Иоанн Кронштадтский

Прощальное паломничество

В наступившем 1908 году близкие и родные не могли не видеть, что физически пастырь угасает, но духом он по-прежнему оставался бодр. Болезнь пыталась одолеть его, но он продолжал подвижническое служение Богу, Церкви и людям так, как он его понимал. Никому не было открыто, хотя сам Иоанн, возможно, и предощущал, что пошел последний год его земной жизни. Он заносит в свой дневник такие слова: «По моей старости (79 лет) каждый день есть особенная милость Божия, каждый час и каждая минута: сила моя физическая истощилась, зато дух мой бодр и горит к возлюбленному моему Жениху, Господу Иисусу Христу. Столько залогов милости я получил и, получая от Бога в этой жизни, надеюсь, что и в будущей жизни по смерти получу; а смерть есть рождение в жизнь вечную Божией милостью и человеколюбием»[268].

Никуда нельзя деться от того, что физическое состояние человека отражается и на его внутреннем самочувствии. От того-то, как представляется, чуть ли не на каждой странице дневника за 1908 год приводятся записи каких-либо тревожных снов, видений, ощущений со сложной символикой, трагической событийностью: фантасмагории, нападения, угрозы, пророчества. Эти настроения переносятся и в проповеди, с которыми Иоанн обращается к пастве. Безусловно, его волнует не столько личная судьба, казалось, он уже примирился с неизбежным расставанием с землей, сколько мысль о будущем России. «Что-то будет с тобой, Матушка-Русь?.. Перестали понимать русские люди, что такое Русь!» Но поскольку его политический идеал весь в прошлом и неизменно связан с единением церкви и государства, то в его представлении будущая «Русь новая» возродится «по старому образцу; крепкая своей верою во Христа Бога и во Святую Троицу!».

С открывшейся весной 1908 года навигацией потянулись люди в Кронштадт. И даже в дни недомогания и болезни пастырь с особой теплотой принимал молодых людей, студентов духовных школ, провинциальное приходское духовенство. Вот и в этот раз на пороге его дома стояли два студента Санкт-Петербургской духовной академии. Батюшка вышел к ним уже слабеньким. Пригласивши сесть, устало спросил:

— И чего вам от меня, старика, нужно?

— Батюшка, — ответил один из посетителей, — если бы вы были простой старик, то к вам Россия не ходила бы.

— Ну, ну, — махнул он рукою, не желая спорить.

— Скажите нам что-нибудь во спасение души.

Иоанн взял в руки крест, висевший на груди одного из посетителей, и, смотря на него, стал молиться. Потом многократно и долго целовал его; прижимал его к своему лбу, опять целовал. Затем то же самое он делал с крестом товарища. Всё это творилось молча, несколько минут. Потом он сказал:

— Монахи, монахи! Не оглядывайтесь назад! Помните жену Лотову!

Дальше ему был задан такой вопрос:

— Батюшка! Скажите, откуда у вас такая горячая вера?

— Вера? — переспросил он и на минуту задумался. Потом с твердой ясностью ответил: — Я жил в Церкви!

— А что это такое «жили в Церкви?» — допытывались студенты.

— Ну, — с некоторым удивлением, и обращаясь к самому себе, повторил: — «Что значит жить в Церкви?» — Через паузу ответил: — Я всегда пребывал в церковной жизни… Служил литургию… Любил читать в храме богослужебные книги, минеи, стихиры, каноны… Вот! Я жил в Церкви!

— Ну, ступайте и помните мои слова, — выпроводил студентов уставший священник.

Предчувствие близкой кончины осознавалось пастырем и невольно прорывалось в его проповедях, поучениях. Обращаясь к собравшимся в соборе 8 мая 1908 года, отец Иоанн говорил: «Кайтесь, дорогие братья и сестры, кайтесь, исправляйтесь: время коротко. Быть может, завтра придется лежать на столе… И тогда мы скажем: вчера он беседовал с нами, а сегодня уже на столе. Тогда мы опомнимся. Но будет уже поздно».

Как только немного просохла земля под весенним солнцем и дни стали теплее, отец Иоанн предпринимает прощальный объезд «своих» монастырей, надеясь увидеться и пообщаться с наиболее близкими и дорогими ему людьми. Этот скорбный и одновременно радостный путь весь отражен на страницах предсмертного дневника.

Первая дата в нем — 24 мая 1908 года. В этот день он приехал в Ваулово Ярославской губернии и в письме игуменье Таисии сообщает: «Я в Ваулове, прекрасном, как рай Божий; вся растительность в полной красе и благоухании. Я служу ежедневно, говорю слово Божие, питающее и утверждающее души верные; причащаю сестер и народ. После обедни катаюсь с Евпраксией по лугам монастырским». И прибавляет: «Здоровье мое одинаково… Впрочем, Господь посылает по силам искушение, так, чтобы можно было перенести».

Иоанн ежедневно служил, говорил поучения и причащал народ, во множестве наполнявший храм. Как и во всех других случаях, при батюшке были многочисленные сопровождающие, и среди них иереи, которые поочередно отправляли для богомольцев всенощные и предлагали исповедь. Живя в Ваулове, батюшка тяжко страдал от усилившейся болезни: целые ночи проводил без сна, сидя в кресле, ибо лежать не мог.

Утром одного из дней на берегу появился архимандрит Арсений (Жадановский). Дорогу он знал и потому решил пройти немного пешком, чтобы побыть в одиночестве, подумать, приготовиться к встрече с Иоанном. Телеграмма, которую он получил накануне: «Ваше высокопреподобие, достопочтеннейший отец архимандрит Арсений. Я в Ваулове. Приглашаю Вас посетить меня и совместно послужить. Ваш почитатель протоиерей Иоанн», — приятно грела сердце и душу — ждут…

Вдруг из-за поворота на архимандрита выскочило несколько взволнованных баб. Видно, что между ними шел какой-то спор. Увидев путника, они неожиданно подступились к нему. Одна из них узнала архимандрита, подошла под благословение. Осмелев и глядя на своих товарок, как бы говоря, а вот я сейчас… спросила: «Вы на службу, к батюшке?»

Получив утвердительный ответ, продолжала: «Отец архимандрит, перед поездкой сюда мне сон приснился. Явился ко мне батюшка сам и сказал: пойди в Чудов и скажи отцу Арсению, зачем он меня называет только «дорогой батюшка», — во мне ведь воплотился Бог Отец. А вы вот и тута, в Ваулове! Так что же мне скажете?»

— Нет, сестры, так говорить и думать нельзя — богопротивно это и…

Договорить ему не дали. Спутницы собеседницы, которые во время разговора приблизились и внимательно слушали, впали буквально в истерику и исступленно закричали:

— Он не верит в отца Иоанна! Богоотступник! А в нем Сам Бог!

За спиной послышался стук колес, и показалась бричка. В ней сидела настоятельница Вауловского скита матушка Ангелина. Обескураженный происходящим Арсений подумал: «Как вовремя она появилась».

Ангелина, завидев Арсения, позвала его в коляску:

— Да что вы с ними говорите, это «иоаннитки», не по усердию Божиему действующие… Поедемте со мной!

Вскоре они были уже в Ваулове. Арсения высадили у гостиницы, где для него все было подготовлено.

— Немного передохните и приходите в храм, будет служба, отец Иоанн вас дожидается, — расставаясь, сказала Ангелина.

Спустя время Арсений пришел в храм. Войдя в алтарь, увидел Иоанна, тот же, завидев вошедшего, с улыбкой пошел ему навстречу: «А, долгожданный отец Арсений… Рад… рад видеть вас. Пойдемте-ка в ризницу, подберем вам митру понаряднее и другое, что необходимо для службы».

Два часа совместной с Иоанном службы пролетели, как всегда, мгновенно, оставляя ощущение радости и благодати в душе и на сердце. Хотелось молиться и наслаждаться близостью к батюшке. В конце службы Иоанн вышел с чашей, и все устремились к нему. Иоанн был строг и не каждого подпускал к причастию. Можно было слышать: «Ты вчера причащалась, сегодня не допущу, так как ленишься, мало работаешь». Или: «Ты исповедовалась? Нужно перед таинством всегда очищать свою совесть».

Когда причастников почти не осталось и храм постепенно пустел, у самых дверей раздался шум. Послышались вопли: «Пусти к батюшке, уж как надо причаститься… Батюшка, вели пустить, причасти ты нас!»

Видно было, что охрана не впускала в храм каких-то людей, то ли опоздавших к службе, то ли только что откуда-то приехавших. Иоанн распорядился впустить. Когда человек пятнадцать вошли, Арсений заприметил среди них и своих нечаянных встречниц. Наклоняясь к Иоанну, он шепнул:

— Батюшка, это ваши неразумные почитательницы — «иоанниты»!

— Ничего, ничего, — ответил тот, — это же верующие люди, им без храма нельзя.

Действительно, вошедшие чинно и молча выстроились в очередь и со скрещенными руками на груди стали подходить к батюшке. Он на каждого внимательно смотрел, что-то говорил, выслушивал обращения. Ни крику, ни шума, ни беспорядка! Все они причастились, но не спешили уходить, стояли и будто чего-то ждали. Иоанн уловил их ожидание и, подойдя к краю солеи, обратился к ним: «Братия, други! Любите Церковь… в Церкви — ваша жизнь или ваша живая вода, бьющая непрестанным ключом из приснотекущего источника Духа Святаго; ваш мир ваше очищение, освящение, исцеление, просвещение; ваша сила, помощь; ваша слава, в ней — все высочайшие вечные интересы человека. О, какое благо Церковь! Слава Господу Церкви, изливающему на нее свои дары и в безмерном множестве! О, веруйте, веруйте не словами только, но делами во святую соборную, апостольскую церковь!»

Арсений, наблюдавший со стороны за происходящим, подумал: «Как точно батюшка выбрал слово, как оно воздействует на людей!»

Верующие, словно именно этих слов и ожидавшие, чинно стали покидать храм. Они были спокойны, умиротворены.

Уже после службы, когда Арсений и Иоанн остались одни, Арсений, все еще переживая обстоятельства завершения службы, осмелился спросить:

— Как же, батюшка, вы решились впустить этих людей? О них столь много чего нехорошего говорят: смутьяны, своевольны, дебоширы…

— Ну чего же тут бояться? — ответствовал Иоанн. — Если они меня почитают, то и слушаться будут.

Подойдя к жертвеннику, они стали допивать оставшуюся теплоту. Неожиданно Иоанн спросил:

— У вас в Чудове хорошее вино подают для служения?

— Среднее, — ответил Арсений.

— Я же, — продолжил Иоанн, — стараюсь для такого великого таинства покупать самое лучшее… Нельзя по-другому.

По прошествии получаса Иоанн и Арсений присоединились к ожидавшим их на террасе домика, где проживал батюшка. Был подан чай, все отдыхали и негромко переговаривались, обсуждая перипетии заканчивавшегося дня. Иоанн дремал в отведенном ему кресле… Но спокойствие длилось недолго — доложили о прибытии из Ярославля представителей «православного русского народа», пожелавших видеть батюшку. Игуменья Ангелина, взглянув на отдыхающего батюшку, просила передать, что сейчас не время, пусть придут завтра с утра. Но Иоанн уже услышал и бодрым голосом проговорил: «Матушка, не волнуйтесь, пусть войдут… приму».

Пришедшие стали говорить о злонамеренных действиях иоаннитов, указывая, что те собирают деньги, отбирают дома, а, главное, проповедуют, что в Иоанне Кронштадтском воплотилась Святая Троица, Сам Бог!.. Видно было по лицу Иоанна, что ему неприятно и прискорбно дошедшее до него известие.

— А кто особенно распускает такую ересь? — поинтересовался он.

— Михаил Петров… да он при вас, в Ваулове, — последовал ответ.

— Позовите его ко мне.

Вскоре пришел Петров. С поникшей головой встал перед батюшкой на колени.

— Скажи мне, Михаил, — начал расспрос Иоанн, — когда ты приносил мне даяние, не спрашивал ли я всегда тебя, доброхотные ли они, не вымогаете ли их у кого? Что ты отвечал? «Для вас все рады жертвовать!»

— Да, правда, — мотнул головой Петров.

