Игроки зимы

5

Больница мне вспоминается в слабых вспышках белых расплывающихся пятен, как испорченная видеопленка. Да и не нужно описывать ни ее, ни боль, которая не сосредоточивалась в одном каком-то месте, а прошивала насквозь все тело, так что я не могла повернуться. Эта боль была физической. За ней пряталась другая, тонкая и серая, она тянулась и тянулась, как лента. Иногда я видела сны. Я была ребенком, и кто-то швырял моего черного мохнатого мишку в огонь. Он распадался на части, потом таял, и я вскрикивала от ужаса. Еще был сон, что я собираюсь на встречу с моим отцом, с мужчиной, от чьей спермы я была рождена. Но куда я ни прихожу, надеясь его там найти, его нигде не оказывается. Это все символы. Мне не снился… он мне не снился.

Я не приходила полностью в сознание до тех пор, пока не оказалась в знакомой комнате, только не могла сперва понять, в какой именно. Тогда я попыталась сдвинуться с места, но ноги не слушались меня. Простыни были из темно-зеленого атласа. А в кресле сидел Кловис и смотрел на меня.

Его волосы все еще были длинными, но теперь просто темными, демолекуляризированными. А черты лица заострились, и оно стало каким-то священным.

- Извини за простыни, - сказал он. - Я совсем забыл. Завтра я их сменю.

Кловис. Я лежала в кровати Кловиса, в его квартире. Я была с Кловисом. Который нас предал. У меня пересохло во рту. Я тихо произнесла.

- Здравствуй, Иуда.

Он медленно покачал головой, как будто знал, что от быстрых жестов у меня кружится голова.

- Нет, Джейн. Это не я.

Чувствовала ли я что-нибудь? Хотелось ли мне его ударить, убить? Нет. Мне ничего не хотелось. Я даже не хотела больше умереть. Слишком много хлопот. Но, заговорив с ним, я обязана была начать с этого.

- Ты позвонил в Э.М. Ты сказал, где мы будем.

- Да нет же.

- Ты знал, что мы там будем, потому что обещал, что туда прилетит СВВ.

- Он и прилетел. Думаешь, кто тебя нашел? Бедняга Джем. Он наложил жгут и отнес тебя в самолет. Потом пролетел на этом летающем корыте над городом, что строжайше запрещено, и приземлился на крыше Стейт Империал Хоспитал. Больница была забита пострадавшими от землетрясения, как бочка селедками, но он заставил их принять тебя. Никогда бы не подумал, что он на такое способен. Сейчас он накачивается транквилизаторами, но это вряд ли поможет ему вернуть прежний цвет лица. Господи, Джейн, что же ты над собой сделала!

- Если он и прилетел, то слишком поздно. Ты заверил Э.М., что они будут первыми.

- Он опоздал, потому что пол-Хисторики рухнуло от толчка. Джем просто не мог раньше пройти через контрольный пост.

- Я не хочу с тобой разговаривать и не хочу здесь быть.

- Отлично. Я знаю, что ты думаешь, будто в этой довольно невзрачной истории я - главный злодей. Я оставлю тебя одну. Лежи здесь, пока не окрепнешь и не сможешь ходить.

Он встал и отошел, превратившись в пятно, размывавшее края моего обзора. Когда пятно почти совсем поглотило его, он сказал:

- Звонила твоя мать. Она звонит каждый час. Хочешь, она приедет?

Мне вдруг захотелось заплакать. Это было очень трудно. Слезы не хотели литься. Это было все равно что пытаться вздохнуть жизнь в камень. Когда я прекратила попытки, сердце у меня бешено колотилось, и Кловис снова стоял надо мной.

- Джейн…

- Нет. Не надо матери. - Больше я ничего не могла выговорить.

Наконец Кловис ушел. Тогда я попыталась вылезти из кровати, но не смогла, и это последнее, что я помню.

На запястьях у меня были белые непромокаемые бинты. Через месяц мне в больнице снимут швы, и никаких рубцов не останется. Об этом Кловис написал в записке, оставленной на кофейном столике. Еще он обещал заплатить за лечение. Или Деметра заплатит. Он же освободит от своего присутствия это жилище для меня в тот день, когда решит, что я набралась достаточно сил, чтобы встать. Казалось, он доверяет мне. Казалось, он уверен, что я не буду повторять давешнее представление. К чему? Для этого у меня не хватило энергии. Чтобы умереть, нужно столько решимости. Если кто-нибудь не поможет.

