Императорский покер

ОКОНЧАНИЕ "ОСТАЛЬНОГО УЖЕ НЕ УЗНАТЬ…"

В 1813 году все народы, отдавшие "Армии Европы" собственных детей, "бога войны" предали. Все — кроме поляков. С этого момента борьба с Наполеоном уже не была императорским покером двух монархов, поскольку, хотя Александр все еще был величайшим врагом Бонапарта ("Он или я, из нас двоих на одного слишком много!") и встал во главе объединенной Европы как "Агамемнон королей" — это была война уже целого континента, всех его помазанников против одного "узурпатора".

В 1814 году, находясь уже на территории Франции, император бил врагов везде, где только их встречал. В десятках мест союзники в ужасе бросались бежать, рассыпались под пушечным огнем, не выдерживали напора пехоты, отступали при виде атакующей кавалерии, убегали в одном месте, отчаянно ретировались в другом. А потом, одним прекрасным утром, когда они уже должны были трястись от страха в замкнутых оградах своих Берлинов, Вен, Петербургов и Стокгольмов, они встали под стенами Парижа! Все сбежали не в том направлении.

Париж с успехом мог защищаться, причем — до бесконечности долго. Лишь бы только император успел настичь врага и устроить им последнюю баню. Но тот не успел, поскольку чуть раньше его приятель юности, маршал Мармон, самым позорным образом сдал армию обороны столицы Александру. И царь Александр впервые въехал в Париж на арабской кобыле "Эклипс", которую получил в подарок от «брата» в Эрфурте, после чего начал флиртовать с первой женой Наполеона, Жозефиной. Ночью 23 мая они провели романтическую прогулку по парку Мальмезон. Было холодно, она же была в слишком легком платье с большим декольте. Простудилась Жозефина еще раньше, вместе с царем посещая имение своей дочери Гортензии в Сен-Льё. 23 мая ее добило, через несколько дней она скончалась.

В 1815 году, после Ватерлоо, царь появился на берегах Сены во второй раз — уже как «Освободитель мира». Они свергли «узурпатора» и учредили Священное Согласие. Граф Уваров в пропагандистской брошюрке "Император Александр и Бонапарт"[124] кратко заявил: "Рождается новая эра. Имя ей: АЛЕКСАНДР".

А вот Байрон спросил:

Гнулась, под кнутом или тряпкой, до самой земли, и Пушкин отвечал Байрону страшными словами: "Святая Россия сделалась страной, в которой жить уже нельзя…".

В 1815 году два великих игрока разбежались на две стороны света, печалясь из-за того, что это уже конец эпоса. Словно в детской считалочке из-за океана, который через полтора века припомнил Кен Кизи в своем "Пролетая над кукушкиным гнездом":

«Кукушкино гнездо» на американском сленге — это сумасшедший дом. А разве мир не был всегда сумасшедшим домом? Тем самым третьим, кто полетел в 1815 году над кукушкиным гнездом, был Великий Дух Покера, разыскивающий новых партнеров для очередной крупной игры. Дух вознесся над земным шаром и обнаружил — игра вечна.

Но давайте вернемся к Наполеону и Александру. Когда игра закончилась, жизнь утратила свой вкус, их взяла на руки нянюшка меланхолия и заныла печальную колыбельную о божественном, очищающем одиночестве. Один очутился в скиту Святой Елены, откуда он вполне мог сбежать — ему предлагали несколько вариантов, все они были прекрасно подготовлены. Наполеон отказался — здесь он нашел катарсис в долгом страдании. Именно там он сказал:

— Россия — это мощь, которая самым широким шагом марширует в направлении доминирования над миром.

Второй, отдав правление Россией в руки садиста Аракчеева, отчаянно искал одиночества в мистицизме и в наиболее далеких, не населенных уголках собственной империи, когда ездил, непонятно зачем, в архангельскую губернию, на берега Белого моря, Ботнического залива и в северные закутки Финляндии. "Суровые пейзажи этих практически пустынных стран действовали успокоительно на душу царя, и они давали ему столь желаемый покой. Довольно часто он находил там какой-нибудь монастырь, затерявшийся где-то среди лесов или же на берегу озера. Тогда он вел с монахами долгие беседы, завидуя их внутреннему спокойствию, духовному покою, в конце концов — неустанному общению с Богом" (Палеолог). После его таинственной смерти долгое время верили, будто бы он не умер, но сбежал от мира, чтобы превратиться в отшельника Кузьмича.

"Общение с Богом". В тишине, которой оба окружили себя в последние годы жизни, оба разговаривали с Богом. До сих пор они снисходительно относились к Человеку, распятому по согласию умывшего руки Понтия Пилата; корсиканец был квази-индифферентным "деистом", русский — антикатолическим мистиком. В течение многих лет Александр милостиво терпел "иудея, имя которого приняла секта христиан". Наполеон же, увидав двенадцать серебряных статуй в каком-то соборе, стал строить из себя глупца:

— Это кто такие?

— Так это же двенадцать апостолов, сир!

— Заберите их отсюда, переплавьте в монеты и пустите в оборот, чтобы творили добро, как приказал их учитель!

Но когда они остались друг без друга и своего стола колоссальной игры, сами перед лицом бесплодности всех иных событий, до них дошло, что только лишь беседа с Христом способна вернуть им чувство связи с чем-то великим и мистическим, типа утраченного. И тогда они погрузились в набожность.

