Иннокентий III и альбигойский крестовый поход

ГЛАВА III КАК НАЗРЕВАЛ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД

Мирная программа Иннокентия III. — Миссии легатов в Лангедоке. — Раймунд VI и Петр де Кастельно. — Ортодоксальные бароны Юга: Гильем VIII де Монпелье и Педро II Арагонский. — Конфликты легатов с горожанами и епископами. — Апостолы из Испании: Диего и Доминик. — Диспуты и проповедническая кампания. — Чудеса Доминика. — «Бедные католики»: начало ордена доминиканцев.

Через три месяца после своего избрания, 1 апреля 1198 г., Иннокентий III написал письмо архиепископу Ошскому, предостерегая его от катарской опасности и призывая обратиться к «светской длани». Этот призыв был характерным. Он свидетельствует, что Папа в то время не намеревался начинать с конца, то есть с массового наказания сектантов и их покровителей. Судя по тем его склонностям, которые нам известны, крестовый поход против альбигойцев должен был представляться ему одной из тех крайних мер, к которым прибегают за неимением лучшего, когда все остальные средства исчерпаны.

Воздействовать на баронов Лангедока, чтобы они оказали поддержку Церкви и припугнули нечестивцев. Исправить нравы епископов, пробудить их религиозное рвение и заставить их применять законы против ереси. Поддерживать в недрах Церкви тот дух пропаганды веры через бедность и смирение, который позже породит нищенствующие ордены. Наконец, начать и неутомимо продолжать кампанию проповедей, чтобы возвращать заблудших на путь истинный одной только силой красноречия. Эту наполовину мирную программу Иннокентий III пытался осуществлять в течение десяти лет, с 1198 по 1208 г., прежде чем прибегнуть к самым суровым мерам. Историкам не следовало бы забывать об этой стороне его деятельности, которая в его глазах имела величайшую важность. Именно потому, что она потерпела неудачу, рок и людские страсти в дальнейшем увлекли его на путь, который он не выбирал, и завели дальше, чем он хотел.

Эта задача была такой трудоемкой, что несколько групп папских легатов выбилось из сил, безуспешно стараясь воплотить ее в жизнь. Один за другим на Юге появлялись: в 1198 г. — монахи Райнерий и Гвидо; в 1200 г. — Иоанн, кардинал церкви св. Павла[28]; в 1203 г. — двое монахов из аббатства Фонфруад: Петр де Кастельно и Рауль; в 1204 г., в помощь последним, — Арнольд-Амальрик, аббат Сито, влиятельный церковный сановник.

Эти посланцы Рима прибывали с самыми широкими полномочиями. Они имели право привлекать для борьбы с ересью все церковные и светские власти и отлучать их, если они откажутся действовать. Архиепископы и епископы получали указание помогать им и проводить в жизнь их решения. Вскоре Иннокентий III счел, что у его уполномоченных недостаточно средств воздействия. В 1204 г. он отобрал у епископов обычную юрисдикцию по делам ереси, передав ее легатам, — это стало началом процесса, приведшего к созданию инквизиции. Он дал своим представителям даже право лишать церковных должностей тех, кто покажется им недостойным, и немедленно заменять их без права обжалования. Практически римские легаты получали самодержавную власть. Они могли по своей воле сменять церковнослужителей, круто менять создавшуюся ситуацию и будоражить страну.

Но что толку от неограниченной власти, если на практике ее осуществить невозможно? Легаты повсюду встречали такое сопротивление, что даже неустрашимый Петр де Кастельно в 1204 г. написал Папе отчаянное письмо, где признавал свою неудачу и выражал желание вернуться к спокойной жизни в обители. «Действие ценней созерцания, — немедленно ответил Иннокентий, — добродетель блещет и закаляется в трудностях. Ты не должен уклоняться от дела, которое мы тебе доверили, пусть даже народ, в возвращении коего к Богу состоит твоя миссия, будет самым упорным и неисправимым из всех. Тебе не удалось сделать то, чего ты желал; но Небо вознаграждает не успех, а труд. Мы твердо уповаем на Господа, что твои усилия в конечном счете будут вознаграждены. Проповедуй Евангелие с упорством и настойчивостью; настаивай, приводи доводы, умоляй и, проявляя красноречие и терпение, старайся вернуть на путь истинный тех, кто сбился с него».

Читая это «Sursum corda»[29], можно подумать, что посланники Рима были только тем и заняты, что старались затронуть сердца и души еретиков. Но их задача была сложнее. Им приходилось проводить профилактику, путем убеждения или принуждения, во всем католическом обществе, среди баронов, горожан и прелатов, виновных в слабости, равнодушии или бездеятельности.

Где в том политическом хаосе, который представляла собой Южная Франция, взбудораженная к тому же и религиозной революцией, можно было найти сильную и авторитетную власть, посредством которой папство могло бы подчинить все остальное? Бессилие верховного суверена и слабость феодальных уз не давали никакой возможности для централизации, для усилий по объединению. Бароны были независимы от графа Тулузского, а муниципалитеты вместе с их консульствами[30], уже могущественными, не повиновались никому. Анархию усугублял и тот факт, что номинальный сюзеренитет Тулузца периодически оспаривал иностранный государь — король Арагона, граф Руссильонский и Каталонский, стремившийся подчинить себе земли по оба склона Пиренеев. Но он и сам не был господином для неуловимых горных князьков — графов Фуа, Комменжа и виконта Беарнского. Они фактически не признавали иного авторитета, кроме силы. Папа не имел на них никакого влияния. В 1200 г. Иннокентий III грозил своим гневом Бернару V де Комменжу, который развелся с законной женой по единственной причине, что она перестала ему нравиться. Но Папа так и не смог настоять на своем.

С правителем Лангедока, графом Тулузским Раймундом VI, Рим мог чаще вступать в сношения, и с ним как будто было проще иметь дело. Поскольку решение альбигойской проблемы отчасти зависело и от этого лица, Иннокентий прежде всего попытался привлечь его мягкостью. Целестин III в свое время отлучил его — не за пособничество ереси, а за преследование монахов. Новый Папа дал своему легату указание отпустить графу этот грех, если тот объявит, что подчинится справедливым требованиям Церкви. Раймунд VI пообещал то, чего от него потребовали; отлучение было снято, и Иннокентий 4 ноября 1198 г. написал ему письмо, побуждая совершить покаяние. Пусть он, как столько раз делали его предки, пойдет сражаться с неверными в Святую землю!

Отправка покровителя катаризма на другой конец Средиземноморья была ловким политическим ходом; но на принятие папского предложения шансов было немного. В самом деле, письмо заканчивалось таким неожиданным компромиссным вариантом: «Если ты не можешь лично отправиться в крестовый поход, пошли туда вместо себя хотя бы сколько-то рыцарей и с помощью других выполни долг, который не можешь оплатить сам». Получив прощение столь дешевой ценой, Раймунд воспользовался им, чтобы снова начать грешить. В 1199 г. аббат Сен-Жиля еще раз донес на него в Рим: граф не держит обещаний; он оставил на месте замок, построенный во вред монахам; он снова не дает им покоя. Иннокентий 13 июля дал своему легату указание заставить графа Тулузского снести крепость и выполнять свои обязательства.

