Содержать сию цитадель, с Божьей помощью, аще случится, до последнего человека. И когда неприятель захочет пробиться мимо оной, тогда стрелять, когда подойдет ближе, и не спешить стрельбою, но так стрелять, чтобы по выстрелении последней, первая паки была готова и чтоб ядер даром не терять.
Кронштадт, где суждено было служить Ивану Ильичу Сергиеву, место историческое, связанное с именем Петра Великого. Овеянное славными победами в длительной и тяжелой Северной войне, когда России удалось не только вернуть свои ранее утраченные исконные земли, но и прочно утвердиться на берегах Балтики. Однако «возвращенное» и «завоеванное» необходимо было надежно защитить, как и строящуюся новую столицу Российской империи — славный град Петров, Санкт-Петербург.
Осенью 1703 года шведы покинули Невскую губу, и Петр 1 сразу отправился в Финский залив для измерения глубин у острова Котлин[59]. Этот остров под названием «Ретусаари» — Крысиный остров, был известен с XIII века. В 1323–1617 годах он являлся пограничной межой между Россией и Швецией, а в 1617 году по Столбовскому мирному договору отошел к Швеции. В 1703 году в ходе Северной войны остров вновь оказался на российской территории.
Петр определил, что с севера и юга остров окружен валунами и мелями и корабли шведов смогут пройти к Петербургу только по узкому проливу. Царь велел рубить крепость-форт на небольшой отмели рядом с островом Котлин, чтобы заградить проход кораблей. С осени на острове был заготовлен материал для строительства, и в начале января 1704 года, когда лед встал, начались работы по возведению первого укрепления. Делали ряжи — деревянные ящики, которые наполняли камнем. Под своей тяжестью они опускались на дно и становились основанием крепости, построенной в виде десятигранника, где каждая грань имела длину — 9 метров, при наибольшей ширине в 29 метров, и с 14 пушками по периметру. Крепость, «мимо которой невозможно без препятствий ни одному кораблю в устье пройти», Петр назвал Кроншлот — Коронный замок.
Вскоре настало время испытания надежности Кроншлота. В июне 1704 года восьмитысячный шведский корпус пытался пробиться к Петербургу по суше и по морю. Вблизи Кроншлота появилась неприятельская эскадра, состоявшая из одного линейного корабля, пяти фрегатов и восьми небольших судов. Но шведов постигла двойная неудача: заградительный огонь орудий форта Кроншлота и батарей на острове Котлин сделал безуспешными действия сухопутных сил и кораблей неприятеля.
Вообще 1704 год ознаменовался новыми успехами русских войск в Прибалтике. Тогда удалось взять Нарву и Дерпт, оттеснить неприятеля к Ревелю и Риге. Но опасность утраты новых приобретений еще не миновала, и потому приходилось спешно укреплять остров Котлин, сооружая новые батареи.
В июне 1705 года 25 шведских кораблей вновь приблизились к Кроншлоту. Но на этот раз неприятель, успевший оценить силу огня его орудий, не пытался захватить форт, а направил усилия против оборонительных и прочих сооружений на острове Котлин. С шведских кораблей был открыт огонь по расположенным на острове русским батареям. Затем около полутора тысяч шведов высадились на острове, но русские солдаты дали им отпор. При этом иноземцы понесли ощутимые потери: 300 шведов было убито, 31 (в том числе два офицера) оказался в плену, а девять шлюпок было уничтожено. Не принесли неприятелям успеха и новые попытки атаковать русские укрепления. В августе того же года, когда шведский флот опять попытался пробиться в устье Невы, путь ему преградили русские военные корабли. Происшедший морской бой не дал очевидной победы той или другой стороне, поскольку кораблям пришлось разойтись ввиду разыгравшейся непогоды. Таким образом, и в 1705 году шведам не удалось прорваться через русские укрепления к Петербургу.
Почти два десятилетия спустя Петр I принимает решение заложить на острове Котлин «главную крепость». Императорский указ гласил: «Его императорское величество изволит особою своею завтра пополудни во втором часу пойти в поход на Котлин остров, и указал в коллегиях объявить, чтобы в тот же поход идти коллегии президентам и всем коллежским советникам и асессорам остаться в коллегиях; и в услышании сего подписаться». Событию было придано значение общегосударственного дела, что предопределило небывалую пышность церемонии.
Обстоятельства похода так описаны в «Походном журнале» Петра: «По сигналу 2 октября <1723 г.> у Троицкой пристани собрались все суда и тронулись в путь Невою. Ночевали в Галерной гавани. К вечеру 3-го пришли к Кроншлоту и стали у пристани против двора его величества. Их величества ночевали в новом каменном дворце, государь чертил на яхте укрепления Котлина, а потом был на работе и обрисовал место фортеции маленькими ровиками. Следующие два дня, т. е. 5 и 6 октября Петр тоже чертил, бывая на работах, но закладки нельзя было сделать, так как от сильного ветра вода поднялась и затопила место закладки. 7 октября в первом часу пополудни тремя выстрелами с Кроншлота дан был сигнал собраться на месте закладки, хотя был сильный дождь. Заложили таким образом: сперва был молебен с водоосвящением, и на молебне (крепость. — М. О.) именована «Кронштадт»[60], а по молебне, наперед сам его величество изволил положить три дернины, потом ее величество государыня изволила положить три дернины, после того прочие все по одной дернине; и как положили все, то его величество угол обрезал, как быть больверку, а с Кроншлота учинена из пушек пальба. Затем солдатам был заложен погреб (то есть выкачены бочки с вином и пивом), а знатным господам подношено было по бокалу хорошего вина бургонского. На другой день все суда тронулись в обратный путь».
В последующие годы работы на острове Котлин интенсивно продолжились: сооружались гавани и канал, доки, заводы, мастерские, перестраивались батареи, возводились дополнительные укрепления, увеличивался гарнизон крепости и возрастало количество орудий, находившихся на островных батареях и на морских фортах. Разрастался и город, где проживали все те, кто обслуживал форты и крепость. С самого начала его строили по той же градостроительной модели, что и Петербург — широкие проспекты с дворцами. Сюда приглашали лучших петербургских архитекторов — среди них Чарлз Камерон и Василий Иванович Баженов. Сам император не менее пятнадцати раз в год посещал свое детище — Кронштадт, оставаясь иногда в нем по нескольку дней. И все последующие главы Дома Романовых не ослабляли свое внимание к поддержанию в боеготовности крепости Кронштадт, неоднократно посещали крепость и город и при этом неизменно участвовали в литургии в Андреевском соборе Кронштадта.
Спустя десятилетия побывавший здесь в 1794 году немецкий путешественник И. Г. Георги так описал Кронштадт: «Город занимает наиболее к востоку находящуюся часть острова, велик, с множеством хороших домов, церквями, публичными зданиями; но ради великого числа малых домов, пустых мест, немощеных, часто грязных улиц и прочего не имеет хорошего вида. Оный многолюден и имеет также Немецкую и Английскую церковь, содержит не более 204 записанных мещан; прочие жители принадлежат по большей части к флотскому штату, к таможне, и многие суть не постоянные и на время токмо поселившиеся жители»[61].
Сто лет спустя, в 1894 году, в Кронштадте вместе с войсками насчитывалось около пятидесяти тысяч человек. Еще более население города увеличивалось в судоходный период, когда прибывали до полутора тысяч иностранных судов, а перевозку грузов из Кронштадта в Петербург осуществляли более восьмисот судов. Имелось на острове более трех десятков всевозможных фабрик, заводов и мастерских морского ведомства и частных. Общий годовой доход города составлял 230 022 рубля, а расходы — 220 796 рублей.
Постепенно Кронштадт стал морской столицей Российской империи, основным местом базирования российского флота. Именно здесь были снаряжены чуть ли не все военно-морские экспедиции, известные по морским сражениям XVIII — начала XIX века в Балтийском и Средиземном морях: от Гангута (1714) до Наварина (1827). Из Кронштадта отправлялись в походы первая российская кругосветная экспедиция Крузенштерна и Лисянского; экспедиция Беллинсгаузена и Лазарева, впервые увидевшая Антарктиду, а также около пятидесяти других экспедиций. Здесь проходили службу известные адмиралы — Ф. Ф. Ушаков, М. П. Лазарев, В. А. Корнилов, П. С. Нахимов, С. О. Макаров.
В любой истории российского флота XVIII–XIX веков Кронштадт будет самым упоминаемым городом. В 1815 году здесь была открыта первая в России пароходная линия, соединившая Петербург и Кронштадт. В 1864 году в Кронштадте на заводе Бритнева было построено первое в мире паровое судно ледокольного типа «Пайлот», плававшее зимой из Кронштадта в Ораниенбаум. В гавани Кронштадта проводил свои опыты с радиоволнами преподаватель физики Технического училища морского ведомства А. С. Попов.
С 1771 по 1798 год в Кронштадте располагался Морской кадетский корпус — «кузница» морских кадров, в котором учились выдающиеся российские флотоводцы — И. Ф. Крузенштерн, Ю. Ф. Лисянский, Ф. Ф. Беллинсгаузен, В. М. Головнин, Д. Н. Сенявин и многие, многие другие.
Кронштадт оказался связанным и с церковной историей. Здесь жили и служили на флоте представители рода Симанских, давшего Русской православной церкви патриарха Московского и всея Руси Алексия I (1945–1970).
Первым военным моряком в этом роду был Александр Лукич Симанский (1752–1810). Тринадцати лет он был определен в Морской корпус. В начале 1768 года получил звание гардемарина и совершил плавание на линейном корабле «Святая Екатерина» от Кронштадта до Ревеля (Таллина). В 1769 году он уже капрал, в 1770 году — сержант, в 1771 году — мичман, в 1775-м — лейтенант. Служил на фрегате «Дерись», на гребном флоте, на катере «Диспас», на котором ходил до острова Гогланд. В 1776 году ему пришлось проститься с Балтикой и принять назначение на фрегат «Григорий», который в 1777–1779 годах совершал плавания в Черном и Средиземном морях.
В 1780 году А. Л. Симанский вернулся в Кронштадт и был назначен командиром придворной яхты «Петергоф». Эту должность он занимал до конца 1781 года, причем получил в награду от императрицы Екатерины II золотую табакерку. Спустя год его направляют в Таганрог, он служит на кораблях Азовской флотилии и в 1785 году выходит в отставку в чине капитан-лейтенанта.
В годы Русско-турецкой войны 1787–1791 годов Александр Лукич возвращается на службу: его определяют на корвет «Ростислав» с приказом состоять флаг-офицером при адмирале В. Я. Чичагове; он участвовал в морских сражениях со шведским флотом в 1788–1790 годах, занимал должность флаг-капитана на базировавшейся в Кронштадте Гребной флотилии принца К. Нассау-Зигена. За проявленное мужество в морских сражениях награжден орденом Святого Владимира 4-й степени. В конце 1791 года Симанскому было приказано вернуться в Петербург. В 1794 году, командуя кораблем «Память «Евстафия» в эскадре вице-адмирала Повалишина, совершил переход из Архангельска в Кронштадт. Здесь он вплоть до 1801 года служит на разных должностях и произведен в вице-адмиралы.
В 1804 году Александр Лукич уволился с флота и поселился в Петербурге, где служил «по дворянским выборам» и был даже кандидатом в Совестный суд Санкт-Петербургской губернии. В столице отставному адмиралу принадлежало несколько домов, в силу чего его имя оказалось запечатлено на карте города: одна из петербургских улиц называлась «Симанская».
Трое сыновей А. Л. Симанского — Николай, Владимир, Лев — пошли по стопам отца и в различное время служили на флоте, защищали Кронштадт и устье реки Нарвы от англо-французского флота во время Восточной войны. А один из его правнуков — Иван Николаевич Симанский (1871–1896) по окончании Морского училища был награжден премией имени адмирала Нахимова за отличную учебу и в 1890 году проходил практику на Балтике на корвете «Скобелев». Мичман Симанский в 1891 году на корвете «Витязь» совершил переход из Кронштадта во Владивосток, где служил в течение нескольких лет. Он был участником картографической экспедиции к корейскому побережью. Его именем назван небольшой остров в Японском море — еще одно название острова Чон Чхо До. В 1894 году лейтенант Иван Симанский зачисляется в Морскую академию. Ему гарантирована блестящая карьера, но 1 июня 1896 года он скоропостижно умирает в Вильне.
…Одним из последних военных подвигов Кронштадтской крепости стали события Восточной (Крымской) войны (1853–1856). Из-за угрозы появления у острова вражеских эскадр были произведены ускоренные ремонтные работы, усилены береговые укрепления, установлены мощная артиллерия и подводные мины в прилегающей акватории. Корабли неприятелей безуспешно пытались выманить из кронштадтской бухты русский флот. Сами же англичане и французы так и не решились подступить к острову Котлин и высадить здесь десант. Не удалось им и разрушить Кронштадт при помощи бомбардировок. В марте 1856 года последовало заключение Парижского мирного договора, положившего конец Восточной войне.
Можно с гордостью утверждать, что за полтора века крепость-герой Кронштадт исполнила свое военно-историческое предназначение — ни один корабль неприятеля ни разу не прошел мимо Кронштадта к Неве, столичные рубежи были надежно защищены.
С момента возникновения Кронштадта его особенностью стал многонациональный и многоконфессиональный характер населения. Еще по указу Петра 1 от 1712 года сюда для строительства «фортеции и жилья на острове Котлине» были направлены работные люди со всей России, а для службы в российском военном флоте приглашались иностранцы. Приходившие в Кронштадт торговые и пассажирские суда также обслуживались людьми самых различных национальностей и верований. Жизнь, служба и работа этих людей немыслимы были без духовенства и храмов различных религий. За время существования Кронштадта здесь было построено около восьмидесяти культовых сооружений: соборы, церкви, часовни, колокольни, молитвенные дома — как православные, так и иноверческие.
Первая православная деревянная церковь на Котлине была построена в 1706 году. Срубленная по приказу Петра I на Олонецкой верфи, она в разобранном виде была сплавлена по Неве и Финскому заливу к острову Котлин и собрана здесь в короткое время. Уже в июне состоялось ее торжественное освящение во имя Преображения Господня.
Вскоре появляются сразу несколько новых церквей. В их числе первая морская — Богоявленская в Морской слободе (на Горе). Ее возведение осуществлялось по указу Петра I, по проекту талантливого русского зодчего И. К. Коробова, российскими плотниками, столярами, резчиками и преимущественно на средства порта и пожертвования моряков. В 1731 году она была освящена. Церковь была деревянной, однопрестольной и в плане своем крестообразной. Ее высокая семиярусная колокольня видна была даже из Петербурга и служила своеобразным ориентиром для кораблей. Морская Богоявленская церковь была очень известным и любимым моряками храмом. Здесь отмечались важнейшие события и даты, связанные с историей и повседневной жизнью флота России, служили молебны о морских победах и панихиды по погибшим морякам. В храме хранились морские реликвии и судовые иконы. Более ста лет простояла эта церковь, пока из-за ветхости своей не была в 1841 году разобрана.
Для духовного обслуживания чинов сухопутного крепостного гарнизона с середины ХVIII века существовал единственный гарнизонный храм — деревянная церковь Владимирской иконы Божией Матери. В 1874 году во время большого пожара она сгорела. В 1875–1879 годах на ее месте по проекту архитектора X. И. Грейфана был построен новый храм, который вмещал до трех тысяч молящихся. В нем находилась очень почитаемая Владимирская икона Божией Матери. В 1902 году церковь переосвятили в собор.
Конечно, число флотских и армейских православных храмов в Кронштадте было значительным: действовали церкви при Морском и Сухопутном манежах, при флотских экипажах и пехотных полках, квартировавших в Кронштадте, при тюрьмах, госпитале, училищах, фортах и укреплениях, на кладбищах.
Первая городская церковь была построена в 1717 году. Средства на строительство выделил лично сподвижник Петра А. Д. Меншиков, а место для ее возведения было выбрано рядом с его дворцом. Освящена она была во имя святого апостола Андрея Первозванного, что не было случайностью — Андреевский флаг развевается на кораблях российского военно-морского флота и является его символом. 13 июля 1718 года в присутствии Петра I храм был торжественно освящен. Именно здесь произошло знаменательное событие в истории российского флота — впервые был совершен чин освящения Андреевского флага. Флаг этот был поднят над кораблем «Святитель Николай» и фрегатом «Орел». В 1720 году собор становится главным храмом на острове Котлин, окормлявшим и гражданское население, и моряков.
В 1742 году за ветхостью храм был разобран. Полвека спустя, в 1804 году, архитектор Ч. Камерон составляет проект нового каменного собора. Заложен он был 20 июня 1805 года в присутствии императора Александра I и его свиты. Освятил это событие митрополит Петербургский и Новгородский Амвросий (Подобедов). Храм строился под руководством главного архитектора морского ведомства А. Д. Захарова. В плане своем собор имел вид корабля, где колокольня высотой в 27 саженей должна была представлять собой мачту, что вполне соответствовало обстоятельствам дела — его строили в городе-порте для моряков, отечеством которых, выражаясь фигурально, был корабль. Освящение храма было совершено 26 августа 1817 года епископом Филаретом (Дроздовым), только что, в начале месяца, хиротонисанным и назначенным епископом Ревельским, викарием Санкт-Петербургской епархии.