— А теперь, посмотри, какие идут разговоры: вы моим именем обираете народ, да еще ересь проповедуете, будто я Бог. Только безумцы так могут говорить, ведь это богохульство. Покайся и ты, и твои собратья, а не то проклятие Божие падет на вас.

Тут же составлен был акт обличения, который подписали Иоанн и все присутствующие. Его передали представителям «православного русского народа». С наказом: «Идите и говорите то, что слышали и видели… И при необходимости читайте сами и другим давайте читать этот документ». Довольные, те ушли, пятясь и кланяясь.

Покинув Ваулово, не мог Иоанн не проследовать в гости к Таисии Леушинской в Новгородскую губернию. 28 июня он прибыл и пробыл здесь девять дней. «Это было уже последнее его посещение, — свидетельствует Таисия. — Он был уже очень слаб, почти ничего не мог кушать, мало разговаривал, все больше читал, уединялся, но служил ежедневно в соборном храме… В день отъезда спросил меня: «Сколько дней я пробыл у вас, матушка?» — Когда я ответила, то он продолжал: «Девятины справил по себе… уже больше не бывать мне у тебя… Спасибо тебе, спасибо за твое усердие, за любовь… за все!»[269].

Сестры монастыря провожали батюшку, как всегда, с пением и со слезами. Всем было ясно, что «бесценный светильник» догорает. Повозка выехала из стен монастыря… Иоанн все оборачивался и оборачивался, будто пытаясь насмотреться и навсегда запечатлеть внутри себя дорогой ему вид: «Любуюсь, Таисия, еще раз на твою обитель… Тихая, святая обитель! Да хранит ее Господь… поистине с вами Бог!» Как ни грустно было Таисии, но не хотелось ей, чтобы с таким чувством покидал ее монастырь любимый ею пастырь. «Батюшка, мы еще не прощаемся, — ласковым голосом говорила она. — Я взяла на пароход наших певчих… И мы будем с вами».

Но день расставания неумолимо приближался… Накануне Иоанн попросил сестер пропеть все известные им «Херувимские» песни. Песнопений набралось много…

— Это моя любимая песнь, я сам ее пел, будучи мальчиком, — грустно произнес Иоанн, когда дошла очередь до «Симоновской». — Повторите.

Затем пропели по его просьбе «О Тебе радуется»… Иоанн во время этого необычного концерта сидел в кресле у борта парохода, закутанный в теплую рясу, и регентовал правой рукой, и подпевал. Когда пропели «Высшую небес», он заметил: «Хорошо, но уже новый напев, а я певал иначе».

Неожиданно он своим мелодичным, но уже старческим голосом запел песнь и до конца, то есть до слов «во еже спастися нам», пропел. Потом встал, растроганный и умиленный, и, обращаясь к певчим, произнес: «Ну, дай Бог и нам всем спастися! Спасибо вам, сестры, за ваше прекрасное сладкопение, которым вы и всегда утешали меня…» На следующий день, 6 июля 1908 года, они расстались… навсегда.

Дальнейший путь лежал через Устюжну, где Иоанн провел у добрых своих друзей и духовных чад Поздеевых целых четыре дня. 16 июля он уже в Ярославле, а вечером этого же дня — вновь в Ваулове. Из Ваулова Иоанн уезжает утром 5 августа, а на следующий день, 6 августа, он служит обедню в Иоанновском монастыре в Санкт-Петербурге, где, как всегда, «народу набралось видимо-невидимо». Он даже говорит «маленькое слово». Поначалу Иоанн намеревался приобщить всех собравшихся, но увидев возникшую страшную давку, отказался от этого намерения и ушел из храма. 7 же августа, там же, в Петербурге, но теперь уже в Леушинском подворье, служит он литургию. На следующий день Иоанн возвращается в Кронштадт — тем завершилось его последнее паломничество.

В его дневнике появляются записи-отклики на свершавшиеся в летние месяцы события. Много переживаний доставил проходивший в Киеве очередной Всероссийский миссионерский съезд. Он был весьма представительным: более трехсот участников, из которых — 26 архиереев, председательствовал епископ Волынский и Житомирский Антоний (Храповицкий).