Церковные власти прежде всего хотели от него добиться роспуска его рутьеров и изгнания из его доменов еретиков — как раз того, на что он не мог пойти. Вербовка басков и наваррцев была единственным способом приобрести воинов, потому что непокорные вассалы их не присылали. Выслать еретиков и их пособников? Но город Тулуза и все его графство были полны ими. Ни один из легатов, приезжавших друг за другом в Лангедок, не смог убедить Раймунда VI разоружиться и самому изгнать своих подданных. Когда уполномоченные Папы предлагали архиепископу Нарбоннскому или епископу Безье присоединиться к ним, чтобы предпринять в этом духе настойчивый демарш в адрес графа, прелаты уклонялись. Они, несомненно, полагали, что утруждать себя здесь совершенно бессмысленно.

Однако в 1205 г. новые предупреждения и более откровенные угрозы как будто подействовали сильнее. Петру де Кастельно удалось встретиться с Раймундом и запугать его. Граф принял формальное обязательство избавиться от своих рутьеров и самому преследовать катаров. Но он не сделал ни того, ни другого: это была лишь имитация смирения, способ выиграть время. Почти в тот же период он позволил консулам Тулузы издать положение, запрещавшее обвинять кого-либо в ереси после смерти, «если только нет точных доказательств, что он обвинялся при жизни или что по смерти его соборовали еретики», — мера, которая должна была особо не понравиться непримиримым ортодоксам.

В 1207 г. легат предпринял последнее и решительное усилие. Видя, что от Раймунда ни в Тулузе, ни в Лангедоке ничего не добиться, Кастельно отправился в провансальские домены графа, чтобы обязать тамошнюю знать прекратить сражения между собой и подписать всеобщий мир. Потом он объединил всех подписавших его в лигу, нацеленную на преследование лангедокских еретиков. Когда присоединиться к этому миру и вступить в эту лигу потребовали от графа Тулузского, он отказался: она была направлена против значительной части его подданных и по существу против него. «Тогда божий человек, — пишет Петр из Во-де-Сернея, — побудил сеньоров Прованса восстать против своего сюзерена». Убежденный, что Раймунд может уступить лишь принуждению, Кастельно отлучил его и наложил интердикт на все его графство. Потом он приехал к графу, чтобы без обиняков высказать ему все, что думал о его поведении. Сцена была бурной. Сернейский монах восхищается смелостью, с которой легат дерзнул воспротивиться «тирану» и публично бросить ему в лицо обвинение в клятвопреступлениях и изменах.

Предписывал ли Иннокентий доводить таким образом дело до крайности? Во всяком случае, он поддержал своего представителя и одобрил его действия. 29 мая 1207 г. архиепископы Вьенна, Амбрена, Арля и Нарбонна получили приказ огласить в своих провинциях анафему графу Раймунду и заставить прихожан соблюдать ее. «Он отлучен, — писал им Папа, — за то, что содержал рутьеров, используя их для разорения страны; за то, что нарушал мир по великим постам, в праздники и в постные дни в начале сезона, что отказывался воздавать противникам по справедливости, доверял официальные должности евреям, разорял аббатства, превращал церкви в крепости, повышал дорожные пошлины сверх допустимой меры, лишил епископа Карпантрасского его владений, отказался подписать Прованский мир; наконец, потому что он покровительствует еретикам, принимает их у себя и, вопреки своим неоднократным клятвам, сделался еретиком сам». Последнее утверждение Иннокентий III сделал со слов своих легатов: позже ему придется признать, что принадлежность графа Тулузского к еретикам так и не доказана.

Папский циркуляр устанавливал и условия интердикта. «Пока граф не покорится, его подданные и его вассалы будут освобождены от долга верности и оммажа по отношению к нему. Все князья, шателены, чиновники и рыцари, которые после оглашения приговора встанут на защиту графа, также будут отлучены. Та же кара постигнет всех судей, адвокатов или врачей, которые посмеют ему служить — вплоть до кузнеца, который сознательно подкует коней ему, его людям или его армии».

Все меры были приняты; Кастельно даже хотел скрепить своей печатью копии этого циркуляра. Но суверен Лангедока настолько вывел Папу из терпения, что последний не удовлетворился этой карой. В тот же день, когда было объявлено об отлучении, он направил графу испепеляющее письмо. Он называл его зачумленным и безумным человеком, безбожным и жестоким тираном. Он упрекал его в «мерзостях и преступлениях». Он грозил ему Божьим возмездием, адскими муками и даже всеми болезнями, какие только на этом свете могут обрушиться на того.

«Ты сделан не из железа; у тебя такое же тело, как и у других; тебя может охватить лихорадка, настичь проказа, разбить паралич, ты можешь стать одержимым или слечь от неисцелимых недугов. Божественное могущество способно даже обратить тебя в животное, как царя Вавилонского. Каково — прославленный король Арагона и почти все прочие вельможи, твои соседи, поклялись соблюдать мир, повинуясь легатам Апостолического Престола, и лишь ты один отвергаешь его и ищешь поживы в войне, точно ворон, что кормится падалью! Не стыдно тебе нарушать данную тобой клятву — изгнать еретиков из своего фьефа? А когда наш легат упрекнул тебя за то, что ты их защищаешь, не ты ли посмел ему ответить, что запросто найдешь такого ересиарха, такого катарского епископа, который сумеет показать превосходство своей религии над религией католиков? Уже одним этим ты поддерживаешь ересь, и есть сильные подозрения, что ты примкнул к ней (здесь Иннокентий уже не утверждает виновность графа, а предполагает ее). Что за безумие тебя охватило? Ты что же, считаешь себя мудрее всех тех, кто верен церковному единству? Как ты можешь думать, будто те, кто сохранил католическую веру, — прокляты, а приверженцы этих безрассудных и лживых учений спасены?»

И в обмен на отпущение грехов Папа хочет полного и быстрого удовлетворения своих требований. В противном случае он отберет у графа землю, которую тот держит непосредственно от римской Церкви (графство Мельгей). А если и этого будет недостаточно, он прикажет всем соседним князьям подняться на Раймунда, врага Христа, гонителя духовенства, и позволит каждому из них оставить себе то, что тот сможет отнять у графства Тулузского.

Казалось, слышатся раскаты чудовищной грозы, которая вот-вот разразится; но Иннокентий резонно полагал, что для человека с характером Раймунда VI довольно будет и угроз — и не ошибся. Под этим градом упреков и проклятий граф смирился, дал новые обещания и в обмен на них получил отпущение грехов. Вот только люди из его окружения не забыли бурных сцен и оскорбительных писем; они уступили, затаив в сердце ярость и дожидаясь удобного момента для мести, который не замедлил представиться.

