3—4 июля событий, он сообщал:

«Теперь положение таково. Мы временно без газеты. Надеемся всё же на днях наладить таковую. Настроение в Питере бодрое. Растерянности нет. Организация не разбита...

Съезд не откладываем. Соберётся 25-го. Просим направлять делегатов в Питер. Адрес: Б. Сампсониевский проспект, № 62, Районный Комитет».

В эти дни не было ничего важнее, чем подготовить и провести Шестой съезд партии и надёжно укрыть Владимира Ильича. У Сулимовой, а затем на квартирах Полетаева, Аллилуева и даже в шалаше на станции Разлив Ленин находился лишь в относительной безопасности. Питер кишмя кишел шпиками.

А буржуазные газеты не упускали возможности «подсказать», где находится Ленин. Особенно бушевала бульварная «Живое слово». То и дело пестрели на её страницах заголовки: «Местопребывание Ленина», «Арест Ленина», «Где Ленин?». А то и вовсе ошеломляла читателей «сенсацией»: «Ленин уже в Германии», «Ленин поселился в Швейцарии».

— Ты подумай, Кадя, к каким только ухищрениям не прибегают эти самые «бывшие», — возмущённо говорил Свердлов жене. — А ведь когда-то именовали себя социалистами. Министр юстиции Малянтович даже, говорят, в пятом году в красных ходил. А этот негодяй, Алексинский? И он смел именовать себя большевиком! Имени его слышать не могу. Сейчас он громче всех кричит, что Ленин — немецкий шпион.

Во время июльских событий погромщики избили заведующего большевистским издательством «Прибой», и он практически не мог работать. Центральный Комитет решил возложить эти обязанности на товарища Новгородцеву. Её партийная стойкость, опыт работы в книжном магазине и издательствах были хорошо известны товарищам.

Клавдия Тимофеевна и раньше видела небольшие книжечки издательства «Прибой», знала, что существует оно ещё с 1913 года, но длительное время не работало — царская охранка применяла различные репрессии против его сотрудников. После Февраля 1917-го появились новые книги этого издательства, прежде всего произведения Маркса, Энгельса, Ленина. И вот сейчас снова разгром, теперь уже по распоряжению Временного правительства.

— Они изрядно потрепали издательство, — рассказывал Яков Михайлович жене, — распотрошили склады. А мы очень нуждаемся, сейчас особенно, в партийной литературе. Словом, закатывай рукава, товарищ Ольга. Нужно подыскать для «Прибоя» новое помещение, надёжно спрятать склады.

Они виделись теперь редко. Свердлов перешёл на полулегальное положение. Клавдия Тимофеевна с детьми поселилась в меблированных комнатах на Васильевском острове, на Тринадцатой линии. Уходя на работу, она оставляла ребятишек дома одних. Это очень тревожило родителей.

Времени для подготовки Шестого съезда было в обрез. Свердлов возглавил Организационное бюро по его созыву. Нужно было предусмотреть всё — своевременно известить о нём организации партии, разъяснить задачи съезда, позаботиться о безопасности делегатов.

Контрреволюция перешла в наступление, а меньшевистско-эсеровские соглашатели, оказавшиеся в большинстве в Советах, заняли позицию наблюдателей, в который раз изменив рабочему классу. Двоевластия больше не существовало. В создавшейся обстановке не могло быть речи о переходе власти к Советам, прикрывавшим контрреволюцию. Лозунг «Вся власть Советам!» Ленин предложил временно снять. Необходима была новая ориентировка партии — готовить и осуществлять вооружённое восстание, использовать для этой цели и легальные и нелегальные возможности.

Свердлов осматривал здание Приморского вокзала — отсюда выехал из Питера Ленин, чтобы укрыться от ищеек Керенского и начальника контрразведки генерала Деникина. Владимир Ильич сел тогда в такой же поезд, состоящий из семи вагонов и паровозика с трубой, похожей на огромную воронку. Медленно плетётся состав, натужно, словно чем-то обиженный, пыхтит локомотив. За окнами вагончика остаются железнодорожные станции Лахта, Ольгино, Тарховка. Езды — не так уж много, но Яков Михайлович задремал. Проснулся он от первых лучей солнца. Значит, скоро станция Разлив...

Здесь, на окраине посёлка, в домике рабочего Сестрорецкого оружейного завода Емельянова поселился Владимир Ильич.

Яков Михайлович давно знал Николая Александровича, члена большевистской партии ещё с 1904 года. И он нисколько не удивился, когда вызванный в ЦК руководитель сестрорецких большевиков Вячеслав Иванович Зоф, рабочий того же оружейного завода, назвал именно его фамилию: у Емельянова Владимир Ильич будет в безопасности.

Яков Михайлович подробно расспросил Зофа, как отнесётся к нежданному и опасному, именно опасному, гостю жена Емельянова. Ведь у них большая семья.

— Не беспокойтесь, товарищ Свердлов, — отвечал Вячеслав Иванович. — Можете доложить Центральному Комитету, что семья Емельяновых так же надёжна, как и он сам. И Надежду Кондратьевну, и сыновей мы знаем хорошо. Да и место надёжное, приедете — сами убедитесь.

Яков Михайлович запомнил этот разговор. Он узнал, что жена Емельянова помогала мужу в его революционной работе, что она сама состоит в большевистской партии, и тогда последние сомнения покинули его.

Отъезд Ленина из Питера в Разлив был хорошо продуман с точки зрения конспирации. Как и было условлено заранее, Емельянов встретил Владимира Ильича ещё в Питере на набережной Большой Невки.

...Дачный поезд, в котором ехал Яков Михайлович, прибыл на станцию Разлив ранним утром. Домик Емельянова Свердлов разыскал сразу. Он увидел Николая Александровича, поздоровался и произнёс пароль:

— Карпович.

— Что вы, Яков Михайлович, вас-то я и без пароля признаю...

— Порядок есть порядок, дорогой товарищ. Партийная дисциплина. Ну-с, показывайте, как тут устроился Владимир Ильич.

И в это время раздался звонкий ленинский голос:

— Яков Михайлович, здравствуйте. Вы, как всегда, вовремя. Прямо к завтраку. Мы тут с Надеждой Кондратьевной такую пшённую кашу заварили — я в жизни такой не едал! С молоком!

— Здравствуйте, Владимир Ильич. Это с каким же молоком? — спросил Яков Михайлович. — От ещё не купленной коровы?

— Вот именно, — рассмеялся Ленин.

Об этой несуществующей корове знал почти весь Сестрорецк. Емельянов умышленно распространил слух о том, что собирается приобрести бурёнку и ему нужно запасти корм для неё. Иначе как объяснишь людям, почему ему необходимо заняться косьбой да ещё нанять для этой цели работника. Работник-то уже есть, вот он...

Если бы не голос Владимира Ильича, Свердлов не сразу узнал бы его. В парике, без бороды и усов, он казался каким-то иным, и только прищур глаз да чуть лукавая улыбка сразу выдавали его.

Ленин стоял у небольшой летней печурки-времянки и, как заправский кулинар, что-то размешивал в кастрюле поварёшкой.

— Вот теперь можно поздороваться по всем правилам. Признайтесь, сразу узнали меня? — спросил он, пожимая руку Свердлова.

— Откровенно говоря, на улице не узнал бы. Да и здесь, если бы вы не так громко встретили меня... — в голосе Якова Михайловича звучал упрёк.

— Понял, Яков Михайлович. Но ведь на голос парик не наденешь. А я искренне рад видеть вас. Ну-с, теперь знакомьтесь с емельяновскими сыновьями — это мои друзья и помощники. А сам я наёмный косец. Днями отправляемся на покос.

Владимир Ильич был весел, и это радовало Свердлова. А ведь Ленин наверняка знает, какую возню затеяли буржуазные газеты вокруг его имени, сколько грязи вылито, сколько гадостей сказано. Нужно было быть Лениным, чтобы подняться выше этого, выше той травли, которую затеяли Временное правительство, буржуазные партии и те, кто ещё недавно именовал себя социалистами.

— Показывайте свои апартаменты, Владимир Ильич.

— Нет уж, извольте подчиняться нашим порядкам. Сначала завтрак. Хороший работник должен прежде всего поесть! Правильно, Надежда Кондратьевна?

— Конечно, конечно... Тем более, что завтрак готов.

Дворик Емельяновых действительно был пригож: возле небольшой дачки — сарай, на чердаке которого оборудован «кабинет» Ильича. Яков Михайлович поднялся на этот чердак по небольшой лестнице. У окна стояли простенький стол и два венских стула с дугообразными спинками. В углу из соломы была сооружена постель.

— Удобно, — объяснил Владимир Ильич. — К тому же на чердак не всякий догадается заглянуть. И, кроме того, я иногда забираюсь в баньку возле озера. Там и вовсе роскошно. А главное — прохладно, отменно работается.

— Роскошно-то роскошно, да надо уезжать. В Сестрорецк прибыл карательный отряд, и думаю, что не на отдых.

— Я тоже так полагаю. Что ж, днями переберёмся за озеро. Главное, чтоб была возможность писать, писать и ещё раз писать.

— Мы получили ваши работы через Выборгский райком. Срочно печатаем их в «Рабочем пути».

— Это сейчас необходимо. Прежде всего нужно определиться с лозунгом «Вся власть Советам!». Моя работа «К лозунгам» именно этому и посвящена. А теперь рассказывайте, как идёт подготовка к съезду партии...

Они говорили долго. Владимир Ильич поделился с Яковом Михайловичем своим мнением о политическом отчёте ЦК на съезде.

— Как договорились, я подготовил тезисы для этого отчёта, — сказал Ленин. — И переслал их Сталину. Вы уже ознакомились с ними?

— Внимательно прочитал, Владимир Ильич, и во всём с вами согласен.

Свердлов рассказал Ленину о том, в каком положении доклад по организационным вопросам.

Уже вечером, прощаясь, Яков Михайлович сказал:

— Перебирайтесь скорее за озеро, Владимир Ильич. А я при первой возможности появлюсь здесь снова.

— Жду вас, Яков Михайлович. Передайте мой привет Клавдии Тимофеевне. И ещё. Повидайте, пожалуйста, Надежду Константиновну и скажите, что нет никаких оснований для беспокойства обо мне. Положительно никаких.

В Оргбюро по подготовке к съезду поступали всё новые и новые сообщения. Наиболее важные и интересные Свердлов переправлял в Разлив Владимиру Ильичу. Избрав его своим первым делегатом на съезд, уральцы писали, что целиком и полностью согласны с ленинской политической линией, протестовали против «грязного похода на Ленина, предпринятого буржуазией, Временным правительством и партиями соглашательского большинства...». И путиловцы, и скороходовцы, и трубочники, и все 13 полков 1-й армии выражали единое настроение, единую мысль: «Ленинские идеи послужат основанием для всех работ съезда».

...Двухэтажное здание на Большом Сампсониевском проспекте с массивной сводчатой аркой мало чем отличалось от многих других, находящихся рядом. Оно не привлекало к себе внимание, и, хотя съезд партии собирался полулегально, это во многом определило выбор помещения для заседаний.

Всего через двадцать три дня после июльской демонстрации открылся съезд. Шестой... Первый после выхода партии из подполья. Первый после свержения царизма. И второй, который происходит в России...

