Интимная жизнь моей тетушки

Глава 16 ЭЛИСОН В СТРАНЕ ЧУДЕС

Когда я встретила тетю Лайзу на станции, она сказала, что прикинется выживающей из ума старушкой, если с Френсисом возникнут трудности. А потом спросила, будет ли на похоронах хоть один одинокий мужчина.

– Подходящий одинокий мужчина, – добавила она. – Достойный.

Я ответила, что скорее нет, чем да.

– Жаль, – вздохнула она. – Хотелось бы хоть на кого-то положить глаз.

«Шустрая у нас семейка, – подумала я. – Восемьдесят пять лет, и все туда же». Впрочем, какая-то моя часть с сожалением вспоминала те времена, когда я не испытывала подобных желаний. Но как давно это было. А теперь я на несколько дней лишилась возможности сгонять в Паддингтон и уже жалела об этом.

Я защелкнула ее ремень безопасности и тронула автомобиль с места. Она все время оглядывалась, едва мы влились в транспортный поток.

– Провезти тебя через центр? – спросила я.

– Да, пожалуйста, – без малейшего колебания ответила она. – Отвези меня на Парк-лейн. Нравится мне эта улица. – Она откинулась на спинку сиденья. – Отличный у тебя автомобиль. Дорогой.

Какое-то время мы ехали под ее возгласы и по поводу градостроительных перемен, и по поводу сохранившихся зданий.

– О, вот здесь был паб, а тут магазин готового платья, куда мы с твоей матерью иногда заходили. Теперь тут электротовары. О, твоя мать. Ей бы побольше благоразумия.

В Дорчестере я предложила зайти на ленч в ресторан.

– Я приводила сюда маму на ее шестидесятилетие, – сказала я. – Ей понравилось.

Моя тетя изогнула бровь и поджала губы.

– Лучше поедем домой.

И я подумала, что это, наверное, мудрое решение.

Первые минуты встречи прошли очень нервно. Френсис принял ее так, будто сделана она из краун-дерби,[38] спасибо моим уверениям в том, что она тихая, застенчивая, скромная и страсть как боится мужчин. А тетя Элайза не выказала ни застенчивости, ни пугливости. Сунула Френсису трость для ходьбы и первой вошла в дом, предварительно бросив на моего мужа оценивающий взгляд. И когда он оглянулся, чтобы посмотреть на меня, на его лице читалось изумление. А потом, усугубляя ситуацию, она высказалась по поводу стоимости нашего дома и количества дорогих вещей в нем.

– О, когда подумаешь, из какой семьи вышла Дилли…

Френсис одарил меня еще одним взглядом.

– Твоя мать никогда не заказывала подогнанный в размер ковер, дорогая. А что же касается люстры, теперь ты не экономишь на электричестве, не так ли?

– Нет, – сухо ответила я.

Френсис мне улыбнулся. А потом, как белый рыцарь, каким он, в сущности, и был, пришел мне на помощь. Иронии в его словах она не заметила.

– Она обходится мне в кругленькую сумму, Элайза.

Тетушка понимающе кивнула.

– Те, у кого ничего не было, всегда переплачивают.

Она медленно ходила по комнатам, восхищаясь всем.

Остановилась у зеркала, привезенного из Венеции. Провела пальцами по золоченой раме.

– Как ты можешь даже подумать о том, чтобы оставить все это, дорогая? – спросила она, обернувшись и посмотрев на меня поверх плеча.

Френсис, ничего не понимая, вновь поймал мой взгляд. Я лишь пожала плечами и закатила глаза. Могла бы знаком показать ему: «Она немного не в себе», но тетушка смотрела в зеркало и, возможно, увидела бы меня.

Я решила, что необходимо чем-то ее занимать, чтобы Френсис в своей невинности не смог загнать ее в какую-нибудь западню. Понимала, какой это риск – полагаться на полоумную старушку, и уже представляла себе, как она, наклонившись к Френсису, доверительно рассказывает ему, что до Личфилда в последний раз видела меня в школьной форме… В результате чего у него, конечно же, возникнут вопросы, а чем я, собственно, занималась, когда навещала престарелых тетушек. Или он мог предложить ей «Белую даму» со словами: «Я знаю, Что вы любите этот коктейль», и услышать в ответ, чтоспиртного она на дух не переносит и лишь изредка позволяет себе глоток хереса.

