Идеальный шпион

3

Мэри приготовилась к чему угодно, только не к этому. Не к такому напору, не к такой поспешности вторжения. Не к этой гневной реакции Джека Бразерхуда, масштаба и сумбурности которой предугадать не могла, как не могла предугадать всей меры его замешательства, превосходящего ее собственное. И того, что его приезд сразу же принесет ей огромное облегчение.

Впущенный в переднюю, он едва взглянул на нее.

— У тебя были какие-нибудь предчувствия?

— Если бы были, я поделилась бы с тобой, — ответила она, готовая превратить в ссору разговор еще прежде, чем он начался.

— Он звонил?

— Нет.

— А кто-нибудь звонил?

— Нет.

— Ни единого слова никто? Никаких перемен?

— Нет.

— Привез тебе парочку гостей. — Он ткнул пальцем туда, где позади него маячили две тени. — Родственники из Лондона. Приехали выразить тебе сочувствие и побыть с тобой немного. Потом и другие прибудут.

И он метнулся мимо нее в гостиную — как потрепанный в драках коршун, настигающий новую жертву. Она успела заметить лишь изборожденный морщинами, насупленный лоб и седую прядь надо лбом.

— Я Джорджи из Главного управления, — с порога представилась девушка. — А это Фергюс. Мы так вам сочувствуем, Мэри!

С ними был багаж, и она показала им кладовку под лестницей. Вели они себя так, словно знали, куда идти. Джорджи была высокой угловатой, с прямыми волосами, подстриженными не длинно и не коротко. Фергюс внешне был далеко не так презентабелен — очередное упущение Главного управления, столь частое в последнее время.

— Мы сочувствуем вам, Мэри, — как эхо, отозвался Фергюс, поднимаясь по лестнице вслед за Джорджи. — Это ничего, если мы немножко оглядим помещение, правда?

В гостиной Бразерхуд погасил свет и раздернул шторы на балконной двери.

— Мне нужен ключ от этой штуковины. От замка. Посмотреть, что там к чему.

Мэри поспешила к каминной полке. Взяла стоявшую на ней серебряную цветочную вазу, где она держала запасной ключ.

— Где он?

— Где угодно в этом мире, а может быть, и не в этом. Использует полученные навыки. Профессиональные, полученные на службе. У него есть знакомые в Эдинбурге?

— Ни единого.

В цветочной вазе лежали глиняные фигурки, которые она вылепила вместе с Томом, но ключа там не было.

— По некоторым сведениям, его выследили, — сказал Бразерхуд. — Сообщили, что он вылетел туда из Хитроу пятичасовым рейсом. Высокий мужчина с увесистым чемоданчиком. С другой стороны, зная нашего Магнуса, можно с тем же успехом предположить, что он находится в Тимбукту.

Искать ключ было все равно что искать Магнуса. Она не знала, с чего начать. Схватила чайницу, потрясла ее. От панического страха ее подташнивало. Потом на глаза ей попался серебряный кубок, который Том выиграл в школе на каких-то спортивных состязаниях. Внутри что-то звякнуло. Она так стремительно кинулась к нему с ключом, что ободрала себе лодыжку. От боли на глазах выступили слезы. Черт бы побрал этот табурет у пианино!

— Ледереры звонили?

— Нет. Я уже говорила тебе, что никто не звонил. Я вернулась из аэропорта только в одиннадцать.

— Где замочные скважины?

Она нашла верхнюю и, нащупав его руку, помогла ему сунуть туда ключ. Лучше было бы ей самой открыть, тогда не надо было бы прикасаться к нему. Встав на колени, она искала нижнюю замочную скважину. Словно ноги ему целуешь.

— Случалось ему уже исчезать, а ты мне ничего не сообщала? — спросил Бразерхуд в то время, пока она возилась с замком.

— Нет.

— Подумай хорошенько, Мэри. Эти в Лондоне меня буквально за глотку берут. У Бо сейчас приступ ипохондрии. С послом заперся Найджел. Военные самолеты не взлетают по пустякам, да еще ночью.

Найджел — тень Бо Браммела и его заплечных дел мастер. Так называл его Магнус. Бо наговорит с три короба всем, а Найджел идет следом и рубит им головы направо и налево.

— Нет. Никогда так не бывало. Клянусь, — сказала она.

— Есть у него где-нибудь любимый уголок? Убежище, о котором он мечтал?

— Однажды он говорил что-то про Ирландию. Мечтал купить там небольшую ферму у моря.

— На севере или на юге?

— Не знаю. На юге, должно быть, если уж речь шла о море. Потом вдруг возникла идея Багамских островов. Более поздняя идея.

— Кто у него там?

— Никого. Насколько мне это известно.

— А о том, чтобы переметнуться к противнику он не заводил речь? О какой-нибудь дачке на Черном море?

— Не глупи.

— Значит, Ирландия, а затем Багамы. Когда он упоминал Багамы?

— Он их не упоминал. Только очеркнул объявление о продаже в «Таймс» и оставил газету так, чтобы я увидела.

— В качестве намека?

— Или упрека, приманки, чтобы показать мне, где он хотел бы очутиться. Магнус умеет вести разговор разными способами.

— А о самоубийстве он никогда не подумывал? Они зададут тебе этот вопрос, Мэри. Так уж лучше мне спросить это первым.

— Нет. Нет. Об этом он не думал.

— В твоем голосе нет уверенности.

— Я и не уверена. Мне надо собраться с мыслями.

— Он когда-нибудь высказывал опасения за свою жизнь?

— Я не могу ответить так сразу, Джек! Он человек сложный, и мне надо все обдумать. — Она взяла себя в руки. — Вообще-то нет. По-настоящему — нет. Все это так неожиданно.

— Тем не менее из аэропорта ты позвонила мне крайне быстро. Как только выяснила, что на борту его нет, сразу же позвонила: «Джек, Джек! Где Магнус?» И оказалась права в своих подозрениях — он действительно исчез.

— Я ведь увидела, как его чемодан ходит по этому чертову кругу, правда же? Значит, багаж он зарегистрировал и отправил. Так почему же его самого не было на борту?

— А как сейчас обстоят дела с пьянством?

— Реже, чем раньше.

— Реже, чем на Лесбосе?

— Никакого сравнения.

— Головные боли?

— Прошли.

— Другие женщины?

— Не знаю. Мне это неизвестно. Откуда мне это знать? Если он говорит, что не будет ночевать дома, значит, так надо. Это может быть женщина и это может быть встреча с агентом. Или свидание с Би Ледерер. Она к нему неравнодушна. Спроси ее.

— Я всегда считал, что жены чувствуют разницу, — сказал Бразерхуд.

«Нет, к Магнусу все это неприменимо», — подумала она, начав приноравливаться к темпу, в котором он вел расспросы.

— Он по-прежнему приносит на вечер бумаги, чтобы работать? — осведомился Бразерхуд, глядя в заснеженный сад.

— Время от времени.

— И сейчас тоже бумаги есть в доме?

— Если и есть, то мне о них неизвестно.

