Инквизитор Красной Армии. Патронов на Руси хватит на всех!

ГЛАВА 7

В канцелярии Корпуса инквизиторов Поплавков получил бумагу за подписью всесильного красного командарма Михаила Васильевича Фрунзе, сразу же как передал футляр с лучом из рук в руки Старшему брату Лазарю. Туманно пояснили, что чернильный росчерк сам владелец не отличит от собственной подписи. Подробности появления на свет всесильной бумаги не объяснили. Да Аким, собственно, и не спрашивал, и так понятно. Посоветовали действовать по обстановке и больше импровизировать. В переводе на нормальный язык слова «действовать по обстановке» означают, что вместе с листком бумаги вся персональная ответственность за выполнение задания легла на плечи инквизитора. Тряхнули руку на прощание и коротко пожелали удачи. Так Поплавков оказался в Туркестане…

Место в эшелоне Поплавков нагло выбил у военного коменданта железнодорожного вокзала в Ташкенте, куда добрался на перекладных. Коменданта оказалось найти нетрудно, он дневал и ночевал в кабинете на станции.

Поначалу комендант пытался качать права и возмущаться. «На каком основании?!» — спросил он, таращась на инквизитора красными от хронического недосыпа глазами. Красная кожанка не произвела на него ровным счетом никакого впечатления. Инквизитор молчком сунул измотанному коменданту под нос бумагу с перечнем полномочий и подписью Фрунзе, нового хозяина Туркестана. Вернее, той его части, где установилась новая власть. На карте еще оставалось много места, не закрашенного красным цветом. Эмиры, беки, баи и прочая мелкопоместная шушера по-хорошему с властью расставаться не собиралась. Михаил Васильевич никого и не собирался просить, все брал, а где надо, и вырывал силой. Одно его имя наводило ужас, а подпись творила чудеса. Увидев черный росчерк подписи всемогущего командарма, у коменданта враз пропали все вопросы, вперемешку с ругательствами, крутившимися на языке. На лице военного чиновника появилась унылая покорность обладателю всесильной бумаги. Акиму больше не надо было что-то клянчить и объяснять.

Через десять минут инквизитор обживал теплушку в поезде, отправляющемся в Катта-Курган. Его лично сопроводил комендант. Начальник охраны поезда пытался поначалу возражать и размахивать руками. Комендант сделал ему страшные глаза и что-то прошептал на ухо. Красный командир вмиг стал задумчивым и молчаливым. Потом широко улыбнулся, мол, «милости просим», а затем поспешно удалился, лишь козырнул на прощание. Одно имя Фрунзе нагоняло ужас на басмачей и вселяло трепетную жуть в храбрые сердца подчиненных. Скала, а не человек. Зря говорят, что из людей, окончивших гимназию с золотой медалью, не выйдет толка. Зря…

Поплавкова со времен службы в армии не переставало удивлять трепетное благоговение служивых людей к официальным документам. Они с уважением относились к бумажкам с печатями и неразборчивыми подписями. И в этот раз он с плохо скрываемой усмешкой наблюдал, с каким уважением комендант железнодорожного вокзала читал его мандат. Черные машинописные буквы складывались в грозный текст. Магия синих печатей со звездами и черных буковок и на этот раз сработала безотказно. Интересно, когда люди полетят к звездам, все будет так же?

Инквизитору выделили вагон с грубо сколоченными нарами из плохо оструганных досок и печкой-буржуйкой в углу. Этот поезд единственный, который в ближайший месяц отправлялся в Катта-Курган. Инквизитору во что бы то ни стало надо было попасть в этот город — одну из промежуточных точек в его извилистом маршруте следования по Туркестану.

Аким один занимал целую теплушку в эшелоне. Такой роскошью мог похвастаться лишь командир отряда. Правда, свой роскошный штабной вагон ему приходилось делить с адъютантом, ординарцем и солдатами охраны.

Вечером поезд увозил инквизитора и отряд красноармейцев в далекий и загадочный Катта-Курган. Аким устроился на грубо сколоченных нарах. Под голову подложил походный баул. Кожанкой укрылся с головой. Укладываясь спать, он рядом положил взведенный наган. Поплавков прекрасно знал, кто бережет береженого. Монотонно стучат колеса под полом. Дробный перестук колес сплетался в убаюкивающем ритме, меняющемся от подъема к спуску.

Интересно, что ждет его впереди? Пустыня. Луч. Стук-стук. Пустыня. Луч. Стук-стук. Пустыня. Луч. Стук-стук…

Вчера проехали Бухару. В городе недолго стояли. Заправили котел паровоза водой, пополнили запас угля и в путь.

Сначала пустыня со своими однообразными барханами сменилась широкой, слегка всхолмленной равниной. Справа и слева — пригороды. Впереди, на фоне безоблачного неба, вырисовываются древние крепостные стены. Память услужливо подсказала: на них сто тридцать башен. В стенах — одиннадцать ворот. Высятся, омытые первыми лучами солнца, минареты и купола древних медресе и мечетей. Напевно донесся крик муэдзина, призывающий правоверных на утреннюю молитву.

Аким приоткрыл тяжелую дверь в своей теплушке. Уже совсем рассвело. Натруженно пыхтя, старенькие паровозы вытаскивали длинный состав на подъем. Вдоль вагонов стлался едкий дым, резал глаза. Поезд шел медленно. Расшатанная колея бросала вагоны из стороны в сторону. Гулко стучали на стыках колеса.

Солдаты сгрудились у дверных проемов, подставляя лица встречному ветру. Многие уселись, свесив из вагонов ноги.

Кто-то из красноармейцев притащил в теплушку видавший виды пулемет «максим». Его прихватили на перроне в Ташкенте. Попробовали — не стреляет. Решили: пусть стоит на открытой платформе для устрашения. А когда узнали, что в эшелоне есть слесарь-оружейник, оттащили к нему на остановке. Ремонтник расстелил брезент, разложил инструмент, начал искать поломку. Оказалось, лопнула возвратно-боевая пружина. На следующей остановке перебежали в вагон артиллеристов — у них в хозяйстве имелась подходящая кузница. Через перегон вернули сваренную пружину. Оружейник удовлетворенно мотнул головой, подправил напильником и поставил на место. Так в поезде на один пулемет стало больше. Хорошее подспорье в «эшелонной войне».

Сейчас основные боевые действия в Туркестане велись обычно в узкой полосе вдоль железной дороги, лишь изредка захватывая близлежащие города и кишлаки. Поезд был и жильем для отряда, и транспортом, и тыловой базой, и лазаретом. Открытую платформу, обложенную по периметру тюками прессованного хлопка, с пушкой, двумя-тремя пулеметами гордо именовали бронелетучкой. Эшелон, в котором ехал Аким, тянули два паровоза. Если путь был опасен, передний локомотив с платформой-крепостью уходил вперед, выполняя роль авангарда. Второй же на безопасном удалении тащил следом остальные теплушки.

При встрече с противником главные силы отряда подтягивались и разворачивались по обе стороны от железнодорожного полотна. В бой вступали все — от командира до повара и санитаров. Все были вооружены и в любую минуту готовы огрызнуться свинцом. Пески вокруг железной дороги скрывали много опасностей. Путь проходил по территории Бухарского ханства. Бухару уже проехали. Впереди Ашхабад, а там через несколько перегонов и Катта-Курган. Туда и стремился попасть Аким. Дальше своим ходом, если верить путевым записям художника Верещагина, которые он прочитал и сжег в кабинете Старшего брата Лазаря.

Поезд резко дернулся и остановился. Незапланированная остановка. Слева и справа пустыня. Поплавков выглянул из вагона, окликнул красноармейца, бредущего вдоль состава. Вместо винтовки кирка на плече:

— Браток, что случилось?

— Бабайки дорогу испортили. Развинтили рельсы в одном месте, метров в сорока еще. Зацепили крючьями, запрягли верблюдов и все звено вместе со шпалами отволокли в пустыню. Долго мы тут провозимся…

Аким спрыгнул на землю. Прошелся вдоль вагонов. В голове поезда на высокой насыпи копошились солдаты. Одни подносили рельсы, загоняли кувалдами костыли. Работа продвигалась медленно: сказывалась неопытность ремонтников, большинство ведь обычные солдаты, а не путейцы. Время тянулось в томительном ожидании.

Инквизитор решил размяться и пошел лично представиться командиру отряда в штабной вагон. Тот обнаружился аккурат в центре состава. Ошибиться невозможно. У дверей роскошного салон-вагона двое часовых. Предъявил мандат. Красноармеец-узбек явно не силен в грамоте. Лист бумаги держит вверх ногами и буравит взглядом. Но большая печать производит на него должное впечатление.

— Хоп, проходи, — разрешает он.

Из тамбура Поплавков ступил на чистую дорожку. Она ведет к широкой зеркального стекла двери. Постучал костяшками пальцев. Из-за двери донесся глухой бас:

— Да, войдите!

После коридорного полумрака салон кажется особенно светлым. Огромное окно занимает всю заднюю стену вагона. Пол покрыт узорчатыми пекинскими коврами. Вокруг большого овального стола — кожаные кресла и диван. В одном из них крупный мужчина в синем кителе морского офицера без погон. При появлении инквизитора он встает и идет навстречу.

Аким подал сопроводительные документы. Бумаги с печатями моряк бегло проверил для проформы. Вряд ли кто в здравом рассудке решит пофорсить в красной кожанке инквизитора. Поплавкову на одного выделили целую теплушку. Непозволительная роскошь по нынешним временам. Солдат распихали по остальным вагонам. Командир отряда об этом, естественно, знал, но первым на контакт не шел. Паровоз уже был под парами, когда Поплавков сел в эшелон. В последний момент, но не в последний раз.

Он молча читает, потом протягивает руку:

— Гавриленко, командир отряда.

Жестом приглашает садиться. Он коротко прояснил обстановку. Выяснилось, что никакого штаба, собственно, нет. В вагоне с ним едут адъютант, ординарец и отделение охраны. Командует отрядом через командиров рот и артиллерийской батареи. Громко сказано — батареи. Орудий — две двухдюймовки на открытых платформах и по паре ящиков снарядов к ним. Перед отрядом стоит задача — добраться до Катта-Кургана и поддержать советскую коллегию, если там еще есть кто-то живой. Все зависит от настроения эмира, засевшего в своей резиденции в Старой Бухаре. Сегодня красный — прикуривать можно. А завтра головы рубит и на кол для всеобщего обозрения. Сковырнуть можно, но команды из Москвы пока нет.

Поплавкова в первую очередь интересовала связь. Гавриленко развел руками:

— Радиостанции, сами понимаете, нет. Можете попробовать связаться на станциях по телеграфу и местному телефону. Все зависит от барышень-связисток. Назначили за ними приглядывать политконтролеров, но толку от этого мало. Как на станцию прибывает состав с вооруженными людьми, разбегаются, как тараканы. А с кем связаться хотите, не спрашиваю. Сам понимаю — служба… Через пять-шесть дней будем в Ашхабаде. Там две недели назад всех ревкомовцев и делегатов убили.

— Повесить эмира. Пусть Алимхан болтается с Кушбеки на воротах своего дворца, — поделился своим взглядом на событие инквизитор. — Даешь Ашхабад!

— Э-э-э, Восток — дело тонкое. Не все так просто, — моряк по привычке одернул китель. Ни единой складочки, словно только что из-под утюга ординарца. — Наших толпа растерзала. В клочья. Останки порубили и бросили собакам. Хоронить некого. Чудом спаслись только двое. Официальная версия — чернь, подстрекаемая дервишами. Эмир Алимхан как бы ни при чем. Соболезнование прислал и голову дервиша в чалме. Все приличия соблюдены. Попробуй разберись, чья это голова.

Моряк инквизитору понравился. Судя по выправке, манере говорить, он был из кадровых военных. Дольше, к его сожалению, поговорить не удалось. Разговор прервала беспорядочная пальба.

Инквизитор спрыгнул с подножки штабного вагона. Надо быстро разобраться в ситуации и действовать по обстановке. Быстро. Решительно. Наверняка.

Удар противника пришелся с головы состава. Ремонтников перебили первыми. Дальше наступление врага остановилось. С паровоза били по атакующим два пулемета. Инквизитор без раздумий рванул в сторону боя. Если собьют первый заслон, остальные не успеют занять оборону. Начнется резня.

Навстречу попался красноармеец в разорванной гимнастерке и без оружия. Поплавков сцапал его за грудки:

— Стоять! Куда драпаешь!

— На паровозе пулеметчика убило! Тикать надо. С одним «максимом» долго не сдюжат.

— За мной! Шевели поршнями, — инквизитор потащил за собой ополоумевшего от страха бойца.

Сразу видно, что из новобранцев. Необстрелянный. Только свинцовые мухи над головой зажужжали, сразу «труса празднует». Аким, когда мчался вдоль вагонов, видел, как из теплушек горохом сыпятся солдаты. Надо во что бы то ни стало выиграть время. Вперед к паровозу, где длинными очередями бил один пулемет. Один «максим» — один сектор огня. Второй перекрывал его мертвую зону. Сейчас обойдут — и второму расчету крышка. Надо непременно успеть. Не отпуская бойца, Поплавков на одном дыхании домчался до паровоза. Новобранец еле-еле успевал переставлять ноги, но не отставал. Перед тем забегом инквизитор коротко бросил: «Споткнешься, шею сверну». Сдержит слово инквизитор или просто пугает, проверять не хотелось…

С тендера, где стоял «максим», боец в буденовке снимал убитого. Это был, судя по серой потертой, под мерлушку, папахе, старый солдат-фронтовик. Еще один красноармеец лежал у колес паровоза, свернувшись калачиком, подтянув ноги к животу. На спине расплывалось темное пятно. Без них расчет вести огонь не мог.

Поплавков молча отстранил парня в буденовке от «максима». Красногвардеец и не думал возражать. Он начал судорожно собирать раскиданные коробки с пулеметными лентами. Так сам собой образовался новый пулеметный расчет: Аким — пулеметчик, солдат, которого он притащил за собой силком, — второй номер, солдат в буденовке стал подносить патроны, а заодно взял на себя обязанности наблюдателя.

Справа от пулемета лежали две гранаты, уже готовые к бою. Проволочные усики на чеках разогнуты. Можно моментально выдергивать кольца и бросать.

Поплавков повел стволом из стороны в сторону, примериваясь к сектору обстрела.

Неплохая позиция: крыша паровозного тендера. Какая-никакая, а господствующая высота. Боец, которого инквизитор силком притащил с собой, зачарованно смотрел на плавно двигающийся ствол пулемета.