Почти всех делегатов съезда Свердлов знал лично. Филипп Голощёкин — от Екатеринбурга; Андрей Бубнов — от Иваново-Вознесенска; Алёша Джапаридзе — от Баку; Клим Ворошилов — от Луганска; Емельян Ярославский — от Москвы; Михаил Васильев-Южин — от Саратова... У каждого за плечами и опыт революционной борьбы, и ссылки, и тюрьмы.

Ещё накануне, на заседании Организационного бюро, было решено, что съезд откроет один из старейших его делегатов — Михаил Степанович Ольминский. А после того как избрали президиум в составе Свердлова, Ольминского, Ломова, Юренева и Сталина, делегат Бокий предложил выбрать почётным председателем съезда Владимира Ильича Ленина.

И понятно: Ленин, его мысли, его сердце — здесь, на съезде, и это почти физически чувствовали делегаты. Кто вечером поедет к Ильичу, чтобы рассказать ему о первом дне работы съезда? С каким бы наслаждением махнул в Разлив Свердлов, но это невозможно. Сейчас ему немыслимо отлучаться из Питера даже на час, ведь неизвестно, как здесь всё сложится. Десятки дел возникают по ходу съезда, и все неотложные.

Глава двадцать седьмая. Предгрозье

Керенский был вне себя: несмотря на принятые самые жёсткие меры, извольте — съезд начал работу. А Ульянов-Ленин выскользнул из расставленных вокруг него сетей и находится где-то вблизи, почти на глазах, словно прикрытый шапкой-невидимкой. Он держит в своих руках весь большевистский механизм, из-под его пера одна за другой выходят статьи.

Премьер про себя рассуждал: «Если бы у меня были настоящие люди, настоящие помощники, а не болтуны... Министр внутренних дел Никитин, наделённый властью, имеющий в своём распоряжении сотни, тысячи людей, не смог выследить и арестовать одного-единственного человека! Чего же он стоит со всеми своими филёрами, агентами и прочими? Недели две тому назад он расхвастался, что не позднее 7 июля (какая точность!) пошлёт казаков на Широкую улицу, чтобы не арестовать, а убить Ульянова. И что же? Хвастовство, беспардонное хвастовство. Ульянова на Широкой не оказалось. Живёт и действует! Живёт и будоражит всё вокруг. Даже войска выбиваются из повиновения. Даже там разносится отрава большевизма. Пока дебатируется вопрос, явится ли Ульянов на суд, большевики открыли свой партийный съезд. И кто там верховодит? Конечно же, Ульянов. Вот тебе и явка в суд. Нет, не мы его, а он этим съездом вызывающе пытается судить нас. Какая прекрасная возможность захлопнуть весь съезд, со всеми вожаками, с Ульяновым — арестовать и баста! Как легко можно было бы вздохнуть после этого!»

Не всё, далеко не всё Керенский высказывает вслух министру внутренних дел Никитину, и не в такой форме.

— Но ведь это счастливая мысль! — восклицает Керенский, — покончить со съездом — так просто, так доступно и так исчерпывающе. И, может быть, не только со съездом, но и с большевизмом вообще?

Никитин не скрывает иронической улыбки — официально собрания и съезды разрешены. Он министр, и ему не к лицу совершать противозаконные действия. Он хочет иметь право...

Керенский пытается пригладить рукой свои торчащие ёжиком волосы... Но напрасно — они топорщатся ещё упрямее.

— Я дам вам это право.

Его взгляд устремляется вверх, словно где-то там, за пределами кабинета, он уже видит единственное мудрое решение.

— Я дам вам это право. Не позднее 28 июля вам и военному министру позволено будет закрывать, запрещать, не допускать любые собрания и съезды, кроме, разумеется, лояльных правительству.

На лице Никитина опять промелькнула ироническая улыбка — о законности и прочем он сказал, а Керенского, чтобы не очень-то возносился, нет-нет да и надо ставить на место. Так легче отводить от себя удары. Министр внутренних дел давно уже присвоил себе все права. Разве его остановили бы какие-то там законы? Ленина на съезде нет, если верить газетам. Хотя сомнительно...

— Решение правительства опубликовать в газетах, — уже вошёл в раж Керенский.

— А может быть, не нужно, Александр Фёдорович? — осторожно спросил Никитин.

— Надо мыслить шире. Наше решение послужит демонстрацией силы, власти, твёрдости. А там дело будет за вами. Не замешкайтесь, как это было с Ульяновым. Я надеюсь, что вы понимаете, какая миссия возлагается на вас историей, нашей родиной, народом, жаждущим спокойствия, перед лицом реального врага. Я верю, что...

Никитин вздохнул — теперь Керенского не остановить. Что тут поделаешь, он покорно опустил голову и приготовился выслушать, как всегда, длинную, рассчитанную на большую аудиторию речь премьер-министра. Ему, в конечном счёте, не важно было, перед кем говорить, лишь бы не мешали...

Клавдия Тимофеевна сняла для издательства «Прибой» новое помещение на Фурштадтской, 19. В одной из комнат помещался Секретариат ЦК.

Она пришла на съезд, когда с докладом о политическом положении выступал Сталин. Многие мысли этого доклада она уже знала — тезисы, написанные Лениным, ей показывал Яков Михайлович. Ленин пришёл к выводу: в настоящее время, когда власть перешла в руки военной диктатуры, а Советы переживают мучительную агонию, мирный переход власти к Советам стал невозможным. Необходима полная ликвидация диктатуры контрреволюционной буржуазии. А это по плечу лишь революционному пролетариату при условии поддержки его беднейшим крестьянством.

И вывод доклада Сталина целиком созвучен с этими мыслями Ленина: после июльской демонстрации образовалась новая расстановка классовых сил. Пролетарская революция, если она хочет быть последовательной и достигнуть конечной цели, обязана взять власть революционным путём — путём вооружённого восстания.

Присутствовала Клавдия Тимофеевна и на докладе о финансовой деятельности партии, когда речь шла об издательстве «Прибой». Докладчик перечислил книги и брошюры, выпущенные издательством, работы, которые набраны или печатаются... В настоящее время финансовый актив «Прибоя» составил 55 тысяч рублей.

— Если принять во внимание, — говорил докладчик, — условия работы, особенно трудность доставки бумаги, то можно признать, что работа товарищей в «Прибое» более чем удовлетворительна.

— Пожалуйте в мой «зелёный кабинет», Яков Михайлович. Только предупреждаю, комары здесь кусаются злее, чем бульварные газетёнки. От Временного правительства я здесь спасся, а от комаров не могу.

Владимир Ильич был в курсе всех съездовских дел, и всё-таки его интересовала протокольная точность каждого заседания. Яков Михайлович приехал в Разлив после того, как уже состоялся его доклад по организационным вопросам. Цифры, которые Свердлов привёл в отчёте, свидетельствовали о несомненном росте партии и её авторитета в стране. Если на Апрельской конференции было представлено 80 тысяч членов партии из 78 организаций, то нынче в партии насчитывается 162 организации и 240 тысяч членов партии.

— Удачно получилось, что ваш отчёт дополнили доклады с мест, из военных организаций, — сказал Ленин. — С интересом прочитал выступление Васильева-Южина о положении в Поволжье. Между прочим, я Михаила Ивановича посылал ещё в 1905 году в качестве уполномоченного ЦК на броненосец «Потёмкин».

«Зелёный кабинет» находился недалеко от шалаша, в котором скрывался Ленин от ищеек Керенского, в небольшой рощице. Два пенька — один повыше, другой пониже — это и стул и стол. «Зелёным кабинетом» назвал Владимир Ильич это затенённое местечко по старой памяти: ещё в Алакаевке, под Самарой, оборудовал он себе такой же укромный уголок, когда готовился к сдаче экзаменов экстерном за Петербургский университет...

— Жаль, здесь нет второго стула. Знаете, я, уж извините, сяду на стол, а вы, Яков Михайлович, пожалуйста, в кресло. Бумаги мы сейчас уберём. Вот так. Садитесь и рассказывайте.

Здесь, в Разливе, за озером, уже побывали у Владимира Ильича Орджоникидзе, Дзержинский, Шотман, и каждый из них привозил в Питер на съезд частицу ленинской бодрости, уверенности в победе пролетарской революции.

Свердлов старался рассказывать о самом главном, о том, что съезд целиком согласился с курсом партии на вооружённое восстание. Прения, которые возникали в связи с докладами, показали, что этот курс — единственно правильный.

Рассказал Свердлов и о полемике, которая возникла во время обсуждения резолюции «О политическом положении».

Эта резолюция была доработана с учётом замечаний делегатов, и Сталин представил её съезду по каждому пункту в отдельности. Были поправки, более или менее существенные, одни принимались, другие отклонялись. Но об одной поправке Свердлов рассказал Ленину особенно подробно.

Было это на пятнадцатом заседании. Сталин читал девятый пункт резолюции: «Задачей этих революционных классов явится тогда напряжение всех сил для взятия государственной власти в свои руки и для направления её в союзе с революционным пролетариатом передовых стран к миру и к социалистическому переустройству общества».

Тогда слова потребовал Преображенский.

— Предлагаю, — сказал он, — иную редакцию конца резолюции: «для направления её к миру и, при наличии пролетарской революции на Западе, к социализму».

При этом Преображенский ссылался на резолюцию Бухарина.

Сталин ответил Преображенскому твёрдо и решительно:

— Я против такого окончания резолюции. Не исключена возможность, что именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму.

Ленин удовлетворённо кивнул головой.

— Ну-с, хорошо. А почему вы, Яков Михайлович, не сообщите мне по поводу полемики о моей явке на суд?

— Ведь вам об этом уже известно. Видите ли...

— Вижу. Неужели не ясно, что этот вопрос — не личный? Что это серьёзный политический вопрос.

— Он так и стоял на съезде. И решение было единодушным: Ленину нельзя арестовываться. Серго сделал обстоятельный доклад, и я поддержал его.

— Были другие мнения?

— Были, естественно. Они сводились к одному: при каких условиях следовало бы вам явиться на суд. Но пока существует власть буржуазии, таких условий нет и быть не может... Дзержинский так и сказал: травля против Ленина — это травля против партии. Все другие мнения отпали.

Ленин встал со своего «стола», сорвал с дерева листок и, о чём-то думая, рассматривал его.

— Итак, — сказал он, — курс на вооружённое восстание. Другого пути сейчас нет. Так?

— Так, Владимир Ильич.

Ленин снова присел.

— Ну-с, а Керенский и компания, вероятно, не прочь были бы прихлопнуть наш съезд?

— Всякое было, Владимир Ильич. Пришлось нам переменить место заседаний, перебраться в Нарвский район. И резолюции мы решили опубликовать лишь после того, как делегаты разъедутся... Словом, кое-какие меры предосторожности приняли.

— Не «кое-какие», а серьёзные и справедливые. У вас на этот счёт особое чутьё. Я ведь помню, как вы меня из дому выпроводили...

Свердлов улыбнулся.

Поредела, разметалась по миру некогда большая семья Свердловых. Разъехались сёстры. По-разному сложились судьбы братьев. Нет уже Лёвушки. Ах, Лёвушка, Лёвушка, непроходящая боль отца.

«Скверное здоровье у моего братишки», — с горечью писал Яков, нежно любивший Лёву. Он узнал о его смерти, находясь в далёкой Сибири, Последний раз видел брата в десятом году, когда, бежав из ссылки, заезжал вместе с Клавдией Тимофеевной к отцу в Нижний.