— Американская пресса? Служебные документы?

— Я ведь не читаю их, Джек, правда же? Так откуда мне знать?

— Где он их держит?

— Он приносит их на вечер и утром относит. Как все.

— Куда он кладет их, Мэри?

— Возле постели. Или на стол. Кладет туда, где работает.

— И Ледерер не звонил?

— Я уже говорила! Нет!

Бразерхуд отступил от балконной двери. Нечетко вырисовываясь в темноте, в комнате внезапно возникли два мужских силуэта. Она узнала Ламсдена, личного секретаря посла. Не так давно у нее произошла стычка с его женой Кэролайн по поводу устройства бара перед посольством, чтобы утереть нос этим венцам. Кэролайн Ламсден сочла идею Мэри никчемной и принялась разъяснять почему, громко и раздраженно, кружку дипломатических жен. Мэри не является женой дипломата в полном смысле слова, заявила Кэролайн. Она из тех, о ком не принято говорить, и единственной причиной ее принятия в ассоциацию была необходимость обеспечить ее мужу его непрочное прикрытие.

«Они, должно быть, шли пешком по снегу от самой школы, — подумала она. — Пробирались через полуметровые сугробы, чтобы засвидетельствовать свое почтение Магнусу».

— Слава святой Марии! — по-скаутски бодро произнес Ламсден. Будучи католиком, он тем не менее всегда приветствовал ее подобным образом. То же самое он сделал и теперь. Для пущей естественности.

— А в тот вечер, когда была вечеринка, он также приносил бумаги? — спросил Бразерхуд, опять задергивая шторы.

— Нет. — Она зажгла лампу.

— Ты знаешь, что у него в этом черном чемоданчике, с которым его видели?

— Дома никакого чемоданчика он не брал, значит, он, видимо, прихватил его в посольстве. Из дома он выехал только с одним чемоданом, тем самым, что сейчас находится в Швехате.

— Находился в Швехате, — сказал Бразерхуд.

Второй мужчина был высокий, болезненного вида. В обеих руках он держал по набитой сумке, и руки у него были в перчатках. «Гинеколог на срочном вызове, — подумала она. — Да их тут полный самолет наберется». И тут же механически отметила про себя, что в Главном управлении в ближайшие двадцать четыре часа будет пустовато.

— Познакомься с Гарри, — сказал Бразерхуд. — Он подключит к вашим телефонам кое-какие хитрые приспособления. Пользуйся телефонами как обычно. Ни о чем не думай. Возражений нет?

— Какие тут могут быть возражения!

— Действительно. В этом ты права. Любезность в ответ на любезность. У вас две машины. Где они находятся?

— «Ровер» возле дома. А «метро» на автостоянке в аэропорту. Ждет, чтобы он забрал его.

— Зачем же тебе понадобилось ехать в аэропорт, если там его ждала машина?

— Просто я подумала, что ему это будет приятно, и потому взяла такси и поехала.

— А «ровер» почему не взяла?

— Хотела ехать обратно с ним в машине, а не отдельно сзади.

— Где ключ от «метро»?

— Должно быть, у него в кармане.

— А запасной у тебя есть?

Порывшись в сумочке, она достала ключ. Бразерхуд положил его к себе в карман.

— Ключ я «потеряю», — сказал он. — Если кто-нибудь поинтересуется, говори — «ремонт». Не хочу, чтобы по аэропорту поползли слухи.

Наверху что-то грохнуло.

Она увидела, как Гарри снял свои ботинки на микропорке и аккуратно поставил их на коврик возле балконной двери.

— Отец его умер в среду. Какие еще у него дела в Лондоне помимо похорон? — продолжал свои расспросы Бразерхуд.

— Я считала, что он заглянет в Главное управление.

— Не заглянул. Не позвонил туда и никак не дал о себе знать.

— Значит, времени не хватило.

— Были у него еще какие-нибудь планы, о которых он рассказывал тебе?

— Говорил, что съездит в школу к Тому.

— Ну, это он сделал. В школе он побывал. А помимо этого? Друзья? Деловые встречи? Женщины?

Внезапно она почувствовала страшное утомление от него и от всех этих расспросов.

— Он хоронил отца и приводил там все в порядок. Всю эту поездку можно считать деловой встречей. Если б умер твой отец, ты бы понял, как это бывает.

— Он звонил тебе из Лондона?

— Нет.

— Вспомни поточнее, Мэри. Подумай. Прошло целых пять дней.

— Нет. Не звонил. Конечно же, не звонил.

— А обычно звонит?

— Если может воспользоваться телефоном Управления, то звонит.

— А если не может?

Она думала. Напряженно думала за него. Она так привыкла это делать.

— Да, — призналась она. — И тогда звонит. Ему надо знать, что у нас все в порядке. Он вечно волнуется. Наверное, поэтому, когда его не оказалось в аэропорту, я и не выдержала.

Ламсден бесшумно, в одних носках, ходил по комнате, демонстрируя восхищение работами Мэри — ее акварельными греческими видами.

— Ах, вы так удивительно талантливы, — восторгался он, прижимаясь носом к картинке с видом Пломари. — Вы посещали художественную школу или так вот просто взялись и нарисовали?

Она не обращала на него внимания. Так же вел себя по отношению к нему и Бразерхуд. Между ними как бы существовал молчаливый сговор. «Лучший дипломат — это глухой монах-траппист», — любил повторять Джек. Мэри склонялась к этому же мнению.

— Где служанка? — спросил Бразерхуд.

— Ты же велел мне ее отослать. По телефону велел. Когда я позвонила.

— Она что-то подозревает?

— Не думаю.

— Это не должно просочиться, Мэри. Нам следует скрывать все до последнего, пока хватит сил. Ты ведь понимаешь это, правда?

— Думаю, да.

— Надо позаботиться и о людях, с ним связанных. И не упустить многое другое, о чем ты даже не знаешь. У Лондона множество разных версий, и они умоляют дать им время. Ты совершенно уверена, что Ледерер не звонил?

— Господи Боже, — проговорила она.

Взгляд ее упал на Гарри, распаковывающего свои «хитрые приспособления». Они были серо-зеленые, а как работали — не понятно.

— Вы можете сказать служанке, что это трансформаторы, — сказал Гарри.

— Umformer, — услужливо подал голос из своего угла Ламсден. — «Трансформатор» по-немецки «Umformer». Die kleinen Buchen sind Umformer.[7]

И опять они не обратили на него внимания. Немецким Джек владел почти так же хорошо, как Магнус, и несравненно лучше Ламсдена.

— Когда она вернется? — спросил Бразерхуд.

— Кто?

— Пресвятой Боже, служанка, разумеется.

— Завтра к обеду.

— Будь умницей, постарайся договориться с ней и задержать ее возвращение на день-другой.

— Договориться в столь поздний час?

— К черту час! Сделай, как я сказал.

Отправившись на кухню, она позвонила оттуда матери фрау Бауэр.

