И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове

Глава тридцать шестая. Съезжаются друзья

Человек сошёл с поезда и замер... Родная, до боли родная Москва. Нет, он родился не здесь, но в Москве судили его за революционную деятельность, сюда приехал по заданию Ленина из Женевы под именем товарища Дениса и здесь стал одним из организаторов комитета партии Городского района.

В Москве встречал Денис руководителей Московского комитета РСДРП Виргилия Шанцера, Михаила Васильева-Южина и знакомого по Нижнему Михаила Владимирского. Здесь, в Москве, подружился Денис с рабочими типографии Кушнерова и в их рядах сражался на баррикадах Красной Пресни... Здесь познакомился он с молодой большевичкой Ольгой Пилацкой, которая стала его женой.

И вот снова Москва...

Владимир Михайлович ехал по улицам и убеждался, как мало изменилась «златоглавая». Он вспоминал события после декабрьского восстания 1905 года, отъезд из Москвы и опять возвращение, подполье, подполье, подполье...

Загорский... Когда он впервые стал Загорским? Да, да, уже за границей. В Нижний он приехал с паспортом Карахана, потом был Пущаровским и лишь в десятом году приехал в Германию с паспортом на имя Владимира Загорского.

Эмиграция, встреча с Владимиром Ильичём и Надеждой Константиновной и длительная переписка с ними. Тогда он был почти юношей — Володей, а теперь пышные усы и красивый чёрный байт под накрахмаленным воротником. Владимир Загорский. Товарищ Денис.

В эмиграции он по-прежнему увлекался живописью и с этим любимым занятием были связаны его несмелые мечты.

Он сидел за мольбертом, когда в дом ворвалась полиция и арестовала его как «русского шпиона».

Причина — война.

Пришёл Октябрь. Подписан Брестский мир. А он всё пленный, интернированный... До тех пор, пока какие-то важные германские чиновники не появились с розыском «господина Загорского».

— Мы из Министерства иностранных дел. На наш адрес поступила телеграмма для вас от господина Чичерина... Вам предписывается получить ключи от здания бывшего посольства России.

Так он стал первым сотрудником Советского посольства в Германии...

В Берлине его ожидал дипломатический паспорт. «Российская Федеративная Социалистическая Республика Советов. Объявляется всем и каждому, что предъявитель сего российский гражданин Владимир Михайлович Загорский является первым секретарём РСФСР в Берлине...» Документ подписал по уполномочию народного комиссара по иностранным делам Л. Карахан.

А теперь вот Красная площадь, Кремль. Здесь живёт Ленин. Здесь живёт Свердлов.

Яков... Помнит ли? Ну, это глупый вопрос. А знает ли, кто скрывается под фамилией Загорского? Наверно, знает, и выбор дипломата среди русских пленных не обошёлся без его участия...

Только что закончилось заседание Совнаркома. Яков Михайлович шёл в свою кремлёвскую квартиру, полагая, что детишки сейчас, конечно, спят... И какая всё же радость, что они тут, рядом, что можно на них, пусть спящих, посмотреть. По воскресеньям, если не было каких-то очень срочных дел, он посвящал себя детям. Обычно утром Верочка и Андрей, встав пораньше, уже ждали у двери — будить отца Клавдия Тимофеевна строго-настрого запрещала. Но как только он просыпался, она открывала дверь, и дети буквально врывались в комнату да так весело и шумно, что вся квартира знала: Яков Михайлович проснулся... Теперь разговорам не будет конца. Андрей постарше и потому чувствует себя взрослее, а уж Верочка наверняка пристанет и потребует поиграть с ней.

Верочка... Третьего дня Клавдия Тимофеевна пожаловалась Якову, что дочь насорила в комнате и не убрала за собой. Разговор об этом начался до прихода отца. Тот и виду не показал, что ему смешно смотреть, как дочурка упорно отказывается выполнить требование матери.

Но Яков Михайлович не сердился. Он сказал, что не понимает, как это можно не прибрать за собой.

— Такого человека, — сказал он, — я не стал бы уважать.

И отвернулся, занялся своими делами. Верочка, и отец это видел, моментально собрала разбросанные бумажки.

Милые, добрые существа... Яков Михайлович любил поговорить с детьми, отвечать на их порой неожиданные вопросы. Он не мог без улыбки вспоминать, как в Туруханске Андрей, которому тогда едва исполнилось пять лет, услышал: одного из ссыльных — рослого плечистого дядю — назвали меньшевиком. Сравнив взглядом его с отцом, мальчишка сказал:

— Папа, этого дядю надо бы называть большевиком, а тебя меньшевиком. Он ведь больше тебя.

— Нет, сынка, — возразил отец, — звание большевика даётся не за высокий рост. Это звание надо заслужить в борьбе за свободу.

Большая часть жизни Клавдии Тимофеевны и Якова Михайловича проходила на работе. И их разговоры и помыслы были о тысяче тысяч важных, жизненно необходимых, срочных партийных и государственных дел.

В этом был главный смысл их жизни.

И всё же родители всегда знали, чем заняты целый день, с кем дружат дети. Конечно, прежде всего это была заслуга матери, но и отец старался использовать для общения с ребятами каждую свободную минуту.

В один из поздних вечеров, а скорее, глубокой ночью Свердлов пришёл усталый, и Клавдия Тимофеевна всем своим существом поняла, как вымотал его весь этот длинный день.

Она не стала ни о чём расспрашивать. Он этого не любил — если нужно, скажет сам. И действительно:

— Знаешь, Кадя, я сегодня прямо сам не свой. Всё думаю и думаю... И даже дела не могли до конца отвлечь от мыслей. Я должен, ну просто обязан тебе это сказать...

— Что случилось? — встревожилась жена.

— Случилось не сегодня, а давным-давно.

— Но почему же ты молчал?

— Нет, я говорил, но так редко... Вероятно, ты не обратила внимания.

— Да может ли быть, — уже не выдерживая, воскликнула Клавдия Тимофеевна, — чтобы я... — Она с тревогой посмотрела в его глаза, сейчас почему-то лукавые и даже озорные, и окончательно перестала что-либо понимать.

— Ну что ты, что ты, Кадя!.. Милая моя, понимаешь... Я оч-чень, оч-чень тебя люблю! Вот что целый день-деньской собирался тебе сказать. И еле дождался этой минуты.

Всегда сдержанная, Клавдия Тимофеевна спрятала на его груди голову и чуть внятно прошептала:

— Ну нельзя же так пугать меня. Я не знала, что и подумать...

С недавнего времени поселилась у Свердловых шустрая, смышлёная девушка. Звали её Катей. Приехала она в Москву из Кунцева. Хотя хозяйство Свердловых не столь уж сложное, всё-таки и приготовить поесть, и за детьми присмотреть. И со всеми делами Катя не только справлялась, но и делала с какой-то особой, крестьянской что ли, тщательностью, стараясь, чтоб возвратившись с работы, Клавдия Тимофеевна застала полнейший порядок, чтоб не пришлось ей что-либо переделывать, а, поужинав, могла отдохнуть, почитать.

Свердлов обычно приходил домой поздно. Клавдия Тимофеевна работала в кабинете, а у Кати всегда был наготове самовар. Яков Михайлович прежде всего, извинившись за опоздание, спрашивал:

— Катюша, нет ли у нас чего-нибудь поесть?

И Катя с гордым видом отвечала:

— Как же, имеется, Яков Михайлович.

И так хоть в двенадцать, в час, в три ночи. Он привык к говору Кати, к её хозяйственной деловитости.

Сегодня, как всегда, Яков Михайлович переступил порог квартиры поздней ночью и вдруг услышал:

— Аптекарский ученик Свердлов! А подать сюда «заячьи лодыжки» и «лисий хвост»!

Он... Ну, конечно, он. Володя Лубоцкий! Яков узнает его голос из тысячи других — кажется, нисколько не изменился со времени их мальчишеской клятвы.

В одно мгновение Яков обернулся, обхватил Володю и... стал с ним бороться.

...В ту ночь Свердлов и Загорский долго не ложились спать. Как выяснилось, они много знали друг о друге. Знал Свердлов, что в Нижнем у Володи растёт сынишка, его тоже назвали по партийной кличке отца — Денис.

— Ну хорошо, что приехал, — сказал Свердлов, — отныне никуда больше не умчишься, разве в Нижний за сыном. Как ты смотришь, если я предложу твою кандидатуру на пост секретаря МК? Дел по горло. Людей не хватает — ни опытных партийцев, ни советских работников. Я вот сейчас затеял важное дело — Владимир Ильич одобрил. Создаём школу агитаторов при ВЦИК... Вот прочти, это разослано во все концы Руси великой.

«Всем уездным исполкомам. ВЦИК предлагает выслать в школу агитаторов при ВЦИК по одному товарищу от каждого комитета бедноты для прохождения шестинедельного курса. Общежитие, полное содержание обеспечено, нужно только несколько фунтов хлеба. Адрес: Москва, Малая Дмитровка, 6. Председатель ВЦИК Свердлов».

— Кто же будет преподавать в этой школе?

— А вот посмотри список.

«Труд и капитал и история классовой борьбы» — Ленин.

«Аграрный вопрос» — Ярославский.

«Продовольствие» — Цюрупа, Свидерский.

«Организация Советской власти» — Владимирский.

«Строительство Советов» — Петровский.

«Национальный вопрос» — Сталин.

«Советы и народное просвещение» — Луначарский.