Где-то Вениамин, помощник Якова во многих подпольных делах? Не миновала его участь революционера — тюрьма, ссылка в Нарым... Он бежал из ссылки за границу, и теперь война задерживала его возвращение в Россию.

Сару Яков встречал часто, а вот Софью — увы, до Саратова далеко. Но заботу старшей сестры ощущал постоянно. Ездил к ней иногда «подкормиться» сам, была в Саратове с детьми и Клавдия. У Софьи хватало тепла и доброты для всех — таков уж был характер этой женщины.

Отец никогда не жаловался на детей, на судьбу их. На здоровье — да, на самих детей — нет. Хороший мальчик был Лёвушка, честен и предан Вениамин, о дочерях — слова дурного не вымолвишь. Всем своим отцовским сердцем любил он Германа и Шуру, которые тоже не заметишь, как станут взрослыми.

И всё же самая большая гордость Михаила Израилевича Свердлова — Яков. Отцу даже казалось теперь, что он всегда предвидел, какой человек из него получится. Конечно, волнений, тревог, переживаний было, ох сколько было! Ссылки, тюрьмы, побеги, скитания... Иногда месяцы не знал он, жив ли Яков или его уже нет. Но отец не осуждал сына за избранный им путь, верил, что служит доброму делу.

Случалось отцу и выполнять роль «почтового ящика». Если кто-то из товарищей сына терял с Яковом связь, он знал, куда писать: «Нижний Новгород. Большая Покровка, 6». Многих товарищей Михаил Израилевич помнит и сейчас: Иван Чугурин, Григорий Ростовцев. Каждому нужно было сообщить, как разыскать Якова, по какому очередному тюремному адресу написать ему. Свердлову было приятно, что отец принимает какое-то участие в жизни сына, что не оторвался Яков от семьи, пусть уже не той, что была раньше...

Иначе сложилась судьба Зиновия.

Началось это так. В Арзамас в гости к Алексею Максимовичу, высланному властями из Нижнего, приехал Владимир Иванович Немирович-Данченко, и Горький в присутствии Зиновия читал ему новую пьесу «На дне». Чтение закончилось, потрясённый руководитель Московского Художественного театра задумчиво молчал. Неожиданно на середину комнаты вышел Зиновий, часто гостивший у Алексея Максимовича, и прочёл по памяти только что услышанный монолог Пепла. И так ярко, артистично у него получилось, что Владимир Иванович поразился.

— Молодой человек, вам нужно учиться. Поступайте-ка, милостивый государь, в Московское филармоническое.

— Да не может он в Московское, — пробасил Горький. — Нельзя ему по нашим варварским законам. Не то вероисповедание, хоть он не верит ни в бога, ни в чёрта.

— Жаль, — сказал Немирович-Данченко. — Одарённость очевидна...

— Кому до этого дело, — и вдруг, обратившись к Зиновию, Горький раздумчиво сказал: — Слушай-ка, Зина, давай я тебя усыновлю — и делу конец. И фамилию дам свою, и отчество.

Ах, Алексей Максимович, большой, щедрый человек! Какие струны задел он в душе этого честолюбивого юноши...

Горький был скор на руку: через неделю усыновление Зиновия состоялось. Отныне он звался Зиновием Алексеевичем Пешковым. С этого дня он порвал с отцом, с братьями и сёстрами, не оставив у них доброй памяти о себе.

И вот однажды Зиновий исчез из Арзамаса. Одни говорили, что уехал куда-то в Сибирь, кто считал, что он подался в поисках счастья на юг. А приёмный сын литератора Пешкова бежал в Америку. Уже потом, узнав, что Горький находится в Италии, поспешил к нему.

Здесь, на Капри, застала Зиновия Пешкова весть о войне.

Неожиданно, может быть, даже для самого себя он записался в интернациональный легион, сформированный во Франции против Германии. Горький лишь руками развёл — характер у Зиновия действительно неуправляемый... Он уже дослужился до капрала, и даже висели на его мундире какие-то медали. Солдаты интернационального легиона говорили о его храбрости. Вот только не повезло ему — во время одной из атак перебило руку, её ампутировали.

Отец невольно сравнивал судьбы своих сыновей.

Все говорят, что Яков стал большим человеком. Нет, далеко не все хвалят, кое-кто даже считал, что ему не избежать гибели, но все признавали и признают — большой человек! Это его сын — Яков Свердлов. Семь лет не видел его отец. Каким он стал?

И вот сейчас Яков приехал сам да ещё какую радость привёз — внуков Андрюшу и Веруньку. Радость! Конечно, радость — и для деда, и для двух его сынишек. Доброта по-прежнему жила в этом доме. Не оставаться же Андрюше и Верочке в столице, если в это трудное время так заняты их родители, если здесь, в Нижнем Новгороде, у них есть, слава богу, родной дедушка.

Глава двадцать восьмая. Тяга к большевикам

Когда Григорий Ростовцев рассказывал Свердлову о делах на Металлическом, Яков Михайлович спросил:

— Сколько сейчас большевиков на заводе?

— Больше трёхсот. В июле было триста, а теперь каждый день кто-то из рабочих вступает в нашу партию. И Потапыч заявление подал.

— Так. Значит, сделал выбор... Ну а Митрич?

— Тоже просил меня, как он выразился, записать его в большевики. Но когда я объяснил, что нужны рекомендации, он расстроился: «Кто же мне даст? Я как-никак в других партиях состоял». Впрочем, он тут же добавил, что ни на одном партийном собрании у них не был...

— Ничего нет удивительного в том, что Митрич выбрал большевиков. Просто понял наконец, где правда. Я непременно приду к вам, выступлю — только скажите, когда удобнее...

Митинг на Металлическом заводе состоялся вечером, в длинном, пропахшем металлом цеху с прокопчёнными окнами. Ростовцев в рабочих был уверен. Ещё недавно освистали они здесь Чернова. И Чхеидзе встретили не слишком любезно. К большевикам доверие рабочих всё более возрастало. Григорий ощущал это каждодневно. А имя Якова Михайловича было хорошо известно металлистам. Потому и приняли его как старого знакомого.

И всё-таки начало его выступления прозвучало неожиданно:

— На вашем Металлическом заводе работают два друга — Потапыч и Митрич. Много лет работают. За эти годы выросли их дети и, как говорится, разошлись в разные стороны. И задумались старые рабочие и поняли: нельзя жить по старинке. А куда, к какому берегу примкнуть? Кто решительнее, кто быстрее способен отличить правду от лжи, тот пошёл за большевиками. Пойдут и остальные. Но мы не торопим: время возьмёт своё.

Свердлов сделал паузу, как бы давая людям поразмыслить, взвесить что к чему. А сам снял пенсне, протёр его платочком и снова надел. Обвёл взглядом присутствующих и продолжил:

— Сегодня уже не только рабочие поняли, на чьей стороне правда, — это понимают и крестьяне, которые так и не получили землю от буржуазного Временного правительства, и солдаты, которые так и не дождались от него мира. Самое главное состоит в том, что народ больше не верит Временному правительству. При выборах в Советы рабочие и солдаты теперь уже голосуют за большевиков. Но значит ли это, что меньшевики и эсеры, находясь в блоке с буржуазией, сидят сложа руки? Нет. Всеми средствами пытаются они погасить революционное настроение масс...

— Пусть попробуют!

— Подождём, увидим.

— А чего ждать-то? Гнать их в шею...

Свердлов любил слушать реплики. В них — всплеск чувств и мыслей, которые бродят сейчас в этой рабочей массе. Вон как разговорились!

— А вы, большевики, тоже не зевайте!

— Верно. Долой временных!..

Яков Михайлович посмотрел на Григория: тот стоял поодаль и улыбался — сдержанно, незаметно. Рядом с ним пожилой рабочий — наверно, это и есть Потапыч.

Свердлов даже не заметил, как возле него оказался подвижной рабочий с немолодым загорелым лицом. Кто-то озабоченно сказал:

— И тут не обошлось без Митрича...

Но Митрич был необычно серьёзен:

— Спасибо тебе, Михалыч, за доброе слово, за то, что понял нас. Передай своей партии, что старые металлисты не подведут. И товарищу Ленину передай... Мы с ним давние товарищи. Я его ещё весной встречал на Финляндском вокзале. Он так и сказал тогда: «Товарищи!»

— Что же, непременно передам.

— И ещё скажи, сделай милость, нашему Гришке, пусть мне рекомендацию отпишет. Вредный он у нас, грех один. Ты, говорит, Митрич, ещё несознательный пролетарий. А какой же я несознательный, если есть у меня тоже сознание. Как Потапычу, так отписал. Нет, я ничего не говорю, Потапыч достойный. Да только, может, я не хуже.

Елена Дмитриевна Стасова подружилась с Клавдией Тимофеевной, которая жила теперь на новой квартире здесь же, на Фурштадтской. Свердлову и домой прийти проще, и отдохнуть есть возможность. Но раньше двенадцати ночи он не появлялся — чаще находился в Смольном, в комнате № 18. В этой комнате располагалась большевистская фракция Петроградского Совета. Теперь во главе Совета — большевики. И произошло это в августе, после того как был подавлен корниловский мятеж.

То была отчаянная попытка российской буржуазии задержать развитие революции, выдвинув в лице генерала Лавра Корнилова «сильную личность», и установить контрреволюционную диктатуру. «Лавру — все лавры!» — кричали буржуа.

Но иначе думали питерские рабочие. Надеяться на то, что буржуазия получит отпор от правительства Керенского, было неразумно. И ЦК большевиков вместе с Петроградским Советом, его Военной организацией обратились ко всем трудящимся, солдатам Питера с призывом дать отпор контрреволюции.

Яков Михайлович выступал в те дни во многих солдатских казармах столицы. Вместе с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским провёл он совещание представителей воинских частей Петроградского гарнизона.

— Солдаты! — звучал на совещании его голос. — Корнилов и Керенский называют друг друга врагами народа. А народ прекрасно знает, что они оба — его враги. Теперь рабочие, крестьяне, солдаты поняли, что только большевики, только Ленин являются подлинными выразителями их интересов.

На этом совещании Свердлов увидел многих знакомых. Был среди них и Иван Викулов.

— Ну вот, дружище, и пришлось взяться за оружие.

— Так точно, товарищ Свердлов. Передайте Владимиру Ильичу, что солдаты поняли, откуда ветер дует.

— Очень хорошо. А как Горюн? У него, кажется, с рукой неладно.

— Заживает, Яков Михайлович. Он нынче особое задание выполняет — агитацию ведёт среди казаков. Нашу, стало быть, агитацию...

— Теперь видно, чья сила подлинная, а чья — подленькая...

Именно так сказал Митрич Ростовцеву. Тот подивился его точности. И при встрече в Смольном рассказал об этом Якову Михайловичу.

— Значит, чья сила подлинная, а чья — подленькая? — переспросил, рассмеявшись, Свердлов. — Вот, Григорий, а вы говорили — вредный старик. Мы своё право на большинство в Совете доказали делом, и народ понял это. Понял!

В тот вечер Яков Михайлович пришёл домой раньше обычного, немало удивив Клавдию Тимофеевну.

— Что случилось? — спросила она.

— Вот уж непременно должно что-то случиться. Соскучился — и пришёл.

— Но ведь утром виделись.