Как бы то ни было, Папа больше не мог рассчитывать на Раймунда VI как на проводника своей политики. Надо было искать таковых в других местах. Но среди государей Юга было всего два, не выражавших враждебности к Риму и его планам: сеньор Монпелье Гильем VIII и король Арагона Педро II.

По семейной традиции первый был убежденным католиком, решительным врагом катаризма, преданным вассалом Святого Престола. Как только Иннокентий стал Папой, он принял сеньорию Гильема VIII под свое покровительство и одарил его привилегиями. В свое время этот сеньор по своей инициативе требовал, чтобы на Юг прислали легата, наделенного специальными полномочиями для преследования еретиков. Назначая легатов, Папа всякий раз не забывал уведомить этого верного слугу, прося его о поддержке. Чувства Гильема VIII были столь общеизвестны, что автор одного из редких трактатов, написанных южанами в защиту старой религии, магистр Алан[31], презентовал ему свою книгу с торжественной дарственной надписью. «Я избрал вас, — объявляет он, — потому что из всех государей вашего времени именно вы облачены в доспехи веры. Вы — сын и защитник Церкви».

Сеньор Монпелье действительно играл роль заплечных дел мастера для римской власти. Когда в 1201 г. епископ Агдский Раймунд запросил Папу, что делать с восемью еретиками, сидящими у него в темницах, Иннокентий предложил ему передать их Гильему VIII, чтобы тот наказал их сообразно тяжести их проступков. Увы, могущество этого барона было невелико, а в 1202 г. он умер — как раз в тот момент, когда папству стали так нужны его услуги и его поддержка.

Педро II, Арагонец[32], был бы воистину лучшим помощником Папы, если бы захотел возглавить католическое движение и посвятить себя этому благому делу. В течение нескольких лет в Риме могли рассчитывать, что он возьмет на себя эту роль. В Европе не было королевства, более тесно связанного со Святым Престолом, чем Арагон. Педро II, коронованный в Риме в 1204 г., принес Иннокентию III тесный оммаж и на этом публичном торжестве признал, что его государство — всего лишь вассальное княжество и данник Престола святого Петра. Это был человек Папы во всех смыслах этого слова[33]! Разве он не был буквально создан для борьбы с еретиками в Лангедоке? Эта миссия прекрасно подходила и для достижения его собственных целей в Пиренейской Франции. К тому же этот римский и католический государь дал еще много доказательств своей приверженности к вере. В 1197 г. в очень суровом эдикте он выделил вальденсам и катарам день на то, чтобы покинуть его королевство. Указывалось, что по истечении этого срока всякий еретик, обнаруженный в пределах его государства, будет предан огню, а его имущество конфисковано: две трети достанутся королю, треть — доносчику. В 1205 г. король Арагона даже как будто начал военную акцию против альбигойцев: он отбил у них замок Лескюр близ Альби, чтобы сделать его фьефом римской Церкви. Так что Иннокентий III мог полагать, что обрел в его лице желанное орудие.

Его иллюзия продержалась недолго. Король Арагона сам рассчитывал использовать Папу. С его помощью он надеялся завладеть сеньорией Монпелье, на наследнице которой Марии, единственной дочери Гильема VIII, женился. Вместо того чтобы дальше преследовать катаров, он ввязался в войну с католическим бюргерством — горожанами Монпелье, которые, отличаясь весьма независимым нравом, были мало склонны принять его власть. Папа и его легаты приложили немало труда, чтобы помирить его с могущественной коммуной. Став наконец сеньором Монпелье, он попытался отделаться от очень уродливой жены, которую взял только ради ее наследства; но Иннокентий, к которому он обратился за разводом, отказал — разрешение было бы слишком скандальным. После этого в отношениях между Папой и его вассалом возникло заметное охлаждение. Впрочем, Педро II и не собирался в угоду Церкви вступать в борьбу с Раймундом VI, мужем его сестры Элеоноры; существовали и другие брачные планы, которые могли еще укрепить связь обоих домов. В Риме поняли, что король Арагона никогда не пойдет войной на Тулузу. Когда Папа воззвал к феодалам Северной Франции, чтобы бросить их на Лангедок, — это значило, что он отказался от надежды использовать рвение Педро II. А тот откажется примкнуть к предприятию, организованному с целью отобрать Юг у южан и отдать его чужаку, и все закончится неожиданно: этот истребитель еретиков, этот вассал римской Церкви, принесший ей оммаж, будет сражаться против правоверных войск и умрет среди отлученных, на службе у ереси.

Мог ли Иннокентий III, лишенный всякой поддержки со стороны феодалов Лангедока, рассчитывать на население его городов? Почти все они были очагами катаризма. Петр де Кастельно свою миссию 1203 г. начал со смелого шага. Он вступил в Тулузу, собрал жителей и потребовал от них клятвы, что они сохранили католическую веру. «Эта клятва, — добавил он, — не нанесет никакого урона вашим свободам. Именем Папы мы подтверждаем ваши обычаи и ваши привилегии; но те, кто откажется ее принести, будут преданы анафеме». Глава христианства подтверждает муниципальные вольности! Если удача сама плывет в руки, грех ее не использовать: тулузцы согласились и поклялись. Но когда легат сверх того захотел их заставить изгнать еретиков, горожане уперлись. Пришлось припугнуть их гневом князей и королей, нависшим над их головами, перспективой разорения их города и уничтожения богатств. «Они уступили, — пишет монах из Сернея, — силе и из страха. Но едва посланцы Папы уехали, они вновь стали собираться по ночам, чтобы слушать проповедь сектантов. Ах, как трудно отказаться от своих повадок!»

Так же думали и прелаты Лангедока. Они совершенно не хотели менять своих привычек и уступать власть агентам Иннокентия III. Даже под давлением изобличений, обвинений, угроз они подчинялись плохо или не подчинялись вообще. Пришлось поставить этих епископов перед выбором: показать благой пример или же уступить место людям, убежденным в необходимости реформы, а главное — в скорой и суровой акции против еретиков. Бездействие или открытое сопротивление Церкви Юга побудило легатов приостановить действие общего права, заменив его своими решениями, — мера революционная, которая могла лишь усугубить кризис. Прежде чем поражать еретиков, пришлось вести борьбу со строптивым духовенством.

Столь важную должность, как должность епископа Тулузы, можно было доверить лишь испытанному католику. В 1205 г. с нее сместили, обвинив в симонии, епископа Раймунда де Рабастана — феодала, проводившего время в войнах с вассалами и закладывавшего поля и замки своего домена ради получения денег. Смещенный воспротивился и еще на несколько месяцев сумел сохранить свой посох, но легаты настояли на своем, и в 1206 г. был избран аббат Тороне. Это было очень известное лицо — Фолькет (или Фульк) Марсельский, в прошлом еретик и трубадур, ныне же ярый ортодокс. Его и выбрали, надо полагать, за пламенные речи. Но усиление катаризма нанесло епископству большой ущерб: Фульк обнаружил, что все его владения заложены, а епархиальная казна почти пуста. Восстановить епископское могущество и доходы, вернуть власть над городом, постараться мало-помалу возвратить бюргеров к старой вере — такой была задача, для решения которой новый епископ должен был приложить умение и энергию. Но он метил выше. Когда начнется крестовый поход против альбигойцев, он станет одним из вождей этого предприятия и, вместе с Арнольдом-Амальриком, душой той партии, для которой Симон де Монфор будет светской дланью.

Епископ Безье Гильом де Рокессель уже оказался на подозрении у легатов за то, что пожалел графа Тулузского. Когда ему предложили потребовать от консулов Безье отречения от ереси и изгнания еретиков, он опять не послушался. Он даже призвал консулов следовать его примеру. Легаты поспешили в город, собрали духовенство и снова приказали епископу отлучить консулов, если те не отрекутся от секты. Епископ обещал сделать это, но не сделал; он был временно отстранен от своей должности и получил приказ ехать в Рим, чтобы оправдаться. Как закончился этот процесс — неизвестно, но факт тот, что через некоторое время, в 1205 г., епископ Безье был убит — как сообщает текст того времени, «из-за измены земляков». В том же году Кастельно поднялся вверх по долине Роны и начал реформировать Церковь в Виваре, сместив для начала епископа Вивье.

Очищение оставалось неполным и было пустым делом, пока полную власть сохранял верховный религиозный глава Лангедока — архиепископ Нарбоннский Беренгарий II. В 1204 г. он уже поссорился с легатами, не позволив им присвоить свою юрисдикцию. Агенты Иннокентия III временно отстранили его от должности и направили в Рим свирепое обвинительное заключение против него. Начался процесс, и Папа поручил легатам провести в Нарбонне расследование. Если обвинение подтвердится, а нарбоннские каноники откажутся выбирать другого архиепископа, он-де назначит ему преемника своей властью. Но Беренгарий стал защищаться и в свою очередь обвинил своих противников, изобличив в пристрастности Кастельно и особенно Арнольда-Амальрика. Они превысили свои полномочия и обманули Папу лживыми обвинениями. «Я абсолютно не признаю вас в качестве судей, — заявил он, — поскольку подозреваю во враждебном отношении ко мне. Я еще раз обращусь к Папе. Ваш суд незаконен. Требуя от клириков под присягой обещания преследовать других клириков, вы нарушили каноны. Подобные махинации — полная противоположность тем справедливым подходам, какие в этой стране практиковали другие легаты, ваши предшественники».

Фактически Беренгарий сослался на свой преклонный возраст и немощи, чтобы не являться в Рим. Когда он удовлетворил некоторые требования, обещав исправиться, выполнять свои функции как положено и даже бороться с ересью, Папа, всегда более покладистый, чем его легаты, в 1207 г. принял эти изъявления мнимой покорности. Через три года ему вновь пришлось начать процесс против этого неисправимого человека и в конечном счете сместить его.

* * *

Ничто не могло склонить Южную Францию отвергнуть ересь самостоятельно: предводители феодалов, отцы Церкви и руководители городов не могли пойти на то, чтобы опустошить свое государство, устроив религиозные преследования. Напрасно легаты карали епископов и баронов, чтобы подхлестнуть их и пресечь сектантскую пропаганду: она продолжалась совершенно открыто. В 1206 г. и в последующие годы проповедники от альбигойцев и вальденсов публично выступали перед большой аудиторией в Дёне близ Мирпуа, в Монреале, в Фанжо, в Тарасконе, в Лаураке. В Мирпуа еретики даже созвали нечто вроде катарского Собора, и на его заседаниях был разработан план обороны. На случай возможных неприятностей они решили создать опорные пункты, которые бы одновременно служили центрами распространения нового учения и убежищами для верующих.

Когда стоишь посреди равнины, разделяющей Тулузу и Нарбонн, среди настоящего океана хлебов, кукурузы и виноградных лоз, на севере горизонт заслоняет огромная темная гряда — горы Монтань-Нуар. На юге земля вздымается беспорядочными волнами рыжеватого цвета — это Корбьеры. А далее при ясной погоде сверкает белизной острый гребень Пиренеев. Окаймленная всеми этими горами местность была избранной землей и центром сопротивления катаризма. Одна из катарских крепостей, Монсегюр в домене графов Фуа, высилась на вершине горного пика высотой 1200 м, и добраться туда можно было лишь козьими тропами. Ересиархи не только постоянно набирали последователей, но и укрепляли свои позиции.

Папские легаты, упавшие духом сильнее, чем когда-либо, дружно говорили, что хотят отказаться от этой службы. Хоть их обращения к «светской длани» и угрозы анафемы ничего не давали, они все-таки были вынуждены продолжать кампанию проповедей, как их обязал Папа. Иннокентий III, желавший (как он сто раз писал) «обращения грешников, а не истребления их», упорно требовал от легатов проводить в жизнь его мирную программу. 19 ноября 1206 г. он предписал им осуществить особую меру. «Повелеваем вам выбрать людей испытанной добродетели, которых вы сочтете способными выполнить эту апостольскую миссию. Пусть, взяв за образец бедность Христа, в смиренных одеждах, но преисполненные рвения творить свое дело, отправятся они к еретикам и примером своей жизни, равно как и своими поучениями, постараются по милости Божьей вырвать тех из тьмы заблуждений». Эти несколько строк точно и внятно формулировали суть того идейного направления, которое создало св. Доминика и произвело на свет первый нищенствующий орден.

Тут произошло любопытное совпадение. За четыре месяца до того, как Папа разослал это письмо, один испанский прелат, которого король Кастилии активно использовал в качестве дипломата, Диего де Асеведо, епископ Осмы, проезжал через Монпелье вместе с одним из служителей своего капитула, младшим приором Домиником де Гусманом. Оба возвращались из Рима, где, вне всякого сомнения, имели беседу с Иннокентием III. То, что произошло непосредственно после их возвращения из Италии, позволяет предположить, что предписание от 19 ноября стало результатом этой встречи. В Кастельно, близ Монпелье, Диего и Доминик встретили легатов: Арнольда-Амальрика, Петра де Кастельно и Рауля, весьма подавленных и уставших от тщетности своих усилий. «Епископ Осмы, — рассказывает Петр из Во-де-Сернея, — дал им спасительный совет: оставить все и посвятить себя исключительно пламенной проповеди; действовать так, чтобы затворить уста злоречивым, — учить, по образцу Божественного Учителя, в полном смирении, ходить пешком, без пышной свиты, без денег, на манер апостолов». Легаты не пожелали взять инициативу подобной перемены на себя: этот новый путь их пугал. «Если кто-нибудь из авторитетных лиц, — сказали они, — соизволит показать нам пример, мы очень охотно ему последуем». Тогда епископ Осмы взялся сам предпринять такую попытку и в сопровождении единственного спутника (хронист не называет его, но имелся в виду Доминик), предшествуя Кастельно и Раулю, вошел в Монпелье, чтобы сразу же начать проповедь. Третий легат, Арнольд-Амальрик, отправился обратно в Сито, чтобы провести заседание его генерального капитула и поскорей вернуться, собираясь также принять участие в общем деле.