Вот я и решила, что отвезти ее в магазин здоровой пищи – неплохая идея. Мы представили ей Джона, а Петра прямо-таки просияла, когда старушка остановилась в дверях, опершись на свою тросточку, раз-другой принюхалась, а потом изрекла:

– Ах… пахнет, как в магазинах продуктов высшего Качества.

На чай мы поехали к ним в дом, и приготовленный Петрой пирог получил самую высокую оценку.

– Качество… – На лице тетушки читалось блаженство. – Качество.

Она доставила огромное удовольствие моим внучкам, показав, как сделать тиару из нескольких роз, листьев и кусочков проволоки. Они были в экстазе. А я валилась с ног от усталости. Скорее нервной, чем физической.

Френсис постоянно находился рядом и в любой момент мог докопаться до правды. В конце концов, это была его работа. От ее: «Что ж, дорогой, если она не хочет тебя, она всегда может передать тебя мне…» – глаза Френсиса вспыхнули любопытством, а я подскочила и метнулась, уж не помню зачем, на другой конец комнаты. Так поступали отцы моих школьных подружек, когда что-то сексуальное вдруг прорывалось на экран телевизора.

Он же пристально смотрел на меня.

– Ты в порядке?

Ох, эта озабоченность и любовь в его взгляде. Как же мне хотелось от этого избавиться.

Телефон стал нашей линией жизни. Мэттью это решительно не нравилось. Я не удивлялась. Всегда полезно встать на место другого человека, прежде чем критиковать. На его месте я была бы вне себя. Понятное дело, что говорил он сквозь зубы.

– Мы любим друг друга, – в несчетный раз доносилось до меня из телефонной трубки, – так почему мы не вместе? На следующей неделе я еду на свадьбу. Ты поехать не можешь. Такая жизнь очень уж одинокая.

– Это самый последний раз, – обещала я ему. Мое сердце дрогнуло от страха. На свадьбах собиралось много народу. Люди обычно много пили и флиртовали. А Мэттью поедет один, мучаясь от одиночества… Помимо этого, я даже поражалась тому, как же мне его недоставало. Я просто не могла без него жить. – Как только это закончится, – добавила я. – Даю слово.

– Это хорошо, – его голос переполняла уверенность, – потому что жизнь нужна для того, чтобы жить. В нашем случае – жить вдвоем.

Я стояла в саду, сжимая в руке телефон, когда из дома вышел Френсис. Он сказал, что выгляжу я так будто только что увидела призрака.

Две подруги тети Коры из Норфолка, обе восьмидесяти с небольшим лет, настояли на том, чтобы отдать покойной последний долг. Френсис и я принимали их у себя вечером перед похоронами. Две лишние старушки не прибавили мне хлопот, их и так хватало, зато гарантировали, что разговор не затронет опасных тем Мне оставалось лишь задаваться вопросом, смогу ли я через тридцать лет говорить так много и так быстро. Само собой, разговор вертелся вокруг смерти. Они были в составе той группы, что отправилась на морскую прогулку: Кора просто привалилась к борту и умерла. Несмотря на траур, в женщинах чувствовалось раздражение. Одна из них, Сюзанна, сказала, что все хотели бы так уйти. Словно намекала, что Кора воспользовалась последним шансом, а их ждала долгая, мучительная смерть. «– Как же это здорово, самой грести в восемьдесят с небольшим лет, – отметила я.

– Ни от чего нельзя отказываться, – ответила мне Сюзанна. – Доживите до нашего возраста, и вы вспомните об упущенных возможностях, пожалеете, что не использовали их.

Не к месту она это сказала.

Френсис, в которого они сразу влюбились, признался им, что именно по этой причине и хочет уйти на Пенсию, пока еще есть силы. И этого мне слышать решительно не хотелось.

– Мы потеряли наших мужей, но нашли друг друга, – ответили они.

