Англия. Иностранец ее Величества

Как они ссорятся

Правило шести дюймов (то есть пятнадцати сантиметров с небольшим) существует и в буквальном, и переносном смысле. Англичанам неприятны любые формы фамильярности, даже если речь идет о самых близких людях.

Среди наших добрых английских друзей есть замечательная пара — Кэтрин и Филипп. Она занимается торговлей недвижимостью, хотя, конечно, слишком хорошо образованна и начитанна для такого занятия, но так уж сложилась жизнь. Он — компьютерный гений, но вообще остроумный и тонкий человек. При этом оба не только интересные собеседники, но и предельно отзывчивые и деликатные люди. Близко знаем мы их лет, наверное, пятнадцать.

Как и положено в Англии, каждое Рождество мы должны обмениваться с ними открытками, даже если планируем повидаться на следующий день.

Вообще это отдельная тема, эти открытки, которые надо написать всем мало-мальски хорошим знакомым. У англичан число адресатов может измеряться сотнями, у меня на пике их были десятки, потом я решил, что хватит: буду невоспитанным иностранцем-грубияном, стану поздравлять только самых близких, не больше пятнадцати-двадцати. А то раньше у меня от писания открыток отнималась рука и высыхали мозги, заранее, за два месяца, портилось настроение; это самая бессмысленная и невыносимая для русского человека из английских традиций.

Так вот, все эти годы мы исправно отправляли Кэтрин и Филиппу открытку к Рождеству и, соответственно, непременно получали открытку от них — за двумя подписями, все, как положено.

И вдруг однажды открытка пришла, — но подпись была только одна — Кэтрин.

Филипп же своей, отдельной, не прислал. (Тут тоже важный нюанс: ведь мы сначала, много лет назад, познакомились и подружились именно с ней и только позднее стали общаться семьями. Поэтому в случае серьезной размолвки, при разделе семейной сферы общения, нам надлежало оставаться именно за Кэтрин — это тоже неписаное английское правило.)

Вот таким образом мы узнали, что у наших друзей возникли большие проблемы в личной жизни. И на всех днях рождения и других семейных наших торжествах Кэтрин теперь стала появляться одна, никак происходящее не комментируя. И ничего не объясняя. Но обсуждать вслух это было совершенно невозможно, и тем более не поворачивался язык прямо задать вопрос: что же, в конце концов, случилось?

И вдруг, года через два, прибыла очередная открытка, подписанная снова обоими: Филипп вернулся, видимо, прощенный. И вновь появился у нас в доме, как ни в чем не бывало.

Что это было: уход из семьи? Увлечение другой женщиной? Или глубокая принципиальная ссора? Понятия не имеем — ни мы, ни даже отец Кэтрин, ни ее сестра.

Разгадки никто из нас не узнает, наверное, никогда. Вот так. А если бы у Кэтрин, скажем, был русский муж? Нет, даже представить себе такое жутко.

Среди моих русских друзей, имеющих большой стаж семейной жизни с английскими женами-мужьями — знаменитый радиоведущий Сева Новгородцев. Он долгие годы прожил с английской актрисой, которую смешно называл Арчибальдовной (ее отца, соответственно, звали Арчибальд).

Я упорно допытывался у Севы и у других своих знакомых, оказавшихся в таком положении — каково это, реально жить с реальной англичанкой? И вот что я услыхал: с англичанкой жить хорошо, но иначе, чем с русской. В чем же отличие? Не столько в мелких, хотя и весьма важных бытовых мелочах. Например, после пользования туалетом крышку унитаза надо непременно опустить; об этом легко забыть, но последствия бывают неприятные — супруга воспринимает это как личный выпад. Или посуду в Англии моют странно: бросят тарелки в намыленную воду, а потом сразу вынимают. Что, в свою очередь, обескураживает русского партнера. Эта проблема, правда, разрешается приобретением посудомоечной машины, которая, впрочем, делает с посудой примерно то же самое.

Но важнее другое. Общий тон отношений в семье — иной. Супруги не растворяются друг в друге. Сохраняется суверенитет личности. У каждого имеется свой уголок в доме и, главное, — в душе, куда никто, даже самый близкий и любимый, не допускается. У такой ситуации есть плюсы и есть минусы. Плюс: никто не залезает тебе в глубину души, не следит каждую минуту за твоими эмоциональными состояниями, не требует за них отчета. Это не «жизнь взасос». Души, как и тела, соединяются на какие-то моменты общего счастья, а потом разъединяются и живут отдельно. Минус — русскому человеку бывает иногда холодно и одиноко.

Я знаю множество примеров смешанных англо-русских семей, часто они распадаются или живут не очень счастливо. Да и Сева, после семнадцати лет благополучного вроде бы сосуществования с Арчибальдовной, в конце концов взял и сбежал к золотой блондинке Ольге из Петербурга, с которой, по-моему, счастлив безмерно.