— То утром, а сейчас вечер. Дождливый сентябрьский вечер. Промок до нитки.

— А я как чувствовала, — призналась Клавдия Тимофеевна. — Представь себе, даже яблоки раздобыла.

— Вот это да! А что, если позвонить народам?

«Народам» — означало друзьям. И тотчас завертелась телефонная ручка...

Несмотря на слякотную погоду, друзья не заставили себя ждать. Первой пришла Стасова.

О, какая она разная, дорогая, милая Елена Дмитриевна! Строгая на работе, любящая дочь, весёлая и остроумная в компании друзей. И всё — в одной женщине, в одном удивительно цельном характере.

Всех увлёк рассказ о том, как вызвали Елену Дмитриевну на допрос, чтобы выяснить, где находится Ленин. Долго выпытывали у неё, и ответ был один и тот же: «Понятия не имею!» Но вот следователь вскочил:

— Вы, Стасова, просвещённый человек, просвещённейший род...

— В нашем просвещённейшем роду, — ответила Стасова, — есть одна традиция — ненавидеть подлость. Однажды царь Александр Второй в сердцах воскликнул: «Плюнуть нельзя, чтобы не попасть в Стасова, везде он замешан». Мой дядя, Дмитрий Васильевич, очень гордился этим. «Значит, изрядно я насолил дому Романовых, ежели самодержец так сердиться изволит».

— Но мы ведь не дом Романовых!

— Простите, милостивый государь, не вижу разницы. Она рассказала это, потешно изображая совершенно опешившего следователя, и Яков Михайлович хохотал от всей души.

— Как же вы его огорошили, Елена Дмитриевна!

Глава двадцать девятая. Необходимость назрела

То и дело шли в ЦК представители заводов, воинских частей, кораблей, делегаты близлежащих сёл. У всех были дела к большевикам — вопросы, вопросы... А поскольку адрес им был известен один — Смольный, пришлось Якову Михайловичу создать там, в комнате № 18, что-то вроде филиала Секретариата ЦК. И состоял этот филиал всего из двух человек — Свердлова и его помощника...

15 сентября 1917 года пришли письма Ленина «Большевики должны взять власть» и «Марксизм и восстание». Эти письма Владимир Ильич направил в ЦК, а также в Московский и Петроградский комитеты большевиков.

Яков Михайлович был за немедленную рассылку ленинских писем, чтобы поставить о них в известность партийные организации. Он начал действовать...

Иван Чугурин получил задание Свердлова подыскать верного человека, которого можно было бы направить на работу в Сибирь. Речь шла о боевом задании, о необходимости уехать из Питера надолго, может быть навсегда.

Чугурин вспомнил о молодой, энергичной женщине, активной большевичке, бесстрашной и преданной делу. Да, именно так он и скажет о ней Якову Михайловичу. За любое дело бралась она с какой-то обстоятельностью и женской сноровистостью. Всё получалось у неё добротно и на первый взгляд даже легко.

Звали её Катей. Екатерина Фёдоровна. Кажется, сравнительно недавно пришла она на завод и сразу же примкнула к большевикам. Очень уж по душе, по характеру пришлись ей эти справедливые, решительные люди. Охотно отозвалась она на задание — готовить детали для оружия, предназначенного боевой рабочей дружине. А когда на одном из собраний Катя рассказала о том, как гибельно сказывается война на семьях, потерявших кормильцев, Чугурин решил: хороший из неё получится пропагандист, верный и твёрдый большевик. Девушка способна на большие дела. Он не удивился, когда рабочие выбрали её своим депутатом в Петросовет.

Её и рекомендовал Чугурин Свердлову.

— А она согласна? — спросил Яков Михайлович.

— Конечно. Сказала, что страху нет, вот только справится ли...

— Революция, партия научат, — ответил Свердлов. — Мы нынче по всей России наших людей рассылаем с письмами Владимира Ильича.

...Уже просыпался город, когда Катя, отработав в своём цеху ночную смену, шла в Смольный. Она бывала здесь не раз, хорошо знала и большие глазастые окна, и эти колонны, и широкие, как улицы, коридоры.

Матрос, стоявший у входа, по-молодецки подмигнул Кате.

— Проходите, барышня, — сказал он, когда увидел предъявленный ему пропуск.

И к этому она привыкла — матрос есть матрос. Кавалер!

В Центральном Комитете было много народу. С некоторыми товарищами Катя знакома — встречались на заседаниях Петросовета, вместе выступали на заводах Питера. Видно, всю ночь приходили и уходили люди из комнаты, куда сейчас войдёт она.

Кате не приходилось прежде видеть Свердлова. А может быть, и видела, да не знала, что это он. Говорили о нём как об очень простом и доступном человеке.

А люди всё прибывали, здоровались, перебрасывались отдельными, не всегда понятными Кате фразами. Один высокий широкоплечий парень спросил:

— Товарищ Андрей занят?

Катя знает — так называют Свердлова уральцы. Значит, этот товарищ с Урала.

В комнате ЦК посетители не задерживались. Одни сразу же направлялись к выходу, иные оставались поговорить с товарищами. То и дело слышалось:

— Яков Михайлович поручил...

— Товарищ Свердлов дал задание...

Катя понимала: происходит что-то очень важное, значительное, она в этом уже принимает участие. Раздумывая, девушка невольно опустила глаза и вроде бы задремала. Очнулась от необычного, как ей показалось, басовитого голоса:

— Устали? Очевидно, вы после ночной смены?

Перед ней стоял незнакомый мужчина с живыми, приветливыми глазами. Он выглядел совсем молодым, если б не бородка. На плечи была наброшена кожаная куртка.

— Вы не от товарища Чугурина?

— Да, — поспешно ответила Катя.

— Значит, товарищ Фёдорова? Очень приятно. Давайте знакомиться. Моя фамилия Свердлов. Заходите, заходите, я жду вас.

Они вошли в кабинет. Свердлов словно продолжал с ней давно начатый разговор, до того всё получилось просто и естественно. Он даже сел не за стол, а на диванчик, рядом с Катей.

В кабинете уже сидели люди, о чём-то переговаривались между собой. Одного из них подозвал Яков Михайлович.

— Знакомьтесь, — сказал он Кате. — Это Борис Шумяцкий. Наш партийный товарищ. Хорошо знает Сибирь, сибирских большевиков. Ему поручено отправиться туда и возглавить борьбу за Советскую власть. Вместе с Шумяцким мы посылаем в Сибирь большую группу товарищей, чтобы они разъяснили на местах письма Владимира Ильича о вооружённом восстании. Вы тоже войдёте в эту группу. А сейчас, прошу вас, посидите немного, придут ещё два путиловца, и начнём наше совещание.

Ждать пришлось недолго. Путиловцы, которые, очевидно, тоже поедут в Сибирь, оказались молодыми парнями, и Фёдорова постаралась присмотреться к ним получше: возможно, вместе работать. Свердлов заметил её взгляд и сказал:

— Здесь, в Цека, вам предстоит познакомиться. Всё, что вы будете делать потом, как и сам факт нашего сегодняшнего совещания, должно оставаться в глубочайшей тайне. В поезде, который завтра отправляется в Сибирь, вы друг друга не знаете и должны вести себя соответственно. А вот когда приедете на место — действуйте по обстоятельствам. Впрочем, сойдёте вы в разных местах, на разных станциях и не исключено, что больше никогда не увидите друг друга. Подробнее поговорим с каждым в отдельности после этого совещания, а теперь — то, что касается всех вас и составляет суть вашей партийной задачи.

Свердлов протёр пенсне, вроде бы переводя дыхание перед тем, как сказать самое важное.

— Товарищи, позвольте познакомить вас с письмами Владимира Ильича Ленина...

Катя слушала Свердлова, и ей казалось, что письма Ленина открывают перед ней новый мир, смысл всей её жизни, революционной работы. Да, она и прежде выполняла различные партийные поручения, внимательно прислушивалась к старшим товарищам, участвовала в вооружении заводской дружины — делала «рубашки» для гранат. Но сегодня она становилась причастной к самому главному, самому заветному. Единственное, что её удивляло, — почему так просто и так спокойно говорит об этом Яков Михайлович?

— Основное внимание, — продолжал Свердлов, закончив читать, ленинские письма, — Центральный Комитет уделяет сейчас практической подготовке вооружённого восстания. Начнём, конечно, с Питера. Однако этого мало. Необходимо, чтобы борьба в столице была поддержана всеми пролетарскими районами России, всеми промышленными центрами страны. Мы рассылаем питерских рабочих, тех, кому особенно доверяем и на которых надеемся, на Волгу, Урал, в Западную и Восточную Сибирь в качестве уполномоченных Центрального Комитета большевистской партии. Ваша задача — помочь местным большевикам организовать дело так, чтобы рабочий класс Сибири по первому зову партии и товарища Ленина поддержал революционный Петроград.

Свердлов снова на несколько секунд остановился, чтобы, видимо, перейти к чему-то не менее важному.

— Каждый из вас получит после совещания пакет — его вручит вам товарищ Новгородцева. В этих пакетах, которые вы должны везти с собой на правах самых секретных документов и которые ни в коем случае не должны попасть в чужие руки, содержатся письма Ленина, статьи и брошюры о последних событиях в Петрограде, о том, как лучше местным партийным организациям подготовиться к вооружённому восстанию. Получите и другую литературу, необходимую вам. Что касается упаковки и транспортировки пакетов, товарищ Новгородцева разъяснит — у неё на сей счёт опыт старинный.

Катя не знала прежде Клавдию Тимофеевну в лицо, но по взглядам Шумяцкого и путиловцев поняла, что слова эти относятся к женщине с открытым высоким лбом и умными глазами. Она была одета в серую клетчатую кофту, которая подчёркивала чуть бледноватый цвет её лица.

И на следующий день, уже в поезде, Катю Фёдорову не покидали мысли о совещании, о недолгой, но очень значительной беседе с ней Якова Михайловича Свердлова, ещё раз предупредившего о конспирации:

— Товарищи, с которыми вы сегодня познакомились, сойдут раньше вас — кто в Самаре, кто в Златоусте, кто на станции Тайга. Борис и Лия Шумяцкие выйдут в Красноярске. Сами сойдёте в Иркутске и, не расставаясь с пакетом ни на минуту, явитесь на Собокарьевскую улицу — запомните хорошенько, желательно не записывать — Собокарьевскую улицу, дом восемь, угол Мясной. Главное — не забудьте адрес...

Катя выучила его и мысленно повторяла всю дорогу. Она видела, как покидали поезд её товарищи, и, только когда сошли супруги Шумяцкие, ощутила не столько одиночество, сколько ещё большую ответственность. До тех пор, пока не встретится с иркутскими коммунистами, она будет наедине с собой, с этим чрезвычайным заданием партии.

— Как ты думаешь, Кадя, квартира наша сейчас вполне надёжна, чтобы укрыть хорошего человека? — спросил однажды Свердлов. — Ты ведь у нас опытный конспиратор, да и дома бываешь всё же больше меня.

— Если нужно, укроем, можешь не сомневаться.

Она уже поняла, для кого нужна их квартира. Но спрашивать не стала. Яков поведал сам:

— Будь наготове. На днях возвращается в Петроград Ленин. Возможно, придёт к нам.