Можно полагать (хотя монах из Сернея не говорит этого), что епископ Осмы и его спутник просто сообщили троим легатам инструкции главы Церкви. Люди, выполнявшие официальную миссию, какими были аббат Сито и его коллеги, не стали бы внезапно менять свою тактику по совету какого-то испанского прелата, не имеющего полномочий и встреченного случайно. Уверовали ли в глубине души Арнольд-Амальрик и Кастельно, заклятые враги ереси, ярые приверженцы крайних мер, в превосходство нового метода? Как бы то ни было, Папа считал нужным провести эксперимент и его уполномоченным оставалось лишь подчиниться. Получив вскоре подкрепление в виде группы цистерцианцев, среди которых был Гвидо, аббат Во-де-Сернея, дядя автора хроники, они пошли по Лангедоку: одни — вслед за двумя испанцами, другие — разбившись на группы по три-четыре проповедника. И, следуя распоряжениям Папы, эти апостолы шли босиком, добывая себе хлеб подаянием, к великому удивлению народа, привыкшего видеть блестящих епископов и могущественных аббатов Католической Церкви в ином обличье.

Тогда-то и начались во множестве беседы-диспуты между приверженцами обеих вер. Прием был не новым, но миссионеры часто прибегали к нему, чтобы ярче выявить преимущество своей религии, поразить воображение толпы и добиться обращений в истинную веру. Католические хронисты, описывая ход этих встреч, ответы и аргументы катаров воспроизводят, похоже, не слишком точно. Они любят приписывать тем глупые и смешные речи. Так что сведения их ненадежны; к тому же истину, которую и так трудно выяснить, предание ордена св. Доминика дополнительно окутало атмосферой чудес.

В Сервиане близ Безье, деревне, выстроенной на скале, которая возвышается над бескрайним виноградником, диспут с двумя ересиархами, Бодуэном и Тьерри из Невера, продлился целую неделю. Под конец Тьерри сказал епископу Осмы: «Я знаю, какой дух вас вдохновляет: дух Илии». На это епископ ответил: «Если я явился сюда с духом Илии, то тебя одушевляет дух антихриста». По словам монаха из Сернея, миссионерам удалось вывести жителей Сервиана из заблуждения и почти убедить их изгнать еретиков. Но они не сделали этого, потому что тех защищал шателен. Единственным позитивным результатом, которого достигли представители Папы, было то, что при отъезде из Сервиана их почти целое лье триумфально провожало все население, сохранившее верность старой вере.

В Безье дискуссии и проповеди шли две недели с нулевым результатом — большинство местных жителей выказало такую враждебность, что епископ Осмы и легат Рауль посоветовали Петру де Кастельно на время покинуть город и исчезнуть, если он хочет избежать гибели. В Каркассоне диспут и проповеди заняли еще неделю. Хронист не отметил здесь обращений — несомненно, потому, что их не было. Он сообщает лишь о чуде: в Иванов день катары работали на жатве, и все колосья, которые они собрали, оказались окровавленными. Позже народное воображение измыслило, что сам св. Доминик адресовал резкие укоры жнецам-еретикам, и когда один из них в раздражении замахнулся на святого, сноп, который он держал, обагрился кровью.

В Верфее, месте, прославившемся тем, что шестьдесят лет тому назад его жители плохо приняли проповеди св. Бернара, миссия столкнулась с двумя виднейшими еретиками — Понсом Жорданом и Арнольдом Аррюфатом. Спор пошел о толковании одного места из св. Иоанна. «“Никто не восходил на небо, как только сшедший с небес Сын человека, каковой пребывает на небесах”[34]. Как вы понимаете эту фразу?» — спросил их епископ Осмы. Один из еретиков ответил: «Иоанн хочет сказать, что Иисус называет себя сыном человека, который пребывает на небесах». — «Как! — воскликнул епископ. — Так вы считаете, что отец того, кто взошел на небо, то есть Бог-Отец, — человек?» — «Да», — ответил другой. Тогда епископ далее процитировал текст Исайи, где Бог говорит о себе самом: «Небо — престол Мой, а земля — подножие ног Моих»[35]. «Если Бог, — добавил он, — это человек, который сидит на небе и ноги которого достают до земли, получается, что длина его ног равна расстоянию от земли до неба. Вы так полагаете?» — «Да, мы в это верим», — ответили еретики. Тогда епископ, не сдерживая более негодования, вскричал: «Будьте вы прокляты, тупые еретики, я рассчитывал, что у вас больше здравого смысла». Либо хронист Гильом де Пюилоран неясно выразился, либо миссионеры, слова которых он воспроизвел, не поняли, что им говорили катары. Альбигойская доктрина никогда не представляла Бога в образе человека, потому что не допускала реальности даже человеческой природы Сына.

Монреаль, этот несравненный бельведер, откуда можно окинуть взглядом сразу и горы, и равнину, стал в 1207 г. местом крупнейшей дискуссии. Чтобы присутствовать на ней, вернулся и присоединился к миссии Петр де Кастельно. С противной стороны в ней приняли участие самые известные проповедники: Арнольд Отон, Гилаберт из Кастра, Понс Жордан, Бенедикт из Терма. Религиозный турнир продлился две недели. Под конец положения обеих вер были изложены в форме памятных записок и переданы арбитражному суду, который должен был определить победителей. Все очевидным образом зависело от того, как этот суд избирался. По словам монаха из Сернея, назначенные арбитры были верующими катарами, что маловероятно: во всех диспутах такого рода арбитры выбирались совместно обеими сторонами. То же было сделано и в Монреале, как авторитетно свидетельствует Гильом де Пюилоран. Из четырех избранных арбитров двое были рыцарями, а двое горожанами; ничто не говорит о том, что они принадлежали к секте или хотя бы благоволили к ней. Пюилоран возмущается только тем, что суд был составлен из одних мирян. Но исключение духовенства обеих враждующих религий было единственным способом сформировать независимое жюри.

Аргументация еретиков базировалась, видимо, на двух основных посылках. Арнольд Отон, их глава, прежде всего заявил, что римская Церковь — не супруга Христа, но Церковь дьявола, а ее учение — учение демонов. Она — Вавилон великий, мать блудницам[36], о которой говорит Апокалипсис, и основал ее не Иисус. Далее он сказал, что ни Христос, ни апостолы не указали, что в то время представлял собой церемониал мессы. Что ответили католики и что они доказывали, неизвестно.

