Империя света

18:00 Those were the days

Было уже шесть, но Мари не вставала из-за своего стола. Сотрудники салона один за другим уходили с работы. Последним поднялся с места директор. Он взял свой портфель и подошел к ней:

— Вы не идете?

— Нет. Вы идите, а я тут еще немного… — ответила Мари, все еще недовольная.

— Ну ладно. Тогда до завтра.

Он медленно, как будто без особой охоты, а может, думая, что Мари сейчас смотрит ему в спину, пошел к выходу. Теперь она была одна в пустом автосалоне. Проводив взглядом директора, она вдруг ни с того ни с сего подумала о модели, с которой тот живет. Счастливы ли они? Однажды, когда все собрались выпить вместе после работы, она возвращалась из дамской комнаты и нечаянно подслушала, как директор, понизив голос, говорит другим служащим: «Эти худышки так себе. У меня весь пах в синяках». Неужели они так бурно занимаются любовью, что аж бьются друг о друга костями до синяков? Ну, может, поначалу было и так. Но чтобы до сих пор — это уж вряд ли. Мари взяла ручку и начала выводить каракуля на чистом листе бумаги. Она начертила одни треугольник поверх другого, так что получилась шестиконечная звезда Давида. Потом еще треугольник, за ним еще один, пока рисунок постепенно не слился в окружность. Рядом она написала слово «пах», затем «пах в синяках», а поверх опять начертила треугольник. В пустом углу она огромными буквами снова вывела слово «ПАХ». Она продолжала исписывать листок словами «в синяках» и «пах», и в конце концов они утратили свой изначальный смысл и превратились в простые изображения наряду с треугольниками и звездами. Мари достала еще один чистый лист бумаги и начала заново писать на нем слова «пах» и «в синяках» и рисовать треугольники.

— Что вы тут делаете?

Мари испуганно оглянулась. У нее за спиной стоял Ким Риоп. Она прикрыла рукой исписанный листок, но было уже поздно.

— Ты еще не ушел?

— У меня машина не заводится. Эвакуатор, говорят, только через полчаса приедет.

В отличие от директора, Риоп парковался на платной стоянке за зданием. У него был не «Фольксваген», поэтому ставить машину перед автосалоном ему запрещалось.

— Я тут просто время пережидаю. У меня встреча в семь.

В воздухе повисла неловкая пауза. Он тихонько подкрался к ней, чтобы в шутку напугать, но увиденный вскользь листок бумаги был сплошь исписан словами «пах в синяках», и теперь, наверное, только эта фраза и крутилась в его голове.

— А что с твоей машиной? — спросила Мари.

— Я сам не знаю. Просто не заводится. Руки пачкать не хотелось, поэтому я капот даже не открывал. Пускай в страховой сами разбираются.

— А зажигание включается?

— Нет.

— Скорее всего, аккумулятор сел.

— Наверное. Не знаю, что и делать. Моя свояченица меня съест.

— Ах, да. Она же за твоим сыном присматривает, да?

— По-моему, у нее кто-то появился. Она в последнее время ужасно нервничает, стоит мне хоть немного задержаться.

— А у меня есть провода для прикуривания.

Она всего лишь имела в виду, что у нее в багажнике есть пусковые провода, которыми можно подключить один аккумулятор к другому, и она может их ему одолжить, однако, произнеся эти слова, вдруг почувствовала себя вульгарной, как будто только что попыталась соблазнить незнакомого мужчину на улице. Она не понимала, что именно вызвало в ней это ощущение: само это предложение или тон, с которым она его произнесла.

— Ого, вы что, с собой их возите? — удивился Риоп.

— Конечно.

Она уверенно встала из-за стола и направилась к дверям. Риоп поспешил за ней. На выходе к Мари подлетел смотритель стоянки с ключами от ее машины и с чрезмерной фамильярностью объявил:

— А я тут уже выкатил машинку!

Ее «Фольксваген Гольф», припаркованный утром на подземной стоянке, уже ждал ее наверху. С некоторых пор смотритель без ее на то согласия раз за разом вторгался на ее территорию: то, как в этот раз, делал что-нибудь, о чем она его даже не просила, то ни с того ни с сего совал свой кос в ее дела.

— Спасибо, — сухо ответила Мари, садясь в машину.

Риоп уселся на переднее пассажирское кресла Мари включила зажигание и, пока машина разогревалась, нечаянно увидела в зеркале, как смотритель с недовольным лицом сверлит взглядом заднее стекло «Гольфа». Какого черта? Он что, ревнует? Она замотала головой. Да что со мной сегодня такое? Почему мне все время кажется, что каждый взгляд, каждое слово обязательно что-то значит? Я стала слишком впечатлительной? Или отношения между людьми вообще по природе такие? Мари смочила языком губы. В это время подбежал смотритель и постучал по стеклу:

— Там внутри свет не выключен и дверь открыта. Мне все закрыть?

— Нет, я еще не ухожу. У Риопа аккумулятор разрядился, я собираюсь дать ему прикурить от своего, — объяснила Мари.

— A-а, — облегченно закивал смотритель и, отойдя назад, стал жестикулировать, помогая ей выехать задним ходом.