Подрагивая, лента, как змея, потянулась из патронного ящика. Аким не заметил, как расстрелял ее в несколько длинных очередей. Быстро вдел другую, нажал, и в ушах отдался резкий машинный стук, словно одобряющий все, что он, инквизитор, сейчас делал: так-так-так…

Вражеская цепь в разноцветных халатах залегла среди песчаных бугров песка, наметенных ветром внизу железнодорожной насыпи. Вторая приподнялась, рассыпалась в перебежке, нагнала первую. Поплавков видел перед собой в прицел пулемета людей в нелепых халатах. Некоторые сжимали в руках сабли. На клинках плавилось жаркое туркестанское солнце. «Максим» успокоительно твердил свою скороговорку, будто подбадривая пулеметчика: так-так-так-так…

Стрелял инквизитор виртуозно. Так же уверенно бил слева другой «максим». Плотный перекрестный огонь двух пулеметов остановил наступающих. Частые цепи залегли за барханами. Казалось, дело сделано. Но тут вперед выскочили дервиши в белых одеждах. Их громкие призывные вопли, обещавшие райское блаженство павшим в бою и жестокую кару трусам, возымели действие. Неприятельская лавина снова двинулась на них.

В ответ на завывания дервишей у красноармейцев тут же нашелся адекватный ответ. На любой войне должен соблюдаться паритет. Политработники запели «Интернационал». Красноармейцы послушно подхватили знакомую песню. Над пустыней угрожающе полетели слова: «Это есть наш последний и решительный бой…»

В суровом хоре мужских голосов выделялся хрипло-гнусавый фальцет запевалы-комиссара.

Вопли дервишей и песня схлестнулись, как две волны. Схлестнулись и отхлынули, разбившись на мат и проклятия с обеих сторон, перемежаемые стонами раненых и криками умирающих. Магия восточных напевов столкнулась с равной силой некропеснопения.

Аким, верный старой своей привычке «бить по голове», полоснул меткой очередью по вдохновителям атаки. Кучно положил пули. Почти всех срезал, кроме одного. Уцелевший дервиш поспешил скатиться с верхушки бархана на противоположную сторону. Вера верой, а искушать судьбу лишний раз не захотел.

Результат получился совсем иной, чем ожидал инквизитор. Атакующие сарбазы в чалмах подняли дикий вой и, как ополоумевшие, устремились к эшелону.

Неведомо откуда впереди них появились всадники. Их было четверо, выбравшихся прямо из песка. Вместо лошадей они сидели на исполинских варанах. «Скакуны», легко перебирая когтистыми лапами по сыпучему песку, устремились к эшелону. Верховые сидели у них на чешуйчатых спинах в некоем подобии седла с высокими плетенными из тростника спинками. Ни поводьев, ни стремян.

Сиденья сплетены из тростника. Значит, тростник, о чем это говорит? О том, что база погонщиков рядом с оазисом. Глоты годами могут обходиться без воды. Если совсем прижмет, могут впасть в спячку на десятилетия. Человек без воды не протянет и восьми дней. Перевозить воду караванами через пустыню накладно, и нарушается режим секретности… Инквизитор по укоренившейся привычке анализировал увиденное. Маленький человечек в его голове — хранитель знаний быстро открывал и закрывал ящички картотеки знаний в его памяти. Шустрый малый. Второе «я» инквизитора.

Ездовые управляли ящероподобными скакунами при помощи длинных пик с листовидными наконечниками и крючьев наподобие пожарных багров. Ящеры двигались чуть быстрее атакующих цепей. Они, как подводные лодки, то уходили в песок, то выныривали на поверхности барханов. Каждый раз выныривая, чудовища оказывались все ближе к неподвижному эшелону. Некоторые красноармейцы, завидев чудовищ, дрогнули и начали отступать. Похоже, на этом и строился расчет. Пули щелкали по природной броне, не причиняя ящерам вреда. Те только больше ярились от попаданий.

«Глоты!» Инквизитор вспомнил лекцию о пустынных тварях. Лично сталкиваться не приходилось. Голая теория. «Плохо приручаются. Слушаются только одного человека. Значит, надо выбить всадников. Без поводырей глоты станут неуправляемыми и просто разбегутся или зароются обратно в песок подальше от грохота стрельбы».

Не отрываясь от гашетки пулемета, Поплавков проорал: «Надо выбить наездников! Выбивайте тех, кто на ящерах!» Вряд ли кто его услышал. Все посторонние звуки потонули в шуме боя.

Голова у глота, размером с лошадиную, все равно была непропорционально маленькая по сравнению с остальным гигантским телом. Шкура покрыта красно-коричневой чешуей с темными пятнами и тремя широкими охристо-желтыми полосами, проходящими вдоль середины спины. Если верить преданиям, глоты способны изменять окраску тела, как хамелеоны, в зависимости от температуры и освещения при условии, что долго находятся на одном и том же месте. Пасть, как у акулы, усеяна несколькими рядами острых зубов. Из-за них выстреливал длинный красный язык, раздвоенный на конце. Голова покрыта многочисленными изогнутыми роговыми шипами, которые сливались в некое подобие рогов над глазами и на горбе у основания шеи. За ним, как за щитом, прятался погонщик. Видна лишь голова в чалме и рука с пикой.

Глот считался существом, принадлежащим иному, давно ушедшему миру. Ящеров никогда не использовали в людских войнах. По преданиям, они охраняли усыпальницы вождей древних народов. Задолго до тех, кто заселил сегодняшний Туркестан. В те далекие времена вместо пустынь были леса и цветущие долины. Мутные, неглубокие арыки текут там, где когда-то плескалось море. Все меняется, и все не в лучшую сторону…

Из песка, шумно отфыркиваясь, показалась чудовищная голова. Следом за ней — короткая шея-обрубок, плечи, лапы… Из песка вылезал гигантский ящер. Казалось, длинному телу зверя нет конца. Наконец он полностью вылез из песка и громогласным ревом огласил окрестности.

Следом за первым ящером еще один. Затем к ним присоединилось еще двое. Итого четверо. Простая арифметика, но от этого не стало легче.

Хорошо были видны блестящие злые глаза и желтые игловидные клыки, торчащие из пасти. Треугольные костяные чешуйки на туше примыкали друг к другу без малейшего зазора. Универсальная защита, созданная природой, выглядела впечатляюще. Песок стекал с тела шелестящими потоками.

Ящеры ринулись вперед, повинуясь тычкам наездников. Песок так и летел из-под лап. Глоты ринулись к эшелону, стремясь расправиться с его защитниками, а заодно и перекусить.

Цепь красноармейцев, залегшая перед вагонами, дрогнула. Бойцы, штурмовавшие Перекоп по колено в гнилой воде Сиваша, ходившие в штыковые, когда закончатся патроны, дрогнули. Они на ходу бросали оружие, чтобы ничего не мешало бегу. На землю летели винтовки и шашки. Отступление к вагонам было стремительным. Еще немного — и паника станет всеобщей. Басмачам останется лишь переловить обезумевших людей в пустыне. Хотя зачем ловить? Краснопузые сами передохнут среди барханов. Пески быстро поглотят живых, а солнце и ветер выбелят кости…

Командиры бестолково размахивали наганами, пытаясь прекратить панику. Комиссар отряда не придумал ничего лучшего, как стрелять из пистолета паникерам в спины. Он не заметил, как первый выбравшийся из песка глот оказался у него за спиной. Мощные челюсти, лязгнув, сомкнулись на шее. Обезглавленное тело, помедлив мгновение, осело мешком, заливая все вокруг фонтанирующей кровью из обрубка шеи.

Отступающих остановили у самых вагонов. Под угрозой немедленного расстрела солдаты залегли под теплушками. Последняя линия обороны.

«Максим» от беспрерывной стрельбы походил на закипевший самовар. Аким отвинтил медную пробку на кожухе, долил воды, стараясь не обжечься. Заодно и сам отхлебнул, солнце жарило немилосердно. И сразу же выплюнул, хорошо не успел проглотить. Она была налита в солдатский котелок, стоящий под рукой. Чтобы не подвергаться искушению, погибший пулеметчик сам добавил в воду несколько капель керосина.

Закончив с доливкой, взглянул на своего второго номера, ободряюще кивнул: не дрейфь, прорвемся. Тот робко улыбнулся и тут же болезненно сморщился. Зажимая ладонью грудь, вдруг отвалился в сторону. Раненым занялся подносчик боеприпасов. Инквизитор лег за пулемет. Расстреляв ленту, обернулся:

— Как он?

— Не жилец.

— Тащи патроны. С ним потом разберемся.

— Может, перебинтовать.

— Не кричи. Жизнь коротка, пусть потерпит немного.

По тендеру паровоза все чаще стучали пули, выбивая похоронную морзянку. Машинист с помощником мотались под вражеским огнем, затыкали пробоины заточенными деревянными колышками. До ближайшей водокачки девяносто верст с гаком. На память путейцы не жаловались. Им еще ни разу не попадался водовод среди барханов, только на полустанках. Вытечет вода — всем хана, а так всегда есть шанс уцелеть. На пулевые пробоины в топливном баке не обращали внимания: мазут давно закончился. Паровоз топили распиленными шпалами и церковными дровами, поливая их хлопковым маслом. На комиссарском жаргоне «церковные дрова» — иконы и расколотые иконостасы из церквей, превращенных в клубы культпросвета. «Наш паровоз вперед летит…», и где-то там остановка. Далее по тексту. Слова революционной песни с ужасающей прытью становились явью, обрастая плотью и кровью…

На одной из остановок, когда пополняли запас шпал для топлива и для растопки, загрузили подводу церковных дров. Новая власть Туркестана мечети трогать пока остерегалась, а вот редкие церквушки прочесали. Вот, поди, муллы радуются, руки потирают: русские своих же единоверцев ошкурили. Иконы демонстративно пустили на дрова…

Поплавков расстреливал ленту за лентой. Промахнуться было трудно: расстояние, отделявшее его от врагов, едва ли превышало сотню шагов. Один наездник на глоте проскочил в мертвую зону для пулеметчика. Не достать.

По защитному щитку «максима» не раз и не два звонко цокали пули. Пока цел.

Ближайший наездник на ящере подлетел к паровозу и, громко визжа, стал остервенело тыкать в него пикой. Глот нервно охаживал себя по бокам хвостом. Ему не нравился запах машинного масла и сгоревшего угля, которым пропах весь эшелон, от паровоза до последнего вагона. Машинист пустил струю пара. Ошпаренный ящер шарахнулся в сторону, громко шипя от боли.

— Бей всадника! — крикнул над ухом боец в буденовке.

Поплавков повел стволом пулемета, поймал в перекрестье прицела голову в чалме, выглядывающую из-за шипастого горба, и нажал на гашетку. Короткая очередь в три патрона — и голова лопнула. Наездник, даже не вскрикнув, вылетел пулей из седла. Гигантская ящерица, оставшись без погонщика, в мгновение ока зарылась в песок. Мощные лапы с когтями, как у крота, позволяли плотоядному ящеру без помех перемещаться в толщах песка, будто рыба в воде. Ошпаренный ящер зарывался все глубже под ближайший бархан, где тихо и спокойно. Не воняет мазутом и железом…

Сразив почти в упор наездника, инквизитор поспешно перенес пулеметный огонь на пеших. В воздухе летали клочья ваты, вырванные пулями из их стеганых халатов.

Пулемет слева замолчал. Перекосило ленту? Патроны закончились? Поплавков резко обернулся, чтобы скомандовать бойцу посмотреть, что у них творится на левом фланге. Слова застряли в горле. С той стороны, где еще минуту назад строчил второй пулемет, пытался вскарабкаться на паровоз глот. Ящер крутил головой на короткой шее, осматривал крышу паровоза, выискивая хитрых двуногих с нежным мясом и хрупкими косточками и сочным костным мозгом.

Глот встал на задние лапы, опираясь на хвост. Передними он елозил по тендеру. Из пасти торчала в ошметках зеленой формы человеческая рука, откушенная по локоть. Челюсти мерно двигались, как жернова, пережевывая добычу. Глаза размером с блюдце и вертикальным зрачком с презрительной надменностью рассматривали инквизитора. Дожует, залезет и примется за него. Боец приглушенно взвизгнул: «Мама-а-а!», выронил коробку с пулеметной лентой, без раздумий спрыгнул на землю и помчался вдоль теплушек. Теперь остановится только в Ташкенте.

Не спуская глаз с глота, Аким начал разворачивать тяжелый пулемет. Время остановилось, кто успеет первым. Рептилия напряглась. Было видно, как под бронированной шкурой перекатываются бугры мышц. Ящер поставил лапу на открытый короб, где вперемешку были свалены шпалы и церковные дрова. Инквизитор банально не успевал. Выиграть бы у судьбы еще две-три секунды. Под лапой глота громко треснула ростовая икона. Под весом туши она раскрошилась в щепу. Один из деревянных осколков, узкий и острый, как стилет, вошел в лапу, попав в зазор между костяными чешуйками. Окрестности потряс громогласный рев. Поплавкову заложило уши. Глот отпрянул от паровоза и затряс лапой, как обычная собачонка, укушенная осой. Шаткое равновесие потеряно. Ящер завалился на спину, давя погонщика и показывая белому свету серо-синее, как у утопленника, брюхо, не защищенное чешуей.

Успел. Поплавков перекрестил брюхо рептилии из пулемета. Громкий рев, полный боли и яростного желания поквитаться с обидчиком. Лапы разбрасывали вокруг кучи песка. Пули, войдя в незащищенное брюхо, искромсали плоть, попали в сердце, перебили позвоночник в нескольких местах и вызвали смерть. У всех есть слабое место. Надо только его найти. Почти черная кровь хлестала во все стороны и тут же мгновенно впитывалась в горячий песок. Инквизитор для верности всадил остатки пулеметной ленты в тушу одной длинной очередью.

Ничего, что второй номер сбежал. Рядом две пулеметные коробки, можно дотянуться рукой. И на том спасибо.

Несущаяся к эшелону орда басмачей резко выделялась на светло-желтом фоне барханов.

Пулемет бился в руках инквизитора, посылая свинцовые гостинцы врагам. Не отставал от него пулемет слева. Наконец-то проснулись артиллеристы, гулко ухнула пушка «бронепоезда». Аким обрадовался: «Сейчас заговорят оба орудия. Хана басмачам! Сегодня у гурий в раю будет аншлаг!» Но артиллеристы почему-то не спешили сказать свое веское слово…

Басмачи неудержимо лезли на позиции красногвардейцев. Они перли прямо на пулеметы и истошно орали: «Алла, алла! Ур-р-р!»

Подступы к железнодорожной насыпи густо усеялись трупами. Сквозь плотную огневую завесу прорывались лишь небольшие группы. Их уничтожали ручными гранатами, выстрелами из винтовок и пистолетов. До рукопашной дело пока не дошло.

Неожиданно крики и беспорядочная стрельба раздались в хвосте поезда, где располагалась платформа с орудиями. Не на артиллеристов ли беда навалилась? Может быть, поэтому и не слышно их?