— А ты сам что будешь вести?

— Прочту лекцию о государстве.

Лицо Свердлова стало серьёзным.

— На юге — белогвардейщина, на Дальнем Востоке — японцы. Англичане, американцы — на севере, а тут ещё на Волге неспокойно. Живого места на теле России нет. Но мы устоим...

Уже занялся рассвет, блеснули за окном первые утренние лучи. А они всё говорили. И подумалось Загорскому: нарисовать бы его сейчас — с горящими, как угли в ночи, глазами, подвижным лицом, на котором каждая чёрточка, каждая линия вырисовывается ясно и открыто, не таясь от человеческого взора.

Из Петрограда приехал Ростовцев — его направили на работу в ВЧК. Яков Михайлович встретился с ним в Кремле.

— Катюша тоже приехала?

— В Питере она, Яков Михайлович... Горюн подался в Самару. А я повоевал немного. А знаешь, кто воевал со мной? Старшего сына Потапыча помнишь?

— Эсера, что ль?

— Да какой он эсер! Наш он, наш... Захватили мы пушку немецкую, напрочь испорченную. Так он её всё-таки к делу приспособил и сам стрелял из неё.

— А Иван Викулов?

— Младший сын Потапыча подался в Сибирь, сказал, не ищите.

— Григорий, ты не ответил мне.

— Лёг Иван, Яков Михайлович. Шальная пуля скосила.

Свердлов вспомнил, как пришли они поздним вечером семнадцатого года в гости к дворнику Никодиму, как рыдал Иван. И вот...

— Никодиму рассказал? — спросил Свердлов.

— Письмо написал, в деревню уехал дворник, побоялся, что земли ему не достанется.

Иван... Смерть в первых боях Красной Армии. Стало быть, знал, за что, за какие высокие идеалы умирал...

...Уже месяц, как Григорий по вызову Дзержинского в ВЧК. Нельзя сказать, что всё ему здесь нравится. Вокруг левого эсера Александровича, заместителя Дзержинского, вьются подозрительные люди. Своё впечатление Григорий высказал председателю ВЧК.

— Это уже не секрет, товарищ Ростовцев. Антанта им ни денег, ни оружия не жалеет. А насчёт Александровича... Да, в последнее время я чувствую, что где-то рядом словно взведён курок пистолета.

На курсах агитаторов Яков Михайлович встретил петроградского знакомого — Горюна, приехавшего учиться из Самарской губернии.

— Тут потруднее будет, Яков Михайлович, чем тогда в солдатских казармах. Левые эсеры не скрывают своей злобы против Ленина. Ох, нелегко будет с ними!

— Ничего, товарищ Горюн, легко нам ещё никогда не было.

Глава тридцать седьмая. Мятеж

Спокойствие Свердлова показалось Марии Спиридоновой подозрительным — она не ожидала, что председатель ВЦИК согласится на её предложение доверить охрану Большого театра в дни работы Пятого съезда Советов левым эсерам.

— Что ж, если вы настаиваете, — сказал Свердлов, — пожалуйста, а то ведь скажете, что большевики опять затевают что-то невероятное...

Несколько позже Спиридонова шепнула члену ЦК партии левых эсеров Борису Камкову:

— Или он ничего не знает, или знает всё.

— Скоро всё прояснится, мы заговорим с ним на другом языке, — сквозь зубы прошипел Камков.

Свердлов окинул взглядом зал Большого театра, посмотрел на дипломатическую ложу — в ней сидел германский посол граф фон Мирбах.

Ещё до приезда Мирбаха в Москву Ленин обратился к Чичерину: «Нельзя ли „подготовить“ к приезду Мирбаха такое толкование нашей Конституции, что послы вручают свои верительные грамоты Председателю ЦИК?»

То было в апреле восемнадцатого. Только что ратифицирован Брестский договор, и Бонч-Бруевич принёс Владимиру Ильичу напечатанный на двух языках текст договора в роскошном переплёте.

— Хороший переплёт, отпечатано красиво, — сказал Ленин, — но не пройдёт и шести месяцев, как от этой красивой бумажки не останется и следа. Не было более непрочного и нереального мира, чем этот. Немцы стоят у последней ступеньки своего военного могущества, и им суждено пережить величайшие испытания. Для нас этот мир сослужит огромную службу: мы сумеем укрепиться в это время. Отошлите эту нарядную книжечку товарищу Чичерину...

И вот посол. Граф фон Мирбах.

— Яков Михайлович, любопытно посмотреть, как вы будете принимать верительные грамоты, — хитровато прищурив глаз, спрашивал Ленин. — Фрак уже заказан?

Яков Михайлович посмотрел на свой френч и сказал:

— По-моему, и так неплохо. Не ахти какой праздник. Так и решили.

А потом Мирбах сообщал рейхсканцлеру Гертлингу: «По поводу приёма, который был оказан мне в Народном комиссариате иностранных дел, у меня ни в каком отношении жалоб нет... Как я уже сообщал в телеграмме, наше наступление на Украине... стало первой причиной осложнений. Чичерин выразил это только намёками и скорее в элегической форме, однако достаточно ясно и понятно...

Более сильные личности меньше стеснялись и не пытались скрывать своё неудовольствие: это прежде всего председатель Исполнительного Комитета Свердлов... Вручение моих верительных грамот происходило не только в самой простой, но и в самой холодной обстановке... В своей ответной речи председатель выразил ожидание, что я „сумею устранить препятствия, которые всё ещё мешают установлению подлинного мира“. В этих словах ясно чувствовалось негодование».

Граф сидит в ложе с видом независимым и надменным. Что ж, сегодня левые эсеры дадут ему немало пищи для ликования: он только и ждёт разногласий в советском парламенте.

На съезде Советов предстояло принять Конституцию Советской республики. Ещё в конце июня ЦК создал комиссию во главе с Лениным для окончательной редакции проекта Конституции РСФСР. Владимир Ильич предложил в качестве вводного раздела включить «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», многие главы отредактировал и переписал и в каждой из них особо подчёркивал классовую сущность и главные задачи нового государства, права трудового народа, освобождённого от эксплуатации.

Проект был готов для обсуждения на съезде Советов. Впрочем, Ленин предполагал, что левым эсерам многое в этом проекте не понравится.

Уже в первый день работы съезда разразился скандал. Левый эсер Александров, выступая якобы от имени трудящихся Украины с приветствием съезду, потребовал разрыва Брестского договора и возобновления военных действий против Германии. Его поддержали Спиридонова, Камков, Карелин...

Обычная провокация, попытка сорвать съезд. Свердлов поднимается и спокойно — по крайней мере, так может показаться — говорит:

— Я не сомневаюсь в том, что преобладающее число тех оваций и аплодисментов, которые заслужил оратор, относятся не к его словам, а целиком и полностью к борющимся украинским рабочим и крестьянам.

Свердлов бросил взгляд в дипломатическую ложу: оживившееся было лицо Мирбаха снова стало безразличным. Посмотрим, как понравится ему резолюция, предложенная большевиками: «Решение вопросов о войне и мире принадлежит только Всероссийскому съезду Советов и установленным им органам центральной Советской власти: Центральному Исполнительному Комитету и Совету Народных Комиссаров.

Никакая группа населения не смеет, помимо Всероссийской Советской власти, брать на себя решение вопроса о перемирии или наступлении... Благо Советской Республики есть высший закон. Кто этому закону противится, тот должен быть стёрт с лица земли».

— Предложение фракции большевиков ставлю на голосование! — продолжает Свердлов.

— Не смейте! — это Карелин. — Не смейте! Мы не будем голосовать! Мы протестуем! Я призываю левых эсеров покинуть зал заседаний.

Свердлов протирает пенсне, близоруко щурясь. «Это мы уже видели... Пошло и банально», — думает он.

Ленин на заседании съезда не был, но обо всём, что там происходило, знал.

— Что день грядущий нам готовит, Яков Михайлович?

— Думаю, сегодня была лишь артиллерийская подготовка. Сражение ждёт нас впереди.

— А что в городе?

— Трамвайная остановка у Большого театра пуста. По распоряжению Дзержинского на время работы съезда она отменена. Вообще на Театральной площади пусто и тихо...

— Ну-с, Яков Михайлович, — сказал Владимир Ильич, — работать. Завтра наши доклады.

Пока утверждали порядок работы съезда, левые эсеры ещё кое-как сдерживались. Но когда Свердлов выступил с отчётным докладом о деятельности ВЦИК, эсеры уже неистовствовали. Вскакивали с мест, становились на кресла, свистели, орали, стучали ногами. Особенно взорвались «левые», когда Свердлов заговорил о положении с продовольствием в стране.

— Не трогать крестьянство! Мы — его партия!

— Грабители!

— Позор!..

Свердлов помолчал несколько секунд, потом, повысив голос, напомнил первые выступления большевиков во ВЦИК:

— Мы указывали на необходимость организации деревенской бедноты и на сплочение этой бедноты с городским рабочим классом... Были приняты декреты, говорящие о продовольственной диктатуре... Мы знали, что зажиточные слои населения отвернутся от нас, но деревенская беднота составляет большую часть населения...

— Не большую, а худшую, — завопил кто-то справа.

— Я тебе дам «худшую», кулацкая морда, — прогремело слева.

— Мы знаем, — продолжал Свердлов, — что единственным представителем бедноты, только одной бедноты и рабочего класса, является наша партия, партия коммунистов-большевиков.

Аплодировали большевики. Бесновались левые эсеры.

— Вы не бедноту представляете, а нищету, — вопили они. Из левых рядов отвечали:

— Долой кулацких идеологов!

— Довольно с ними нянькаться...

Свердлов выдержал паузу:

— Товарищи, я полагаю, что следующий оратор, содокладчик, представитель меньшинства ЦИК, аргументирует с достаточной полнотой, почему левые эсеры в тех или иных вопросах не считали возможным голосовать с нами, а считали необходимым голосовать против нас. Я полагаю, что наши товарищи по фракции, товарищи большевики-коммунисты сумеют с достаточным спокойствием выслушать всякое рассуждение на какую угодно рискованную тему... Позвольте, товарищи, попросить вас возможно меньше мешать. Я вообще не отличаюсь многословностью, я скоро кончу, будьте добры немного потерпеть.

Наступила на некоторое время тишина.

Свердлов посмотрел на Спиридонову — она переглядывалась с Камковым. И словно отвечая им, он спокойно, твёрдо произнёс:

— Мы глубоко уверены, что полное одобрение встретят все наши действия в борьбе с контрреволюцией.

Когда выступала Мария Спиридонова, Григорий Ростовцев, состоявший в охране съезда, находился в зале. Эта женщина, лет за тридцать, с нервным, дёргающимся лицом, говорила резко и, как показалось Григорию, излишне экзальтированно — в этом человеку, говорящему правду, нужды нет. Невольно сравнивал Ростовцев её тон с уверенной, неторопливой речью Свердлова.

В рядах, где сидели левые эсеры, царила тишина. «Любят они Спиридонову», — подумал Григорий.

Она говорила, будто всё время старалась кого-то обвинить. Даже Ленина.

— Я не понимаю деятельности наркомзема Середы, я не понимаю товарища Ленина — я была у него, унижалась, просила дать два миллиона для сельскохозяйственной коммуны.

Ленин покачал головой, что-то записал — значит, ответит, значит, врёт Спиридонова. Но он не перебил её, даже не посмотрел в её сторону.

Свердлов предоставил слово Владимиру Ильичу.

— Товарищи, позвольте мне, несмотря на то, что речь предыдущего оратора местами была чрезвычайно возбуждённой, предложить вам свой доклад от имени Совета Народных Комиссаров...

Ленин говорил о Брестском мире, о необходимости создать новую, организованную, дисциплинированную армию, построить её на новых началах. Это продиктовано сложившейся обстановкой.

— Да, товарищи, — продолжал Владимир Ильич, — кто теперь прямо или косвенно, открыто или прикрыто, толкует о войне, кто кричит против брестской петли, тот не видит, что петлю на шею рабочим и крестьянам России накидывают господа Керенский и помещики, капиталисты и кулаки.

Его перебивали. То и дело раздавались грубые выкрики: «Мы уйдём! Мы хлопнем дверью!»

— Если есть такие люди, которые предпочитают с советского съезда уходить, то скатертью дорога! — Ленин не оставлял левым эсерам никаких путей для маневрирования. — Когда нам здесь говорят о бое против большевиков, как предыдущий оратор говорил, о ссоре с большевиками, я отвечу: нет, товарищи, это не ссора, это действительный бесповоротный разрыв, разрыв между теми, которые тяжесть положения переносят, говоря народу правду, но не позволяя опьянить себя выкриками, и теми, кто себя этими выкриками опьяняет и невольно выполняет чужую работу, работу провокаторов.

За аплодисментами зала не слышны были злобные выкрики эсеров.

Свердлов внимательно следил за рядами, где сидели левые эсеры. Он уже не сомневался в том, что они что-то замышляли. Хотя значительная часть их поутихла: Ленин говорил о продовольственном вопросе настолько убедительно, с такой силой логики, что даже они аплодировали ему.

— Тысячу раз не права Спиридонова, когда подносила вам отдельные факты, будто она была у меня, будто бы унижалась и просила. Многие товарищи бывали у меня и знают, что не может быть этого, не может быть такого отношения к товарищу. Должно быть, плоха эта партия, если лучшие её представители унижаются до сказок.

И снова шум, но теперь уже приглушённый, без выкриков и истерик.

— У меня лежит письмо Спиридоновой. Она пишет: «Почему вы не хотите дать два миллиона для сельскохозяйственной коммуны?» И это в тот самый день, когда наркомзем Середа, деятельности которого она не понимает, внёс доклад об ассигновании десяти миллионов на сельскохозяйственную коммуну.

Свердлов думал: если среди левых эсеров и существует заговор, то далеко не все поддержат его — многие весьма охотно аплодируют Ленину.

Никто, даже левые эсеры, не сомневался, что по докладам Ленина и Свердлова будут приняты большевистские резолюции.

Съезд продолжался...

Яков Михайлович отправился к Владимиру Ильичу, когда стало известно, что убит Мирбах.

— Вот вам и продолжение дискуссии, дорогой Яков Михайлович. Феликс Эдмундович, немедленно отправляйтесь в посольство, выясните всё. У меня нет сомнений, что это гнусная провокация.

— Убийцу арестовать. Убеждён, что это не акт одиночки, а заговор всей эсеровской партий, — добавил Свердлов.

— Несомненно, — ответил Дзержинский. — Я еду в германское посольство и выясню всё на месте.

— Именно вам не следовало приезжать, — жёстко сказал Дзержинскому советник посольства. — Ведь это по вашему заданию приезжал сюда убийца... Его фамилия Блюмкин, он из вашего ведомства.

И предъявил документ, который оставил здесь Блюмкин.

Дзержинскому достаточно было беглого взгляда, чтобы убедиться: подпись подделана, хотя печать настоящая. «Дело рук Александровича, это ясно — печать хранилась у него».

— Документ фальшивый, — сказал он и уехал в Трёхсвятительский переулок, где располагался отряд эсера Попова.

— Где Блюмкин? — спросил Феликс Эдмундович.

— Выехал, — мялся Попов, — в какой-то госпиталь.

Из соседней комнаты вышли члены ЦК левых эсеров Прошьян и Карелин... «Так, значит заговор».

— Феликс Эдмундович, — отчётливо произнёс Прошьян, — вы напрасно ищете Блюмкина. Он убил Мирбаха по решению ЦК нашей партии.

— Именем Советской власти объявляю членов ЦК партии левых эсеров арестованными.

— Хорошо, — с улыбкой сказал Прошьян. — Только непонятно, кто из нас арестован...

Свердлов смотрит в зал. Как ни в чём не бывало занимают свои места левые эсеры. Вон входит Спиридонова, она поглядывает на Свердлова: знает или не знает? А сама о чём-то переговаривается с Камковым, словно ничего не произошло.

Свердлов шепчет Лизе Драбкиной:

— Все пакеты в президиум только мне, — говорит он, а лицо спокойное, даже улыбчивое.

Лиза передаёт пакет — в нём подробности убийства Мирбаха. Оказывается, Блюмкин и Андреев вызвали посла, сели за стол и неожиданно произвели несколько выстрелов, но граф увернулся и побежал. В него швырнул бомбу Андреев. И бомба не взорвалась. Её подхватил Блюмкин и снова бросил... Подписи на мандате поддельные. Дзержинский поехал в отряд Попова и там арестован.

Свердлов тихо говорит Глафире Ивановне Окуловой: «Передайте товарищам-большевикам: что бы я ни объявил — сбор на Малой Дмитровке, 6. Сегодня же, немедленно».

Вызванному за кулисы чекисту Петерсу Свердлов сказал:

— Часовых от партии левых эсеров незаметно заменить нашими. Блокировать все выходы из зала и лож. Выпускать только по партийному билету или красной карточке члена большевистской фракции. Как только выйдем — все выходы закрыть.

Заподозрившая что-то Спиридонова направилась к Свердлову. Яков Михайлович нарочно громко произнёс:

— Позвоните в Кремль, товарищ Ростовцев, выясните, выехал ли Ленин. Обещал быть и вот до сих пор нет.

— Я думаю неудобно начинать без Владимира Ильича. Подождём? — предложила Спиридонова.

— Сейчас посоветуемся.

«Ленин вам нужен? Хотите арестовать президиум, думаете, охрана в основном ваша... Ну, посмотрим, кто кого...»

— Товарищи! — объявил Свердлов. — Большевистская фракция съезда приглашается на заседание. Прошу делегатов съезда — большевиков напротив, во Второй дом Советов. Если левые эсеры пожелают провести заседание своей фракции, в их распоряжении Большой театр. После заседания фракций съезд будет продолжен.

Спиридонова спустилась в зал и о чём-то оживлённо зашепталась со своими. Чувствовалось, что она несколько растеряна — уход большевиков на заседание фракции не был предусмотрен ЦК левых эсеров.

— Что случилось? Почему нет сигнала? Где Александрович, где Попов с его отрядом? Необходимо выяснить.

Она направилась к выходу. Стоявший в дверях вооружённый рабочий сказал спокойно:

— Выпускать не велено.

— Почему? — удивилась Спиридонова.

— Заради вашей безопасности. В городе неспокойно.

— Ну и пусть это вас не волнует. Мне нужен часовой, он стоит при входе.

— Часовой уже не часовой, так как он остался без оружия. Мы ваших часовых разоружили. Извините, гражданочка, но разговаривать мне с вами не положено, да и неинтересно.

Спиридонова бросилась к другому выходу, но её остановил вооружённый красноармеец.