В записке также говорилось, что он просил Деметру не звонить, но пару раз телефон оживал, и я знала, что это была она. Во второй раз я дотянулась и вслепую включила его.

- Здравствуй, мама, - сказала я.

- Ого! - Мужской голос, смех. - Может, я и не совсем мужик, но за маму меня еще ни разу не принимали.

Я вздохнула. Подумала, что надо быть вежливой, и проговорила:

- Прошу прощения.

- Да ничего. Кловиса, конечно, нет?

- Нет.

- Черт подери. Ты ему скажешь, что звонил Лео?

- Хорошо, Лео, - тупо повторила я.

- До свидания, - сказал он и отключился.

Я нацарапала внизу на записке Кловиса: «Звонил Лео.»

Я пошла в зеленую ванную и очень долго лежала в воде. Иногда я пыталась заплакать. Сознание работало медленно и тяжело. Нельзя подавлять печаль. Подавляла ли я печаль? Я думала о Сильвере. Пыталась заплакать. Слез не было. Я столько в свое время плакала по самым глупым причинам: над видиками, книгами, от смущения и детского страха. Теперь я плакать не могла.

Когда я услышала лифт, то даже обрадовалась, что больше не придется быть одной. Я слышала, как в квартиру вошел Кловис, начал было насвистывать обрывок какой-то мелодии и вдруг перестал.

Упрямство заставило меня вылезти из ванны и в голом виде пройти через всю комнату к спальне прямо перед его носом. Он посмотрел на меня и отвернулся.

Я снова забралась в постель и лежала там, пока он, наконец, не вошел.

- Ты голодна? Кухня ломится от яств. Трюфели, паштет, яйца нагелик, ростбиф… и даже торт.

Я испытала огромное облегчение от того, что могла себе позволить игнорировать его.

Вдруг он заорал на меня:

- Ну, ей Богу же, Джейн, это не я. Хочешь, я расскажу тебе, что случилось?

Я не ответила, и он стал ругаться, а потом снова вышел. Я долго лежала одна, пока в животе у меня не стало урчать от зверского голода. Голод был каким-то далеким, но настойчивым. Наконец, я встала и открыла шкаф для гостей, куда Кловис аккуратно повесил всю мою одежду из сумок. В животе урчало и булькало, а я трогала свои вещи и вспоминала, как они сидели на мне рядом с Сильвером, и все пыталась заплакать, но слез не было. Черные, заляпанные краской и грязью джинсы, так неумело ушитые в поясе. Меховая куртка. Вышитое шерстяное платье. Платье эпохи Возрождения. Изумрудный плащ с каймой, испачканной растаявшим снегом, а вот платье, которое я в трущобах ни разу не надевала, в этом черном платье я ходила той ночью в «Электроник Металз» и видела представление роботов, всех, кроме Сильвера. Потому что Сильвер был слишком человечен, чтобы пройти полную проверку, в это время он находился в камере, без глаз, без рук - я открыла рот, чтобы разрыдаться, но не разрыдалась. Какой смысл в печали, ужасе или гневе? На кого это произведет впечатление? Кто сможет расставить все по местам? Закон? Совет? Бог? Но я вытащила черное платье из шкафа, подержала его перед собой и с безразличным удивлением заметила, что у него отодран один рукав.

Секунду я стояла неподвижно, потом уронила платье на пол, взяла халат, надела его и вышла. Кловис полулежал на тахте меж черных подушек и пил яблочное вино.

- Я вижу, тут Лео звонил, - сказал он. - С этим не будешь спорить.

- Это Джейсон с Медеей, - проговорила я.

- Ты же написала, что Лео.

- Ты знаешь, о чем я. Это Джейсон и Медея. Просто ответь.

- А ты мне поверишь?

- Рукав черного платья.

- Устройство Джейсона было всажено в ткань, оно поглощает цвет, поэтому почти невидимо. Размером с ноготь твоего мизинца. Но очень липкое. Я решил, что ты не захочешь, чтобы оно оставалось в твоей одежде. И выбросил его в мусорный ящик. Если ты хочешь продолжать бедняцкую жизнь, я куплю тебе новое платье. Или новый рукав.