— Извините за поздний звонок, но когда это связано с такими чрезвычайными обстоятельствами, как смерть, то вы сами понимаете… — сказала она. — Герр Пим задержится в Лондоне еще на несколько дней, так почему бы вам не воспользоваться его отлучкой и не устроить себе приятный отдых? — сказала она.

Когда, поговорив, она вернулась в гостиную, настал черед высказаться Ламсдену. Она быстро уловила, к чему он клонит, а уловив, совершенно отключилась и перестала вслушиваться. «Чтоб заранее избежать в дальнейшем неловкости и заранее поставить все точки над „i“, Мэри… Ведь мы так хорошо понимаем друг друга… В то время как Найджел все еще секретничает с послом… В случае, сохрани Бог, конечно, если эти проклятые газетчики что-то разнюхают прежде, чем мы проясним ситуацию, Мэри… — На каждый случай у Ламсдена был заготовлен шаблонный набор слов, за что он и слыл человеком весьма находчивым и остроумным. — Так или иначе, но вот в каком ракурсе и аспекте, согласно желанию посла, нам следует обрисовывать ситуацию, — закончил он, щеголяя новомодными современными словечками. — Естественно, если нас не спросят, самим на рожон лезть не надо, но если спросят, вот, пожалуйста. И, Мэри, он шлет вам свою бешеную любовь. Он все время мысленно с вами. И естественно, с Магнусом… Бешеные сожаления и все прочее…»

— И ни слова молодчикам Ледерера, — предупредил Бразерхуд. — Никому ни слова, а уж Ледереру, ради Бога, ни слова, ни полслова. Не было ни исчезновения, ни вообще ничего необычного. Поехал в Лондон хоронить отца. Задержался для беседы в Главном управлении. И точка.

— В этом аспекте я все и обрисовываю, — сказала Мэри, обращаясь к Бразерхуду так, словно Ламсдена рядом не было. — Просто Магнус не успел подать заявление об отпуске в связи с печальными обстоятельствами.

— Как раз эту подробность, я думаю, посол не рекомендовал бы разглашать, — сказал Ламсден с металлическими нотками в голосе. — Так что уж, пожалуйста, просил бы вас!

Бразерхуд парировал удар. Мэри — близкий человек. Никто не смеет одергивать ее в присутствии его, Бразерхуда, а уж этот лощеный лизоблюд из Министерства иностранных дел — тем более.

— Ты ведь выполнил свои обязанности, правда? — сказал Бразерхуд. — Так исчезни. Да поживее.

Ламсден удалился тем же путем, что и возник, только с большей скоростью.

Бразерхуд повернулся к Мэри. Теперь они остались одни. Он был массивным и надежным, как старый сруб. На лоб ему падала седая прядь. Привычным движением он взял ее за талию и притянул к себе.

— Черт побери, Мэри, — сказал он, не выпуская ее талии, — Магнус — мой лучший работник. Куда ты его подевала?

Сверху до нее донесся скрежет подшипников и новый грохот. Это угловая книжная полка. Нет, это кровать. Джорджи и Фергюс осваивают помещение.

Письменный стол стоял в примыкавшей к кухне бывшей комнате прислуги — обширном, полном паутины полуподвальном помещении, где уже сорок лет никто не жил. У окна, среди цветочных горшков Мэри, лежали палитра и акварельные краски. Возле стены примостились старый черно-белый телевизор и диван с выпирающими пружинами, на котором приходилось сидеть, смотря телевизор. «Нет ничего лучше маленького неудобства, чтобы выделить для себя передачи действительно стоящие», — любил повторять суровый Магнус. В нише под водопроводными трубами стоял стол для пинг-понга, на котором Мэри занималась переплетными работами — там лежали пергамент и куски кожи, клеенки, банки с клеем, кипы бумаги, мраморных форзацев и картона, катушки ниток, разрезальные ножи, а в старых носках Магнуса — кирпичи, которыми она пользовалась для отжатия блоков; там же держала она и старые книги, купленные по бросовым ценам на «блошином» рынке. Рядом, прямо возле старой нагревательной колонки, и располагался письменный стол — огромный, вычурный хепсбургский стол, приобретенный за бесценок на распродаже в Граце, распиленный для того, чтобы протащить его в дверь, а затем опять склеенный умелыми руками Магнуса. Бразерхуд подергал ящики стола.

— Ключ?

— Должно быть, у Магнуса.

Бразерхуд сделал движение подбородком: «Гарри!»

У Гарри в связке были отмычки. Затаив дыхание, чтоб услышать щелчок, он приноравливал инструмент.

— Он работает только здесь или еще где-нибудь?

— Папа подарил ему старый раскладной стол. Иногда он пользуется им.

— Где он стоит?

— Наверху.

— Где именно?

— В комнате Тома.

— Он и документы там держит? Служебные документы?

— Не думаю. Не знаю, где он их держит.

Гарри вышел из комнаты потупившись, с легкой улыбкой. Бразерхуд вытянул ящик стола.

— Это для книги, над которой он работает, — сказала она, когда он достал из ящика тоненькую папку. — Магнус все держит в папках. Чтобы сохранять свою сущность, все должно иметь личину.

— Значит, работа продолжается? — Бразерхуд надевал очки, цепляя по очереди за уши красные дужки. Он даже не удосужился изобразить удивление.

— Да. — «Можешь класть эти проклятые бумаги обратно, туда, откуда взял», — думала она Ее задевала его холодность и жестокость.

— Следовательно, рисование он бросил? Я думал, вы оба по-прежнему увлекаетесь рисованием.

— Рисования ему показалось мало. Он решил, что словами на бумаге можно выразить больше.

— Но здесь этих слов вроде бы немного. Когда же произошла эта перемена во вкусах?

— На Лесбосе. Во время отпуска. Он еще не начал писать. Собирает материал.

— Ах вот как! — Он перевернул страницу.

— Он называет это «заготовки».

— Да? — И, не поднимая глаз от рукописи: — Мне придется показать некоторые страницы Бо. Он дока по части литературы.

— А когда мы уйдем с работы… когда он уйдет с работы… если это произойдет не слишком поздно, он станет писать, а я стану заниматься живописью и переплетать книги. Так мы планируем.

Бразерхуд перевернул страницу.

— В Дорсете?

— Да. В Плаше.

— Что ж, произошло это не слишком поздно, — без особой любезности заметил он, опять погружаясь в чтение. — Занятия скульптурой тоже входят в ваш план?

— Скульптура непрактична.

— Практичности я вообще в нем не замечал.

— Вы же поощряете подобные вещи, Джек. Я имею в виду фирму. Ты всегда говорил, что у нас должны быть хобби.

— О чем, кстати, книга? Интересный сюжет?

— Сюжет он все еще обдумывает И держит замысел при себе.

— Вот послушай. «Когда во всем доме воцарился ужасный мрак, а сам Эдвард, испытывая настоящие мученья, изо всех сил старался держаться как ни в чем не бывало». Насколько я понял, здесь нет даже главного предложения.

— Это не он писал.

— Но написано его рукой.

