Игроки зимы

1

Рука отказывается это писать, ей больно. Не знаю, почему я все-таки пишу. Не для того, чтобы увековечить. Какой в этом смысл? Что-то вроде терапии? Все равно это мне не поможет.

Нет. Я должна это написать. Будет легче, если я просто продолжу. С этих самых слов: «Я счастлива». Но я не могу. Я счастлива. Я так ярко горю.

О, боже - я хочу умереть - и чтобы весь этот поганый мир умер вместе со мной.

Нет, я не хочу, чтобы умер весь мир. Я просто продолжу. Кто-нибудь, помоги мне, пожалуйста. Джайн, пожалуйста, помоги мне.

Снег под голубым небом стал фарфоровым. Погода была великолепна холод, как алмаз. Через несколько дней вино и изюм у нас кончились, и мы вышли снова. Мы теперь выбирали места в помещении, чаще всего в Мьюзикорд-Эктрика, на углу Грин и Гранд. Мьюзикорд - самый крупный в этой части города круглосуточный магазин музыкальных инструментов. Сильвера здесь принимали охотно, потому что он мог сыграть на любом инструменте и выжать из него все возможное и даже больше - отличная приманка для покупателей. Мьюзикорд предложил нам не собирать монеты, а получать постоянный гонорар и время от времени бесплатно обедать в ресторане наверху.

Сначала я думала, что в магазине мы будем встречать знакомых, я с тревогой ждала, как они примут меня в новом качестве. Но мои друзья - не музыканты. Кроме шлягеров, они слыхали разве что о Моцарте - и то из снобизма.

Было, однако, несколько встреч с музыкантами, которые приходили в магазин и были покорены мастерством Сильвера. Я с интересом и некоторыми опасениями прислушивалась к их разговорам - они пытались выяснить, в каком оркестре он раньше играл, почему не занимается музыкой профессионально и так далее. Сильвер, утверждающий, будто не умеет лгать, стал искуснейшим обманщиком. Он сочинял истории о том, как из-за мышиной возни оставил профессиональную сцену в каком-то далеком городе, ссылался на курьезные недуги, боли в запястье или в позвоночнике, которые препятствуют его постоянным выступлениям перед публикой. Конечно, это была не совсем ложь. С ними он импровизировал так же, как и в песнях. Но музыкальные вечера сопровождались настоящим фейерверком таланта, выдумки и легкого юмора в сырах подвалах, крошечных каморках на полузаброшенных чердаках. Они играли все вместе. Получалось нечто невообразимо прекрасное. Правда его блеск заставлял их осторожничать и иногда ошибаться. А я на таких концертах думала о том, как мне все это нравится. Так хорошо.

В ту ночь мы вышли из Мьюзикорд-Эктрика часа в два и остановились на снегу, позолоченном отблеском огней. Посмотрели снаружи на алые фортепьяно, на одном из которых Сильвер играл весь день и весь вечер. На улице был установлен большой видеоэкран с динамиком, трубящим из окна, я глянула, увидела репортаж о каком-то землетрясении и отвернулась.

- Ты устал? - спросила я.

- Ты меня всегда об этом спрашиваешь, беспамятная леди.

- Прости. Ты не устал. Ты вообще не устаешь.

- А ты?

- Нет.

- Тогда можно пойти в Парлор, ты еще раз отведаешь лимонное мороженое.

- Или пойти домой и посмотреть, не съела ли кошка еще одну свечу.

- Я говорил, надо купить ей рыбы, и она перестанет. Мы стояли на снегу. Я хотела, чтобы у него было алое фортепьяно.

- Ты записала слова песни, которую придумала сегодня? - спросил он.

- Нет еще. Но ведь я говорила тебе, ты запомнишь. И я тоже. Белый огонь - странная песня. Мысли в голову все лезут и лезут. Наверное, скоро, иссякнут. Я истощу свою фантазию. Что ты будешь делать, если я иссякну?

- Я тебя полью.