На рассмотрение съезда вынесли вопрос об иоаннитах. Обобщенные сведения сводились к тому, что «секта» сформировалась во второй половине 1880-х годов в Кронштадте в Доме трудолюбия. Но официально ее существование было зафиксировано в отчете обер-прокурора Синода за 1901 год. С 1895 года центром иоаннитов стал Ораниенбаум, куда переселилась одна из руководительниц — Матрена Киселева, которую принимали за «пророчицу» и даже называли «богородицей» Порфирией. Постепенно последователи этого движения проявили себя среди крестьянского населения во многих губерниях Европейской России. Киселева умела себя подать: в своей резиденции, в совершенно темной комнате, принимала посетителей по одному, сидя в углу под иконами. Беря подношения паломников, она каждому милостиво обещала решить все их проблемы и в этой, и в будущей жизни. После смерти Киселевой в 1905 году ее могила в Ораниенбауме стала местом поклонения. Почитались и другие руководители секты — Назарий Дмитриев, Матфей Псковский, Василий Пустошкин и Михаил Петров.

Иоанниты жили группами, как бы семействами, и имели общее имущество: квартиру, пищу, одежду. Культовая практика иоаннитов не отличалась от традиционно православной, за исключением некоторых особенностей. Члены «секты» считали Иоанна Кронштадтского чудотворцем, Ильей-пророком и даже Христом. Перед его портретом зажигали свечи и лампадки, курили фимиам, читали акафисты. На собраниях последователи иоаннитов причащались из чаш с изображением Иоанна, считая это печатью, по которой Иоанн узнает в день Страшного суда своих последователей и спасет их. Брак у иоаннитов считался грехом.

Синод ни к чему определенному в своих решениях не пришел: существование «секты» вроде бы признали, но заключили, что она не совсем сложилась, близка хлыстовщине. Было постановлено: «Учение так называемых «иоаннитов», признающих о. Иоанна Сергиева Богом, считать учением еретическим, кощунственным и богохульным, сродным с хлыстовством». В довершение всего обличать иоаннитов «рекомендовали» самому Иоанну, для чего предложили ему ехать в провинцию. Несомненно, тем самым были отравлены и без того нелегкие последние дни кронштадтского пастыря.

К этому времени отец Иоанн передает издателям подготовленный им сборник извлечений из дневников за 1907 и 1908 годы и просит выпустить его до Рождества. Но вышла книга уже после смерти Иоанна[270]. Продолжал он заносить в дневник разного рода размышления для последующего их размещения в продолжение книги «Моя жизнь во Христе». Среди таких записей вдруг появляются пронзительные строки, в которых сказывается глубоко спрятанная, подчас невыносимая физическая боль и вызванный ею ропот — таковы строки под датой 30 сентября: «Ночь. Согрешил пред Господом, возмалодушествовал, возроптал, безумные слова говорил о Боге, Божией Матери и Святых, когда железа в члене моем крайне невыносимо разболелась, заныла, воспалилась из-за того, что я поел на ночь свеклы пареной с горчицей в жидком виде и поел соленой тресковой ухи. Тяжко мне было, как никогда, и я сильно роптал, что Сам Бог оставил меня, Бог, который есть Любовь и Милость; Божия Матерь оставила, все Святые — никто будто не сочувствует, не сострадает, не слышит, не милует. Потом покаялся от души и сердечно с верою и умилением возвел сердечные очи к Богу и Божией Матери и тотчас почувствовал облегчение. Благодарю Господа и Божию Матерь. О, как тяжела боль в детородном члене — железа эта, чирей этот. Избави от него, Господи».

В дневнике живо предстают перед нами наполненные дни поездки Иоанна: службы на пароходе, в домах знакомых и незнакомых людей, встречи с людьми церковными. «Сегодня 28 июля, в понедельник, — пишет Иоанн, — пожаловал в Вауловский Успенский Скит высоко преосвященный архиепископ Ярославский и Ростовский Тихон[271], стоял и молился всю обедню, пил чай, закусывал, осматривал Скит». Отмечал он и приезд наместника патриарха Антиохийского архимандрита Игнатия. Много зафиксировано встреч и бесед с обсуждением хозяйственных дел в его «монастырях»…

