Иду на задержание!

ВСТРЕЧА

4 октября 1971 года разнорабочий совхоза «Заря» Промышленновского района Александр Сизиков по причине тяжкого похмелья опять не пошел на работу. Все его раздражало в это утро: и звучавшая «Пионерская зорька», и выпученный глаз телевизора в углу, и яркие блики солнца на полу, и звуки из кухни, где у печки спозаранок хлопотала мать.

И уж совсем некстати заявился участковый Карпенко. Здоровенный ростом, громкоголосый и веселый, он одним своим видом вызвал у Сизикова злой протест. «Ишь, нарисовался, красавец… Лыбится. Башка, поди, не трещит… Как же, здоровье бережет, битюг!.. А чего пришел? Что-нибудь натворил я вчера?»

— Почему не на работе, Александр Михайлович? — с деланным удивлением спросил Карпенко. — Я на ферме был, ругают там тебя по всем статьям…

— Чего надо? — набычившись, перебил его Сизиков.

— Да, вежливостью мы не отличаемся, — иронично посетовал участковый и вдруг стал серьезным.

— А вот что надо. Брось свои художества, Санька, иначе снова заработаешь срок. В двадцать лет пора за ум взяться. Ведь трезвый ты — человек человеком, тихоней назовешь, а выпьешь — начинаешь выкаблучивать, кулаки распускаешь. Родная мать боится. А ведь сколько лет она воспитывала вас с братом без отца. Не становись, еще раз предупреждаю, у людей на дороге.

— А я никому свет не застю, своей дорогой иду!

— Да нет, ошибаешься. Дорога у всех людей одна-единственная — сама жизнь их, и хулиганам, вроде тебя, на ней места не может быть. Не разойтись, понимаешь…

— Ишь, как по радио шпарите, — съязвил Сизиков, чувствуя, однако, что ему бы сейчас помолчать да покаянное лицо сделать. Но слова из горла выскакивали сами собой. — И чего мне на мозги капать? Кто-то там что-нибудь наделал — сразу на меня, кому больше: срок тянул за хулиганство… Настучать каждый может…

— Узнал, что ты оружием стал увлекаться, ружьишко завел и уж бегал вчера с ним по улице, грозил кому-то, — прервал его излияния Карпенко. — Придется изъять.

— Не имеете права, за ружье деньги плочены! — закричал Сизиков. — Эту… Как ее?.. Социалистическую законность нарушаете!

— Надо же, каким словам научился. Не иначе, как в колонии. А вот вести себя по-социалистически да и просто по-человечески не привык. Выпиваешь часто, драки затеваешь. А в отношении таких действует специальный указ и называется он так: «Об изъятии огнестрельного оружия у лиц, совершающих антиобщественные поступки». Так что о законности не беспокойся. А что касается денег за ружье, то жизнь человеческая, которую ты можешь по пьянке из этого ружья порешить, дороже всяких денег.

Узкие глаза Сизикова превратились в щелочки.

— Ага, порешить бы кой-кого не мешало, развелось дешевых людишек. По мне человек дешевле стреляной гильзы!..

Карпенко изъял у Сизикова пневматическую винтовку и обрез, сделанный из охотничьего ружья шестнадцатого калибра. Не знал он, что на чердаке под разным хламом лежит давно, еще до колонии, припрятанная Санькой «тозовка» — мелкокалиберная винтовка «ТОЗ-8»…

Лишь только уехал участковый, Санька бросился а магазин. Хотя до одиннадцати было далековато, он знал, что водку ему дадут: не город, поди, все законы соблюдать. Вернувшись с поллитровкой, торопясь налил водку в стакан, выпил, и, не дожидаясь, пока «захорошеет», налил еще. Пил молча, почти не закусывая, и растравляющие душу мысли беспорядочно возникали в его не привыкшей размышлять голове. Ему казалось теперь, что все без исключения ждут не дождутся, когда он снова загремит в исправилку или сгорит от водки, попадет под машину, утонет в Инюшке, словом, сгинет с глаз людских. И тяжелая злоба, как грязь со дна взбаламученной лужи, все шире, все гуще расползалась в груди. Он вспомнил все обиды: кто-то упрекнул, что не гоже такому молодому парню, как он, не ходить в вечернюю школу (за плечами всего четыре класса), кто-то называл его лодырем, хулиганом, прогульщиком, кто-то посмеивался над его профессией швеймашиниста, приобретенной в колонии. А многие просто-напросто обходили его стороной, будто тифозника какого-то, когда он бывал «в настроении».