Выехав с площадки перед салоном, Мари свернула в аллею и медленно поехала в сторону платной парковки. На въезде Риоп опустил стекло и крикнул дежурному, чтобы тот не выписывал Мари счет, потому что она здесь только для того, чтобы помочь завести его машину. Она подогнала свой «Гольф» к машине Риопа. Два автомобиля стояли капот к капоту, как будто говорили друг другу «Привет!». Мари достала из багажника два толстых кабеля и соединила «плюс» аккумулятора своей машины с «плюсом» машины Риопа, а «минус» с «минусом». Левая рука в гипсе постоянно о что-нибудь ударялась, и каждый раз, когда раздавался стук, Риоп коротко ахал вместо Мари. Он рассеянно крутился вокруг нее, уставившись на раскрытые внутренности двух автомобилей.

— Садись в машину, — скомандовала Мари.

Риоп послушно прыгнул за руль. По нему было видно, что он до этого ни разу не делал ничего подобного.

— Попробуй! — крикнула ему Мари.

Риоп включил зажигание и завел двигатель. Он понажимал на педаль газа и, убедившись, что все работает, с довольным лицом вышел из машины.

— Ух ты, вот здорово!

Хм, это обаяние беспомощного мужчины часом не продукт эволюции? Мари вяло улыбнулась в ответ и посоветовала:

— Не выключай двигатель еще минут двадцать.

— Спасибо! Тогда до завтра. А, кстати, когда вам гипс снимут?

— Не знаю. Скоро, наверное.

Он кивнул, как послушный мальчик, и снова сел в машину. Мари тоже вернулась за руль, дала задний ход и выехала со стоянки. Следом за ней выехал и Риоп. Она снова припарковала свой «Гольф» перед автосалоном и сказала смотрителю, что вернется за машиной позже. На часах было уже 6:35. Ей пора идти на встречу с Сонуком. Она вошла в офис, закрыла на ключ ящик стола и выключила свет везде, кроме демонстрационного зала. Затем пошла в туалет, вымыла руки и достала косметичку. Помада почти вся стерлась. Она аккуратно прошлась по всему лицу, освежив каждую деталь макияжа. Закончив, вытерла руки бумажным полотенцем. Ей мучительно хотелось выкурить хотя бы одну сигарету, но в то же время она не хотела, чтобы от нее пахло табаком вря первой же встрече с другом Сонука, которого она не знала. К тому же ее молодой любовник не любил, когда она курила. Мари вышла из салона ац попрощавшись взглядом со смотрителем, подошла к пешеходному переходу.

Когда загорелся зеленый, она спокойно перешла дорогу, подстроившись в ногу с другими пешеходами, и села в свободное такси на противоположной стороне.

— Станция «Каннам», пожалуйста.

Таксист молча завел машину.

Когда машина Мари вдруг выехала со стоянки и скрылась в переулке, Чхольсу подумал, что мужчина рядом с ней был Ким Киен. Он быстро домчался до разворота и поспешил за ними, однако «Гольф» уже въехал на платную стоянку прямо за зданием автосалона. Внимательно присмотревшись, он увидел, что это был вовсе не Киен, а кто-то другой, и они с Мари были заняты тем, что присоединяли концы кабелей к аккумуляторам. После того как они закончили, Мари вернулась в офис, а он снова поставил машину через дорогу от автосалона и стал ждать, пока она выйдет. Через некоторое время она появилась одна и в этот раз не села в машину, а пошла к пешеходному переходу. Куда она собралась без машины? Может, хочет поужинать где-то неподалеку, потому что собирается остаться допоздна на работе? Но Мари перешла дорогу и тут же села в такси. Такси проехало мимо машины Чхольсу и устремилось вперед. Он торопливо выехал с обочины и сел им на хвост. Такси ехало без особой спешки, не выбиваясь из общего потока автомобилей, и спокойно двигалось в южном направлении. В вечерние часы пик в любом уголке делового Каннама было столпотворение. По дорогам медленно текли плотные ряды машин. Чхольсу снова позвонил руководителю и доложил о текущей ситуации: судя по тому, что Мари оставила свою машину и, сев в такси, движется в сторону многолюдного места, она наверняка собирается на встречу с мужем, и ему требуется подкрепление. Однако Чон отнесся скептически к его догадке, сказав, что вряд ли она в таком случае действовала бы открыто, и предположил, что это, напротив, могла быть уловка, чтобы отвлечь его внимание. Еще он добавил, что подкрепление может немного задержаться в пути.

Такси остановилось у станции «Каннам». Мари вышла из машины и уверенно свернула в переулок за «Нью-Йоркской пекарней». Припарковавшись на островке безопасности, Чхольсу оставил на передней панели табличку «При исполнении служебных обязанностей» и пошел следом за ней. Не похоже, что она старалась уйти от преследования. Напротив, она была куда больше озабочена тем, чтобы протиснуться вперед сквозь людской поток и при этом ни в кого не врезаться. Наконец она добралась до цели и, достав из сумочки зеркало, еще раз проверила прическу и макияж. Она стояла перед вывеской с надписью «Свиная грудинка в винном маринаде» на темно-красном фоне. Вытяжные вентиляторы рьяно выдували наружу дым с запахом горелого жира.

Чхольсу перестал есть мясо пять лет назад, после того как прочитал книгу Хелен Ниринг, жены Скотта Ниринга, «Простая пища для хорошей жизни». В предисловии книги было написано, что Скотт умер в возрасте ста лет, а Хелен — в возрасте девяносто двух лет.

Чхольсу хотел долго жить.

