Император умрет завтра

Глава девятая ТЕНИ ВЕНСЕНСКОГО РВА

Лаврентий Павлович ехал по Арбату и улыбался При этом губы его оставались плотно сжаты, а лицо бесстрастно.

Машина числилась за наркоматом Ежова, и милиционеры на перекрестках отрывисто козыряли. Сотрудников в штатском было больше. Он привычно узнавал их по лениво-напряженным позам и деланному безразличию. Сотрудников обхаживали сонные голуби.

Стайки загорелых студенток спешили мимо. Смятенные физкультурные юбки не успевали на ходу прикрыть разгоряченные коленки. Милые, отзывчивые лица, не стесненные еще обстоятельствами жизни. Утренний воздух источал нескромную искренность.

Как доверчива красота в юности, и как она мстительна в зрелости!..

Наверно, глупо копаться в любовных легендах, даже принадлежащих истории. В большинстве своем они анекдотичны. И никому не принесли счастья. Любовь далеко не бескорыстна. Бескорыстен только страх.

Где тут мера иронии?..

Губы плотно сжаты. Однако глаза расположены к живости.

Не студентки и милиционеры, а восхитительно циничный Талейран привел его в игривое расположение духа. Вспомнилось читанное накануне: «Министр полиции — это человек, который сначала заботится о делах, его касающихся, а затем обо всех тех делах, что его совсем не касаются».

Робеспьер, Талейран, Бурбоны и все визгливые страсти этой лягушачьей революции не должны были коснуться первою секретаря Закавказского крайкома партии Лаврентия Павловича Берию. Однако — коснулись, и, видит бог, основательно. Целую неделю ничего не делал, никуда не выезжал — только читал, делал выписки. Мария Валевская ему уже снилась. Мысленно представляя себе Жозефину де Богарне, Лаврентий Павлович ощущал пышный дворцовый уют Мальмезона.

Нахальная Жермена де Сталь раздражала: «Как вы думаете, император так же умен, как я?..». «Сударыня, я думаю, он не так смел».

Полина Боргезе… М-да, слуховые окна на Арбате надо бы закрыть решетками.

Любовь Жозефины стоила Наполеону гораздо дороже, чем тот считал. Берия искренне огорчался. Ей было мало короны и мантии! Ей всего в жизни было мало. Дарила любовникам дорогие украшения, как проституткам. И это первая дама Франции!..

Как сказать, касается его все это или совсем не касается:

«Фуше знает больше и получает сведения из самых достоверных источников, потому что ему-то все передает и доносит о каждом письме, о каждом мероприятии — самый лучший, самый осведомленный и преданный из оплачиваемых Фуше шпионов — не кто иной, как жена Бонапарта Жозефина де Богарне. Подкупить эту легкомысленную креолку было, пожалуй, не очень большим подвигом, ибо вследствие своей сумасбродной расточительности, она вечно нуждается в деньгах, и сотни тысяч, которые щедро выдает ей Наполеон из государственной кассы, исчезают, как капли в море, у этой женщины, которая прибретает ежегодно триста шляп и семьсот платьев, которая не умеет беречь ни своих денег, ни своего тела, ни своей репутации. И пока маленький пылкий генерал пребывает на поле брани, она проводит ночи с красивым, милым Шарлем, а быть может, и с двумя-тремя другими, вероятно, даже со своим прежним любовником Баррасом…».

Можно ли тут вообще вести речь об амурном деле, если оно больше похоже на бессрочный контракт, заключенный с министром полиции Фуше? На субъективный взгляд Лаврентия Павловича, не по тощему загривку Фуше, а по изящной шейке Жозефины скучала «национальная бритва» — гильотина. Фуше, в конце концов, делал свое дело — тем добросовестнее, чем меньше оно его касалось.

О, этот Фуше! Даже в минуты страстных порывов он владеет каждым мускулом своего лица. Никому не удается обнаружить признаков гнева, озлобления, волнения в его неподвижном, словно окаменевшем в молчании лице. Для того, чтобы познать душевный мир человека и его психологию, Фуше прежде всего научился скрывать свои чувства и мысли. А может, напротив, только познав психологию, понял, что надо поглубже упрятать свою монастырскую душу?

— Вы изменник, Фуше! Я должен был давно приказать расстрелять вас.

— Я не разделяю вашею мнения, сир…

И ни малейшего волнения на лице священника-расстриги.