Вдруг он вспомнил о винтовке, трахнул кулаком по столу.

— Со всеми рассчитаюсь, всех молчать заставлю!

Он взобрался на чердак, отыскал свою «тозовку», рассовал по карманам патроны.

Мать всполошилась, увидев его с оружием.

— Что с тобой, сынок? Охолонь! Ну их всех, обидчиков! Не стоют они тебя… — запричитала она.

— Молчи! Всем молчать приказываю!

Санька вскинул винтовку и влепил пулю в экран телевизора, прицелился еще — и пуля звякнула об какую-то железку в радиоприемнике, увидел висящий в простенке подаренный ему в день рождения фотоаппарат «Зенит» и трахнул его об пол.

— Ой, с ума сошел! — прошептала мать и забилась за печь, страшась выглянуть. Она услышала, как сын выбежал из дому и сразу же с улицы донеслись сухие щелчки выстрелов.

Сизиков вел прицельную стрельбу по односельчанам. Потом опустив винтовку, он незряче оглядел обезлюдевшую улицу, медленно соображая, что ему вовсе не нужно было так вот стрелять кто попадет на мушку. У него же есть главная цель. Лейтенант милиции представлялся ему главным врагом всей его жизни.

Сизиков утром видел, как Карпенко пропылил на своем «Урале» за деревню, в сторону второй фермы.

Теперь Сизиков знал, что ему делать. Он вывел из сарайчика мопед; к раме надежно, но так, чтоб ею можно было легко воспользоваться в любую минуту, пристроил винтовку…

…Карпенко позвали к телефону, когда он, закончив намеченные дела, уже собирался поехать с фермы в Плотниково, в сельсовет. Звонили из Промышленной. Слышимость была никудышной, в трубке шипело, трещало, гудело и ухало, и Виктор с трудом разбирал слова дежурного по райотделу.

— Сейчас же… в Портнягино… Стреляет по людям (кто стреляет, Виктор не разобрал)… Группа выезжает!.. — доносились, как с того света, натужные слова дежурного.

Выбегая из конторы, Виктор привычным движением передернул затвор пистолета, поставил его на предохранитель и сунул в левый внутренний карман кителя. «Урал» легко взял с места и вот уже остались позади широкие скотные дворы и редкие домики совхозной деревеньки со скучным названием «Вторая ферма совхоза «Заря».

Он внимательно следил за дорогой, по которой машины выбили глубокие ухабистые колеи, и все-таки успевал окинуть глазом знакомую картину золотой осени. У берез, осин и черемухи уже стал облетать их огневой наряд, но они все еще были красивые и факелами пылали над убранными пшеничными полями.

Виктор думал о том, что вот уже пять лет эти хлебородные поля обходятся без него, неплохого тракториста и комбайнера. Странное совпадение: ровно пять лет назад час в час такого же погожего дня (он запомнил: совхоз тогда первым в районе закончил уборку) начальник райотдела поздравил его со вступлением в ряды работников милиции. Многие тогда удивились его решению. Да и сам он толком не мог объяснить столь крутой поворот в жизни. Не мыслил себя без рокота тракторного мотора и — на тебе — сразу же принял предложение секретаря парторганизации идти работать в милицию. А ведь и родители, и деды-прадеды не расставались с землей, сначала украинской, потом сибирской. Старший брат Яков, сестры Антонина, Вера и Раиса прочно связали свою жизнь с сельским хозяйством, а вот он оказался блудным сыном в крестьянской династии.

Но так ли уж был этот выбор случаен? Две страницы биографии Виктора могут, кажется, в какой-то степени объяснить решение надеть милицейскую форму.

