Интимная жизнь моей тетушки

Глава 9 БОЯЗНЬ ЛЖИ

Что же, несколько дней ты сидишь, уйдя в себя. Тебе звонит Шарлотта, чтобы поболтать о прошедшем уик-энде, а ты едва можешь сравняться энтузиазмом с Марией, идущей к эшафоту. Шарлотта, конечно, списывает все на гормоны, и ты с ней не споришь. Кто-то посоветовал ей, что в таких случаях очень полезен ямс. Тебе удается не сказать ей, куда, по твоему мнению, она должна идти со своим ямсом, а потом ты кладешь трубку и плачешь.

На день к тебе приезжают внучки, Клер и Рози, чья компания всегда доставляла тебе удовольствие, и потому, что ты могла побаловать их кукурузными чипсами, изготовленными не из цельных зерен, и потому, что потом они возвращались к родителям. Но на этот раз ты встречаешь их в настроении Марии. Их болтовня раздражает, ты забыла купить угощение, ты едва им улыбаешься.

Ты идешь в театр с мужем на «Двенадцатую ночь», чего давно хотела… Билеты Френсис заказал много месяцев назад. Золотые, между прочим, билеты. Критики просто сошли с ума. Аплодисменты не смолкают, после спектакля актеров не отпускают со сцены, но ты слышишь лишь слова бедной Оливии:

Френсис хлопает и хлопает. Кричит: «Браво», потому что спектакль того достоин. А ты едва можешь… и так далее и так далее.

Потому что все кончено. Ты очень благоразумно все закончила. Он хочет, чтобы ты обо всем сказала мужу; ты не можешь сказать мужу. Ни чуть позже, ни когда-либо. Ситуация тупиковая. Он много чего говорит, но суть сказанного: он не может тебя с кем-то делить. И вот, не веря, что возможно сказать: «Прощай», ты говоришь: «Прощай». А через двенадцать часов после того, как ты благоразумно поставила в романе последнюю точку, ты чувствуешь, будто у тебя подрезаны все нервы, растянуты все сухожилия, разорваны все мышцы. И действительно, от таких мук двадцатью четырьмя часа позже смерть на эшафоте может показаться верхом блаженства.

Ты видишь рисунок Давида. Счастливая королева, внезапно связанная, беззащитная, влекомая навстречу судьбе. Ты молишься. Френсис входит, когда ты лежишь на спине, с закрытыми глазами, повторяешь снова и снова: «Позвони мне, позвони» или что-то похожее. Ты едва вспоминаешь о необходимости лгать и говоришь, что это из новой поп-песни. Френсис по крайней мере этого проверить не сможет.

Тебе хочется утонуть.

И, если не заставлять себя участвовать в окружающей жизни, ты сидишь у телефона, положив руки на колени, в ожидании единственного звонка, который может сделать тебя счастливой. И все это время ты и ненавидишь, и жалеешь себя. Все это время ты говоришь себе, что контролируешь ситуацию, хотя знаешь, что это не так. Придет день, когда боль исчезнет, говоришь ты себе. Убеждаешь себя, что твой любимый нашел утешение в объятиях другой женщины. Такова жизнь. Только что он сидел на своей кровати с тобой, вы оба со слезами на глазах согласились, что расстаться – лучший выход, ты ушла, а минутой позже он встает, принимает душ, выходит из квартиры, направляется в Бистон-Гарденс, замечает симпатичную женщину, прогуливающуюся в одиночестве, приглашает в бар, и понеслось. Он снова счастлив. Все это раз за разом прокручивается у тебя в голове. Результат – маленькое чудо, ты не можешь есть. Крохотный кусочек мозга, еще способный функционировать, нашептывает тебе, что потеря веса – это компенсация за потерю любовника. Беда в том, что пить ты можешь. Так что вес не теряется.

