Игрушки императоров

Глава пятая Александр I

— так в оде «На рождение в севере порфирородного отрока» писал Гаврила Державин о будущем русском императоре Александре I.

Между одой Державина и стихами А. С. Пушкина:

больше полувека, целая, названная Александровской, эпоха, вся загадочная жизнь императора Александра I…

«Я буду очень заботиться, чтобы из него не сделали прехорошенькой куклы, потому что не люблю их…» — писала императрица Екатерина II вскоре после рождения внука.

Как мы уже говорили, своего сына Павла императрица не любила.

Зато внука полюбила безмерно.

Или делала вид, что полюбила…

Впрочем, для Екатерины это было одно и то же.

Она слишком хорошо умела делать вид, будто чувствует то, что и должно, что положено чувствовать, и сама, наверное, не всегда различала, притворяется или нет…

Занимая сыновний престол, прилично было изображать любящую и заботливую бабушку будущего наследника.

С этой задачей Екатерина справляется превосходно.

Нет ни одной мелочи быта, в которую бы не вникала она. Посреди важных государственных дел императрица находит время собственноручно составить «Наставление касательно здравия и сохранения оного».

Согласно этому наставлению, колыбели у «порфирородного отрока» не было, и няня, англичанка Прасковья Ивановна Гесслер, должна была следить, чтобы температура в его покоях не поднималась выше 15 градусов.

Но инструкции, указывающей, как сохранить здоровье, Екатерине показалось мало, и она тут же пишет второе наставление «касательно продолжения и подкрепления умонаклонения к добру», затем третье, четвертое…

Всего Екатерина II написала семь таких «наставлений».

Все наставления сразу же переводились и распространялись в Европе, чтобы всему свету было известно, какая замечательная и заботливая бабушка у будущего русского императора.

Сейчас уже трудно определить, что — искренняя забота о внуке или желание произвести благоприятное впечатление на все европейские дворы — двигало Екатериной.

Сами «наставления» производят весьма странное впечатление…

Это какая-то нелепая смесь очень верных и точных наблюдений дочери коменданта прусской крепости и пустого, напыщенного резонерства:

«Детские игры не суть игры, но прилежное упражнение детей…»

«Дети не любят быть праздными…»

«От младенчества надлежит хотение детей подчинять здравому рассудку и справедливости…»

Однако Екатерина и не была бы Екатериной II, если бы писала «наставления» только ради хорошего впечатления и приличий.

Нет!

Главная, стержневая идея, которой должна была подчиняться вся система воспитания, сформулирована предельно точно и без всяких околичностей:

«Да будет то, что Бабушка приказала, непрекословно исполнено; что запретила, того отнюдь не делать, и чтоб им казалось столь же трудно то нарушить, как переменить погоду по их хотению…»

В детстве у Александра, словно провозвестники грядущей эпохи машин и механизмов, начали появляться самые разнообразные заводные игрушки.

Кукла-модница смотрелась в зеркало и сама расчесывала волосы…

Куклы-солдаты маршировали по столу, производя все воинские артикулы…

Заводной барабанщик отбивал ритм настоящего марша…

Появились тогда и «говорящие книги»: потянешь за веревочку, и заблеет коза, замычит корова, захрюкают свиньи…

Появились стульчики с музыкой: садишься, и начинает играть музыка…

Игрушки эти были дорогими, и Екатерина — вот она, рачительность дочери небогатого коменданта прусской крепости! — указывала в своем «наставлении»:

«Полезно будет детям вдруг не давать более одной вещи, и когда захотят иметь другую, тогда отбирать первую».

Это указание императрицы строго исполнялось генеральшей Софьей Ивановной Бенкендорф, присматривающей за наследником.

Екатерина была довольна.

«Он делает, что хочет, но у него отнимают куклу, если он с ней дурно обращается», — удовлетворенно отмечала она.

Правила обращения с игрушками, сформулированные Екатериной, наверное, неплохи, поскольку приучают ребенка беречь вещи.

Однако напомним, что Александру было всего два года, и, наверное, он не понимал, почему строгая госпожа Бенкендорф отбирает у него игрушки, если он решил поставить их рядом на ковре; не понимал, отчего она навсегда уносит из детской заводного барабанщика, ведь он только хотел проверить, сможет ли этот бравый солдат отстукивать марш лежа на спине.

Но просить объяснения, а тем более плакать, было бесполезно.

Госпожа Бенкендорф была неумолима, ибо эта неумолимость тоже была санкционирована мудрой Бабушкой:

— Буде чего будут просить со слезами, или с упрямством, то запрещать им давать!

И вот уже к четырем годам Александр полностью разлюбил игрушки. Это заметила и сама Екатерина.

«Он не любит играть с теми, кто знает меньше его… — то ли хвастается, то ли жалуется она в письмах господину Гриму. — Игрушки уже не забавляют господина Александра, столярное искусство заменило игрушки».

И все же, как нам кажется, удивление ее было наигранным.

Этого ведь и добивалась расчетливая и сама в детстве не любившая кукол Екатерина.

Ведь это в ее наказах было начертано:

«Детские игры не суть игры, но прилежное упражнение детей…»

«После семи лет, буде захотят новых игрушек, то пускай сами сделают или помогают делать…»

Так и случилось, как было задумано. Другое дело, что произошло это не естественным, а насильственным путем. Не Александр разлюбил игрушки, а его заставили разлюбить их…

Нет, я не собираюсь представлять Екатерину Великую этакой скопидомкой, экономящей на собственном внуке…

Конечно, и мыслей таких у нее не было. Ее борьба с младенчеством внука преследовала другую, куда более важную цель.