Она посмотрела на сцену — там стоял чекист Петерс, один из ближайших помощников Дзержинского.

— Что это? — строго спросила у него.

— Вы же слыхали — заседание фракций.

На курсах агитаторов и инструкторов ВЦИК, расположенных на Малой Дмитровке, 6, дежурил Горюн. Он немало удивился, когда начали приходить сюда делегаты съезда Советов.

— Куда вы? Зачем? — спрашивал он.

— Так надо. Яков Михайлович распорядился.

Вошёл Свердлов.

— Ну вот, — сказал он, — мы и в полном сборе. Левые эсеры намерены были арестовать Ленина, президиум съезда и, воспользовавшись убийством Мирбаха, объявить войну Германии... Но они даже не заметили, как сами оказались под арестом. Значит, так, товарищи делегаты съезда. Разбиваемся на группы — и в районы города мобилизовывать рабочих и красноармейцев на подавление мятежа.

Группировались, строились в колонны делегаты Пятого съезда Советов.

— Первую группу возглавит делегат съезда Фрунзе. Я прошу вас, Михаил Васильевич, отправиться на первые московские военные курсы. Там у них есть броневик. Идти туда опасно — по имеющимся у нас сведениям, в районе Чистых прудов засели мятежники. Словом, действуйте осторожно, но решительно.

Когда Свердлов приехал в Кремль, Ленин слушал доклад начальника войск Московского гарнизона Подвойского. Отряд ВЧК, которым командовал Попов, втайне от Дзержинского засел в Трехсвятительском переулке, где размещался штаб левых эсеров.

— Меня очень беспокоит судьба Феликса Эдмундовича, — сказал Владимир Ильич. — Опасность для него тем более велика, что ни на какие компромиссы он не пойдёт. Эти авантюристы решили дать нам бой. И даже залп произвели по Кремлю. Но они не учли, что за нами народ, а за ними кучка бандитов и террористов. Мы совершали революцию, они — жалкий, пошлый мятеж... Яков Михайлович, нужно задерживать все автомобили или броневики, если у них нет пропуска, подписанного только мною или вами. Нужно позвонить в Моссовет.

— Уже, — ответил Яков Михайлович. — Я отправил телефонограмму: установить постоянное дежурство в районах, держать в полном порядке службу связи и тесный контакт с фабрично-заводскими комитетами — так, чтобы по первому призыву можно было вывести рабочих на улицу.

— Правильно. И нужно при первой же возможности созвать пленарное заседание Моссовета.

— Хорошо.

— И ещё вот что. Необходимо немедленно ввести в город дивизию латышских стрелков. Вызовите ко мне товарищей Данишевского и Петерсона. Я думаю, Данишевского нужно назначить в эту дивизию комиссаром.

— Дивизия на Ходынском поле, — сказал Подвойский. — В лагерях.

— Она должна быть в Москве и немедленно! Это возможно?

— Есть, Владимир Ильич. Сделаем всё, что в человеческих силах.

— И сверх того.

— Да, и сверх того.

Свердлов вышел в аппаратную, продиктовал текст телефонограммы: «ЦИК предлагает Президиуму Московского Совета рабочих депутатов немедленно созвать пленарное заседание Московского Совета. О наивозможно скором часе созыва немедленно уведомить. Председатель ЦИК Свердлов». И возвратился в кабинет Ленина. Подвойского уже не было.

— Яков Михайлович, нам необходимо выполнить ужасно тяжкую и предельно неприятную миссию.

— Владимир Ильич, может быть, в посольство поеду я один? — сказал Свердлов. — Мне он вручал верительные...

Ленин посмотрел на Свердлова сурово.

— Нет, поедем вместе, Яков Михайлович. Мы на волоске от войны, товарищ председатель ВЦИК. На волоске...

Данишевский прибыл к вечеру. Ленин усадил его в кресло.

— Вы хорошо знаете настроение бойцов Латышской дивизии, её начальника. Товарищ Вацетис, кажется, из царских офицеров.

— Иоаким Иоакимович — человек верный, Владимир Ильич. Но, я думаю, будет лучше, если вы сами с ним поговорите. Хорошо бы вам сказать несколько слов и командному составу Латышского полка, расположенного в Кремле.

Иоаким Вацетис был вызван к Ленину в полночь. Владимир Ильич встретил его в зале заседаний Совета Народных Комиссаров — большом помещении, освещённом одной тусклой лампочкой. Окна были занавешены, и оттого обстановка казалась ещё напряжённее.

— Выдержим ли мы до утра? — спросил Ленин.

Вацетису, по старой армейской привычке, взглянуть бы на карту, воспользоваться данными разведки. Но этими документами он не располагал.

— Положение ещё не выяснено. Одно для меня ясно: момент для решающих действий мятежники уже упустили...

— Об этом мы позаботились, арестовав верхушку заговора.

— Арестовав? — удивился Вацетис.

— Да-с. Их «правительство» заседает в Большом театре под нашей надёжной охраной.

Ленин улыбнулся, и Вацетис впервые в эту ночь увидел его улыбающимся.

— Товарищ председатель Совета Народных Комиссаров, положение всё же не ясно. Оно осложняется тем, что начать наступление к четырём часам утра нельзя. Поэтому прошу дать мне два часа, в течение которых я мог бы объехать город, собрать нужные сведения и к двум часам 7 июля дать определённый ответ.

Ленин встал.

— Я жду вас в два часа ночи.

Возле Лубянской площади Вацетиса остановил броневик.

— Кто такие? — спросил вышедший из него, по-видимому командир.

— Я начальник Латышской дивизии Вацетис. А вы?

— Командир большевистского отряда Фрунзе. Товарищ Вацетис, хорошо, что я вас встретил. Во-первых, заберите эту машину — вам она нужнее. Во-вторых, мне удалось взять несколько мятежников...

Фрунзе подробно рассказал Вацетису о показаниях захваченных из отряда Попова матросов-анархистов.

— Спасибо, товарищ, ваши сведения очень ценны. Почтамт в руках мятежников? — спросил Вацетис.

— Да.

— Постарайтесь овладеть им. Народу хватит?

— Хватит. Оружия мало.

— Помогу и оружием, и людьми.

Ровно в два часа ночи Вацетис снова пришёл в Кремль.

— Не позднее двенадцати часов дня 7 июля мы будем в Москве полными победителями, — чётко доложил он.

Ленин пожал руку Вацетиса:

— Спасибо. Вы меня очень обрадовали. Садитесь, садитесь и расскажите, что происходит в городе.

— Энергичные меры, принятые в Москве, помогли нам к двум часам ночи упрочить наше положение. Возле храма Спасителя уже находится 1-й Латышский полк с артиллерией, и образцовый полк. На Страстную площадь прибыли 2-й Латышский полк и курсанты артиллерийского училища с четырьмя орудиями.

Рассказал Вацетис и о встрече с рабочим отрядом Фрунзе.

— Итак, на рассвете, — заключил он, — с подходом частей мы начинаем артиллерийский обстрел.

Когда Феликс Эдмундович пришёл в Кремль, Владимира Ильича не было. Его встретил Свердлов. Дзержинский ходил из конца в конец зала.

— Подумать только, какое предательство, — говорил он Свердлову. — И ведь трусы, подлые трусы. Видел бы ты, Яков, как они бежали.

— Но ведь ты был один против всех!

— Почему один? Со мной был Лацис — приехал меня выручать, с нами был Смидович. Ах, подлец Попов!.. Если бы они не отобрали у меня оружие, я бы пустил ему пулю в лоб.

Уже полностью был подавлен мятеж и обнародовано правительственное сообщение об авантюре левых эсеров, уже была разослана во все углы телефонограмма: отрезать для бежавших изменников все пути отступления. Александрович пытался спрятаться, но был пойман на одном из вокзалов. Попов, который во время мятежа грозился «за Марию снести пол-Кремля», трусливо исчез, чтобы потом появиться в банде Махно... Левые эсеры завопили, что большевики сажают «и правых, и виновных». Но Дзержинский понимал, что его подпись, хотя она и поддельна, требует от него быть свидетелем по делу — сложному и щепетильному — об убийстве германского посла. И поэтому он решил просить отставки с поста председателя ВЧК.

Ленин согласился.

— Мы должны освободить Феликса Эдмундовича от работы хотя бы на время следствия, — сказал Владимир Ильич.

Свердлов по привычке осмотрел зал. Большевики — на своих местах. А там, где сидели левые эсеры, — пусто.

Словно ничего не произошло, спокойно и уверенно Свердлов сказал:

— Продолжим работу съезда Советов.

И в это время два взрыва раздались в Большом театре. Вскочили с места люди, не знавшие, что такое страх: сказались неожиданность и нервное напряжение последних дней. А Свердлов, и глазом не моргнув, перекричал шум:

— Спокойно, товарищи, заседание продолжается!

Лишь потом он узнал: то были случайные взрывы.

Но сейчас необходимо было сохранить порядок, ведь съезду предстояло решить один из главных вопросов — принятие Советской Конституции.

А через несколько дней «Правда» писала: «Первый раз в истории пролетарской борьбы, третий раз в истории вообще трудящиеся низы не только разбили буржуазную государственную машину, но и сумели построить целую организацию новой власти, стройную и единую во всех частях».

Глава тридцать восьмая. Затосковал Горюн...

