Англия. Иностранец ее Величества

Искусство недосказа

Мы сидим с моим другом Уиллом и его женой в непальском ресторане в Фолкстоне, и он расспрашивает меня, что нового в России. Если честно, особенно похвастаться мне нечем: много было историй в русской прессе в последнее время о росте коррупции, о неправедном суде, о продажной журналистике.

Услышав от меня рассказ обо всем этом, Уилл побледнел и сказал: «That is not very good». («Это не очень хорошо».) То есть получается: хорошо, но все-таки не очень.

Потом я еще поведал ему о росте заказных убийств, которые не удается раскрыть. В том числе о покушении на одного заочно знакомого ему бизнесмена. Уилл побледнел еще больше и вымолвил: «No, that’s definitely not good». («Нет, это точно не хорошо».)

Пожалуй, это было самое сильное выражение, слышанное мной от Уилла за двадцать лет нашего знакомства. Уже никаких «очень — не очень», а ясно, определенно: «нехорошо». По английским понятиям — резкость невообразимая. Станешь тут резким, когда людей вроде бы достойных и знакомых убивают или сажают в тюрьму по надуманным обвинениям.

Правда, я заметил, что, комментируя события в Англии, мой друг выражается все же градусов на пять сильнее. Про чужую страну вроде неловко, а про свою можно разрешить себе не так все смягчать. Уилл бывает саркастичен, описывая какое-нибудь нелепое с его точки зрения решение правительства или парламента. (А я уже писал, но повторю еще раз: сарказм в Англии приравнивается к грубости, но заочно и особенно в адрес политиков он допустим.)

Все равно полную правду-матку резать Уилл не будет никогда и ни при каких обстоятельствах. Он просто не видит в этом смысла. Ведь умные и воспитанные люди, джентльмены, должны все и так понимать с полуслова и намека. А резкие слова ничего на дают, только ожесточают душу.

Не думайте, что мой друг Уилл — этакий редко встречающийся чудак. К счастью, даже в парламенте, где сознательно и по давней традиции допускается и даже культивируется куда более высокий уровень резкости в критике, депутаты ведут себя в большинстве случаев по-джентльменски. Выпады и инвективы бывают очень даже жгучими: возможно, обидными по существу, но не по форме.

И еще большую сдержанность проявляют английские министры и парламентарии в общении с зарубежными партнерами.

Самый знаменитый скандал в истории Еврокомиссии случился, когда обсуждалась жалоба на решение Франции выслать за ее пределы большое число цыган. Президент Саркози не привык выслушивать острую критику в адрес своей страны, а тем более в свой лично. И вот он повысил голос. Говоря проще, утверждают информированные источники, он почти кричал на главу Еврокомиссии Жозе Мануэля Баррозу. Остальные главы государств и правительств, присутствовавшие на заседании, сконфуженно молчали, в то время как Баррозу стал оправдываться. Но Саркози продолжал говорить громко и эмоционально, заявил, что отказывается принять это «полуизвинение».

Особый гнев французского президента вызвало выступление комиссара юстиции ЕС Вивиан Рединг, сравнившей действия французских властей с тем, что происходило с цыганами во время Второй мировой войны. Баррозу же с трудом сдерживался от того, чтобы не ответить Саркози резкостью. Особенно его рассердило, что французский президент не называл Рединг по имени, а говорил: «Эта женщина».

Давненько ЕС не испытывал такого. Но интересно, как по-разному описывают произошедший скандал два разных источника. Премьер-министр Болгарии сказал: «There was a fierce exchange». То есть «это был яростный спор». Ясно, что просто пух и перья летели. Но вот премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон на вопрос о том, что случилось, ответил: «Discussion was quite lively». To есть «дискуссия была довольно оживленной». Почти похвалил — так может показаться иностранцу.

По Кэмерону получается, что разговор на сессии лишь достиг степени некоей оживленности, без такого накала было бы, пожалуй, вроде даже как скучновато. Без живинки.

Разве не точный перевод с английского языка?

Нет, не точный. Потому что, переводя с английского, надо обязательно еще прибавлять (или вычитать) некий коэффициент недосказанности — «understatement». «Я глава государства! Я не позволю оскорблять мою страну!» — разошелся Саркози. Действительно, живенько.

Но если у кого-то возникают сомнения в необходимости вычитания (или прибавления) коэффициента недосказанности, то британский премьер разъяснил смысл своего «комплимента». Членам Еврокомиссии «следует осторожнее выбирать выражения», сказал он. Что по-английски звучит весьма резко и читается примерно как: «Кто вообще воспитывал этих диких людей? Им надо учиться элементарной вежливости».

Иногда недосказанности могут приводить к трагическим недоразумениям. Самый знаменитый случай касается времен Корейской войны в начале пятидесятых годов XX века. Тогда шестьсот пятьдесят британских солдат из Первого батальона Глостерского полка попали в кошмарную передрягу.

Воевали они под флагом ООН против китайцев, притворявшихся корейскими коммунистами. Оказалось, что позиции глостерцев на реке Имдасин атакуют во много раз превосходящие силы противника. В какой-то момент этого жуткого боя позвонил американский генерал из главного ооновского штаба и спросил, каково положение. «А bit sticky, things are pretty sticky down here», — отвечал английский полковник. To есть в буквальном переводе: «Немножко липко здесь („липко“ значит „неприятно, тяжко“), липковато как-то здесь слегка».

Так это примерно звучит в переводе не только на русский, но и на американский английский. Недаром некоторые настаивают на том, что именно в этом и заключается одно из главных отличий между двумя видами языка: британский английский отличает недосказанность, а для американского английского характерна прямолинейность.

Если не умножать сказанное английским полковником на «коэффициент недосказанности», получалось, что все не так уж страшно обстояло в тот апрельский день на корейской реке Имджин. Ну, подумаешь, некоторые небольшие «липкости», то есть трудности. Так это американцы и поняли.

А на самом деле ситуация была просто ужасной. Целая китайская дивизия (около десяти тысяч солдат) атаковала занимаемые глостерцами позиции. Англичане сражались героически и сумели отбить несколько первых волн атаки. Но потом просто некому стало отбиваться: из шестисот пятидесяти человек шестьсот двадцать два были убиты или тяжело ранены и взяты в плен. А подкрепления американцы так и не прислали — а зачем, если дела обстояли всего лишь слегка «липко»?

Англичане в довольно странной манере рассказывают эту историю: с иронией (дескать, вот какие мы идиоты), но и с некоторым вроде бы элементом скрытого восхищения. Вот ведь какая жесткая верхняя губа была у джентльменов! Погибали в жутком неравном бою, но не сдались, не унизились до грубых, вульгарных слов. «Липко», и все.

Слово «fun» и его производное «funny» имеют множество всяких значений, хотя словарь дает прежде всего «веселье» и, соответственно, «веселый», «забавный». Но как перевести: «I am feeling really funny»? Типичная английская недоговоренность, преуменьшение. Такая фраза должна в принципе напугать родных и близких. Ведь если человек про себя говорит, что он «чувствует себя по-настоящему забавно», то, скорее всего, серьезно болен. Это не грипп жалкий какой-нибудь, а может, даже инсульт или инфаркт. У него должны быть симптомы какие-то очень тревожные: сильное головокружение, тошнота, потеря зрения и так далее. Чтобы не называть их страшными, не показывать слабину, следует называть их забавными, смешными. Действительно, ух как смешно…

Весьма показательное, на мой взгляд, проявление принципа недосказанности, — запрет на хвастовство (за исключением достижений в домашнем садоводстве или в каком-нибудь экзотическом хобби). Сообщать о других формах своего личного успеха можно лишь полунамеками или вскользь, как о чем-то очень маловажном.

Я мог бы довольно долго перечислять примеры недосказанностей, но почему бы не дать слово местной жительнице? Кейт Фокс собрала обширную коллекцию типичных примеров такого рода в своей замечательной (хотя и несколько академичной по стилю) книге «Наблюдая за англичанами».

Приведу пять из них.

A bit of a nuisance («небольшое неудобство, помеха») — употребляется для того, чтобы описать изнурительное хроническое заболевание, причиняющее большие физические страдания.

Quite pretty («довольно симпатично») — так говорят англичане, когда у них перехватило дыхание, такой красивый открылся пейзаж.

Not bad («неплохо») — это комментарий к фантастическому выступлению выдающегося артиста.

Not very friendly («не очень дружественно») — это про акт ужасной жестокости.

Not very clever («не очень умно») — это, естественно, говорится про какую-нибудь вопиющую глупость.

От себя добавлю: вы не сможете общаться с англичанами, если не будете знать, что означает в Британии простой вежливый кивок головой. Если вы будете думать, что, как в России или во Франции, это означает согласие с вашими словами, то вас может ждать неприятный сюрприз.

Я и сам поначалу очень удивлялся и радовался: надо же, как я, видно, красноречив и убедителен, если мои высокоумные и просвещенные английские собеседники так соглашаются буквально со всем, что я говорю! Никаких, даже мелких возражений — иначе с какой стати кивать?

Но, оказывается, кивок у разных народов значит очень разное: у русских — «да, согласен», у болгар, например, наоборот, — «нет, не понял», а у англичан — «слушаю вас внимательно, даже если совершенно не согласен». Возражения, опять же вежливые, без всякого напора и нахрапа, негромким голосом будут высказаны в конце, когда вы завершите свою тираду и наконец замолчите.

Самое неприятное, если англичане начинают свой ответ репликой: «How interesting…» Если вы поверите словарю, то не поймете оборота. Ведь буквально это значит: «Как интересно!»

Не верьте глазам и ушам своим! Потому что на самом деле эти слова означают: «Я поражен полным несоответствием того, что вы мне только что сообщили, всем известным мне сведениям. Что-то здесь не так. Кто-то тут ошибается. Боюсь, что вы». Такая вот длинная мысль, выраженная так коротко и так вроде бы вежливо: «Как интересно…»

Ну а если все-таки надо добавить полемической остроты, то в середине появится одно лишнее слово: «очень». «How very interesting…» Но это звучит уже почти агрессивно. Французы и русские ту же мысль выразят примерно так: «Помилуйте, что же вы такое несете, в конце-то концов?!»

С другой стороны, если вы признаете свою неправоту и начнете слишком ретиво каяться в ошибке, то можете услышать в ответ: «Don’t be silly», что вроде бы должно означать «не говорите глупостей» или, того пуще, еще ближе к оригиналу, «не будьте глупцом». Грубость? Ничего подобного! Это буквальный, а потому и совершенно неверный перевод.

На самом деле «Don’t be silly» — добродушнейшая, совсем не обидная фраза. Она, конечно, предполагает изрядную долю фамильярности, близкое достаточно знакомство, но в принципе это дружеское прощение, означающее «не напрягайтесь, ничего страшного не произошло, все нормально, с кем не бывает».

Самый резкий вариант перевода в некоторых ситуациях: «не преувеличивайте». Но тоже в совершенно незлобивом, примирительном тоне и смысле.

Но стоит только в том же самом выражении заменить слово «silly» — «глупый» на «ridiculous» — «смешной», как фраза тут же становится вызывающе грубой. Это ведь оскорбление и даже унижение: вслух объявить кого-то «смешным».

Что же актриса сказала епископу?

В бестселлере Кена Фоллета «Человек из Петербурга» описывается ситуация накануне Первой мировой войны, когда, пытаясь заручиться поддержкой России в предстоящей схватке с Германией, молодой Черчилль обхаживает некоего еще более юного, но уже очень влиятельного русского адмирала. И вот он узнает, что у адмирала есть тетка Лидия, которая вышла замуж за английского лорда графа Уолдена. Казалось бы, найден сильный рычаг воздействия на русскую политику, но вот беда: лорд не любит Черчилля, не переносит его «слишком либеральных взглядов», не желает даже разговаривать с ним. Чуть было грубо не отсылает его назад, когда тот, вопреки приличиям, является в его родовое поместью незваным. И только личное короткое письмо от короля Георга («Мой дорогой Уолден, Вы уж примите юного Уинстона») вынуждает лорда смирить гордыню.

Увидев письмо от короля, Лидия пытается скрыть свое возбуждение и потому подает реплику: «Это, в конце концов, становится ужасно скучным!». Граф не реагирует на слова супруги, но про себя думает: «Она сказала так потому, что ей кажется: что-то в этом роде должна была бы сказать английская графиня».

А я бы хотел от себя добавить: ничего Лидии не кажется, вообще она умная и наблюдательная женщина.

А слух лорду ее фраза режет потому, что он не может забыть, что его жена как раз не местная. Англичанкам такие лицемерные заявления позволены, даже считаются хорошим тоном, а иностранке — нет. И вообще по моим наблюдениям знаменитая пословица: «Находясь в Риме, поступай, как римляне», в Англии не совсем применима. Или применима лишь до некоторого предела.

Англичане ожидают от иностранцев поведения в рамках английских приличий, но не любят, когда они пытаются совсем уж слиться с окружающей средой. Например, право на эксцентричное поведение имеют только сами британцы, иностранцам его не прощают. То же относится и к английскому лицемерию, особенно в столь крайних формах. Если же русские подражают такому поведению, у англичан возникает неприятное ощущение, что их разоблачили, залезли к ним в душу, нащупали слабые места. И ведь отчасти так оно и есть. Не буду вспоминать случаи, когда я сам или моя семья попадали подобным образом впросак, скажу лишь, что в интеллигентной среде такого рода неодобрение выражается, конечно, очень мягко, с непривычки можно его и не заметить. Но про общего русского друга как-то мне было сказано: «Не is trying too hard». To есть он «слишком старается».

Услышав это, я удивился. Я-то считал, что коллега заслуженно гордится тем, в какой просто фантастической степени он овладел английским. И фонетика почти безупречная, и идиоматика. То есть он говорит сплошными идиомами, причем оперирует и самыми сложными. Идеально правильными. То и дело вставляет в свою речь пословицы, поговорки и присказки. Каждая точно к месту. И вот оказывается, что некоторых английских коллег это раздражает. «Слишком правильно, а потому неестественно», — говорили они мне несколько раз по секрету.

Есть два уровня блестящего владения английским языком — первый, очень трудно достижимый (практически не достижимый) для иностранца. Это уровень диктора английской службы Би-би-си, знаменитого Радио-4.

Но есть и другой, еще более высокий, совсем уж заоблачный — язык высших слоев и аристократии. Когда присутствует небольшая «каша во рту». Но не абы какая каша, а сваренная в привилегированных частных школах вроде Итона и Харроу. Надо не слишком четко проговаривать некоторые звуки и быть слегка косноязычным, но именно слегка: правильную долю этого косноязычия следует чувствовать с точностью до миллиграмма. Чуть переборщите и тут же скатитесь вниз.

К чести значительной части верхов надо сказать, что не все там ныне занимаются такими «глупостями».

Потертую одежду носить — это еще так-сяк, но «кашеварить» во рту, затрудняя общение в современном, высокоскоростном мире — увольте. По крайней мере мой друг Уилл разговаривает на великолепном, очень чистом и грамотном английском, выверяя, взвешивая каждое слово. Как и полагается джентльмену. А какой английский у королевы! Можно просто заслушаться. Ну так недаром же и термин специальный существует: «Queen’s English».

Теперь, когда весь мир посмотрел великолепный фильм «Король говорит», стало общим достоянием, какие проблемы из-за заикания и плохого произношения возникали у отца Елизаветы II короля Георга VI. Он чуть от престола из-за этого не отказался. И пришлось ему очень сильно напрягаться, чтобы этот недостаток преодолеть. Иначе просто невозможно было бы толком выполнять свои обязанности.

Кстати, если вас интересует, что же из себя представляет английский юмор, то именно этот фильм дает яркие его образцы. Абсурдность ситуаций, когда нормальное, человеческое, обыденное сталкивается самым абсурдным образом с жесткими ритуалами традиций, — никто так не умеет смеяться над собой, как англичане. По сей день в некоторых аристократических салонах и клубах можно с удивлением услышать странное произношение с акцентом снобов. Что-то отдаленно подобное тому, как в дореволюционной России считалось хорошим тоном немного картавить.

Но меня ждало еще одно поразительное открытие. Когда я работал в знаменитой английской газете «Файнэншл таймс», меня на время отпуска заменял юный коллега из Москвы: на мой взгляд, очень способный, приятный, интеллигентный юноша. Притом с замечательным английским — результат проведенного с родителями в Нью-Йорке детства.

По возвращении я поинтересовался его успехами у английских коллег. Отвечают: все было хорошо. Но глаза отводят. Что-то явно у них вертится на языке, но говорить не хотят. Наконец выжал из них правду: все было прекрасно, но вот акцент…

«Как — акцент? — поразился я. — Ведь и у меня фонетика не стопроцентно английская…»

«Да, — говорят, — но у вас-то легкий, приятный, русский акцент, а у вашего коллеги американский!» И добавляют шепотом: «С таким у нас большой карьеры не сделаешь… так, между нами, раздражает, сил наших нет…»

И потом я много раз слышал в свой адрес странноватый комплимент: ничего, у вас акцент вполне терпимый, легкий, ухо не режет, и главное — не американский…

Парадокс: особые отношения, родство, общие англосаксонские корни и ценности, теснейший политический союз — и вот нате вам: от акцента их, видите ли, с души воротит… Ревность какая-то историческая, что ли? Но вот что смешно: со временем и я вдруг почувствовал, что ярко выраженный американский акцент начинает меня раздражать. У англичан есть забавное выражение «to go local» — буквально не перевести, но означает примерно: с кем поведешься, от того и наберешься…

Может быть, англичанам особенно неприятно, когда с ярко выраженным заокеанским акцентом говорит не коренной американец, а живущий в Англии иностранец. Почему-то это кажется им особенно обидным и раздражает еще сильнее.

Ведь англичане — синтетическая нация, плавильный котел здесь работает давно и с великолепным результатом, и уже следующее поколение эмигрантов может добиваться высокого положения в обществе. Но это как со спортивным клубом: неважно, откуда ты перешел, но коли ты теперь наш, то будь любезен, старайся, носи нашу форму, следуй нашим правилам, а мы уж решим, притвориться ли нам, что принимаем тебя за своего или нет… Но научиться быть англичанином очень сложно. И дело тут не только в языке, хотя в языке в первую очередь.

Если вы, например, недостаточно им владеете, чтобы понимать английский юмор, чтобы самому смешно шутить, то вы уже поражены в правах. Возникнут затруднения. Автор где-то прочитанного мною анекдота точно отразил ситуацию: «Английский юмор — это когда один очень интеллигентный джентльмен говорит другому весьма уважаемому джентльмену нечто такое, чего не понимают окружающие. Именно это обоих и забавляет».

Но, пожалуй, еще точнее: «Рассказывая английский анекдот, испытываешь чувство легкого превосходства, слушая английский анекдот, ощущаешь чувство легкой неполноценности».

Помню один из своих первых походов к английским журналистам в гости. Попал сразу в большую компанию, где все знали друг друга, новичком был только я один.

Я несколько напряженно следил за общей беседой, стараясь время от времени подавать осмысленные реплики. И все шло блестяще, пока в какой-то момент я вдруг не потерял нить разговора. Или, по крайней мере, мне так показалось. Все время заходила речь, в разных комбинациях, о некоей актрисе, которая что-то такое невероятное сказала какому-то епископу. А иногда наоборот, епископ что-то совершенно удивительное и смешное ей отвечал. И все это сопровождалось дружными взрывами хохота разогретых красным вином и не на шутку развеселившихся англичан.

Я же чувствовал себя идиотом. Видимо, это какой-то всем здесь известный скабрезный анекдот, решил я. Надо будет при случае разузнать, в чем там дело. Должно быть, очень смешно.

В тот же вечер, по дороге домой, сев в такси с одним из коллег, я попытался выяснить подробности. Но коллега только нервно хихикнул и перевел разговор на другую тему. Я не стал настаивать. Решил: видимо, что-то настолько неприличное, что малознакомому человеку рассказывать неловко.

На следующий день я зашел в кабинет к хозяину вчерашней вечеринки, поблагодарил за гостеприимство и как бы невзначай осведомился о содержании «того анекдота, который вчера все цитировали». «Анекдота?» — удивился хозяин. Но тут нас прервали: секретарша сообщила о каком-то важном звонке.

Целый день ходил я по зданию «Файнэншл таймс» и собирал информацию. И ничего толком не добыл. Люди реагировали как-то странно и, как я начал подозревать, смеялись за моей спиной. «Неужели же этот анекдот настолько уж скабрезен? — недоумевал я. — Но я ведь не красна девица, как-нибудь выдержу». Но решил не сдаваться, а выждать.

И только недели две спустя мне удалось взять измором участника той вечеринки — корреспондента газеты в одной из европейских стран. Он объяснил мне, что это такой прикол (не знаю, как иначе назвать).

Изначально смысл все же был достаточно вульгарным. И описывалось, конечно, занятие любовью служительницы Мельпомены и служителя культа. Что уже само по себе неприлично.

Прием этот называется «веллеризмом» — в честь Сэмюэля Веллера (в русском переводе — Уэллера), героя романа Чарльза Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба», и представляет собой особую разновидность высказывания, при которой поясняется не только то, кто сказал данную фразу, но и при каких обстоятельствах это было сделано, что часто придает самому высказыванию совершенно новый смысл. Таким образом любую невинную фразу можно сделать скабрезной. Ну самый примитивный пример. Кто-нибудь пытается собрать стол и говорит: «Не знаю, куда эту штуку вставить». И тут вы неожиданно добавляете: как сказал епископ актрисе.

Ха-ха. Или кто-то сетует, мол, нельзя ли хоть чуть-чуть поэнергичнее? А вы опять добавляете: как сказала актриса епископу. И так до бесконечности.

Придумала это, кажется, актерская братия в начале XX века. В принципе, сей прием считается избитым клише, но мои английские приятели пытались вдохнуть в него новый смысл, изощрялись, затеяли игру с двойным смыслом.

Например: что тебе сказал начальник, когда выяснилось, что ты забыл текст доклада в другом городе?

А что сказала жена нашему другу Джону, когда обнаружила, что он привез ее не в тот аэропорт?

Надо придумать, что распорядительный директор или деспотичная жена общего знакомого могли при подобных обстоятельствах сказать такого, что могло быть интерпретировано как имеющее сексуальный подтекст.

Что он сказал? Да то же самое, что епископ сказал актрисе. А что она ему ответила? То же, что актриса епископу.

И так далее. Чем абсурднее и изощреннее ситуация, тем больше простора для воображения. Комедия положений и комедия характеров. Кто-то придумывает сюжет, остальные на секунду замирают, а потом начинают хохотать, вслух ничего не объясняя. Вот такая игра.

До сих пор не знаю, правду ли мне сказал коллега или во всем этом был еще какой-то третий, совсем уже непонятный для несчастного иностранца смысл.

…Что же касается Лидии, графини Уолден из романа Фоллетта, то она допустила небольшую, но выдающую ее ошибку. На ее месте, думаю, настоящая англичанка сказала бы: «а bit boring» — то есть «слегка скучно», «скучновато». А эпитет «ужасно» («terribly») — это уже перебор. Где же английская недоговоренность? Впрочем, и я могу ошибаться, самонадеянно полагая, что и в самом деле глубоко понял местные правила.

Дорогой Вуфк!

Я уверен, что многие читатели тут же узнают это странное слово — Вуфк.

Не узнаете? В таком случае вам, наверное, редко приходится пользоваться двуязычным компьютером и электронной почтой. Меня же этот Вуфк просто уже достал.

Я это слово набираю очень часто, иногда по несколько раз в день. Получается это так: в спешке забываю переключить регистр языка с русского на английский и в результате начинаю очередное письмо вот этим самым Вуфком. Хочу написать Dear («Дорогой такой-то» или «Дорогая такая-то»), как и полагается начинать английскую корреспонденцию, а получаю пшик, то есть Вуфк.

Для меня это дикое слово стало символом, во-первых, напрасной траты времени (ведь за всю свою жизнь я тысячи раз его изобразил в электронном виде). А во-вторых, трудностей перевода с одного языка на другой. Нельзя в этом деле действовать механически, не следует переводить буквально и забывать переключать языковые регистры — и в переносном смысле тоже.

Меня еще Елена Александровна учила в детстве: буквальный перевод плох не только тем, что он звучит некрасиво и невнятно. Но это еще и неправильный перевод. Ведь люди мыслят не отдельными словами, а блоками слов, идиомами и иногда целыми фразами. Если составлять текст из отдельных слов, смысл будет неизбежно искажен.