Он понимал, что если расскажет где-нибудь о таком своем желании, то вряд ли встретит понимание, поэтому держал язык за зубами. Однако он был уверен, что через несколько десятков лет продолжительность жизни человека возрастет так, как нынешним жителям планеты и не снилось, а до тех пор он хотел сохранить свой организм относительно здоровым, чтобы впоследствии сполна насладиться плодами грядущих революционных достижений медицинской науки. Он огляделся по сторонам. Интересно, до скольких лет надеются прожить все эти молодые завсегдатаи ресторанных переулков Каннама? Еще каких-то несколько десятков лет назад семидесятилетний юбилей считался радостным событием для всей семьи, а теперь стал обычным делом, его порой даже отмечать неохота. Где-то из глубины души чей-то голос тихонько спрашивал его: «Чего ты собираешься достичь, живя так долго?» На это он сам и отвечал: «Долгая жизнь сама по себе и есть моя конечная цель. Кто-то желает стать Казановой, а кто-то — Наполеоном. Еще кто-нибудь мечтает покорить все вершины выше семи тысяч метров или совершить кругосветное путешествие пешком, а кому-то хочется побить мировой рекорд в стометровом забеге. А я всего лишь хочу жить дольше всех. Я буду жить долго и наблюдать за тем, как те, кто сейчас хвастаются блестящей карьерой и успехом у женщин, и те, кто нынче властвуют в мире, превратятся в бессильных стариков перед лицом смерти. Мы все пришли в этот театр под названием „Земля“ с одинаковыми билетами в руках. И раз уж на то пошло, нет ничего странного в том, что я хочу увидеть как можно больше, перед тем как навсегда покину зрительный зал».

Хелен Ниринг говорила в своей книге: «Есть мясо — это неестественно. Подумайте сами. Если мы увидели по дороге яблоню, мы можем спокойно сорвать с ветки яблоко и съесть его без какого-либо чувства вины. Но вряд ли кто-нибудь сможет так же запросто оторвать ляжку у пробегающей мимо курицы и сожрать ее на месте». Чхольсу был согласен с таким аргументом. Да, есть мясо — это слишком жестоко. К тому же, утверждает Ниринг, кишечник человека в процессе эволюции приспособился к перевариванию растительной пищи, и поэтому он длиннее, чем у плотоядных животных, а это значит, что мясо начинает гнить, пока проходит через всю его длину. С этим Чхольсу тоже мог полностью согласиться. Он ведь раньше часто мучился от тяжести в животе на следующий день после того, как поест мясо. Однако, живя в обществе — и особенно для таких, как он, работающих в спецслужбах, где все должны быть крутыми парнями и настоящими мужчинами, — избежать мясных застолий было не просто. Если они в очередной раз собирались с сослуживцами в ресторане поесть свинину на гриле, он говорил, что ужасно голоден, заказывал себе суп из соевой пасты, пока мясо еще готовилось, а потом, когда все заворачивали в листья салата кусочки прожаренной грудинки, он для отвода глаз делал себе такие же свертки, но только с рисом да зеленым перцем. Через год такой жизни у него исчезло постоянное ощущение вздутия живота и улучшился цвет лица. Неприятный запах изо рта и отрыжка тоже постепенно ушли. Каждое утро он выходил на пробежку вдоль ручья, а по вечерам качал мышцы на тренажере. Теперь от одного только запаха мяса его начинало тошнить. Еще он прочитал книгу Джереми Рифкина «Обратная сторона говядины: взлет и падение крупного скотоводства» и еще больше укрепился в своих убеждениях. Книга описывала во всех подробностях те жуткие условия, в которых держат коров, свиней и кур, выращиваемых на убой. Он не мог смириться с человеческой жестокостью и твердо решил перейти на вегетарианский образ жизни. Если быть точным, он не был абсолютным вегетарианцем, а просто не ел мяса. Он не видел причины отвергать рыбу или морепродукты, ведь в отличие от животных, которых разводят на фермах, они не напичканы антибиотиками и генномодифицированными кормами, и здесь нет жестокого обращения с животными.

Однако с тех пор, как Чхольсу исключил мясо из своего рациона, с ним стали происходить странные вещи. До этого он худо-бедно встречался с девушками, пусть даже всего по несколько месяцев, ходил иногда на свидания в кино или рестораны. Ему еще не встретилась та, на которой он захотел бы жениться, но он считал это всего лишь вопросом времени. Он не придавал этому большого значения, полагая, что так или иначе когда-нибудь да встретит свою вторую половинку. Но после того как он перестал есть мясо, женщины вообще исчезли из его жизни. Те, с кем он встречался лишь время от времени, по разным причинам перестали с ним общаться, и со всеми своими бывшими девушками он тоже постепенно потерял связь. Одни выходили замуж, другие влюблялись в кого-нибудь. Новые девушки, с которыми его знакомили, после первого же свидания пропадали. Они не находили в нем ничего интересного и к десяти вечера уже начинали зевать. Он всего лишь перестал есть мясо — и ведь не то чтобы он заявлял всем об этом прямо с порога, — и женщины стали обходить его стороной. Как-то раз ему даже пришла в голову абсурдная мысль, не содержатся ли в мясе феромоны. Возможно, они усматривали во всем этом нечто вроде вялой отговорки мужчины, утратившего дух соперничества. Ведь что ни говори, а большинство женщин все же притягивают мужчины агрессивные, непривередливые в еде, которые согласны жить не очень долго, но — полной жизнью. Однако Чхольсу не задумывался об этом настолько глубоко. Вон, Хелен же, рассуждал он, была ведь на целых двадцать лет моложе Скотта — и ничего. Кто сказал, что он не может повстречать такую, как Хелен, которая полюбит его вегетарианские наклонности? Так или иначе, он гордился собой за то, что смог одним махом избавиться от привычки, с которой жил тридцать с лишним лет. Он с воодушевлением думал о том, что теперь ничто не мешало ему таким же образом достичь еще больших перемен в жизни, а тело его вскоре полностью очистится от шлаков и токсинов, и от одной мысли обо всем этом в нем росло чувство гордости и уважения к самому себе.