И только когда Френсис говорит в среду вечером:

– Слушай, вроде бы я на прошлой неделе купил бутылку джина… – я прихожу в себя. Джин с тоником в половине десятого утра – идея не из лучших. Ты еще больше ненавидишь себя, когда твой муж высказывает озабоченность по поводу твоего состояния, а ты отвечаешь:

– Ничего страшного, грущу вот по моей безвременно ушедшей подруге Кэрол.

Френсис мгновенно успокаивается, подозрения, если они и возникли, исчезают. Таков уж этот любовный роман. Стремясь сохранить его, ты обманываешь и предаешь всех и вся, идешь даже на то, чтобы бесчестить мертвых.

А потом твой любовник звонит, потому что и он не может вынести разлуки. Он дает тебе право отложить принятие решения и извиняется за то, что принуждал тебя к этому. К тому времени ты уже написала письмо, которое он получает следующим утром. Ты это знаешь, потому что на следующее утро, когда приносят почту, находишься с ним, в его постели. Ничто не закончено. Все только нарастает. Все становится хуже. Этому надо положить конец. Этому невозможно положить конец. Ты соглашаешься, что нужно на какое-то время разбежаться, чтобы хорошенько все обдумать. Твой любовник уезжает к своей сестре в Бридлингтон в невысказанной надежде, что несколько дней все решат. Ничего они не решают. Ни для тебя, ни для него. О черт. Разлука, пусть даже добровольная, только усиливает страсть. Ты говоришь мужу как бы между прочим, без всякой задней мысли, что хотела бы пожить, какое-то время в сельской глубинке, ненавязчиво упоминаешь Бридлингтон. Твой муж, у которого уже голова идет кругом от глубины твоей депрессии и переменчивости настроения, отметает эту идею. Твой муж, твой бедный муж не знает, что и думать, но ему понятно: с тобой что-то не так.

Твой любовник возвращается, и вы сливаетесь в экстазе. Неожиданно ты и дома становишься другим человеком. Твой муж подозрительно на тебя смотрит. Ты, которая днями не мыла голову и не без труда разогревала пиццу, разительно меняешься. Красишься и одеваешься, как супермодель, готовишь мужу палтус под маринадом, тогда как он в лучшем случае ожидал кусок хлеба с сыром, да еще при этом поешь.

Ты вновь любишь мир. Энергия бьет в тебе ключом. Тебя любят, и ты счастлива. Тебе хочется любить мир. Поэтому ты предлагаешь семейный ленч, включая родителей Петры, ее брата и его жену, соседей с обеих сторон. Чтобы показать Богу, какая ты хорошая. Двенадцать взрослых, четверо детей и квартирант соседей, студент из Мадраса.

И вся твоя семья, белые представители среднего класса, буквально все внимательно следят за каждым своим словом, чтобы, упаси Бог, не сказать чего-то отдаленно расистского. Ты вспоминаешь разговор со своим любовником, когда он указал тебе на твой квазилиберализм. Ты очень стараешься, чтобы кто-нибудь из родственников Петры что-нибудь не ляпнул. Потому что они определенно расисты. Уильям, отец Петры, называет всех небелых исключительно цветными. Трапеза быстро превращается в дискуссионный клуб. Стоит родителям Петры или ее брату и его жене открыть рот, чтобы обратиться к студенту из Мадраса, ты или Френсис или вы оба немедленно встреваете в разговор. Идеально прожаренное мясо уже не доставляет им удовольствия, потому что на них набрасываются, даже если они хотят сказать самое невинное: «Передайте мне, пожалуйста, соль». В какой-то момент мать Петры встает, и ей тут же предлагают сесть и ты, и ее зять. Ей приходится объявить во всеуслышание, что она должна посетить туалет. Тебе остается только гадать, что думает студент из Мадраса о таких вот особенностях английского этикета. Френсис сверлит тебя взглядом.

Уильяму удается произнести начало предложения:

– Вы знаете, к две тысячи тридцатому году цветных будет больше, чем нас…

При этих словах Френсис взглядом спрашивает тебя: «Ты сошла с ума?» И тут, когда ты ставишь на стол яблочный пирог, твоя младшая внучка спрашивает студента из Мадраса, почему у него кожа другого цвета. Сидящие за столом готовы провалиться сквозь землю. За исключением, естественно, студента из Мадраса. Ад на земле. Ты пьешь.

Как и предсказывал твой муж, твои усилия выходят боком. Плюс похмелье.

– Никогда больше так не делай, – сурово говорит твой муж. И тут же ругает себя за то, что позволил отругать тебя, лежащую. Он, правда, тоже не в очень хорошей форме. – Не понимаю, что на тебя нашло, – говорит он, а лицо его кривится, как от боли.

Понедельник ты проводишь в постели. Своей постели. Потому что твой любовник отправился на собеседование: собрался-таки устроиться на работу. И вдруг осознаешь, какая же ты старая.

О нет, совсем не старая. Во вторник ты очень громко включаешь диск Чарли Паркера и кружишься по гостиной. Так громко, что и Джесс может потанцевать, не выходя из дома.

Среду ты проводишь с любовником.

Со сверкающими глазами в четверг усаживаешь своего мужа на диван и делишься с ним своими планами украсить сад декоративными каменными горками. Каменными горками? С чего? Потому что вчера днем ты, лежа в кровати с любовником, смотрела телепередачу о садоводстве, и тебя покорили маленькие Альпы.

В пятницу ты бегаешь по магазинам, хватая все подряд: щипцы для ресниц, эротическое нижнее белье, не просто нижнее белье, а именно эротическое, си-ди, в том числе «Величайшие хиты "Иглс"». Через полчаса, проведенных дома, ты уже знаешь все слова «Desperado» и даже можешь подпевать с правильными интонациями. Позже ты это демонстрируешь, в результате чего муж бежит от тебя в кабинет, хлопнув дверью.

Ты выискиваешь, что пишут об аменорее[31] на сайтах, посвященных женскому здоровью, и, как обычно, решаешь, что у тебя имеют место быть все причины, ее вызывающие: рак, беременность, климакс и так далее, отчего снова впадаешь в минорное настроение. Но ты держишься и никому ничего не говоришь. Это не так и трудно, потому что сказать, собственно, некому. Тебе приходит в голову забавная мысль: если ты родишь ребенка, у него будет племянница двумя годами старше. Ты ставишь видеокассету с фильмом «Короткая встреча» и плачешь в одиночестве.

В субботу и воскресенье настроение у тебя заметно улучшается: у тебя схватывает живот, и ты молишься, чтобы эти схватки свидетельствовали о том, что ты не беременна. Здравый смысл говорит тебе, что это абсурд. Но тебе не до здравого смысла. Ничего не происходит. Схватки означают одно: все тело у тебя так напряжено, что мышцы начинают жаловаться.

– Если вы думаете, что вам плохо, маленькие мерзавцы, – говоришь ты им, готовя воскресный ленч, – попробуйте побыть на моем месте.

Френсис, неправильно истолковав очередной приступ плохого настроения и поглаживания нижней части живота, участливо спрашивает:

– Опять месячные?

– Нет, – отвечаешь ты, и тут из глаз льются слезы. У тебя подгорает подлива, что в кулинарии равносильно Армагеддону. Ты рыдаешь.

– Успокойся, – говорит Френсис. – Что случилось?

В этот момент ты и говоришь Френсису, что ты, возможно, беременна. Его реакция предсказуема. Он пугается. Потом на его лице читается недоумение. Это ловушка? Если он скажет: «О Боже, нет», впадать тебе в истерику? Если он скажет: «О Боже, да», впадать тебе в истерику? Ты оставляешь его в испуге. Но по крайней мере ты уже замела следы. И конечно же, хочешь, чтобы он об этом знал. Как вор, возвращающийся на место преступления, ты хочешь, чтобы он точно знал, где и когда ты заметала следы. Поэтому; чтобы расставить точки над i, ты говоришь как бы походя:

– Наверное, это случилось в Бате.

Он, конечно, неправильно тебя понимает,[32] смеется, говорит, что ты всегда нравилась ему в ванне. Ты доходчиво объясняешь ему, что тебе не до смеха.

Беременна, Френсис. Какая уж тут ванна.

Ему удается сказать, что решать проблему надо лишь после ее возникновения. Он не убежден в правильности твоего диагноза. Ты тоже. Ох уж эти маленькие демоны.

– Сходи к врачу, – мягко предлагает Френсис.

– Только не смей говорить Тиму, – строго предупреждаешь его ты.

Неудивительно, что Френсис, ища выход из этой дикой ситуации, вспоминает что-то такое, о чем ты говорила ему раньше, и приходит домой вечером следующего понедельника, чтобы объявить, что он снял коттедж в Дорсете на четыре недели. На весь июль. С тем, похоже, чтобы держать там свою обезумевшую жену. Он говорит, что сделал это, потому что ты в стародавние времена выразила такое желание, сказав: «О, как бы я хотела уехать отсюда и пожить подольше в сельской глубинке…» Разумеется, тогда речь шла о Бридлингтоне.

Тебе в голову приходит мысль и о том, что он хочет увезти тебя как можно дальше от сада. Ты слишком долго говорила о каменных горках, не потому, что они тебе так дороги, но, всякий раз, заводя о них разговор, ты словно возвращаешься в постель к своему любовнику и, улыбаясь мужу в лицо, думаешь, что ему этого секрета никогда не узнать. Это жестоко, бесчестно, но ты ничего не можешь с собой поделать. Такое ощущение, что тебе хочется бродить в опасной зоне, на грани разоблачения. Френсис, мол, этого не узнает. На него идея каменных горок, этих маленьких Альп, о которых ты говоришь с такой любовью, просто навевает ужас. Пока твой сад – царство растительности и весь в цвету. Он так и спроектирован. Большая лужайка, тут и там разбросанные кусты, пруд, который Френсис и мальчики вырыли сами, им они очень гордятся, выложенный камнем внутренний дворик, где так приятно посидеть в хорошую погоду. Это сад для сидения. Не для работы. И уж конечно, не для каменных горок.

Для меня, в моем маниакальном состоянии, идея Дорсета – чудо. Поначалу я надулась и пришла в ужас: меня выгоняют. Потом поняла, что в Дорсете я и Мэттью сможем проводить вместе всю неделю. Френсис приезжал бы только на уик-энды, но это можно перетерпеть. Пребывая со своим любовником с воскресного вечера до пятничного утра, остальное время я могла бы быть счастливой женой. Это было идеальное решение. Я бы успокоилась, расслабилась, пришла в себя. Это же здорово – весь июль пожить в Кейри-Хаус, в Вудлинче.

Сие также означало, что я еще месяц смогу тянуть с ответом на большой вопрос. Мэттью, узнав про Дорсет, дал задний ход и молчаливо согласился, что любое решение о будущем откладывается до августа. Как же меня это обрадовало! Словно в этом году мне пообещали не одно Рождество, а десять тысяч сразу. Я думаю, Френсис поразился неистовству моей радости.

– Если б я знал, как ты хочешь уехать из города, мы бы могли все устроить раньше, – с некоторым раздражением бросил он.

– Я сама не знала. – И попыталась не выглядеть кошкой, которой удалось полакомиться сметаной. Но все мое тело мурлыкало. Тем вечером мы трахнулись, впервые после Бата, и я вела себя, как благодарная куртизанка, получившая в подарок если не «Кохинор», то чтото не менее ценное. Не думаю, что Френсис знал, в чем причина.

– Осторожнее, а не то ты действительно забеременеешь, – удовлетворенно сказал он потом. И тут же поправился: – Даже если ты уже беременна, все равно надо быть осторожнее.

Но я об этом думать не собиралась. На следующий месяц на горизонте не просматривалось ни единого облачка.