Она ждала, готовилась, пока Яков Михайлович не сказал:

— Всё в порядке. Владимир Ильич — в Питере. Наша квартира не потребовалась. Нашлась более удобная.

Ленин жил в те дни у Маргариты Васильевны Фофановой. Свердлов связался с ним через Надежду Константиновну и секретаря Выборгского райкома Егорову. Дом по Сердобольской улице — почти у самого полотна Финляндской железной дороги, на окраине Питера. ЦК решил, что здесь безопаснее, чем в центре, а в случае чего — удобнее уйти...

Отсюда Владимиру Ильичу нужно было добраться до набережной реки Карповки. В большом сером доме на Петроградской стороне, на квартире большевички Галины Константиновны Флаксерман-Сухановой 10 октября состоится заседание ЦК.

В тот день на заседании Центрального Комитета РСДРП(б) присутствовали Ленин, Бубнов, Дзержинский, Зиновьев, Каменев, Коллонтай, Сталин, Троцкий, Свердлов, Сокольников, Урицкий, Ломов (Оппоков).

Председатель — Свердлов.

Яков Михайлович стоял у большого стола, за которым сидели члены ЦК. Окна были завешены. Кое-кто расположился на диване, и висевшая над столом большая лампа под абажуром едва освещала лица.

В повестке дня заседания несколько вопросов. Они сформулированы сухо, коротко — телеграфным языком: 1) Румынский фронт; 2) литовцы; 3) Минск и Северный фронт; 4) текущий момент...

Свердлову выпала не простая задача: он докладывает по всем этим вопросам, кроме текущего момента. А «текущий момент», так скромно обозначенный в повестке дня, — наиважнейший сегодня. Готовясь к заседанию, Ленин сказал Свердлову:

— Я предвижу нелёгкий разговор. Поэтому, Яков Михайлович, насколько это возможно, необходимо восстановить картину всего, что делается на фронтах и в России, а потом уже приступить к текущему моменту. То бишь к вопросу о вооружённом восстании.

Восстановить картину... Как это не просто! Вот, например, «Минск и Северный фронт».

— В Питер приезжали представители некоторых армий Северного фронта, — говорит Свердлов, — они утверждали, что на этом фронте затевается какая-то тёмная история с отходом войск вглубь. Из Минска сообщают, что там готовится новая корниловщина. В отдельных частях ведётся агитация против нас. На фронте же настроение за большевиков. Есть уверенность, что солдаты пойдут за нами против Керенского. Возможен захват штаба в Минске и разоружение всего кольца войск вокруг него силами местного гарнизона...

Так шаг за шагом Свердлов «восстанавливает картину» и с Румынским, и с Западным фронтами, информирует о положении дел во всей России.

Хотя многое из того, о чём говорил Свердлов Ленину, было известно, он слушал очень внимательно. Картина, если и неполная, всё же была представлена членам ЦК.

Владимиру Ильичу в своём выступлении даже не потребовалось упоминать «текущий момент». И без того было ясно, о чём идёт речь. Он сразу же сказал прямо, без обиняков, что с сентября месяца замечается какое-то равнодушие к вооружённому восстанию.

А если серьёзно говорить о захвате власти Советами, то такое равнодушие недопустимо. Не упущено ли время?

Он задал этот вопрос, разом оглядел членов ЦК и проговорил, выделяя каждое слово:

— Тем не менее вопрос стоит очень остро и решительный момент близок.

— Чем же, Владимир Ильич, вы объясняете равнодушие масс? — спросил Каменев.

Ленин быстро ответил:

— Только тем, что массы утомились от слов и резолюций.

— Очень справедливо, — поддержал Дзержинский.

— Справедливо и то, — продолжал Ленин, — что большинство сейчас за нами. Политически дело совершенно созрело для перехода власти. Аграрное движение тоже идёт в эту сторону... Лозунг перехода всей земли стал общим лозунгом крестьян.

В заключение сказал:

— Что же, политическая обстановка, таким образом, готова. Теперь надо говорить о технической стороне. В этом всё дело.

Была принята резолюция, предложенная Лениным. Она заканчивалась словами: «Признавая... что вооружённое восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководствоваться этим и с этой точки зрения обсуждать и разрешать все практические вопросы...»

За ленинскую резолюцию высказались десять человек, против двое — Зиновьев и Каменев.

Свердлов, выполняя решение ЦК, уже на следующий день разослал эту резолюцию по районам Питера. Получил её и Нарвский райком. На Путиловском заводе, который большевики называли одной из крепостей революции, состоялся митинг. И уже первый пункт его постановления гласил: «Мы, рабочие Путиловского завода, требуем передачи всей власти Совету рабочих, солдатских и крестьянских депутатов».

Митинг потребовал перемирия на всех фронтах, передачи земель крестьянским комитетам, немедленного созыва Всероссийского съезда Советов. Требуем, требуем, требуем... Это был рабочий ультиматум. Это были лозунги большевиков.

Такие же митинги прошли и на других крупных заводах столицы. И на каждом из них — боевые, решительные резолюции.

16 октября было созвано расширенное заседание ЦК. На нём присутствовали члены Петроградского комитета, Военной организации, Петросовета, фабзавкомов. Председательствовал опять Свердлов. У него было основание для беспокойства: после заседания ЦК 10 октября Каменев и Зиновьев принесли ему письмо со своими возражениями против начала восстания. Но это было не просто письмо в ЦК — оно адресовалось Петроградскому, Московскому — городскому и областному — комитетам партии, исполкому Петроградского Совета, большевистской фракции ВЦИК, большевистской фракции Северной области. По сути дела, они решили действовать через голову Центрального Комитета, бросили ему прямой вызов, искали в организациях союзников помимо ЦК.

Тут уж сомнений быть не могло: эти двое решили идти напролом.

Позиция внешне кое для кого могла выглядеть безобидно: Каменев и Зиновьев настаивали-де только на том, чтобы не начинать вооружённого восстания до 20 октября. Всего десять дней! Вот если соберётся съезд Советов, то пусть он обождёт Учредительного собрания, где большевики, возможно, могут оказаться вместе с левыми эсерами в большинстве. И тогда...

А между тем красногвардейцы, революционные части Северного и Западного фронтов, корабли Балтийского флота готовы поддержать выступления рабочих. Они ждут начала восстания.

Вот выступает Ленин. Он терпеливо разъясняет решение ЦК, принятое 10 октября, и почему его нельзя отменить и перенести на более поздний срок начало восстания.

Сегодня здесь, на заседании, много рабочих. Им, да и не только им, необходимы такие разъяснения. Яков Михайлович всматривается в лица, ему хочется уловить в них полное понимание и сочувствие тому, что говорит Владимир Ильич. Кажется, есть такое понимание, есть не только сочувствие, но и нетерпение: с восстанием больше нельзя медлить! Митинги на заводах подтвердили это.

Зиновьев, а за ним и Каменев повторяют всё, что они уже говорили 10 октября и в своём письме. Каменев даже дошёл до утверждения, что эта, мол, неделя, с момента принятия решения ЦК, принесла непоправимый вред...

— Вопрос поставлен политически, — воскликнул он, — и назначение восстания есть авантюризм!

Хорошо и резко сказал Крыленко:

— Вода достаточно вскипела; выносить резолюцию, которая брала бы прежнюю резолюцию назад, было бы величайшей ошибкой. Наша задача — поддержать восстание вооружённой силой...

Сталин дополнил:

— Почему бы нам не предоставить себе возможность выбора дня и условий восстания, чтобы не дать сорганизоваться контрреволюции. Петроградский Совет уже встал на путь восстания... Флот уже восстал, поскольку пошёл против Керенского...

Действительно, чего ещё ждать?

— Соотношение сил в нашу пользу! — уверенно заявил Свердлов.

Он не считает нужным повторяться. Только что, докладывая о положении дел на местах, Яков Михайлович сказал, что рост партии достиг огромных размеров. Он привёл доказательства того, что партия насчитывает сейчас не менее 400 тысяч членов. Это значит, что даже со времени недавно проходившего Шестого съезда партия выросла более чем в полтора раза.

— Точно так же, — говорил Свердлов, — возросло наше влияние в Советах, армии и флоте.

Словно подтверждая факты, приведённые Свердловым, представитель Петроградского комитета Бокий охарактеризовал положение дел в районах Питера:

— Васильевский остров — боевого настроения нет, но боевая подготовка ведётся. Выборгский район готовится к восстанию, образовал Военный совет, в случае выступления массы поддержат... Невский район — настроение круто повернулось в нашу пользу. За Советом пойдут все.

Петербургский — настроение выжидательное, Шлиссельбург — в нашу пользу. И так район за районом.

Картина, нарисованная Свердловым и дополненная Бокием, подтвердила вывод Ленина: нельзя ждать!

Девятнадцатью голосами против всё тех же двух (Зиновьев и Каменев) ЦК принял ленинскую резолюцию и образовал Военно-революционный центр — партийный орган по непосредственному руководству восстанием. В него вошли Бубнов, Дзержинский, Свердлов, Сталин, Урицкий.

Клавдия Тимофеевна, никогда не задававшая лишних вопросов, всё же не выдержала, спросила мужа:

— Когда?

И Ростовцев в Смольном спросил Якова Михайловича:

— Когда?

И два солдата — Иван и Горюн — спросили:

— Когда?

Свердлов вошёл в кабинет. Словно небольшие ручьи сливались в одну большую, сильную реку эти настойчивые, требовательные вопросы «когда?». Скоро, теперь скоро!

Стасова стояла у окна, бледная, взволнованная — Свердлов не видел её такой со времени июльских событий.

— Что случилось, Елена Дмитриевна?

— Вы читали сегодня «Новую жизнь»?

— Не успел.

— Прочтите, что пишут Зиновьев и Каменев.

Свердлов читал и не верил своим глазам: выдать врагу в самый канун восстания планы большевиков, решения ЦК!..

— Нужно немедленно сообщить Владимиру Ильичу.

Из письма Ленина к членам партии большевиков:

«Товарищи! Я не имел ещё возможности получить питерские газеты от среды, 18 октября. Когда мне передали по телефону полный текст выступления Каменева и Зиновьева в непартийной газете „Новая жизнь“, то я отказался верить этому. Но сомнения оказались невозможны, и я вынужден воспользоваться случаем, чтобы доставить это письмо членам партии к четвергу вечером или к пятнице утром, ибо молчать перед фактом такого неслыханного штрейкбрехерства было бы преступлением».

Из письма Ленина в Центральный Комитет РСДРП(б):

«Каменев и Зиновьев выдали Родзянке и Керенскому решение ЦК своей партии о вооружённом восстании и о сокрытии от врага подготовки вооружённого восстания, выбора срока для вооружённого восстания. Это факт. Никакими увёртками нельзя опровергнуть этого факта. Двое членов ЦК кляузной ложью перед капиталистами выдали им решение рабочих. Ответ на это может и должен быть один: немедленное решение ЦК:

„Признав полный состав штрейкбрехерства в выступлении Зиновьева и Каменева в непартийной печати, ЦК исключает обоих из партии“».

Да, письма Владимира Ильича, написанные 18 и 19 октября, были ответом на предательское выступление двух членов ЦК в непартийной газете.

В эти дни Яков Михайлович спал не более трёх часов в сутки. Домой он не ходил — на это ушло бы слишком много времени, а располагался в Смольном. Впрочем, не он один — Дзержинский, Урицкий и многие другие спали здесь же не раздеваясь.