Тем не менее Мари без тени колебания вошла в этот ресторан, из которого доносился омерзительный запах жареного мяса. Она вмиг утратила всякую привлекательность в его глазах. Чхольсу представил, как кусочки шипящего на жаровне сала, испускающие тошнотворный запах, будут один за другим отправляться в ее рот, а оттуда попадут в желудок и пройдут через весь кишечник. Ему стало противно от этой мысли, однако вытрясти ее из головы теперь было уже сложно. Он заглянул внутрь сквозь пробел между словами «свиная грудинка в» и «винном маринаде» на окне ресторана. Внутри было довольно темно и оформлено в так называемом стиле Дзэн — для свиной грудинки на гриле интерьер весьма изысканный. Мари сидела в углу. Чхольсу прищурился и попытался разглядеть лицо мужчины, сидевшего напротив нее. Это был точно не Ким Киен. Молодой человек лет двадцати с небольшим, вряд ли ее клиент или член семьи, с виду был похож студента. На нем были широкие джинсы в стиле хип-хоп с необработанными краями; длинная челка слегка прикрывала лоб и немного лезла на глаза. Через какое-то время из туалета вышел еще один мужчина и сел с ними за один стол. Они принялись разливать сочжу по рюмкам.

Киен вышел из метро на станции «Ыльчжиро» и пошел мимо универмага «Лотте». Только что наступил конец рабочего дня, и офисные здания вокруг изрыгали на улицу огромные потоки людей. Идти, не задевая никого в толпе, было невозможно. Отель «Уэстин Чосон» располагался за универмагом. Не заходя в вестибюль, он обошел его по кругу и встал перед алтарем Вонгудан, последним оплотом тщеславия династии Чосон на пороге ее неминуемого заката. Оттуда он украдкой взглянул на временную парковку: если бы из органов прислали машину для наблюдения и прослушки, она бы встала именно там. Однако никакого фургона или микроавтобуса без окон там не было. Затем Киен заглянул сквозь стеклянные двери в вестибюль и окинул взглядом сидевших на диванах людей. Ничего подозрительного он не отметил. Сочжи сидела на диване возле стойки консьержа и читала книгу.

Расположение отеля позволяло в случае необходимости легко укрыться от преследования. Он мог слиться с толпой возле универмага или нырнуть в длинный подземный переход, который тянулся до самого рынка Намдэмун. Бесчисленные темные переулки и подземные торговые галереи в стороне Мендона и городской ратуши тоже могли укрыть в себе беглеца, а подземная парковка отеля соединялась с подземной парковкой соседнего отеля «Плаза».

Киен посмотрел на часы. Было уже 6:15. Он подошел к телефону-автомату и набрал номер. Вместо длинных гудков в трубке раздалась мелодия русского романса. Затем послышался голос Сочжи:

— Алло?

— Привет, это я.

— А? Привет. А что это ты звонишь с какого-то странного номера?

— У меня батарейка села, с автомата звоню. На работе возникло кое-что срочное, поэтому я поздно выехал. Немного опаздываю, извини.

— Ничего страшного.

Он внимательно вслушивался в голос Сочжи, стараясь уловить, нет ли в ее тоне чего-нибудь неестественного. Выйдя из телефонной будки, он подошел к вестибюлю и понаблюдал за ней еще немного. Прошло пять, затем десять минут, но никто к ней не подходил и не звонил ей на мобильный. Она спокойно сидела на месте и читала книгу. Киен все равно не стал пока заходить внутрь, решив выждать еще немного. Лишняя осторожность никогда не повредит. Он развернулся и пошел в сторону Мендона, но тут же заметил полицейских, выстроившихся в длинные ряды на подъезде к отелю. В чем дело? Приезжает какой-нибудь дипломат или кто-то из высокопоставленша чиномпк ков? Или, может, поблизости будет проходить демонстрация? В любом случае идти между рядами полицейских ему не хотелось. Он замедлил шаг, притворившись, что у него зазвонил телефон, я достал из кармана мобильный. Затем он развернулся и зашагал обратно к отелю. У входа он снова внимательно осмотрелся по сторонам.

Когда плаваешь брассом или играешь в теннис впервые после длительного перерыва, отвыкшие от спорта мышцы не слушаются, а мяч то и дело летит не в ту сторону, но несмотря на все разочарование, ты непременно удивляешься тому, как тело все еще помнит основные движения. Киен сейчас ощущал нечто подобное: всего за какие-то несколько часов он снова привел в действие свои мыслительные мышцы, которыми долгие годы не пользовался. Все чувства обострились, угол зрения расширился. Каждое изображение, которое попадало на сетчатку глаз, моментально перерабатывалось в слова и откладывалось в мозгу: трое мужчин крепкого телосложения в деловых костюмах, одна женщина в солнечных очках, двое водителей за рулем своих машин, двое посыльных, подозрительных передвижений нет.