Очень непросто все получилось в жизни художницы Лены. В российской провинции личная жизнь складывалась у нее не слишком удачно: брак, в который вступила по большой любви, распался, потом был период не очень счастливой влюбленности в красавца-немца. Лена работала в рекламном бизнесе и вот однажды сочиняла текст по-английски, и понадобилось ей срочно разобраться, в каких случаях осень будет «autumn», а в каких — «fall»? Срочность была такая, что особенно по словарям лазать было некогда. Послала электронное письмо знакомому в Германию, тот ответил: давай спросим моего английского приятеля. Так Лена впервые столкнулась со Стивеном. Тот ответил быстро, толково и интеллигентно, с примерами. Но в принципе все очень просто: на британском английском «осень» естественно — «autumn», a «fall» — это американизм. И хотя в обеих странах поймут любое из этих слов, для текста рекламы выбор надо делать в зависимости от сферы ее распространения, смотря по тому, для кого она предназначена, для какого рынка. Лена была очень благодарна Стивену и постепенно втянулась в переписку с ним. Сначала по чисто лингвистическим вопросам, потом тематика стала постепенно расширяться, пока не перешла на темы личные. Ну а закончилось все законным браком и переездом Лены, вместе с двумя детьми от брака предыдущего, из провинции российской в провинцию английскую.

Конечно, в Англии провинция не так разительно отличается от столицы. Во многих отношениях жить здесь даже комфортнее, спокойнее и дешевле. А снабжение продуктами и другими товарами, естественно, ничуть не хуже, чем в Лондоне. Воздух чище, стрессов меньше. И притом страна маленькая, до Лондона близко, можно ездить на выставки и спектакли.

Но то, что начиналось как сказка, обернулось потом чем-то иным. Не трагедией, нет. И не совсем фарсом. Но какой-то странной, психологической драмой с элементами комедии и бурлеска. Жить с англичанином оказалось задачей непростой. Пришлось научиться разбираться в комплексах Стивена, понимать, что его обижает, когда он бывает искренен, а когда играет роль. Научиться не обижаться на него. Психический склад англичанина оказался совсем иным, чем у соотечественников. Но Лена большой философ и вообще наделена редким — в любой стране — характером. К жизни и любым сложностям она относится с юмором и фантастическим хладнокровием. Лена подыгрывает мужу, поддерживает его, на ней держится их гостеприимный дом (Стивен слегка богемен, любит устраивать вечеринки, созывать полон дом гостей и в этом совсем нетипичен). Но при этом Лена держится с большим достоинством, нет и намека на какую-то приниженность, зависимость, неполноценность. Нет, она вполне самодостаточный человек, художник к тому же. Живопись ее постепенно пробивает себе дорогу, обретает популярность. И приучилась, притерпелась, притерлась ко всему, кажется…

Еще один Стивен, мой давний приятель и коллега по Би-би-си, нашел себе невесту в Киеве. Произошло фантастическое, просто невозможное совпадение. Вернувшись из Киева как-то незадолго перед свадьбой, он вдруг спросил: Андрей, а твою бабушку случайно не Наталья Константиновна звали? У меня в буквальном смысле челюсть отвисла. Бабушка, бабуся моя была чудесный и добрейший человек, но умерла еще в 1964 году и за пределами семьи почти никому не была известна… Дальше — больше. Стивен извлек из кармана листок на бумаге с генеалогическим древом семьи Остальских.

Какова была вероятность того, что из двухсот пятидесяти миллионов жителей бывшего СССР мой английский друг исхитрится случайно выбрать себе в жены мою родственницу? С которой я не был знаком и лишь смутно догадывался о ее существовании? Для нее это тоже был удивительный сюрприз. Я теперь в любые чудеса готов поверить.

К этому браку я, естественно, отношусь с исключительным трепетом. Катя мало того, что мне родня, но мы еще и нашли много общего, подружились, понимаем друг друга с полуслова. А Стивен — настоящий джентльмен, интеллигент, деликатный, тонкий человек из профессорской семьи. Ведут они себя по-английски, близко к проблемам даже друзей не подпускают. Как ни спросишь, все у них прекрасно и замечательно и лучше всех. Может, действительно так и есть? Вон, дочь Саша поступила в грамматическую (классическую) школу. Теперь, когда их осталось так мало, это вообще подвиг. Сашин и Катин. В последние полгода перед решающим экзаменом Катя ушла с работы и все мыслимое время посвятила подготовке дочери. С другой стороны, не будь у Саши способностей, никакая подготовка не помогла бы…

Еще один счастливый случай — талантливый журналист и блогер Саша Аничкин и его английская жена. Но Саша — человек особенный, большой оригинал, с детства зараженный английским вирусом, самый «британский русский» из круга моих друзей. Причем в его случае это не нечто наигранное, это не поза, а естество. (Как оно, это естество, получилось — разговор долгий и несколько интимный, так что воздержусь здесь от него.) Но, так или иначе, а Саша был не слишком счастлив в браке со своей русской, красивой и милой женой. Тогда, наблюдая за супругами в Москве, я не мог понять, отчего — уж очень они оба были мне симпатичны. Теперь же я догадался, в чем дело: Саша был слишком англичанином! Теперь, он, кажется, обрел счастье и покой, нашел свою британскую половинку — Миранду, с которой вместе они уже нарожали детей и прошли через тяжелые испытания; семья оказалась крепкой, на зависть всякому.