До 1852 года собор оставался без всяких переделок. Но в последующем ему пришлось трижды быть перестроенным. В первый раз под началом архитектора Р. К. Кузьмина и при участии архитектора В. В. Виндельбандта собор был расширен. Необходимость этих работ оправдывалась «заботою о благолепии храма и душах прихожан». Но, скорее всего, дело в более прозаических вещах. Количество населения в Кронштадте заметно возросло, и необходимо было увеличить «пропускную способность» церкви за счет дополнительных приделов, где можно было бы служить литургии, совершать обряды. Строительство велось без остановки, невзирая на начавшуюся в 1853 году Восточную войну. В новых пристройках, которые попутно уничтожили и прежний захарьевский иконостас, устроены были приделы: в правом — во имя апостолов Петра и Павла, а в левом — во имя Покрова Пресвятой Богородицы. Храм стал трехпрестольным и в своей основе — крестообразным. Освящение главного престола было совершено 19 марта 1855 года местным духовенством в присутствии великого князя генерал-адмирала Константина Николаевича.
Андреевский собор был главным храмом для гражданского населения Кронштадта. Здесь хранилось множество святынь, среди которых крест с частицей мощей святого апостола Андрея Первозванного, Андреевская лента, полученная Петром за взятие в 1703 году на абордаж шведских судов в Финском заливе, костяной образ святого Андрея Первозванного, сделанный самим Петром.
Одновременно в Кронштадте имелось немало инославных и иноверческих храмов. Одним из первых, еще в 1707 году, в исторических документах упоминается евангелическая лютеранская церковь во имя святой Елизаветы, которая находилась в доме адмирала К. И. Крюйса. Затем на Петербургской площади была построена деревянная церковь, сгоревшая в 1833 году. На ее месте, по проекту архитектора Э. Анерта, в 1834–1836 годах была выстроена каменная церковь[62]. Рядом с церковью Святой Елизаветы в 1868 году была построена новая лютеранская церковь Святителя Николая[63].
Первая католическая часовня была освящена во имя апостолов Петра и Павла в 1797 году. В 1837 году по высочайшему повелению императора Николая I начинается строительство каменного костела на углу Николаевского проспекта и Кронштадтской улицы. 6 августа 1850 года, после полного завершения работ, было совершено его торжественное освящение, хотя служба здесь велась уже с октября 1843 года. Здание — круглое в плане, вход украшал четырехколонный коринфский портик. На хорах был установлен одиннадцатирегистровый орган[64].
Одними из первых иностранных людей, занимающихся торговыми делами в Кронштадте, оказались англичане. Много их служило и на российском флоте. Уже в 1737 году в Кронштадте существовала англиканская церковь, которая действовала до начала XX века, занимая различные здания.
С 1903 года в Кронштадте существовала домовая старообрядческая молельня — церковь во имя Казанской иконы Божией Матери и устроена она была в квартире купчихи Коноваловой в доме 12 на Сайдашной (Велещинского) улице. Ее посещали чины морского и сухопутного ведомств, портовые мастеровые и рабочие[65].
Существовала в Кронштадте и мечеть, поскольку мусульмане служили в морском и сухопутном ведомствах, постоянно проживали в городе или приезжали на сезонные работы. Мечеть располагалась в одном из деревянных домов морского ведомства на углу улиц Петербургской и Чеботаревой (Комсомола)[66]. Был даже подготовлен проект строительства соборной мечети в Кронштадте, но он так и не был осуществлен.
В разное время вблизи Петербургских ворот, затем на Посадской и Флотской улицах была устроена небольшая домовая синагога.
Конечно же многонациональность Кронштадта привела к появлению не только храмов, но и кладбищ по национальной и вероисповедной принадлежности. На рубеже XIX–XX веков действовали семь кладбищ: два православных — городское и военное; два лютеранских, а также католическое, еврейское и магометанское. При них действовали церкви и часовни. Дошедший до нашего времени Кронштадтский некрополь имеет большое историко-культурное значение.
Нельзя умолчать и о том, что Кронштадт с момента своего зарождения стал местом ссылки «неблагонадежных» и «провинившихся» по службе матросов и солдат. По ощущению современников, это была какая-то сплошная убийственно однообразная казарма. Едва ли где людям приходилось столько страдать, как в Кронштадте. Здесь находился дисциплинарный батальон, в котором подвергались утонченной душевной и физической пытке матросы, зачисленные в «разряд штрафованных», то есть фактически поставленные вне закона. Царский дисциплинарный устав разрешал подвергать их даже телесному наказанию, в то время как телесные наказания были повсеместно отменены еще в 1864 году. В Кронштадте имелось не одно, а целых пять мест тюремного заключения, не считая многочисленных казарменных карцеров.
Когда начальство списывало матросов с кораблей и отправляло их в Кронштадт, они рассматривали это назначение как самое тяжкое административное наказание. В их представлении остров Котлин был так же ненавистен, как остров Сахалин — мрачное убежище ссыльных и каторжан. К этому добавлялся и тот факт, что правительство ссылало в Кронштадт убийц, воров и прочих уголовных преступников, от которых таким образом ограждался столичный люд. Жизнь ссыльных была ужасна. «Темнота, грязь, грех, — писал современник, — здесь даже семилетний становился развратником и грабителем».
Выстроенный и заселенный по царскому указу город, хотя и построен был лучшими архитекторами, но из-за своего островного положения долгие годы оставался для населения гибельным местом. И причина не только в его изолированности, а и в неумении распорядиться свободным временем людей, для которых дом — это морской кубрик с казенной койкой и пищей. Мужчины, уставшие от военной службы со строгим распорядком дня, ночных вахт и частых экстремальных ситуаций, на берегу пускались, что называется, во все тяжкие. В свои нечастые увольнительные дни и часы засиживались они в питейных и ночных заведениях. В. П. Невельской, беллетрист и автор «Путевых записок от Санкт-Петербурга до Кронштадта и обратно», изданных в 1865 году, задавшись целью подсчитать, сколько в Кронштадте питейных заведений, насчитал их «что-то чересчур много — кажись, до 200».
В периоды ледохода и ледостава Котлин был совершенно отрезан от мира. Газета «Кронштадтский вестник» писала: «Кронштадт периодически по два раза в год подвергается осадному положению, налагаемому на него природою». Порт замирал, и тысячи людей полгода бедствовали, перебивались случайными заработками, ждали помощи благотворительных обществ. К тому же и жить-то им особо было негде — неприглядные деревянные домишки на окраине города становились местом их обитания.
К этим бедам добавлялись нехватка и дороговизна продуктов. В тех же «Путевых записках» В. П. Невельской отмечал, что «огурцы в Кронштадте ценою наравне с апельсинами в Петербурге». Отсутствовала на острове в достаточном объеме и должного качества питьевая вода: колодезная была бурой и мутной, а морская — солоноватой. В городе часто вспыхивали эпидемии. После одной из них пришлось открыть отдельный сиротский дом исключительно для детей, потерявших родителей.
Получая назначение в Кронштадт, Иван Ильич Сергиев не мог и предполагать, что вся его пастырская и человеческая жизнь отныне неразрывно, более чем на полвека, будет связана с Кронштадтом; что в течение десятилетий он будет соединен узами сотрудничества, совместных дел, горестных и радостных, наконец, простой человеческой дружбы со многими видными деятелями русского флота. Среди них: начальник главного управления кораблестроения и снабжения вице-адмирал Владимир Павлович Верховский — «старый друг юности и бывший смиренный сомолитвенник»; адмирал Константин Николаевич Посьет, кавалер почти всех высших российских орденов и орденов многих других стран, автор хорошо известного всем морякам сочинения «Вооружение военных судов», инициатор известного в свое время периодического издания «Морской сборник»; и, наконец, Степан Осипович Макаров.
История российского флота не может быть представлена без славного имени одного из выдающихся его сынов — Степана Осиповича Макарова. Многогранная деятельность Макарова — мореход, океанограф, полярный исследователь, кораблестроитель — органично включает в себя и многие годы его жизни и деятельности на Балтийском флоте, в Кронштадте. Естественно, что просто не могло не состояться его знакомство с Иваном Ильичом Сергиевым. Многочисленные архивные документы и материалы, ставшие известными в последние годы, публикация забытых и полузабытых свидетельств той ушедшей эпохи дают нам основание считать, что это знакомство не было «шапочным», эти два человека действительно тянулись друг к другу не только «по службе, но и по дружбе», и оказывали благотворное влияние друг на друга.