— Это выдержка из какой-то книги. Читая, он подчеркивает карандашом, а потом делает выписки особо понравившихся мест.

Сверху донесся резкий щелчок, словно треск дерева или пистолетный выстрел, перенесший ее в дни ее ученичества.

— Это комната Тома, — сказала она, — им незачем было туда лезть.

— Дай мне какую-нибудь емкость, дорогая, — сказал Бразерхуд. — Что-нибудь вроде мусорного пакета.

Она пошла на кухню. «Почему я позволяю ему так со мной обращаться? Влезать в мой дом, мой брак, мои мысли, трогать и брать здесь все, что не имеет для него никакой ценности?»

Ведь вообще-то Мэри не отличается особой покладистостью. Она из тех, кого дважды не обсчитывают. В английской школе, английской церкви, в ассоциации дипломатических жен ее считали порядочной мегерой. Но одного лишь пристального взгляда Джека Бразерхуда, одного небрежного слова, произнесенного этим низким раскатистым голосом, бывало достаточно, чтобы она со всех ног устремлялась к нему.

«А все потому, что он так похож на папу, — решила она. — Он любит ту же Англию, что и мы; и плевать хотел на все остальное.

Потому, что я работала на Джека еще в Берлине, пустоголовой школьницей, у которой за душой ничего не было, кроме одного-единственного и такого небольшого таланта. Джек стал моим взрослым любовником в те дни, когда мне казалось, что именно такой любовник мне и нужен.

Потому, что он руководил разводом Магнуса и женитьбой Магнуса на мне, когда тот был в расстроенных чувствах, потому что Джек, как выразился он сам, „передал мне Магнуса в наследство“. Потому что он любит Магнуса».

Бразерхуд перелистывал страницы ее ежедневника.

— Кто этот П.? — строго спросил он, постучав по странице. — «25 сентября. 6.30. вечера П.». И 16-го тоже. П., Мэри, это ведь не Пим, правда же? Или я опять проявляю бестолковость? Кто этот П., с которым он встречается?

Она почувствовала, как внутри ее закипает крик — а в доме нет виски, чтобы заглушить его. Надо же ему из всех записей, а их в ежедневнике не один десяток, было выбрать именно эту!

— Не знаю. Какой-то агент. Не знаю.

— Но это записано твоей рукой, разве не так?

— Магнус попросил меня записать. «Запиши, что я встречаюсь с П.». Он сам записей не вел. Считал это неосмотрительным.

— И заставлял тебя вести записи вместо него.

— Он говорил, что, если запись попадется постороннему, он не поймет, кто встречается — Магнус или я. Разновидность помощи.

Она чувствовала на себе внимательный взгляд Бразерхуда. «Вынуждает меня говорить, — подумала она. — Хочет услышать, как дрогнет мой голос».

— Какой помощи?

— Помощи в работе.

— Поясни.

— Он не мог посвящать меня в суть того, чем занимается, мог лишь время от времени намекнуть на характер этой работы или когда именно он ее выполняет.

— Он так и говорил?

— Я и без его слов понимала.

— Что же ты понимала?

— Что он гордится своей работой! И хочет, чтобы я знала!

— Что знала?

От этого Бразерхуда можно было сойти с ума, даже понимая, что он нарочно выводит ее из себя.

— Знала, что у него есть другая жизнь. Жизнь очень важная. Что он на службе.

— На нашей службе?

— На службе у тебя, Джек. У Управления. А ты про кого подумал? Про американцев, что ли?

— Почему ты вдруг заговорила об американцах? Он питает предубеждение против американцев?

— С чего бы это? Он работал в Вашингтоне.

— Это еще не повод не питать предубеждений. Могло, наоборот, укрепить его в них. А Ледереров в Вашингтоне вы знали?

— Разумеется, знали.

— Но ближе сошлись с ними потом, верно? Я слышал, что с нею вы не разлей вода.

Сейчас он проглядывал записи на те дни, что ей еще предстояли. Завтрашний и послезавтрашний.

— Ты не возражаешь, если я оставлю это себе?

Мэри возражала, и даже очень. Второго ежедневника у нее не было. Как и второй жизни. Она выхватила у него ежедневник и заставила его ждать, пока она перепишет на листок бумаги свое будущее: коктейль у Ледереров… ужин у Динкелей… окончание школьного семестра у Тома… Она дошла до «6.30 вечера П.» и пропустила запись.

— Почему этот ящик пустой? — спросил Бразерхуд.

— Я не знала, что он пустой.

— А что в нем было?

— Старые фотографии. Сувениры. Пустяки всякие.

— С каких пор он опустел?

— Не знаю, Джек. Не знаю! Не мучь меня, хорошо?

— Он клал в чемодан бумаги?

— Я не видела, как он собирает вещи.

— И не слышала, как он внизу складывает чемодан?

— Нет.

Зазвонил телефон. Рука Мэри мгновенно потянулась к телефонной трубке, но Бразерхуд тут же ухватил ее запястье. Не выпуская ее руки, он шагнул к двери и окликнул Гарри, а телефон тем временем все звонил. Был уже четвертый час утра. Кто, черт побери, мог это быть, в четыре часа утра, кроме Магнуса? Мысленно Мэри молилась так громко, что заглушала крики Бразерхуда. Телефон все звал и звал ее, и она была уверена теперь, что нет ничего в ее жизни важнее Магнуса, его и ее семьи.

— Это же может быть Том! — воскликнула она, вырываясь. — Пусти меня, черт тебя дери!

— Но может быть и Ледерер.

Гарри так и скатился вниз. Она успела насчитать всего два звонка, прежде чем он возник в дверях.

— Подключись к звонку, — приказал Бразерхуд громко и четко. Гарри исчез. Бразерхуд выпустил руку Мэри. — А ты, Мэри, говори подольше. Растяни разговор. Ты ведь знаешь, как такие штуки делаются. Вот и делай.

Подняв трубку, она сказала:

— Резиденция Пима.

Никто не ответил. Сильные руки Бразерхуда направляли ее, вели, побуждали говорить. Она услышала металлический щелчок и прикрыла трубку рукой.

— Это может быть условный сигнал, — выдохнула она. И подняла палец, показывая один щелчок. Затем второй. Третий. Да, это сигнал. Они делали так в Берлине — два щелчка значат то-то, а три — то-то. Тайный язык, на котором общается агент и база. Она сделала большие глаза, как бы спрашивая у Бразерхуда, что ей теперь делать. Он покачал головой, показывая, что и сам не знает.

— Говори, — одними губами произнес он.

Мэри глубоко вздохнула.

— Алло! Говорите громче, пожалуйста.

Спасением оказался немецкий.

— Это резиденция советника британского посольства Магнуса Пима. Кто у телефона? Говорите, пожалуйста, вы будете говорить? Мистера Пима сейчас нет. Если хотите что-нибудь передать ему, пожалуйста. Если нет — позвоните попозже. Алло!