А для этого им были нужны посредники. Посредником Александра стал считавшийся фанатиком, визионером и аскетом монах Фотий, чудовищно исхудавший, магнетизирующий слушателей пронзительно светящимися ястребиными глазами и взрывными проповедями мелкий воришка — двойник и предвозвестник Распутина. Этот бывший гвардейский полковой батюшка, игумен из монастыря в Великом Новгороде, поначалу околдовал придворную даму, Анну Орлову. Под его влиянием та начала умертвлять плоть, вплоть до мазохизма, потом стала отдаваться ему, ибо так приказывал его устами "ангел небесный". И как-то раз Орлова привела Фотия в Зимний Дворец…

Адский монах шел бесконечной анфиладой помещений, осеняя крестом все стены и двери слева и справа, чтобы «отогнать силу злого духа». В кабинет Александра монах вошел, словно в сортир, даже не замечая царя; он обошел комнату, поклонился перед иконой, и только потом холодно и спесиво кивнул головой императору. Сыграл он, как следовало. Царь, который уже слышал об этом «чудотворце», упал на колени и стал бить головой об пол.

С той поры Александр навсегда проклял мистицизм и все свое внимание сосредоточил на религии. Он убрал из своей жизни Нарышкину, сделав из веры в Иисуса единственную свою страсть, и только лишь в этой сфере был способен отдавать приказы. Публичных вопросов он не мог терпеть, впадал в многочасовые состояния онемения, заканчивавшиеся такими же многочасовыми молитвами на коленях, так что — как с испугом констатировал его врач, доктор Тарасов — "на коленях выступали пузыри". Свидетели тех последних лет царя, которого стали называть "не постриженным монахом", согласным хором заявляют, что в психике Александра усилились проявления неврастении, что он не обращал внимания на окружение, передвигаясь с вечно с опущенной головой, тяжело, время от времени бросая по сторонам мрачные, недоверчивые взгляды. И ему еще не было сорока пяти лет!

Та же самая набожность овладела и корсиканцем. После трех лет пребывания на Святой Елене, когда ему еще не исполнилось пятидесяти лет, он потребовал для священника — постоянного спутника. Семья прислала ему из Европы двоих: шестидесятисемилетнего Буонавиту, который вскоре заболел и уехал, а еще молодого корсиканского приходского священника Виньяли, "образованность которого не была в состоянии скрыть дикости и суровости черт лица". После первой же встречи Бонапарт сообщил:

— Уже в первой беседе я их обоих побил на голову. Мне нужен священник-ученый, с которым я мог бы дискутировать о догматах христианства. Он не увеличил бы моей веры в Бога, но, возможно, укрепил бы меня в некоторых моментах христианской веры…

С тех пор мессы были регулярным ритуалом на Святой Елене, сам же Наполеон — их самым рьяным участником. Свое окружение он молится не принуждал, но вместе с тем не позволял насмехаться над верой в Христа. Доктора Антоммархи за несколько насмешек выругал:

— Ваша глупость, доктор, мне надоела! Легкомыслие и плохие манеры я еще могу вам простить, но вот черствости сердца не прощу никогда! Прочь с глаз моих!

Земляк Виньяли стал Фотием Наполеона, только Виньяли не был канальей покроя новгородского монаха. Он вел с Бонапартом долгие, доверительные беседы, рассказывая ему о своем детстве и самой большой, пока что не исполненной мечте: иметь свой собственный домик на Корсике. Когда после смерти императора вскрыли его завещание, там нашли следующую запись: "Священнику Виньяли завещаю сто тысяч франков, чтобы он мог построить себе домик неподалеку от Понте Нуэво ди Ростино".

Виньяли заслужил благодарность монарха не только лишь католическим рвением. Коренастый, немного похожий на Наполеона, он переодевался в одежду изгнанника и верхом направлялся в глубину острова, уводя за собой охранников. Таким образом, он давал своему хозяину несколько часов желанного одиночества на океанском берегу.

Александр тоже в качестве места своей смерти выбрал большую воду — порт в Таганроге. Оба нашли — в Атлантическом океане и в Азовском море — очищающую печаль неизмеримого пространства, которое не осуждает, не разменивает на мелочиь и позволяет вглядываться в себя в безбрежном зеркале своего величия.

Большая вода отблагодарила их всего одним жестом: сокровищем таинственной смерти и связанной с нею легенды. И легенды идентичной — а разве не были они "братьями"?

Ходили слухи, будто на Святой Елене был похоронен двойник императора, солдат Робо, сам же он окончил жизнь как монах Илларион в замке Ла-Касе. Говорили, что в Таганроге вместо царя похоронили труп его двойника, солдата Семеновского полка; сам же Александр скончался только в 1864 году неподалеку от Томска, как святой отшельник Федор Кузьмич. И ходили слухи, будто бы оба простились с жизнью в Африке — Александр как монах одного из монастырей, Наполеон же как повелитель негритянской маленькой страны, где его видели еще в 1840 году. Этому имеется множество предпосылок — к примеру, тот факт, что когда через тридцать лет после смерти Александра его гроб вскрыли, тот оказался пустым — вызвало, что до настоящего времени многие знатоки эпохи не верят в официальные версии кончин обоих наших героев, закрепленные в учебниках. Легенды именно потому и так гипнотизируют, что являются сфинксами истории, секреты их сердец познать нельзя.

Но не это важно в нашем рассказе, а то, что оба божественных игрока в покер — набожно заглядевшиеся в морские волны — перед смертью победили, ибо в ностальгии изоляции они нашли свой "час жизни", ту наивысшую мудрость дозреть до окончательной истины, которая содержится в сделанной в XVI столетии надписи отшельника Салима на стене Врат Победы в развалинах вымершего Фатехпур Сикри. Фатехпур Сикри — это красивейший "ghost town" (город-призрак) в Индии, куда они оба должны были бы выбраться вместе, а эта мудрейшая из всех максим звучит так: