Игрушки императоров

Глава четвертая Павел I

Его рождение воспел в своей оде Михаил Васильевич Ломоносов…

Павлу исполнился год, когда была издана первая в стране грамматика русского языка…

Два — когда открылся первый русский государственный театр…

Три — когда основали Академию художеств…

Будущий император рос под грохот победных залпов Семилетней войны: взят Кенигсберг, пал Берлин, впервые прозвучало еще незнакомое имя — Суворов…

Павел был первым русским императором, которого готовили к этому титулу с первого дня жизни. И многое, что делалось для Павла, делалось для всей страны в прямом и переносном смысле. Павел был еще ребенком, но с его именем уже прочно связывалось само это понятие — первое.

Ему была сделана первая в стране детская прививка оспы, а первый русский учебник по физике назывался «Краткие понятия о физике для употребления Его Императорского Высочества Государя Великого Князя Павла Петровича».

И это не случайно.

В душных, жарко натопленных покоях императрицы Елизаветы Петровны, где Павел провел свои первые годы, считалось, что с его рождением восстановится запутанный Петром I порядок престолонаследия, закончится чехарда дворцовых переворотов, навсегда будет ограждена страна от засилья всевластных временщиков.

Считалось, что с рождением Павла завершается миссия Екатерины.

«Только что спеленали его, — вспоминала потом Екатерина Великая, — как явился по приказанию императрицы духовник ея и нарек ребенку имя Павла, после чего императрица тотчас велела повивальной бабушке взять его и нести за собою, а я осталась на родильной постели… В городе и империи была великая радость по случаю этого события. На другой день я начала чувствовать нестерпимую боль, начиная от бедра вдоль голени и в левой ноге. Боль эта не давала мне спать, и, сверх того, со мною сделалась сильная лихорадка; но, несмотря на то, и в тот день я не удостоилась болыпаго внимания…»

Ребенка навсегда отняли от матери, и теперь Екатерина «могла узнавать о нем только украдкой, потому что спрашивать о его здоровье значило бы сомневаться в заботе, которую имела о нем императрица, и это могло быть принято очень дурно…

Павла держали в чрезвычайно жаркой комнате, запеленавши во фланель и уложив в колыбель, обитую мехом чернобурой лисицы».

Во второй раз Екатерине показали сына спустя шесть недель, в третий раз уже весной…

Ее ребенок принадлежал не ей, а Российской империи.

Павлу было четыре года, когда воспитателем ему назначили Федора Дмитриевича Бехтеева. В первый же день вступления в должность Федор Дмитриевич посадил четырехлетнего великого князя учиться грамоте.

Вместе с Павлом сели за парту и прислуживавший Павлу дворянин Иван Иванович Ахлебин, и мамушка Анна Даниловна. Они притворились, что не умеют грамоте и будут учиться вместе с великим князем…

С четырех лет Павла стали одевать в такое же, как у взрослых, платье и парик.

Парик Павел носил с тех пор каждый день до конца жизни…

Конечно, никак не связано с ребенком, надевшим в четыре года парик и взрослое платье, открытие первого медицинского факультета в России или изобретение солдатским сыном Иваном Ползуновым первой в мире паровой машины…

Но вместе с тем связано.

Самим фактом своего рождения Павел создавал уверенность в завтрашнем дне для всей страны, ту уверенность, без которой не могло быть ни медицинского факультета, ни Ивана Ползунова со своей машиной.

Надеждам страны на спокойную, уверенную жизнь не суждено было сбыться…

25 декабря 1761 года умерла дочь Петра Великого, императрица Елизавета Петровна.

В этот день и обрывается детство Павла.

На русский престол взошел его отец, Петр III, который по умственному развитию почти не отличался от своего семилетнего сына. Так же как и сын, увлеченно играл он оловянными солдатиками, так же как и семилетний ребенок, совершенно не готов он был к управлению гигантской империей.

Сводя на нет все жертвы, понесенные Россией в Семилетней войне, Петр III немедленно заключил мир с Пруссией, вернул без всяких условий взятые русскими войсками города.

«Я никогда не в состоянии заплатить за все, чем вам обязан… — писал ему Фридрих II. — Я отчаялся бы в своем положении, но в величайшем из государей Европы нахожу еще верного друга: расчетам политики он предпочитал чувство чести».

Но Петру III похвалы эти кружили слабую голову. Продолжая предпочитать «расчетам политики чувство чести», Петр III немедленно возвратил из ссылки ненавистных временщиков Миниха и Бирона, приказал очистить от икон православные храмы… И вот через шесть месяцев его жена, Екатерина Алексеевна (до замужества принцесса Ангальт-Цербская), поддержанная гвардейскими полками, произвела дворцовый переворот.

В ту ночь на 27 июня 1762 года Павла Петровича внезапно разбудили и под охраной перевезли в Зимний дворец. Ребенку было восемь лет, и внезапный ночной переезд напугал его. Новый воспитатель, генерал Никита Иванович Панин, провел с ним в постели всю ночь, чтобы успокоить его.

А наутро Павла повезли к Казанскому собору, где его мать Екатерина II была провозглашена самодержавной императрицей, а он объявлен ее наследником.

Еще через несколько дней Павел узнал о смерти отца…

Все ошибки и преступления перед страной, совершенные Петром III, не имели и не могли иметь отношения к Павлу, если бы не его мать, которая к тому времени уже ненавидела своего сына…

Павлу было десять лет, когда она, собравшись замуж за Григория Орлова, начала распускать слухи, дескать, великий князь неизлечимо болен и потому не способен наследовать престол…

Воспитатель великого князя граф Панин посадил тогда мальчика в седло и проскакал с ним двенадцать верст, чтобы доказать вздорность этих слухов.

Пригнувшись к гриве скакуна, Павел мчался следом за Паниным по раскисшей от весенней грязи дороге, даже не догадываясь, какой приз поставлен на эту скачку. Ведь уже родился у Екатерины II сын, прозванный в дальнейшем графом Бобринским, и, если бы не выдержал Павел испытания, устроенного Паниным, очевидно, Екатерина не успокоилась бы, сделала бы все, чтобы возвести графа Бобринского на престол.

Ту скачку Павел выиграл, но еще тридцать три долгих года отделяли его от ноябрьского вечера, когда примчится он из Гатчины в Зимний дворец, чтобы наконец-то занять собственный престол…

Жестокое убийство отца, интриги вокруг престола, в которые втягивали и малолетнего Павла, не могли не подействовать на его характер. Несчастливая звезда российских императоров, кажется, тогда и взошла над его судьбой…

Современники вспоминают, что уже в десять лет взгляд Павла сделался схожим с взглядом старика. Напряженная и непосильная для ребенка духовная работа изнуряла его тело и ум.

Быть может, если бы у Павла появились товарищи-сверстники, детские игры и игрушки, он сумел бы позабыть о разыгравшейся трагедии, но этого не было.

Императрица Екатерина, уже привыкшая видеть в сыне не ребенка, а соперника, как к взрослому и относилась к нему.

Нет-нет! Ничего похожего на «голштинскую педагогию» она не применяла.

У Павла было все.

Еще восьми лет от роду Павла пожаловали полковником в лейб-кирасирский полк, а в десять назначили генерал-адмиралом Российского флота.

Хотя Екатерина II и опасалась Павла, она никогда не пользовалась своей властью, чтобы досадить ему или как-то стеснить. Просто она забывала, что соперник — ее собственный сын и, главное, что это вообще еще ребенок. Поэтому-то так мало напоминали богато обставленные покои великого князя детскую…

Как, впрочем, и вся его жизнь в те годы очень мало напоминала детство.

В 1764 году Иван Иванович Бецкой составил «Общий Регламент для воспитания детей обоего пола». Опираясь на модные тогда идеи Жан-Жака Руссо, в Регламенте рекомендовалось удалять детей из естественной среды, из общества, из семьи и до двадцати лет держать в узком кругу воспитателей.

Нельзя сказать, что все правила Регламента были осуществлены в воспитании Павла, но общий дух его пронизывал детство будущего императора. И, перечитывая записки учителя Павла полковника Семена Прошина, ясно видишь это…

«1764 год. 20 сентября. День рождения Его Императорского Высочества: минуло десять лет…»

С утра Павел ходил с матерью-императрицей к обедне, после выслушал проповедь отца Платона и поплакал…

Возвратившись к себе, принимал поздравления от придворных, потом позавтракал…

Потом в одиночестве играл в бильярд…

В шесть часов отправился на бал…

В десятом часу лег опочивать…

Вот такой день. Еще один день одиночества и холода, еще один день взрослого человека десяти лет от роду…

В одной из комнат у великого князя стоял токарный станок, в другой была сделана решетчатая птичня.

Екатерина II не жалела денег на Павла.

Не жалела она денег и на игрушки для него, но игрушки эти точно соответствовали нешуточным званиям, возложенным на Павла.

2 октября 1764 года в приемной зале у Павла появился четырехметровый корабль, сделанный мастером Качаловым.

Все было настоящим на этом корабле. Все снасти, вся палубная обстановка. Это и был настоящий, только уменьшенный корабль. Его можно было разглядывать, можно было изучать по нему устройство парусного оснащения, но играть этим кораблем было нельзя.

Павел забрал с корабля шлюпку и поставил на стол. Установил парус, потом разложил весла… Шлюпка тоже была настоящей, только притворившейся игрушкой, и скоро Павел позабыл и про нее.

На следующий день, как пишет Семен Прошин, «Его Высочество изволил разбирать и укладывать сигнальные флаги у корабля своего».

Вот и все игры…

А другие «игрушки»?..

«7 октября. Незадолго перед обедом поднес Его Высочеству артиллерийский один офицер родом грузинец князь Чухлыманов две духовые гаубицы и две пушки. В зале делали им пробу. Стреляли деревянными ядрами».

Пушечки эти, изготовленные в 1756 году мастером Даниловым в масштабе один к двенадцати, и сейчас хранятся в Военно-морском музее Санкт-Петербурга.

Но о том, как играл этими пушечками Павел, как и тем кораблем, что несколько дней простоял в приемной зале, кроме короткой записи Прошина, не найти ни полслова. Это более чем странно, ведь Павел — первый русский (опять первый!) император, дни детства которого расписаны почти по минутам.

А может быть, потому и нет записей, что не играл…

Может, потому и не играл, что ясно понимал — все это не игрушки…

И корабль, притворившийся игрушкой, и гаубицы, и звания, возложенные на него…

Перечитывая дневники Семена Прошина, ясно ощущаешь диссонанс, пронизывающий все детство Павла.

«Граф Иван Григорьевич читал Его Высочеству рапорт от капитана Плещеева из Средиземного моря».

И тут же, почти без всякого перехода:

«Великий князь изволил говорить, что в республике (так Павел называл свою птичню.— Н. К.)снегири представляют стариков, овсянки старух, чижики буянов, а зяблики кокеток…»

Словно бы пытаясь позабыть о страшном взрослом мире, где любовник матери убил его отца, о том мире, из которого приносят ему рапорты боевых офицеров флота и притворяющиеся игрушками взрослые вещи, Павел сам придумывает себе игры.

…Ему казалось, что при нем находится особый конный отряд из дворян в 200 человек и в этом отряде он состоит ефрейтором. Часто в виде игры он бегал, размахивал руками, давал приказы — производил упражнения с воображаемым отрядом.

…Рассматривая планы и виды Парижа, великий князь воображал себя полковником и производил распределение полка по местности.

…Выслушав историю Мальтийского ордена, великий князь вообразил себя Мальтийским кавалером.

Эти чуть жутковатые — они совершались в полном одиночестве — игры пугали воспитателей Павла, хотя, возможно, они и понимали, что Павел обращается к ним, чтобы хоть как-то освоиться в окружающем взрослом мире, «проходя по всем ступеням службы», а не начиная с чина генерал-адмирала Российского флота.

Кстати сказать, по сообщению Семена Прошина, в своем воображаемом конном отряде дворян Павел «дослужился» только до чина вахмистра.

Но эти же одинокие игры одиннадцатилетнего мальчика чрезвычайно развивали и обостряли болезненную фантазию и мечтательность.

Однажды Прошин застал Павла в задумчивости сидящим за столом, на котором стояла стеклянная пирамида.

— Чем вы заняты, Ваше Высочество? — спросил он.

— Ах! — со вздохом ответил Павел. — Я так в свой корабль вгляделся, что и эта пирамида кораблем мне кажется, когда немного призадумаюсь…

Потом он отодвинул пирамидку и приказал «принести себе из столярной пилку» и долго пилил что-то… Потом лег опочивать…

Размышляя о характере своего воспитанника, Семен Прошин записывал:

«У Его Высочества ужасная привычка, чтобы спешить во всем: спешить вставать, спешить кушать, спешить опочивать ложиться… Гораздо легче Его Высочеству понравиться, нежели навсегда соблюсти посредственную, не токмо великую и горячую от него, дружбу и милость»[10].

Великий князь, свидетельствовал архимандрит Платон, «наружностью всякого, в глаза бросающегося, более прельщался, нежели углублялся во внутренность».