Самые худшие предположения инквизитора оправдались. Державшие оборону в хвосте состава бойцы перебегали под вагонами на другую сторону полотна. Их атаковал отряд вражеской конницы. Под удар попали огневые позиции батареи. Артиллеристы развернули орудия в сторону кавалеристов, но дать залп не успели и отбивались чем попало. Командир батареи в упор бил из «Маузера», отстреливая верховых. Рослый заряжающий ловко орудовал увесистым банником, вышибая басмачей из седла. Командир отряда Гавриленко с взводом личной охраны бросился на выручку батарейцам. Бывший морской офицер лично повел последний резерв в бой. Они зашли басмачам во фланг. Их удар оказался стремительным. Они перекололи спешившихся и выбитых из седел. Русский трехгранный штык всегда острее и злее дамасской стали. Остальные начали отходить, гарцуя на безопасном расстоянии.

Несколько залпов картечью вдогонку окончательно разметали всадников в стеганых разноцветных халатах. Над головами наступающих появились клубки шрапнельных разрывов. Стальные шарики с визгом прошивали барханы насквозь и тех, кто пытался за ними укрыться. Песчаные холмы были призрачной иллюзией, которая оказалась не в силах стать укрытием.

Шрапнель густо нашпиговала барханы вместе с кавалеристами и их лошадьми. Плотность шрапнели была такова, что расстояние между ранами не превышало длины ладони. Особенно устрашающе выглядели огневые переломы конечностей, словно поработал маньяк-плотник тупым зубилом.

Покончив с кавалерией, батарейцы развернули в сторону головы эшелона. Там хорошо были видны две исполинские фигуры оставшихся ящеров. По такой цели грех промахнуться!

— Прицел четыреста, — командовал командир батареи. — По вра… тварям беглый огонь.

Артиллеристов не надо было поторапливать. Они отлично видели цель и понимали, что исход боя сейчас целиком зависит от них. Это была не просто схватка людей друг с другом. Шло настоящее сражение за жизнь. Кто кого. У ящера не вымолить пощады, и с ним нельзя заключить перемирие.

Артиллерия — оружие точное. Стреляет по науке: перелет, недолет, потом в самую точку. Бывалый, обстрелянный солдат не ждет третьего снаряда: как попал в «вилку» — сразу броском в сторону. Глот под орудийный обстрел попал впервые.

Первый снаряд — перелет. Второй — разорвался перед ящером. Осколки пробарабанили по чешуе. Третий снаряд артиллеристы вколотили глоту точно в грудь. Последнего ящера, неосторожно повернувшегося боком, разорвало напополам, как тряпичную куклу.

Куски мяса с обрывками чешуйчатой шкуры разлетались во все стороны. Кровь брызгала фонтаном. Жалкие ошметки последних рептилий дымились парными ломтями на песке.

Разрубленная прямым попаданием тварь неловко ворочалась, загребая передними лапами песок, пытаясь ползти. Сердце еще билось, гоня кровь по перебитым венам и артериям. Следом за ним тащились вывалившиеся внутренности, перевитые сизыми лианами кишок. Оставляя за собой темный след на желтом песке, монстр прополз еще с добрый десяток метров. Дернулся напоследок и затих.

«Беглый» огонь быстро начался и так же быстро прекратился. Закончились снаряды. Но и этого хватило. Когда бьешь по исполинским ящерам прямой наводкой, трудно промахнуться.

Дуэль артиллеристов с ящерами закончилась со счетом два ноль в их пользу.

Напор неприятеля постепенно ослабевал. Потери его были огромны. Атака захлебнулась. Бандиты, успевшие просочиться к вагонам, драпанули обратно в пустыню. Кому-то повезло уцелеть под перекрестным огнем орудий и последнего «максима», с которым виртуозно управлялся инквизитор, не выпуская из рук гашетки пулемета. Басмачам так и не удалось прорваться сквозь огневой щит.

Волна наступающих из пустыни на эшелон растеряла свою силу и вынуждена была повернуть назад. Инквизитор провожал фигурки бегущих длинными очередями, пока они не скрылись за барханами. Вода в кожухе пулемета закипела. Перегретый ствол не охлаждался. «Максим» начал «плеваться». О прицельной стрельбе можно было забыть, пока вода и ствол не остынут. Бой затих. Медно-красный солнечный диск медленно проваливался за горизонт.

Обессиленный от физического и нервного напряжения Поплавков опрокинулся навзничь. Раскаленная на солнце крыша обожгла спину сквозь плотную ткань гимнастерки. Солнце будто заколачивало лучи-гвозди в пустыню. Бой вытянул все силы из тела. Несмотря на жару, холодный пот выступил на лбу. Гимнастерка прилипла к телу, хоть выжимай. Руки дрожали. Инквизитора трясло как в ознобе. Непослушными пальцами рванул ворот гимнастерки так, что отлетела пуговица.

Все закончилось. Стало слышно громкое жужжание вездесущих мух, слетевшихся на запах крови. Высоко в небе пронзительно закричал стервятник, прилетевший за добычей. Падальщики всегда последними покидают поле боя.

Над Акимом склонился старик машинист паровоза с всклокоченной седой бородой. Он, как ребенка, гладил инквизитора по голове, приговаривая:

— Хорошо… Все хорошо. Сделал как надо…

Пережитое казалось страшным сном, который закончился радостным пробуждением. Бойцы вылезли из-под вагонов, откуда отстреливались от басмачей. Избежавшие, казалось, верной гибели люди смеялись и плакали. Все обнимались, кричали «ура», бросали вверх буденовки и фуражки. Это было не просто спасение. Это была победа.

К счастью, это был первый и последний бой на пути следования эшелона. Беспокоящие обстрелы из пустыни конных разъездов не в счет. В Туркестане есть такая национальная забава — стрелять по проезжающим поездам. В пустыне так скучно и тоскливо. Настоящему батыру негде проверить глазомер, пристрелять винтовку, показать удаль молодецкую да дурь неизбывную, помноженную на местный колорит.

В пустыне вокруг эшелона стало как в средневековом городе после чумы: много мертвых валяется в неестественных позах, живых не видно. Затаились среди барханов.

Красноармейцы ходили между убитых, собирая оружие и трофеи. Глухо матерились раненые. Их на шинелях и широких кусках брезента сносили в вагон-лазарет. Легкораненые ковыляли, опираясь на плечи товарищей.

Краском отряда Гавриленко в неизменном морском кителе без единой складки, словно и не было боя, принимал доклады командиров об убитых и о расходе боеприпасов.

Подбежал совсем юный взводный, так туго затянутый в ремни портупеей, что оставалось удивляться, как ему удается дышать:

— Разрешите доложить?

— Разрешаю, — кивнул командир отряда.

— Есть несколько раненых басмачей.

— Еще живы? — изумился командир. — У нас не полевой госпиталь, голубчик. На своих бинтов не хватает. Идите и разберитесь. Пока не совсем стемнело. Окажите им первую медицинскую помощь, — бывший моряк с нехорошей улыбочкой недвусмысленно похлопал рукой по кобуре на поясе. — Одна нога здесь, другая там.

— Но они еще живы…

— Выполня-я-ять! — рявкнул Гавриленко. От показного спокойствия не осталось и следа. Он не привык повторять два раза. — Салага сухопутная! Возьмешь моих хлопцев из охраны, им не привыкать. Лацис, Ханмамедов, ко мне!

Низенький красноармеец в гимнастерке не по размеру снял с плеча винтовку с примкнутым штыком и пробурчал:

— Ходи туда-сюда Ханмамедов. Порядок наводи.

— Бэла-аручки, — поддержал товарища широкоплечий блондин под два метра ростом. Он говорил с ярко выраженным прибалтийским акцентом. — Сразу нада-а было разобраться.

Начальник личной охраны зло бросил им вслед:

— Зарубить гадов надо. Еще патроны на них тратить. И руке тренировка, чтоб шашку не забывала.

Взводный с двумя красноармейцами скрылся в наступающей темноте. Вскоре оттуда донеслись сухие щелчки одиночных выстрелов…

Эшелон остановился в Катта-Кургане. С железнодорожной станции инквизитор отправился искать местную власть. Все вопросы Поплавков быстро решил с военным комендантом.

Военный комендант города, а заодно и всего Катта-Курганского района откровенно обрадовался, что инквизитор не потребовал выделить конвой для охраны собственной персоны. Басмачи налетят, сейчас каждый штык на счету. Но и совсем одного отпускать нельзя.

— Проводников я вам нашел, товарищ инквизитор.

Приятная новость. Нелегко подыскать надежных людей, которые могли бы провести его в сердце Мертвой пустыни через зыбучие пески и солончаки.

Знающих местность оказалось двое: длиннобородый старик и низкорослый парень. Как пояснил комендант, это были отец и сын. Они не раз тайно помогали пограничникам ловить контрабандистов. Деваться им некуда, отказаться не смогут. Если свои узнают, первой же ночью и удавят. На расправу с предателями народ везде спорый.

Слушая такие веселые рекомендации, Аким внимательно разглядывал проводников. Оба в новеньких не по размеру халатах.

Старик немного знал русский. Поняв, что речь идет о них, вмешался в разговор:

— Я с младший сын, старухом и внучка живем тут. Два старший сын — на бухарской земле. ЧК на лошадь приехал, моя ругал: «Твоя два сына, бухарский человек, наш враг!» Наган лицо тыкал, зуб выбил. Тама бек сыновья камча бил, кричал: «Ваша отец вор, шакал, большевик». Что будем делать? Куда надо ходить?

Признаться, Поплавков не понял, на что, собственно, сетует старик. Комендант пояснил, что раньше здесь никакой границы не знали. Пастухи пасли байские стада и на бухарской, и на теперешней стороне, где власть взяли в руки Советы. Когда же границу закрыли, часть семьи старика осталась на эмирской земле. Многим пастухам пришлось переквалифицироваться в контрабандисты.

— Что же, и теперь тебя обижают? — спросил инквизитор старика.

— Комендант сказал ЧК: моя хороший человек, не надо водить на расстрел. Он рибком сказал: моя помогай надо. Рибком мине земля, кибитка, два овца давал, опий давал. Сказал, караван покажу, еще овца даст и опий много даст.

Комендант, перехватив недоуменный взгляд инквизитора, пояснил:

— Опиум у них здесь вместо денег. Революционный комитет налоги собирает опиумом. У них там в конце месяца вся комната до потолка этой пахучей дрянью забита, — он криво улыбнулся. — Зато ревкомовцы работают, как черти. По несколько дней не спят, только больно веселые, постоянно улыбка до ушей. Иногда такие декреты издают, мама не горюй… — он осекся, словно сболтнул лишнее. Теперь комендант обратился к старику: — Вот видишь, какая советская власть хорошая. Ревком тебе помогает. А скоро еще лучше будет, всю семью соберешь вместе. Мы скоро пойдем на эмира. Разобьем его, и будет на бухарской земле народная власть. Границы снова не станет.

До этого молчавший парень искренне обрадовался:

— Эмира живьем жечь будем. В котле сварим сына свиньи.

— Сварим! Вот ты и будешь поваром, — подтвердил комендант. Сын старика радостно заулыбался, наверное, представил себя с черпаком в руках у большого пузатого котла. Эмир горько плачет. Пощады просит, а он этим черпаком ему в харю тычет. — А пока товарища надо проводить в Мертвую пустыню. Места для тебя знакомые. Путь и укажешь.

Старик выставил перед собой морщинистые ладони и затряс головой:

— Нельзя туда. Кто в Мертвые пески ходит, сам мертвый становится. Там шайтан живет, людей жрет. Из костей одежду делает, из кожи сапоги шьет.

— Нет так нет, — неожиданно покладисто согласился комендант. — Не хочешь проводить уважаемого человека, делай, что хочешь. Хочешь, переселяйся к старшим сыновьям, хоть завтра. Нет, не будем откладывать, отправишься к ним сегодня.

Старик внимательно слушал, степенно оглаживая длинную бороду, согласно покачивая головой. Но когда до него дошел смысл сказанного, начал испуганно причитать:

— Ой, нельзя!.. Моя никуда не хочет, моя здесь хорошо. Меня живьем закопают. Бек сыновья убьет!

Когда он немного успокоился, комендант сказал, что судьба сыновей сейчас зависит от их отца. Бек ничего не знает о том, что старик «наводит» пограничников на караваны контрабандистов. Пока не знает. И если старик выведет инквизитора к Мертвым пескам, то бек так ничего и не узнает.

— Как бека кромсать, так мы в очереди первыми стояли, а как в Мертвую пустыню идти, так желания нет?

— Моя не понимать очередь! — глаза старика забегали из стороны в сторону. — Я совсем старый. Один раз был с отцом в Мертвой пустыне в детстве. Дорогу не помню.

— А твоя понимать, что ЧК сделает с саботажником. Они враз любому память освежат. Вспомнишь то, чего не знал, да уже поздно будет.

Старик опустил голову и тихо заплакал. Он хорошо запомнил свою единственную встречу с чекистами. Видимо, она была не из приятных.

Больше смерти местные жители Красного Туркестана боялись лишь чекистов. Смерть может быть разной. У нее множество ликов. Может быть легкой, как заслуженный отдых от земных тягот, забот и хлопот. А у чекистов ее еще надо заслужить. Вымолить, стоя на коленях…

Комендант привык действовать по-людоедски незамысловато, но идеологически правильно. Материальная заинтересованность — страшная сила, а подкрепленная угрозой скорой расправы — сила в квадрате.

— Ты погляди на него, артачиться вздумал, — комендант сжал кулаки. — Вы все здесь в моей воле ходите. И ты ходить будешь.

— В Мертвой пустыне развалины Старой крепости. Ее стерегут духи мертвых стражей. Охраняют покой своего господина. При жизни они его не смогли защитить, и в наказание за это воины заступили в вечный караул, — сквозь слезы бормотал старик, шмыгая носом. — Кто туда ходил и беспокоил мертвых, обратно уже не возвращался.

— Темнота, — почти ласково сказал комендант. — Живых бояться надо, а не мертвяков.

Старик перестал причитать. Еле шевеля губами, будто каждое слово давалось ему с трудом, произнес:

— Моя проводить в Мертвую пустыню. Пошел прощаться и собираться в дорогу.

— Вот и славно! — комендант одобрительно кивнул. — Вернешься — получишь барана и опиум. Много опиума. На всю семью хватит и сыновьям еще останется. Ревком нежадный, знает, что надо дехканам, чем душу успокоить и сердце порадовать.

Инквизитор, глядя в спину ссутулившемуся проводнику, сказал коменданту:

— Умеете вы работать с людьми.

— Это точно, — тот шлепнул свернутой нагайкой по открытой ладони. — Умею и люблю это дело.

— Проводник не подведет?

— А куда ему деваться. Семья-то здесь остается у нас. Сбежит — пощады никому не будет.

— Как бека варить — веселился, а в Мертвую пустыню идти — сразу захандрил.

— Здесь в наших краях смеется тот, кто стреляет первым. Так-то, с проводником вопрос решили. А в сопровождающие дам товарища Лю. Имя запомнить просто. Кличут его Ван. Стреляет хорошо.

— ?..

— Китайский батальон, — пояснил командир. — Из них формируем заставы в зачищенных от басмачей кишлаках. Отступать им некуда, в плен попасть себе дороже. Дерутся, как черти. Никого не щадят: ни себя, ни врагов. Местность знает, сам с боями прошел вдоль и поперек. А без провожатого никак нельзя. Не имею права, — он развел руки в стороны, словно извиняясь. — Специалисты вашего профиля на вес золота. Приказ самого. — Командир ткнул пальцем в небо.

— Неужто из самой небесной канцелярии.

— Бери выше. Сам Фрунзе распорядился.

— Точно, хороший стрелок!

— Отличный пулеметчик. Выше всех похвал. Настоящий виртуоз. Правда, по-русски почти не говорит.

— Я китайского не знаю, — инквизитор хотел отказаться, но передумал. Плохо говорит — оно и к лучшему, меньше болтать будет, А если живой останется, то ничего толком никому и не расскажет. — Мне с ним жестами общаться?

— Не переживайте так, — успокоил комендант. — Все понимает, как собака. Пули кладет кучно. Все пробоины на мишени можно ладонью закрыть. Никто не жаловался.

— Жалобщики в земле лежат?

— Почему в земле? У нас тут в основном песок. Убитых удобно прикапывать. Обвалил бархан, и все шито-крыто.

— Я слышал, тут у вас неспокойно? — спросил Аким. — Басмачи пошаливают. Долго их еще гонять по пустыне будете?

— Недолго им осталось плясать под дудку британских советников, — поделился о наболевшем комендант. — Муэтдин-Бек с Мадамином уже нам сдались вместе со всеми своими головорезами.

— Сразу в расход или чекистам отдали?

— Зачем в расход… обоих назначили командирами эскадронов одного из полков Интернациональной бригады. Лихо воюют, доложу я тебе. Назад им хода нет, а наше доверие еще заслужить надо. Повязали кровью голубчиков. Увидишь нашитую белую луну на рукаве, значит, это мадаминовцы. Красный полумесяц — муэдановцы из Интербригады. Смотри не перепутай, — рассмеялся краском. — А если серьезно, лучше держись от них подальше. Пустыня большая, песка на всех хватит, особенно когда их много, а свидетелей нет.

— С остальными что делать будете?

— Непримиримых перебьем — это вопрос времени, — буднично пояснил комендант. — Сейчас ведем переговоры с вменяемыми главарями. Просто и незамысловато предложили им должности председателей колхозов. Будут рулить дехканами, как и раньше, когда были баями. Налог нам, а не эмиру, как раньше.

— А потом?

— А дальше видно будет. Кровавая заваруха закончится. Время выждем, потихоньку оружие изымем, а дальше видно будет.

Что будет дальше, инквизитор понял и без разъяснений. Ей-богу, как раньше не додумались до такого простого решения.

— Надо всегда ставить перед собой большие цели — по ним тяжелее промазать! — одобрил инквизитор.

— К нам перебросили выпускной курс Ташкентской школы красных командиров. Решили обкатать перед выпуском. Значит, чтоб экзамены в бою сдавали. Лучших экзаменаторов, чем басмачи, не придумаешь. Сдача экзаменов всем будет автоматически засчитана, если разгромят отряд курбаши Хал-ходчи. Отряд Мадалинбека «ленинские юнкера» уже перебили. Курбаши тоже недолго осталось. Парням обещали после выпуска отпуск домой, так что считай ему уже кранты. Выпускники по пятам шли, но на перевале Чаткал-Даван начавшийся буран заставил прекратить погоню. Так что у них пока незачет. «Красные юнкера» притащили в штаб белогвардейца, подобранного на горной тропе. Раненный в бедро офицер показал на допросе, что Курбаши ушел в Мертвую пустыню. Куда и вы путь держите. Улавливаешь, к чему это я говорю?

— Улавливаю, — кивнул инквизитор. — Чего уж тут не понять. Ждать не могу. Пока найдете. Пока переловите-перебьете.

— Не сомневайся, перебьем. Парни землю роют. Выпуск откладывается. А за отпуск домой они кого хочешь на штыки поднимут. Мы телеграфировали о басмачах в Самарканд. Банда и банда. А как узнали, что Курбаши решил отсидеться в Мертвой пустыне, почему-то сразу засуетились. Он сам там со своими бандюганами скоро сдохнет. Гиблые места. Долго там не протянуть. Обещали прислать конную сотню для усиления из школы военных инструкторов и кавалерийский эскадрон особого пограничного полка. Правда, пока они не прибыли… Оружие и амуницию получите в оружейной. Это в штабе на первом этаже. Через полчаса подходите, я распоряжусь.

Комендант не обманул, когда Аким зашел в оружейку — комнату за металлической дверью, в воздухе стоял густой запах оружейной смазки вроде солидола или циатима. А может, пахло и тем и другим одновременно? Оружейник приглашающе обвел стеллажи, заставленные разнокалиберным оружием. В углу, как дрова, свалены шашки и сабли. Рядом громоздились цинки с патронами. Куда ни посмотри, взгляд натыкается на огнестрельное, колюще-режущее оружие. В оружейке оно повсюду стояло, висело, лежало.

Китаец был уже здесь. Он возился на корточках с английским пулеметом «льюис» на раздвинутых сошках. Щелкал, присоединяя и отсоединяя дисковый магазин. Ствол с радиатором и кожухом напоминал самоварный ствол, к которому пьяный слесарь присобачил с бодуна приклад, а потом подумал-подумал и приварил мушку. Внешний вид оружия не вязался с его отличными боевыми характеристиками.

Блины патронных дисков китаец аккуратно составил двумя стопками разной высоты. Одна стопка дисковых магазинов на девяносто семь патронов повыше, вторая, более узких, на сорок семь пониже.

Пулеметами «льюис» была вооружена личная охрана батьки Махно, прозванная в народе люйсистами. А Нестор Иванович всегда трепетно относился к собственной безопасности. До сих пор жив курилка. Носится на тачанках по степи, как роза в проруби. Никак не может определиться: с кем ему воевать. Бросается из крайности в крайность. Хлопцы устали закрашивать подписи на бортах тачанок. Утром, высунув язык, выводят кистью лозунг «Бей белых, пока не покраснеют». К вечеру закрашивают, чтобы намалевать «Бей красных, пока не побелеют». Противоречивая натура, анархист, одним словом…

— Хороший выбор, — одобрил Аким.

Китаец выпрямился, прижал руку к сердцу и склонился в полупоклоне:

— Красноармеец. Служу трудовому народу, — сказал и снова поклонился.

— Звать тебя как? — инквизитор внимательно смотрел на своего нового помощника.

— Чиво?

— Звать-то как?

— А, моя? Ван Ли.

— Иван Ли? Ну ладно, Иван так Иван?

Китаец отрицательно замотал головой:

— Нет, Ван. Моя Ван.

— Хорошо, хорошо, Ван. Это так, фигура речи, — инквизитор улыбнулся. — Можно даже сказать, метафора.

Осталось неясно, что для себя понял Ван из слов «фигура речи» и «метафора». Он заулыбался, безостановочно кивая, как китайский болванчик, в такт словам:

— Моя ходи Мертвый песок, не боис. И твоя не боис. Мы молодес.

— Товарищ Поплавков, — коротко представился инквизитор. — Можно просто Аким. — Он не любил опускаться до панибратства, но рассудил, что так будет проще в общении с единственным подчиненным. Проводника он в расчет не брал, так, путеводитель по пустыне…

Себе Аким выбрал кавалерийский карабин Мосина с неотъемным магазином на четыре патрона, снаряжаемый обоймами, плюс один патрон в патроннике. Дальность прямого выстрела меньше, чем у трехлинейки, но тупая головка пули имеет более мощное останавливающее действие. Нелишнее качество, если придется стрелять не только по людям, а по кому-нибудь покрупнее.

Инквизитор положил карабин на обитый жестью стол для чистки оружия. На одном дыхании разобрал карабин. Внимательно осмотрел каждую деталь, только на зуб не попробовал, произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Ложе не для эстетов. Хромает качество врезки металла в дерево.

— Небольшой разброс по горизонтали, — оружейник признал в инквизиторе родственную душу.

— Спасибо, учту, — Поплавков, вооружившись масленкой, ветошью и набором для чистки, начал приводить оружие в порядок. Убрал лишнюю смазку, похоже, здесь ее не жалели. В его бытность на фронте темное, почти черное оружейное масло с терпким характерным запахом можно было достать сверх нормы только через знакомых расхитителей армейского имущества — интендантов складской службы.

Тщательно вычистил карабин, собрал. Несколько раз клацнул затвором. Вставил обойму, дослал патрон в патронник. Порядок, теперь в бою не подведет.

Он мог с закрытыми глазами за считаные секунды разобрать карабин, вновь его собрать и изготовиться к стрельбе из любого положения. Оружие знакомое.

Инквизитор взял восемнадцать снаряженных обойм. Обвешал поясной ремень кожаными патронными подсумками по три обоймы в каждом. Пополнил носимый боекомплект — пятьдесят патронов россыпью к нагану и еще полторы сотни к карабину. Каждый взял себе по шесть гранат. Запалы в лимонки ввинтили сразу. Инквизитор нашел для себя драгунский заплечный ранец из добротной кожи старого довоенного образца с тисненым клеймом Французского иностранного легиона на верхнем клапане.

Как он сюда попал, одному богу известно. Идеальная вещь для походной жизни. Поплавков сложил в него боеприпасы и гранаты. Еще и место осталось. Подумал немного и добавил еще парочку гранат. Хороший цейсовский бинокль, лежащий на верхе оружейной пирамиды, перекочевал в ранец. Хорошая оптика никогда не помешает. Запас карман не тянет. Пригодится.

Ван выбрал привычный солдатский вещмешок. Вот у него лишнего места точно не осталось. Вещмешок затянул лентами под самую горловину. Оставшиеся диски с патронами сложил в две пулеметные сумки с широкими ремнями. Хочешь — через плечо носи, хочешь — за спиной. Как кому нравится.

Оружейник только головой качал, наблюдая, как двое потрошат его остров сокровищ.

Китаец напоследок выбрал себе американский кольт сорок пятого калибра в поцарапанной кобуре. Прежний владелец, похоже, до последнего не хотел расставаться с пистолетом. На взгляд инквизитора, он слишком громко стреляет, но энергии пули хватает, чтобы жертву в буквальном смысле слова отбросить на несколько метров. Идеальный смертоносный механизм для ближнего боя. К нему Ван присоединил четыре магазина на семь патронов и две картонные коробки по двадцать штук. Было видно, что он взял бы еще, но больше не было.

Вроде затарились всем, чем нужно. Ничего не забыли. Аким спросил у дежурного:

— Номера на оружие кто будет переписывать? Вы или дежурный?

— А забирайте, — обреченно махнул рукой оружейник. Похоже, он уже успел «смириться» с налетом на его вотчину. — Завтра ребята из рейда вернутся, еще этого добра притащат. Не обеднеем. «Льюис» взяли, одобряю, хорошая машинка. На моей памяти ни разу его не клинило. Старой сборки. До войны все детали вручную подгоняли. — То, что они забирают пулемет, вот это огорчало прижимистого начальника оружейки. Он и не пытался этого скрывать.

— Когда вернемся сюда, вам оружие сдавать? — уточнил Поплавков. Он во всем любил точность.

— Можно в оружейку сдать, — он звякнул внушительной связкой ключей в руке. — Можете себе оставить, как комендант решит. На моей памяти еще никто добровольно ничего не возвращал… Даже когда живые с задания возвращались.

После оружейной комнаты дежурный отвел их в караулку напоить чаем и перекусить. Китаец торопливо съел нехитрый обед: картошка с бараниной в солдатских котелках. Чай наливали из носатого чайника в эмалированные кружки со сколотыми краями. Кусковой сахар лежал на одиноко стоящем в центре стола синем блюдце.

В отличие от Вана инквизитор чай пил не спеша. Сначала рафинад долго не растворялся в кипятке. Потом подождал, пока остынет. Когда еще выдастся спокойная минутка вот так посидеть в цивилизованной обстановке.

Ван умчался на конюшню заниматься лошадьми для них. Акиму после ужина удалось поспать на свободном топчане в караулке. Спартанская обстановка без особых удобств, ну да не привыкать.

Еще затемно его подняли. Пора в путь по утренней прохладе, пока солнце не начнет немилосердно жарить землю.

Инквизитор вышел на крыльцо комендатуры и сразу же наткнулся на Вана. Он уже возился с лошадьми, привязанными к коновязи. Рядом скучал часовой с трехлинейкой на плече с примкнутым к стволу штыком. Китаец позаботился о выделенных лошадях, провизии и запасах воды. Позади седел привьючил бурдюки с драгоценной жидкостью. Без воды в пустыне нечего делать. Поплавков повесил на пояс флягу — личный неприкосновенный запас.

Жеребец, который достался инквизитору, вытянул крутую шею — ждал угощения. Пофыркивая, он по-собачьи обнюхивал нового хозяина. Не дождавшись угощения, ткнулся мордой в плечо. Аким пошатнулся:

— Эх, досада! Забыл прихватить тебе сахарку. Считай, теперь два куска за мной.

Но четвероногий сладкоежка-вымогатель не верил и начал лизать пустую ладонь. Ван осуждающе проворчал, подтягивая подпругу седла на инквизиторском коне:

— Чай пил, себе сахар не забыл… Не-хо-ро-шо!

Китаец достал из кармана крохотный огрызок и протянул коню. Поплавкову пришлось смолчать: виноват. Не подумал…

Сборы были короткими. Инквизитор не собирался ни на минуту задерживаться в Катта-Кургане. Выехав из города, маленький отряд из трех всадников сразу же свернул с накатанной дороги на боковую тропу, тянущуюся вдоль реки. До пустыни еще пара дневных переходов, под копытами потянулась заболоченная низменность. Всадники попали в густые заросли тугая. Под ногами захлюпала болотная жижа. Колючие ветки цеплялись за одежду, больно царапали лицо и руки. Троица молча сносила все. Наконец кусты стали ниже и реже. Зато ноги коней вязли все глубже. Топкая низменность закончилась. Выбрались на твердую почву, оставляя все дальше за спиной реку.

Впереди ехал старик, показывая дорогу. Китаец, опустив поводья, вполглаза дремал в седле. Проводник безошибочно выбирал путь в паутине многочисленных троп, исполосовавших вдоль и поперек широкую речную долину.

Старик ехал впереди, покачиваясь в седле. В голове крутились мысли, похожие одна на другую. «Слезть бы с седла, размять ноги. Убежать в густой колючий кустарник. Затеряться. Спрятаться от них. — Он воровато оглянулся на своих спутников, и его охватил холодный страх. — Ой, не та дорога и люди не те! Пропаду я с ними, пропаду!»

Холодные глаза инквизитора, казалось, смотрели прямо в душу старику. Так равнодушно смотрит варан на тушканчика перед тем, как им перекусить.

«Он… он все видит. Все знает! Не уйти, не обмануть этого страшного человека в красной кожанке, — обреченно размышлял проводник, и его захлестнула острая ненависть к этим двоим, ритмично качающимся в седлах позади. — Моя жизнь всегда в чужих руках».

Инквизитор недобро улыбнулся старику и демонстративно расстегнул клапан кобуры, висящей на бедре. Достаточно только посмотреть на такого — и даже не нужно уметь читать мысли. Сразу видно, что он печется лишь за сохранность своей шкуры, чтобы не появилось лишней дырки в старом теле. Мечтает вернуться к своим баранам…

Когда солнце встало в зените, прожигая землю насквозь, остановились на привал. Остаток дня и всю ночь отдыхали, а утром выступили в поход.

Речная долина сменилась степью, на взгляд Акима, названа степью по недоразумению. От ее зеленого покрова осталось лишь воспоминание: траву начисто выжгло солнце. Лишь кое-где виднелись редкие пятна неприхотливой верблюжьей колючки. Но даже колючка побурела, не выдержав зноя.

Ни ветра, ни облачка. Раскаленный воздух насыщен мельчайшей лессовой пылью. Она покрывает все вокруг желто-серой пеленой, лезет в глаза, уши, скрипит на зубах, смешивается с потом, грязными струями течет по лицам, проникает за воротник. Увеличили интервалы в колонне, чтобы меньше глотать пыль. Аким ехал вторым за стариком. Замыкал шествие китаец. Спутники инквизитора не отличались особой разговорчивостью, а он не собирался навязываться своим попутчикам.

Впереди гигантским озером заискрились солончаки. Мираж был настолько реалистичным, что даже бывалый проводник невольно заторопил своего коня. И вот под копытами уже похрустывает белоснежная корочка. Соль так мелка, что, как пыль, клубами поднимается вверх. От нее слезятся глаза, а тело нестерпимо зудит.

Наконец из белой дымки вынырнула привычная степь с потрескавшейся от жары землей. Изнурительный пятичасовой марш через солончаки завершен. Привал. Скоро степь закончится и начнутся барханы Мертвой пустыни. Надо отдохнуть перед броском в неизвестность…

Шестой день они ехали по Мертвой пустыне. С восходом солнца температура стремительно росла. Хорошо, что они были на лошадях. К полудню песок пек даже через подошвы сапог. Но не этот жар и не сухость воздуха были причиной мучений. С утра поднимался сухой, колючий ветер. Он нес тучи песка, такие густые, что днем солнце, казалось, было в тумане. Раскаленный песок сек лицо и руки, набивался в глаза, в уши — всюду, куда можно. Он вызывал зуд на коже, и без того воспалившейся от сухого, горячего ветра.

— Начальник, смотри туда, — проводник показывал рукой в сторону.

Инквизитор приложил руку к козырьку, прикрывая глаза от солнца. Крупный стервятник, сложив крылья, сел на верхушку ближайшей песчаной дюны. Он направил коня в ту сторону.

— Поглядим, что птичка нашла, — Аким тронул поводья, задавая скакуну направление.

Спутники своих лошадей не торопили, двигаясь следом. И так понятно, что найдут. Поглядеть было на что или на кого?

Страшна участь тех, над кем начинали кружить черные птицы. Они безошибочно определяли, что время, отпущенное их жертве, истекало. Они не охотники. Могильщикам из поднебесья сладка падаль, зловоние которой долетает до небес, распространяясь по всей пустыне. Никто среди барханов не мог укрыться от их глаз. Живые — условно мертвые. Грань между жизнью и смертью тонка, не толще волоса. И проходит совсем рядом.

Отвратительные твари с голыми вытянутыми шеями. Те же крысы, только с крыльями. Задрав голову к небу, часто можно было увидеть стервятников. Они кружили в вышине, расправив широкие крылья, паря на восходящих потоках теплого воздуха. Крылатые вестники смерти кормились мертвечиной, а пустыня исправно снабжала их пропитанием.

Два трупа лежали на песке в изломанных позах на расстоянии метров пяти друг от друга. Почти скелеты без кистей и ступней. От цветастых халатов остались лишь лохмотья. Завяленные на солнце куски мяса свисают с объеденных костей. Головы обклеваны и объедены падальщиками так, что обнажились лицевые кости.

Наглядная иллюстрация зыбкости бытия: утром ты скачешь по пустыне, а вечером ты корм для падальщиков. Близость смерти обостряет все чувства, а заодно настраивает на никому не нужные философствования…

Третьего погибшего нашли под барханом, на который уселся стервятник. Этот был одет в белый пустынный костюм. Светлые волосы под кепи указывали на европейское происхождение. Он лежал навзничь на земле. Руки вытянуты вдоль тела, левая нога прямая, правая немного согнута. Положение мертвеца свидетельствовало о его внезапной гибели на ходу. Куртка на спине изорвана птичьими когтями, сквозь лохмотья мяса видны лопатки. Помешался от страха, вот сердечко и не выдержало.

Старик не стал слезать с лошади. Лишь поцокал языком:

— Плохой зверь. Людей убил, ноги-руки кушал. Плохо! Чем ближе Мертвые пески, тем хуже. Еще не поздно повернуть назад. Живые останемся.

Инквизитор промолчал, не стал отвечать. К чему слова, и так ясно: не к теще на блины едут.

Поплавков в отличие от обычного человека не испытывал никаких чувств, кроме профессионального интереса, от вида растерзанных трупов.

Так, что мы имеем. У двух трупов нет кистей, третий умер на бегу, бросив оружие. Значит, не надеялся на него. С кем же они столкнулись? Пока сами не увидим — не узнаем.

Рядом с телами лежали винтовки и сломанная сабля. Обоймы в винторезах пустые. Все патроны расстреляли, а перезарядить не успели. О чем это говорит? Нападавший приблизился вплотную, и началась бойня.

Судя по почерневшей коже и тошнотворно-сладкому запаху, они здесь лежат суток двое-трое, не больше…

— Давай показывай дорогу, — только и сказал инквизитор проводнику. Тот собрался начать причитать, взывая к небесам. Но столкнулся взглядом с Акимом и передумал. Отряд вытянулся в привычную колонну. Старик впереди. Инквизитор с китайцем следом.

Подул ветер, и песчинка за песчинкой стало заносить трупы. Если стервятники не поторопятся, скоро от них не останется и следа. Ветер окажет мертвецам последнюю услугу, укутает их в шуршаще-песчаный саван. Так было, так есть, так будет…

Поднявшееся из-за горизонта солнце быстро раскалило поверхность пустыни. Кони взобрались на вершину очередного огромного бархана. Проводник показал рукой на точку, темнеющую у самого горизонта, и сказал:

— В той стороне находятся развалины Старой крепости.

— Не очень ты разговорчивый! — обронил Аким. Щурясь от солнца, он посмотрел в бинокль, но точка так и осталась размытым пятнышком, несмотря на мощную оптику.

Во все стороны простирались высокие барханы, абсолютно лишенные растительности. Вечные песчаные волны рядами уходили вдаль, сколько хватало взгляда. Даже если смотреть в бинокль, то все равно не увидишь ничего, кроме Мертвой пустыни, равнодушно уходящей за горизонт.

Трое людей давно потеряли счет километрам, пройденным среди барханов. Вдруг неожиданно их глазам открылась фантастическая картина. С вершины низкой каменной гряды, на которую они взобрались, во все стороны виднелась сплошная волнистая равнина сыпучего песка, совершенно лишенная всяких следов растительности. Высокие барханы — вечные волны песчаного моря — рядами уходили вдаль. Поплавков взглянул в бинокль, висящий на шее, и не смог увидеть ничего, кроме мертвого сухого песчаного моря. Однообразная желтая равнина уходила за горизонт. «Хоть бы мираж какой появился! Одно и то же! Действительно, жизнь здесь невозможна», — подумал он.

Гибель всему живому, не только людям, сулили эти голые сыпучие пески, переносимые ветром. Единственными признаками жизни в море подвижного нагретого песка были ленточки следов на барханах. Это были следы мелких ящериц и крупных насекомых. Рассказы, слышанные инквизитором в эшелоне, о больших караванах, засыпанных песком, теперь не казались преувеличением. Вода заканчивалась; бурдюки с водой отзывались на тряску громким полупорожним всплеском. Солнце пекло немилосердно.

Вдалеке, почти у зыбкой дрожащей линии горизонта, появилось небольшое облачко. Аким опять взялся за бинокль. Мощная оптика приблизила картинку. Раскаленный песок месила группа всадников. Конники неторопливо двигались в такт медленному, неясному дыханию пустыни. Время отсчитывалось огромными песочными часами барханов: так было, так есть, так будет…

— Караван! — объявил спутникам инквизитор.

Ван с проводником, ссутулившись, сидели в седлах.

— Почудилось тебе, начальник. Нет здесь караванов, — тихо просипел проводник. Пересохшее горло саднило. Говорить было больно. — Здесь лишь миражи… одни миражи.

Ни слова не говоря, Аким подъехал к нему:

— Посмотри сам. На! — инквизитор протянул старику бинокль.

— Ничего не вижу, — монотонно протянул проводник, водя биноклем из стороны в сторону. Он приложил к глазам бинокль обратной стороной.

Инквизитор досадливо поморщился и бесцеремонно перевернул бинокль, больно ткнув окулярами в лицо.

— О-о-о! — удивленно протянул проводник, вглядываясь.

Когда густое облако пыли в направлении, указанном Поплавковым, оседало, в оптику были видны всадники.

В караване их заметили. Густое облако пыли изменило свой курс и резво направилось к ним.

Когда всадники подскакали ближе, стала различима сбруя коней. Сами верховые были одеты, несмотря на жару, в пестрые ватные халаты по местной моде. У каждого на боку висела кривая сабля или шашка. За плечами винтовки.

Поняв, что их все равно заметили, инквизитор помахал им рукой. В ответ на приветствие всадники выхватили сабли из ножен и, пришпорив коней, помчались к ним. Огненное солнце угрожающим блеском сверкало на обнаженных клинках.

Инквизитор и пулеметчик спешились. Сподручнее стрелять, чувствуя под ногами твердую поверхность. Лошадь испугается грохота выстрела. Следующая пуля уйдет в «молоко». В том, что им придется принять бой, никто не сомневался.

За их спинами раздалось громкое ржание. Проводник быстро удалялся от них, нахлестывая нагайкой коня. Мчался во весь опор, но не в обратную сторону, откуда они пришли. Он скакал по большой дуге, обходя с правой стороны развалины Старой крепости.

Китаец вскинул «льюис»:

— Отставить, — гаркнул инквизитор.

— Он же враг, — Ван нехотя опустил ствол ручного пулемета. С оружием он никогда не расставался, даже в седле. Ручник всегда был у него под рукой, лежа поперек седла. — Дезертир.

— Враг, — согласился Аким. — Струхнул оставаться с нами. Мы с ним позже разберемся. Вернемся и разберемся. Я этим лично займусь.

Ван с досадой сплюнул на песок. «У него еще хватает сил плеваться, — с завистью подумал Поплавков. — У меня во рту не язык, а кусок наждачной бумаги».

На улепетывающего проводника басмачи не обратили внимания. Оставили на закуску? Да какая разница. То, что это басмачи, Аким не сомневался. Может, это даже были бойцы Интернациональной бригады. Но когда в пустыне нет свидетелей, разница между обычным бандюганом и интербригадовцем стирается. В пустыне, здесь и сейчас, все решает сила.

Маленький отряд оказался на вершине бархана, к которому быстро приближалась кавалькада в три десятка с гаком сабель. Инквизитор и пулеметчик. Два бойца — это все равно отряд… который не хочет умирать.

Китаец раздвинул сошки на конце пулемета и залег на верхушке бархана. Идеальная огневая позиция. Стремительно приближающиеся всадники видны как на ладони.

Впереди всех скакал всадник в белой чалме. Низко пригнувшись, он гнал коня, охаживая его по бокам камчой. Ему хотелось дорваться до двух иноверцев первым. Напоить верный клинок вражеской кровью. Стяжать славу самого быстрого наездника и лихого рубаки…

Аким вскинул карабин к плечу. Хлестко щелкнул одиночный выстрел. Самый быстрый умер первым. Тупая пуля калибра семь шестьдесят два миллиметра проделала аккуратное входное отверстие в груди. Зато выходное в спине было размером с кулак. Чалма упала на песок. Следом за ней кувыркнулся через шею скакуна ее хозяин.

— Шанго, — оскалился китаец, нажимая на спуск пулемета.

Свинец обильно поливал конную лаву, несущуюся на них во весь опор. Ван расстрелял диск в несколько длинных очередей. Кавалеристов выкашивало пулеметным огнем. Но конники упрямо перли на них. Когда Ван менял пустой диск на новый, Аким успел расстрелять лишь одну обойму.

«Клац!» — щелкнул полный диск с патронами, вставая на место. Ван передернул затвор и короткой очередью скосил вырвавшегося вперед. Не везло сегодня прытким.

Кавалеристы во весь карьер, оставляя пыльный след, приближались.

— Ал-ла-а-а! — закричал один из всадников. Его тут же поддержали громким свистом и улюлюканьем.

— Собака! Шакал! — вопил в ответ китаец, одновременно стреляя по кавалеристам. — Ходи сюда, скоро ходи. Скоро-скоро убивать буду.

Ругался пулеметчик без малейшего акцента и исключительно в единственном числе. Инквизитор отметил про себя, он не кричал: «Ура-а!»

«Неужели пулемет их не остановит?» — обеспокоился Аким, лихорадочно меняя пустую обойму в карабине. Минутой раньше Ван сменил очередной диск и теперь лихорадочно опустошал его. Гильзы, курясь синеватым дымком, падали под пулемет, росли горкой. Он повернул хобот пулемета влево и в недоумении замер. Там, впереди, суматошно мелькали всадники, поблескивая саблями. Капельки горячего, едкого пота заползли в глаза Ван Ли, на секунду затуманив их. Он поспешно стер пот рукавом гимнастерки.

Одна пустая патронная сумка для пулеметных дисков сиротливо валялась на песке, отброшенная за ненадобностью. Вторая, тоже небездонная, была под правой рукой пулеметчика. Пустые блины дисков Ван просто отбрасывал в сторону. Не стоит их беречь, все равно нет патронов россыпью, чтобы их снарядить по новой.

Инквизитор ощутил под ногами едва заметные подземные толчки. Может, такая дрожь земли — предвестник землетрясения? Кони начали беситься, и всадники с трудом держали их в повиновении.

Аким повернул голову. Там, где лежали убитые всадники, опередившие товарищей, и раненая лошадь вспахивала песок окровавленной ногой, пытаясь подняться, никого не было. Ни конников, ни их верных боевых скакунов. Будто корова языком слизнула. А может, не корова? Там, где только что лежали тела людей и животных, лишь осыпался песок в воронку, расширяющуюся и углубляющуюся на глазах. Зыбучие пески? Вот удача, на которую никто не рассчитывал. Поплавков рано обрадовался.