Фуше состарился, властвуя за кулисами помпезных дворцов империи, и когда сам ненадолго пришел к власти, понял, что официальная власть — это иллюзия. Никто не обнаруживает неверности, но еще меньше проявляют верности. Настоящая власть осталась там за кулисами.

Берия еще не покинул своего поста в Грузии, но бывать в Тбилиси приходилось все реже. Для Москвы он был человеком новым, мало кому известным. К тому же умел оставаться незаметным. Видимо, этим и объяснялся выбор Сталина, поручившего ему распутать несколько коварных учеников Ягоды. «Дорогой Генрих» давно ненавидел Берию — это было взаимно, но для Лаврентия уже неопасно. Однако и с «дорогим Колей» они сразу не поладили — слишком навязчиво Ежов пытался расположить его к себе, окружить хмельным вниманием. Не надо ему ни этой ненависти, ни этой любви. Довольно будет изредка услышать: «Молодей Лаврентий!» — что может быть выше этого?

Только должность «министра полиции».

Тут нет иронии. Все поверено мерой искренности

Распутывая чужие дела, Берия обрастал собственными. Дело, обозначенное им кодовым наименованием «Консул», удивило дважды. Вначале видимым отсутствием конкретной конечной цели, и следовало понимать так, что именно цель-то он и должен обнаружить. После лихорадочной недельной скачки по антикварной эпохе Наполеона Бонапарта, он был изумлен игрой исторических сюжетов, которые повторяясь в деталях, событиях и персонажах неминуемо выводили на парадоксальные откровения дня сегодняшнего.

Студентки и милиционеры его не касались.

Большие портреты на стенах…

Преданность вождю далеко не бескорыстна; Бескорыстен бывает только страх.

Большая императорская любовь к стране.

Заслуживает ли она этой любви?.. Душила, травила, гноила в шлиссельбургских казематах, расстреливала своих государей. Потом пышно хоронила, преклоняла гвардейские колена. И предавала осмеянию. «Он был скорбен сердцем и слаб головою. Он любил устриц и стрелял ворон. Еще он колол дрова. Все».

Так было всегда, или почти всегда. На каждого Петра — по три брата Орловых. На всякого Павла — по три Зубовых.

Неужели когда-нибудь так будет и с Ним?

День сегодняшний светел и ясен. Предстояла академическая прогулка в прошлый век: «Французских первенцев блистательные споры…» Менуэты, пируэты, рококо и драгоценные брюссельские кружева. А также стандартный профессорский котильон: милостивый государь, батенька, позвольте-с!.

Ну-с, голубчик?..

Начали, однако, без картонных декораций и протокола.

— Я, вообще-то, специалист по истории социалистических и коммунистических идей домарксового периода, — хмуро заметил академик Днепров. — А Наполеон Бонапарт — это, я бы сказал, кувырок истории через голову. Да и в какой связи вас он интересует?

Нет, вы посмотрите на него — каков Бурбон! Поделил жизнь на «до» и «после» Маркса, и Наполеон ему — дрессированная обезьянка… Берия примиряюще склонил лысую голову и развел руками.

— Осведомлен о вашей занятости, Вячеслав Петрович!.. Но рядовые партийцы хотят знать, как делалась революция во Франции, какие ошибки были допущены при этом и как им бороться за свои идеалы сегодня. Видите ли, я готовлю большой доклад на пленум… Не и Москве и Тбилиси, конечно. Текущий момент… Так вот, хотелось бы свежо и интересно увязать кое-какие тезисы с революционным энтузиазмом народных масс той эпохи, понимаете…

— Что же это за тезисы? Впрочем, понятно…

Ему, конечно, недосуг читать бесплатную лекцию партийному чиновнику, но высокий ранг визитера с периферии обязывал. И академик Днепров начал:

— В сущности, растленный режим бонапартизма, в котором ныне черпают свое политическое… э-э… вдохновение троцкистские агенты мирового капитализма…

«Ты мне про баб давай!» — молча обозлился Берия И сказал:

— Вячеслав Петрович, побойтесь бога!.. Я газеты читаю регулярно.

— А книги? — парировал академик.

— И книги тоже. С картинками.

— Что же в таком случае требуется от меня?

— Позвольте один не очень деликатный вопрос… На охоте вы тоже думаете об идеологической платформе?

Днепров, уговорившийся накануне съездить на уток в закрытый заповедник, несколько растерялся.

— Не помню уж, когда и был на охоте…

— А рыбалка?

— Ну, в общем… Балуюсь иногда, конечно.