По возвращении в Кронштадт Иоанн ежедневно служит литургию в Андреевском соборе и причащает народ, который потянулся сюда, прослышав о возвращении настоятеля. Хотя и не часто, но по необходимости он выезжает из Кронштадта. 12 августа он в Старом Петергофе напутствует перед поездкой на лечение за границу принцессу Ольденбургскую Евгению Максимилиановну. В этом случае, как и в некоторых других, проявляются не лучшие качества Иоанна. Когда-то он заносил в свой дневник случаи «гнева и раздражения», незаслуженно обрушивавшиеся на него со стороны причта Андреевского собора, прихожан, властей предержащих… А теперь с покаянием он отмечает свое раздражение и гневливость на окружающих его людей. Так и о поездке в Петергоф он пишет: «Благодарю Господа, помиловавшего меня величественным помилованием утром, когда я раздражился на слугу Евгению за то, что поздно (казалось) на пароход Ораниенбаумский для следования к принцу Ольденбургскому и едва не ударил ее. Благодать оставила меня, и мне было очень худо, смутно, тесно, мрачно, смертельно; и я каялся из глубины души, да как каялся! Как Давид по согрешении, как Манассия, пленный Царь Иудейский! Как убедительно и для себя, и для Господа! И долго каялся тайно, едучи на пристань, и — почувствовал, наконец, что я помилован, что мне прощен грех мой. И как отвратителен, бессмыслен, неправеден был мой гнев. Ибо я поспел вовремя на пароход и еще ждал отхода его».

Служит Иоанн Кронштадтский охотно и в Иоанновском монастыре, и в подворье Леушинского монастыря, что на Бассейной улице в Петербурге. Везде проповедовал, грозно пророчествовал: «Кайтесь, кайтесь, приближается ужасное время, столь ужасное, что вы и представить себе не можете». Он не говорил, а кричал, подымая руки вверх. Впечатление было потрясающее, ужас овладевал присутствовавшими, и в храме раздавались плач и рыдания. Все недоумевали, что же это будет: война, землетрясение, наводнение? Игуменья Таисия, осмелившись, спросила отца Иоанна: «Когда же, батюшка, это время будет?» Иоанн ответил: «Мы с тобою, матушка, не доживем, а вот они, — указал он рукою на монахинь, — доживут».

Под датами 18–19 августа Иоанн оставляет в дневнике несколько глубоко знаменательных записей о Церкви Христовой… о Церкви Православной. «Верно слово Спасителя нашего Господа Иисуса Христа: Кто не со Мною, тот против Меня, — пишет Иоанн. — Католики, лютеране и реформаты отпали от церкви Христовой, — и они не с нами, не единомысленны с нами, враждуют против нас сильно, гонят нас на смерть, притесняют всячески за веру нашу, осмеивают ее и нас, и делают нам всякие пакости, особенно в главных местах их поселений; они явно идут против Христа и Его церкви, не почитают Животворящего Креста, св<ятых> икон, св<ятых> мощей, не уважают постов, извращают св. догматы веры спасительной. Они не с нами, а против нас и против Христа. Обрати их, Господи, к истинной церкви Твоей и спаси их».

Иоанн призывает каждого человека осмыслить место свое на грешной земле, вникнуть и понять чудотворную и благоговейную связь его с Творцом, с замыслом его относительно человека. «Человек христианин! — взывает Иоанн. — Вспомни, сколь многопопечительный и чудесный Промысел явил о спасении Твоем Господь, предопределяя спасти Тебя прежде, чем веки сотворены, предъявив свое пришествие на землю чрез пророков и разных праведных мужей Ветхого Завета, — как Он пришел на землю и исполнил все свое смотрение дивное о Тебе, основав Церковь с пастырством и таинствами, дав ей спасительное слово, благодать на благодати, всеспасительные средства к жизни и благочестию! Вспомни страдания за тебя Господа Иисуса Христа, искупительную смерть крестную, воскресение, и вознесение на небо и обещание вторично прийти на землю со славою для Суда над живыми и мертвыми. Скажи, что ты сам делаешь для своего спасения, ибо Царствие Небесное усилием приобретается и употребляющие усилие приобретают его? Устыдись себя, покайся, оплачь свое неверие, нерадение, косность, леность, суетность, безумие, гордость, зависть, любостяжание, невоздержание, распутство, блуд и всякую страсть, — и скорее примись за дело своего спасения. Читай Слово Божие, читай, как жили и подвизались святые, подобострастные человеки».