Он обошел отель и вошел внутрь через другой вход с обратной стороны. Несколько мужчин выгружали коробки из авторефрижератора. Через открытую дверь из кабины доносился последний куплет песни Мэри Хопкин «Those Were the Days». Друг мой, мы стали старше, а мудрей не стали…

Он подошел к Сочжи и встал перед ней. Она подняла голову и посмотрела на него:

— А, привет.

— Ты давно ждешь?

— Нет, я тоже недавно пришла, примерно когда ты позвонил.

— Пойдем поедим.

Они спустились по лестнице в подземную галерею. В японском ресторане их встретил администратор, сама любезность и обходительность, и проводил к столику. Они уселись и вытерли руки горячими влажными полотенцами. Посмотрев на руку Сочжи, Киен спросил:

— Что с твоей рукой?

На тыльной стороне кисти ее руки краснел небольшой порез. Из-за ярко-малинового цвета антисептика он сразу бросался в глаза.

— Да так, поранилась немного, пока кое-что доставала, — сказала Сочжи с улыбкой провинившейся школьницы, которой сделали замечание.

— Утром, кажется, я его не видел.

— Нет, это я днем.

— Учеников колотишь?

— Ой, ну тебя! — Сочжи замахала на него руками.

— Да шучу я.

Киен заказал суши. Сочжи сначала выбрала тушеную треску, но официант ответил, что она у них закончилась, поэтому она тоже заказала суши. Киен решил, что они этим не наедятся, и заказал еще креветки в кляре.

— Как насчет теплого саке? — предложил он.

— Давай.

Киен окликнул официанта, который уже уносил меню, и попросил принести подогретого саке.

— Я отойду ненадолго в туалет.

Он встал из-за стола, вышел наружу и осмотрелся. Вокруг ресторана никто не кружил. Коридоры на этаже расходились в трех направлениях. Киен быстро прошелся по каждому и проверил все выходы. Одна из дверей веля в кухни японского ресторана и смежного с ним европейского. В кухнях наверняка были двери для завоза продуктов, которые вели прямо на улицу. Напоследок он проверил выход, ведущий на подземную парковку, и вернулся в ресторан.

— Ну что, ты принесла ее?

Их взгляды встретились. Сочжи спросила:

— Можно задать тебе один вопрос?

— Не принесла?

— Так можно или нет?

— Ну задавай. — нехотя согласился Киен.

— Что у тебя там? Действительно роман, который ты написал?

— Почему ты вдруг спрашиваешь?

— Ну просто, — Сочжи неловко заулыбалась, — я так долго хранила ее у себя, что теперь мне кажется, будто она уже моя. Понимаешь, о чем я?

— Понимаю. Но все же она принадлежит мне. Я же только попросил тебя подержать ее для меня.

— Ну да. Но я подумала, что раз она так долго была у меня, то мне полагается хотя бы знать, что я держала у себя в квартире целых пять лет. Знаешь, у Ли Сыну есть такой роман под названием «Люди и не знают, что у них в домах».

Официантка с волосами, аккуратно убранными в тугой пучок, принесла яичный пудинг и чашечки для саке. Киен взял ложку и окунул ее в мягкий пудинг.

— Есть вещи, которых лучше не знать.

Яичный пудинг был легким и ароматным, но при глотании в нем ощущались комочки.

— Не слышала, чтобы неведение хотя бы раз пошло на пользу человечеству. Незнание всегда было источником бессмысленной жестокости.

Киен положил ложку в опустевшую чашку. Она с неожиданно громким звоном стукнулась о дно.

— Сочжи, речь сейчас идет не о человечестве, а обо мне. Лично обо мне, понимаешь? Это мое личное дело, и оно касается моего будущего.

Она молча взяла в рот ложку яичного пудинга и, проглотив его, тихо спросила:

— Скажи, мне совсем-совсем ничего нельзя знать об этом твоем, как ты говоришь, личном деле? Неужели в твоем будущем совсем нет для меня места?

Голос ее был тихим и мягким, но отчаяние, звучавшее в ее словах, заставило его невольно вздрогнуть изнутри.

— О чем это ты?

— Киен, ты ведь никогда раньше так себя не вел. Нет ничего странного в том, что мне это кажется подозрительным. Ты так не считаешь?

— Подозрительным?

— Ты ни с того ни с сего заявляешься ко мне работу, просишь вернуть то, что оставил мне пять лет назад, приглашаешь на ужин в дорогой ресторан — что, разве не подозрительно? Такое чувство, будто ты собрался куда-то далеко уехать.

Киен подхватил палочками маринованный имбирь и положил в рот. Затем он спокойно спросил:

— Имбирь любишь?

— Нет. — Сочжи с недоумением посмотрела на него и мотнула головой.

— А мед? Мед ты любишь?

— Не уходи от темы.

— Я и не ухожу от темы. Мне правда интересно.

— Нет, не люблю ни то, ни другое. Ем только так, при случае.

Он прожевал имбирь и сделал глоток подогретого саке.

— Наверное, все так. Имбирь и мед — это такая еда, которую едят только иногда. Когда в японский ресторан приходят или с похмелм, например.