О нервности, непредугадываемости характера Павла пишет и преподаватель астрономии и физики Франц Иванович Эпиниус: «Голова у него умная, но в ней есть какая-то машинка, которая держится на ниточке — порвется эта ниточка, машинка завернется и тут конец уму и рассудку…»

Странно читать эти записи, потому что беспрепятственно, на много лет вперед различают воспитатели Павла его будущую судьбу. А потому и различают, что уже тогда печать ее отчетливо лежала на лице воспитанника, на его характере…

Так и рос Павел.

Современники утверждают, что народ всегда радостно встречал великого князя. В нем, правнуке Петра Великого, видели законного наследника престола, а не в немке Екатерине…

Павлу было двенадцать лет, когда отношения с матерью-императрицей окончательно испортились.

Случилось это 9 июля 1766 года, когда Павел отказался принимать участие в праздновании годовщины восшествия Екатерины II на престол.

Для Павла этот день был годовщиной убийства отца.

Он спрятался.

Ночью поднялся шум — братья Орловы обыскивали петергофский парк и дворец.

Забившись в темную каморку, Павел прислушивался к грохоту сапог и думал, что его сейчас найдут и убьют…

И не об этой ли страшной детской ночи вспоминал русский император Павел в холодном, наполненном, как и прошедшее детство, одиночеством Михайловском замке, когда накинул удавку на его шею караульный офицер Яков Скарятин?..

Павел занимал трон всего четыре с половиной года.

Дворянская историография не слишком благоволила к нему, и Павел зачастую изображался в виде этакой копии своего отца — Петра III.

Разумеется, ничего похожего на «деяния» Петра III в правление Павла не происходило.

Павла упрекают, что он ввел в армии муштру, уволил со службы без права ношения мундира А. В. Суворова, возвысил А. А. Аракчеева.

Но забывают, что тот же Павел присвоил Суворову чин генералиссимуса, а Аракчеева дважды увольнял со службы, на которую тот возвращался снова благодаря заступничеству наследника престола, Александра Павловича.

Очень мало говорится и о том, что Павел первым начал ограничивать всевластие дворян-крепостников. При нем была сокращена барщина до трех дней в неделю, отменена хлебная подать с крестьян, запрещена продажа крестьян без земли. И наступление Павла на свободу, или, как выражаются, «удушение им свободы», касалось только свободы дворян-крепостников.

И естественно, что это ограничение дворянских вольностей не прибавляло симпатии к Павлу со стороны крепостников и рано или поздно заставило их пойти на убийство своего Богом данного монарха.

Однако, если мы не разделяем точки зрения, что какой-то определенный класс людей имеет право жить за счет угнетения своих соотечественников, мы должны и о правлении Павла судить не по отношению к нему крепостников, а по конкретным делам, совершенным в те годы.

А дела эти такие: учреждена Российско-американская компания; основаны духовные академии в Петербурге и Казани; основан Клинический повивальный институт; учреждена медикохирургическая академия; основана первая хозяйственная школа в Павловске…

При Павле началось заселение южной части Восточной Сибири, прилегающей к границам Китая, и принято «единоверие» — компромисс между старообрядчеством и православием; при Павле впервые издано «Слово о полку Игореве»…

Всех больших и малых успехов, достигнутых за четыре с половиной года, разумеется, не перечислить, но о самом, может быть, главном деле сказать необходимо.

5 апреля 1797 года, в день коронации Павла, был отменен установленный Петром I закон о назначении наследника престола.

Этот акт существенно ограничивал свободу монарха в выборе преемника. Престол теперь должен был наследовать старший сын императора, вне зависимости от борьбы дворцовых партий и придворной конъюнктуры.

Благодетельность для страны этого акта мы покажем в посвященной царствованию последних русских императоров части нашего очерка.

Говоря все это, я отнюдь не пытаюсь идеализировать образ Павла.

Его причуды общеизвестны.

Тем не менее при объективном взгляде на его правление становится очевидным, что пугали современников Павла из придворной знати отнюдь не причуды монарха, а его бескомпромиссная приверженность закону, перед которым он почитал равными и своего «друга» Аракчеева, и любого из дворян.

Во многих своих начинаниях Павел был первым.

Еще чаще он оказывался первым по воле других, по воле обстоятельств.

Его сына, русского императора Александра I, с молчаливого согласия которого накинули ночью в мрачном Михайловском замке удавку на шею отца, воспитывали уже иначе…