Я пошла на кухню, сделала несколько тостов, поджарила яичницу с ветчиной и жадно съела все это, стоя рядом с плитой. Пока я ела, я не думала ни о Сильвере, ни о Джейсоне, ни о Медее.

Когда я снова вошла в комнату, Кловис набрасывал на листке бумаги, не знаю, что именно.

- Если хочешь знать правду, - сказал он, - я тебе расскажу.

- Это имеет какое-то значение?

- Думаю, да. Для меня. Мне вовсе не хочется быть современной мини-версией Черной Смерти,

Я встала у окна и посмотрела на реку. Было еще светло, на воде сверкала фольга льда. Грязь была большей частью смыта. В зданиях зажигались огни - драгоценные камни. Ну и что?

- Кстати, ты знаешь, что Египтия стала звездой?

- В театре? - спросила я.

- Не совсем. Театр почти разрушен толчком. Это ведь был действительно антикварный сарай. Хотя неплохой сюжет для видео. Они ее называли Девушкой, Которая Сотрясла Город. И как-то еще. Неужели я забыл? А! Девушка, Которая Взорвала Дом.

- Я рада, - сказала я, повторяя свою прежнюю мысль, - что все случилось, когда спектакль уже кончился.

- Не совсем. Это случилось во время вечеринки. Да, мы как раз сидели в зрительном зале и пили довольно скверное шампанское, когда в пять минут шестого на нас свалилась эта проклятая крыша. Как бы то ни было, это был чертовски глупый вечер. Драма. Египтия. Ты же знаешь, она не умеет изображать. Она живет всем этим. Весь секрет волшебства Египтии состоит в ее сосредоточенности на себе. Что бы она там ни говорила, она верит в себя, и это захватывает. Поэтому она действительно звезда. Уже подписаны контракты на видео. Будут съемки в Африке. Она сейчас уже там. Я тебе все это рассказываю не просто так, - сказал он. - Вдруг ты захочешь узнать, где она.

Я тогда стояла у окна и говорила отражению: «Я люблю тебя.»

И он это понял. Боль резанула меня так сильно и быстро, что я прижалась лбом к стеклу. Почему они не дали мне умереть? Я была бы теперь в темноте, где нет никаких забот, нет нитей, связывающих тебя с бездушным роботом. Ведь он - всего лишь сумма металлических деталей, механизмов. Без души, без чувства времени.

- Джейн, ты слушаешь?

- Да, кажется.

Было ли ему страшно? Несмотря на все то, что он сказал, чтобы утешить меня. Наверное, это было для него очень больно - умирать подобным образом, хотя он вроде и не мог чувствовать боли. Я научила его испытывать наслаждение, или, скорее, он сам научился с моей помощью. Но если наслаждение, то почему и не муки? Благодаря мне он позвал страх и потребность. А он помог мне научиться жить. И все, чего я хотела сейчас, это умереть.

- Ах, Джейн, - сказал Кловис. Он встал рядом со мной и неуклюже, утратив свою обычную элегантность, взял меня за руку.

- Джейн, ну что ты в самом деле. Ты должна преодолеть его в себе. То есть нет. Его ты никогда не преодолеешь. Ты должна преодолеть это в себе.

- Зачем? - спросила я. Наверное, хотела знать.

- Для того… о, Господи, я не знаю.

- Он открыл мне целый мир. Он говорил мне, что стал частью меня, что он будет со мной всю мою жизнь, и этого уже ничем не изменить. Теперь я единственное, что от него осталось. Они разбили его на кусочки и бросили в огонь.

- Я знаю, - сказал Кловис, продолжая держать меня за руку.

- Расплавили. Как металлолом.

- Знаю.

- Я - все, что от него осталось. Только его часть и будет отныне существовать.

И вот тут-то я заплакала слезами. И Кловис, сам того не желая, на удивление нежно держал меня за руку.

Позднее он рассказал, как в Э.М. узнали про нас и как нас нашли.