...Свердлов шёл вместе с Дзержинским на заседание ЦК с твёрдым намерением заявить Центральному Комитету, что поступок Зиновьева и Каменева ничем не может быть оправдан. Такого же мнения и Дзержинский. Человек твёрдого и решительного характера, Феликс Эдмундович разговаривал всегда спокойно, рассудительно. Сейчас он говорил резко, нервно:

— Не понимаю, как в такой обстановке можно требовать отсрочек — «не выступать до съезда». А съезд сегодня, двадцатого, не состоялся. Его открытие перенесли... Что ж, прикажете отложить революцию? Какая-то дикая точка зрения.

— Дело даже не в точке зрения, — сказал Свердлов. — Она могла быть и ошибочной. Но ведь решение уже состоялось! Состоялось! Как же можно ему не подчиниться?!

— Это так, несомненно так... Статья в «Новой жизни» — акт не легкомысленный, а откровенно штрейкбрехерский.

— Мы обязаны отстранить Зиновьева и Каменева от партийных дел и, по крайней мере, категорически запретить им выступать в печати с политическими заявлениями, — говорил Яков Михайлович. — Я целиком на стороне Ленина.

Как и предполагал Яков Михайлович, заседание ЦК было бурным. Ещё накануне Каменев написал в ЦК о своей отставке. О выходе из редакции газеты «Рабочий путь» заявил Сталин. Дело в том, как выяснилось на заседании, он опубликовал в этой газете (без согласования с редакционной коллегией) заявление Зиновьева, опровергавшее справедливость обвинений, содержащихся в ленинских письмах. И вот теперь Сталин, как бы в ответ на критику его самоличных действий, ставит вопрос о своём выходе из редакции Центрального органа.

Свердлов, доложивший о ленинских письмах, потребовал со всей решительностью отстранить Каменева и Зиновьева от политической деятельности и запретить им впредь выступать против решений Центрального Комитета. Он сказал:

— Наше заседание хотя и неправомочно исключать из партии, но достаточно авторитетно для того, чтобы дать ответ на заявление Ленина по поводу штрейкбрехерства двух членов Центрального Комитета и на заявление Каменева о выходе из ЦК.

Сталин предложил вынести этот вопрос на пленум ЦК. Это предложение поддержал Милютин, считая в то же время, что вообще-то, мол, «ничего особенного не произошло». Сталин выступил второй раз и высказался за то, чтобы не исключать Каменева и Зиновьева из членов ЦК.

Разный подход, разные суждения...

Но решение Центрального Комитета было категоричным. Отставку Каменева принять. Вменить в обязанность Зиновьеву и Каменеву не выступать ни с какими заявлениями против решений ЦК и намеченной им линии работы. Что касается заявления Сталина, то ЦК предложил не принимать его отставки и заявление не обсуждать, так как его выступление в «Рабочем пути» было сделано от имени редакции и там же оно должно быть обсуждено.

— Переходим к очередным делам, — заявил Свердлов, продолжая заседание ЦК...

Сразу же после заседания ЦК состоялось первое заседание Военно-революционного комитета. Необходимость срочного созыва ВРК была продиктована тем, что Временное правительство, пытаясь подавить революционное настроение масс, назначило «крестный ход» казаков. Эта затея имела прямую цель: запугать петроградцев, а может быть, и вызвать эксцессы, погромы, схватки с рабочими — словом, то, чем обычно заканчивались подобные «крестные ходы».

Заседание Военно-революционного комитета длилось недолго. Свердлов от имени Центрального Комитета предложил мобилизовать все силы для охраны Петрограда от контрреволюционных выступлений и погромов, разослать в части агитаторов, установить контакт со штабом Петроградского военного округа.

— Мы должны заявить, что наш Военно-революционный комитет сорганизовался и приступил к своей интенсивной деятельности.

В ту ночь с 20 на 21 октября разошлись по частям комиссары — представители Военно-революционного комитета. В Семёновский полк отправился прапорщик Коцюбинский. Яков Михайлович знаком с этим темпераментным, рвущимся в бой парнем. Он сын известного писателя, классика украинской литературы Михаила Михайловича Коцюбинского. Ещё недавно зачитывался Свердлов удивительной его повестью «Мираж».

Комиссаром Петропавловской крепости был назначен прапорщик Благонравов, а комиссаром арсенала Петропавловки — Тер-Арутюнянц. Ильину-Женевскому поручили быть комиссаром сразу двух частей — гренадерского резервного полка и запасного огнемётно-химического батальона. Один из сильнейших шахматистов России, прапорщик Ильин-Женевский пошутил по поводу своего назначения:

— В шахматах это называется сеансом на двух досках.

От моряков «Авроры» пришли к Свердлову большевики Лукичев и Белышев. Настроение команды крейсера не вызывало сомнений — авроровцы готовы поддержать своими орудиями восстание петроградского пролетариата.

Получили задание и Иван Викулов с Порфирием Горюном. Яков Михайлович порекомендовал Подвойскому направить их в качестве агитаторов в казачьи части.

А из полков уже шли первые донесения. И прапорщик Юрий Коцюбинский докладывал по-военному чётко: «Семёновский полк... всеми средствами будет поддерживать Петроградский Совет и его Революционный комитет. По первому требованию выйдет на его защиту».

«Крестный ход» казаков был сорван. Начальник штаба округа получил несколько донесений о том, что казачьи полки отказываются выступать на Питер. Сначала ему хотелось взвыть от ярости, приказать, потребовать... Но это было неблагоразумно, и вместо громкого «приказываю выступить» прозвучало тихое «отменить».

Горюн ликовал: глаза его блестели, улыбка не сходила с лица. Как ни тяжело было начать разговор с казаками, а всё же получилось. Якову Михайловичу он сказал так:

— Я толковал сначала как солдат с солдатами, а потом как мужик с мужиками.

В тот день Свердлов получил письмо от Ленина. Оно заканчивалось словами: «Отмена демонстрации казаков есть гигантская победа. Ура! Наступать изо всех сил и мы победим вполне в несколько дней! Лучшие приветы! Ваш».

Владимир Ильич ежедневно требовал подробных отчётов о том, что сделано, советовал, как улучшить военную подготовку красногвардейцев, укрепить их контакты с заводами, с партийными организациями большевиков.

— Необходимо, — говорил он Свердлову, — воспрепятствовать продвижению войск Временного правительства в Питер.

— Кое-что для этого уже сделано, — отвечал Яков Михайлович. — Вы знаете моряка Панюшкина?

— Как же, помню, мы встречались с ним во Франции — кажется, Луначарский нас познакомил.

— Я знаком с Василием Лукичом ещё с двенадцатого года. Он пожелал тогда встретиться с представителем ЦК, чтобы получить указание по работе среди матросов Балтики, и произвёл на меня впечатление человека умного и энергичного. Недавно я его направил в Тулу, затем отозвал — в Кронштадте Панюшкин был нужнее. Думаю поручить ему поездку в Псков, в Ставку. Он всё организует наилучшим образом.

— Вызовите его к себе.

Панюшкин приехал в Питер без погон, но в своей морской форме.

Яков Михайлович сразу же приступил к делу:

— Керенский попытается, по всей вероятности, вызвать с фронта войска, на поддержку которых он рассчитывает. В Питер их пустить нельзя. Немедленно выезжайте в Псков, где находится штаб Северо-Западного фронта, и организуйте там надёжный заслон. Вы должны захватить власть и не пропустить в Питер ни одного эшелона. Возьмите с собой несколько десятков боевых моряков-большевиков и действуйте. Нужно разъяснить обстановку находящимся в Пскове частям и сколотить из солдат настоящий социалистический отряд. Сразу же свяжитесь с местными товарищами и приступайте к подготовке восстания. Указания о сроках восстания получите от меня. А теперь пойдёмте...

Они зашли к Подвойскому — он о чём-то договаривался с Антоновым-Овсеенко.

— Товарищ Панюшкин направляется в Псков, берёт с собой отряд кронштадтцев. Не мешало бы подчинить ему надёжных солдат-пропагандистов, — и, обращаясь снова к Панюшкину, добавил: — Я выступлю перед отрядом, когда он будет готов к отправке.

Владимиру Ильичу Свердлов сообщил обо всём этом коротко.

— Надо бы установить более устойчивую связь с Центробалтом, — сказал Ленин.

— Уже, Владимир Ильич. Связь с Центробалтом налажена. Флот целиком на нашей стороне... Договорились о начале вооружённого восстания в Петрограде известить Центробалт телеграммой.

— Шифрованной, разумеется.

— Конечно, Владимир Ильич: «Высылайте устав».

— Что же, устав так устав. Действуйте, Яков Михайлович.

А в Военно-революционный комитет поступали письма, телеграммы о готовности к восстанию, о том, что ещё не сделано, что нужно исправить.

«Товарищи, обратите внимание на почтовые учреждения, на телеграф и юзоаппараты и поставьте строгий контроль, потому что... телеграммы не передаются. Центробалт».

«Приветствуя образование Военно-революционного комитета при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов, гарнизон Петрограда и его окрестностей обещает Военно-революционному комитету полную поддержку во всех его шагах, направленных к тому, чтобы теснее связать фронт с тылом в интересах революции».

Глава тридцатая. «Высылайте устав»

Съезд Советов было намечено открыть в конце октября. Владимир Ильич настойчиво требовал: большевики должны взять власть.

— Ждать — гибельно. Народ вправе и обязан решать подобные вопросы не голосованием, а силой.

Ещё раньше Свердлов убедился, насколько прав Ленин, как важно не пропустить момент.

Он сидел в кабинете, когда прибежал Григорий Ростовцев.

— Яков Михайлович, я был на заседании представителей заводов Питера в ВРК.

— Ну и что?

— Рязанов призывает ждать, что скажет Учредительное собрание.

Яков Михайлович поднялся на верхний этаж Смольного, вошёл в зал, когда Рязанов ещё продолжал говорить.

— Нельзя, товарищи, выступать, — твердил он. — Что у нас есть? Одни резолюции...

И Свердлов сразу почувствовал, с чьего голоса поёт Рязанов. Штрейкбрехерство Зиновьева и Каменева уже дорого обошлось партии — Керенский наверняка бесконечно благодарен им за предупреждение о восстании. Прав Ленин, тысячу раз прав — болтовня и разглагольствование в такой момент — это измена.

Свердлов занял председательское место за столом президиума и резко прервал оратора:

— Довольно! Постановление ЦК по поводу выступления состоялось. Я здесь от имени Центрального Комитета и никому не позволю отменять его решения.

Зал взорвался аплодисментами — вот оно, подлинное настроение рабочих.

Партийный центр по руководству восстанием поручил Свердлову следить за деятельностью Временного правительства, разведывать, учитывать каждый его шаг... Это важно, очень важно — знать врага. Ведь без учёта его возможностей и намерений не поведёт своё войско в бой ни один полководец.

Между тем положение обострялось — контрреволюция от словесных угроз перешла к делу. Шныряют по городу разбойничьи шайки. Любой беспорядок выгоден Временному правительству.

Притаился Зимний...

Надо бы узнать побольше, что там, в Зимнем, делается. И уже совсем необходимо разведать, где расположены огневые точки, обороняющие дворец. Яков Михайлович ломал над этим голову, пока ему не пришла счастливая мысль сфотографировать их! Именно сфотографировать.