Песок начал проседать под басмачами. Несколько секунд — и всадники беспомощно крутились верхом в центре глубокого песчаного кратера. Солнце висело почти над головой, а в кратере царило удушливое безветрие. В центре послышались крики: песок завибрировал, засасывая лошадей сначала по живот, затем полностью. Спешившиеся всадники тоже стали погружаться в сухую, зыбучую трясину.

Басмачи пытались ухватиться руками за поверхность, но в ладонях остались лишь горсти песка. Желтые шелестящие волны сомкнулись над истошно кричащими людьми. Из глубины доносилось довольное урчание. Голодное существо проснулось и теперь разминало челюсти, пережевывая человеческую плоть. Было видно, как под слоем песка перекатывается что-то огромное.

— Вперед! На бархан! — крикнул инквизитор. Он вцепился в пулеметчика, ушедшего в песок по пояс, и сумел-таки выдернуть его. — Наверх! — заорал Аким. Лошади и всадники один за другим исчезли в волнующемся песке, остальные бросились на штурм песчаного кратера.

Песок уходил из-под ног, и через каждые три отчаянных шага люди сползали вниз на два. Гигантская песчаная воронка стремилась затянуть людей, расправляясь попутно с брошенными лошадьми.

Под слоем песка ворочалось невидимое чудовище.

Со склонов барханов потекли тоненькие песчаные ручейки. Они на глазах превращались в потоки, устремившиеся к центру воронки. Песок уже не тек вниз, он обваливался пластами, увлекая за собой целые лавины. Словно некая могучая сила заставляла песок течь вниз, образуя ручейки, сливавшиеся в причудливые песочные змейки.

Там, где еще несколько мгновений назад, играя клинками на солнце, наметом заходили на них всадники, творилось невероятное. Гортанные вопли «Ал-ла-а-а!» наступающих врагов сменились криками ужаса, заглушаемыми громким конским ржанием.

Если бы рядом был ускакавший проводник, он поведал бы, что конский топот разбудил стража Мертвой пустыни. Он поджидает свои жертвы в толще песков, время от времени пробуждаясь от многолетнего сна.

Чудовищных размеров червь моментально выкапывает в песке воронку. Лежит, затаившись на дне, и раскрывает огромную пасть, чтобы насытиться. Он шевелится, сокращая мышцы исполинского тела, песок осыпается ко дну, и жертвы падают прямо ему в пасть. Пробуждается же он, когда чувствует вибрацию от движения живых существ.

Инквизитор и пулеметчик, увязая в песке, бежали подальше от края смертоносной воронки. Прочь от гиблого места. Со дна воронки донеслось сытное, довольное урчание. Песок перестал осыпаться. Насытившееся чудовище утихомирилось.

Подул ветер, и песок принялся упорно заносить воронку. Вскоре от нее не останется и следа. Так было, так есть, так будет…

Их лошадей нигде не было видно, как ни крутился Поплавков, осматривая пустыню. Бинокль не помог. Видать, кони, напуганные грохотом боя и песчаной тварью, умчались куда глаза глядят. В горячке боя было не до них. Так инквизитор и красноармеец стали безлошадными.

Дальше им предстояло идти вдвоем. Впереди Аким, сзади Ван с тяжелой трубой пулемета на плече. Инквизитор предложил нести «льюис» по очереди, но упрямый китаец лишь отрицательно мотнул головой.

Две человеческие фигурки, как заведенные игрушки, шли километр за километром. С бархана на бархан. Руины Старой крепости, виденные в бинокль, стали казаться миражом, манившим в самое пекло пустыни.

Инквизитор и пулеметчик медленно брели по Мертвой пустыне. Ноги тащат по земле на автомате. Скоро фляги показали дно. Жажда мучила немилосердно, и теперь не осталось ничего важнее, чем просто переставлять ноги: левая — правая… левая — правая… Развалины Старой крепости приближались очень медленно, потихоньку.

В пустыне тень материальна. В ней можно полежать, ненадолго получить иллюзию прохлады, искупавшись в тени, как в воде. Аким и Ван шли, загребая ногами песок, к Старой крепости, надеясь найти тень и отдых. Главное — добраться до развалин и укрыться в тени. Удушливый жар заполнил все вокруг. Тело человеческое в таких условиях бессильно, только воля и упрямство заставляют переставлять ноги и двигаться к цели.

Инквизитор посмотрел в бинокль. Между двумя большими барханами было хорошо видно изломанную линию — контуры остатков крепостных стен. Как далеко! Неизвестно, сколько еще времени предстояло идти, а они уже совсем выбились из сил.

— Жа-а-арко! — тяжело процедил сквозь зубы Ван.

— Разве это жарко, — невозмутимо отозвался Поплавков, щурясь из-под козырька фуражки. — Вот когда ты один против стаи оборотней, тогда действительно жарко. Аж дым из ушей валит. — По шее скатилась капля пота, но, не достигнув воротника, испарилась, не оставив после себя даже небольшого пятнышка соли. Это был самый главный и страшный признак обезвоживания… Заветная цель, казалось, отодвигалась от утомленных людей.

Еле волоча ноги, они в конце концов преодолели расстояние до развалин. Перед ними раскинулись занесенные песком остатки разрушенных стен со сглаженными ветром углами. Когда-то стена замыкала крепость в кольцо, сейчас она зияла проломами: большими и совсем крошечными.

Наступила долгожданная передышка. Оба, не сговариваясь, пошли в благословенную тень под стеной. Они лежали в тени, они купались в ее блаженной прохладе.

— Надо идти дальше, — флегматично подытожил инквизитор и угрюмо добавил: — Только вперед!

Далеко идти не пришлось. Сразу за остатками крепостного вала открывалась неожиданная картина…

Шедший впереди инквизитор забрался на верхушку очередного бархана. Вместо привычного спуска вниз он рухнул, словно у него подкосились ноги. Ван ускорил шаг. Может, что случилось? Нет, командир показывал ему жестами, чтобы он шел пригнувшись. Пулеметчик приблизился, согнувшись, и тут же залег рядом на раскаленный песок.

— Гляди-ка! — Аким осторожно показал рукой.

Внизу в просвете между двумя барханами стали хорошо видны нагромождения обвалившейся крепостной стены. Они добрались до конечной точки маршрута, обозначенной в записках художника Верещагина. Хорошая новость, если бы не одно «но»: их опередили, хотя и ненамного.

Между барханами и развалинами было относительно свободное пространство, куда не намело песчаных дюн. Развалины прикрывали это место от ветра, не давая воздушным потокам наносить песчаные горы. Идеальное место для… полевого аэродрома.

Хвостом к стене стоял английский аэроплан «Фарман». В его тени прятался часовой. Загоревший до черноты, рослый европеец в белой пустынной форме с винтовкой на плече. Невдалеке еще один полуразобранный или недособранный самолет? Четыре столитровые бочки, похоже, с топливом. И больше ни души на весь лагерь. Хотя кому захочется истекать потом в адской жаре безводной пустыни? Наверное, все в палатках, пережидают зной.

Лагерь и полевой аэродром поражали безлюдьем. Не было видно ни людей, ни патрулей, не считая одного часового. Похоже, чужая экспедиция была уверена в своей безопасности. Сомнений в том, что здесь ищут конкуренты, у инквизитора не было.

На песчаной прогалине было установлено несколько больших взводных палаток, выгоревших до белизны на солнце.

Ван залег рядом с Поплавковым. Молчком расставил сошки у пулемета. Поменял тонкий диск на диск с большим количеством патронов. Повел стволом из стороны в сторону, примериваясь к сектору обстрела. Вопросительно посмотрел на Акима, но тот лишь отрицательно покачал головой. Еще не время.

Инквизитор с удивлением рассматривал открывшуюся взору картину. Увиденное вызвало у него легкую оторопь и глухое раздражение. Расклад не устраивал Поплавкова, и надо было использовать обстановку в свою пользу.

Между двумя стальными штырями, глубоко воткнутыми в песок, натянута стальная цепочка. К импровизированной коновязи были привязаны оседланные лошади. Ровно дюжина скакунов.

Это называется Мертвые пески? Проходной двор, а не пустыня.

Катализатором дальнейших событий стал черный столб дыма, поднимающийся за развалинами крепостной стены. Ветер донес ужасное зловоние сгоревшего мяса.

Лагерь сразу стал похож на муравейник, в который сунули горящий факел. Роль факела играл дым от костра, скрытого в развалинах. Между палаток сновали солдаты в белой форме, вооруженные винтовками. Среди них мелькали люди в халатах. Особняком стояли двое в форме, похожей на офицерскую, пустынного покроя и с ними один в бухарском дорожном халате, расшитом золотистыми узорами. На одном из командиров инквизитор приметил высокие кожаные летные ботинки со шнуровкой на крючках. Все остальные были одеты в сапоги с короткими голенищами — оптимальная обувь для пустыни. Они в три голоса отдавали приказы, управляя разномастным воинством. Из развалин донеслось заунывное пение, приглушенное расстоянием: «У-а-а, У-а-а!»

Аким с Ваном переглянулись. Если они рискнули бы прочесать пулеметным огнем палатки, то непременно попали бы в переплет. Безлюдный на первый взгляд лагерь оказался полон народа. Все как на подбор рослые, жилистые, как гончие, привыкшие загонять зверя.

Все, кто был в халатах, вскочили на лошадей и нестройной кавалькадой умчались, ориентируясь на столб дыма, тянущийся к небесам. Пехотный отряд численностью до взвода под командованием двух офицеров быстро построился в походную колонну и двинулся следом. Люди перешли на бег, ступая по песку, взрыхленному лошадиными копытами. В лагере остался маячить один часовой.

Наблюдая эту кутерьму, инквизитор похвалил себя за выдержку. Атакуй они палаточный городок, и неизвестно, как сложилась бы их судьба. Народ здесь подобрался, видать, тертый и бывалый. Это не бандитов в пустыне стрелять. Рассредоточились бы среди барханов. Их прижали бы перекрестным огнем к песку, чтоб головы не поднять. Обходной маневр с флангов, и взяли бы их тепленькими. В такую экспедицию отбирают самых подготовленных с многолетним боевым опытом как раз на такой местности.

В конце колонны пылил пулеметный расчет. Двое тащили станковый пулемет «кольт-браунинг» на треноге. За ними, пригибаясь, шагал высокий солдат. В руках по две открытые коробки с пулеметными лентами. Уже открыты. Достаточно поставить треногу на песок, заправить ленты в приемник, передернуть затвор, и оружие к бою готово. Пулеметные сошки заранее разведены в стороны. Все говорило о том, что небольшой отряд выдвигается на заранее готовые огневые позиции, которые совсем рядом.

Вдали в солнечной дымке высокие зубчатые стены крепости. На месте ворот зиял огромный провал. Деревянные створки давно сгнили и рассыпались в прах. В некоторых местах стены обрушились от старости. Ухаживать за ними, замазывать трещины раствором уже некому было несколько веков. В этот провал втянулась колонна, словно в глотку доисторического зверя.

Вскоре с той стороны, куда ушел отряд, сухо треснул выстрел, потом другой, третий. В частую винтовочную стрельбу вклинились пулеметные очереди. «Кольт-браунинг» резал тишину торопливой стрельбой. Судя по неожиданно вспыхнувшей стрельбе, где-то внутри Старой крепости шел настоящий бой с серьезным противником. Патронов не жалели.

Поплавков дал знак китайцу «за мной», махнув рукой. Они, пригнувшись, безмолвными тенями скользнули вдоль полуразвалившихся глинобитных стен, покосившихся от времени домов. За крепостной стеной начиналась городская черта, застроенная одноэтажными коробками зданий. Стены зияли безглазыми провалами окон. От крыш остались одни воспоминания. Потолочные перекрытия давно сгнили и провалились внутрь. Они шли на грохот выстрелов, соблюдая максимальную осторожность.

Инквизитор и Ван осторожно крались среди древних развалин. Дверные проемы и дыры окон раскрыты, как рты покойников.

Двое шли среди развалин, стараясь выдерживать направление в сторону, откуда слышали стрельбу. Шли, как полагается, на некотором расстоянии друг от друга: китаец впереди, инквизитор за ним.

Аким с китайцем двигались между двумя полуразвалившимися стенами. Раньше здесь, наверное, была улица, сейчас они шли по песку, нанесенному ветрами. Будь здесь мостовая, они услышали бы конский топот, но песок надежно глушит звуки.

Вдруг из-за угла на них выскочили два всадника. Один из них, толстяк, судя по богато расшитому халату и сверкающим золотом ножнам кривой сабли, был важной птицей. Аким вскинул карабин и с первого выстрела срезал толстобрюхого. Второй круто повернул коня, но и его настигли меткие пули. Китаец короткой очередью из «льюиса» выбил его из седла. Ловить ускакавших коней не стали.

Поплавков присел на корточки и выглянул из-за угла. Китаец зря времени не терял, обыскивал убитых. Из внутреннего кармана вытащил массивную печать.

Обычно невозмутимое лицо желтолицего пулеметчика расплылось в довольной улыбке:

— Бека резать больше не надо. Сдох собака. Зря старик сбежал. Сейчас бы радовался.

— С чего такая уверенность? — инквизитор оглянулся. Он не переставал следить за проулком, откуда появились всадники. Где двое, там и еще могут быть басмачи.

— Его печать. Он любил вешать бумажки с печатью на грудь казненных пленных. Власть свою показывал, — китаец смачно плюнул в лицо убитому. Сгусток слюны застрял в рыжей, ухоженной бороде, крашенной хной по местной моде.

— Красные нукеры остались без поощрительного отпуска, — сказал инквизитор и пояснил: — Выпускникам командирской школы за его голову обещан двухнедельный отпуск домой.

Аким внимательно рассмотрел руки сопровождающего бека. Кожа вокруг ногтей темно-бурая, словно в корке запекшейся крови. Помощник по особым поручениям? Телохранитель и по совместительству личный палач? Хотя какая уже разница. Через несколько часов трупы раздует на жарком солнце. Лица почернеют и покроются шевелящейся коркой от вездесущих мух. Даже здесь в безводной пустыне они появляются из ниоткуда, почуяв запах крови. Хозяина и его верного подручного — мастера заплечных дел можно будет отличить лишь по одежде. Перед смертью все равны…

— Надо башку резать, — китаец вытащил клинок из ножен на поясе. — Отпуск не надо. Премия давай.

— Э-э, хрен с ней, с башкой, — отмахнулся инквизитор. — Таскай ее с собой. Лишняя обуза, да и вонять будет. Для доказательства печати хватит. Скажу, чтобы тебе премию выписали. Чем тебе, баранами или опиумом?

— Опиумом, — без колебаний выбрал пулеметчик. — Башку все равно отрежу. Высушу, трофей будет. Моя уметь. Дед учил. Он много сражался с мандаринами. У нас дома две полки голов над очагом. Старый стану, память будет. Внукам буду говорить. Трубку курить, дым пускать.

— На обратном пути отрежешь, — Аким принял компромиссное решение. — За мной. Двинули.

Неожиданно стрельба стихла как по команде.

Они вышли из-под прикрытия осыпающихся стен.