Но вот что оригинально — живут они с Мирандой во Франции и в Англии бывают редко. А Саша, помимо своей основной работы, ведет интереснейший блог — «Тетрадки: что о нас думают в Европе». Каждый день строит он маленький, но очень важный мостик между Россией и Западом, таких мостов очень не хватает…

Англичанину возбраняется открыто проявлять свои чувства: и отрицательные, и положительные, и нежность, и раздражение, и симпатию, и обиду. Когда англичане ссорятся в семье, они выражают недовольство жестом, презрительной улыбкой или молчанием, если же ссора достигнет высшей степени накала, то супруги могут в крайнем случае обмениваться колкими замечаниями вполголоса. Громкие семейные скандалы — привилегия низших классов или психически больных. Ну, или иностранцев, понятное дело.

Вы представляете, как тяжело играть по таким правилам русскому человеку? (Я бы не смог!)

Но вот профессор Лондонской школы славянских исследований Алена Леденева находит, что жить с англичанином просто «великолепно». «Главное — это его искреннее уважение к партнеру, к частному пространству другого человека, настоящее равноправие в семье».

«Ну да, — сказал я в ответ, — начинается с этих потрясающих наше воображение сцен в ресторане, когда пришедшие на свидание мужчина и женщина платят каждый за себя…»

Алена пожимает плечами: «А что в этом особенно скверного? Ведь это значит, что никто никому ничего не должен, ничем не обязан, полное равенство сторон!»

Так что русские, наверное, очень разные: кому мил поп, кому — попадья, а кому — попова дочка. Для кого английский супруг — тяжелейшее испытание. А для кого, Алены например, вовсе даже наоборот — замечательный, светлый жизненный опыт. Но об этой голубоглазой русской женщине, сибирячке, бывшей балерине, я хотел бы поговорить отдельно.

Лондонград

Частенько приходится мне слышать от соотечественников разговоры о закрытости английского общества, о его непроницаемости для «чужих». Не сомневаюсь: в этом есть доля истины. Чужакам всегда и везде не просто. Но первый контраргумент, который приходит мне в голову, называется Алена Леденева.

Есть примеры и другие, но Алену я хорошо и давно знаю лично. Ее внедрение в английское общество происходило медленно и верно — практически на моих глазах.

Балет ей пришлось бросить из-за травмы давно, еще в Новосибирске, где она получила диплом социолога. Потом попала на короткую стажировку в Кентский университет, в город Кентербери. Затем выиграла стипендию в аспирантуру Кембриджа (у англичан все это чуть-чуть иначе называется, но давайте придерживаться знакомой терминологии, различия не принципиальны). Потом опять борьба в жестоком конкурсе — и новая победа, докторантура.

Но этого мало, Алена дважды выигрывала конкурсы в так называемую супердокторантуру. Между тем даже мне, не связанному с миром науки человеку, приходилось слышать, что и один-то раз — это дело малореальное, такой там кошмарный конкурс: на каждое место претендуют несколько десятков сильных, состоявшихся ученых.

— Как вам это удалось? — спрашиваю.

Алена пожимает плечами:

— По крайней мере никакого блата у меня не было, да так это здесь и не работает, — отвечает она.

Слово «блат» в устах Алены звучит особенно выразительно: уж она-то знает, что имеется в виду. Ведь помимо упорства, высочайшей трудоспособности и набора всяких талантов Алене помог чрезвычайно удачный выбор темы исследований. Она села на потрясающего конька, нашла себе выигрышную специализацию, неизменно вызывающую интерес.

Алена — специалист как раз по нему, по блату. Автор нашумевшей в академических кругах книги «Russian Economy of Favours» (Cambridge University Press, 1998).

— Блата в Англии нет и быть не может, потому что это слово обозначало конкретные реалии в советской экономике дефицита. Что здесь есть — так это «networking», личные контакты, — утверждает она. И поясняет:

— Тут, в Англии, тоже пытаются иногда конвертировать связи, обретенные в школе и университете, в привилегии. Здесь это называется «Old boys’ network». (Если переводить дословно, то получится смешно — «Сеть старых мальчиков», «Одноклассники», короче говоря. — А. О.) Стремление «порадеть родному человечку» универсально, и здесь оно существует тоже. Но в Англии радение это имеет ясно очерченные границы. Главное отличие — здесь развито гражданское общество, существует система сдержек и противовесов, нет такого давления власти, такого могущества чиновничества. Так уж тут жизнь устроена, что человек, пристроенный на работу по знакомству, непременно окажется на виду, и если он явно неспособен, то эта неспособность тоже будет на виду и ему (ей) все равно придется уйти, — продолжает моя собеседница.

Первое впечатление Алены от Англии — что это натуральный рай земной — давно уже развеялось. Оказалось, что рая нет нигде. Однако, даже с учетом всех обнаружившихся минусов, она довольна своей судьбой. Шутка ли, в расцвете лет и сил — уже полный профессор, положение, к которому британские ученые упорно идут всю свою жизнь и многие добираются только к глубокой старости или не доходят вообще.

Направляясь на встречу с Леденевой по коридорам Лондонской школы славянских исследований, я читал таблички на дверях кабинетов и заметил еще две русские фамилии. До полного профессорства ее коллегам не близко, но перед глазами у них — a shining example, как сказали бы англичане. Сияющий, блестящий пример.

Алена рассказывает потрясающие воображение истории о том, какие условия создают для ученых в Англии, особенно в этой самой супердокторантуре. Они практически живут при коммунизме. Но и отдачи от них ждут очень большой. Просто огромной.

Роман Кончаков, молодой математик и специалист по компьютерным наукам, выпускник МГУ — представитель другого поколения и выходец из другой среды, но говорит что-то очень похожее:

— Все здесь неплохо, если бы не бессонные ночи…

— Бессонные ночи? — удивляюсь я.

— Ну да, приходится столько работать… Занятие наукой — это как бы хобби, в свободное от основной работы время. При этом ясно дают понять, что если ты науку бросишь, то будешь никто и звать тебя никак.

Роман преподает в Бёркбек-колледже (часть Лондонского университета), и его официальная должность называется lecturer (что примерно соответствует российскому доценту). Но если дальше так пойдет, то и профессура не за горами, достижима в обозримом будущем. Есть реальный шанс.

Бёркбек-колледж дает возможность получить высшее образование тем, кто в юные годы этого сделать не успел. Однако это вовсе не какое-то там заштатное заведение, созданное в утешение сирых и убогих и для развлечения неудачников. Нет, газета «Таймс» включила Бёркбек в число двухсот лучших университетов мира.

Роман преподает информатику (Computer Science). Большинству студентов от тридцати до сорока, многие старше своего педагога. Средний возраст — в районе сорока, но есть и те, кому за пятьдесят.

За десять лет жизни в этой стране Англия Роману не надоела.

— Англичане — интересные, оригинальные люди, — говорит он. — Больше всего поражает культура «understatement», недосказанности. Когда коллеги, оценивая работу, говорят: «Хорошо, почти отлично», — то они имеют в виду, что, скорее всего, придется все переделать. И наоборот — могут сказать: «Очень плохо, ужасно», — после чего исправят пару слов и говорят: «Ну вот, теперь все замечательно».

В англичанах Роману особенно нравится сдержанность. Если вдруг случается что-то неприятное, непредвиденное, например вдруг остановился и застрял где-то поезд, все спокойно сидят на своих местах, не дергаются, не нервничают, не говорят на повышенных тонах.

Его жена Лена Балаева, успешная российская журналистка, согласна с мужем: Англичане не лезут в душу, доброжелательны, но при этом сохраняют дистанцию. И еще они никогда не сплетничают, не говорят гадостей об отсутствующих.

Роман и Лена не считают себя англофилами, но в Британии, говорят, им жить «удобно». Наверное, уже научились искусству «недосказанности»…

Сколько здесь русских? То ли триста тысяч, то ли полмиллиона. Точно никто не знает. Даже Елена Рагожина. А ведь ее заслуженно считают одним из главных специалистов по делам русской общины. Ее круг общения чрезвычайно широк — она издает популярную газету на русском языке «Пульс UK» и журнал «Новый стиль», который распространяется во многих европейских странах. До этого Елена много лет издавала газету «Лондон-инфо». В общем, она — дуайен русскоязычной прессы Великобритании.

В любом случае известно, что община растет, и быстрыми темпами.

— Я сужу по косвенным, но очень убедительным признакам, — говорит Елена Рагожина. — Девять лет назад в Лондоне было две русские школы, сегодня их восемь (плюс филиалы): было два ресторана и кафе, стало сто двадцать, было одно-два русских мероприятия в городе в год, а сейчас чуть ли не каждый день что-то происходит! Тираж нашей газеты в былые годы поднимался максимум до четырех тысяч, сейчас же он составляет двадцать тысяч.

Слушая Лену, я вспомнил, как переживал в середине девяностых, что не сумел организовать концерт Окуджавы в Лондоне. Продюсеры сомневались, что смогут заполнить средних размеров зал. Думаю, что они и в тот момент ошибались, ну а сейчас-то уж и подавно. Окуджава собрал бы здесь огромную аудиторию.

Российские студенты рассредоточены по всей Англии. Вы только представьте — дело дошло до чемпионата КВН. Когда был брошен клич, откликнулись пятнадцать университетов. То есть в каждом из них можно было сформировать русскую команду.

Чем же так притягивает Англия? Список причин у Елены наготове, ей частенько приходится отвечать на этот вопрос. Итак.

Во-первых, английский язык — самый знакомый и наиболее распространенный иностранный язык в России. Правда, по-английски говорят и в США. Но Америка далеко, а Лондон меньше чем в четырех часах лета от Москвы и Питера. Нередко бывает так, что муж работает в Москве, а жена с детьми живет в Англии. На выходные прилететь в Лондон не проблема, а вот в США — нереально. И ведь главная забота — это дети, а английское образование по-прежнему очень высоко котируется в России.