На видеоэкране автоматически переключились каналы. Нам надо было идти. Но мой глаз невольно скользнул по экрану. Я увидела перед бесцветным стеклянным фасадом неоновую радугу из слов: ЭЛЕКТРОНИК МЕТАЛЗ ЛИМИТЕД. Секунду это ни о чем не говорило. А потом вывеска погасла, остались только черные каркасы букв, и я услышала голос диктора, который произнес: «Сегодня вечером Э.М. гасит свои огни в последний раз. Наконец-то фирма, которая собиралась производить роботов-игрушек, подобных людям, признала, что все-таки человека не может заменить ничто.»

- Сильвер, - сказала я.

- Я знаю, - отозвался он.

Мы стояли и смотрели, и снег поскрипывал у меня под ногами в такт пульсирующей крови.

Теперь на экране была маленькая пустая комната. На меня кто-то смотрел. На нем были темные очки и костюм из кремовой шерсти. Совэйсон. Я узнала его манеры. Неброский шарм, расслабленность, готовность дать информацию и плотно сцепленные наманикюренные руки.

- Это была наша великая идея, - сказал он. - Все возможные услуги клиенту. Роботы не только доставляют эстетическое наслаждение, но и являются источником повседневных домашних развлечений. Певцы, музыканты, танцоры, собеседники. Товарищи. Но что правда, то правда: больше в металлическую болванку ничего не вложить.

Экран мигнул. Совэйсон тоже исчез, зато возник ряд желтых металлических ящиков с улыбающимися гуманоидными лицами. «Здравствуйте, пропели они, как канарейки. - Здравствуйте. Добро пожаловать на борт. Плату за проезд, пожалуйста».

Экран мигнул, на нем снова появился Совэйсон.

- Эта линия, э-э, не так уж плоха, - заявил он. - Больше приветливости, чем у простой щели. Они хорошо приживаются. Флаер Кампани рассматривает вопрос об их внедрении. А мы - что ж, мы сознаем ограниченность наших возможностей, поэтому…

Щелк. Серый металлический ящик с дружелюбно улыбающимся лицом и двумя очаровательными женскими ручками. «Доброе утро, мадам. Какую бы вы хотели сегодня прическу?» Щелк.

- Мы попали впросак, - говорил Совэйсон, - попытавшись создать вещь, которая могла бы соперничать с человеком-художником. Творческую личность. Наши усложненные образцы. Конечно, компьютеры копались с ними целые годы. И, как мы знаем, это не сработало. У человека бывает вдохновение. Оно не поддается предсказанию. Машина не может обладать талантом.

Щелк. На экране возникла фигурка молодой женщины, стоявшей на сцене. Камера медленно наезжала на нее, а тем временем мощные лучи света били по ее платью цвета белого вина, по медной коже, по пшенично-желтым волосам. Приятным музыкальным голосом она твердо произнесла: «Скачи быстрей, мой верный резвый конь…» И снова: «Скачи быстрей, мой верный резвый конь…» и еще, и еще, и еще. И каждый раз все с той же интонацией.

- Безупречное исполнение, - говорил Совэйсон, - и каждый раз одно и то же. Нет вариаций. Нет… э-э… изобретательности.

Щелк. Сияющий Совэйсон сидел, сцепив руки.

- Но очень похожа на живого человека, - сказал интервьюер вкрадчиво. Похоже, он в чем-то обвинял Совэйсона, и тот об этом знал.

Совэйсон расплывался все шире и шире, будто занимался упражнениями для мышц лица.

- Они человекоподобны, - сказал он.

- Их можно принять за людей, - продолжал свои обвинения корреспондент.

- Ну, да, пожалуй - на расстоянии.

Щелк, Золотой человек в черном восточном одеянии с зеленой вышивкой размахивал в воздухе кривой саблей. Камера бросилась к нему. Футах в четырех он перестал быть человеком. Виден был непроницаемый металл его кожи, твердой, как поверхность жаростойкой кастрюли.