Первая — служба в армии. Служил он на флоте, в береговой обороне, сначала старшим комендором батареи, а затем отделения. Ему нравился четкий, продуманный до минуты режим флотской жизни, и он никак не мог понять тех, кому в тягость был этот строгий, но мудрый распорядок.

И однако, несмотря на внутреннюю нетерпимость Виктора к нарушителям дисциплины, изворотливым «сачкам» и откровенным симулянтам, был случай, когда он, покривив душой, встал на защиту крупно проштрафившегося матроса. Показалось, что более мягкое наказание поможет человеку исправиться. Суровые, хлестнувшие, как бич, слова командира Виктор запомнил на всю жизнь: «Благосклонность к подлецам — дань низости, если не тяга к ней…»

Потом, когда демобилизовался и стал работать, избрали его командиром сельской народной дружины, не раз вспоминал это изречение и требовал от дружинников действий строгих, решительных к нарушителям порядка. Дружина и была второй важной вехой на пути к милицейской профессии.

Как он и ожидал, нелегким оказался новый хлеб.

И вот теперь видавший виды служебный мотоцикл мчит его на очередное происшествие.

На четвертом километре он обогнал двух, уже, видать, порядком уставших женщин. В другой раз он не преминул бы остановиться, предложил бы подвезти: такая услуга не в тягость, а работнику милиции любая встреча с людьми на пользу. Но тревога гнала его вперед.

Виктор и Сизиков встретились на повороте дороги, в двух километрах от деревни, и с этого момента счет времени для обоих шел на доли секунды.

Сизиков на своем тарахтящем мопеде сидел выпрямившись, со строгим, чуть ли не торжественным выражением. Увидев Карпенко, он резко тормознул и соскочил с седла.

Сбросил газ и Виктор. Поправляя каску, спросил:

— Ты куда, Сизиков? Что там, в деревне, случилось?

Но вместо ответа, подняв глаза, увидел прямо перед собой, на уровне глаз черную дырку винтовочного ствола.

«Фу, черт! Где же он достал мелкашку, я ж у него давеча изъял все оружие. Теперь, поди, не отберешь…» — подумал Виктор.

Те десять метров, которые разделяли Виктора и Сизикова, пуля прошла, конечно, быстрее, чем Виктор закончил эту нелепую при данных обстоятельствах мысль и успел спрыгнуть с мотоцикла, но все же, наверно, первое инстинктивное движение тела не позволило горячему кусочку металла ударить насмерть.

Виктор почувствовал, как что-то остро стукнуло в грудь у правого плеча, и тотчас его пронзила неистовая, разрывающая боль.

А Сизиков сноровисто, с тем же каменным выражением уже перезарядил винтовку и вскинул ее снова… Он мгновение помедлил, чтобы бить наверняка, но этого ничтожного мига Виктору хватило, чтобы двумя невероятными прыжками преодолеть разделявшее их расстояние, здоровой левой рукой схватить за направленный на него ствол винтовки, вырвать ее и машинально отбросить в сторону, в заросший кювет. Он пожалел, что не оставил ее у себя, когда увидел, что у растерявшегося было Сизикова в руке блеснуло лезвие ножа.

Но Сизиков и с оружием не решался напасть на него, хотя и увидел, что Карпенко ранен.

Виктор между тем с трудом сумел левой рукой из левого же внутреннего кармана достать пистолет и так же одной рукой, что без привычки тоже было непросто, повернул рычажок предохранителя. Все это он проделал, не спуская глаз с Сизикова, с лица которого сошло, наконец, мертвое выражение, сменившись при виде пистолета испуганно-отчаянным.

Виктор рассчитывал, что с перепугу Сизиков кинется на него с ножом, но тот, издав судорожный горловой звук — будто всхлипнул, вдруг бросился бежать наискосок по дороге, к недалекому березовому колку.

Поединок был выигран. По крайней мере, первая, но, как оказалось, не главная его половина.