Впервые восемнадцатилетний Степан Макаров — штурман корвета «Аскольд» — оказался в Кронштадте, куда он прибыл с Дальнего Востока в 1867 году. Хотя для военных моряков, находившихся в крепости, предназначалась Богоявленская церковь, но многие из них посещали и иные православные храмы. Мы не знаем и нет каких-либо утвердительных документов, но вполне возможно, что С. Макаров посещал и Андреевский собор, где к тому времени уже 12 лет служил набиравший известность отец Иоанн Сергиев.
С. О. Макаров, будучи чрезвычайно любознательным человеком, во всех своих морских походах много внимания уделял ознакомлению с религией народов стран, где ему доводилось бывать. В 1886–1889 годах, совершая кругосветное плавание на корвете «Витязь», он заинтересовался положением православия в Японии и даже издал небольшую брошюрку «Православие в Японии» (1889). В ней он задается вопросом: а какая из религий наиболее соответствует государственным интересам Японии? И дает ответ — православие, которое, по его мнению, в отличие от католицизма не влечет за собой подчинения духовному вождю, проживающему за пределами страны; а в отличие от протестантизма не ведет к «распадению на секты» и всемерно помогает делу объединения государства. «Православие, — пишет Макаров, — может дать Японии живую внутреннюю силу и упрочит в ней консервативные принципы, столь необходимые для прочности ее благосостояния в будущем».
Такой подход объясняет, почему Макаров столь активно помогал православному делу в Японии, везде и всегда ища жертвователей на нужды тамошней Православной миссии и строительство храма Воскресения Христова в Токио. Пока трудно установить, где, когда и при каких обстоятельствах состоялось знакомство Макарова и Иоанна Сергиева, но это случилось. Свидетельством тому можно считать письмо от 10 (22) января 1890 года начальника Русской духовной миссии в Японии, епископа Ревельского Николая (Касаткина). В нем он благодарит Макарова за хлопоты по сбору денег на православный собор в Токио, за предоставление имен людей, откликнувшихся на его обращение, а среди них оказался и отец Иоанн, перечисливший 500 рублей[67].
Определенно, опираясь на факты и документы, мы можем говорить, что судьба свела вместе С. О. Макарова и Иоанна Кронштадтского во второй половине 1890-х годов. В канун нового, 1896 года Макаров получил назначение на должность старшего флагмана 1-й флотской дивизии на Балтике. Известие это застало его в Гонконге: здесь стоял на ремонте в доке броненосец «Николай 1», на котором он служил. 11 января 1896 года Макаров в качестве обычного пассажира рейсового парохода, что было весьма для него непривычно, направился на родину, на новое место службы — в Кронштадт. Путь предстоял неблизкий, почти равный кругосветному путешествию — через Тихий океан, самый большой по площади и глубине на Земле, до Американского континента. Пересекая бурно развивавшиеся тогда Северо-Американские Соединенные Штаты с запада на восток, от Сан-Франциско до Нью-Йорка, Макаров стремился увидеть и познать всё, что могло бы пригодиться для развития российского флота. Особое впечатление произвела на него работа американских ледоколов на Великих озерах, где он побывал в феврале, в самый разгар зимы. Несколько сравнительно небольших ледоколов обеспечивали круглогодичное оживленное судоходство.
В те годы, казалось, весь мир сошел с ума от фантастической идеи достижения Северного полюса, а имя норвежского ученого Фритьофа Нансена, одного из первых, кто попытался это осуществить, известно было во всех уголках земного шара.
Для Макарова было абсолютно ясным и понятным, что Россия, «выходящая фасадом к Северному ледовитому океану», должна быть впереди всех стран по изучению и освоению Севера. Прибыв в Кронштадт, он подает 9 января 1897 года обстоятельную записку на имя управляющего Морским министерством вице-адмирала П. П. Тыртова. В ней содержалась подробная программа освоения Северного морского пути с помощью ледоколов. «Большой ледокол, — писал Макаров, — мог бы сослужить огромную службу в Ледовитом океане для поддержания сообщения с реками Обь и Енисей и для поддержания всяческих работ в этих местах как по задачам коммерческим, так и научным… Полагаю, — добавлял он, — что содержание большого ледокола на Ледовитом океане может иметь и стратегическое значение, дав возможность нам при нужде передвинуть флот в Тихий океан кратчайшим и безопаснейшим в военном отношении путем». Но понимания в министерстве он не нашел, а потому ему отказано было в выделении денежных средств и судов[68].
Сейчас, по прошествии ста с лишним лет, совершенно очевидно, что три практические цели, сформулированные Макаровым: исследование Ледовитого океана; регулярное пароходное сообщение с Обью и Енисеем в летнее время; открытие зимней навигации в Петербурге — были абсолютно реальны уже в ту пору, то есть вполне технически осуществимы, экономически и стратегически выгодны. Дело было за малым: нужно было построить хотя бы один мощный ледокол. Увы, собрать необходимые по первоначальной прикидке полтора миллиона рублей для отдельных энтузиастов было задачей невыполнимой.
Выручить могла только государственная казна, которой де-факто распоряжался министр финансов С. Ю. Витте. Человек практичный, он привлекал для консультаций по наиболее сложным вопросам видных российских ученых. Один из них, Д. И. Менделеев, поведал всесильному министру о «ледокольном проекте». В ходе встречи с С. Ю. Витте в течение двух с половиной часов Макаров давал пояснения. При этом он, следуя предусмотрительному совету Менделеева, ни словом не помянул о намерении покорить Северный полюс, а делал упор на практические выгоды освоения морских сообщений с Сибирью. Единственным видимым и практическим результатом встречи было то, что в распоряжение адмирала предоставили небольшой пароход с разрешением провести кратковременную экспедицию к устьям сибирских рек.
Не дожидаясь, пока его корабль окончательно закончит снаряжение, адмирал отправился в Швецию и Норвегию, чтобы встретиться с тамошними моряками, имевшими большой опыт плавания в полярных водах. На норвежских кораблях он совершил несколько коротких плаваний в северных водах, ухитрился даже забраться на Шпицберген.
12 августа 1897 года С. О. Макаров вступил на борт небольшого парохода, который отходил из норвежского порта Варде к берегам Енисея с караваном судов английских купцов. И тут-то всех ждал сюрприз — на борту кораблика красовалось название: «Иоанн Кронштадтский». Хозяин судна иркутский купец А. Немчинов приобрел его у англичан и планировал переправить на Байкал. Рассказывают, что новое имя кораблю дал С. О. Макаров в честь Иоанна Кронштадтского — это одно из первых зримых подтверждений уже имевшихся между ними прочных связей: моряки просто так наименование кораблю не дают.
Экспедиция проходила в обстановке, необычайно удачной для движения судов: в навигацию 1897 года условия плавания в арктических морях были на редкость благоприятны: льды отступили далеко на север, и караван за очень короткий срок без всяких помех дошел до устья Енисея. Макаров был, видимо, единственным человеком среди всех участников плавания, которого удручало подобное положение дел. И понятно: никакого опыта прохождения через ледовое пространство он не приобрел. Пришлось на сей раз довольствоваться лишь рассказами, полученными, правда, от бывалых полярников. Путешествие через Северный Ледовитый океан завершилось для Макарова поездкой по великой сибирской реке: от Енисейска до Красноярска. По пути останавливались в Томске, Тобольске, Тюмени и в некоторых других сибирских местностях, и всюду Макаров тормошил купцов, раскрывая перед ними перспективы судоходства после прихода к устью Енисея мощного ледокола и морских грузовых пароходов, рассказывая о будущем первом российском ледоколе. 19 сентября Макаров вернулся в Петербург, а «крестника» адмирала, оставшегося в Сибири, ждала долгая и славная история[69].
Тем временем общественное движение в пользу освоения Северного морского пути приобрело в России поистине общенациональный размах. Об этом писала пресса, множество граждан со всех концов страны сообщали Макарову или в редакции газет о своей поддержке. В ноябре 1897 года пришло долгожданное сообщение и от Витте: император дал согласие на ассигнование трех миллионов рублей на строительство мощного ледокола.
В ту пору в России гражданское судостроение развивалось гораздо слабее. Вот почему заказ пришлось отдать известной британской судостроительной фирме «Армстронг и Витворт». В канун нового, 1898 года Макаров подписал договор на строительство ледокола, которому было дано название «Ермак» — в честь знаменитого казака, покорителя Сибири.