Во-вторых, налоговое законодательство: до последнего времени оно было одним из самых благоприятных с точки зрения иностранцев. Сейчас, правда, оно меняется не в лучшую сторону, но пока по-прежнему есть преимущества по сравнению с большинством стран Европы.

Именно на льготную налоговую систему упирают и Марк Холлингсуорт и Стюарт Лэнсли, авторы нашумевшей книги «Лондонград: из России с наличными», ззо Правда, книга посвящена в основном супербогачам, олигархам вроде Абрамовича, Дерипаски, Усманова. Но из этой категории только Березовский поселился здесь постоянно, да и то вынужденно. Остальные же хоть и владеют английскими спортивными клубами, массой престижной недвижимости и фигурируют в списках самых богатых британцев, однако живут и платят налоги в России. Где существует единая для всех ставка налога — тринадцать процентов, а не пятьдесят (столько платят в Британии те, кто зарабатывает больше ста пятидесяти тысяч фунтов стерлингов в год).

Олигархи, конечно, самая заметная часть общины, но в процентном отношении — крохотная. Подавляющее большинство «новых новых русских» в Англии — это представители среднего и малого бизнеса, наемные менеджеры, студенты, молодые и не очень молодые профессионалы. В Сити создали свой закрытый клуб RIC (Russians in the City), в котором уже около двух тысяч человек, но туда просто так не вступишь: нужны рекомендации.

Художник Сергей Павленко удостоился чести рисовать саму королеву. Картины его тезки Сергея Челика украшали главный христианский храм страны — собор Святого Павла. В четырех оркестрах Великобритании главные дирижеры — из России. Мой близкий друг пианист Михаил Казакевич постепенно стал одним из самых уважаемых и востребованных педагогов, да и концерты его пользуются большой популярностью, некоторые фанаты ездят за ним по всей Британии. Имел бы он больший успех на родине, в России? Этот вопрос мучает и его самого, и его друзей, но ответа не знает никто.

Дочка Казакевича Катя блестяще закончила Кембриджский университет и глубоко интегрировалась в английское общество — у русских это почти всегда происходит уже во втором поколении. Или даже в первом, если люди попадают сюда в юном возрасте.

Однако Михаил с супругой Леной живут в своем собственном, русском культурном пространстве. Но не в гетто, они очень даже в курсе происходящего вокруг — и в культуре, и в политике. При этом англофилами себя не считают, могут иногда и весьма критично отозваться об Альбионе и его обитателях. Тем не менее им также здесь достаточно «удобно».

Интересно, что Елена Рагожина тоже открещивается от ярлыка «англофил», говорит, что видит недостатки и минусы британской жизни. Но — все та же формула — и ей «комфортно» жить в Англии: «Я сразу поняла, что Лондон — мой город», говорит она.

Но далеко не всем здешним русским по душе «страна пребывания». Не всем нравятся и ее жители.

Разумеется, каждый случай индивидуален. Однако у Елены Рагожиной есть одно очень интересное объяснение. Ей кажется, что чаще всего отгадка таится в отношении человека к закону. Склонный уважать закон, скорее всего, приживется в Англии. Потому что здесь все четко: если ты законопослушен, если ты прав в конфликте, государство, суд, закон будут на твоей стороне.

— В России нарушать закон за доблесть считается. Я и сама, живя на родине, поддавалась иногда соблазну нарушить, скажем, правила дорожного движения, проехать по встречной полосе, например. Здесь я тоже могла уступить искушению проехать по автобусной полосе, когда на остальных пробки. (В Англии в крупных городах отводятся специальные полосы для автобусов — bus lane — легковые машины ездить по ним не имеют права. — А. О.). Могла оставить машину где угодно, где удобно. И внезапно наступил момент, когда я поняла: это неправильно. Штрафы поначалу платила, но не в этом дело. Вдруг просто что-то внутренне переменилось. Не то чтобы я кого-нибудь испугалась, нет, просто осознала: здесь так делать не годится. И теперь такого желания нет совсем. Но если привез с собой из других стран неверие в закон, то здесь будет трудно, неуютно — если этого не преодолеть, — говорит Елена.

Однако есть люди, которым ничего преодолевать и не хочется, которым так — по понятиям, а не по закону — жить теплее и милее. Когда в «ЖЖ» («живом журнале») обсуждали статью Алены Леденевой про блат и неформальные связи, кто-то написал: «А может быть, наоборот? Неформальные отношения — это нормально. А ненормальна как раз их формализация?»

Разумеется, имеет право на существование и такая точка зрения. И разделяют ее в России очень многие. На вкус и цвет товарища нет. Для континентальных экономических систем это действительно норма. Единственное, что надо иметь в виду: общество, построенное на неформальных связях, не может быть эффективным и по-настоящему свободным. Ведь острая нужда в этих самых связях появляется только там, где надо регулярно обманывать не подотчетное гражданам государство. Но у всего есть оборотная сторона: в борьбе за выживание много поколений русских живут «неформально». Такая жизнь действительно замешана на тесных, теплых личных взаимоотношениях, без которых может показаться холодно и неуютно. (Мне и самому это ощущение не совсем чуждо.)