— Ну да.

— Сочжи, послушай меня. Возможно, мне скоро придется уехать туда, где и мед, и имбирь на вес золота. Там женщинам после родов в больнице дают воду, растворив в ней несколько ложечек меда. И они пьют ее с благодарностью, потому что знают, насколько это дорого.

Сочжи нахмурилась.

— Куда ты едешь? Куда-нибудь… вроде Лаоса?

Киен посмотрел ей прямо в глаза.

— А ты бы поехала?

— Не знаю. Надолго?

— Это не просто поездка. Если я уеду, то, возможно, больше уже не смогу вернуться.

Их разговор ненадолго прервала официантка, которая принесла суши и креветки в кляре. Сочжи взяла в рот кусочек имбиря, а Киен глотнул еще саке. У него мелко тряслись колени.

— Знаешь, — заговорила Сочжи, — по-моему, я уже давно предчувствовала, что в один прекрасный день произойдет нечто подобное. Мне почему-то все время казалось, что ты здесь как будто не на своем месте. Не знаю, может, это потому, что ты сирота. Просто ты всегда был похож на человека, который вышел из поезда на незнакомом вокзале и оглядывается по сторонам, не понимая, где находится.

— Тебе действительно так казалось?

— Я же спала с тобой.

— Всего один раз.

Сочжи рассмеялась.

— Будь осторожен, когда спишь с женщиной. Достаточно одного раза, чтобы полностью оказаться у нее в руках.

— В первый раз такое слышу.

— Скажи мне, Киен. Скажи, куда ты собрался уезжать?

Он взял с тарелки суши и положил в рот. Было непонятно, что это была за рыба. Просто какая-то белая рыба из нежирных сортов.

— Лучше тебе этого не знать.

— Почему?

— Поешь суши.

Киен указал палочками на тарелку Сочжи. Она машинально взяла в рот суши с креветкой и стала медленно жевать. Киен хлебнул немного супа мисо. Во рту ощущался приятный мягкий вкус соевых бобов. Сочжи снова заговорила:

— Послушай меня. На самом деле — ты только не подумай, что это я сейчас на месте придумала, — я с самого начала никогда не думала, что до самой старости буду учительницей в школе. То есть я была уверена, что меня ждет увлекательная жизнь, наполненная трагедией и драматизмом. Знаешь, какая у меня была мечта? Я хотела, как Хемингуэй или Джойс, уехать куда-нибудь и там, вдали от родины, писать свои романы. А Мари поедет с тобой?

— Она ничего не знает.

— Что?! — Сочжи раскрыла рот от удивления, но тут же закрыла обратно, пытаясь разобраться, что именно значили его слова. — Она пока не знает или ты вообще не собираешься ей ничего рассказывать?

— Вообще не собираюсь.

— Но почему?

— И так ясно, что она не захочет со мной поехать. К тому же я не вправе делать ее несчастной.

— Но все равно, вы ведь муж и жена!

— Да, были. До этого момента.

— Ну ты даешь. Я и не знала, что ты такой.

— Ты правда хотела бы поехать со мной?

— Только мне нужно будет кое-какое время. Надо получить выходное пособие в школе, сиять депозит…

— Ха-ха-ха! — впервые с того момента, как они вошли в ресторан, Киен по-настоящему искренне рассмеялся.

— Что тут смешного, а? Чему это ты так радуешься?

— Нет, ничего, — он покачал головой. — Да ты и впрямь не знаешь, куда я уезжаю.

— Не знаю, конечно. Откуда мне это знать?

— Дай мне мою сумку, пожалуйста. — Киен протянул руку.

Сочжи вытащила из бумажного пакета черную мужскую борсетку и передала ему через стол. Киен взял ее в руки и ощупал, проверяя, все ли в сохранности. Замок тоже был нетронут.

— Спасибо, что сохранила.

Они подняли керамические чашечки с саке и тихонько чокнулись.

— Еле нашла. — сказала Сочжи и крепко сжала губы.

— «Люди и не знают, что у них в домах»?

— Никак не могла вспомнить, куда положила. Это же не такая вещь, которой я каждый день пользуюсь.

— И где она была?

— В горшке из-под соевой пасты.

— Правда?

Киен понюхал борсетку. Легкий запах отдаленно напоминал то, как пахнет сухая земля перед самым дождем.

— Не волнуйся, соевой пастой она не воняет. Я этот горшок для риса использовала. Может, разве что немного рисом пропахла.

— Да, кажется.

— Когда доставала борсетку, крышка от горшка упала — и вдребезги.

— Так вот как ты руку поранила?

— Да, пока крышку ловила… Ну не дура? Как будто можно поймать на лету тяжеленную крышку от глиняного горшка.

На минуту они оба замолчали. Их тарелки с суши постепенно пустели.

— Послушай, Сочжи, ты ведь писатель? — начал издалека Киен.

— Ну да, а что?

— Скажи вот, ты действительно считаешь, что как писатель ты всегда с радостью будешь принимать все, что бы ни случилось с тобой в жизни?

Немного подумав, Сочжи кивнула головой и ответила:

— Да, скорее всего. Я ведь как раз думала о том, что последние несколько лет вела слишком спокойную и тихую жизнь. Хемингуэй участвовал в гражданской войне в Испании, Андре Мальро — в Великом походе Мао. А как посмотришь сейчас по сторонам, становится ясно, что революцией уже и не пахнет и настоящих опасностей нигде не осталось. Разве что аморальность и распущенность. Но эти пошлые авантюры меня не интересуют. Понимаешь, о чем я?