Когда-то широкая, а сейчас занесенная толстым слоем песка улица выходила к площади, в центре которой высилась башня. Там, где улица выходила на площадь, лежали в ряд четыре обугленных трупа со связанными проволокой руками и ногами. Тела несчастных обуглились до костей. В воздухе стоял удушливый запах горелой плоти и хлопкового масла.

Видимо, их принесли в жертву, чтобы выманить, а если повезет, задобрить стражей Мертвой крепости. Выманить удалось, а вот задобрить не получилось. Приманка сработала, а дальше что-то пошло не так. Не по плану.

Куда ни кинь взгляд, везде лежали растерзанные тела людей и лошадей. Вперемешку с песком валялись отгрызенные руки, головы, ноги. К запаху гари примешивался металлический запах крови. Сюрреалистическая картина, безжалостная, будто ночной кошмар.

Среди изодранных людей лежали туши безобразных животных. Толком и не разглядеть. Полностью перемазанные в крови, словно купались в ней. Аким заметил ряды острейших зубов, торчащих из раскрытой пасти одного из чудовищ. Туши истерзаны пулевыми попаданиями.

— Что же это такое? — осевшим голосом спросил Ван.

— Комитет по встречам. Те, кого мы подстрелили, это дезертиры. Сбежали, бросив своих.

Его догадку подтвердили несколько хлопков одиночных выстрелов, прозвучавших вдалеке.

— Разбежались среди развалин, — развил мысль инквизитор. — Нам это на руку. Надеюсь, они отвлекли на себя основные силы. Пока очухаются, перегруппируются, много времени уйдет.

На них выскочил высокий и тощий, как жердь, офицер или летчик в высоких шнурованных ботинках. Аким дважды выстрелил в него из нагана. Промахнулся. Слишком далеко для точной стрельбы из револьвера. А барабан уже пуст.

— Уйдет сволочь! — крикнул инквизитор китайцу, перезаряжавшему карабин.

— Понял, командира! — встал на одно колено. Тщательно прицелившись, плавно нажал на спусковой крючок. Отдача привычно толкнула приклад в плечо.

Офицер схватился за поясницу и рухнул, завалившись набок.

Под ноги Поплавкову выкатилась голова в тюбетейке. Проводник! Не далеко ты смог убежать, старик.

— Убью! — процедил инквизитор. — Убью тебя, кто бы ты ни был.

— Если не треп, то попробуй, — неизвестный захихикал. — Пока я тебя не разделал как барана.

Поплавков осторожно выглянул из-за угла. Перед ним кривлялся и прыгал на одном месте дервиш в перемазанной кровью одежде. Правая рука сжимает длинный клинок:

— Думаешь поймать меня врасплох? Неправильно думаешь. Кто тебя сюда звал? Зачем пришел? Кто такой? Отвечай!

— Давно шаманишь здесь, уродец? — инквизитор не спешил вылезать из-за прикрытия стены и подходить ближе.

— Ты кого уродом называешь? Не зли меня! Я таких, как ты, быстро убиваю.

— Щас я тебе бошку отверну. Привык с пленными и стариками воевать.

— Ясно! Очень человечное, но в какой-то степени печальное решение. Говорить всегда легко, но есть у тебя силы выполнить задуманное. Слабые всегда надеются на слова, а сильные за них умирают.

— Слушай сюда: слабость — это грех. Я человек, а ты живодер. Я инквизитор третьего ранга и сейчас начну тебе популярно объяснять, что это такое!

Объяснение было быстрым и коротким. Аким влепил дервишу пулю между глаз и одну добавил в грудь. Так, на всякий случай. С такого близкого расстояния невозможно было промахнуться.

Дальше улица, занесенная песком, выходила к площади, занесенной песком. В центре высилась башня, взметнувшаяся указующим перстом к небу.

Поплавков вспомнил зарисовки Старой крепости, которые ему показал Старший брат Лазарь, перед тем как он собственноручно сжег их. Правильнее их было назвать кроками. Кроки — схематический набросок плана местности, с жирным черным крестом почти в самом центре. Таким же символом был отмечен рисунок полуобвалившейся башни, которую обвивала исполинская сороконожка.

Художник не оставил после себя никаких записей, если не считать короткой подписи под рисунком башни и ползущей по ней гигантской сороконожки чудовищных размеров: «Я поспевал повсюду. Всегда старался быть впереди, чтобы не прятаться за чужими спинами. Не раз чувствовал дыхание госпожи Смерти. Я знал, что она всегда рядом. Здесь она явила мне свой лик воочию. Чудом ушел. Один, совсем один…»

Казалось, художник рисовал с натуры. В отличие от руин чудовищное насекомое было прорисовано подробно. Можно было разглядеть чешуйки и венчавшую извивающееся тело женскую голову с коротким ежиком волос. Рука, послушная воле живописца, точно передала на бумаге все, что он видел.

Акима не удивило то, что кроки принадлежат именно этому человеку. Человеку, сумевшему еще в юности изменить свою судьбу, которая заранее была предрешена. После окончания Петербургского Морского корпуса перед ним маячили отличные перспективы, но он, не раздумывая, сменил офицерский кортик на кисть живописца, наплевав на угрозы отца лишить его содержания. Инквизитору импонировал жесткий, непреклонный характер Верещагина, помогавший ему двигаться по избранному пути. Поплавков почти повторил маршрут художника, только в более ускоренном темпе. Ему не надо было задерживаться для обороны Самаркандской цитадели, где генерал-губернатор Кауфман наградил Василия Васильевича Георгиевским крестом четвертой степени за смелость и отвагу. Он в одном из боев, несмотря на смертельную опасность, снял вражеское знамя, водруженное неприятелем над русским укреплением. Крошечный русский гарнизон в течение недели защищал крепость от нападения армий бухарского эмира.

За время осады от и так малочисленного гарнизона осталась горстка русских солдат и офицеров, способных держать в руках оружие. Каждый штык на счету.

Натурщиками для его батальных полотен были солдаты. Верещагин рисовал героев — простых тружеников войны и сам погиб как воин, делая зарисовки на палубе боевого корабля. Художник лично не раз участвовал в боевых вылазках из осажденной цитадели, несколько раз схватывался в рукопашную на крепостной стене, и только вовремя подоспевшие солдаты уберегли от верной смерти, когда на него накидывалось сразу несколько врагов.

Воин или художник? Это решать тем, кто будет рассматривать его полотна. Побывавший на его выставке в Берлине немецкий фельдмаршал Мольтке запретил юнкерам и молодым офицерам ее посещение. Кто захочет воевать, увидев настоящие, без прикрас ужасы войны глазами очевидца? Весь Туркестанский поход Верещагин провел в строю. Добровольцем ходил в засады, действовал как снайпер-одиночка в свободном поиске. С ним всегда были блокнот и цанговый карандаш. Василий Верещагин шел по жизни своим путем, невзирая на чужое мнение, традиции и предрассудки. Он прислушивался только к себе, к голосу своей души…

Как он очутился в Старой крепости, сейчас уже никто не сможет рассказать. Главное — его наброски попали по адресу, в Корпус. Кроме зарисовок и кроков художник не оставил после себя никаких пояснительных записок, но и этих данных с лихвой хватит. Будем считать место у основных развалин башни точкой отсчета одного из лучей Костяной звезды. Недаром Василий Васильевич отметил его черным крестом.

Жаль, что Верещагин погиб при взрыве флагманского броненосца «Петропавловск» на рейде Порт-Артура во время русско-японской войны. Его б расспросить о том, что видел. Инквизитор дорого бы дал хотя бы за пятиминутный разговор с художником-баталистом. Тот смог бы много чего интересного рассказать о Старой крепости. Но умер так умер…

Они двигались к башне, держа оружие наготове. Неизвестно, какие еще сюрпризы готовит Мертвая крепость. Никто не знает, кто еще мог затаиться в развалинах, наблюдая за непрошеными гостями. Их сюда никто не звал. Прийти — это еще полдела. Попробуйте выбраться отсюда живыми.

Среди развалин Старой крепости, занесенной песком, царила тишина, как на кладбище. Инквизитор не обольщался. Он не раз и не два убеждался, каким обманчивым бывает покой. И на этот раз чутье его не подвело.

Только они вышли на открытое пространство из-под прикрытия развалин, как песок рядом с башней вспучился, вскинулся песчаным столбом и из него, словно через силу, неспешно выросла безглазая тупомордая фигура шакала с вывернутыми наружу ноздрями.

Тварь отряхивалась, как это делает собака, вылезшая из воды, избавляясь от песка, набившегося в желтую, под цвет пустыни, шерсть. Лениво зевнула, широко раскрыв розовую пасть с острыми клыками.

Чудовищное создание несколько раз подпрыгнуло на месте, пошевелило лапами, разминая суставы, и помахало обрубком хвоста, утыканного шипами.

Инквизитор, не сводя глаз, смотрел на эту разминку перед схваткой.

Тело чудовища покачивалось из стороны в сторону на кривых костяных ногах без намека на кости и сухожилия, без единого клочка шкуры. Тварь громко сопела, втягивая воздух. Пара вздохов — и морда повернулась в сторону, где замерли инквизитор и пулеметчик. Так стрелка компаса безошибочно указывает на север. Принюхавшись и определив, где находятся люди, порождение Мертвой крепости, смешно перебирая когтистыми лапами, засеменило к людям, загребая песок. Вот только Акиму было не до смеха. Следом за первой тварью из, песка вылезли еще два чудовища. Незрячие, но идущие на человеческий запах, они двигались к людям.

Песок еще осыпался с тихим шелестом на землю, а инквизитор уже торопливо разжевывал кубик «выворотня». Последний заветный кубик хранился в потайном внутреннем кармане куртки, тщательно завернутый в пергамент, чтобы никакой мусор не прилипал. Пришел час вспомнить о запрещенном боевом препарате. Как знал — сохранил его на всякий случай. Надо найти луч. Сейчас его здоровье и жизнь ничего не стоят. Слишком высокие ставки стоят на кону.

Не сговариваясь и не дожидаясь, пока чудовища подберутся на расстояние прыжка, Аким и Ван одновременно открыли огонь.

Зрение и чувства после «выворотня» обострились. Поплавков видел фонтанчики пуль, приближающиеся к тварям. Сегодня бережливый Ван патронов не экономил. Аким вскинул карабин. Прицел совместился с безглазой мордой. Огонь! Он укладывал в цель пулю за пулей, как автомат, меняя пустую обойму на новую.

«Елки-палки, когда же вы сдохнете», — мелькнуло в голове.

Пули с чавкающим звуком, будто попадая в глину, впивались в омерзительные тела. Все закончилось лишь тогда, когда безглазые морды лопнули, как перезрелые арбузы. В каждую пришлось всадить минимум по десятку пуль. Вместо красного сока они брызнули веером костяных осколков и тягучей серо-зеленой жижей. Грохот выстрелов, отразившись от развалин, смолк. Больше из песка никто не вылезал. Похоже, большую часть уничтожили те, кто пришел до них. Инквизитор и пулеметчик разделались с последними песчаными тварями.

Раздался громкий удар, будто в землю ударили чем-то огромным, словно великан топнул ногой оземь. У основания башни вспух нарыв взрыва, подняв неслышный смерч. Рвануло знатно, сразу видно — взрывчатки не пожалели. Башня устояла, в старину строили на совесть и на века. На месте взрыва образовался провал в каменных нагромождениях. Что скрывалось в нем, предстояло узнать Акиму в скором времени. Но до провала еще нужно было дойти. Пройти открытое пространство, засыпанное песком, впрочем, как и всю Мертвую крепость.

Штурмовая группа погибла в схватке с безглазыми стражами башни, но заряд взрывчатки с опозданием сработал. Бикфордов шнур, подожженный еще живыми солдатами, прогорел, когда они уже были мертвы.

Взрыв открыл фрагмент кирпичного фундамента башни и проход под него. Что скрывается там — оставалось лишь гадать. В записках художника ничего об этом не говорилось, как и о стражах, вылезающих из песка.

Согнувшись в три погибели, Аким и следом за ним Ван осторожно спустились в пролом.

Свет, проникавший сквозь отверстие, позволил разглядеть часть подземелья.

Проход в глубину подземелья преграждала гигантская черная паутина. На ее растянутых толстых нитях вздрагивало множество выбеленных временем человеческих черепов и разрозненных костей. Паутина подрагивала. Ужасные кастаньеты выбивали еле-еле улавливаемый ритм. Именно ритм, а не просто стук трущихся друг о друга костяшек. Кто-то невидимый в темноте дергал за нити, исполняя противоестественную мелодию на чудовищных инструментах.

От «выворотня» зрение обострилось. Аким замечал все детали, не упускал ни одной мелочи. Взгляд остановился на центре паутины, свободной от человеческих костяков. Так и есть, он не ошибся. В груди приятно заныло. Точно в центре паутины, в том месте, где в одной точке сходятся все, висел луч. Последний известный в Корпусе луч Костяной звезды.

— Ну здравствуй, наемный убийца, — прошелестел тихий голос из темноты.

Инквизитор вглядывался в темноту: ни зги не видно. Сейчас «выворотень» не помогал, словно взгляд натыкался на невидимую стену. Света из пролома едва хватает разглядеть паутину и костяной луч, точно висящий в ее центре. Принимать «совиный глаз» поздно. Препарат действует не сразу, и отвлекаться нельзя. Если сразу не напал тот, кто затаился в темноте подземелий, это не значит, что он этого не сделает. Может, просто забалтывает, чтобы подобраться поближе? Забавляется, как кошка с мышкой?

Бесконечное тело, шевеля хитиновыми сегментами, появилось, струясь, из темноты, пощелкивая трущимися друг о друга пластинками. Истинные размеры чудовища скрывала темнота. О размерах подземелья можно было лишь догадываться.

Из темноты показалось женское лицо, венчавшее тело гигантской многоножки, закованное в хитиновую броню. Такое же лицо он видел на рисунках, которые показывал ему Старший брат в штаб-квартире Корпуса. Поплавков часто видел страх в глазах смотрящих на него. Но не в этот раз. Миловидное женское лицо смотрело на него холодно и оценивающе. Его можно было бы назвать красивым, если б не искаженные пропорции. Широкие скулы и острый подбородок. Узкий лоб нависал над аристократическим носом античной статуи.

Невозможно было представить, что это чудовище принадлежало их миру. О такой твари Поплавкову и слышать не приходилось, не то что сталкиваться.

Любой человек, оказавшись на месте инквизитора, по меньшей мере испугался бы. Аким не чувствовал ничего. Только собственный пульс и капли пота, стекающие по шее. Страха не было. Наверное, для каждого человека отмерен определенный запас. Инквизитор давно истратил свой запас в череде бесконечных схваток с тварями. Потом осталось лишь беспокойство за выполнение очередного задания и судьбу братьев-инквизиторов, если сражался в боевой группе.

Под головой на груди виднелись исполинские жвалы-серпы и еще одно ротовое отверстие. Вся эта исполинская туша поддерживалась десятками многосуставчатых, как у паука, лап, находящихся в непрерывном движении.