Осмелюсь предположить тем не менее, что в новые времена высоких технологий и глобализации такая система все же обречена.

Есть, разумеется, примеры, которые невозможно объяснить лишь отношением человека к закону, к формальным и неформальным отношениям, блату или его отсутствию. Ну не нравится кому-то Англия и ее жители, и все тут. А насильно мил не будешь.

С Британией и британцами можно не сойтись характерами по самым разным причинам. Например, я предлагаю вам такой тест. Возьмите одну из самых популярных поваренных книг середины XX века — «Как готовить для загородного жителя» («Cooking for a countryman») Билла (Уильяма) Фаулера. Найдите по оглавлению рецепт «Как приготовить баклана».

Вы узнаете, что для начала птицу надо подвесить за ноги, облить бензином и поджечь. Но не дать полностью сгореть, а, загасив огонь, закопать обожженную тушку в землю и продержать ее там примерно две недели. Выкопав, прокипятить в соленой воде, после чего полить спиртом и посыпать порошком карри. Затем тушить в раскаленной печи в течение трех часов. А после всего этого выбросить приготовленную таким способом птицу к черту на помойку, где она будет в полной безопасности, поскольку «даже самая голодная тварь не станет ее есть».

Если вам не смешно, то, наверное, Англия не для вас.

Английские бараны

«Бараны, бараны — твои англичане», — звучит в голове незабываемый голос моего приятеля Коли, много лет прожившего в Англии, но теперь вернувшегося в Россию, а потом переехавшего на Кипр.

Умница, даже талант, причем разносторонний, хотя прежде всего классный специалист в своей области — банков и финансов. И чувства юмора вовсе не лишен. Но вот с англичанами у него не заладилось. Не получилось никакого человеческого контакта: все их чудачества, странности и свойства Колю только раздражали. Ну что поделаешь, химия, видно, такая. Несовместимость, наверное, органическая.

Английская жизнь казалась ему зарегулированной и полной бессмысленных, устаревших традиций и тупых запретов. Лишившись точки опоры, чуть выйдя за пределы четко прописанных правил, англичанин, словно выброшенная на берег рыба — ни на что не способен. Так, по крайней мере, казалось Коле.

Особенно его бесило неумение англичан рационально распорядиться свободным пространством в транспорте в час пик. Собственно, и меня это их качество слегка раздражает тоже. Действительно, толпятся у дверей, а в середине вагона метро часто совершенно свободно, даже пустые сидения могут быть. А у входа — давка. «Ну чистые бараны! — говорил Коля. — Бараны они и есть, бараны в бараньей стране».

Бывает, кто-нибудь из более «продвинутых» местных жителей разозлится, да как гаркнет на весь вагон: «Will you move down, please!» (дескать, пожалуйста, пройдите вглубь!) — и этот окрик вдруг оказывает магическое воздействие, преодолевает национальную странность: люди потихоньку продвигаются в центр, распределяются равномернее, и вагон начинает напоминать нормальное метро других стран, например московское, то есть становится набитой бочкой — все, как положено.

Мне кажется, понятно, откуда это идет — все из того же знаменитого правила шести дюймов, привитого с детства отвращения к тесному физическому контакту с другими людьми и вообще неприспособленности к жизни в толпе. Ведь чтобы пройти в глубь вагона, надо протискиваться, может быть даже толкаться, почти прижиматься к другому существу. Конечно, тебя все равно прижмут у входа, но это уже как стихия, от тебя не зависит, ты тут пассивная сторона. Тем же, кто вжимается в вагон с платформы, уже не до правил шести дюймов — для них вопрос стоит так: или попадешь домой в обозримом будущем или будешь на платформе стоять до скончания века. Тут-то уже и начинаешь вопить: «Will you move down, please!»

Много лет я был «коммьютером» — это особый английский термин, обозначающий человека, ежедневно в одно и то же время едущего на поезде на работу и обратно. Не удивительно, что даже слово такое специальное придумали, ведь полстраны или больше так живет. Так вот, это сейчас по ветке Фолкстон — Лондон бегают довольно комфортабельные французские поезда с дымчатыми стеклами и бесшумными автоматическими дверями, а на высокоскоростном участке — так и вовсе японские, космического вида, «пули» — «bullet trains». А долгие-долгие годы здесь громыхали допотопные многодверные вагоны, музейные какие-то экспонаты, не знаю уж каких седых, послевоенных лет производства. По-английски они назывались «slam-doors»: от слов «slam» (громко прихлопнуть, ударить, грохнуть) и «doors» (двери).

Странная, но понятная, если исходить из вышеописанного английского свойства, идея придать каждому ряду сидений свою, автономную дверь. Когда на очередной станции производилась посадка-высадка, вагон наполнялся оглушительным громом от захлопываемых со страшным шумом и гамом стальных дверей. Это страшно раздражало, очень отвлекало от работы. А ведь остановок до Лондона много…

Кроме того, конструктор этого фантастического изобретения, видимо, не мог себе представить, что будет твориться в таких поездах в часы пик. И тут вот что получалось: в вагоне есть два вида сидений: двух- и трехместные. С первыми все понятно, а вот со вторыми… На трехместные сидения англичане имеют тенденцию садиться только по краям. Ведь если сесть посередине, то окажешься с обеих сторон сжатым чужими телами. Довольно часто пассажиры предпочитали стоять всю дорогу, нежели претерпевать столь неприятные ощущения.