- Их всегда выдаст кожа, - говорил Совэйсон, пока камера скользила по изгибу металлического века с ресницами, похожими на черные лакированные шипы. - К тому же, хотя они безупречны в действиях, на которых специализируются, их всегда можно распознать по движениям головы, по походке.

Щелк. Через весь экран шагал меднокожий человек в желтом бархате. Сразу бросалась в глаза неестественность походки.

- Когда мы выпустили этих роботов в город, - сказал Совэйсон, - в обществе поднялась большая шумиха. Рекламный ход - но какой сюрприз…

- Да, действительно. Был создан своего рода миф, не правда ли? Абсолютно автономные роботы, которые сами регулируют свое поведение.

- Естественно, хотя все было предусмотрено, за каждым роботом наблюдали. Иначе они вряд ли справились бы. Какую только чепуху люди не приписывали нашим роботам. Да, конечно, они ловкие, но ни одна машина не обладает свойствами, которыми наши роботы наделялись в слухах. Они, якобы, без сопровождения пользовались флаерами, паромами, подземкой…

Щелк. Я узнала старую ленту. Толпа демонстрантов в Восточном Арборе, вокруг полиция. Кто-то бросил бутылку. Камера проследила ее полет. Она ударилась о фасад «Электроник Металз» и разбилась.

Должно быть, я издала какой-то звук. Сильвер взял мою ладонь своими прохладными пальцами - я ощущала это, как прикосновение человеческой кожи.

- Все в порядке.

- Нет. Не видишь, что ли… подожди, - сказала я. На экране снова появился Совэйсон.

- Что ни говори, а крах Э.М. обрадует людей, которые боялись того, что мы делаем, или, скорее, того, что сами о нас придумали.

- Итак, у Э.М. на носу шишка? - Корреспондент торжествовал.

- И пребольшая. Мы убедились в этом на горьком опыте. Эти сверхсложные машины потребляют столько энергии, что просто ее не оправдывают.

Щелк. Золотая девушка танцует. Всплеск электрической статики. Металлическая статуя, непонятно каким образом сохраняющая равновесие под таким углом, одна нога вытянута, волосы упали на глаза. Глупо, неуклюже, смешно. Машина не может поступать, как человек, она не в состоянии даже завершить действие.

Будто читая мои мысли, интервьюер сказал:

- И, конечно, насколько я понял, эти вещи имеют определенные социальные функции. Скажем заменяют женщину. Правда, может выйти конфуз, если в этой женщине что-нибудь заклинит, как в этой.

- Хм. Такое вполне возможно.

- Ах, дорогая, - сказал интервьюер.

Совэйсон широко улыбнулся. Его улыбка говорила: «Ударь меня снова, мне это нравится.»

- Стало быть, я надеюсь, - продолжал корреспондент, - что мы останемся-таки высшим видом на сегодня. Человек непревзойден как художник и мыслитель. И как любовник?

- Хм, - промычал Совэйсон.

- И какие же, осмелюсь задать вопрос, у Э.М. планы на будущее?

- О, мы думаем уехать из штата. Куда-нибудь на восток. Будем разрабатывать механизмы для ферм в отдаленных сельскохозяйственных районах.

- А не будет ли у ваших тракторов обаятельной улыбки?

- Только если ее намалюет какой-нибудь чудак.

Щелк - на экране карикатура, изображающая металлический трактор с широчайшей улыбкой, огромными ресницами и длинными-предлинными золотистыми волосами.

Я зажмурила глаза, снова открыла и в страхе обернулась, чтобы взглянуть, не видел ли кто-нибудь, кроме нас, программу местных новостей. У пьяного, который пытался попасть на другую сторону улицы, разъезжались ноги, он ни на что не обращал внимания. Высоко в небе позванивали воздушные линии, предвещавшие скорое появление флаера. Город негромко шумел со всех сторон. Но что с того, что здесь видео никто не смотрел? Это видели люди во всем городе. Видеть-то видели, но придали ли значение?