«Еще! — знаком приказал Бразерхуд. — Дай мне еще времени». Она повторила свой номер телефона по-немецки, затем по-английски. Линия не была перегружена, и она различала шум — словно от проезжающих машин и другой звук — скрипучий, словно от пластинки, пущенной на неверных оборотах, но щелчков больше не было. Она повторила номер по-английски.

— Говорите громче, пожалуйста. Очень плохо слышно. Алло! Вы меня слышите? Простите, кто говорит?

Больше сдерживаться она не могла. Зажмурившись, она крикнула:

— Магнус! Ради всего святого, где ты?

Но Бразерхуд был начеку. С чуткостью любовника он ощутил приближение такого всплеска и рукой прикрыл микрофон.

— Слишком быстро прервалось, сэр, — посетовал Гарри, заглянув в комнату. — Еще бы хоть минуту.

— Звонок международный? — спросил Бразерхуд.

— Может, международный, а может, и из соседнего дома, сэр.

— Что за невыдержанность, Мэри! Больше так не делай. Мы же в одной упряжке, и я старший.

— Его похитили, — сказала она. — Я знаю, знаю!

И все застыло: она сама, взгляд его светлых глаз, даже стоявший в дверях Гарри.

— Ну что ж, — наконец выговорил Бразерхуд. — Если тебе от этого легче… Похитили? А почему ты так считаешь? Похищение, это ведь уж хуже некуда, правда?

Стараясь не отводить глаз под его взглядом, Мэри вспоминала прошлое. Она увидела себя школьницей-выпускницей, уже перед концом последнего семестра, сидящей напротив инспектрисы. Рядом с инспектрисой сидит еще кто-то — строгая дама из Лондона.

— Эта леди набирает новых служащих в Министерство иностранных дел, дорогая, — говорит инспектриса.

— В особый отдел, — уточняет строгая дама.

— Леди очень понравилось, как ты рисуешь, — говорит инспектриса. — Она, как и все мы, под сильным впечатлением от твоих рисунков. Она хочет знать, не разрешишь ли ты взять папку с ними в Лондон на день-другой, показать их еще кое-кому.

— Это нужно для твоей родины, — говорит строгая дама, зная, что обращается с этими словами к отпрыску патриотически настроенного семейства.

Ей вспомнилось, как их тренировали в Восточной Англии, вспомнились девушки, ее ровесницы — их класс. Вспомнились увлекательные уроки: изготовление копий и офортов, изучение красок, различных сортов бумаги, картона, холстов и ниток. Как учили их делать водяные знаки, видоизменять их, резать резиновые печати, «старить» бумагу или, наоборот, подновлять ее. Она попыталась вновь пережить тот момент, когда поняла, что ее учат подделывать документы для британских разведывательных служб. И она увидела себя перед Джеком Бразерхудом в его чердачной каморке в Берлине в двух шагах от Стены. Джек-Бульдозер, Джек-Король, Джек-Негр и еще тысячи других Джеков, в которых он умел превращаться. Джек — руководитель берлинской резидентуры, предпочитающий лично знакомиться с новобранцами, особенно если новобранцами были хорошенькие двадцатилетние девушки. Ей вспомнился взгляд его очень светлых глаз, медленно смеривший ее с ног до головы, как бы взвесивший ее на весах сексуальности. Ах, какую ненависть вызвал он в ней тогда! — не меньшую, чем сейчас, когда он ворошит ее письма в папке, вытащенной из ящика письменного стола.

— Ты, должно быть, понял, что половина этих писем — это письма Тома из школы, — сказала она.

— Почему он не пишет вам обоим?

— Он пишет нам обоим, Джек. Том переписывается со мной отдельно, а с Магнусом отдельно.

— Сегментарное взаимопонимание, — сказал Бразерхуд, прибегая к профессиональному жаргону, которому сам обучал ее в Берлине.

Он поднес огонек к очередной своей толстой желтой сигарете и фатовски поглядел на нее сквозь пламя.

«Все они позеры, — подумала она. — Магнус с Грантом — не исключение».

— Ты ведешь себя нелепо, — заметила она раздраженно.

— Нелепа сама ситуация, а с минуты на минуту прибудет Найджел, чем усугубит нелепость. Что же послужило причиной? — Он открыл еще один ящик.

— Причина — в отце. Если уж говорить о ситуации.

— Чей это фотоаппарат?

— Тома. Но мы все им пользуемся.

— В доме есть другие аппараты?

— Нет. Когда Магнусу нужен аппарат, он берет его в посольстве.

— И сейчас такой аппарат есть поблизости?

— Нет.

— Может быть, причина в отце, а может, быть в чем-то другом. Может быть, в супружеской размолвке, о которой мне неизвестно.

Он изучал устройство аппарата, вертел его в своих больших руках, словно речь шла о покупке.

— У нас не бывает размолвок, — сказала она.

Он поднял на нее проницательный взгляд.

— Как это вы ухитряетесь?

— Он не дает поводов ссориться.

— Зато ты даешь. Ведь ты настоящий дьявол, когда разойдешься.

— Теперь уже нет.

— Ты незнакома с его отцом, верно? — сказал Бразерхуд, прокручивая пленку в фотоаппарате. — Помнится, была в их отношениях какая-то загвоздка.

— Они разошлись.

— Ах да.

— Без всяких драм. Просто отдалились друг от друга. Уж такая это семья.

— Какая?

— Где каждый сам по себе. Они люди деловые. Магнус говорил, что он позволил родственникам влезть в его первую женитьбу и что одного раза вполне достаточно. Мы этой темы почти не касались.

— И с Томом не касались?

— Том — ребенок.

— Том — последний, с кем виделся Магнус перед своим исчезновением, не считая швейцара в клубе.

— Так арестуй его, — резко парировала Мэри.

Кинув пленку в свой пакет, Бразерхуд занялся маленьким транзистором Магнуса.

— Это ведь нового образца, с короткими волнами, да?

— Наверное.

— Он брал его с собой, когда уезжал, правда?

— Брал.

— И слушал регулярно?

— Если он, как ты однажды сказал, даже до Чехословакии добирался в одиночестве, было бы просто странно, если б он даже радио не пользовался.

Бразерхуд включил транзистор. Мужской голос по-чешски читал последние известия. Невидящими глазами Бразерхуд уставился в стену напротив и замер так на несколько минут, которые показались Мэри часами. Затем он выключил транзистор и опустил его в пакет. Он покосился в сторону незанавешенного окна, но заговорил лишь после некоторой паузы.

— Тебе не кажется, что в окнах у нас слишком много света для такого времени суток, а, Мэри? — рассеянно произнес он. — Мы подаем повод соседям посудачить, разве не так?

— Им известно, что умер Рик. И что для нас все перевернулось.

— Не очень-то рассчитывай на это.

«Я ненавижу его. И всегда ненавидела. Даже когда он соблазнил меня и провел по всем кругам блаженства, а я плакала и благодарила его — все равно я его ненавидела!»

— Расскажи мне о той ночи, — говорил он. Он спрашивал про ту ночь, когда им сообщили о смерти Рика.

Она рассказала ему все в точности так, как прорепетировала.