— Приглашаю вас на ловлю форели в мою родную Мингрелию. Только скажите, когда вам будет удобно и я пришлю за вами самолет… А сейчас забудем. о газетах. Откровенно говоря, меня интересует то, о чем нельзя прочитать даже… в ваших трудах.

— Вот как! И с этим вы пойдете на трибуну пленума ЦК?..

Узкие губы Берии нехотя растянулись, выпуская смешок.

— С этим, пожалуй, можно приятно посидеть за бугылкой хорошего коньяку… Словом, сдаюсь! Вы меня разоблачили, Вячеслав Петрович. Но я не троцкист и не агент мирового капитализма. И не оловянный солдатик. Интерес у меня не вполне традиционный… Понимаю, что беседа у нас не получится, если…

— Если вы мне не укажете вопросы, на которые вам нужен ответ. Для начала.

— Я прочитал книгу вашего коллеги академика Тарле…

— Ах, это!..

— И как вы оцениваете «это»?

— Как более или менее добросовестный труд популяризатора.

— Не ученого-академика, а всею лишь…

— Вынужден поправить вас. Евгений Викторович — не академик. Был таковым, но лишен звания вследствие нашумевшего в свое время «академическою» процесса.

— И до сих пор не восстановлен? Я думаю, это бюрократическое упущение.

— Возможно. На мой взгляд, книга написана поверхностно — в силу, вероятно, не совсем продуманного подбора и использования источников. За исключением того раздела, что касается механизма континентальной блокады Англии. Однако и этому аспекту придается неоправданно большое значение. Но для широкого читателя книга полезна, обладает определенными литературными достоинствами. Хотя, повторяю, не содержит самостоятельных открытий. У вас конкретные вопросы именно по данной книге, Лаврентий Петрович?

— Павлович!.. Петрович — это вы.

— Прошу прощения, Лаврентий Павлович!..

— Вопросы мои вот, — Берия извлек из кармана аккуратно сложенный листок. — Забавно, клочок бумаги — и целая эпоха.

— История порой способна ужиматься до бесконечно малых величин, снисходительно улыбнулся академик Днепров. — Два часа бесполезного ожидания корпуса маршала Груши под Ватерлоо превратили в ничто двадцать победных лет Наполеона и изменили судьбу Европы.

— Зато битва под Аустерлицом растянулась на все будущее столетие. Война стала творчеством, генеральное сражение — классическим искусством.

Днепров внимательно посмотрел на собеседника. Нет, он не похож на партийного догматика, одержимого идеологией! И ведь это чудо, что за вопросы… Являлась ли великая княгиня Екатерина Павловна главой заговора против своего брата Александра I?.. Почему Жозефина де Богарне поддерживала тайную связь с Фуше, будучи уже императрицей?.. Зачем Наполеону понадобилось похищать герцога Энгиенского?.. Причина смерти Жозефины?..

И так далее. Днепров заметил, что только один вопрос имел непосредственное отношение к недавно вышедшей из печати книге профессора Тарле: «Верно ли утверждение, что мысли о возможности самому прийти к власти возникли у Наполеона по возвращении из Египетского похода, когда он по сути дела лишился армии!..».

— Чтобы исчерпывающе ответить на ваши вопросы, сказал академик, — надо написать новую книгу о Наполеоне, которая никогда не увидит свет.

— Почему же не увидит, Вячеслав Петрович?

— Причин к тому множество. И прежде всего потому, что невольно будет воссоздана не слишком привлекательная историческая аналогия… В феврале 1917-го большевики и не помышляли о захвате власти в октябре. Напротив, февральская революция практически уничтожила шансы большевиков. Речь шла лишь о том, как спастись. Те же мысли терзали и Наполеона, когда он вернулся из Египта после полуторамесячной игры в прятки с английской эскадрой. Члены Директории просто обязаны были судить его и приговорить к расстрелу за гибель флота, провал экспедиции и самовольное оставление армии. Как и Временное правительство Ленин;!.

— Вы откровенны!..

— Это наказуемо?

— В нашем с вами случае — нет. — спокойно и твердо ответил Берия. — Но история вынуждает копт коснутся иных случаев… Похищения герцога Энгиенского, например. Насколько оно было оправдано в той ситуации?

— Ни в малейшей степени! Борьбу двух систем республиканской и монархической — Наполеон одной этой акцией повернул в плоскость отмщения отмщения безвинно пролитой королевской крови. Все царствующие дома Европы были незримо повязаны этой кровью.

— Мало ли ее было! Кого взволнует лишняя струйка?