- Очень странно, - пробормотал Сильвер.

- Я боюсь.

- Знаю, а почему?

- Ты что, не понимаешь?

- Может быть.

- Пойдем домой, - проговорила я. - Пожалуйста. Быстрее.

Мы шли молча, подметая плащами снег, будто средневековые принц и принцесса. Я пугалась каждый раз, когда кто-нибудь встречался нам по дороге. Узнают ли они его? Ополчатся ли на нас?

Но как они догадаются? Разве в выпуске новостей им не сказали ясно, что робота невозможно спутать с человеком? Подойдите поближе, вы увидите кожу, подобную поверхности кастрюли, - твердый-претвердый металл. (Я разглядывала ее ближе, чем любая камера, и не пыталась обманывать себя. Кожа беспористая, но не безжизненная, гладкая, но не твердая. Из металла, но не металлическая…) И походка деревянная, и неуклюжие жесты, которые всегда их выдают - неумело управляемая марионетка. И неспособность отыскать дорогу в городе. Самостоятельно что-то решить. Но те, кто видел роботов в тот день, когда они свободно ходили по городу, поверят ли они, что допустили тогда глупую ошибку? Почему бы и нет? Мы верим в то, во что хотим, правильно? Я ведь никто не захочет поверить, что машины, которые отнимают работу у тех, кто в ней нуждается, отнимут у нас еще и наши песни, наши фантазии, наших любовников.

Кто-то указал «Электроник Металз», как им следует поступить и что говорить. Совэйсона, как всегда, выставили козлом отпущения, и он сделал то, что от него требовалось. Преподнес нам ложь. Правдоподобную утешительную ложь. Интересно, какую компенсацию гарантировал Э.М. Городской судебный исполнитель? Должно быть, огромную. Ведь им пришлось изъять свой самый потрясающий товар. Им пришлось подпортить его, чтобы наглядно продемонстрировать перед видеокамерой его полнейшую бесполезность. Какие могут быть сомнения, что роботы были демонтированы? Расчлененные золотые торсы, вращающиеся золотые колесики под черными глазами, и медные - под золотыми.

- Ты зубами клацаешь, - сказал мне Сильвер.

- Знаю. Пожалуйста, не будем останавливаться.

По видео не показывали ни одного из Сильверов. Ни серебряную девушку, ни серебряного мужчину (брата и сестру Сильвера). Почему это вдруг? Не хотели лишний раз напоминать, что был и серебряный образец? Ведь нужно было уверить тех, кто своими главами видел, как они похожи на человека, что они не более, чем косолапые косноязычные автоматы. Чтобы они проглотили. Сказать людям, что они видели только золотых и медных роботов. И про серебряных они просто забудут. Про Сильвера с темно-красными волосами и янтарными глазами. Но почему, мистер Городской судебный исполнитель и мистер Директор Э.М., почему, скажите на милость, нужно забыть про Сильверов? Потому что одна из этих проклятых штуковин до сих пор на свободе. Один безупречный, человекоподобный - богоподобный - вдохновенный робот. Да если добрые граждане об этом узнают, они нас всех линчуют.

Я-то думала, что теперь живу в реальном мире. Куда там. Квартира на улице Терпимость, наши выступления, наше романтичное, поэтическое существование - как все это далеко от настоящей жизни! Просто-напросто другой кокон. А теперь его разрубили пополам.

Я никому не говорила, где я. Никто об этом не знает. Значит, никто не знает, где Сильвер. Будут искать? Да ну, безумие.

Мы дошли до нашего дома и поднялись наверх. Я представила, как из темноты перед дверью вырастают тени. Но никаких теней не было. Мы открыли дверь. Сейчас вспыхнет свет и прозвучит голос: «Сдавайтесь!» Но комната была пуста. Даже кошка куда-то убежала.

Он подвел меня к радиатору, включил его, и мы вместе стали ждать, пока тепло распространится по комнате.