Но как это сделать?

Тут же вспомнился фоторепортёр Косарев, с которым ему пришлось в последние дни несколько раз сталкиваться. С ним-то и надо поговорить.

— С удовольствием, Яков Михайлович. Прямо с превеликим удовольствием, — сразу загорелся расторопный Косарев. — Для такого дела я готов хоть к чёрту на рога. Но кто меня пустит в Зимний? Вот вопрос.

— Я уже думал об этом, товарищ Косарев. Есть тут один надёжный человек, прямо золотой человек — американский журналист... Ему можно во всём довериться. А что, если мы попросим этого журналиста помочь в таком важнейшем для нас деле? Вместе с ним вы и пройдёте во дворец. Как, согласны?

— Я-то репортёр... Согласится ли американец?

— Уж это моя забота.

Косарев широко заулыбался и долго тряс Якову Михайловичу руку — так понравилась ему эта идея.

До утра оставалось ждать не так уж много. А когда Косарев снова пришёл в Смольный, навстречу ему поднялся высокий лобастый человек и приветствовал его улыбкой.

— Знакомьтесь, это товарищ Джон Рид. С ним и отправитесь. Я его уговорил.

— О, нет, нет, — весело запротестовал Рид, — меня совсем не надо было уговаривать.

...Снимки получились отменные. Яков Михайлович долго хохотал, когда Косарев рассказывал, как Джон Рид расставил у пулемётов и пушек «бойцов» из женского батальона, входившего в охрану Зимнего, и «душки Керенского» начали прихорашиваться, дабы лучше получиться на фото для американского журнала.

— Джон Рид — настоящий парень. Сам всё высмотрел, сам помогал мне найти такое положение, чтобы всё, что нужно, сфотографировать.

Фофанова беспокоилась: Владимир Ильич считает, что оставаться в подполье ему больше невозможно, он должен быть в Смольном. Но идти опасно.

День 24 октября начался с настораживающих известий — отряд юнкеров разгромил редакцию «Рабочего пути». Ленин передал в ЦК: редакцию срочно восстановить — газета должна выйти!

Военно-революционный комитет отдал приказ комиссарам и полковым комитетам привести полки в боевую готовность. За подписями Подвойского и Антонова-Овсеенко предписания разосланы по всему Петрограду.

«Товарищи!

Я пишу эти строки вечером 24-го, положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно... — писал Ленин. — Нельзя ждать!! Можно потерять всё!!»

Заседание было коротким: каждому члену ЦК — боевое задание. Свердлову, помимо наблюдения за Временным правительством и его распоряжениями, поручалось поддерживать постоянную связь с Петропавловской крепостью, где расположен запасной штаб восстания. Военно-революционный комитет создал тройку по руководству боевыми действиями — Антонов-Овсеенко, Подвойский, Чудновский.

Горели костры на улицах и площадях, обогревая вооружённых рабочих, матросов, солдат, мирно, даже весело беседующих вокруг огня. По длинным сводчатым коридорам Смольного сновали люди, оплетённые патронными лентами, заходили в комнаты, а иногда тут же, в проходах, митинговали, призывали, командовали.

Вечером возвратившаяся домой Маргарита Фофанова с ужасом увидела, что Владимира Ильича нет. На столе лежала записка: «Ушёл туда, куда Вы не хотели, чтобы я уходил. До свидания. Ильич».

Свердлов был уверен, что всё пройдёт так, как намечено. Только накануне ещё раз беседовал он с путиловцами, давал последние указания авроровцам. Восстановили типографию, и газета, хотя и с некоторым опозданием, вышла. Призыв свергнуть Временное правительство разошёлся по всему Питеру со страниц «Рабочего пути».

Яков Михайлович шагал по коридору первого этажа, когда впереди мелькнула ладная широкая спина в офицерской шинели, без погон... Быков?

— Павел!

Они завернули в комнату большевистской фракции Петросовета — необходимо было позвонить в Петропавловскую крепость. В комнату вошёл человек с перевязанной щекой, в пальто с поднятым воротником. Снимая с головы кепку, нечаянно смахнул парик...

— Владимир Ильич! — воскликнул Свердлов.

— Вот именно.

Через несколько минут Ленин и Свердлов уже поднимались на верхний этаж.

В небольшой комнатушке заседал Военно-революционный комитет. Подвойский, Антонов-Овсеенко, Чудновский стояли возле висевшего на стене плана Петрограда, расставляя условные знаки на тех местах, где должны быть нанесены удары по контрреволюции. Члены ВРК не сразу заметили Ленина, а он, постояв немного, не желая мешать военной тройке, сказал спокойно и уверенно:

— Ну вот и наступил этот час... Последний час буржуазии!

Посмотрев на Свердлова, Владимир Ильич спросил:

— Так как там сказано насчёт устава?

— «Высылайте устав».

— Шлите телеграмму в Гельсингфорс — в Центробалт... Восстание началось!

Ленин не отходил от телефона. Сюда, в Военно-революционный комитет, сходились боевые рапорты восставшего Питера.

— Товарищи, нужно немедленно опубликовать воззвание «К гражданам России» и обращение к фронту и тылу. Оба — от имени Военно-революционного комитета.

Вот он, первый документ новой власти, новой России, написанный Лениным к утру 25 октября:

«К гражданам России!

Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов — Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.

Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.

Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!»

Разнёс телеграф и написанное Свердловым обращение «К тылу и фронту»:

«В Петрограде власть в руках Военно-революционного комитета Петроградского Совета. Единодушно восставшие солдаты и рабочие победили без всякого кровопролития. Правительство Керенского низложено. Комитет обращается с призывом к фронту и тылу не поддаваться провокациям, а поддерживать Петроградский Совет и новую революционную власть, которая немедленно предложит справедливый мир, передаст землю крестьянам, созовёт Учредительное собрание. Власть на местах переходит в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

Военно-революционный комитет Петроградского Совета».

Смольный, 25 октября... Счастливые, счастливые люди...

Яков Михайлович слышит в этом здании на заседании Петроградского Совета слова Владимира Ильича, к которым шёл всю жизнь, через борьбу и тюрьмы, через лишения и ссылки... Слова Ленина, возвестившие миру о рабочей и крестьянской революции в России. Об осуществлении самой заветной мечты большевиков. Они прозвучали как набат и понеслись неостановимо, как девятый вал, по всей России. Их услышал весь мир.

И сколько ещё было слов простых и великих, рождённых самой революцией, которые поднимали людей на жизнь, на борьбу и на смерть!

Свердлов ещё не видел Ленина таким, как в эти часы. Были ещё свежи в его памяти и тревожные дни июля, и бурные заседания ЦК 10 и 16 октября.

Здесь, в Смольном, Ленин был неповторим в своём энтузиазме. Он руководил всем ходом восстания, всё совершалось по его плану, который определял и время действий, и место бойцов в сражении. А ведь Владимиру Ильичу ещё выступать на съезде с первыми декретами Советской власти...

Он оживлён, даже весел, а главное — уверен и твёрд. Как это важно, сколько сил придаёт это всем вместе и каждому в отдельности!

И вот Ленин на трибуне съезда Советов.

— Рабочее и крестьянское правительство, созданное революцией 24—25 октября и опирающееся на Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире.

Свердлов слышит громовое «ура!». Рядом с ним кричит «ура» незнакомый солдат. Чуть поодаль старается что-то записать, поминутно вытирая глаза, Джон Рид. Уверенно хлопает в ладоши рабочий с Путиловского завода, и каждый его хлопок, как выстрел.

А через два часа, в 11 вечера, Владимир Ильич делает доклад о земле.

...За окнами белоколонного зала Смольного горят костры на мостовых, и их пламя полощется, как знамёна, под октябрьским порывистым ветром.

Глава тридцать первая. Решительный натиск

Елена Дмитриевна пришла в Смольный, чтобы разыскать Свердлова и сговориться о переводе сюда Секретариата ЦК.

Гудел не умолкая Смольный. Людей здесь сейчас даже больше, чем в ночь на 25 октября. У каждого находились дела, и каждому казалось, что именно они, эти дела, самые важные теперь — в первые дни после победы социалистической революции.

Стасова узнавала многих, но ещё больше людей, как выяснилось, знали её.

Якова Михайловича найти не удавалось. Она уже заглядывала в комнату 18, спрашивала у знакомых... По дороге на второй этаж её встретил какой-то иностранец, назвал свой дипломатический ранг и, с трудом подбирая русские слова, сказал с немецким акцентом:

— Вы есть госпожа Стасов... Вы теперь есть власть. Мне показал вас бородатый господин.

— Слушаю, чем могу быть полезной? — спросила Стасова.

Иностранец объяснил свою просьбу. Ему, оказывается, нужны дрова. Елена Дмитриевна не знала, кто занимается распределением дров, однако в большевистской фракции Петросовета её успокоили:

— Выдадим, товарищ Стасова. Поможем.

В одном из коридоров Смольного навстречу ей попались трое. Посредине шла женщина с ребёнком на руках, она нет-нет да и поглядывала на молодого рабочего. Тот осматривался вокруг, точно искал того, кто может вывести из затруднительного положения. По другую сторону от женщины — пожилой рабочий. Елена Дмитриевна где-то встречала его, кажется на «Старом Парвиайнене».

— Товарищ Стасова, помогите делу нашему. Вот дочь привёл — ни за что не желает сына, внука моего, стало быть, в церкви крестить, давай, говорит, новую власть. А муженёк-то у неё молчаливый. Я перечить молодым не стал. Может, новая власть и покрепче окрестит. Вот и привёл их в Смольный.

— Я бы и одна пришла, — бойко ответила женщина. — Ничего, отыскала бы. Так что, товарищ Стасова, крестите, или как это теперь называется...

— Я? — удивилась Елена Дмитриевна. И вдруг добрая улыбка озарила её лицо. — А что? Правильно сделали. Как назовёте сына?

— Владимир. В честь нашего товарища Ленина.

...Стасова увидела Свердлова лишь к вечеру. Он едва успел раздеться — только что пришёл с какого-то завода, выступал перед рабочими. Ей уже хотелось отложить разговор: Яков Михайлович утомлён, надо бы ему отдохнуть. Но не прошло и минуты, как он преобразился, и словно не было усталости, митингов, бессонных ночей.

— Слушаю, Елена Дмитриевна.

— Я по поводу переезда ЦК в Смольный.

Свердлов задумался... Впрочем, ненадолго. Он встал, прошёлся по комнате, потом снова сел и спросил:

— Вы слыхали на съезде Советов выступление Крушинского?

— Левого эсера, представителя Викжеля? Но ведь это речь контрреволюционера.

— И всё-таки игнорировать её нельзя.

Стасова вспомнила: Крушинский был в числе тех, кто не только выражал сомнение в правомочности съезда, но и угрожал: мол, Викжель, то есть Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза, может любую власть задушить в петле железных дорог.

— Думаю, — сказал Свердлов, — что направленный в Викжель для его нейтрализации Рязанов не справится с делом: нам нужно соглашение, но не соглашательство. От позиции Ленина мы не отступим ни на шаг.

Многое Стасова и сама знала. Да, картина сложная: рвутся в Питер войска Керенского — Краснова, город наводнён бандами, меньшевики и эсеры требуют «однородного социалистического правительства», даже премьера заготовили — Чернова, а тут ещё Викжель со своими угрозами.