Когда я ушла из театра, публика стала реагировать все более и более оживленно. Египтия держала ее в своих руках, и постепенно другие актеры прекратили попытки оттащить ее от рампы. Успех был огромный, а победителей не судят. Во втором антракте актеры заходили к ней в уборную, передавая замерзшие розы и признаваясь в любви. И она, великодушная, ранимая Египтия, приняла их обратно в свое сердце. В последней сцене Антектра закалывает себя, совершая возлияние кровью, дабы умилостивить тень своего брата. Это, как и все остальное, попало на пленку. Потрясенная видеогруппа добилась того, чтобы протолкнуть ее уже в ночном трехчасовом выпуске местных новостей. Начавшаяся после всего этого вечеринка была буйной. Кловиса, который намыливался было уйти, припер к стенке Лео, актер-импрессарио из конкурирующей труппы. Он как раз уговаривал Кловиса сыграть Гамлета в новой шуточной версии пьесы под названием «Кровожадный Эльсиньор», когда здание сотряс толчок. Сначала этого никто не заметил, но потом потолок треснул напополам и в зал посыпались куски штукатурки и цемента.

Смертельных случаев не было, но пострадавших оказалось немало, и на сей раз кровь была настоящей.

Кловис, невредимый, выбрался из-под обломков и обнаружил, что ослепительно белая Египтия неподвижно стоит на сцене в состоянии какого-то кататонического транса.

Она всегда очень боялась землетрясений. Сны, картины смерти и разрушения, нарисованные ее фантазией, подготовили ее к этому моменту. Она знала, что достигла вершины, и теперь боги могут смести ее оттуда. Но она стояла в самом опасном месте и тем не менее уцелела. Очевидно, до сих пор она не замечала, что меня там нет. А когда начала выходить из транса, то спросила обо мне. И Джейсон, вытирая кровь от многочисленных порезов, сказал: «Джейн ушла в трущобы забавляться со своим любовником-роботом». Она ничего не поняла, тогда он продемонстрировал свое колдовское устройство и рассказал, как нас выследил. Теперь я понимаю, что Джейсон и Медея никогда бы не рассказали о нас властям. Гораздо интереснее отыскать нас самим, они не хотели прерывать игру. Но Египтия - пожалуй, я могу себе представить, что творилось в ее голове.

Она наверняка слышала и бессознательно усвоила то, что говорили об усложненных образцах роботов Э.М. Из своего собственного опыта она знала, что это более чем правда. Чудесный любовник, чудесный музыкант. Мужчины могут стать не нужны, сказала она тогда. А это, конечно, означало, что и все люди могут стать ненужными. И, мне кажется, совсем как безработные, ненавидящие машины за то, что они отнимают у них работу, Египтия пришла в ужас от того, что может потерять все, чего только что добилась. Она была гениальна. Теперь об этом знали все и падали у ее ног, и ее Судьба раскинулась перед ней сверкающей дорогой. Но что если машина обладает еще большим талантом? О, я вовсе не считаю, что она так прямо и подумала. Египтия не думает, она чувствует. Как сказал Кловис, она просто живет, существует. Наверное, это началось еще с вечеринки в Вавилоне, где актеры много говорили о мастерстве Сильвера. Может быть, они упоминали и о других роботах, тех, что умеют играть на сцене. Зароненное когда-то зерно, наконец, проросло в ней. Земной толчок был как бы последней каплей. Для меня он казался предзнаменованием, для нее - был. Она все еще оставалась Антектрой, и та отлично умела прочитывать знамения. Не выйдя до конца из транса, она отправилась домой с Коринфом. Возможно, той ночью она провела еще одно сопоставление, и это решило дело. Ибо раз Сильвер выше в ее постели, он мог запросто быть выше также и в профессии. Около девяти утра, когда мы с Сильвером шли по городу, она позвонила в Электроник Металз. Официально им владела она. У меня он находился незаконно. Но как меня найти? Нужен хотя бы какой-то указатель. И тогда она дала им адрес Джейсона и Медеи.

Джейсон не хотел с ними объединяться, но за Э.М. неумолимо стоял Городской совет. Ему скрутили руки. Надеюсь, это очень больно. Э.М. изъяла передатчик Джейсона. Все это потом рассказала Кловису Медея, в том числе и о роли Египтии. Историю дополнил Коринф, вылезший из ее постели.

В тот вечер, когда я ушла из «Электроник Металз», думая, что не люблю его, что набор электрооборудования не может ничего для меня значить, и отправилась в Джеггид, сидела там и пила кофин через соломинку с шоколадным привкусом - вот тогда-то Джейсон и Медея и прицепили его мне на руку. Свирепый щипок. Для них это обычное дело. Я даже не подавилась. Но этот щипок был отнюдь не приветственным жестом, это была маленькая штучка, намертво прикрепленная к моему рукаву. Крошечная, замаскированная так, что не обнаружить. Я-то думала, что они сделали это вечером у моста, но все произошло гораздо раньше, в Джеггиде, где они поджидали какую-нибудь жертву и обрадовались, когда ей оказалась я.