– Еще есть время найти любимого, – заметил он.

– О нет! – Они разве что не замахали руками.

Он посмотрел на меня и подмигнул.

– О да! – вырвалось у меня.

– Нет, если ты в счастье прожила с мужем всю жизнь! – Чувствовалось, что Сюзанну мое восклицание шокировало.

– Разумеется, нет. – Голос у меня вдруг стал каким-то странным, пронзительным, определенно не моим. – И я избегала взгляда Френсиса.

– Некоторые утверждают, – он явно дразнил старушек, – что именно наличие возлюбленных способствует сохранению семьи.

Старушкам эти шокирующие слова явно понравились. Я же выглядела как старушка.

Они вдруг превратились в молоденьких девушек, запретили ему вести такие кощунственные речи, тем самым требуя продолжения концерта. И Френсис оправдал их ожидания.

– Любовь сохраняет человеку молодость и красоту. – И он подмигнул им. Как мне показалось, похотливо. А потому еще больше понравился. Как я поняла, он дал им правильную оценку. С учетом его профессии удивляться не приходилось.

Мы собрались на следующий день. Несколько близких родственников. Значительно уменьшившийся числом клан Смартов. Меня это радовало. Чем с меньшим количеством людей мне предстояло общаться, тем лучше. Естественно, присутствовали дочери Коры Люси и Полин, их мужья, Френк и Кеннет, сын Люси Джордж с женой и детьми. Джон и Петра приехать не смогли, устраивали какой-то прием. Я ни чуточки не огорчилась: в их присутствии чувствовала себя не и своей тарелке. Еще нескольких двоюродных братьев и сестер я помнила смутно. Двух или трех подруг Коры из далекого прошлого не знала вообще. И под самое начало службы за спиной послышались шаги. Я обернулась и увидела невысокую светловолосую женщину, чуть моложе меня, в шикарной черной шляпе с вуалью. Усаживаясь на скамью, она подняла вуаль. Я решила, что косметики на лице чуть больше, чем следовало, и задалась вопросом, кто бы это мог быть. Не сомневалась, что не родственница. От Смартов в ней ничего не было.

Упало несколько слез, гроб унесли, и, пока мы пели Последний псалом, тетя Лайза наклонилась ко мне и шепнула, что венки крайне вульгарные. А потом мы потянулись к дверям. Сначала чтобы взглянуть на венки, лежащие аккуратными рядами, потом чтобы обнять друг друга и вытереть слезы, наконец – поехать к Полин на поминки. Моя тетушка подхватила Френсиса под руку, потом – меня, и втроем мы направились к автомобилю, когда женщина, прибывшая последней, подбежала к нам в облаке духов и заключила тетушку в объятия.

– Мамочка. – Выговор у нее был точь-в-точь как у тети Лайзы. – Я едва успела. А эти милые люди, должно быть, моя кузина Дилис… – Она выдержала театральную паузу, копируя манеру матери, и добавила: – И конечно же, ее муж.

– Дорогая. – Лишь в детстве я слышала, чтобы тетя Лайза говорила таким голосом. – Дорогая Элисон. – Как всегда, своим ребенком тетя Лайза могла только восторгаться.

Они вновь обнялись, словно на сцене, а потом, чуть покачнувшись, Элисон отступила назад, отпустив мать, и поправила вуаль. Но все равно она висела косо, словно пьяная. Я поняла, после того как мы поцеловали друг друга в щечку, что и хозяйка вуали тоже не трезва. Вероятно, она решила, что все-таки сможет, пересаживаясь с поезда на поезд, добраться от Кеттеринга до Стритхэм-Хилл, а потом уговорит какого-нибудь изумленного водителя подбросить до церкви. Теперь рассчитывала, что мы подвезем ее.

– Сама я за руль нынче не сажусь, – величественно заявила она.

Я подумала, что знаю причину.

– Мамочка, они приглядывают за тобой?

Мгновенно меня захлестнула волна раздражения. Это слово «они». Прошлое словно никуда и не уходило, я по-прежнему была чужой, без денег и места в их мире. Я уже хотела ответить что-нибудь резкое, но меня опередила моя тетушка:

– О да. Принимают меня как королеву, Элли. Твоя кузина Дилис далеко продвинулась в этом мире.