— Нет, Елена Дмитриевна, перебираться с Фурштадтской пока рано. Вы уж там, пожалуйста, храните наши партийные традиции, адреса, связи и даже явки.

— Викжель — это так серьёзно?

— Дело не в нём. Этот союз, видите ли, намерен предоставить свои силы, технику, аппарат — словом, всю свою железнодорожную державу «однородному правительству от большевиков до народных социалистов включительно». И всё, чего мы добивались в октябре, — под угрозой.

Затем Свердлов будто стряхнул тревогу:

— Вот что, Елена Дмитриевна, начнём выпуск бюллетеней — ежедневно от имени ЦК будем информировать массы о положении дел. Вы же знаете, что газеты наши до многих партийных комитетов не доходят из-за саботажа почтовых работников. Подберите помощников и действуйте.

— Вы имеете в виду типографские листовки?

— Нет. Только, пожалуй, свободных типографий мы сейчас не отыщем. А партийным организациям необходимо знать, что происходит в России.

— Придётся тогда гектографировать, а может, просто на машинке.

— Это надо делать по возможности ежедневно, пока не спадёт первое напряжение и не наладится доставка газет. Словом, к вечеру — бюллетень о дне минувшем.

— Ясно, Яков Михайлович. Завтра и начнём.

Свердлов смотрел на Стасову — лицо открытое, волевое, даже властное. Но ведь он-то хорошо знает её душевность, готовность в любую минуту помочь делу.

— Говорят, вы в Смольном «крестили» младенца?

— Это серьёзно, Яков Михайлович. Ведь теперь будут обращаться к нам, к Советам. Впервые...

— Вот именно, впервые. Всё впервые — и наша революция, и наше государство, и наше правительство. Не буржуазный парламент, а совершенно новая власть, у которой нет прецедентов. Социалистическая революция совершилась. Владимир Ильич сказал: мы сейчас должны заняться постройкой пролетарского социалистического государства.

Борьба с Викжелем во Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете оказалась острее, чем можно было предположить поначалу.

Свердлов был уверен в большинстве членов ВЦИК — большевиках. Со многими из них он непосредственно сталкивался в рабочей обстановке, в подполье, тюрьме, ссылке. Вот члены ВЦИК — екатеринбуржцы Филипп Голощёкин, Павел Быков. Они сейчас здесь, в Питере, и Яков Михайлович ежедневно видится с ними на заседаниях. Не только с ними — Володарский, Петровский, Аванесов, Подвойский... Кандидаты в члены ВЦИК Косиор, Орджоникидзе, Ногин...

Известны ему и представители других партий — экспансивная Мария Спиридонова, Александрович из левых эсеров, знает и объединённых социал-демократов-интернационалистов, и украинских социалистов, и эсеров-максималистов — со всеми приходилось встречаться, сталкиваться, спорить.

Владимир Ильич предупреждал о важности вопроса: у Викжеля был наверняка разработан план заговора. Разве не об этом говорит опубликованная в эсеровских газетах телеграмма: «Викжель ультимативно грозил прекращением „всякого движения на дорогах“, предупреждал, что к его требованиям присоединились „общественные организации и партии Петрограда и Москвы“». Вот почему необходимо было выработать единое мнение ЦК, направленное против Викжеля — одного из контрреволюционных центров.

А между тем временный председатель ВЦИК Каменев соглашался с требованиями Викжеля, пасуя перед представителями других партий, входящих во ВЦИК. Ленин и ЦК партии резко осудили оппортунистическую позицию Каменева.

Свердлов ещё и ещё раз анализировал положение: партия действует, опираясь на массы, от имени масс, в интересах масс. Соглашательство преступно — так квалифицирует его Ленин.

Он выступил на расширенном заседании большевистской фракции ВЦИК. И хотя внешне речь его казалась сдержанной, Свердлов чувствовал негодование Владимира Ильича против соглашателей, отступающих под напором правосоциалистической контрреволюции, против Каменева и Рязанова, сдававших одну позицию за другой.

— Нам предлагают, — говорил Ленин, — выбирать между гражданской войной и соглашением с оборонцами, соглашением, которое с неизбежностью приведёт к утрате завоеваний революции. Нас пугают, что в вооружённой борьбе мы, большевики, будем уничтожены. Возможно и так. Но угроза физической гибели не останавливала нас в прошлом. И сейчас она не заставит нас отказаться от нашей политической программы, не заставит капитулировать.

Слушает Свердлов, слушает Голощёкин... Филипп что-то записывает. Как важно, как необходимо то, что говорит сейчас Ленин!

— Пусть слабохарактерные интеллигенты, слабосильные и путающиеся, идут куда хотят, я останусь с рабочими и матросами, и мы дойдём нашим путём к победе.

Днём позже, 1 ноября, на заседании ЦК капитулянтскую линию Каменева Ленин справедливо и метко назвал политикой «чего изволите». Капитулянты согласились заменить ВЦИК неким «Временным народным Советом» соглашательского, коалиционного толка. Как это можно? Свердлов решительно против позиции Каменева и Рязанова, уступивших противнику и в этом вопросе. Вместе с Дзержинским и другими товарищами он — целиком на стороне Ленина.

А Ленин подчеркнул:

— Колебаться нельзя. За нами большинство рабочих и крестьян и армии.

8 ноября по предложению ЦК РСДРП(б) ВЦИК принял решение: «С принципиальной мотивировкой (основной мотив — несоответствие между линией ЦК и большинства фракции с линией Каменева) отстраняется от председательства ВЦИК тов. Каменев».

На пост председателя ВЦИК по предложению Ленина был избран Свердлов. И по-прежнему он продолжал руководить Секретариатом ЦК.

Бюллетени Центрального Комитета продолжали выходить — хоть и не ежедневно, но регулярно.

— А как вы, товарищи конспираторы, намерены обмануть саботажников-почтарей? — спросил Свердлов. — Ведь увидят несколько одинаковых конвертов и поймут — деловая переписка.

— Этот вопрос у нас продуман, — ответила Клавдия Тимофеевна. — Мы раскладываем бюллетени по разноцветным конвертам.

— Предусмотрительно, — заключил Свердлов.

— Но это не всё. Рассылать будем из разных концов города — по одному конверту в почтовый ящик. Даже почерк на конвертах сличить невозможно.

Свердлов улыбнулся.

— Что ж, одобряю и обещаю: саботажников одолеем. Обязательно одолеем. Не придётся тогда прибегать к таким уловкам.

Даже левые эсеры признавали: рука у Свердлова крепкая. Впервые на своём заседании ВЦИК слушал отчёт правительства о его деятельности за прошедшие две недели. Впервые, по докладу наркома Луначарского, была образована Государственная комиссия по просвещению. Впервые, по предложению ЦК, ВЦИК решал продовольственный и финансовый вопросы.

Через несколько дней после избрания Свердлова председателем ВЦИК Ленин докладывал в высшем органе Советской власти о мерах для достижения перемирия на фронте. Владимир Ильич про себя отмечал, что в работе ВЦИК появилась организованность, целеустремлённость, деловитость, порядок. Да, порядок... Именно этого и ждал он от Свердлова, не выносившего пустозвонства. Яков Михайлович создал рабочую обстановку, и это было главное для того, чтобы решать вопросы основательно, глубоко.

Свердлов приходил домой поздно. Если же среди дня и выпадала свободная минута, то отдохнуть попросту негде было.

— А не перебраться ли нам в Таврический? — спросила Клавдия. — Насколько я знаю, там есть жилые комнаты во флигелях.

— А что, неплохая идея! И создать там коммуну, наподобие нашей, екатеринбургской.

— И кто в этой коммуне будет жить?

— Мы, Володарский, Аванесов... Ещё кто-нибудь из товарищей. Удобнее, веселее.

Аванесова и Володарского не пришлось уговаривать — они и без того жили в Таврическом, ночуя на диванах. Свердловы переехали быстро — дети ещё жили у деда в Нижнем, а имущество вполне уместилось в одной корзине. И в первый же вечер Клавдия Тимофеевна решила устроить чай. Сделать это ей было нетрудно — к чаю у неё всё равно ничего не нашлось: норма хлеба в эти дни сократилась до 50 граммов.

Первым пришёл Володарский. Он шумно раздевался, извиняясь за опоздание, а когда узнал, что Якова Михайловича и Варлама Александровича ещё нет, звонко расхохотался.

Но вот и Аванесов, а Свердлова всё нет. Он пришёл около часу ночи, и не один — с ним Голощёкин.

— Нечего ему скитаться по ночному Питеру, — сказал Свердлов.

За чаем разговорились, просидели почти до утра. Клавдия Тимофеевна рада была этому ночному разговору. Коммуна... Словно вернулась другая осень, екатеринбургская. Неужели с тех пор прошло двенадцать лет?

Работа ВЦИК отныне была строго распланирована. Необходимо было наконец установить рабочий контроль над производством. Ведь Владимир Ильич ещё на Втором съезде Советов говорил о нём как об одном из шагов новой власти. Викжельцы всё-таки помешали этому. Но Ленин написал проект решения, была создана специальная комиссия из пяти человек. Свердлов поручил ответственному организатору экономического отдела ВЦИК Милютину подготовить доклад, изложив суть «Положения о рабочем контроле».

Обсуждение шло живо и, как говорил Яков Михайлович, заинтересованно. Стало ясно: разговор о рабочем контроле неразрывно связан со всем народным хозяйством. И назрел вопрос о необходимости создать общегосударственный план с учётом возможностей и интересов страны и каждого предприятия в отдельности.

Совнарком подготовил всё, чтобы решение состоялось. Внесены лишь некоторые поправки, и ни одного голоса против. Важно было то, что ВЦИК и СНК сработали дружно, что стремление левых эсеров вбить клин между двумя государственными органами снова потерпело крах. Больше того, теперь наиболее сложные вопросы разбирались на совместных заседаниях Совнаркома и ВЦИК; привлекались и другие руководящие органы, общественные организации.

Враги однако не унимались. Саботаж бывших царских чиновников вылился в необъявленную войну против Советской республики. И без того трудное продовольственное положение усугублялось нежеланием старого аппарата сотрудничать с Советской властью.

Григорий Иванович Петровский, нарком внутренних дел, пришёл на очередное заседание ВЦИК с объёмистой папкой, начинённой документами. Но он так и не открыл её: и без того знал всё на память. А необходимости доказывать что-либо с документами в руках не было — всё бесспорно.

— То, что делает аппарат старого министерства продовольствия, — это преднамеренная организация голода в стране, фактически уголовное преступление, — говорил Григорий Иванович. — Их, саботажников, нужно заставить работать самыми решительными способами.

Это касалось не только старого министерства продовольствия. Саботировали чиновники почтово-телеграфного ведомства, банковские служащие, и весь саботаж, вместе взятый, выливался в откровенную контрреволюцию. Нужны были меры твёрдые, решительные.

По предложению Ленина Совнарком принял постановление о создании ВЧК— Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Совнарком постановил отстранять от должности без права на пенсию высших чиновников министерства финансов, Государственного банка и казначейства, если они не признают власти рабоче-крестьянского правительства.

В декабре ВЦИК принял декрет о национализации банков...

Победить без диктатуры пролетариата, без решительного натиска на старый мир невозможно. Только так — решительный натиск...

1917-й уходил в историю. Уходил в историю год, которому суждено было стать началом новой эры человечества.