Сначала я их разочаровала. Поехала к Кловису, потом в Чез-Стратос место назначения они определяли по тому направлению, в который шел след. А потом я отправилась - какой сюрприз - в трущобы. И осталась там.

(Подумать только, ну зачем я взяла с особой это платье? Разве мало было других? Я его даже ни разу не надевала. Вероятно, как символ того, что в нем я тогда спасла его от смерти. Это самое платье его потом и погубило.)

Они, близнецы, весьма усердно пытались меня найти. Думаю, что в тот вечер, когда мы встретились у Пэйшенс Мэйдель Бридж, они нарочно крутились поблизости, разделив район на участки, высматривая меня. Несовершенство устройства заключалось в том, что его сигналы размывались, когда оно находилось в здании. Нетрудно было вычислить, что если я ехала в направлении Нью-Ривер, а потом четкий след пропадал, значит, я нахожусь в квартире Кловиса. А если ехала к Каньону - то у матери. Но трущобы их заинтриговали, и, не в силах точно установить мое местонахождение, они прочесывали их вдоль и поперек. А когда мы с Сильвером вышли из дома на улице Терпимости, с черным платьем в одной из сумок, сигнал стал ясным, как звездочка. К тому времени, когда Э.М. конфисковала прибор, его размывала только тонкая оболочка такси. Они решили, что лучше всего просто поехать за нами, несмотря на сумятицу после толчка. Еще проще оказалось захватить нас у Обвального склона. А СВВ опоздал.

Так вот все и случилось. И больше я ничего добавлять не буду. Незачем.

Теперь-то уж, думаю, я закончу свою летопись.

Руки, наверное, перестанут болеть, когда уберут швы, а может быть, это психосоматическая боль, тогда она продлится месяцы или годы, или вообще не отпустит меня всю жизнь. Я рада, что это все не Кловис. Я рада, что когда позвонил Джейсон, Кловис тут же отключил телефон. Египтия кажется мне героиней истории, которую мне кто-то рассказал. Я ее даже не возненавидела. Для ненависти тоже нужна энергия. Звонила мать, и я поговорила с ней. Это было похоже на разговор с незнакомым человеком. Мы были взаимно вежливы. Она сказала, что восстановила мою кредитную карточку на две тысячи И.М.У. в месяц. И полицкод теперь будет работать. Я поблагодарила ее, но не возьму ее денег. Как-нибудь обойдусь и без них. Полицкод я оставила в квартире на улице Терпимости. Кловис обещал мне достать другой. Приходила повидаться Хлоя. Она не знала, что мне сказать. На другой вечер вместе с Кловисом пришел Лео и оставался здесь два дня.

Я все еще жалею, что не умерла. Но снова это сделать я не смогу. Эта убийственная теплота подкрадывается ужасно медленно. Сгущающаяся тьма со звездами, сделанными из моего любовника.

Теперь я иногда вижу его во сне. Он снится мне таким, каким я увидела его в тот раз, без глаз, с обнаженным часовым механизмом. На него спускаются огромные молоты. Его расплавляют в печах. А он будто ничего не чувствует. Проснувшись, я лежу и смотрю в темноту комнаты Кловиса.

Кажется, вчера ночью после одного из таких снов я встала, зажгла свет и начала писать эту последнюю часть.

Я говорила Кловису об этих записях. Теперь это книга. Автобиография. Или греческая трагедия. Кловис сказал: «Ради всего святого, не пытайся это напечатать. Тебя посадят в тюрьму. А там, я слышал, ужасно кормят.»

Почему-то я никогда не думала, что это можно опубликовать. Я лишь воображала незнакомца, который через много лет наткнется на эти страницы в защищенном от сырости контейнере, спрятанном, скажем, под какой-нибудь половицей в трущобах.

Странно. Я не хотела начинать эту последнюю часть, а теперь, кажется, не могу остановиться. Если я поставлю точку, это разорвет последнюю нить, связывающую меня с ним. С моей любовью. Да, она всегда будет со мной, но самого его не будет. Я буду одна. Я буду одна.

Но я уже одна. Эти клочки бумаги не могут мне помочь.