Судя по всему, отец Иоанн был не только посвящен в эту драматическую историю, но и выказал свою духовную поддержку смелому начинанию Макарова. В дневнике вице-адмирала читаем: «Еще до моего отправления в Англию для приемки ледокола отец Иоанн Кронштадтский прислал мне благословение и образа Божией Матери и св. Феодосия. Образа эти установлены были на свои места при самой постройке ледокола». Друг и последователь Макарова Ф. Ф. Врангель уточняет, что эти иконы находились в салоне 1-го класса и в каюте самого вице-адмирала[70].
О том, насколько важным для Макарова и всей команды ледокола был подарок отца Иоанна, можно судить по заметкам Степана Осиповича в книге «Рассуждения по вопросам морской тактики» (1897): «Дело духовной жизни корабля есть дело первостепенной важности, и каждый из служащих, начиная от адмирала и кончая матросом, имеет в нем долю участия»[71].
Информацию о встречах Макарова и Иоанна Кронштадтского в эти годы можно обнаружить и в газете «Котлин». Так, 20 октября 1898 года сообщалось, что С. О. Макаров, временно исполнявший в то время обязанности командира порта и военного губернатора Кронштадта, присутствовал на праздновании дня ангела Иоанна Ильича Сергиева и произнес следующее приветствие: «От города Кронштадта и проживающих в нем моряков поздравляю Вас, высокочтимый отец Иоанн, с днем Вашего ангела и желаю Вам здоровья и сил, чтобы по-прежнему нести тяжелый крест, который по воле Божией достался на Вашу долю».
Степан Осипович, всю жизнь ведший личный дневник, поместил эту заметку между страниц дневника, а там, среди других записей за 1898 год нередко встречаются и такие: «Был на молебствии в Андреевском Кронштадтском соборе». Барон Ф. Ф. Врангель в своей книге о Макарове отмечает, что близкая дружба, связывавшая С. О. Макарова с отцом Иоанном, значительно помогала вице-адмиралу в делах благотворительности и управления городом.
В феврале 1899 года Макаров вновь в Англии, чтобы принять построенный ледокол. После завершения всех официальных процедур на «Ермаке» поднят российский коммерческий флаг, и корабль взял курс на родину. Утром 1 марта Макаров, стоя на мостике «Ермака», с волнением наблюдал, как приближается кромка сплошного льда — в том году в Финском заливе образовался необыкновенно тяжелый, толщиной до метра, лед.
Все тоньше и тоньше делается просвет чистой воды между носом корабля и неподвижным ледяным полем. Сможет ли «Ермак» выполнить свою задачу? Хватит ли сил у машин? Выдержит ли корпус? И вот настал миг первого испытания. Легкий толчок — и могучий корабль плавно продолжил свое движение среди ледяного покрова. Треск и скрежет ломаемых льдин не заглушили горячего «ура!», прогремевшего над «Ермаком». Некоторое время ледокол продвигался очень легко и со сравнительно большой скоростью — 7 узлов (13 километров в час). Но в районе острова Гогланд корабль неожиданно остановился: ледяное поле, лежащее перед ним, оказалось слишком тяжелым. Пришлось обойти это труднопроходимое место.
Два дня «Ермак» уверенно и спокойно двигался через замерзший залив к Кронштадту. Оказалось, ледяная поверхность отнюдь не пустынна, напротив, множество рыбаков занимались тут своим промыслом. На льду чернели их кибитки, сани, запряженные лошадьми. Увидев такое чудо — пароход, шедший по льду, рыбаки оставили свои снасти и бросились к «Ермаку». С криками «ура!» иные по нескольку верст бежали за ледоколом, наблюдая, как он работает. Около Толбухина маяка, недалеко от Кронштадта, на корабль прибыл лоцман, подъехавший к борту корабля на лошади, — удивительное зрелище!
Кронштадт, получив известие о приближении «Ермака», жил в волнении: сумеет ли ледокол пробиться через ледяные поля или нет? И вот корабль оказался в непосредственной близости от острова. Население вышло навстречу медленно подходившему ледоколу. Рота Каспийского полка на лыжах первой приблизилась к «Ермаку». Под крики «ура!» и общие восторженные поздравления всю роту взяли на борт корабля.
А в Кронштадтской гавани было черным-черно от людей, высыпавших на лед. Корабль окружили толпы народа: многие выехали на лед на санях, а некоторые энтузиасты даже на велосипедах. В кают-компании «Ермака» было тесно от большого числа важных гостей.
Уверенно, как на смотру, «Ермак» вошел в замерзшую гавань, оставляя за собой ровную полосу темной воды, покрытую кусками разбитого льда. За 200 лет существования Кронштадта «Ермак» был первым судном, которое вошло в гавань в это время года. В порту гремели оркестры, раздавались крики «ура!». На мостике стоял высокий человек в штатском пальто и меховой шапке, с густой черной бородой — Макаров. В этот день — 4 марта 1899 года — он записал в своем дневнике: «Все благополучно и эффектно…» Это был триумф России, триумф русского адмирала, триумф русского человека!
Момент российской славы уловила и пишущая братия. Не случайно газета «Котлин», рассказывая о восторженной встрече «Ермака», писала: «В каждом из присутствующих невольно поднималось чувство гордости за нас, русских». Со всех концов России в Кронштадт шли и шли многочисленные телеграммы с поздравлениями: «Лед, запирающий Петербург, Вы победили, поздравляю, — говорилось в одной из них. — Жду такого же успеха в полярных льдах! — и подпись: — Профессор Менделеев».
7 марта, в воскресный день, ледокол посетил Иоанн Кронштадтский. Он отслужил молебен и прочел составленную им молитву: «Ты, Премудрый и Преславный во всех делах, Господи, ныне новый и дивный путь льдами безмерными проходите устроил еси через сие судно, движимое огнем и силою пара, умудрив и на сие дело человека, созданного Тобою по образу Твоей безмерный мудрости! Приими ныне от рабов Твоих, предстоящих зде Лицу Твоему и дивное плавание во льдах совершивших благополучно, кроме всякого вреда, благодарение всесердечное о милости Твоей, яко умудрил еси рабов Твоих и создати таковое судно, и препроводите доселе рукою твоею крепкою, яко Твоя есть держава, Твое царство и сила, и слава, и мудрость во всех во веки веков. Аминь».
Слова восторженной хвалы и славословия Богу за мудрость и силу, которой Он одарил человека, говорят о том, что отцу Иоанну была известна вся серьезность и рискованность ситуации с первым рейсом ледокола. В связи с этим понятно, почему молитва отца Иоанна произвела на всех глубокое впечатление. Впоследствии она была выгравирована на киоте одной из икон, подаренных команде ледокола.
Макаров собирался сразу же следовать в столицу, но ему срочно пришлось менять планы. Неожиданно поступило тревожное известие: в районе Ревеля (Таллин) 11 пароходов затерты льдами и терпят бедствие. Помощь требовалась немедленно. «Ермак» пересек замерзший Финский залив, теперь уже в обратном направлении. Мощный ледокол за полчаса освободил корабли из плена. Он вошел в Ревель, ведя за собой, как на параде, все 11 спасенных пароходов. И вновь толпы восторженных людей, оркестры, депутации…
4 апреля в два часа дня «Ермак», легко сломав невский лед, стал около Николаевского моста. Просторные набережные были запружены людьми — весь Петербург вышел встречать Макарова. И опять «ура!», опять музыка. Торжественно спустили трап на столичный берег. Первым поднялся на борт ледокола грузный, сильно располневший человек в дорогой шубе и шапке; лицо его расплывалось в улыбке, но маленькие глаза смотрели спокойно и внимательно — статс-секретарь Витте самолично явился поздравить Макарова-победителя.
«Ермак» быстро завоевал признание на Балтике, выручив из ледового плена несколько караванов судов. Затем отправился к Шпицбергену и Новой Земле, достиг 81-го градуса северной широты. Но из похода в Арктику «Ермак» вернулся с тяжелыми повреждениями. Царь запретил вести с его помощью научные исследования в Арктике, и «Ермак» превратился в кронштадтский портовый ледокол[72].
6 декабря 1899 года вице-адмирал Макаров был назначен главным командиром Кронштадтского порта и военным губернатором этого города-крепости. Новая должность считалась не только высокой, но и весьма почетной. Он получил особняк, яхту, собственный выезд, содержащиеся «от казны». Хлопот по новой должности также было предостаточно. Кронштадт в ту пору служил главной базой Балтийского флота. Здесь с полной нагрузкой работали большой порт, доки, ремонтные заводы; находились склады и арсеналы; проходили подготовку и обучение большие контингенты моряков. На острове Котлин располагались батареи мощной морской артиллерии и форты, защищавшие подходы к русской столице. Все это требовало каждодневного внимания. К тому же Макарову как военному губернатору Кронштадта приходилось заниматься и чисто гражданскими делами: на маленьком острове проживало несколько десятков тысяч человек, и у каждого свои беды, свои заботы.