Он обнаружил встроенный шкаф и занялся теперь выношенным пальто из верблюжьей шерсти, висевшим между курткой Тома и дубленкой Мэри. Он рылся в карманах пальто. Сверху доносился равномерный, размеренный шум. Он вытащил из кармана грязный носовой платок и полтюбика мятных конфет.

— Ты меня дразнишь, — сказал он.

— Пусть так — дразню.

— Два часа в такой снег в легких туфлях? Поздно ночью? Братец Найджел решит, что я сочиняю. Да что он делал в них?

— Шел.

— Куда, дорогая?

— Он мне не докладывал.

— А ты спрашивала?

— Нет, не спрашивала.

— Тогда откуда ты знаешь, что он не взял такси?

— У него не было денег. Бумажник и кошелек для мелочи остались наверху в гардеробной — вместе с его ключами.

Бразерхуд водворил на место платок и мятные конфеты. А в карманах у него денег совсем не было?

— Нет.

— Почему ты так уверена в этом?

— В таких вещах он очень аккуратен.

— Может быть, заплатили те, к кому он ехал?

— Нет.

— Может быть, кто-нибудь подвез его?

— Нет.

— Почему нет?

— Он любит ходить пешком, а тут еще он был в шоке. Он потерял отца, пусть даже и нелюбимого. Ему надо было постепенно осознать это. Преодолеть шок. Вот он и отправился.

«Когда он вернулся, я обняла его, — вспомнила она. — Я почувствовала холод его щеки и как содрогается его грудь, почувствовала, даже сквозь пальто, что он мокрый от пота после своей ходьбы. И сейчас, как только он вернется, я опять обниму его».

— Я сказала: «Не уходи. Не сегодня. Напейся. Хочешь, выпьем с тобой вместе». Но он ушел. И опять у него стал такой вид…

Она пожалела, что произнесла это, но в какую-то минуту она вдруг рассердилась на Магнуса — не меньше, чем на Бразерхуда.

— Какой же вид, Мэри? «У него стал такой вид» Какой же? Я что-то не улавливаю.

— Неприкаянный. Словно у актера без роли.

— Роли? Его отец заболел и умер, и у Магнуса не оказалось больше роли? Что за бред ты несешь?

«Он затягивает петлю, — думала она, намеренно не отвечая на его вопрос. — Еще минута, и я почувствую на себе его властные руки, и я безвольно откинусь на спину и дам всему произойти, потому что не могу больше придумывать отговорки!»

— Спроси Гранта, — сказала она, желая уколоть его. — Он всегда готов к психологическим изысканиям. Он разберется.

Они перебрались в гостиную. Он ждал чего-то. Она тоже ждала. Ждала Найджела, Пима, телефонного звонка. Ждала, что сверху спустятся Фергюс и Джорджи.

— Ты не слишком этим злоупотребляешь, а? — спросил Бразерхуд, наливая ей еще виски.

— Да нет, конечно. Когда я одна, я почти не пью.

— Вот и не пей. А то недолго и втянуться. И при братце Найджеле — ни слова. Могила. «Да, Джек»?

— «Да, Джек».

«Ты — сластолюбивый жрец, подбирающий крохи благодати Господней, — говорила она, наблюдая, как неспешно и точно наполняет он собственный стакан. Сперва — вино, потом — воду. — А теперь опусти веки и подними чашу, шепча ханжеские слова во славу того, кто послал тебя».

— И он свободен, — заметил Бразерхуд. «Свободен» Рик умер, и Магнус освободился. Вот типичный пример фрейдистских отношений, когда сын не может назвать отца отцом.

— Но в его возрасте это совершенно нормально. Называть отца по имени. И тем более нормально, если они пятнадцать лет не виделись.

— Мне нравится, как ты его защищаешь, — парировал Бразерхуд. — Я восхищаюсь твоей верностью. Ты плакала… Мэри плачет, а Магнус ее утешает. Как это странно, учитывая то, что Рик — это его отец, не твой. Какая-то дьявольская перемена ролей — ты совершаешь ритуал оплакивания вместо него. О ком же ты плачешь? Ты хоть понятие об этом имеешь?

— У него отец умер, Джек. Я же не сидела, думая: «Вот сейчас я плачу о Рике. Дай-ка теперь я поплачу о Магнусе!» Я просто плакала, и все!

— Наверное, ты плакала о себе.

— Что должны означать твои слова?

— До сих пор единственный человек, о котором ты не говорила, — это ты сама. Вот и все. И ты словно оправдываешься в чем-то.

— Ни в чем я не оправдываюсь!

— Едва покончив с соболезнованиями, — продолжал Бразерхуд, беря со стола книжку и листая ее, — Магнус натягивает свою верблюжку и прямо в легких туфлях отправляется на прогулку. Ты пробуешь его удержать — ты умоляешь его, что мне трудно себе представить, хоть я и стараюсь, — нет, он все-таки уходит. Он разговаривал по телефону перед уходом?

— Нет.

— Ему не звонили, и он не звонил?

— Я же сказала — нет!

— Учитывая прямой набор, предполагаешь как-то, что убитый горем человек захочет поделиться печальной новостью с другими членами семейства.

— Я же объясняла тебе, что их семейство — совсем другого рода.

— Для начала — существует Том. Как насчет того, чтоб сообщить ему?

— Звонить Тому было слишком поздно. А потом, так или иначе, но Магнус решил рассказать ему об этом при личной встрече.

Взгляд Бразерхуда был устремлен в книгу.

— Вот еще один перл, здесь подчеркнуто его рукой: «Если я не за себя, то кто за меня, а если я сам за себя, то кто я есть на самом деле? Если не сейчас, то когда же?» Так, так… Я просветился. А ты?

— Я — нет.

— Я тоже — нет. Но он свободен.

Бразерхуд закрыл книгу и положил ее обратно на стол.

— Он ничего не брал с собой, когда уходил? Папки какой-нибудь?

— Газету.

— Какую газету?

— «Прессе».

— Это ежедневная газета.

— Верно. «Ди Прессе» — газета ежедневная.

— Местная ежедневная газета, и Магнус захватил ее с собой. Чтобы читать в темноте. В легких туфлях. Ну-ка расскажи об этом.

— Я рассказала, Джек.

— Нет, не рассказала, но тебе придется это сделать, Мэри, потому что, когда за дело примутся всерьез, ты будешь нуждаться в помощи.

Картина эта так и стояла у нее перед глазами. Магнус — в дверях, в шаге от того места, где сейчас находится Бразерхуд. Он бледен и отчужден, пальто верблюжьей шерсти криво висит на плечах, а он озирается — напряженно, частями вбирая в себя окружающее — вот камин, жена, часы, книги. В ушах ее раздаются слова, которые тогда она говорила ему, те слова, которые она пересказала Бразерхуду. «Ради Бога, Магнус, останься. Не надо впадать в такую меланхолию, останься. Не надо этих твоих депрессий. Останься. Займемся любовью. Напейся. Если хочешь гостей, я опять позову Гранта и Би, или отправимся к ним». В ответ он улыбнулся этой своей строгой, ясной улыбкой. Она услышала его голос — пугающе безмятежный. Лесбосский голос. И она услышала, как сейчас в точности передает его слова Бразерхуду.