Поняв это, я всегда старался занять одно из крайних мест. Даже в час пик был реальный шанс доехать с относительным комфортом и спокойно поработать. Но, конечно, часов в шесть вечера, когда происходит массовая загрузка «компьютеров» в вагоны поездов в центре Лондона, тут уж не до цирлихов-манирлихов: набиваются англичане, как миленькие, словно сельди в бочку, не хуже москвичей или парижан, и каждый сантиметр, а тем более дюйм идет в ход.

Особенности национальной психологии видны и в театре и на концертах. Нас в детстве учили, что протискиваться к своим местам надо, непременно повернувшись лицом к уже сидящим в вашем ряду. В Англии же дело обстоит наоборот. Только спиной! Моей жене это кажется неприличной дикостью. Для англичан же, напротив, неприлично, дико оказываться в столь интимной позиции — лицом к лицу — с незнакомыми людьми.

Но вот в чем англичане действительно дошли до уровня искусства, так это в деле стояния в очередях. Самая удивительная из них — это очередь за напитками в пабе. Профессионалы за стойкой исхитряются безошибочно следить за тем, кто и когда подошел, даже если вокруг образовалась порядочная толпа. И соответственно, обслуживают в строгом соответствии с очередностью. Да и сами клиенты, по моим наблюдениям, вовсе не пытаются, как в других странах, опередить «конкурентов», а смиренно дожидаются законного момента счастья.

Потрясающее свойство английской очереди — спокойствие и безропотность. Даже в самых больших, раздражающе медленно двигающихся, молчат либо, если пришли группой, степенно, негромко беседуют. Нет напряжения. Стояние превращается в этакое светское мероприятие, под стать прогулке. Но от всех участников его, разумеется, ждут неукоснительного соблюдения неписаных правил.

Однажды в московском аэропорту, при регистрации на лондонский рейс, образовалась гигантская очередь. И тут вдруг неожиданно открылась соседняя стойка, и, как это всегда бывает в Москве, повезло больше всего тем, кто первым это заметил. Кто смел, тот и съел. Далеко не первым, однако, заметил происходящее и я. И с опозданием, но ринулся занимать новую очередь и оказался при этом впереди стоявшего раньше прямо передо мной англичанина, реакция которого была еще более замедленной.

Увидев перед собой мою спину, он очень обиделся. Настолько, что пренебрег правилами хорошего тона и моральным запретом на разговоры с незнакомцами. Весь стал пунцовым от возмущения. Прошипел: «Excuse те, sir, but you’ve jumped the queue!» — «Простите, дескать, великодушно, сэр, но вы вроде как перепрыгнули очередь!»

Последнее выражение считается в Англии тяжким обвинением. «То jump the queue», «перепрыгнуть», то есть, по-русски говоря, сделать что-то без очереди, — это чрезвычайно неджентльменский поступок. Ну просто жутко постыдный. Так что я, конечно, покраснел в свою очередь и немедленно уступил ему первенство, не преминув указать, впрочем, на то, что почти все стоящие ныне перед нами находились в предыдущей очереди позади нас обоих. И что вообще мы не в Англии, «а в Риме надо вести себя, как римляне». Или каков там русский эквивалент? «В чужой монастырь со своим уставом…» Или даже грубее, в конце концов: «С волками жить, по-волчьи выть…»

На что англичанин лишь пожал плечами — остальных пассажиров он не помнил, только меня. Да и плевать он хотел и на римлян, и на волков, а те, захватившие места впереди, плевали на нас с ним и наши моральные дилеммы. Это ясно было видно по выражениям их лиц.

Но все же английское отношение к проблеме очереди настолько очевидно справедливее и разумнее, что я сделал из произошедшего вывод и с тех пор веду себя в этом смысле по-английски, хотя часто оказываюсь от этого в проигрыше, когда попадаю на землю предков, да и во Францию тоже. (Ух, французы показали нам недавно в парижском Диснейленде свое искусство «перепрыгивать очередь».)

Но в других случаях дело обстоит несколько сложнее. Например, местные жители не умеют, да и не пытаются оценить длину очереди к кассам в супермаркете, у них нет русского наметанного взгляда, чтобы определить кратчайшую мгновенно. Британцы покорно встают в ближайшую.

Интермедия Английские правила (из дневника Генри Феофанофф) 4. Правило очереди

Убили у нас тут в Лондоне двух французских студентов. Ну, убили и убили, дело житейское. Облили потом трупы бензином и подожгли. Тоже в порядке вещей. Но вот что не совсем обычно, так это то, что на теле одного обнаружили чуть ли не пятьдесят ножевых ран, а у другого — и вовсе почти две сотни. Причем большинство ударов были нанесены уже по трупам, то есть после того, как студенты скончались.