— Я не наемник, — ответил Аким. — Я доброволец.

— Час от часу не легче, — губы на лице растянулись в злой улыбке. — От таких идейных страдальцев больше всего неприятностей. Сразу видно, что примчался на белом коне через пустыню…

— Ножками пришел. Топ-топ.

— Не перебивай! — взвизгнула тварь. Хоть и многоножка, но все же часть ее личности точно принадлежала женщине. — Кости у тебя под ногами принадлежат таким же и-дей-ным. Они все сгинули здесь. Подлинный факт, взгляни себе под ноги. Сюда редко кто приходит в поисках луча. Думала, уже давно забыли о нем. А тут целая толпа привалила. Думаешь, добудешь и принесешь его своим хозяевам, а они разрыдаются от благодарности? Я чувствую, что ты такой же хранитель, как и я. Просто еще не осознал своего предназначения. Ты слишком молод, даже по человеческим меркам своей расы. Присоединяйся. Присоединяйся ко мне. Служи мне. Здесь нечего стыдиться, поверь. Стремление к силе. Жажда крови. Я все это хорошо чувствую в тебе.

— Добуду и принесу, — упрямо сказал инквизитор.

— Глупец, — выплюнуло существо. — Кто станет ограничивать себя, чтобы уберечься от старости, неминуемой дряхлости, смерти в конце концов? Ты что, цепной пес на коротком поводке? Идешь, куда пошлют, а посылают часто, да? Идеальное оружие, заточенное для достижения чужих целей? Твои хозяева настолько хорошо промыли тебе мозги, что ты уже не понимаешь, что для тебя хорошо, а что плохо. Ключевое понятие нашего разговора — свобода выбора. Ты же не станешь отрицать, что у каждого разумного существа есть право на собственный выбор?

— ?..

— Эта унылая, короткая жизнь? — существо, перебирая лапами, спускалось по стене вниз. — Мои слуги убиты. Нужны новые. Я чувствую, что ты ближе ко мне, чем к людям.

— Сидеть в подземелье век за веком, это ты называешь интересной жизнью? Обхохочешься, — Поплавков не сводил взгляда с исполинской многоножки с женским лицом. Передние лапы уже на земле, а конец туловища еще не показался.

Кто сплел гигантскую паутину? Много вопросов и мало ответов.

Он обратил внимание: чудовищная многоножка не спешит подходить к свету, падающему из провала. Отвыкла от солнечных лучей, сидя в подземелье.

— Ты кто? Назовись!

— Некоторые называют меня Последней тенью. Последнее, что видишь в жизни. А ты сам кто будешь?

— Инквизитор.

— Инквизитор?! Я слышала о вас, но не приходилось сталкиваться. Редкий гость в наших краях. Посмотрим, какой ты на вкус. Переходи на нашу… мою сторону.

— Цена вопроса? — поинтересовался Аким, хотя он и так примерно знал ответ. Не в первый раз ему делали такое предложение.

— Останешься без души.

— Не пойдет. Я к ней привык.

— Забирая душу, дарю бессмертие. Не глупи. Лучше скрепим наш союз, — самонадеянная тварь, похоже, совсем отупела под землей или в первый раз имела дело с инквизитором, раз предложила такое. — Убей своего слугу, и будем считать договор заключенным. Сам. Своими руками вырежи ему сердце. А из черепа сделай кубок…

Похоже, у кровожадной гигантской многоножки было еще много задумок. Договорить ей не дал Ван Ли.

Похоже, у пулеметчика были особенные взгляды на собственное будущее. На роль жертвенного агнца, кровью которого предлагают скрепить договор, был категорически не согласен.

Тишину подземелья распорола пулеметная очередь.

На кончике пулеметного ствола заплясали злые огоньки. Ван крест-накрест перечеркнул женское лицо исполинской многоножки. Пули, попадавшие в хитиновые пластины, с визгом рикошетили, не причиняя ей вреда. А вот лицо не выдержало веера пуль, выпущенных в упор.

В разные стороны полетели ошметки мяса, мышц, кожи, обнажая лицевые кости черепа. Вопреки законам природы череп выдержал попадания пуль. Оба глаза лопнули, выеденные свинцовыми мухами. Своды подземелья содрогнулись от рева, полного боли и гнева. Тварь от боли свернулась в бронированные кольца. Пулеметчик выиграл несколько секунд. Акиму этого хватило:

— Каждый раз одно и то же… — инквизитор вытащил гранату из подсумка и сорвал с нее чеку. Щелкнув, отскочила предохранительная чека. Он забросил ребристый шар в темный зев тоннеля, где ревела тварь. Следом полетела еще одна граната.

«Бу-ум!» — грохнул сдвоенный взрыв.

Своды подземелья выдержали. Почти выдержали. На их счастье, Акима и Вана не посекло осколками, не завалило камнями. Не повезло чудовищу. От взрыва гранат оторвался свод над свернувшейся в тугой комок многоножкой. По тому, как вздрагивали обломки кладки на месте обвала и осыпались вниз камни поменьше, тварь не собиралась сидеть в каменном плену. Каменные оковы надолго не удержат монстра, закованного в идеальную природную броню. Чем яростнее и ожесточеннее его движения, тем ближе свобода. Тем ближе ничтожные людишки, посмевшие бросить вызов хранителю луча.

Пыль, поднятая взрывом, оседала. Инквизитору поначалу показалось, что он надежно похоронил под камнями монстра. Может, все обойдется. Не обошлось. Чудовище было живо. Каменный курган ходил ходуном.

Поплавков физически ощущал, как волны лютой злобы расплескиваются во все стороны.

Надо быстрее забрать луч.

Он поднял с пола камень и кинул в паутину. Тяжелый булыжник намертво прилип к паутине, как приклеенный. Близок локоток, да не укусишь. Надо придумать что-то другое.

Как по наитию, словно кто-то подсказал, он вспомнил о бензиновой зажигалке в кармане. Внутренний голос шепнул: «Огонька не найдется?» Аким не курил, но огонь должен быть у инквизитора всегда с собой. Повинуясь внутреннему импульсу, он достал зажигалку и крутанул пальцем небольшое колесико — появилось пламя. Поплавков бережно поднес огонек к нижнему краю паутины. Паутина разом вспыхнула, словно нити были пропитаны горючим составом. Аким непроизвольно отмахнулся, инстинктивно прикрыв глаза рукой.

Паутина прогорела в мгновение ока. Кости, ничем не поддерживаемые, с грохотом осыпались на каменный пол. Инквизитор в последний момент успел поймать луч, выхватив его из грохочущего костепада. Руку уже привычно обожгло холодом. Быстрее упаковать в контейнер, а его за пазуху. Больше делать в подземелье нечего. Ноги в руки — и ходу отсюда.

В мозгу пульсировала одна мысль: «Я обязательно выживу… Обязательно… Выживу».

Выбравшись из прохлады подземелья на раскаленный песок, Аким и Ван, не сговариваясь, побежали. Они летели как на крыльях. Инквизитор придерживал шаг, чтобы пулеметчик сильно не отставал. Люди буквально кожей чувствовали опасность. В любой миг чудовище могло выбраться из-под обвала и броситься в погоню…

Одинокого часового, маячившего рядом с самолетом, инквизитор сразу взял на прицел, прижав приклад карабина к плечу. Грохнул выстрел. Фигурка солдата согнулась пополам и ткнулась в песок. Они рванули к аэроплану. За спиной в развалинах раздался громкий вой, полный злобы и ненависти. Завывание приближалось быстрее, чем хотелось бы людям. Китаец бросил пулемет, все равно патроны кончились, чтобы ничего не мешало бегу, и сразу же опередил инквизитора. В этом забеге, где была возможность выжить, он лидировал. Поплавков поднажал, стараясь не отставать. Сейчас их единственная возможность уцелеть — это аэроплан, надежный английский «Фарман».

Добежали. Мертвый часовой лежал на песке, рядом отлетевшая винтовка. На белой пустынной форме расплывалась темная клякса крови вокруг входного пулевого отверстия.

— Вытаскивай колодки из-под колес, — скомандовал Аким. — Я на таком летал. Посмотрим, что тут у нас. О, да тут электрозапуск двигателя. Не надо будет вручную винт крутить. Все продумали сукины дети, даже воюют с комфортом. Запасной топливный бак. Отлично! — инквизитор громко комментировал вслух осмотр самолета, чтобы подбодрить подчиненного. Им повезло: «Фарман» — скоростной истребитель, а дополнительный топливный бак увеличивает дальность полета вдвое.

Жаль, что бензобак не бездонный, так можно было бы до Самарканда долететь. До железной дороги, а если повезет, то и до полустанка дотянуть — уже удача…

— Топливо под горловину. Вытащил колодки, а?

Инквизитор не успел услышать ответа на свой вопрос, как рядом грохнул взрыв. Взвизгнули осколки. Ван, охнув, схватился за живот. Поплавков бросился к нему.

— Что с тобой?

— Моя отвоевался.

— Рана нестрашная. Поправишься. Еще повоюем, — Поплавков видел, что с таким глубоко проникающим ранением в живот тот долго не протянет. Желтое лицо вмиг побелело, на верхней губе выступили бисеринки пота. И это на такой адской жаре.

— Моя не везет, — пожаловался Ван. — Хотел башку бека привезти, не удалось. Думал деда порадовать, и опять неудача…

Откуда метнули гранату? От развалин не добросить, слишком далеко. Взгляд остановился на убитом часовом. «Труп» ожил и пытался дотянуться до ремня лежащей на песке винтовки. Каждое движение ему давалось с трудом. Он встретился взглядом с инквизитором, губы раненого искривила злая улыбка. Аким вскинул карабин и нажал на курок. Сухо щелкнул затвор. В горячке боя он забыл, что расстрелял все патроны и обойма пуста, как кошель нищего.

Поплавков в несколько прыжков подскочил к так некстати ожившему покойнику. Ошибку надо исправлять. В глазах часового не было страха или тоски. Может быть, безмерная усталость? Акиму некогда было вглядываться.

Часовой все продолжал тянуться к оружию. Врешь, твое время вышло.

«Хороший солдат. Пощады не просит. Ухмыляется из последних сил врагу в лицо».

Инквизитор коротко, без замаха ударил прикладом, окованным металлом, в ухмыляющееся лицо. Под деревянным ложем громко, с чавкающим всхлипом хрустнуло.

Одновременно с ударом раздался грохот осыпающихся каменных глыб. Ближайшая к полевому аэродрому полуразвалившаяся от времени стена окончательно рухнула с грохотом, подобным горному обвалу.

Древняя кладка не выдержала напора закованного в хитиновую броню монстра. Так паровой каток прет к своей цели, выбирая кратчайшее направление, сметая все на своем пути. Из облака поднявшейся пыли торчали две исполинские жвалы, безостановочно перемалывающие воздух. Бронированное тело исполинской твари скрывала клубящаяся пыль. Монстр безошибочно шел по их следу, как хорошо выдрессированный сторожевой пес. Пылевое облако висело в воздухе, не собираясь оседать. Хорошо, что чудовище осталось без глаз. Фора во времени, пока тварь сориентируется по запаху, им не помешает.

Что они могут сделать с исполином древнего мира, вырвавшимся на простор? Да ничего! Две букашки против стихии. Их сметут с лица земли и не заметят. И кровавых брызг не останется. Песок все быстро впитывает. Ему, песку, все равно: водица это или кровушка людская.

Аким побежал к аэроплану. Ван завалился набок, свернувшись эмбрионом. Поза, дающая иллюзию, что боль станет меньше. Глаза закрыты, похоже, потерял сознание.

— Держись, — хрипло подбодрил инквизитор и вдруг увидел, вглядываясь в узкие, налитые болью глаза, что Ван не жилец.

— Пи-и-и-ить, — сдавленно протянул очнувшийся пулеметчик.

Поплавков левой рукой бережно поддержал голову товарища.

— Спа… си… бо, — прошептал Ван чуть слышно. — Коман… ди… ра.

— Я, Ван, я. — Аким сорвал с пояса флягу. Свинтил крышку и приложил горлышко ко рту раненого. Дважды дернулся кадык. Последние капли воды переместились в горло Вана. Все, воды больше нет.

Инквизитор, кряхтя, обхватил китайца под мышки и потащил к аэроплану.

— О-ох-х! — застонал Ван.

— Ничего, потерпи. Меня жизнь не так корежила, и то жив.

Инквизитор сорвал с себя кожаную куртку, обрывая пуговицы. Кое-как натянул ее на раненого, весь испачкавшись в крови. Застегнул на две оставшиеся пуговицы. На высоте будет холодно, а пулеметчик и так потерял много крови. Аким засунул под гимнастерку сложенную вдвое матерчатую кепку Вана, с которой тот никогда не расставался. Перебинтовать рану не было времени. Поднатужившись, Поплавков перевалил тело через борт кабины на место пилота-наблюдателя. Жесткое сиденье приняло раненого. Голова мотнулась, как у тряпичной куклы, свесилась на грудь.

Инквизитор залез на место первого пилота. Ноги и руки предательски дрожали от пережитого напряжения. Собраться! Аким нажал большим пальцем кнопку электрозапуска. Ничего, тишина! Несколько раз дернул ручку бензонасоса, вверх-вниз, подкачал топливо. Нажал! Мотор чихнул. Еще раз. Мотор завелся с пол-оборота. Винт пропеллера превратился в смазанный круг. Так, ручку управления на себя. «Фарман» дернулся, как живой, и медленно покатился вперед, с каждой секундой набирая скорость. Аэроплан начал разбег. Пару раз подпрыгнул на неровностях взлетной полосы полевого аэродрома. Инквизитор направил руль высоты в небо, добавил оборотов. Мотор взревел, и аэроплан оторвался от земли, устремившись в небо. Там только птицы, и нет богомерзких чудищ. «Фарман», задрав нос, набирал высоту, с каждой секундой удаляясь от мертвых песков. Чем больше расстояние между ними и старыми развалинами, тем лучше.

Ушли! Вырвались! Не суждено им остаться здесь. У них другая судьба. У их судьбы сегодня другие планы на будущее.

Снизу донесся рев, полный разочарования и злобы. Ушли мерзкие двуногие человечки. Людишки обманули. Нет крыльев, а все равно смогли улететь. Обманули…

Аким поднялся на тысячу двести метров и выровнял аэроплан. Ветер весело свистел. Инквизитор радостно подумал: «Все было не зря. Враг будет плакать всегда».

Чудовище задрало вверх уродливую морду. Высоко в небе ястребом летел аэроплан.

За спиной летчика бледный как полотно китаец бессвязно шептал какие-то слова, из которых только одно «спасибо» и было понятно.

— Я не сдамся. Ни за что не сдамся. Я инквизитор! — Поплавков кричал, стараясь перекричать гул мотора. — У меня есть отличное качество — я никогда не сдаюсь.

Ван кивал в такт, когда аэроплан качало. Кивал, словно соглашаясь со всем, что говорил Аким. А потом он закрыл глаза, как если бы уснул…