От имени ВЦИК Свердлов призывал Советы ускорить создание военных комиссариатов. Формировались дивизии в крупных промышленных центрах — только в Москве их было создано двенадцать... Чтобы взять на учёт всех военных специалистов, была создана комиссия по подготовке к их призыву в Красную Армию. Понимая, сколь важна эта работа, Свердлов порекомендовал в комиссию пунктуального во всём секретаря ВЦИК Аванесова. В армию должно быть призвано несколько тысяч офицеров, военных чиновников и генералов. А значит, нужны рядом с военспецами большевики, которые не дали бы им свернуть в сторону.

Так диктовала обстановка. Военное положение страны было сложное и требовало мер решительных, неотложных. На фронт посланы многие партийные работники, слушатели курсов ВЦИК.

Рвался на фронт и Горюн. Сейчас, когда на Волге продолжался мятеж белочехов, когда в его родных местах расстреливали коммунистов, он считал преступным сидеть в Москве. Хотя на курсах и преподавали самые лучшие, самые авторитетные партийные и советские деятели, ему казалось, что не вовремя всё это, ох как не вовремя.

По ночам снились сны — плывущая среди зелёного ивняка река Кинель, почему-то красного цвета, и рыба в ней пунцовая, сердитая. И оттого, что снились родные места неприветливыми и жуткими, ему становилось ещё неуютнее на курсах, в белокаменной Москве.

И совсем затосковал Горюн, когда узнал об отъезде Григория Ростовцева в Питер — в распоряжение председателя Петроградского ВЧК Урицкого. Перед отъездом Ростовцев приходил прощаться к Горюну, рассказал, что Феликс Эдмундович возвратился — опять председатель ВЧК.

— В ВЧК — просто праздник, — Ростовцев вздохнул и с сожалением сказал, видимо, вспомнив что-то. — Я бы левых эсеров после мятежа... А наказали только непосредственных организаторов и руководителей. Всех остальных отпустили. Ну я хоть этого негодяя Александровича узнал — спрятался за воротник, как бродяга бездомный, собирался поездом податься на юг.

О многом переговорили они в тот день. Ростовцев, как всегда тихий, неразговорчивый, едет на боевое дело, а ему, Горюну, корпеть над книгами. Но ведь он солдат, оружие бы в руки, и тогда услыхали б ещё, каков он, самарский мужик.

Яков Михайлович узнал о настроении Горюна от Луначарского:

— Все ваши академики (он иначе не величал курсантов) хотят быть командирами. А Горюн прямо заявил мне: пока на Волге белочехи, ему наука ни к чему.

— В общем, судить его за это грешно, между нами говоря.

С Горюном Свердлов разговаривал иначе.

— Я хочу с вами поделиться, — сказал он, — некоторыми своими планами. Необходимо подобрать хорошие кадры для товарища Цюрупы — трудно у него с людьми. В наши дни, когда продовольствие на вес золота, в этом наркомате должны работать самые честные, самые преданные революции и самые бесстрашные люди. А если к этому прибавить, что крестьянин лучше всего знает кулака, его повадки, его хитрость и хищность, то подумайте сами, к чему я клоню... Ведь взять хлеб у кулака не менее трудно, чем взять город у белочехов. Не так ли?

Внешне Горюн вроде бы был согласен, но всё-таки не давала покоя другая мысль, в которой он и сам себе не признавался, боялся, а вдруг окажется правдой. Нет, ему не верилось, что земляки могут выдать белым его Марию Васильевну да Васятку, которому всего-то шесть лет от роду. А как дознаются белочехи, кто у Васятки отец и куда послали его Советы учиться? Может, потому и снятся Горюну такие сны, может, потому и покоя его отцовской душе нет. Где уж тут наукам идти на ум?!

Свердлов видел, что слушает его Горюн и не слушает. Неужели так велика тяга на фронт? А может, другое что?

— Вы согласны со мной? — спросил Свердлов. Ему нужно было понять этого человека — тревога за его судьбу, за душевное равновесие уже поселилась в сердце Якова Михайловича.

— Согласен, конечно, — ответил Горюн, — я буду работать там, куда партия направит.

И будто рухнула, погасла с этими словами какая-то надежда в душе Горюна...

— У вас семья? — спросил Свердлов. — Насколько мне помнится, жена и сын?

— Так и есть...

Ах, лучше бы не задавал Свердлов этого вопроса! Лучше бы... Изменился в лице Горюн, умоляюще посмотрел на Якова Михайловича.

— Вы что-то знаете о своей семье? — спросил Свердлов.

— Ничего не знаю. А только думаю, что худо им. Как бы не изничтожили их мироеды. Ведь слух обо мне туда дошёл.

Свердлов — Луначарскому:

— А ведь у моего академика, Горюна, Анатолий Васильевич, жена и сын в опасности. Сегодня в Самару уходит наш связной — я просил его помочь.

— Яков Михайлович, у меня друзья в Самаре, беспартийные, но верные. Они мне не откажут, уверяю вас. Я через вашего связного передам им письмо.

Лето было невыносимо жарким. Солнце высекало искры из каждого дома, из каждого золочёного купола. Пыльная дымка стояла над городом, над Москвой 1918 года.

А в последние дни августа зачастили дожди — ещё тёплые, летние. Дожди сопровождали Свердлова до самого Питера — он отправился туда в короткую командировку, на второй съезд Советов Северной области.

Очень хотелось Якову Михайловичу повидать старых друзей, он даже забежал к Бессерам на улицу Широкую, да никого не застал... А в Москве ждали десятки дел. В день всевобуча — военного обучения — ему поручено принимать парад и выступать на митинге, встретиться с красноармейцами, несущими службу в Кремле. Он любил бывать в большом зале под расписным и ярким куполом. Когда-то здесь шли дворянские собрания и зал этот назывался Белым, Екатерининским. Заседал здесь и сенат. Яков Михайлович всегда любовался архитектурным богатством зала, колоннами и барельефами — чудесным творением зодчего Казакова. И Ленин, выступавший не раз в этом зале, и Свердлов с удовлетворением замечали, как бережно относятся теперь к своему клубу красноармейцы.

Была ещё одна надежда у Якова Михайловича — вырваться на своём «поккарде» в Кунцево, где жили летом его дети...

Но, уже ясно, не получится — в прошлое воскресенье, 25 августа, необходимо было выступить от имени Центрального Комитета партии на торжественном заседании, посвящённом 30-летию Союза польских рабочих. Пятница, 30 августа, занята — у него уже путёвка, подписанная секретарём МК Загорским, на выступление в Введенском народном доме перед трудящимися Лефортовского района. Такие же путёвки Московский комитет партии написал на имя Ленина, Дзержинского, Ярославского, Коллонтай...

— Придётся тебе, Кадя, ехать одной, — сказал он. — А я завтра. Может быть, и на ночь глядя: очень хочется вдохнуть немного чистого воздуха.

Клавдия Тимофеевна про себя только усмехнулась: она понимала, что с вечера он приехать не сможет, у прямого провода наверняка задержится — нужно с фронтами поговорить. А вот в субботу, возможно, и приедет — не столько ради кислорода, сколько из-за детей: она-то видит, как соскучился он...

В полдень Свердлов позвонил жене:

— Кадя, выслушай меня внимательно и по возможности спокойно. Только что получено сообщение из Питера — убит Урицкий. Туда выезжает Феликс...

Урицкий... Клавдия Тимофеевна с глубоким уважением относилась к этому человеку. Ещё совсем недавно он был вместе с ними, такой жизнелюбивый, остроумный, настоящий внимательный друг... Невозможно представить себе, что Урицкого уже нет.

Свердлов понимал — выстрел в Питере мог быть сигналом для совершения других эсеровских террористических актов. Кто-то даже предложил отменить пока выезд на предприятия членов ЦК. Но по многим причинам этого делать нельзя было. Никто из членов ЦК не согласится отменить выступление перед лицом опасности. Нельзя этого делать и потому, что никакие выстрелы не должны заглушить главного: власть в столице и на местах прочно и надёжно принадлежит Советам, и правящей партией является партия большевиков. Её ни запугать, ни свернуть с пути невозможно.

И всё же Загорский сказал Якову Михайловичу:

— О выступлении Владимира Ильича речи быть не может. Я уже договорился с Ярославским, Коллонтай, Осинским — они поедут вместо него на Хлебную биржу и на Щипок.

— Спасибо. Ты, дружище, не разучился меня понимать с полуслова. Я тут тоже принимаю меры. Надежда Константиновна на работе, я позвонил Марии Ильиничне с просьбой под любым предлогом задержать его дома. Обещала помочь. Словом, давай-ка заглянем к нему вместе через полчасика...

На столе у Ленина лежала путёвка Московского комитета Российской Коммунистической партии (большевиков).

«Товарищу Ленину.

Начало в 6½ часов.

Путёвка.

На митинги 30 августа 1918 года.

Тема: „Две власти“ (Диктатура рабочих и диктатура буржуазии).

Здание б. Хлебной биржи, Гавриловская площадь, Басманный район. Завод Михельсона, Щипок, Замоскворецкий район.

Товарищи, не имеющие возможности выполнить данное поручение по уважительной причине, должны заблаговременно известить об этом МК.

Товарищи обязуются на следующий после митинга день представить в МК краткий отчёт и все записки, поданные им слушателями...»

— И на каком основании вы собираетесь лишить меня этой путёвки? — спросил Владимир Ильич Загорского. — Тут написано об уважительной причине.

— Владимир Ильич, вам нельзя сегодня выезжать из Кремля, — начал было Свердлов.