— Он сказал: «Мэбс, где эта проклятая газета, голубчик?» Я подумала, что он ищет «Таймс» с объявлениями о продаже недвижимости в Шотландии, и сказала: «Да там, куда ты ее положил, когда принес из посольства».

— Но он имел в виду не «Таймс», — сказал Бразерхуд.

— Он подошел к полке — вон той… — Она перевела глаза на полку, но пальцем не показала, побоявшись, что жест этот будет слишком красноречив. — Взял «Ди Прессе». До конца недели. Он просит, чтобы я не выбрасывала последние номера. И ушел, — закончила она, стараясь говорить об этом как о вещи самой обычной, как, впрочем, все и могло казаться.

— Он взглянул на газету, когда достал ее?

— Только дату поглядел. Проверил.

— Зачем ему понадобилась газета, как ты думаешь?

— Может быть, там были указаны ночные киносеансы… — «Никогда в жизни Магнус не посещал ночных киносеансов». — Может быть, он хотел иметь при себе какое-нибудь чтение для кафе… — «Да, для кафе, без денег», — подумала она, пытаясь чем-то заполнить пустоту молчания Бразерхуда. — Может быть, он хотел развеяться. Как все мы хотим. Или хотели. Некоторые так делают, когда они в горе.

— Или когда они свободны, — высказал предположение Бразерхуд. Но больше он ничем не помог ей.

— Так или иначе, но он был в таком смятении, что ошибся и взял не ту газету, — весело сказала она, завершая рассказ.

— Ты заметила это, не правда ли, дорогая?

— Только когда выбрасывала газеты.

— Когда это было?

— Вчера.

— А какую газету он взял?

— От понедельника. Трехдневной давности. Я хочу сказать, что он, видимо, был в сильном шоке.

— Видимо.

— Пусть он не так уж любил отца. Но все же это смерть отца. Когда такое случается, никто не может сохранять хладнокровие. Даже Магнус.

— Так что же он сделал потом, после того как взглянул на дату и взял не ту газету?

— Ушел. Как я и сказала. Ушел на пешую прогулку. Ты плохо слушаешь меня. Ты всегда меня плохо слушал.

— Он сложил газету?

— Ну, право, Джек! Какое имеет значение, сложена или не сложена газета, которую человек берет с собой?

— Спрячь подальше свой дурной характер и отвечай. Что он сделал с газетой?

— Скатал ее в трубочку.

— А потом?

— Потом ничего. Унес ее. Унес в руке.

— А обратно он ее принес?

— Принес ли он ее домой? Нет.

— Откуда ты знаешь, что не принес?

— Я ждала его в прихожей.

— И заметила, что газеты нет. «Нет газетной трубочки», — сказала ты себе.

— Чисто случайно заметила.

— Никакой случайности, Мэри. Ты помнила, что он ушел с газетой, и тут же засекла, что вернулся он без нее. Это не случайно. Ты выслеживала его.

— Говори все, что хочешь, если тебе так угодно!

Тут он рассердился.

— Это ты должна говорить все, если мне так угодно, Мэри! — сказал он громко и раздельно. — И если это угодно братцу Найджелу, который будет здесь с минуты на минуту. Они в диких судорогах, Мэри. Уже видят, как земля разверзается под их ногами, и не знают, как быть. В полном смысле слова не знают!

Джек взял себя в руки. Это он умел.

— А потом, при первом же удобном случае, ты чисто случайно обыскала его карманы. И газеты там не было.

— Я не искала ее. Просто обратила внимание, что ее нет. И… да, в карманах ее тоже не оказалось.

— И часто он, уходя из дома, берет с собой старые газеты?

— Когда ему надо ознакомиться с прессой, чтобы быть в курсе дела, для работы — он ведь очень прилежный работник — он берет с собой газету.

— Скатанную в трубочку?

— Иногда.

— И приносит ее обратно?

— Что-то не припомню.

— Ты заводила с ним когда-нибудь об этом речь?

— Нет.

— И он не заговаривал?

— Это ведь просто у него привычка такая, Джек, и я не собираюсь затевать с тобой супружескую ссору.

— Мы и не супруги.

— Он сворачивает газету и берет ее с собой на прогулку. Как мальчишка, таскающий с собой палку или еще что-нибудь. Просто как утеху, развлечение. Вроде мятных конфет.

— И всегда ошибается числом?

— Не всегда. И не устраивай из-за этого сцену!

— И всегда теряет газету?

— Джек, прекрати! Прекрати, слышишь?

— А может быть, он делает это по особым случаям? В полнолуние? Или лишь когда у него умирает отец? Ты не заметила тут какой-либо закономерности? Давай выкладывай, Мэри! Ведь заметила же, не правда ли?

«Ударь меня, — думала она, — схвати меня и выкрути мне руки, все лучше, чем этот ледяной пристальный взгляд!»

— Так бывает иногда, когда он видится с П., — сказала она, стараясь, чтоб это прозвучало, как если бы она пыталась утихомирить раскапризничавшегося ребенка. — Джек, ради Бога! Он распоряжается агентами так, как ты обучил его. Я не спрашиваю его, на какие хитрости он при этом пускается и что именно делает с каждым. Я ведь тоже обученная!

— А когда он вернулся, в каком он был состоянии?

— В хорошем. Спокойном, абсолютно спокойном. Прогулка помогла ему преодолеть кризис. Я это почувствовала. Он вернулся в совершенно нормальном, хорошем состоянии.

— В его отсутствие не было телефонных звонков?

— Нет.

— А когда он пришел, тоже не было?

— Был один. Очень поздно. Но мы не подняли трубку.

Удивление он выражал не часто. Но сейчас на лице его отобразилось нечто похожее на удивление.

— Не подняли трубку?

— А что тут такого?

— Но почему? Ведь он, как ты говорила, находится на службе. И у него только что умер отец. Как же не подойти к телефону?

— Магнус велел не подходить.

— Почему же вдруг?

— Мы занимались любовью, — сказала она, сразу же почувствовав себя распоследней сукой.

В дверях опять возник Гарри. На нем был синий халат, а лицо его раскраснелось от физической работы. В руках он держал отмычку, и вид у него был смущенно-веселый.

— Если вам не трудно, не подниметесь ли на секундочку наверх, мистер Бразерхуд?