Но каким было решение суда? Его не было. Арбитры отказались выносить приговор и даже совещаться, диспут закончился безрезультатно. «Они увидели, — пишет монах из Сернея, — что дело ереси проиграно». На самом деле мирянам было слишком сложно судить о таких материях, и притом четыре арбитра могли, разделившись на две равные партии, не прийти к единому мнению. Что касается записок, представленных в арбитраж, то их и след простыл. Петр из Во-де-Сернея объясняет это тем, что арбитры поспешили отдать ортодоксальный текст катарам; такое объяснение не очень приемлемо, потому что редакции еретиков больше никогда не видели. Через несколько лет Гильом де Пюилоран спросил у одного из четырех судей, Бернара де Вильнева, что сталось с записками. «Они были утрачены, — ответил Бернар, — во время вступления крестоносцев в Монреаль и массового бегства жителей». И он добавил, что в результате диспута 1207 г. произошло обращение почти ста пятидесяти еретиков. «Я подозреваю, — пишет хронист, — что все эти тексты уничтожили некоторые из его (Бернара) коллег, городские нотабли, благоволившие к секте».

Монреальский диспут ознаменовался также одним из тех чудес, о которых так любит рассказывать монах из Сернея. «Однажды, когда католические миссионеры долго дискутировали с еретиками, Доминик записал аргументы и цитаты, которые использовал сам, и передал рукопись одному из еретиков, чтобы тот мог ознакомиться с его возражениями и ответить на них. Ночью сектанты собрались в доме, где сидели перед очагом. Тот, кому святой отдал свою записку, показал ее своим товарищам. Они решили, что надо бросить ее в огонь: если пергамент сгорит, истинна вера еретиков, а если не сгорит, значит, лучше всех католическая религия и надо к ней примкнуть. Короче, все пришли к согласию, и записку Доминика бросили в огонь; она вышла из него невредимой; этот опыт повторяли трижды с тем же результатом. Тем не менее катары не смирились с поражением: они поклялись друг другу никому не говорить о чуде, чтобы благодаря ему католическая миссия не взяла верх. Но один рыцарь, склонявшийся к правой вере, рассказал о том, что он видел».

Предание ордена доминиканцев помещает эту сцену в Фанжо и изображает ее немного иначе. Арбитры не смогли договориться и прибегли к суду божьему — к ордалии[37]. Они решили бросить записку Доминика и записку катаров в огонь: которая не сгорит, та и станет доказательством истинности соответствующего учения. Текст еретиков, будучи предан огню, вспыхнул вмиг; рукопись святого, которую трижды бросали в печь, трижды вылетала из нее с такой силой, что даже подожгла балку, расположенную на некотором отдалении от печи. Чудеса чудесами, но критичный исследователь должен свидетельству доминиканских агиографов XIII в. предпочесть свидетельство монаха из Сернея, современника событий, определенно заявлявшего, что он слышал об этом факте из уст самого св. Доминика.

Последний диспут происходил в Памье, владении графа Фуа — Раймунда-Рожера. Тут к епископу Осмы, который собирался уехать, чтобы посетить свою епархию, присоединились Фульк, епископ Тулузский, и Наварр, епископ Кузеранский. Католическая миссия предложила публичную дискуссию вальденсам, очень многочисленным в этом городе. Граф Фуа, верный своим привычкам к эклектизму, давал поочередно приют представителям обеих вер; он предоставил для встречи большой зал своего дворца. Дебаты судил единственный арбитр, избранный обеими партиями, — Арнольд де Кампраньян, из белого духовенства. Из происшедшего известна лишь одна деталь. В дискуссию, чтобы поддержать ересь, вмешалась сестра графа. «Сударыня, — крикнул ей один из миссионеров, брат Стефан, — ступайте-ка прясть свою пряжу: не вам брать слово на таком собрании, как это». Арбитр присудил победу католикам. Небольшая группа вальденсов, в числе которых был персонаж, с которым мы еще встретимся, Дуранд из Уэски, объявил, что присоединяется к римской Церкви. Но в целом диспут в Памье, как и остальные, дал лишь посредственный результат. Епископ Осмы вернулся в Испанию и там умер. Почти сразу же скончался и один из легатов, монах Рауль. Арнольд-Амальрик, которого дела призывали в Северную Францию, оставил руководство обезглавленной и бессильной миссией на аббата Гвидо из Во-де-Сернея.

На сцене остался один Доминик. Он без устали общался с сектантами, добиваясь единичных обращений, в основном от женщин и детей. Пока он ходил с проповедью по Лангедоку, о божественности его миссии неизменно свидетельствовали чудеса. Святой забыл про сон, жил на одном хлебе и воде и тем не менее выглядел все «свежее и здоровее». Как-то, когда на дороге из Монреаля в Каркассон он начал свою проповедь, разразилась гроза. «Не уходите», — крикнул он слушателям и крестным знамением заставил бурю улечься. Позже в этом месте воздвигли часовенку, и отмечалось, что здесь никогда не идет ни дождь, ни град. Еще и поныне местные жители, когда гремит гром, бегут в эту часовню и падают на колени.

От этого цикла проповедей остался один подлинный документ того времени — свидетельство об обращении, выданное Домиником в 1207 или 1208 г. Понсу Роже из Тревиля, что в Лораге. Оно содержало условия покаяния, отнюдь не мягкие. Три воскресенья подряд кающийся должен будет пройти с обнаженной спиной от входа в деревню до церкви, а за ним будет идти священник и хлестать его розгами. Кающийся должен носить монашеское одеяние с особыми знаками: двумя крестиками, нашитыми по двум сторонам груди. Всю жизнь, кроме как на Пасху, Троицу и Рождество, он не будет есть ни мяса, ни яиц, ни сыра (три праздничных дня исключаются для того, чтобы показать, что с катарским воздержанием покончено). Три дня в неделю он будет воздерживаться от рыбы, постного масла и вина, кроме как при болезни. В год — три поста. Строгое требование слушать мессу ежедневно. Обязанность впредь соблюдать целомудрие. Раз в месяц ему придется показывать свою покаянную грамоту кюре Тревиля, под надзором которого он будет находиться. В случае неповиновения он ipso facto[38] будет отлучен как клятвопреступник и еретик. Если примирение с Церковью в то время влекло за собой такие же последствия для всех обращенных, то неуспеху проповедников не приходится слишком удивляться.

Больше ловкости испанский миссионер проявил, основав близ Фанжо благодаря щедротам некоторых дарителей поселение, которое позже станет знаменитым монастырем Пруй. Туда следовало принимать на воспитание новообращенных девушек, а также девушек из католических семей, лишенных средств. Идея лидеров секты брать на себя заботу о бедных детях и отдавать их на воспитание преданным и верующим женщинам оказалась очень плодотворной для катаров. Теперь надо было перехватить эту молодежь, используя ради вящего блага правоверия тот же прием. В дарственной от 25 августа 1207 г. недвусмысленно указывается, что она произведена в пользу «дела святой проповеди и сеньора Доминика из Осмы». Во всяком случае, здесь усилия миссионеров дали практический эффект. Не зря доминиканское предание окутывает возникновение великого монастыря Пруй пеленой чудес. Светящийся шар, трижды являвшийся Доминику, подобно звезде, что вела волхвов в Вифлеем, указал ему место, где организовать будущую общину, колыбель ордена доминиканцев.

Тем не менее кампания по обращению, затеянная Иннокентием III и проводившаяся его посланцами больше двух лет, закончилась провалом. С этим согласны все хронисты.