Но Ленин перебил его:

— Ах, нельзя. Другим можно, а мне нельзя?

Ленин нервно зашагал по кабинету.

— Владимир Ильич, мы очень просим вас... Не собирать же по этому поводу ЦК.

— Вот именно, не собирать... Мы не имеем права пасовать перед террором контрреволюционеров-одиночек.

Глава тридцать девятая. Покушение

«Всем Советам рабочих, крестьянских, красноармейских депутатов. Всем армиям, всем, всем, всем.

Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на товарища Ленина...»

Свердлов писал обращение к народу от имени ВЦИК, от имени партии...

«Роль товарища Ленина, его значение для рабочего движения России, рабочего движения всего мира известны самым широким кругам рабочих всех стран...»

...Как же это случилось? На случай, если Владимир Ильич всё-таки поедет, в Басманном райкоме партии выделили товарища Шабловского в качестве сопровождающего. За три часа до митинга Загорский вызвал руководителей райкома и предупредил, что Ленин, возможно, не приедет.

Он всё-таки приехал. Уже выступила Коллонтай, рядом с ней стояли Ярославский, Осинский, как вдруг зашевелились рабочие и бросились на выход встречать Ильича — он шёл по Гавриловской площади к зданию бывшей Хлебной биржи.

...Закончив речь в Басманном районе и ответив на вопросы, Ленин направился к машине. Его сопровождали все участники собрания. Рядом с ним шёл Шабловский.

— Вы со мной?

— Да, товарищ Ленин. Я провожу вас до завода Михельсона.

— Спасибо, дорогой товарищ. Но, право, не стоит. Вам после работы надо отдохнуть. А мы доедем, не тревожьтесь. Спасибо.

«Товарищ Ленин, выступавший всё время на рабочих митингах, в пятницу выступал перед рабочими завода Михельсона в Замоскворецком районе города Москвы. По выходе с митинга товарищ Ленин был ранен. Задержано несколько человек, их личность выясняется.

Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров, следы наймитов англичан и французов...»

Всё ли было сделано, чтобы уберечь Владимира Ильича? Была ли уверенность в том, что он не поедет? Да полно! Скорее наоборот. Теперь-то Свердлов не сомневался, что Ленина нельзя было удержать дома, что он не мог отказаться от встречи с рабочими. Как его было уберечь?.. От чего? От органической потребности общения с людьми? Но ведь тогда Ильич не был бы Ильичём.

«Призываем всех товарищей к полнейшему спокойствию, к усилению своей работы по борьбе с контрреволюционными элементами.

На покушения, направленные против его вождей, рабочий класс ответит ещё бо́льшим сплочением своих сил, ответит беспощадным классовым террором против всех врагов революции...»

Ленин... Железный характер. Не разрешил шофёру Гилю везти себя в больницу — только домой. Надежда Константиновна будет, мол, волноваться. Даже не застонал от боли.

«Победа над буржуазией — лучшая гарантия, лучшее укрепление всех завоеваний Октябрьской революции, лучшая гарантия безопасности вождей рабочего класса.

Спокойствие и организация! Все должны стойко оставаться на своих постах! Теснее ряды!

Председатель ВЦИК Я. Свердлов».

Яков Михайлович перечитал воззвание ВЦИК, посмотрел на часы и дописал:

«30 августа 1918 г. 10 час. 40 мин. вечера».

Дождь хлестал по стёклам, словно плакали, заливаясь слезами, кремлёвские окна. В квартире Владимира Ильича было много народа. Сидел, склонив голову и подперев её рукой, Луначарский, мерил комнату из угла в угол Бонч-Бруевич... Свердлов взглянул на Надежду Константиновну — держалась мужественно.

— Как теперь будет? — спросила Надежда Константиновна.

— У нас с Владимиром Ильичём всё обговорено, — ответил Свердлов.

2 сентября на заседании ВЦИК Свердлов сообщил результат консилиума, в котором приняли участие профессора Розанов и Минц, какие меры приняты для спасения Владимира Ильича, и резюме, похожее на вздох облегчения: положение тяжёлое, но не безнадёжное...

— Мне не приходится говорить о заслугах и значении товарища Ленина. Каждый из вас рос, работал и воспитывался в качестве революционера под руководством товарища Ленина. Вы знаете, что товарища Ленина заменить мы не можем никем. Я хочу напомнить, что если в настоящее время мы лишены руководства товарища Ленина, то будем надеяться, что в ближайшее время наш вождь займёт свой пост и будет по-прежнему работать на благо социалистической революции, как он работал всю свою жизнь.

Свердлов продолжал медленно и весомо:

— Я предложил бы ВЦИК принять следующую резолюцию...

Он читал текст, написанный ещё накануне: «...на белый террор врагов рабоче-крестьянской власти рабочие и крестьяне ответят массовым красным террором против буржуазии и её агентов...»

Свердлов посмотрел на членов ВЦИК и твёрдо сказал:

— Позвольте поставить на голосование эту резолюцию. Кто за неё, прошу поднять руки. Кто против? Таковых не имеется. Принято единогласно.

На следующий день в кабинет Свердлова вошёл комендант Кремля Мальков.

— Товарищ председатель ВЦИК, смертный приговор по делу эсерки Каплан, стрелявшей в Ленина, приведён в исполнение.

В дни болезни Владимира Ильича Свердлов, если в этом была необходимость, работал в ленинском кабинете.

Время было тревожным, полным важнейших событий, которые требовали по крайней мере совета Ленина, находившегося в Горках, если уж не прямого участия. Свердлов сообщал ему каждую радостную весть и только в случае острой необходимости делился трудно разрешимыми вопросами. 12 сентября он прочитал ему телеграмму командира Железной дивизии Гая: «Дорогой Владимир Ильич! Взятие Вашего родного города — это ответ на Вашу одну рану, а за вторую — будет Самара». Свердлов хорошо знал большевиков Восточного фронта — по решению ЦК он направлял туда опытных партийных работников: Куйбышева, с которым вместе отбывал ссылку, Данишевского, одного из комиссаров латышских стрелков, — людей энергичных и преданных партии.

Сейчас Свердлов собирается рассказать Ленину о текущих делах. Решено создать во многих городах республики курсы по подготовке командного состава Красной Армии — в Москве, Петрограде, Ораниенбауме, Орле, Твери, Туле, Казани, и Яков Михайлович может сообщить Владимиру Ильичу, что немало в этом отношении уже сделано. Приняты меры по укреплению партийными кадрами войск Восточного фронта. По инициативе Северной области созданы образцовые полки деревенской бедноты, и видную роль в их организации сыграли созданные решением ВЦИК по инициативе Ленина комбеды.

В Горки Яков Михайлович ехал вместе с детьми.

Быстроходный «паккард» красного цвета мчал по накатанной дороге. А вот и кончился пригород, пошёл лес — осенний, сверкающий разноцветьем.

— Товарищ Марыкин, — обратился Свердлов к шофёру, — давайте заедем в лесок на полчасика...

Уже не был таким зелёным и сочным, как летом, подмосковный сентябрьский лес. Зашуршали под ногами детей опадающие листья, захрустели сухие ветки, отжившие свой век. Но даже в пору самого буйного лета не бывает, наверно, такого — лес напоён едва уловимыми запахами, соединяющими в себе ещё недавнее цветение и уже наступившее увядание. И ко всему этому прибавляется откуда-то взявшийся в осеннем лесу запах свежей травы. Где он полюбил этот запах? В Нижнем на зелёном откосе? Или в Туруханке, когда вдыхал аромат короткого сибирского лета?..

Дети бегают наперегонки, а он, всегда участвовавший в их играх «на равных», сегодня присел под дерево, жуя ещё сохранившую зелень травинку, и чувствовал, как побеждает его сонная истома, как пьянеет он от густого, ароматного настоя лесного воздуха.

Он не первый раз едет в Горки к Ленину... Но чаще, к сожалению, приходилось ограничиваться телефонными звонками да записками, вроде этой: «Дорогой Владимир Ильич! Посылаю переговоры с Царицыном. Дело осложнилось там, как видите. Приезд Сталина полезен, сговоримся здесь. Новостей никаких сверх газетных нет.

Хворает у нас изрядно народа.

Вчера Дзержинский и Аванесов уехали. Привет.

Ваш Я. Свердлов».

Владимир Ильич знает куда уехали: Варлам Александрович в Финляндию, полечиться, а Феликс Эдмундович предпринял опасную поездку за семьёй, которая до сих пор находится за границей. Яков Михайлович перед отъездом напутствовал Дзержинского:

— Должен тебе честно сказать, что я очень колебался, отпускать тебя или нет в такую опасную, если даже хочешь, авантюрную поездку: Дзержинский, загримированный, под чужим именем, едет прямо в пасть врагу! Но Владимир Ильич убедил меня. Он сказал, что нельзя отказать тебе в этой поездке: ведь речь идёт, возможно, о жизни твоей жены и ребёнка... Феликс, прошу тебя, будь осторожен! Будь трижды, стократно осмотрителен, держи в узде свой темперамент! Это даже не я — об этом просит тебя Владимир Ильич.

— Яков, дорогой Яков, неужели ты думаешь, что я разучился конспирации? Успокой Владимира Ильича. Скажи ему, что я лучше умру, чем...

Свердлов перебил его:

— Вот это как раз Ленин кате-го-рически тебе запрещает! Я — тоже! Ты нам нужен только живой. И никаких «умру»! Пусть умирают они... — махнул он рукой вдаль. — И вези сюда свою жену и Ясика. По приезде — прямо ко мне на квартиру.