Но знать, какой идиоме какая соответствует в другом языке, это уже целое искусство. Можно гениально владеть и английским и русским по отдельности, но если нет навыка идиоматического перевода, ничего толком не получится. Мало того, надо помимо языка знать еще и историю, и социологию, и, главное, психологию обоих обществ и понимать, что в них общего, а что разного, что совместимо, а что нет. Что дорого, а что — вуфк.

В институте у нас на английской кафедре рассказывали такую историю.

В годы войны Сталин вел переговоры с Черчиллем. Советский переводчик блестяще справлялся со своими обязанностями. Казалось, нет такой сложной идиомы, которой он не нашел бы эквивалента. И вдруг…

Исчерпав основную повестку дня, Сталин решил поинтересоваться, что премьер-министр думает о своем младшем партнере по коалиционному правительству национального единства. «Не is all right, generally. But he lacks imperialism», — сказал Черчилль. To есть — ничего, все в порядке. Только одного ему не хватает: империализма.

Переводчик побелел (понятное дело, при Сталине-то страшно), но признался дрожащими губами, что не расслышал. Черчилль хмыкнул, но повторил.

Переводчик покачал головой и сдался: дескать, что угодно со мной делайте, но это я перевести не могу.

Не знаю уж, как его наказали, думаю, не сладко ему, бедняге, пришлось.

Между тем он великолепно знал английский язык. И все прекрасно расслышал и все правильно понял. Но просто не мог поверить своим ушам. Потому что всю его сознательную жизнь слово «империализм» было сродни ругательству. Империалисты никак не могли открыто признаваться в своем империализме. А уж тем более выдавать столь странные пассажи — выражать сожаление, что кому-то такого качества не хватает. Все равно что сказать о ком-то: ничего себе, славный парень, только недостаточно подл и коварен. Такого переводчик представить себе не мог, а потому решил, что ослышался или что Черчилль употребил некое неизвестное ему редкое слово. А потому бедняга и не справился с партийным заданием, опозорился.

Между тем для Черчилля слово это значило что-то вроде любви к империи, имперского патриотизма и имело, разумеется, вполне положительную коннотацию.

Пример, конечно, вопиющий, но далеко не единственный. Между двумя языками часто пролегает бездна — причем не обязательно чисто лингвистическая.

Так, невозможно перевести на английский язык слово «заначка». «Nest egg», «stash», «cushion» предлагают словари, но все это сугубое не то. Не существует реалии такой в Англии — никогда не припрятывали от жены и других домочадцев часть своей зарплаты, премии или левого заработка английские мужья. Часто бывает трудно перевести на русский язык английское слово «experience», потому что это не только «опыт», но еще и многое другое. О больших сложностях с переводом слова «embarrassment» я уже писал.

А как прикажете перевести на русский глагол «amuse»? Вообще-то он значит «развлекать», «веселить», «забавлять». Но как насчет знаменитой английской фразы «We are not amused»?

Фраза эта сама по себе — миф, поскольку ее приписывают то королеве Виктории, которой вроде бы не понравились какие-то не очень приличные шутки (по другой версии, неубедительные извинения опоздавшего к ней на встречу премьер-министра). То другой королеве — Елизавете I, которая якобы так отреагировала на сообщение о предательстве одного из своих придворных.

Но все согласны, что это была именно королева, а не король, и что было употреблено множественное монархическое — «мы», в смысле «я, королева»… Но как все-таки перевести на русский? Ближайшее по смыслу, что мне приходит в голову: «Нам не смешно…»

Что само по себе звучит достаточно нелепо. Представьте себе это на русской почве: «Нам, Николаю Второму, не смешно…»

Нельзя перевести на английский слово «блат». (Об этом подробнее в главе XII в разделе «Лондонград».)

И много еще всяких слов, терминов и выражений.

Между двумя народами, культурами, менталитетами — целая стена лингвистического непонимания. Преодолеть ее удается далеко не всегда.