«Поборники Бога, — пишет Пюилоран, — признали, что этими средствами пожара не погасить». Он утешается мыслью, что сопротивление еретиков имело следствием основание доминиканского ордена. «Нужно было, чтобы в нашей стране имелись ереси, дабы этот край и весь мир узрели славу и пользу братьев-проповедников». «Наши святые проповедники, — пишет, в свою очередь, монах из Сернея, — поспешали повсюду, и повсюду в дискуссиях торжествовали над еретиками, но поскольку те закоснели во зле, обратить их не удалось. Посему после долгих усилий, добившись проповедями и диспутами очень немногого или не добившись ничего, они не замедлили вернуться во Францию». «Я могу сказать лишь одно, — горестно восклицает автор “Песни о крестовом походе” Гильом де Тюдель. — Благослови меня Бог! Этих людей проповедь интересовала как прошлогодний снег! Так они себя вели пять лет или не знаю уж сколько. Он не желает обращаться в истинную веру, этот заблудший народ!»

В доминиканской легенде XIII в. ощущается отголосок если не обескураженности, то по крайней мере негодования св. Доминика, констатировавшего слабый успех своей проповеди. Доминиканец времен Людовика Святого[39], Стефан из Сала-пьяка, рассказывает, что основатель его ордена однажды сказал толпе, собравшейся в Пруе: «Несколько лет вы слышали от меня слова мира. Я проповедовал, умолял, плакал. Но, как говорит народ в Испании, “где не действует благословение, подействует палка”. Вот возбудим мы против вас гнев государей и прелатов, и призовут они нации и народы, и многие тогда, увы, погибнут от меча. Башни будут снесены, стены повержены, а вас обратят в рабство. Так восторжествует сила там, где не помогла кротость».

* * *

Однако мирные средства не были исчерпаны. Оставалось еще выяснить, не могут ли те люди, которых возмущают церковные злоупотребления, найти такую форму нравственной и религиозной жизни, при которой они бы могли успокоиться и обрести свой идеал, не выходя за пределы ортодоксии. Дух реформы или, скорее, возврата к христианской бедности, самым полным выражением которого станут нищенствующие ордены, проявлялся тогда почти повсюду в создании благочестивых братств, открытых как для мирян, так и для клириков. Папству следовало, и Иннокентий III это великолепно понимал, поощрять такие ассоциации. Они утоляли потребность в переменах, будоражившую умы. Можно было даже с пользой противопоставить их выродившимся институтам католицизма, тем конгрегациям официальной Церкви, которые не пользовались уважением в обществе, потому что избыток богатства и упадок нравов поселил в них смертельную бациллу. Эти ортодоксальные братства должны были включить в себя не только католиков, которым не терпелось полностью порвать с дискредитированным духовенством, но и обращенных еретиков, которых вывели из заблуждения и которых теперь можно было успешно использовать для борьбы с ним — именно потому, что они некогда сами его исповедовали.

В 1201 г. Иннокентий III дал гумилиатам Италии или, по крайней мере, ассоциации мирян при их общине устав, уже содержавший принцип и некоторые практические методы современных обществ взаимопомощи. В нем можно заметить влияние идей и практики вальденсов. Он ограничивал использование присяги, одобрял добровольную бедность и брак, разрешал «испытанным в вере и твердым в благочестии» братьям проповедовать по воскресеньям и даже запрещал епископам противиться этим мирским проповедям, «ибо надо, по словам апостола, чтобы Дух дышал, где хочет». Конечно, Папа рекомендовал здесь же платить десятину приходским священникам и подчиняться епископату, и все было тщательно втиснуто в рамки ортодоксии, но трудно не увидеть в этом покровительстве гумилиатам идею борьбы с вальденсами их же оружием и попытки остановить их прогресс. В 1216 г. один бывший немецкий катар, Бернхард Прим, изложив Папе свои самые ортодоксальные религиозные убеждения, также получил для себя и еще нескольких обращенных довольно суровый устав. Этот устав позволял ему и его товарищам ради вящего блага старой веры заниматься апостольской деятельностью.

То, что было испробовано в Италии и Германии, Иннокентий III, естественно, попытался сделать и в Южной Франции.

В начале XIII в. группа испанцев и лангедокцев принялась внедрять с помощью проповеди и примера некое подобие реформы, промежуточное между католической традицией и отъявленной ересью. Дуранд из Нажака, Гильом из Сент-Антонена, Иоанн из Нарбонна, Эрменгальд и Бернар из Безье, Раймунд из Сен-Поля и Эбрен почти все были клириками. Дуранд из Уэски, их глава, имел сан церковного служки. Пропаганда этих новаторов имела успех прежде всего на обоих склонах восточных Пиренеев, в Приморском Лангедоке, на побережье Прованса и даже в Ломбардии. До 1208 г. они основали в Милане свою школу.

Попытка разделить религию и духовенство, сохранить веру, отвергнув священника, остаться в лоне Церкви, отклонив большинство ее институтов, которые исказили ее характер, было делом трудным и непонятным для широких масс католиков! В момент обострения конфликта между традиционной религией и ее противниками учения промежуточные и отличающиеся в оттенках не могли иметь длительного успеха. В глазах большинства верующих все, что не было ортодоксальным, согласно старой формуле было ересью: приходилось выбирать. Робкие вальденсы и вальденсы-радикалы, примкнувшие к катарам, все без разбора причислялись к врагам духовенства и Папы. Поэтому Дуранда из Уэски и его группу отлучили от Церкви, и архиепископ Миланский приказал разрушить руководимую ими школу в его городе.

После диспута в Памье они решили вернуться в лоно католицизма. Иннокентий III, приняв их в Риме в качестве кающихся, позволил им организоваться в монашескую общину под названием «бедных католиков» и посвятить себя борьбе с ересью. Несколько лет, даже после выхода на сцену Симона де Монфора и его солдат, Папа неизменно покровительствовал этому братству, орудию своей религиозной политики, и защищал его. С их помощью он вновь предпринял кампанию проповедей и обращения еретиков, в которой ранее не добились успеха легаты. 18 декабря 1208 г. Дуранд из Уэски клятвенно обязался следовать уставу, разработанному им самим и одобренному главой всех христиан:

«Ради чести Господа и Его Церкви и ради спасения наших душ мы сердцем и устами признали, что исповедуем католическую веру во всей ее целостности и нерушимости. Мы отрекаемся от мира. Все, чем мы владеем, Бог внушил нам отдать бедным. Мы решаем сами жить в бедности, не заботясь о хлебе насущном, не принимая ни от кого ни золота, ни серебра и никаких ценностей. Довольно будет, чтобы нам каждый день подавали пропитание и мы ходили одетыми. Согласно предписаниям Евангелия мы будем молиться семь раз в день в установленные часы. Поскольку мы почти все клирики и, следовательно, грамотные, мы решили всецело посвятить себя чтению, проповеди, наставлению и спору с целью борьбы со всеми видами ереси. Мы скрупулезно будем блюсти обязательство постоянно хранить целомудрие, соблюдать оба Великих поста и все малые. Мы по-прежнему будем носить монашеское облачение; но чтобы было ясно видно, что мы душой и телом отдельны от сообщества Лионских бедняков, мы станем носить обувь, открытую сверху и особого покроя. Впрочем, мы будем причащаться из рук епископов и приходских священников; с нашей стороны им будет обеспечено повиновение и почитание. Возможно, к нам захотят присоединиться миряне. В этом случае мы постановим, что, за исключением тех из наших братьев, кто способен проповедовать еретикам и приводить доводы против их учений, все остальные должны будут жить по-монашески в своих домах, занимаясь физическим трудом, и платить Церкви десятину, приносить primitia[40] и все положенные дары».