Пришлось принять кое-какие меры предосторожности, когда он завел разговор о том, что Дорсет находится лишь в двух с половиной часах езды от Лондона. К счастью, я думала быстрее его. Уже успела созвониться с АА[33] (чуть не ошиблась и не позвонила другим АА: «Анонимным алкоголикам», благо телефоны в справочнике стояли рядом) и узнала, дорога туда занимает почти три часа в силу большой плотности транспортного потока, а быстрее в Дорсет можно добраться только после полуночи. Так что я решительно отбросила идею Френсиса о том, что он сможет иной раз приезжать на неделе, резонно указав, что после трех часов за рулем он не сможет плодотворно работать. Когда он сказал, что сможет уезжать в понедельник утром, мне пришлось быстро шевелить мозгами. И я нашла, что ему на это ответить. Сказала, что, пожалуй, снова начну писать. На его лице отразилось удивление. Понятное дело. Я уже десять лет не заикалась о книге.

– А что? – Я подпустила в голос агрессивности. – Что в этом плохого?

– Ничего, – глубокомысленно ответил он. – Абсолютно ничего.

– Я, возможно, вновь вернусь к Давине Бентам.

– Почему нет? – Он добродушно пожал плечами.

– Или начну новую книгу.

– Это тоже вариант.

– Поэтому, если ты будешь уезжать в понедельник, я не смогу сесть за книгу. Но если ты будешь уезжать в воскресенье попозже, в шесть или семь вечера, тогда…

Он опять удивился. Идея позднего отъезда явно его не воодушевляла, но я жевала его мочку, как это легко быть маленькой шлюшкой, и он согласился со мной.

– …я смогу встать пораньше и поработать все утро понедельника.

Вновь он бросил на меня удивленный взгляд, и понятно почему: я не относилась к жаворонкам.

– Мне потребуется много времени и энергии. Особенно если я начну новую книгу.

– Хорошо, – подвел он черту. – В пятницу я буду стараться приехать пораньше, а в Лондон буду возвращаться в воскресенье. Ты довольна?

– Спасибо тебе.

– А о какой новой книге ты говоришь?

– Об обнаженной натуре, – без запинки ответила я. – Да… думаю, стоит попробовать…

Он кивнул и начал исследовать обнаженные части моего тела.

– Обнаженная натура. – Его опять потянуло на сладенькое. – Действительно, очень интересная тема.

Я могла думать лишь об одном: Мэттью останется со мной на всю неделю, больше не будет необходимости покидать его теплую постель, мчаться домой и лгать, лгать, лгать. Ложь – вот что ты не выносишь. Почему не выносишь, ты сказать не могла-, то ли по причине, что лгать плохо, то ли из-за боязни, что тебя выведут на чистую воду. И главное, ты боишься, что какая-то твоя часть, вроде той, что заводила разговоры о каменных горках, хочет, чтобы тебя вывели на чистую воду. В одном сомнений у меня не было. Я хотела, чтобы никто и ничто не испортил мне этот месяц, а потому, конечно же, надеялась, что Френсис не узнает правду. Вот и старалась вести себя с ним совсем как в недалеком прошлом, естественно. Чтобы в его отсутствие иметь возможность стать совсем другой.

Своему любовнику ты объясняешь, что никаких проблем не предвидится.

– Нам предстоит провести вместе многие недели, – говоришь ему ты. – Так что давай не будем портить их себе правдой… – И тебе едва удается не добавить: «Зачем зариться на луну, если у нас есть звезды…» – на случай, что он посчитает тебя достаточно старой, чтобы впервые услышать эти строки в кинотеатре, и решит, что ему, такому молодому, негоже куда-то с тобой ехать.

Вот и начинаются тридцать самых странных дней в моей жизни. На целый месяц ты раздваиваешься, из одной женщины становишься двумя. А в конце задаешься вопросом, смогут ли они вновь слиться в одну, и тебе не будет нужды опасаться за свое психическое здоровье.