Кузина Дилис держала рот на замке из опасения сказать что-то очень грубое. Могла лишь думать: «Слава Богу, здесь нет Вирджинии, а не то в погребальном костре сожгли бы двух старушек».

– Хорошо! – воскликнула Элисон. – Очень хорошо, мамочка.

Моя кузина подхватила Френсиса под вторую, свободную руку, и вместе мы двинулись к нашему автомобилю.

– Красота, – изумленно сказала моя кузина, когда мы уже собрались садиться. Я не знала, о чем она – об автомобиле, моем муже или моем пальто. Потом поняла. Она стянула с руки перчатку из тонкой кожи, протянула руку и схватилась за мой рукав, точно так же, как мать – за мою юбку. – Кто бы мог подумать о тебе такое, Дилис? – Она рассмеялась. – Помнишь тот плащ? Господи, ну и видок у тебя был в те дни…

На мгновение я застыла. Не могла двинуться. Ни вперед, ни назад. Понятия не имела почему. Внезапно вновь почувствовала себя восьмилетней, на которую смотрят со снисхождением, пусть я тогда еще и не знала о существовании такого слова. Вновь стала бедной родственницей, одетой в старый плащ Джинни, который доставал мне до щиколоток. Пояс от него где-то потерялся, так что мать дала мне другой, из синего пластика. Ботинки жали. Меня забирали на станции «Финсбьюри-парк», и Элисон, в красивом пальто с вязаным воротником, смеялась, глядя на мой плащ. Старые привычки умирают с трудом. Чтобы скрыть боль, вызванную этими воспоминаниями, я начала усаживать тетю Лайзу на заднее сиденье, поскольку моя кузина и не пыталась помочь ей. Когда подняла голову, увидела, что Элисон уже нацелилась на переднее сиденье, рядом с Френсисом. Его взгляд встретился с моим. И то, что он заметил в моих глазах, заставило его насторожиться.

– Все в порядке? – спросил мой муж.

Охваченная яростью, я схватила Элисон за руку и препроводила от передней дверцы к задней, после чего она уселась на заднее сиденье, рядом с матерью. Она, похоже, и не заметила, с какой силой я ее дернула. Я подняла с асфальта оброненную ею перчатку и едва удержалась, чтобы не отхлестать ее по щекам. Затем села на свое законное место. Только после этого смогла взять себя в руки.

– Все в порядке? – повторил он, когда я захлопнула дверцу.

– Все отлично, – излишне громко ответила я, а потом продолжила еще громче: – Вот только сниму это кашемировое пальто, и тогда все будет просто прекрасно…

Я не могла с уверенностью сказать, что до дорогой Элли дошел смысл моих слов. Но мой муж все понял. Не так-то легко провести моего мужа.

– О, Дилис, – откликнулся он, – ты забыла упомянуть, из чего сделана подкладка.

Автомобиль тронулся с места, повез нас всех незнамо куда.

– И чем ты занимаешься, Френк? – спросила моя кузина, наклонившись вперед, едва не лизнув Френсису ухо.

– Френсис, – в унисон поправили мы ее. Он – ровным голосом. Я – со злостью.

– Помнишь, как Кэрол пыталась называть меня Френки? – спросил он, сглаживая острые углы. Потом добавил, уже моей кузине, обернувшись: – Даже лучшей подруге Дилис не дозволялось так меня звать.

– О… – Элисон замолчала, то ли ничего не поняв, то ли пристыженная.

У меня же вновь возникло давнее чувство собственной неполноценности, то самое, что раньше твердило мне: все, что я имела или только собиралась заиметь, принадлежало им, потому что они принадлежали к высшему сословию, а я – к низшему. Во мне проснулась психология крестьянина, глубоко укоренившееся в феодальные времена представление о том, что моего ничего быть не может и все принадлежит богатым людям. Разговаривая с моим мужем столь фамильярно, моя кузина унижала меня. И что самое ужасное, я была перед ней беззащитна.