Нищенствующая конгрегация, посвятившая себя наставлению и проповеди, ставящая себе задачу борьбы с ересью; при этом институте может существовать ассоциация мирян — разве это не точное описание творения св. Доминика? Младший приор Осмы не создал ничего оригинального. Доминиканцы до Доминика — «бедные католики» открыли и расчистили путь могущественному ордену братьев-проповедников. Правда, вождями этой ассоциации были обращенные вальденсы; но какое это имело значение для Иннокентия III? Эти бывшие еретики имели все шансы заставить себя слушать и добиться успеха: вальденсы и катары скорее послушают их, чем католических священников или монахов, всегда вызывавших подозрение. Произнеся символ веры и торжественную клятву, они дали Риму все гарантии; поэтому Папа одобрил их устав, их дух, их цели. В письме к архиепископу Таррагонскому он не только приказывал относиться к «бедным католикам» как к истинным и добрым ортодоксам, но также запретил подозревать их и выразил пожелание, чтобы во всех начинаниях им оказывалась помощь. В то же время он щедро даровал им привилегии — в частности, освобождал мирян, входящих в ассоциацию при этом ордене, от обязанности вести войну с христианами.

Убедить региональное духовенство проводить в жизнь идеи, вдохновлявшие римскую политику, было не всегда просто. Ревностные католики, привыкшие ненавидеть и преследовать ересь, не понимали, с чего это раскаявшимся еретикам оказывают такую милость. На Дуранда из Уэски они смотрели косо и считали «бедных католиков» людьми неизгладимо запятнанными. И потом, отряжать на борьбу с ересью таких новоиспеченных ортодоксов казалось им делом сомнительным и опасным. С 1209 по 1212 г. Иннокентий III вынужден был напоминать архиепископам Таррагоны, Милана, Нарбонна и Генуи, епископам Эльна, Безье, Каркассона, Нима, Изеса, Марселя, Барселоны, Уэски, что он гарантирует правоверие Дуранда и его собратьев и что их деятельность идет на пользу Церкви.

Епископы не складывали оружия. Их донесения, отправляемые в Рим, были полны негативных эмоций. Если верить им, получалось, что Дуранд обманул Папу и разыграл комедию, чтобы избежать последствий отлучения и убедить того в своем мнимом обращении. «Бедные католики», уверенные в папской поддержке, по отношению к епархиальным властям держат себя вызывающе. Они пускают к себе на службы вальденсов — отъявленных еретиков. Они принимают в своих монастырях и в своем ордене беглых монахов, изменивших своим обетам. Люди, примкнувшие к ним и слушающие их проповеди, редко появляются в своих приходских церквах; они более не желают бывать там на мессе и внимать проповеднику. Наконец, и это очень весомый факт, они не сдержали своего обещания и не отказались от прежних привычек: эти мнимые обращенные продолжают ходить в той же одежде, в какой ходили до обращения, к великому негодованию католиков.

Пересказав Дуранду и другим вождям конгрегации претензии и возражения епископата, Иннокентий III мягко посоветовал им быть осторожнее. Им следует избегать контактов с явными и нераскаявшимися еретиками; пусть члены их ордена ходят в церковь; пусть их клирики проводят там службы в установленные часы; пусть их проповедники не держатся особняком, а присоединяются для борьбы с ересью к проповедникам официальной Церкви. Наконец, они должны свидетельствовать архиепископам и епископам должные повиновение и уважение. Но, делая внушения своим протеже, Папа одновременно старался бороться с предубеждениями их обвинителей.

«Вы утверждаете, — пишет он в 1209 г. прелатам Нарбоннской области, — что Дуранд из Уэски и его приспешники стремятся лишь обмануть римскую Церковь и избежать обязанностей, каких требует каноническая дисциплина. Если это так, их неизбежно настигнет то, о чем говорит Писание: злодеи всегда в конце концов попадают в собственные сети. Но если они действуют с полной искренностью? Если они намеренно сохраняют кое-что из своих привычек и внешнего облика, чтобы тем верней покорить дух еретиков? В таком случае предусмотрительность требует, чтобы их поведение терпели до тех пор, пока нельзя будет судить о дереве по плодам его. Главное — чтобы их правоверие по сути своей не вызывало сомнений. Напомню, что св. Павел сказал коринфянам: “Будучи хитр, лукавством брал с вас”[41]... Но даже если, в конце концов, они не отказались полностью от своего прежнего костюма? Различие привычек, особенно в вещах чисто внешних, не противно Церкви. Последуем примеру того, кто сделался немощным ради немощных и кто возжелал и все еще желает, чтобы все люди были спасены и познали истину. Бывают случаи, дражайшие мои братья, когда не должно порицать врача за то, что он уступает просьбам больного, позволяя ему есть кое-какие не совсем полезные кушанья. Важно ли это, если он тем самым приобретает на этого человека необходимое влияние и в конечном счете излечивает его от недуга?»

Столь прагматичные заявления, несомненно, шокировали тех, кто не хотел никаких компромиссов, никаких контактов с врагом. В 1212 г. Иннокентий III еще счел необходимым рекомендовать епископу Эльнскому «своего дражайшего сына Дуранда и его аколитов, ибо они творят только добро. Они убеждают людей каяться и отказываться от дурно нажитого богатства. Они живут целомудренно, воздерживаются от лжи и брани, строго соблюдают посты. Будь они облачены в белое или в серое, они посвятили себя службе несчастным». И в том же году латеранская канцелярия разослала епископам Франции и Италии еще целый ряд писем в защиту «бедных католиков». Тех поместили под покровительство св. Петра — их лично, их имущество и «их благочестивое начинание».

После этого года их окутало молчание: они исчезли из истории, почти не оставив следов. Ведь сцену занял св. Доминик, и в блеске его личности и его деяний Дуранд из Уэски и его творение затерялись. Орден братьев-проповедников позаимствовал у них основные правила своей дисциплины; развившись, он сделал ненужными похожие институты, и те были забыты. Когда статуя завершена, зачем сохранять эскиз? Но в 1212 г., когда Папа еще упорно покровительствовал делу обращенных, которые стали сами обращать других, теологам еще не скоро дадут слово. С этих пор в течение многих лет подавлять ересь будут копье и костер.