Степан Осипович очень много сделал для усовершенствования порта, крепости и самого города. Неустанное трудолюбие адмирала наглядно проявляется при знакомстве с его записными книжками, где в деталях отражена его повседневная жизнь: кого, когда и по каким вопросам принимал, в каких комиссиях и заседаниях участвовал, что именно обсуждалось, каковы были мнения присутствующих и его самого. Аккуратно записывал, где, перед кем и по каким вопросам выступал с докладами. Перечень этих поистине бесконечных дел и забот производит особенно сильное впечатление потому, что перед нами не официальный реестр, а черновые записи «для себя».
Как он мог все успевать? «Секрет» раскрывается, если обратиться к его ежедневному распорядку дня. Ровно в восемь часов в доме звучал низкий, бархатный бас: «Подъем! Подъем!» Макаров появлялся в детской и громко хлопал в ладоши, повторяя: «Подъем!» И не уходил, пока дети не поднимались, причем строго требовал от них вставать быстро и без хныканья. Строгости не касались лишь одного человека в доме — жены, Капитолины Николаевны.
В 8 часов 45 минут Макаров в своем кабинете принимал срочные служебные доклады. С 9 до 11 он объезжал корабли, казармы, учреждения, склады и т. д. К половине 12-го возвращался к себе в особняк, рассматривал и подписывал приготовленные для него документы. Точно в полдень он заслушивал ежедневный доклад начальника штаба порта, а затем как губернатор, то есть глава гражданской администрации в Кронштадте, принимал посетителей. Длилось это приблизительно до половины второго. В два часа к Макарову прибывали старшие начальники порта с докладами, а затем они вместе с адмиралом совершали объезд портовых работ.
К пяти часам адмирал возвращался домой и ложился спать. Засыпал он сразу же, как только ложился — всегда и в любых условиях. В 5 часов 45 минут вечера Макаров вставал, принимал душ, после чего садился обедать. Обычно к обеду приглашались знакомые и сослуживцы и велись деловые разговоры — застольной болтовни адмирал терпеть не мог. Пообедав и покурив с гостями, Макаров занимался домашними делами, играл с детьми. С восьми часов вечера — опять дела: он принимал краткие доклады своих подчиненных, тех, с кем не успел встретиться днем, и садился работать. Писал Макаров очень быстро. Причем обычно в копировальную книгу, чтобы иметь второй экземпляр письма или доклада (благодаря этому сохранились многие важные документы по истории русского флота). Пользовался он карандашами, причем обязательно остро отточенными. Такие карандаши лежали на столе справа от него: затупив карандаш, он передвигал его влево. Когда Макаров работал, его смел беспокоить только один человек — старый его денщик Иван Хренов. Он служил с адмиралом долгие годы, еще с «Витязя», и никогда с ним не разлучался. Хренов тихо входил в кабинет, молча брал затупленные карандаши, лежавшие слева, точил их и так же молча клал с правой стороны стола. И удалялся. В половине 12-го вечера Макаров пил чай прямо у себя в кабинете и при этом иногда тут же диктовал на машинку тексты своих записок или статей. После чая снова продолжал работать. Ложился спать ровно в час, не раньше и не позже.
Иоанн Кронштадтский был вхож в дом Макарова. Для него адмирал делал исключения и всегда принимал его. Отдадим должное отцу Иоанну — он, зная распорядок дня в доме, никогда, если дело терпит, не тревожил Степана Осиповича в неурочное время. Они обсуждали множество тем церковных, благотворительных, просветительских, поскольку многие комиссии по этим вопросам Макаров лично возглавлял, а Иоанн был их непременным членом — а иногда было и наоборот.
Не ошибемся, если выделим как одно из главных дело возрождения кронштадтского Морского собора. Оно имело нерадостную предысторию. Еще в январе 1849 года был высочайше утвержден комитет по постройке новой каменной церкви Богоявления Господня. Однако дело строительства, по множеству важных и не очень важных обстоятельств, неоправданно затянулось почти на 50 лет. В 1896 году Морское министерство, признавая настоятельно необходимым иметь в Кронштадте Морской военный собор, объявило конкурс на составление проекта. В 1897 году был высочайше разрешен всероссийский сбор пожертвований на сооружение Морского собора, который должен был стать местом молитвы для моряков и памятником славных деяний русского флота.
Силой своего авторитета идею восстановления Морского собора поддержал и Иоанн Кронштадтский. В мае 1897 года он напечатал в газете «Котлин» письмо-обращение. «Возлюбленные братья-моряки и все православные соотечественники! — взывал он. — Живя в Кронштадте сорок два года и во все это время видя малость, скудость и ветхость Морского храма, — я снедался ревностию о нем и желанием просторного, прочного и благолепного храма и ныне внес свою лепту на сооружение такового храма семьсот рублей. Благоволите и вы оказать свое посильное усердие к сооружению его»[73]. Наверное, это был первый денежный взнос на строительство, тот самый шаг, с которого и начинается всякое большое дело.
Однако и в 1898 году давно ожидаемое строительство не началось, и более того, из сметы Морского министерства Государственным советом был исключен кредит на постройку собора. Узнав об этом, отец Иоанн обратился с взволнованным письмом к начальнику Главного управления кораблестроения и снабжений вице-адмиралу В. П. Верховскому: «Из газет я узнал, что дело построения Морского Собора в Кронштадте отложено в долгий ящик, то есть до скончания или града сего, или и — самого века сего, близящегося к концу. Иначе понять не могу. Мы строим многомиллионные военные суда, казна отпустила 25 миллионов на укрепления Кронштадта; флотские силы обеспечены отличным содержанием; жилые помещения всех чинов морских отличаются простором и изяществом, чистотою и обилием света, а морской храм[74], который должен бы быть славою флота и России и — свидетельством веры и благочестия русских победоносных воинов — видом своим похож на самую убогую сельскую церковь, или — на деревянную коробку. Почти рядом с нею возвышают гордо верхи свои каменные лютеранские церкви, а православная — морская церковь стоит в постоянном принижении. Не за это ли Господь принижает и наш флот, погружая наши военные суда на дно морское? Не оттого ли наши частые морские несчастия? Не оттого ли взлетел в дыму на воздух многомиллионный канатный завод среди бела дня, на виду всех? Мало ли еще нам уроков от Бога? — Нам, русским, стыдно показать иностранцам морскую святыню, разумею церковь. Бог с вами, Господа! Доколе же это будет? Я, посторонний человек, со стороны примкнул к некоторым морякам, желающим благолепного храма, и положил начало, думая сколько-нибудь двинуть святое дело, — и неудача! Надо спешить строить храм, как вы спешите строить военные суда. Церковь — тот же корабль, которым управляет Сам Господь со Отцем и Духом Святым и лучше всяких военных судов может охранять не только флот, но и все воинство и всю Россию»[75].
Макаров, как новый «хозяин» города и порта, принял близко к сердцу возрождение Морского Никольского собора. Он возглавил комитет по сбору пожертвований на строительство главной морской святыни. С апреля 1901 года в личном дневнике вице-адмирала регулярно появляются записи о заседании комиссии по постройке Морского собора. Из них мы узнаем, что 27 октября 1901 года весь личный состав флотских экипажей и учебных отрядов в количестве 14 тысяч человек после молебна начал расчистку площади. Работы продолжались всю осень: были посажены деревья в овраге, прилегающем к месту постройки, расчищено место под фундамент. 1 сентября 1902 года Иоанн Кронштадтский в присутствии С. О. Макарова и многочисленных горожан совершил молебен на месте будущего храма. Даже уезжая в путешествие на родину, отец Иоанн в письмах не переставал интересоваться, как идут работы по сооружению собора[76].
Газетные сообщения начала 1900-х годов постоянно рисуют вместе отца Иоанна и С. О. Макарова «во всех делах благочестия и благотворительности». Так, 12 августа 1900 года отец Иоанн и Степан Осипович участвовали в проводах шести сестер милосердия, отправляющихся на Дальний Восток на пароходе-лазарете «Царица». В том же 1900 году отец Иоанн служил молебствие по поводу возобновления церкви во имя преподобного Иоанна Рыльского при гражданской тюрьме, на котором присутствовал военный губернатор Кронштадта. Макаров был инициатором открытия летом — осенью 1902 года в Кронштадте местного отделения Российского общества Красного Креста, председателем которого он и стал. Деятельность кронштадтского отделения особенно широко проявилась во время войны с Японией. Помимо сбора пожертвований общество снабжало больных и раненых воинов бельем, одеждой, обувью и медикаментами.