Выходит, не какая-то обычная, скучная уголовщина, а то ли садизм исключительный, то ли просто сумасшествие в самом медицинском понимании этого термина. А может, и то и другое вместе взятое. Но, во-первых, надо помнить, что все-таки в стране Джека-потрошителя такие эпизоды (не просто убийства, а с безуминкой) случаются чуть чаще, чем на континенте: острова все же, туман, левостороннее движение и так далее. Так что очень уж изумляться и ужасаться по этому поводу считается дурным тоном и вульгарностью. И вообще, следует проявить сдержанность.

Однако это, допустим, я еще более или менее понимал. Но вот дальнейшее оказалось сложнее.

Не успел Скотленд-Ярд начать свои оперативно-розыскные мероприятия, как в один из полицейских участков Лондона пришел подозреваемый по этому делу — что-то типа явки с повинной. Пришел и сразу к дежурному офицеру: дескать, вяжите, вот он я! Но офицер осадил нетерпеливого: «Вы что, не видите разве — тут очередь! Я дам вам номерок, вы садитесь и терпеливо ждите вызова». Пришедший говорит: «Вы что, не понимаете? Я не просто проситель-посетитель, меня в розыск объявили, по подозрению в совершении особо тяжкого преступления!» А офицер ему в ответ: «Здесь, между прочим, у всех важные дела. Один джентльмен — вон он сидит скромно и терпеливо — пришел заявить о пропаже престарелого родственника. А еще одна дама, тоже дисциплинированно ждущая своей очереди, так вот она подверглась разбойному нападению: подростки в капюшонах часы с нее сорвали. Стресс, между прочим, сильнейший! А еще мы расследуем сейчас особо опасное преступление, из той категории, к которой нам велено относиться особенно серьезно — произошло проявление расизма, хоть и в скрытой форме. И заявители тоже спешат, как и остальные, всем некогда!»

Но и это еще не все. Знаете, что офицер сказал дальше? «И вообще, не следует забывать о презумпции невиновности. Какое вы имеете право себе приговор объявлять, пока мы еще доказательств не собрали, и суд их даже не начинал рассматривать? Эдак каждый себя опасным убийцей объявит! Но если даже предположить, что вы и в самом деле садист и особо жуткий изверг, так тем более, с чего это вам привилегии какие-то предоставлять, без очереди обслуживать?! У нас вообще-то равноправие в стране и демократия! Так что сидите и ждите смирно, пока вас вызовут».

И что вы думаете, уселся разыскиваемый покорно на синенький пластиковый стульчик, сидит спокойно, хоть и ворчит, соседям жалуется: дескать, вот ведь бюрократию развели, формалисты такие-сякие. А соседи слушают его с любопытством, переглядываются: интересно на такого, может быть, ирода посмотреть, только виду нельзя подавать. Один из них даже потом в бульварную газету стукнул: дескать, все правильно, конечно, чин по чину, но не было ли опасности, что подозреваемый скроется в неизвестном направлении?

И вот я задаюсь вопросом: а как бы я повел себя в такой ситуации, если бы в той очереди сидел? И, главное: нашел бы я происходящее удивительным? Потому что если да, то, видимо, не до конца еще освоил я английские правила, не полностью понимаю, как тут все у нас устроено. А значит, и веду себя не совсем адекватно и, видимо, выделяюсь: меня за иностранца несчастного принять могут. А я-то думал…

Обсудил я это происшествие с друзьями — коренными англичанами, хотел на их реакцию посмотреть. Они ухмыльнулись, но в целом, кажется, одобрили поведение полиции. И уж точно нисколько не удивились.

Тогда я повторил вопрос газеты: а что, если бы клиент деру дал? Друзья поморщились: издание бульварное, вульгарное, такие читать не надо. Но все же ответьте по сути, настаивал я. Что, если бы подозреваемый сбежал? Нет, говорят, это маловероятно. Раз уж он решился сдаться, значит, решился. («Гм, — думаю, — в некоторых других странах точно бы осерчал и ушел — поминай, как звали!») Во-вторых, говорят мои друзья, полицейский не так был прост, как ты мог подумать: если что, он тут же за подозреваемым кинулся бы и произвел задержание. И тот все равно бы угодил за решетку, только вся явка с повинной накрылась бы. Зато как красиво напомнили ему о правилах цивилизованного поведения! Ведь очередь для англичанина — с одной стороны, чудовищное насилие над личностью, но с другой — он должен жесткость своей верхней губы показать, все претерпеть стоически. А потому поведение в очереди — это очень важный социальный тест.

Просто постмодернизм какой-то, проворчал я. О нет, отвечают. Так, чуть-чуть снобизма, может быть. Или английского юмора. Что в каком-то смысле одно и то же.

Тут я оживился, обрадовался и говорю: ах, вот в чем дело! Так это он шутил так, дежурный офицер-то! Это был специфический, тонкий, абсурдный полицейский юмор! Как же это я сразу не догадался!

Тогда друзья посмотрели на меня с жалостью и говорят: так, да не совсем… ну как тебе объяснить? Сколько ты в Англии живешь, лет двадцать? Не переживай, еще столько же проживешь — начнешь понимать. Ведь мы и сами-то — не сразу себя иногда понимаем…