И придет весна

Глава 8

В этот раз я совсем не жду его возвращения. Кажется, даже хочу, чтобы он задержался подольше, а лучше и вовсе остался в больнице до утра. Представляю мужа уставшим, измученным… и чувствую какое-то болезненное удовлетворение. Словно мне стало бы легче, если бы ему было плохо.

Но только самой хуже становится. Понимаю, что так нельзя. Так может вести себя обиженный на кого-то ребенок, наивно полагая, что станет легче, когда пострадает его обидчик. Но если для детей такие вещи допустимы, мы-то с Максом взрослые люди. Должны быть разумными. А в моих мыслях и поступках разумностью и не пахнет, а Максим… Максим, наверно, даже не предполагает, что творится у меня внутри. И все больше кажется, что ему и дела до этого нет.

Сижу за столом перед чашкой с остывшим, несладким чаем. К приготовлению ужина и не приступала, хотя сегодня, как назло, хочется есть. Обычно при плохом настроении аппетит, наоборот, пропадает, а сейчас прямо ноет и крутит внутри. Но я, как мазохистка, продолжаю сидеть, не пытаясь что-то предпринять.

Около десяти вечера слышится звук открывающейся двери. Непривычно рано. Я уверена была, что Макс не вернется снова до глубокой ночи. И оказываюсь не готова к встрече: утихшие было эмоции поднимаются с новой силой. Бурлят внутри, грозя вырваться истерикой. Мне закричать хочется, вцепиться ему в лицо, надавать пощечин. В крайнем случае, перебить посуду. Если бы еще только от чего-то подобного стало легче…

Но сдерживаюсь, впиваюсь пальцами в край стола, бессмысленно рассматривая, как кружатся в чае одинокие чаинки. Молчу, никак не реагируя на приветствие мужа, зашедшего в кухню.

Максим стоит какое-то время за спиной, видимо, ожидая мою реакцию, потом хмыкает и подходит ближе. Тянет за плечо, вынуждая обернуться.

— Все еще злишься? Ежик мой колючий.

Не знаю, что раздражает больше в этот момент: он, улыбающийся, как ни в чем не бывало, или я сама из-за того, что не могу не реагировать на его близость. Мне снова кружит голову его родной запах, а исходящее тепло, кажется, проникает в каждую клетку. Пьянит, делая слабой и безвольной.

— Что-то ты рановато. Задержался бы еще… Не было других операций что ли? — снова шиплю на него, как глупый обиженный ребенок, старающийся задеть побольнее.

Макс качает головой, касаясь костяшками пальцев моей щеки. Чертит по коже линию вниз к подбородку — и от этой невинной ласки по телу рассыпается столп мурашек.

— Злючка моя… Любимая, — и в следующее мгновенье запускает пальцы в волосы, опуская ладонь мне на затылок и резко тянет к себе, впиваясь в губы.

Я даже вздохнуть не успеваю. Где-то на задворках сознания мелькает мысль, что надо оттолкнуть, разозлиться сильнее, остановить его… Но не могу. А еще больше — не хочу.

Да, я безвольная и слабая. И люблю его, несмотря ни на что. Всхлипываю и прижимаюсь теснее, обнимая за плечи. А он словно только этого и ждет. Отстраняется на мгновенье, рассматривая мое лицо, смеется бархатистым гортанным смехом. Только глаза серьезные и чернее ночи за окном. И в них — мое отражение. Это заводит до такой степени, что обо всем остальном я просто перестаю думать. И когда Максим снова склоняется к губам, обжигая рваным дыханием, обвиваю его шею руками и отвечаю с не меньшим пылом.