В дневнике Степана Осиповича есть записи, говорящие о том, что отец Иоанн был частым гостем в его доме: «1900. 19 февраля. Вечером была проба кинематографа у нас. Приехал отец Иоанн. Все время обеда скорбел, что не мог быть завтра. Приехал вечером смотреть кинематограф; 1900. 11 декабря. В 5 вечера прибыл Преосвященный Вениамин. Всенощная, а потом у нас обедали Владыка, отец Иоанн, отец Александр, архидиакон и <нрзб.>; 1901. 1 сентября. Приезд митрополита. Был у него в 6 часов вечера. Он, отец Иоанн и др. у нас затем ужинали».
Отец Иоанн неизменно поздравлял С. О. Макарова со всеми церковными праздниками, о чем свидетельствуют письма и записки батюшки, сохранившиеся вложенными в личный дневник вице-адмирала. Например, 8 апреля 1900 года отец Иоанн писал: «Позвольте соборному причту придти в Ваш дом прославить Воскресшего и поздравить Вас и супругу с высокоторжественным Светлым праздником. Не благоугодно ли Вам, чтобы мы прибыли к Вам в одиннадцать часов, до полудня?»
Со своей стороны С. О. Макаров каждый год обязательно присутствовал на торжествах, посвященных дню ангела отца Иоанна (19 октября), и на юбилеях его священнического служения (12 декабря). Безусловно, каждый раз у него находились добрые и теплые слова о дорогом имениннике и юбиляре. Журнал «Миссионерское обозрение» в 1903 году напечатал слова, которыми вице-адмирал закончил свой тост за отца Иоанна: «Счастливы вы, господа, что вы видите его (указывая на отца Иоанна)! Идите и скажите вашим родным и друзьям, что видели его, что он здоров, весел, любит нас бесконечно, ласков к нам»[77]. Громкое «ура!» было ответом на этот тост С. О. Макарова.
В марте — апреле 1902 года вице-адмирал Макаров тяжело заболел. В течение долгого времени у него держалась высокая температура, он не вставал с постели и даже не мог делать записи в дневнике. Все доктора в один голос говорили, что шансов на выздоровление нет никаких. Но вот 25 марта Степана Осиповича посетил отец Иоанн. Под диктовку Макарова сын вице-адмирала Вадим записал в дневнике: «В 8 часов вечера внезапно прибыл отец Иоанн, застал Исаева. Семья была в сборе. Помолился Богу». По свидетельству очевидцев, батюшка положил руку на голову Степана Осиповича, «промолвил про себя молитву, продолжавшуюся меньше минуты, и дал поцеловать крест. Сказав — «Бог поможет!», — он вышел из кабинета»[78].
На следующее утро вице-адмирал встал и вышел к утреннему чаю. Окончательно состояние Макарова стало улучшаться с 12 апреля. А 13 апреля, накануне Пасхи, отец Иоанн приветствовал семью Макаровых следующим письмом: «С живою радостью приветствую Вас со священною, предпасхальною ночью, желая Вам полной, невозмутимой радости о Воскресшем Спасителе мира. Степану Осиповичу желаю от всей души скоро совсем оправиться». По окончании Светлой седмицы Макаров окончательно выздоровел.
В мае 1903 года Кронштадт посетил император Николай II с императрицами Александрой Федоровной и Марией Федоровной и многочисленной свитой. Они молились в Андреевском соборе, а затем на Якорной площади — в историческом центре Кронштадта, где проходят все городские торжества, военные парады, демонстрации, — свершилось торжество закладки Никольского Морского собора. Здесь же были Иоанн Кронштадтский и вице-адмирал Макаров. Ни тот ни другой не дожили до освящения главного храма российского флота, но собор стал достойным памятником им обоим[79].
С. О. Макаров уделял внимание организации при полицейских участках «пристанищ» для бесприютных или, как сказали бы сейчас, бомжей. Одно из них, уже после гибели Макарова, стало именоваться «Стефановским приютом» (в честь ангела погибшего адмирала), а затем после утверждения его устава — «Пристанищем для бесприютных имени вице-адмирала С. О. Макарова, учрежденном при Кронштадтском городском полицейском управлении».
Заботило вице-адмирала и положение беспризорных детей. Сохранилось сведение о том, что 15 марта 1902 года Макаров провел специальное собрание, на котором выступил барон О. О. Буксгевден с докладом по вопросу устройства исправительно-воспитательных приютов в Западной Европе. В частности, речь шла о корабле-школе в Генуе. Решено было нечто подобное устроить и в России. В 1903 году барон осмотрел портовые города России с целью учреждения в них приютов-кораблей и сбора пожертвований. На собранные в результате поездки деньги был учрежден детский приют-корабль в Таганроге. Аналогичное учреждение — «Корабль-школа» — было открыто в Кронштадте. В зимнее время школа помещалась в здании катка (на Итальянском пруду), а лето питомцы школы проводили на пароходе «Ижора», находившемся под покровительством цесаревича Алексея.
Иоанн Кронштадтский был приглашаем и на различного рода официальные мероприятия дипломатического свойства при визитах иностранных кораблей в Кронштадт. В начале мая 1902 года в Кронштадтский порт прибыл президент Французской республики Эмиль Лубе в сопровождении французской эскадры. Президенту, посетившему Россию по приглашению русского царя, был приготовлен парадный обед в залах Большого Царскосельского дворца, а французских моряков чествовали в Кронштадте и Петербурге[80]. Иоанн, который отсутствовал в это время в городе, откликнулся специальным посланием: «Привет дорогим гостям, высокопочтенным культурным французам, представителям высокообразованной нации, во главе с глубокочтимым ее Президентом Эмилем Лубе. Призываю на всех вас, господа, благословение общего нашего Бога и Спасителя Иисуса Христа и молю Его смиренно и от всего сердца, да сотворит Он кратковременное пребывание Ваше в стране нашей вожделенным, радостным и благополучным для обеих великих наций и да будет обратное путешествие Ваше в страну Вашу в добром здоровье, при кликах ликования Ваших соотчичей»[81].
Эмиль Лубе сделал весьма характерный жест, свидетельствующий о знакомстве с деятельностью Иоанна Кронштадтского. На имя супруги главного командира Кронштадтского порта К. Н. Макаровой он прислал одну тысячу рублей с просьбой передать эти деньги Иоанну Ильичу Сергиеву для раздачи, по его усмотрению, бедным жителям Кронштадта[82].
…Наступил новый, 1904 год. Кронштадтская газета «Котлин» подробно описала новогодний праздник в старейшей морской крепости России. Читаем в этой заметке: «Обычные взаимные поздравления с Новым годом в Морском собрании отличались особым оживлением. Съезд начался с часу дня; очень многие адмиралы, генералы и другие чины собрания прибыли с семьями, так что число дам достигало пятидесяти. В 2 часа 10 минут при звуках музыки вошли в зал главный командир вице-адмирал С. О. Макаров с супругой Капитолиной Николаевной, которые обошли ряды собравшихся. От собрания всем были предложены: шоколад, кофе и чай с печеньем». Затем подали шампанское, начались тосты. Был провозглашен тост и за здоровье адмирала Макарова. В свою очередь, Степан Осипович напомнил о трудностях службы на Дальнем Востоке и предложил послать начальнику эскадры Тихого океана вице-адмиралу О. В. Старку приветственную телеграмму. Вот ее текст: «Члены кронштадтского морского собрания, собравшись для обычных взаимных поздравлений, шлют радостный привет Вам и всем товарищам эскадры. Сердечно желают успехов в тяжелых трудах служебного долга. Макаров».
Разнообразная жизнь огромной кронштадтской военной базы продолжалась обычным порядком. Макаров отдавал приказы, инспектировал форты, наблюдал за строительством. Но какая-то важная часть души его жила делами далекого Тихого океана. Он понимал громадное стратегическое значение этого морского театра; видел, что богатейшие дальневосточные земли привлекают к себе жадные взгляды ближних и не слишком ближних охотников до чужого.