Больше всего не хотела Екатерина, чтобы русский престол достался Павлу. Известно, что она даже предпринимала определенные шаги, чтобы в обход сына передать престол внуку…

И может быть, бессознательно, но она как бы торопила Александра поскорее взрослеть.

«Не оставлять Их Высочеств никогда в праздности. Буде не играют и не учатся, тогда начать с ними какой ни есть разговор, сходственный их летам и понятию, через который получили бы умножение знаний».

В пять лет у великого князя Александра начинают появляться игрушки, явно рассчитанные на старший возраст.

«Прошу вас… — пишет Екатерина в Германию, — купите для господина Александра карманную книгопечатную машину; надо также, чтобы были буквы и несколько дюжин дощечек для печатания картинок. Это будет славное угощение для господина Александра, который и без того все рыскает по фабрикам, где только об оных прослышит».

Александр был родным внуком своей венценосной бабушки, и очень скоро ее принцип «Быть таким или делать вид, что ты такой, одно и то же» оказался усвоен им.

Бабушка хотела, чтобы он был взрослым. Повзрослеть Александр не мог, но мог сделать вид, что он взрослый…

И непонятно, что больше умиляло Екатерину — чудесное исполнение несбыточных мечтаний и торжество ее педагогики или понимание, что Александр притворяется взрослым, чтобы угодить ей…

«Если б вы видели… — захлебываясь от восторга, сообщала она в Германию, — как господин Александр копает землю, сеет горох, пашет сохою… боронит, потом весь в поту идет мыться в ручье, после чего берет свою снасть и с помощью сударя Константина принимается за ловлю рыбы!»

Екатерина не замечала (или не хотела замечать?), что Александр прекрасно уживается и с отцом в Гатчине.

Точно так же, как с ней в Царском Селе…

Она не обращала внимания на удивительное свойство Александра «быть изнеженным в Афинах и суровым спартанцем в Спарте» — так называли тогда гатчинский двор, — то свойство, которое так точно определил А. С. Пушкин, назвав русского императора «лукавым щеголем».

По уверениям самой Екатерины, Александр уже в четыре года делал необыкновенные успехи в учебе:

«Намедни господин Александр начал с ковра моей комнаты и довел мысль свою… до формы земли… Я принуждена была послать в Эрмитажную библиотеку за глобусом. Но когда он его получил, то принялся усердно путешествовать по земному шару и через полчаса, если не ошибаюсь, он знал почти столько же, сколько покойный г. Вагнер пережевывал со мной в продолжение нескольких лет».

Мнения преподавателей Александра о его успехах в учебе заметно разнятся с мнением императрицы.

«Замечается в Александре Павловиче… — писал о своем пятнадцатилетием воспитаннике А. Я. Протасов, — много остроумия и способностей, но совершенная лень и нерадение узнавать о вещах, и не только чтоб желать, ведать о внутреннем положении дел… но даже удаление читать публичные ведомости и знать происходящее в Европе».

Еще более категоричны в оценке собственноручные записи Александра. В двенадцать лет он послушно записывал под диктовку преподавателя французского языка Лаграпа:

«После того, как меня учили читать шесть лет сряду, пришлось снова учить меня складам подобно шестилетнему ребенку. И так, в продолжении всего этого времени, я не научился ничему не по недостатку в способностях, а потому что я беспечен, ленив и не забочусь быть лучшим…»

Диктовки эти тоже в духе педагогики, поощряемой Екатериной. Цель их, как и остальных педагогических новаций, не исправление недостатков характера, а изображение, представление такого исправления.

Покорно и бездумно записывал двенадцатилетний Александр под диктовку Лаграпа унылые фразы: «…и так в шесть лет я не успел ничего и меня придется снова учить азбуке. Если проживу 60 лет, то, может быть, научусь тому, что другие знают в 10».

И ни он, ни Лаграп не подозревали тогда, что эти роковые слова окажутся почти абсолютной правдой.

Александр не знал еще, что в двадцать три года ему придется встать, по сути дела, во главе заговора дворян-крепостников и с его молчаливого согласия будет убит отец, император Павел…

Он не знал, что, пытаясь обмануть себя и всех остальных, он предпримет попытку реформ — вялую, заранее обреченную на неуспех, от которой он же сам и откажется первым.

Он не знал, что именно на его правление выпадет Отечественная война 1812 года, которая принесет ему славу победителя Наполеона…

И конечно же, неизвестно было ему, что после войны снова нахлынут большие и малые заботы, и все сильнее, все нестерпимей будет становиться возникшая еще в детстве раздвоенность и, наконец, она станет совсем нестерпимой, и в ночь на 1 сентября 1825 года, без свиты, уедет он в далекий Таганрог, чтобы внезапно умереть там или — роковая загадка! — превратиться в загадочного Федора Кузьмича и под этим именем начать новую жизнь, чтобы научиться думать и чувствовать так, как должен думать и чувствовать человек в десять лет…

В диктовке, записанной в 1789 году, Александр определил этот срок — шестьдесят лет. В 1825 году, когда фельдъегерские тройки мчали в Петербург безвестное тело, названное телом русского императора Александра I, самому Александру, а теперь — Федору Кузьмину, оставалось до шестидесяти как раз одно десятилетие…