— Эта кровь — табу. Хороший король, плохом король, — голова его неприкосновенна. Нарушил табу и маятник качнулся в другую сторону. Независимо ни от каких иных причин. Долго ли продержались у врасти те, которые возвели па эшафот «гражданина Людовика Капета»?

— Фуше был среди них. И стал герцогом Отрантским…

— Не имеет значения. Режим якобинцев рухнул. И Директория не удержалась — жалкая Директория не знала, что делать среди борьбы трех партий якобинцев, роялистов и «либералов», как назывались тогда сторонники конституционной монархии…

— Душой которых была мадам де Сталь?

— Какая разница — эта ли мадам, другая ли!.. — хмыкнул Днепров. Рухнуло все. Не могло не рухнуть. А таких, как Фуше, — один Фуше. И он уже тогда понимал, в отличие от госпожи де Сталь, что натворили революционеры, казнив Людовика XVI. Только прорвалось это понимание много позже — когда в Венсенском рву был расстрелян один из младших отпрысков королевского дома герцог Энгиенский, менее всех причастный к каким бы то ни было заговорам. Вы помните знаменитые слова Фуше по поводу этой казни?

— Звучат они парадоксом: «Это хуже, чем преступление, это ошибка».

— Именно! Но это не парадокс, а провидческий взгляд на естественную, казалось бы, репрессивную меру, продиктованную безопасностью первого консула

— И государства… — Ну да, разумеется: «Государство — это я»… Пусть так. Что разглядел в этом Фуше? Не преступление которое можно осудить в назидание, а затем изгладить из памяти. Роковую и непоправимую ошибку судьбы! Наполеон нарушил табу и был с той минуты обречен

— Прямо мистика какая-то, Вячеслав Петрович!..

— Человек далеко не все может объяснить себе и поэтому многое для него — мистика. Мы не знаем, что происходит в природе, в космосе, когда от какого-то и страшного известия вздрагивают миллионы, десятки миллионов людей. Укромные мысли этих миллионов в одно мгновение становятся коллективным разумом. Они еще не осознают и не чувствуют этого. Они просто спешат поделиться друг с другом своими тревогами и сомнениями. Испытывают такую потребность. Еще немного — и потребность оформляется в коллективную волю. Все. Маятник пошел в обратную сторону.

Откровение наказуемо мучительной паузой, когда надо что-то сказать, а сказать нечего, и пальцы сами ищут отвлекающей, бессмысленной работы. Никакой внешней связи сказанного с подразумеваемым. Ни даже намека. Но Париж опасно приблизился к Екатеринбургу, и ров Венсенского замка продлился заброшенной шахтой Верх-Исетскою завода, куда лилась и лилась кислота… Где тут спасительная мера иронии?

— Библейский плач на водах вавилонских…

— Что? — удивился академик.

— Жозефина де Богарне тоже была императрицей, — буднично сказал Лаврентий Павлович.

— Вас, я понял, интересует причина ее смерти?… Не знаю.

— Скорее не причина, а повод. Ведь ее отравили, не так ли?

— Вы что, где-нибудь читали об этом? Сенсационное открытие?.. Вы не могли этого прочитать.

— Не мог?.. Допустим. Но почему? Это же так очевидно.

— Очевидно, быть может, для истории. Но не для историков. Нет фактов. Отсутствуют свидетельства. Никаких следов.

— Именно это и насторожило меня. Так не бывает, Вячеслав Петрович… Давайте попытаемся исходить из той очевидности, которая напрашивается. Кто мог это сделать? Фуше?..

— Фуше — один из немногих, кто не побывал Мальмезоне в мае 1814 года, когда Наполеона отправили на Эльбу. Хотя, конечно, это еще ничего не доказывает. Некоторые исследователи утверждают, что Александр I был последним, с кем она прогуливалась по парку, — живая, энергичная, кипевшая праведным негодованием по поводу столь унизительного и жестокого решения участи великого сына Франции… Догадок тут может быть много, вряд ли подтвердится какая-нибудь одна. Если вообще подтвердится.

— Но Фуше — самая вероятная из них?

— Самая вероятная — это братья Наполеона. Весь его корсиканский клан, ненавидевший Жозефину. И именно поэтому такую версию надо отбросить сразу. Бонапартам было в ту пору не до Жозефины.

— Талейран?

— Едва ли. Ему она ничем не могла помешать. Он по-прежнему опасался одного Наполеона. А всем остальным стал мешать Александр I, уже диктовавший свою волю европейским монархам…

— Но отравили не его, а Жозефину.

— Мы не знаем, кого отравили, а кого только мечтали отравить. Мы лишь рассуждаем о том, кому и что было выгодно в тот момент. И кто кому больше мешал. Кстати, сам Фуше был неугоден всем в первую очередь. Цепь его предательств привела в конце концов на трон Людовика XVIII. И что? Пренебречь его услугой нельзя, вознаградить — невозможно. Плюс застарелая ненависть к нему Талейрана…

— Однако все они, включая самого Наполеона, остались живы. Умерла одна Жозефина. А вслед за этим — Валевская. Умирали женщины Бонапарта. Загадка?..

— Здесь-то как раз и нет загадки. Каждая из них могла поведать миру такую правду, которой он не в достоянии переварить. В том числе и о войне с Россией.

— Почему же Наполеон все-таки решился на поход к Россию? Ведь не ради Валевской…

— Интимный шантаж графини Валевской подвигнул его к идее сделать Польшу козырной картой в игре с Александром I, но ни один историк не назовет вам этот фактор решающим. Подошло время — и козырь был брошен на стол. При том, что ни Наполеон, ни Александр не намеревались восстанавливать Польское государство. Разница позиций зиждилась на циничном нюансе: Наполеон не хотел этого, но и принципе мог. Александр не мог, но повсюду заявлял, что хочет дать полякам Польшу, надеясь тем самым настроить их против Наполеона.

— Не хотели войны и не могли жить в мире…

— Да, это тот самый случай, когда ни ложь, ни правда, ни мир и ни война ничего изменить не могут, и на поверхности мирового свершения одновременно царят ожидаемое и непредвиденное. Силы ищут и требуют выхода в будущее, оглядываясь на прошлое. И тут любая иллюзия, любая интрига — любовная, это уж скорее всего — то есть, то, что не поддается прогнозу и счислению, становится направлением истории и судьбы: Мария Валевская поселяется со своим сыном на улице Шантерен в Париже!.. Сошлись знаковые символы, совпали время и место: здесь Наполеон когда-то начинал в доме Жозефины свой путь к славе и власти…

— Выходит, что не будь Валевской…

— Не знаю. Не берусь судить, как вышло бы. Скоро всего была бы другая Валевская. Историей движут не факты, а образы. И Наполеоном владел образ не черты поголовного и анонимного, как у Дантона или Робеспьера, а трагический стиль великой личности.

— Трагический — потому что утверждался великой кровью?

— Кто об этом сейчас вспоминает? В той же Франции. Кого теперь трогает, что Петр I рубил головы тысячам? Великий — и точка. И Наполеона боготворят. Народ любит трагедии… Не знаю, сумел ли я ответить на ваш вопрос.

— Во всяком случае мне уже не кажется странным что книга Тарле уводит в сторону от этих вопросов.

— Она не уводит. Тарле сам прошел мимо, потом что не видел и не мог их увидеть. Да и не историку отвечать на подобные вопросы, ибо это и не вопросы даже, а их призрачные тени.

— Кому же? Философу?..

— Только самой истории, которая заново расставит действующих лиц, распишет роли и будет коротать вечность новым интересом к старой драме.

— Но вы-то сумели найти ответ.

— Ну, что вы!.. Всего лишь популярно объяснил некоторые несущественные частности, — усмехнулся Днепров. И, погасив усмешку, суховато напомнил: — Я изучаю домарксовый период…

— Чтобы знать, от чего вздрогнут миллионы в послемарксовый?

Вечность расположилась на лице академика новым интересом к революционному энтузиазму собеседника.

— История не пишется заранее, милостивый государь! И вздрогнут — тогда и будем анализировать от чего… Однако ваш вопрос, мне кажется, выходит далеко за рамки обозначенной проблематики. Как вас прикажете понимать?

Берия посмотрел на него, как на милиционера с Арбата.

Секунды разгоряченно скакали из прошлого в будущее.

— Любой вопрос хорош сам по себе, если он хорош… Вы же не станете утверждать, что для вас смерть Жозефины де Богарне ограничивается анонимными интересами кучки последних визитеров Мальмезона…

— Не стану. Иначе вы, чего доброго, отмените свое приглашение на форель.

— Ну, это было бы уже слишком!.. — Берия засмеялся.

— Тогда позвольте и мне, в свою очередь, заметить. что вы лукавите, спрашивая о причинах ее смерти.

— Это почему?

— Потому, что знаете ответ.

Секунды замерли и потащились вспять.

— Да, знаю… — тихо ответил Берия.