— Ясно, мой дорогой председатель ВЦИК!

Андрею и Верочке Свердлов объяснил:

— Скоро приедет сын Феликса Эдмундовича. Его зовут Ясик. Он ещё не умеет разговаривать по-русски. Но вы должны подружиться с ним, он будет вам очень хорошим товарищем. А говорить по-русски быстро научится.

«Арзамас Реввоенсовет Республики. Вацетису, Данишевскому Предлагаем принять самые срочные меры подаче помощи Царицыну. Исполнении донести. Ленин, Свердлов».

«Козлов Сытину, Царицын Ворошилову

Получаем отчаянные телеграммы Ворошилова о неполучении снарядов и патронов вопреки его многократным требованиям и настояниям.

Предлагаем немедленно проверить это, принять самые энергичные меры для удовлетворения и известить нас, что сделано. Указать ответственных исполнении лиц. Ленин, Свердлов».

Ленин предложил:

— Думаю, Яков Михайлович, вам необходимо выехать в Козлов и уладить все дела на месте.

— Хорошо, Владимир Ильич. Как только вы приедете в Москву, я немедленно отправляюсь в Козлов. Сейчас всё идёт по плану. Готовимся к Шестому съезду Советов, первой годовщине Октябрьской революции.

Ленин встал, прошёлся по комнате. Он был ещё бледен, но уже подвижен, в глазах огонь, такой знакомый, такой близкий.

— Первая годовщина... понимаете, Яков Михайлович? Советская власть живёт целый год! И вот что важно: живёт и крепнет. И не думает сдаваться.

— Ни на минуту не думает, Владимир Ильич!

Они вышли на крыльцо и уселись на ступеньках. Ленин был весел, задорен, и это его состояние больше всего порадовало Свердлова. Правда, рука у Владимира Ильича ещё болела после ранения и была на перевязи. Он даже пиджак на левое плечо лишь накинул, а рукав остался пустым.

Окончив деловой разговор, Владимир Ильич предложил детям:

— Давайте-ка играть в салочки.

Водить досталось Верочке. Она погналась за Владимиром Ильичём. Ей удалось задеть его пустой рукав.

— Поймала, поймала, — радовалась девочка.

— Ты поймала мой пиджак, а не меня, это не считается.

— Считается.

— Нет, не считается.

— Считается, считается.

— Нет, не считается, — не уступал Владимир Ильич.

Глава сороковая. Два письма

«Дорогой мой муж и отец, с приветом к тебе верная жена Мария и сын Василий. Сообщаем, что мы живы и здоровы, чего и тебе желаем. А живы мы только потому, что приехал к нам в прошлом месяце какой-то мужик — вроде из купцов. Купцом он и назвался. И сказал тот бородатый, что мне с сыном собираться надо, потому как местные богатеи против меня да Васятки всякие убийства готовят. А я и сама это знаю, потому как вызывали меня да допытывались, где ты есть да что ты есть. А я говорю, где ты ноне проживаешь, знать не знаю и ведать не ведаю. И сказали они, что ежели ты или кто другой от тебя объявится, так сразу и сообщить. Мол, ничего тебе не будет, а только для порядка. Я купцу тому про всё и выложила. И тут заходит наш Микишка — ты его знаешь: в семье мироеда Лукича он ошивается. Кто да что, стал допытываться, — время смутное. А купец как крикнет на него, как, мол, смеешь, грязная твоя рожа, с купцом первой гильдии да ещё чего-то говорил про какое-то собрание, учредительное, что ли? Микишка перетрусил, вышел, видать, за Лукичем, а мы с Васяткой сели к купцу в такую коляску, которой отродясь не видывала, да и укатили. Дом я закрыла, а про остальное и думать не думалось.

А ещё тебе сообщаю, что привёз тот купец меня в Самару, и вовсе он не купец, а доктор, который зубы дёргает, и живём мы сейчас у него в доме, вроде как при жене его Полине Викторовне. А женщина она добрая и обходительная. Я её полюбила и Васятка тоже.

Уж не знаю, как дойдёт до тебя это письмо, да Полина Викторовна сказала, что не моя это забота. Только сказала не так и вежливо, а как — я и передать не могу. За сим остаёмся твоя жена и сын Горюновы».

«Дорогие мои жена Мария Васильевна и сын Василий. Здравствуйте. Рад, что могу написать вам письмо в уже освобождённую доблестными нашими дивизиями регулярной рабоче-крестьянской Красной Армии Самару. Я письму вашему очень обрадовался, потому как не имел никакого понятия, где вы и не учинили ли над вами злую расправу наши сельские мироеды. А как узнали бы, что идти мне теперь по продовольственной линии и у тех самых мироедов хлеб силком отымать, так они бы ни тебе, ни Васятке заранее этого не простили.

И ещё было то письмо полной неожиданностью, потому как я про ваше тревожное положение никому, кроме Якова Михайловича Свердлова, не говорил ни единого слова. Да и ему не обмолвился бы, когда б он сам не спросил... А я как повидал его недавно, так, наверно, на моей личности было написано всё твоё письмо. Он душевности необыкновенной, наш председатель ВЦИК. Как увидел меня, так сразу и сказал: ну, мол, ожил наш Горюн. Благодари, говорит, Анатолия Васильевича Луначарского да Валериана Владимировича Куйбышева.

И ещё тебе сообщаю, что работать теперь буду в Народном комиссариате продовольствия у товарища Цюрупы. Вызывал он меня, беседовал, а потом сказал: ну, ты мужик деловой. А чего делового у меня он отыскал, понять не умею. И сказал он мне, чтоб привёз я вас с сыном в Москву жить навсегда, стало быть. Я так думаю, голодно будет вам. А в деревне нельзя — как дознаются наши мироеды, что я на хлебной линии, изжарят вас на огне в дому, это уж точно. А может верно, в Москву? Ты теперь решай вместе со мной, как равноправный член нашей семьи.

За сим кончаю писать. Надеюсь, что скоро встретимся — то ль в Самаре, то ль в Москве, то ль ещё где. И поеду я трудиться туда, куда направит меня моя Коммунистическая партия большевиков. Целую вас и низко кланяюсь, ваш муж и отец Порфирий Горюн».

Глава сорок первая. Последние дни

Ночью хорошо думается, особенно на мягком кожаном диванчике перед удобным вагонным столом, под монотонный стук колёс. За окном стужа, хлещут по окнам, налипая и тут же оттаивая, снежные комья... Вспомнилась Якову Михайловичу Рига — сказочный город-терем из тридевятого царства, тридесятого государства. Для него этот город — столица революционного края, столица верных, преданных Советской власти латышских стрелков, её героев, рыцарей.

— Товарищи! — говорил Яков Михайлович на первом съезде Советов Латвии в январе 1919 года. В вашем лице я приветствую те массы, которые в борьбе за отвоевание своих прав, отнятых у них бывшим германским империализмом, подготовили это торжество, празднуемое ныне нами. Ни с одной страной в мире мы так тесно не связаны, как с красной Латвией. Тысячи лучших товарищей, изгнанных отсюда полчищами империалистической Германии, сохранили в России своё единство и боролись вместе с нами. Ни с кем мы так тесно не связаны, как с латышскими стрелками...

В те дни в Германии было совершено убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург... Сколько горя обрушилось тогда на русских большевиков, так любивших руководителей немецкого рабочего класса. С каким энтузиазмом ещё в декабре прошлого года делегаты Всероссийского съезда земельных отделов, комбедов и сельскохозяйственных коммун избрали почётными членами съезда Ленина, Свердлова и Карла Либкнехта, признанного вождя германской революции. «Шейдеман и Эберт убили великих, верных и честных революционеров Либкнехта и Люксембург, — писал Свердлов в обращении ко всем Советам Германии, ко всему рабочему классу, — впервые восставших против войны, впервые поднявших знамя мира и революции, за то, что они требовали для пролетариата реальных прав и реальной власти...»

Семилетний Андрейка спросил:

— Папа, за что буржуи убили Карла Либкнехта?

— За то, что он был революционером.

— Значит, и тебя могут убить буржуи?

Клавдия Тимофеевна смотрела на Якова — что он ответит сыну на вопрос, исполненный тревоги за отца.

Свердлов отвечал, как всегда, спокойно и серьёзно:

— Конечно, сынка, могут убить. Каждый день могут убить, но тебе не надо этого бояться. Когда я умру, я оставлю огромное, замечательное наследство, лучше которого нет ничего на свете. Я оставлю тебе ничем не запятнанную честь и имя революционера.

После поездки в Латвию, возвратившись в Москву, Свердлов провёл совещание начальников политических отделов фронтов — необходимо было посоветоваться, какими быть политотделам, чем заниматься.

В конце января — снова поездка, на заседание Центрального Бюро Компартии Белоруссии — решался вопрос о созыве первого Всебелорусского съезда Советов. Уже через три дня Свердлов выступил на этом съезде с приветствием. Он прочитал постановление ВЦИК о признании независимости Белоруссии.

Потом была поездка в Петроград — на заседание Петросовета.

А прежде, в конце 1918 года, — в родной Нижний Новгород, Арзамас, Казань.

И вот теперь Украина, Харьков...

В январе 1919-го Свердлов отправил во все губкомы партии телеграмму: «Нами намечен партийный съезд... Предполагаемый порядок дня: 1. Программа. 2. Коммунистический Интернационал. 3. Военное положение и военная политика. 4. Работа в деревне. 5. Организационные вопросы...