Френсис, разумеется, все понял. И сказал то, что следовало:

– Чем я занимаюсь, кузина Элисон? Понятное дело, гребу деньги лопатой. – Он улыбнулся ей в зеркало заднего обзора. – А потом трачу их на мою любимую жену.

Она откинулась на заднее сиденье, похоже, не зная, что и сказать. Не ожидала такого грубого ответа.

– А ты? – спросил он. И тут до меня дошло, что он от этой мизансцены получает удовольствие, пусть и за мой счет.

– О, я получила наследство от отца. Он был бизнесменом.

– И каким же бизнесом он занимался?

– Цветочным дизайном интерьеров, – без запинки ответила она.

Моя тетя, лицо которой я видела в боковое зеркало, даже не моргнула.

– Поэтому мне просто не нужно что-либо делать, – радостно добавила Элисон.

«Да ты ничего и не можешь», – подумала я, но сочла нецелесообразным озвучивать эту мысль.

Моя тетя, смотрела на меня, я – на нее. Ей очень повезло, что Элисон взяла у нее хоть что-то. Потому что от дяди Артура ей точно ничего не досталось.

«Секреты, – думала я. – Наши, конечно же, мы и выдать не могли». Тем не менее воспоминание о плаще никуда не уходило. Более того, все сильнее давило на сердце. Стыд, неуверенность в себе, одинокая Дилис.

Думаю, если б она упомянула и ботинки, я бы точно вцепилась ей в горло. Эти узкие, очень узкие ботинки, из которых я давно уже выросла. Агония. Мне удавалось носить их весь день и каждый день, и за все четыре дня я ни разу не сказала, что они натерли мне большие пальцы. Наверное, за мои страдания меня могли бы считать маленькой святой. Но у детей есть интуиция, и моя интуиция подсказывала мне: если я скажу про ботинки, я предам маму. Она стыдилась своей бедности. А стыд вызывал у нее злость.

– Или эти, или ничего, – сердито бросила она, натягивая ботинки на мои ноги. Чего жаловаться, если альтернативы не было? С ногами у женщин в моей семье всегда были проблемы. Возможно, кроссовки (мать Френсиса много лет назад, когда мы брали ее в Нью-Йорк, презрительно обозвала их хирургической обувью) облегчили страдания ног, но не для моего поколения. На закате жизни, если какая-то часть женского тела и может сказать о бедности женщины, так это ее ступни, которым должно быть изящными, с высоким подъемом, младенчески-розовыми и, конечно же, маленького размера. Ступнями леди. Мои ступни, такие же, как у матери, такие же, как у бабушки, были широкие, бугристые, с кривыми пальцами, прямоугольные, а в те годы, когда они росли, их запихивали в плохую, неудобную обувь. Потом, конечно, им повезло больше, чем ступням матери или бабушки. Большую часть моей жизни, спасибо богатству, они уже не страдали от качества обуви. Но служили напоминанием. И социальным индикатором, точно так же, как в Китае до Мао в детстве ножки перебинтовывали только девочкам из знатных семей. Ступни тети Элайзы выглядели куда как лучше, поскольку заботились о них с младенчества, но на прекрасные не тянули. Зато ступни Элисон были элегантными, длинными, тонкими, розовыми, с ровненькими пальчиками. Я знала, потому что помнила их с детства. Ступни принцессы. А мои – нищей.

– Ты переночуешь у нас? – спросила я.

– Тебя это не стеснит?

– Наоборот, – ответила я совершенно искренне. – Я хочу хоть как-то отблагодарить тебя. В детстве-то я приезжала к вам, и вы присматривали за мной.

– Да! – радостно воскликнула она. – И ты в этом нуждалась. Помнишь, как ты всегда приезжала с гнидами?

Тетя Элайза уже заснула. Чуть завалилась набок, устраиваясь поудобнее. Иногда даже похрапывала.

– Отключилась, – прокомментировала моя кузина, свеженькая, как огурчик.

Мы поболтали о всяком и разном, добрались до семейных отношений. Я выразила сожаление насчет ее развода.