— Ты правда думаешь, что опыт, каким бы он ни оказался, дает вдохновение для творчества?

— По крайней мере, это всегда лучше, чем когда его вообще нет. Слепой тоже может рисовать. Возможно, он может даже создавать поистине удивительные картины. Но если у него будет зрение, то и картины его будут лучше.

— А вдруг он, наоборот, будет подавлен тем, что увидит, и утратит былую остроту восприятия?

— Ты не про рассказ Енама говоришь? Среди его прозы есть что-то подобное. Про одного слепца, который вдруг прозрел. Он идет в город, но тут же теряется там и плачется людям вокруг, говорит, что совсем заблудился, и просит, чтобы кто-нибудь отвел его домой. Тогда какой-то про хожий советует ему: «А ты снова закрой глаза».

На Киена никогда не производили большого впечатления подобного рода афоризмы. Он не любил красивых слов, остроумных высказываний и парадоксальных фигур речи и считал, что они не отражают правду жизни. Однако, слыша такие слова, он каждый раз отвечал одно и то же: «Хм, занятно».

— Но я считаю, что тут Енам просто умничает. Конечно, слепец может не сразу привыкнуть и вначале даже заблудиться. Однако если он приведет к согласию чувства, которые у него уже были, и вновь обретенное зрение, то сможет ориентироваться еще лучше.

Киен раньше слышал об одном таком человеке. Олдос Хаксли в юношестве едва не ослеп, но впоследствии смог восстановить зрение благодаря операции и со всей душой принялся писать. Он не стал снова закрывать глаза.

— Диалектическое развитие?

— Ну конечно! Оно самое. Опора на одно лишь прямое восприятие и восхваление неведения в конечном счете приводит к отказу от себя.

Ее глаза светились. Киен вдруг увидел перед собой ту самую Сочжи, какой знал ее в студенческие годы. Он прикрыл глаза. После встречи с людьми, которых не видел долгое время, на душе всегда становится грустно, потому что все мы стареем, бережно храня в себе собственный образ в молодости. Юноша, постарев, превращается не в старика, а в старого юношу, и девушка точно так же становится не старухой, а старой девушкой.

— Киен?

— А? — он открыл глаза.

— Устал?

— Нет, просто глаза немного горят.

Киен потер глаза.

— Когда ты уезжаешь?

Он отнял руки от век и посмотрел вперед. Какое-то время перед глазами все еще было немного темно.

— Завтра.

— Так скоро? Ты уже все приготовил?

— Нет.

— Ты случайно не задумал какую-нибудь глупость? — Сочжи посмотрела на него с подозрением.

— Какую еще глупость?

— У тебя не депрессия?

— Нет.

— А по-моему, депрессия.

— Если бы у меня была депрессия, я бы лежал дома под одеялом, а не бегал вот так по городу.

— Тогда ладно, успокоил.

— Спасибо. Хоть одна душа беспокоится о том, как бы я не наложил на себя руки.

— А как же Мари?

— С Мари мы, можно сказать, просто соседи по квартире.

— Хм, если это все уловка, чтобы заманить меня туда наверх, — Сочжи указала пальцем на потолок, — то даже и не думай.

Там над потолком располагались уютные гостиничные номера с белоснежно-чистыми простынями.

— У Мари больше нет сексуального желания. Может, у нее уже наступил тот возраст и это из-за гормонов?

— Сказать тебе правду?

— Скажи.

— Она тебя не любит. Ты что, все еще не знаешь этого?

— Пусть так, но у женщины все равно должно быть желание, а его нет.

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю.

— Откуда?

Слова перелетали через стол между ними, как мяч от настольного тенниса.

— Говорю тебе, я это знаю.

— Ну так откуда?

— Меня этому учили.

— Чему учили?

— Подслушивать за тем, что говорят другие, незаметно следить за людьми, распознавать правду и ложь в словах.

— В спецназе каком-нибудь служил, что ли?

— Сочжи.

— Ну?

— Ты знаешь, откуда я?

— Откуда?

Он неловко улыбнулся и написал на салфетке два иероглифа. Это было слово «Пхеньян». Сочжи, прищурившись, посмотрела на салфетку и тут же ошеломленно подняла на него глаза:

— Что? Правда?

— Тише, не кричи на весь ресторан. — Киен доел суши и запил супом. — Это правда.

— Не может быть. Мы же уже столько знакомы, еще с универа!

— Я попал сюда еще раньше.

Сочжи схватилась правой рукой за лоб. Она всегда делала так, когда ее что-нибудь сильно удивляло. Киен продолжал:

— Я на несколько лет старше, чем ты думаешь.

— Ах, ну да… Поэтому… да… А! Так вот почему… Да, тогда, значит… Послушай, ты правда… то есть послушайте, Ким Киен… Нет, это ведь наверняка даже не настоящее имя. Но почему тогда к нам… за что? Что мы такого сделали? То есть, конечно, не обязательно, чтобы мы что-то сделали, но…

— Успокойся. Я всего лишь исполнял приказ. Я никому никогда не рассказывал, ты первая.

— И Мари ничего не знает?

— Не знает.