Право избирать имеют члены партии, вошедшие за шесть месяцев до съезда, быть избранными — вошедшие до Октябрьской революции. Прошу немедленно сообщить Ваше отношение». До съезда остались считанные дни. Свердлову поручен организационный отчёт ЦК.

1 марта Свердлов выступил от имени Центрального Комитета с приветственной речью перед делегатами Третьего съезда Коммунистической партии Украины:

— Я счастлив, что могу приветствовать вас, товарищи, от Центрального Комитета... Я не сомневаюсь, что вы своими резолюциями подчеркнёте, что наша Российская Коммунистическая партия... в настоящий момент больше, чем когда-либо, укрепит то единство, которое так необходимо было нам всегда... Я не сомневаюсь, что вы своими резолюциями подчеркнёте тесную связь с Российской Коммунистической партией, вы выразите полную солидарность с той линией, которую проводит вся наша партия в целом... Позвольте пожелать вам успешной работы на съезде.

Как и предполагал Яков Михайлович, съезд проходил бурно. И «левые», и правые пытались расколоть партийные ряды, навязать коммунистам Украины свою тактику. В своей речи Свердлов призвал съезд к единству партийных рядов.

Ясно было: абсолютное большинство партийных организаций республики — за ленинский курс, за нерушимое единство с Российской Коммунистической партией.

Выступал Свердлов и по вопросу о военной политике партии... Но особенно важным считал он то, что съезд принял его дополнение к проекту резолюции съезда о Конституции Украины: «III съезд Коммунистической партии Украины постановляет принять в общем и целом Конституцию Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, допуская её изменения в зависимости от местных условий».

«Москва Кремль ВЦИК Аванесову.

Остаюсь на съезде Советов, выеду шестого. Работы много. Посылайте необходимые телеграммы в Харьков, мой поезд. Заседания ЦИК назначьте понедельник, десятого, сговоритесь о постановке в порядок дня вопросов контроля, целесообразно предварительно провести через Совнарком. Закажите немедленно плакаты и надписи для украшения зала заседаний съезда. Добудьте бюсты и большие портреты Маркса, Энгельса, Ленина. Необходимо окончательно решить вопрос с помещением, остановитесь круглом зале в Кремле, проследите сами за подготовкой зала. Привет. Передайте настоящую телеграмму Клавдии».

Он не мог уехать, как ни тяжело было со временем: подготовка к Восьмому съезду РКП(б) шла полным ходом. Да и по дороге в Москву ему необходимо остановиться в Белгороде, Курске, Орле, Туле. Его ждут...

«Вне всякой очереди. Москва Кремль ВЦИК Аванесову... Приеду не позднее восьмого утром, возможно седьмого вечером. На съезде временами страсти разгораются, присутствие всё время оказывается полезным, говорят... По вопросу о Конституции принято моё предложение — принять... Российскую, допуская изменения лишь в зависимости от местных условий. Улаживаю кучи ведомственных конфликтов между военным, продовольствием, совнархозами... Передайте эту телеграмму Клавдии.

Председатель ВЦИК Свердлов».

...На каждой крупной станции встречали председателя ВЦИК. Вот и на перроне станции Орёл собралось много народа. Яков Михайлович выглянул в окно, рывком поднялся со своего диванчика и быстро пошёл к выходу.

Он говорил о положении на фронтах, о том, что делает большевистская партия для восстановления народного хозяйства, о транспорте, о мерах по обеспечению рабочих хлебом. Долго аплодировали Свердлову рабочие Орловского депо, проводили к вагону и не расходились, пока не тронулся поезд.

Середина марта. Ленин возвратился в Москву из Петрограда — выезжал на похороны Марка Тимофеевича Елизарова. А перед отъездом в Питер он получил записку от Клавдии Тимофеевны. «Уважаемый Владимир Ильич, — писала она, — у Якова Михайловича температура держится около 39. Сегодня в шесть часов вечера поднялась до 40,3.»

Аванесов сообщил Владимиру Ильичу диагноз — испанка. Эпидемия этой болезни в то время охватила всю Европу и уже погасила не один миллион человеческих жизней. Возвратившись из поездки на Украину, Свердлов ещё участвовал в заседании Совнаркома, в тот же день провёл заседание президиума ВЦИК... Аванесов рассказал, что Яков Михайлович согласился вызвать врачей лишь 9 марта, когда ему стало совсем плохо.

Ленин сразу же, как только приехал из Питера в Москву, позвонил по телефону на квартиру Свердлова. Узнал, что врачи — видные специалисты, собравшись на консилиум, обнадёжили: «Сердце здоровое, должно справиться с болезнью. Будем надеяться, Владимир Ильич, будем надеяться...»

А Свердлов уже не может, не в силах говорить. Трудно поверить, невозможно себе представить...

Весна 1919 года задерживалась, и зима неохотно уступала ей дорогу. Завывали холодные, с метелями, ветры. О чём они плачут? Не о том ли горе, которое привело сюда, в Московский Кремль, старого гравёра из Нижнего Новгорода? Его о чём-то спрашивают незнакомые люди, приехавшие неизвестно откуда, — всем, всем без исключения есть дело до его сына. А тот лежит молчаливый и лишь изредка говорит в бреду о каких-то делах, документах, которые хотели украсть левые эсеры...

И ещё Яков зовёт в бреду Андрея — сына... Он что-то говорит, но нельзя разобрать ни слова. Ах, как это несправедливо: старый, уже проживший много лет человек здоров, а его сын, его Яша, его гордость...

Он видит, как держится Клавдия. Никто не заметил, чтобы она плакала. И товарищи... Какие товарищи! Дзержинский, Луначарский, Петровский, Стасова, Ярославский, Аванесов. А этих двух молодых людей он помнит ещё мальчишками — Ваня Чугурин, Гриша Ростовцев.

И, конечно, здесь Володя Лубоцкий, теперь Загорский... Ах, Володя, Володя, что будет, что ожидает нас?

Загорский обнимает его, отца Якова, и осторожно уводит в коридор... И всё молча, чтобы случайно обронённое слово не причинило ещё больших страданий отцу старинного друга.

Там, в комнате, где лежит больной, дежурит Саша Соколов — врач и давний друг Якова. Третьи сутки не отходит он от больного товарища.

Владимир Ильич сказал Бонч-Бруевичу:

— Я иду проведать Якова Михайловича.

Бонч возражал:

— Владимир Ильич, это испанка...

Но Ленин молча направился в квартиру Свердлова.

...Яков Михайлович уже несколько часов был в глубоком беспамятстве. А тут вдруг приоткрыл глаза, увидел Ильича, и на сухих от жара губах его промелькнуло подобие улыбки. Что было в ней? И любовь, и извинения за первый раз в жизни наступившую беспомощность, и за то, что не может сейчас встать и рвануться в бой, и за то, что, по-видимому, Восьмой съезд партии откроется без него...

Ленин держал в своей руке холодеющую руку Свердлова — всегда крепкую, верную, которую пожимал много-много раз за эти два года...

Он вышел из квартиры Свердлова, ни на кого не глядя, низко опустив голову, и направился в свой кабинет.

Там он сел в глубокой задумчивости в кресло, сжимая голову ладонями. Сколько мыслей проносилось, сколько воспоминаний, какая боль и тревога овладели Владимиром Ильичём!.. Пожалуй, сегодня он теряет самого верного, самого надёжного своего друга и соратника. Да только ли он? Вся партия, вся страна содрогается от горя. Два года... Всего два года они проработали бок о бок, встречаясь каждый день, а то и помногу раз в день. Какие это были два года?! Они могли бы вместить в себя целые десятилетия, а может, и столетия! Чего только не пережили страна, народ, партия, из каких невероятно сложных испытаний выходили! И везде, и всюду был Свердлов. Владимир Ильич не может припомнить случая, чтобы Яков Михайлович в чём-то отступил, чтобы не поддержал его в самые тяжёлые дни, когда на карте стояла судьба революции, судьба страны. Это была открытая, честная, прямая душа, целиком и полностью отданная делу партии.

И вот Ленин сегодня в последний раз держал в своих руках остывающую руку Свердлова... Так рано, так обидно рано он ушёл... По сути дела, юноша — всего 33 года! Так мало прожил, так много сделал...

Траурный митинг на Красной площади. Здесь собрались все делегаты Восьмого съезда партии, трудящиеся Москвы. Встав на возвышение и заметно волнуясь, Ленин негромко произнёс:

— Мы опустили в могилу пролетарского вождя, который больше всего сделал для организации рабочего класса, для его победы... Вечная память товарищу Свердлову; на его могиле мы даём торжественную клятву ещё крепче бороться за свержение капитала, за полное освобождение трудящихся!..

И вторили ему тысячи людей на Красной площади.

И вторили тысячи телеграмм со всех концов страны.

И траурные выпуски газет.

И объявившие траур Москва, Петроград, Харьков... И шли соболезнования из зарубежных стран.

В знак глубокой скорби склонились над могилой траурные знамёна.

В тот же день, 18 марта, в Круглом зале Кремля (в зале, который с тех пор называется Свердловским) начал свою работу Восьмой съезд Российской Коммунистической партии (большевиков).

Открывая съезд, Ленин сказал:

— Товарищи, первое слово на нашем съезде должно быть посвящено товарищу Якову Михайловичу Свердлову...