– О, лучше развод, – сердито бросила она, – чем жизнь с человеком, который не хочет с тобой жить. Я ждала, пока не умер отец. Он бы этого не перенес. Он считал, что жениться или выходить замуж можно только один раз, на всю жизнь.

– Он так считал до самой смерти? – спросила я.

– О да. Одно дело – выйти замуж за иностранца, другое – развестись с ним. Ему потребовались долгие годы, прежде чем он свыкся с тем, что его зять – египтянин, прежде чем смог показываться на людях с внуками, поэтому, если бы я заикнулась о разводе… Ну да ладно… Фарук никогда не любил моего отца. Говорил, в нем есть что-то отталкивающее. То же самое сказал отец и о Фаруке, когда я впервые привела его в дом. Мужчины… Что с них взять?

– А что сказала твоя мать, когда ты впервые привела его в дом?

– О, она тут же начала рассказывать всем, что он – принц. И очень богат… так оно и было. Беда заключалась в одной дурной привычке, такой же, что и у твоего отца.

Я вся подобралась. Френсис коснулся моей руки, пытаясь успокоить.

– И что это за дурная привычка, Элли? – вкрадчиво спросила я.

– О, азартные игры, – ответила она и тут же добавила: – Не волнуйся, он никогда не пил и ни разу не ударил меня. И не был женат на ком-то еще! – пронзительно выкрикнула она.

– Это хорошо. – Я голоса не повысила. – К сожалению, не у всех отцы могут служить образцом для подражания, не так ли?

Вновь Френсис коснулся моей руки. Мне хотелось кричать так же, как кричала она, сказать ему, что я уже большая девочка, потребовать, чтобы он оставил меня в покое. Но я лишь чуть отодвинулась. «Пусть продолжает в том же духе, – подумала я, – пусть продолжает…» К счастью, она не продолжила.

– Так что, когда пришла пора разводиться, от его богатства осталось не так уж и много. – Она откинулась на спинку сиденья.

– Так ты в стесненных обстоятельствах?

– О нет, – удовлетворенным голосом ответила она. – Я же получила наследство отца. Но деньги – это еще не все, не так ли?

«Попробуй прожить без них», – подумала я.

Мы ехали и ехали. Элисон задремала. Я думала о Мэттью. Меня терзал страх: сколько он будет ждать, пока я буду цепляться за семейную жизнь? Не так чтобы много. Он уже сказал мне:

– Почему бы нам не представить себе, что я – женщина, а ты – мужчина? Ты бы считал неприемлемым, если бы я хотела, чтобы ты ушел из семьи? – Он словно цитировал Ивлин Хоум. И был прав. Скольких женатых мужчин поменяла Кэрол, зная, что единственным доказательством их любви будет развод с женой ради нее? Множество.

Если бы только я встретила менее интеллигентного и не столь тонко все чувствующего человека. С которым могла трахнуться, потом уйти и встретиться вновь, когда засвербит между ног. Не Мэттью, этого колосса морали. Между ним и Френсисом, образцами чести и рыцарства, я являла собой пример морального падения, вобрала в себя все те грехи, за которые клеймит женщин история.

Элисон пробудилась, резко наклонилась вперед и сказала в пространство между мной и Френсисом:

– И потом сейчас у меня отличный бойфренд. Он приходил, чтобы починить центральное отопление и… ну… одно привело к другому…

– Как ты узнала, что это любовь? По той решительности, с которой он ухватился за твою трубу?

– Дилис! – одернул меня Френсис.

– О, любовь… – Таким тоном говорят о вчерашней горчице. – Нет… он просто переехал ко мне. Роскошное тело. Теперь я понимаю, почему Джинни остановила свой выбор на Брюсе. Сантехники очень сексуальны…

Я могла думать лишь об одном: даже дорогая Элли с ее больной печенью могла встретить мужчину и без лишних слов и суеты поселить у себя… потому что ей того хотелось. Несправедливо, несправедливо, несправедливо.

Элисон смеялась.

– Моему сыну он тоже понравился. Он, между прочим, гей… Когда он был маленький, мой отец частенько на него злился. Пытался заставить его играть в футбол, ходить в походы. Но он лишь хотел красиво одеваться. Ты знаешь отца. Мужчина из мужчин.