Сообщения о нападении японцев на российскую эскадру стали известны в Кронштадте 28 января. В тот же день в манеже перед собравшимися офицерами, матросами и кронштадтцами Макаров произнес горячую и искреннюю речь: «Друзья, ваши товарищи уже вступили вдело, окрещены боевым огнем: нужно будет — они лягут костьми на поле брани. Они сумеют выказать себя истинными героями. За их успех — ура!» Свою речь он закончил словами: «Моряки, с театра военных действий приходят и будут приходить известия то хорошие, то худые. Но пусть не дрогнет ничье сердце. Мы — русские. С нами Бог! Ура!»
1 февраля С. О. Макаров поздним вечером приехал в Кронштадт из Царского Села, где ему было объявлено о назначении командующим флотом на Тихом океане. Утром следующего дня Степан Осипович пришел в Андреевский собор к ранней литургии. Служил отец Иоанн. Макаров исповедовался у него и причастился Святых Христовых Тайн. После литургии он подошел к Иоанну проститься и принять от него благословение. Прощаясь с отъезжающим и благословляя его, Иоанн Кронштадтский сказал: «Желаю тебе быть мужественным и получить венец!»[83]
К девяти часам утра в особняк Макарова стали собираться гости. Пришли друзья и соратники, сослуживцы и знакомые семьи. Все были торжественны и взволнованны. Адмирал в парадном мундире со всеми орденами и с золотым оружием на боку вышел вместе с Капитолиной Николаевной в переполненную гостиную.
— Здравствуйте, господа! — обратился Макаров к собравшимся. — А теперь прошу всех присесть перед дорогой по русскому обычаю.
Все тесно уселись, кто на чем, стало тихо. Спустя пару минут Макаров поднялся первый, улыбнулся:
— Ну, с Богом, господа! Давайте простимся.
Площадь перед домом и вся улица были заполнены народом. При появлении Макарова раздались приветственные возгласы, крики «ура!». Адмирал сказал несколько слов, которые назавтра газеты разнесли по всей России:
— Спасибо, братцы, что собрались проводить меня. Там, на Востоке, началось жаркое дело. Нужны люди — поеду и я. В переживаемые минуты нужно поддерживать друг друга, и я еду туда.
Сняв фуражку, адмирал поклонился на три, стороны, перекрестился. Ему в ответ все тоже поклонились, осеняя себя крестным знамением. К крыльцу подали кибитку. Макаров подошел к детям, благословил и расцеловал их. Кучер тронул вожжи, лошади рванули вперед, зазвенел колокольчик. По накатанной санной дороге через замерзший Финский залив кибитка понеслась в Ораниенбаум. Вдоль Княжеской и Петровской улиц были выстроены моряки. Тысячи кронштадтцев провожали Макарова до пристани.
В столице Макаров задержался лишь настолько, чтобы отдать самые необходимые распоряжения и сделать неизбежные в подобных случаях официальные визиты. В Царском Селе он был принят Николаем II. Тот произнес своим тихим, невыразительным голосом несколько банальных фраз, пожелал успехов, обещал молиться за него.
4 февраля на Николаевском вокзале Петербурга Макарову были устроены горячие и сердечные проводы. Кронштадтские моряки преподнесли своему адмиралу золотой складень для постоянного ношения с собой. А 5 февраля Макарова уже встречала Москва. На следующий день адмиральский поезд тронулся в путь — к Тихому океану. С театра военных действий поступали невеселые вести. В неравном бою погиб крейсер «Варяг». Японский флот блокировал Порт-Артур с моря. Японская армия высаживается в Корее.
24 февраля рано утром Макаров прибыл в Порт-Артур, где его появление вызвало необычайный энтузиазм на флоте и среди защитников крепости. Его имя было у всех на устах, оно сделалось залогом того, что удастся добиться перелома в войне, которая началась так несчастливо. В него верили, на него надеялись.
…31 марта 1904 года, 6 часов 40 минут. Рейд Порт-Артура… Флагманский броненосец «Петропавловск» неподвижно стоит на якорях. Море спокойно, ни малейшей качки. Трубы слегка дымят, кочегары поддерживают нужную температуру в котлах, чтобы корабль без больших задержек мог выйти в море. Тишина. Нет даже привычного крика чаек, еще не рассвело.
Каюта командующего эскадрой вице-адмирала Макарова… Степан Осипович сидит за столом и пишет, быстро макая ручку в бронзовую чернильницу. На лист ложатся строки:
«Моя любимая всегда и везде, пишу тебе рано утром… Мы всей эскадрой выходим в море. Прошу тебя не беспокоиться, японцы держатся очень осторожно, эскадренного боя избегают… Не беспокойся обо мне, я вполне здоров, прекрасно себя чувствую… Целую тебя и наших деток крепко-крепко. Да сохранит вас всех Господь.
Твой Стива».
Ровно в семь часов «Петропавловск» вышел в море, а спустя два с половиной часа подорвался на мине. Из всего экипажа спаслись 7 офицеров и 52 матроса. Вице-адмирала Макарова среди них не оказалось… Слова отца Иоанна «о венце» стали пророческими.
Известие о гибели Степана Осиповича быстро дошло до Кронштадта. Узнав об этом, отец Иоанн написал письмо супруге адмирала Капитолине Николаевне. «Не стало доброго, лучшего друга и спутника жизни… — читала она. — Ныне пишу Вам эти строки, чтобы пролить хоть каплю утешения в Ваше сердце, истерзанное печалью по погибшем Степане Осиповиче. Он не погиб; а только преставился в другой, лучший, вечный мир, в коем нет болезни, печали и воздыхания, нет более смерти, в коем вечно ликуют мученики и все за веру, Царя и Отечество живот свой положившие. Еще так недавно он с нами молился, прощался, как бы предчувствуя свою участь, свою всегдашнюю с нами разлуку. — О душа, в которой витало столько благородства, любви к Царю и Отечеству, любви ко Христу; столько прекрасных намерений! Он и Морской собор заложил в Кронштадте, которого столь долго ждали и который быстро доведен им до половины. Вечная, вечная ему память! Он достиг тихого, вечного пристанища и не жалеет о здешней жизни, потому что вселился в лучшую и вечную. Утешься, добрая Капитолина Николаевна, с милыми своими детками. Я вспоминаю ежедневно в молитвах Степана Осиповича. Христос Воскресе! Ваш смиренный молитвенник. Протоиерей Иоанн Сергиев. 5 апреля 1904 г.»[84].
Гибель адмирала Макарова была не одним горьким известием для Иоанна Кронштадтского. На «Петропавловске» погиб также Павел Бурачек, его крестник и сын давнего и близкого друга. На заупокойной литургии по всем погибшим в Японском море отец Иоанн сказал слово утешения и памяти: «Итак, блаженны все, скончавшиеся в море смертью мученическою воины наши с начальниками своими: они теперь почивают от трудов своих, и вкушают блаженный, всерадостный покой в Боге, и видят то, чего очи не видят и видеть не могут до времени, — видят Господа, видят святых ангелов и всех святых и с ними торжествуют и ликуют. И тем тверже мы тому верим, что они скончались в светлый день Пасхи, когда Церковь празднует Воскресение Христа из мертвых и держит открытыми царские двери, показывая всем, что воскресший Христос Своим Крестом и Воскресением открыл вход в рай всем верным»[85].
Ближе к вечеру в квартиру Иоанна Кронштадтского пришел посетитель — один из близких С. О. Макарову морских офицеров. Он принес только что доставленное в Кронштадт письмо адмирала своему сыну — Вадиму. «Дорогой мой сыночек! — писал адмирал. — Это мое первое письмо, посланное именно тебе, а не в отрывках в письмах к маме, как бывало ранее… Обращаюсь к тебе как к взрослому мужчине… Вадим, тут идет жестокая война, очень опасная для родины, хоть и за пределами ее границ… Объясню уж тебе, почему адресуюсь помимо нашей любимой мамы. Запомни на всю жизнь: на женщин никогда нельзя перекладывать тяготы нашей мужской доли. Иной болван и трус может заявиться домой чуть ли не в слезах и супруге своей с порога: вот на войну посылают, вроде… стоит ли… Что скажут тут любящие мать, жена, сестра? — Ни за что, погибнешь, ты у нас один, уклонись уж как-нибудь! — Ну, по-женски понятно, что с них взять. Но настоящий мужчина должен явиться домой бодрым и сказать: «Ну, дорогая, собирай меня в дорогу, тут на границе веселое дело предстоит!» — Она поплачет, соберет тебя и успокоится, положившись на волю Божию. Обнимаю тебя, сынок. Учись старательно, помогай маме и сестре. Бога бойтесь, Царю служите. Твой Макаров-старший. Порт-Артур, ночь на 31 марта 1904 года».
Иоанн Сергиев до конца дней своих сохранил добрую память о своем духовном сыне — С. О. Макарове и всегда поминал его…