Мне хоть и удается подремать несколько часов, ни отдыха, ни маломальского облегчения это не приносит. Открываю глаза все такая же уставшая и расстроенная, моментально возвращаясь в памяти к событиям прошлого вечера. В груди по-прежнему противно саднит от колючей обиды, особенно когда перевожу взгляд на спящего мужа.
Мучайся он бессонницей или хоть какими-то намеками на угрызения совести, стало бы легче. Так нет же, уснул, как ни в чем не бывало.
Я сначала хотела лечь отдельно, даже подушку вынесла в гостиную, но в последний момент передумала. Кому бы что доказала? Максим отключился еще до того, как я вошла в спальню, и вряд ли бы отреагировал на мое отсутствие. После длинных смен он всегда спит, как убитый. Так что совершенно не было смысла мучиться на неудобном диване.
В какой момент у нас начались проблемы? Уже и вспомнить не могу. Макс — мой самый близкий человек. Вернее, должен быть таким, да только в действительности все совсем иначе. Давно иначе. Близкие люди подобным образом не поступают. Я могла бы понять, что у него изменились планы, приняла бы любое объяснение… если бы оно было. Если бы он нашел несколько секунд позвонить и сказать, что не приедет в ресторан. Не выставил бы меня дурой перед подругой и не заставил бы безнадежно ждать весь вечер. Разве так ведут себя с теми, кого любят?
Я глотаю горький ком, тру глаза, избавляясь от предательской влаги, и выбираюсь из постели. Предстоящий рабочий день никто не отменял. Уже через полтора часа мне нужно быть в школе, а до этого еще привести себя в порядок, чтобы не предстать перед коллегами и учениками с видом великомученицы. Не хочу, чтобы кто-то догадался о том, как тошно сейчас на душе. Не хочу ни жалости, ни сочувствия.
Прогоняю остатки сна, приняв прохладный душ, а потом кутаюсь в махровый халат и отправляюсь варить кофе. Ни пить, ни есть тоже совершенно не хочется, но есть крохотная надежда, что привычный утренний ритуал поможет немного прийти в себя. Отчасти это удается: пью кофе и рассматриваю сереющее небо, стараясь ни о чем не думать. Но лишь до того момента, когда за спиной раздаются шаги мужа.
Не оборачиваюсь, но машинально напрягаюсь. Впиваюсь пальцами в подоконник так, что они немеют. Сейчас придется что-то говорить, а я даже видеть Максима не желаю.
— Доброе утро, — его голос хриплый и низкий после сна. И эта хрипотца мне нравится. Нравилась. Всегда. Раньше. А сейчас я просто злюсь на него за то, что спал так крепко. И за все остальное. Ничего не могу поделать с собой, даже не нахожу сил повернуться и ответить.
— Ты чего встала так рано, Вер? Сегодня же выходной.
Это оказывается самым неожиданным вариантом из того, что он мог бы сказать. У меня срываются злые слезы, и я не выдерживаю — оборачиваюсь, растягивая губы в такой же злой улыбке.
— Серьезно? Как же я перепутать-то могла? Была уверена, что сегодня среда.
Максим хмурится, глядя на меня с явной растерянностью. Долго молчит, и морщинка между бровями становится глубже и заметней, как всегда бывает, когда он напряженно пытается что-то решить. Я убираю руку за спину и еще больше злюсь на себя за совершенно неуместное желание подойти и прикоснуться, разгладить эту складочку, делающую его старше и жестче.
— Вер, погоди, — наконец, выдает муж и хмурится сильнее. — Так это что получается, у тебя день рожденья был… вчера?