Много лет своей жизни посвятив этой роли — попытке служить мостиком, связывающим две страны, я отлично знаю, как трудно добиться взаимопонимания между людьми нормальными и хорошими, но выросшими в этих двух разных, как Марс и Венера, обществах и культурах.

Таких случаев у меня были десятки. Я часто вызывался быть переводчиком, даже если мне уже это было «не по чину». Знал: от толмача в такой ситуации слишком многое зависит, чтобы поручать чувствительные переговоры профессионалу. Тот ведь буквально и добросовестно все переведет, вот в чем ужас.

Не раз приходилось мне брать грех на душу: при переводе «редактировать» сказанное сторонами. Потому что я знал: если буквально или близко к тексту передать грубость, бестактность, а иногда и непродуманную, очевидную нелепость, сгоряча ляпнутую российским партнером, то проект может быть приговорен к гибели. И наоборот, если не перетолковать недосказанности и намеки английской стороны, то может возникнуть великое недоразумение. А потому следует помогать сторонам понять сущности, а не формы.

Однажды вызвался я посредничать в беседе между главным редактором одной российской газеты и его английскими партнерами. На встрече настаивали англичане, у них появились сведения, что специальная, дорогая, закупавшаяся в Финляндии газетная бумага расходуется не по назначению, возможно, даже разворовывается. Президент компании поручил провести переговоры команде в составе технического директора, бухгалтера и специалиста по бумаге. Он считал, что если эту проблему не удастся разрешить, то вряд ли можно будет доверять такому партнеру и во всех остальных отношениях. Логично? Безусловно, но только не с точки зрения главного редактора русской газеты, который вообще не любил интересоваться такой технической «ерундой», как расход газетной бумаги.

И вот стал он горячиться, заводиться и в резкой, не очень-то вежливой, даже по русским понятиям, форме объяснять, что английские коллеги не тем заняты, что они «дурью маются»: надо думать не о такой мелочи, а о стратегии развития проекта и прочих действительно важных вещах.

И это он заявлял специалистам по бумаге! Горячо убеждал их, что их профессия, их специальность — это так, чушь какая-то. Я уж не говорю о форме: если бы я близко к сказанному перевел «дурью маяться» (хотя это и очень непросто), то, наверное, ровно на этом всему проекту пришел бы конец. Поэтому я перевод отредактировал. Сказал, что бумага, мол, это очень важно и меры будут приняты, но очень бы хотелось также обсудить и другие существенные вопросы…

Когда англичане заявили, что для других вопросов есть другие специалисты, главред взорвался. Я вообще не стал переводить сказанное далее, но дело и так шло к скандалу: англичане с изумлением наблюдали, как их московский гость кричит и размахивает руками.

Мне пришлось применить крайние меры: остановить переговоры, оттащить гостя в угол и уговорить не губить хороший проект. И ведь славный был парень, и журналист неплохой…

Самое печальное, но как бы я ни старался, а рано или поздно все равно происходил срыв и проекты заканчивались вуфком.

Вот почему в Москве до последнего времени так и не было нормальной вечерней газеты типа «Ивнинг стандарт», а ведь она почти родилась. Все для этого было: и инвестиции, и технологии, и ноу-хау… Не было только взаимного понимания и доверия.

И нормальной финансовой газеты очень долго не существовало, пока не родились наконец «Ведомости», которые, как я надеюсь, теперь уже выросли и повзрослели настолько, что блестящее будущее этого издания обеспечено.

А еще один очень перспективный газетный проект погиб оттого, что… Нет, слишком долгий список получится. Лучше вспомню в завершение темы мой любимый переводческий анекдот советских времен, времен классического блата и всеобщего дефицита. Построили англичане суперкомпьютер для перевода и решили его опробовать. Заложили в него по-английски известную библейскую цитату насчет слабости человеческой. «The Spirit is Willing but the Flesh is Weak». To есть: «Дух ревностен, но плоть слаба». Компьютер мгновенно выдал свой вариант перевода: «Водки хватает, а вот с мясом — проблемы».

Похоже, компьютер слишком хорошо знал советские реалии того времени и слабовато — Евангелие от Матфея… И еще с толку сбивает, что английское «spirit» может значить и «дух», и «спирт», в зависимости от контекста. Да и «плоть» и «мясо» примерно одно и то же.