«Спальня наша выглядит словно перед благотворительной лотереей, устроенной ассоциацией дипломатических жен, — подумала Мэри. — Магнус, милый, неужели тебе и вправду пригодятся все три эти поношенные кофты?» Одежда была развешана на стульях, на вешалке для полотенец, на комоде. «Даже мой летний пиджак, тот, что я ношу с самого Берлина, выволокли наружу». Фрак Магнуса висел на зеркале, подобно распластанной сохнущей шкуре. На полу не было ничего, потому что и пола не было. Фергюс и Джорджи сняли ковер и большую часть половиц, сложив их под окном горкой, как сандвичи на блюде, и оставив для хождения лишь планку. Они разобрали на составные части ночники и мебель в спальне, и телефон, и будильник-радио. В ванной их также заинтересовал пол, и облицовка, и аптечка, и дверца на антресоли, с ходом на чердак, где в прошлое Рождество спрятался Том и провел целых полчаса, играя в убийцу, сам не свой от страха и гордости, какой он храбрый. Стоя у раковины, Джорджи рылась в аптечке Мэри. Ее крем для лица. Противозачаточный колпачок.

— Твои вещи для них — это его вещи, дорогая, и наоборот, — сказал Бразерхуд, когда, остановившись в проеме отсутствующей двери, они глядели на происходящее.

— Для тебя точно так же, — сказала она.

Спальня Тома была через коридор от их спальни. Его сверкающий металлом Супермен валялся на кровати вместе с прочими роботами и солдатами. Папин стол был сложен и прислонен к стене, а сундук для игрушек выдвинут на середину комнаты, отчего глазам открывался мраморный камин за ним. Это был красивый камин. Ремонтная контора хотела наглухо заколотить его, чтоб не было сквозняка, но Магнус воспротивился. Вместо этого он приобрел старый сундук и поставил его так, чтобы каминную полку все-таки было видно и Том мог наслаждаться у себя в комнате кусочком старой Вены. Теперь камин обнажился весь, и Джорджи, опустившись на колени, суетилась над ним в своей тунике за пятьдесят гиней, из тех, что носит прогрессивная молодежь. Перед Джорджи лежала белая коробка из-под обуви со снятой крышкой, в ней какой-то тряпичный кулек и несколько кульков поменьше.

— Мы нашли ее на полочке над решеткой, — сказал Фергюс. — Возле дымохода.

— И ни пылинки на ней, — сказала Джорджи.

— Только руку протянуть, — сказал Фергюс. — Удобно, ничего не скажешь.

— Даже сундука отодвигать не надо, когда приноровишься, — сказала Джорджи.

— Видела это раньше? — спросил Бразерхуд.

— Должно быть, это Том засунул, — сказала Мэри. — Дети вечно все прячут.

— Видела это раньше? — повторил Бразерхуд.

— Нет.

— Знаешь, что там внутри?

— Как это возможно, если я это впервые вижу?

— Очень даже возможно.

Бразерхуд, не наклоняясь, протянул руки, Джорджи передала ему коробку, и Бразерхуд поставил ее на столик, за которым Том играл в тихие игры и рисовал бесчисленные немецкие боевые самолеты, сбиваемые в закатном небе Плаша, а на заднем плане обязательно вся семья, и все приветственно машут руками, радуются. Бразерхуд принялся за тот кулек, что побольше, а остальные наблюдали, как он начал было разворачивать его, но передумал.

— Лучше ты, — сказал он, передавая кулек Джорджи. — Дамскими пальчиками.

И Мэри внезапно поняла, что Джорджи — одна из его многочисленных любовниц. Она удивилась только, как раньше не догадывалась об этом.

Изящным движением Джорджи распрямилась — сперва одна нога, потом другая — и, отведя за уши прямые пряди своими «дамскими пальчиками», начала распутывать клочья диванного покрывала, про которое Магнус рассказывал когда-то, что оно нужно ему для машины, пока наконец перед ними не предстал маленький фотоаппарат — замысловатого устройства в не менее замысловатом металлическом футляре. Вслед за аппаратом явилась какая-то штука, похожая на телескоп со скобкой, из которой, если потянуть, вырастала длинная палка с подставкой, куда привинчивался аппарат — объективом вниз и на вымеренном расстоянии — чтобы, разложив на столе документы, можно было переснять их. Затем обнаружились наборы пленок и линз, каких-то фильтров, колечек и еще какие-то предметы, назначение которых Мэри не так-то просто было определить. Под всем этим лежал блокнот папиросной бумаги со столбцами каких-то цифровых выкладок на верхнем листочке и с загнутыми краями — так, чтобы виден был только верхний лист. Мэри знала эту разновидность бумаги. Ей случалось работать на ней в Берлине. Бумага эта моментально съеживалась, стоило только поднести к ней спичку. Блокнот был наполовину использован. Под этим блокнотом записная книжка в потрепанной картонной обложке со значком министерства обороны. Пустые листочки книжки были разлинованы, а бумага выглядела неновой, пятнистой, на такой писали в войну. В книжке, как выяснилось в результате осмотра, продолженного Бразерхудом, находились два засушенных цветка, по-видимому, пролежавшие там немало лет, маки, а может быть, розы, она так и не поняла, что не помешало ей выкрикнуть:

— Это для работы! Для вашей же работы!

— Конечно. Так я и объясню Найджелу. Все очень просто.

— Если он не говорил ничего мне, это еще не причина считать, что это подозрительно! Это для работы в домашних условиях! — И тут же, сообразив, как неудачно она выразилась, она добавила: — Для агентов! Когда они доставят ему документы, ты, кретин! Грант, например, доставит, и надо будет срочно их обработать! Почему вдруг такие мрачные предположения?

Фергюс все вертел в руках наполовину использованный блокнот, поворачивая его в лучах света, отбрасываемого настольной лампой Тома.

— Вроде бы чешского производства, сэр, я так думаю, — сказал Фергюс, приближая блокнот к свету. — Похоже и на русское, но чешское происхождение, по-моему, более вероятно. Да, — заключил он с довольным видом, — действительно, это чешский блокнот. Интересно, что производят их только чехи, а уж кто их распространяет — это другой вопрос. Особенно в наше время.

Внимание Бразерхуда больше привлекли засушенные цветы. Положив их к себе на ладонь, он глядел на них так пристально, словно надеялся, что они предскажут ему его будущее.

— По-моему, ты плохая девочка, Мэри, — раздумчиво сказал он. — Ты знаешь гораздо больше, чем сообщила мне. По-моему, находится он не в Ирландии и не на каких-то там Богом забытых островах. Это все мура и чушь. Он скатился на дурную дорожку, и я подозреваю, не с тобой ли вместе.

Она не выдержала. Вскрикнув «дерьмо собачье!», она закатила ему пощечину, но он тут же нейтрализовал ее. Обхватив Мэри, он бросил ее на пол — с такой легкостью, словно у нее не было ног, и потащил по коридору в комнату фрау Бауэр — единственную комнату в доме, не подвергшуюся разорению. Швырнув ее на кровать, он скинул с нее туфли — в точности как раньше, когда спал с ней в их убогой комнате для свиданий. Завернув ее в перину, он словно надел на нее смирительную рубашку: навалился на нее, подчинив своей воле. Джорджи и Фергюс равнодушно наблюдали за происходящим, и, как ни странно, даже во время всех этих бурных драматических перипетий Джек Бразерхуд не забывал о двух засушенных цветках. Он продолжал держать их в левом кулаке и тогда, когда в дверь позвонили — властно, по-хозяйски.