- Сильвер, - сказала я. - Нам нельзя отсюда выходить.

- Джейн, - отозвался он. - Ведь это происходит уже давно, а мы просто ничего не знали. Разве нас что-то беспокоило?

- Это удача. Нам просто везло.

- Я куплен, за меня заплачено, - продолжал он, - наверное, они меня списали.

- Они не могут тебя списать. Городской совет наверняка заключил с ними соглашение. Им нельзя оставлять тебя на свободе. - Я смотрела на его профиль, искаженный темнотой. - Разве ты сам не боишься?

- Нет, не боюсь. Не думаю, что я вообще могу бояться. Ты научила меня некоторым эмоциям, но не этой. Страх, как и боль, - защитная реакция. Я не чувствую ни боли, ни страха. Видимо, я не предназначен по большому счету для самозащиты.

- Не надо, - сказала я, - так уже хуже.

- Да, я понимаю.

- Нам нельзя выходить, - снова повторила я.

- Долго?

- Не знаю.

- А еда, а квартплата?

- Тогда я пойду одна.

Я сжала его запястье - текучее движение сильных пальцев в ответ на мою хватку.

- Пожалуйста, не спорь со мной, - попросила я.

- Я и не спорю, - ответил он. Лицо его было угрюмым.

Мы долго простояли так, не двигаясь, в темноте.

Грубо возвращенные к реальности, мы не выходили из квартиры пять дней. Это было страшное, безнадежно замкнутое существование. Мы обсуждали странные темы, вроде того, сможет ли он защитить меня от нападения: каковы расстояния между звездами; на что похожи внутренности стен. Подумывали о том, чтобы прогуляться у развалившегося дома, но так и не рискнули. Я жила на яблоках и печенье. Надежды не было, не видно было этому конца. Наконец, меня выставило на улицу конфузное обстоятельство. Поскольку в прошлом месяце я пропустила контрацептивные уколы, у меня началась менструация, как в двенадцать лет. Я сознавала, что это может случиться, но по беспечности не приняла никаких мер. Так что скорее не голод, а необходимость соблюдать гигиену выгнала меня в этот полный опасностей мир.

Я бежала по улице Терпимости, по бульвару. Всюду мне мерещились обвиняющие глаза. Из-под навеса возле подземки вышагнула женщина и поймала меня за руку. «Вот эта сучка, которая спит с роботом». Но она сказала вовсе не это.

- Мы скучаем по вас на базаре. Люди спрашивают о вас обоих. Где он? Надеюсь, не болен?

- О нет. Сейчас просто холодно.

Я забыла, о чем еще говорили. Так, пара фраз, и она меня отпустила. Когда я вернулась домой, меня трясло. Но потом я согласилась с Сильвером, который снова и снова повторял, что все это только доказывает, что ничего не изменилось.

На следующий день я снова вышла одна. Ходила по улицам, заглядывала в магазины. Несколько раз люди здоровались со мной. Никто меня не обвинял. Напряженный проводок внутри меня ослаб и провис. Отречение Э.М. было слабой волной, которая ударилась о берег города и откатилась, никем не замеченная.

Сидя по-турецки на латунной кровати и тихонько наигрывая на гитаре, он сказал мне:

- Завтра выйдешь еще раз, и если ничего не случится, вечером пойдем вдвоем. В качестве эксперимента.

- Нет…

- Да. Или ты скатишься до того, что будешь глотать свечи, как голодная кошка.

И на следующий день я вышла часа в три дня. Я шагала по замерзшим тротуарам, свернула в пассаж, где мы выступали в первый раз и я так боялась петь. Как будто это так страшно - петь.

Я оглядела пассаж. В арочном проходе никого не было, но люди спешили туда-сюда, в магазины и из магазинов. С одного из выступов наверху свисала длинная прозрачная сосулька, направленная как стрела, туда, где стояли Джейсон и Медея, глядя на меня с непроницаемыми улыбками.