Карпенко только подсознательно мог предполагать, насколько трудно будет довести схватку до конца. Вообще-то он мог больше ничего не предпринимать: никуда в конце концов Сизиков не денется. Пусть бежит! Уже, наверное, и опергруппа в пути. А с него, раненого, никто и не спросил бы за это. Кроме главного и беспощадного начальства — совести!

Виктор крикнул: «Стой! Буду стрелять!» и выстрелил в воздух. Сизиков вздрогнул, но продолжал бежать, будто уверовав, что пуля не догонит его. Тогда Карпенко взял на прицел подпрыгивающую фигуру, опустив мушку ниже, к мелькающим кирзовым сапогам. Хотя с левой руки стрелять было непривычно, Виктор был уверен, что не промахнется! Сизиков для его «Макарова» убежал еще не так далеко. Он начал плавно спускать курок, но в последний момент взял чуть вбок. Беглец должен понять, что стрельба идет уже прицельно, а не в воздух. В него он выстрелить еще успеет, если предупреждение не остановит бегущего.

Расчет оправдался. Двух пуль, прошедших рядом с Сизиковым, было достаточно, чтобы он остановился. Потом он под дулом пистолета, неспешно отвел карпенковский «Урал» и свой мопед за обочину, в кусты. Виктор отдавал приказания как можно громче, стараясь держаться так, чтобы Сизиков не заметил, в каком он состоянии. Правый бок кителя и рукав уже давно пропитались кровью, и каждое движение вызывало нестерпимую боль, в голове нарастало тонкое комариное пение.

Сизиков и сопровождающий его лейтенант медленно двинулись по безлюдной дороге к деревне. Карпенко ждал, что вот-вот услышит привычный шум райотдельского газика и сдаст Сизикова опергруппе. Он не мог предположить, что группе пришлось задержаться в Портнягино.

Сизиков уже вскоре после начала их пути стал догадываться, что истекающий кровью участковый теряет силы, но тем не менее каждая его попытка остановиться или просто замедлить темп вызывала громкий окрик. Поначалу Виктор довольно бодро покрикивал:

— Ну, что ползешь, как вошь по нитке!

Эта фраза уменьшалась с каждой сотней шагов и под конец Виктор только и мог выдыхать:

— Шире… шаг!

В теплом мерцающем тумане перед его глазами маячила спина Сизикова, бугрилась, уходя из-под ног, ровная проселочная дорога, комариное пенье в голове превратилось в пронзительный реактивный свист, который вынуждал упасть на землю, зажав уши. Но сильнее была мысль, внутренний приказ: «Не упасть!» Воображение рисовало, что будет, если он упадет. Сизиков сразу схватит его пистолет с оставшимися четырьмя боевыми патронами в обойме и с наслаждением расстреляет их в него. Потом вернется к мотоциклу. Возможно, встретит тех женщин и уж, верно, не пощадит их. На вооружении пистолет и винтовка, терять нечего…

У самой поскотины Сизиков снова остановился: ноги не шли в деревню, где он убил и ранил несколько человек, и в первый раз за время пути не услышал знакомого окрика. Он медленно повернул назад голову и увидел мутные, помертвевшие глаза лейтенанта. Они исподлобья смотрели прямо на Сизикова, но наверняка ничего не видели. Карпенко стоял, плотно сжав бескровные губы, широко расставив ноги. Пистолет в руке опущен. Сизиков осторожно, чтобы не вспугнуть долгожданный момент, повернулся всем туловищем и сделал к участковому кошачий мягкий шаг. Но тут же левая рука Карпенко дрогнула, и пистолет медленно пополз вверх.

— На-зад… Ши-ре шаг… — по слогам произнес Виктор.

Они сделали еще с десяток шагов, потом Сизиков снова остановился, но не затем, чтобы оглянуться на конвоира, а просто идти дальше не имело смысла.

Сначала Виктор сквозь кошмарный свист уловил шум мотора, потом различил милицейскую форму на подбегающих к ним людях.

— Осторожно… на боевом взводе… — протягивая пистолет, успел сказать он, прежде чем потерял сознание.