Френсис и я шумно сглотнули.

– Дилис, – повторил он.

– И… э… в конце концов твой отец с этим смирился?

– О нет. Такого и быть не могло. Но мой мальчик со временем станет известным модельером. Талант так и прет из него.

Она вновь задремала.

– Страшная женщина, – прошептал Френсис.

– Я бы сказала, дочь своего отца.

Френсис рассмеялся.

– И своей матери.

Когда мы подъехали к дому, Элисон уже проснулась. Глаза ее ярко сверкали. Мы осторожно разбудили мою тетушку и общими усилиями препроводили в постель. Она едва могла переставлять ноги, так устала.

– Спасибо тебе, Дилис, что приютила нас, – сказала она. – Как жаль, что твоя бедная мать не видит тебя сейчас… – А перед тем как заснуть, уже лежа на кровати, когда я снимала с нее туфли, успела добавить: – Гм-м. Красивая настольная лампа. Ты, конечно же, не собираешься уйти от него, дорогая?

Я поцеловала ее, пожелав спокойной ночи. Слава Богу, завтра она уезжала, а с ее отъездом миновала бы и опасность.

Внизу Френсис предложил Элисон пропустить на ночь по капельке. Потом еще. Судя по тем порциям бренди, которые он ей наливал, я подумала, что он решил ее убить. Конечно же, это была кощунственная мысль. В итоге Элисон вырубилась. Просто вырубилась. На середине предложения. Мгновением раньше что-то с апломбом рассказывала и тут же повалилась на бок, застыла, как тряпичная кукла. Жалости к ней я не испытывала. Судьба предоставила ей все шансы, но она ими не воспользовалась. И причина была не в ее пьянстве, а в крайнем эгоизме, она привыкла видеть себя пупом земли. Пока она вновь не вошла в мою жизнь, я понятия не имела, сколь много вреда причинили мне и моей сестре она и ее мать.

Когда мы укладывали ее на кровать, шляпа сползла на лицо, вуаль съехала на ухо. Я сняла шляпу с ее головы, бросила на пол, потопталась на ней. Френсис наклонился, поднял шляпу, положил на туалетный столик.

– Теперь тебе полегчало? – спросил он.

Элисон тихонько похрапывала.

Способность моей тетушки не обращать внимания на пристрастие дочери к спиртному в полной мере проявилась после похорон, в доме Полин. Она просто не замечала количества выпитого дорогой Элли алкоголя и нисколько не взволновалась из-за того, что Элисон заснула на диване моей кузины.

– Она очень рано встала, чтобы приехать сюда, – сказала она. – Вот и прилегла отдохнуть.

Потом, когда я разбудила ее, пришла пора освободить хозяев от нашего присутствия, она попросила у меня флакончик духов. Я протянула ей мой «Арпеж» и едва не разрыдалась от ярости, когда она, взяв флакон и прочитав название, изумленно ухмыльнулась.

– Пусть и пьяная, она палила изо всех орудий, стараясь унизить меня, – сказала я Френсису, когда мы раздевались. – Я до сих пор выковыриваю шрапнель.

– Послушай, на этом давно поставлена точка, – резонно указал мне Френсис. – Ты здесь, в настоящем, и давно уже не ребенок. Просто не позволяй дорогой Элли цеплять тебя за живое.

С горечью я подумала: «Да что ты можешь об этом знать?» И пожалела, что рядом нет сестры. Она бы меня поняла. Я, конечно, научилась не чувствовать себя ребенком, но воспоминания детства остались в подсознании и теперь вот прорвались наружу. Теперь до меня начало доходить, почему Вирджиния никому ничего не желала прощать.

Я плюхнулась в кровать с ощущением, что весь день сражалась на Сомме. Френсис пододвинулся. Я почувствовала запах мыла, уюта, дома.

– Не позволяй ей цеплять тебя, – повторил он.

– Не позволю, – ответила я.

Он хотел обнять меня, но я откатилась и повернулась к нему спиной. Я хотела Мэттью, который пахнул опасностью, желанием и свободой, и притворилась спящей.