Одновременно с растерянностью на ее лице скользнуло выражение гордости за свое первенство.

— Тогда с кем, она думает, жила все эти пятнадцать лет?

— Надо полагать, с заурядным мелким кинодистрибьютором.

— Но зачем ты мне это рассказываешь? — Сочжи напряженно посмотрела ему в глаза.

— Ты… — Киен замялся, — ты же… писатель. Ты говорила, что писатель с охотой принимает все, что жизнь ни…

— И это все? — перебила Сочжи. Выражение ее лица стало неподвижным и жестким.

— Ну я…

— То есть, хочешь сказать, сюжет мне сейчас подкинул, да? И я тебе за это спасибо должна сказать?

— Нет, не в этом дело. Пойми меня, я только что получил приказ и завтра утром должен вернуться туда. Это все так жестоко, ты не согласна? За мной целый день гнались, и мне только сейчас еле-еле удалось от них оторваться, чтобы прийти сюда и немного перевести дух.

— Ты ведь знаешь, что в законе о государственной безопасности есть статья об ответственности за недонесение?

Киен молча кивнул.

— То есть я нарушаю закон, просто сидя здесь с тобой и ничего не делая?

— Выходит, что так.

— Я всегда думала, до чего же своеобразное это преступление: ты виновен не в том, что сделал, а в том, что чего-то не сделал. И еще представляла, в каком замешательстве, должно быть, оказываются люди, когда с ними случается что-то подобное.

— Прости.

— Забудь, что я сейчас наговорила про то, что неведение никогда не помогало человечеству. Тут существует даже закон, по которому одно только знание чего-то становится преступлением, а я ничего не знала и бездумно несла всякую чушь.

Киен опустил глаза и съел кусочек имбиря, а вслед за ним отправил в рот зубчик маринованного чеснока. Он вдруг представил, как от него будет нести чесноком, если его схватят прямо сейчас и начнут допрашивать.

— Киен.

— Что?

— Останься.

— И что я тогда буду делать?

— Сдайся властям.

— А ты меня не боишься? Я агент разведки и член ТПК, давший клятву верности Партии и Вождю.

— Ты изменился. То есть наверняка изменился. Я знаю тебя. Ты же любишь суши и пиво «Хайнекен», фильмы Сэма Пекинпа и Вима Вендерса. Тебя привлекает история Мерсо, застрелившего местного жителя в стране третьего мира, и ты с карандашом в руке читаешь изысканную прозу ультраправого гомосексуала Мисимы. По воскресеньям ты ешь с утра спагетти с морепродуктами, а в пятницу после работы сидишь в баре где-нибудь в районе университета Хонгик и пьешь шотландский виски. Разве не так? Ты рассказал мне все это, потому что на самом деле не хочешь туда возвращаться, и в глубине души ты хочешь, чтобы я тебя отговорила. Что, разве я не права?

— А ты не думаешь, что все эти увлечения тоже могли быть лишь прикрытием?

— Для чего? Чтобы переманить меня на ту сторону?

— Может, и так.

— Послушай, — Сочжи прикрыла глаза, собираясь с мыслями, — бывают же такие спектакли, которые идут на сцене по десять лет, а то и больше. Ты похож на актера из такого спектакля, который так долго играл свою роль, что уже начал забывать, кто он есть на самом деле. Чем бы ты ни занимался днем, каждый вечер ты проживаешь на сцене одну и ту же жизнь, и в итоге оказывается, что твоя ночная жизнь куда более постоянна, чем дневная. Помнишь, как у Уайльда портрет Дориана Грея стареет вместо него самого? Я не знаю, что за человеком ты был раньше. Но ты уже настолько хорошо освоил эту роль, что настал тот момент, когда тебе уже трудно понять, где ты сам, а где твой персонаж. Точно так же, как портрет был настоящим Дорианом Греем, Ким Киен здесь и сейчас и есть настоящий ты. Забудь, кем ты был до этого.

— Тамошнее руководство так не думает. Они считают, что подделка — я, вот этот самый Ким Киен. На самом деле почти на десять лет обо мне полностью забыли. Но сейчас кто-то вдруг нашел мое личное дело и теперь хочет, чтобы я настоящий и агент, указанный в бумагах, снова стали одним человеком. Аплодисменты. Спектакль окончен. Команда вернуться в гримерку.

Сочжи потянулась через стол и взяла его руку. Он почувствовал, как на его кулак упала слеза.

— Останься, Киен.

— Если я не вернусь, они пошлют за мной людей. Меня убьют.

А еще его могли арестовать южнокорейские власти и предъявить ему обвинение в убийстве. Однако этого он говорить вслух не стал.

— Ты не будешь в безопасности, даже если вернешься туда.

— Да, но если я вернусь, у меня будет хотя бы половина шанса на то, чтобы остаться в живых. А если я не вернусь, то…

— У тебя в любом случае половина шанса выжить. Если умрешь, то на том и конец. Шансы ничего не значат. В русской рулетке шанс выжить чисто арифметически равен одному к шести. Но каждый раз, когда ты нажимаешь на курок, шанс всегда один к одному: ты либо умрешь, либо нет. Согласен?

Киен ничего не ответил. Сочжи молча плакала. Он не понимал, почему она плачет, но все же от этого ему стало немного легче на душе. Официантка принесла чай. Сочжи отпустила его руку и вытерла слезы. Чай был теплым и мягким на вкус.