Осознавая близкую кончину и рассуждая о красоте и бесконечном разнообразии мира, созданного Творцом, Иоанн записывает: «Ежедневно видя твердое и неизменно правильное течение всех светил и планет небесных и твердое стояние земного шара (круга) со всеми горами и долинами, со всеми морями, озерами, реками и источниками, со всеми полями, лугами, лесами и до бесконечности разнообразными растениями, плодами, цветами изумительно прекрасными, и всего животного царства — людей, скотов, зверей, птиц, насекомых, рыб, царства ископаемых богатств или металлов; горючих нефтяных богатств; удивляюсь и не могу надивиться благости, силе и премудрости Творца единого в Троице, и перенесясь мысленно к миру невидимому, нетленному, вечному, несравненно превосходящему мир видимый, еще более поражаюсь с удивлением Создателю всех миров, видимых и невидимых». Пораженный могуществом Творца, он восклицает: «И если мир видимый так прекрасен, разнообразен, полон жизни и красоты, то каков мир невидимый? Не напрасно сказано в Слове Божием, что око не виде и ухо не слыша и никому на сердце не всходило, то, что приготовил Бог любящим Его (1Кор 2,9). Возлюбите же немедленно Бога все смысленные христиане и достигайте совершенства». И как заключительный аккорд звучат слова, и это уже не столько личное, сколько наставление всем, остающимся на земле: «Я должен буду скоро оставити землю — прочь пристрастие нелепое, мертвящее ко всему земному; да возлюблю единое на потребу, да возлюблю единого Господа, мое Сокровище жизненное, неистощимое».

Как ни плохо было временами здоровье Иоанна, но он не оставляет без внимания свершающиеся в России политические, общественные события, включая и ситуацию в Государственной думе. Третьей думе суждено было вплотную подступиться к обсуждению вероисповедных законопроектов. Среди намеченных к обсуждению наиболее важными и принципиальными были законопроекты «Об изменении порядка перехода из одного исповедания в другое», «Об инославных и иноверных обществах», «Об отношении государства к отдельным вероисповеданиям», «Правила о старообрядческих и сектантских общинах». Все вместе, оставшись от революционной поры, когда власть обещала вероисповедные реформы, они направлены были на принципиальное изменение во взаимоотношениях государства и религиозных объединений. Однако поражение революции и поправение Думы делало их «непроходимыми», но это не остановило оппозицию, и она вступила в бой за принятие этих законопроектов. Ей противостояли партийные фракции, ориентировавшиеся на Столыпина и на сохранение в России православно-христианского государства. Но Иоанну Кронштадтскому суждено было присутствовать лишь при увертюре жесточайших парламентских баталий вокруг религиозных свобод. Его симпатии и поддержка, конечно, на стороне правых, проправительственных сил. Он не сомневается в антипатриотизме оппозиционных (кому?! — царю!) депутатов Третьей думы и просит Бога: «Господи, Владыка царств и народов! Разгони вскоре изменческую Думу Государственную, — да не будет ни одного из членов ея; избери угодных Тебе людей».

Достается от Иоанна людям известным и пишущим. Вот он дает резкую отповедь писателю В. Розанову, который, по его мнению, «ругает и хулит святыни». Он призывает Господа: «Запечатлей уста и иссуши пишущую руку у В. Розанова… защити Церковь Твою, поносимую от писаки Розанова… Смири его!»

Неустанно, как и ранее, обрушивается Иоанн на Льва Толстого. По его характеристике — «еретика, превосшедшего всех еретиков; богохульника, злейшего безбожника, смутившего весь мир». Заклинает: «Возьми его с земли — этот труп зловонный, гордостью своею посмердивший всю землю».

Иоанн всегда считал, что в основе многих народных бед лежит христианская непросвещенность народа. Нести истину Христову своим пасомым он считал главным делом священника. Он и Церковь в целом призывал к делу живой проповеди среди народа. Оттого-то заинтересованно реагирует Иоанн на обсуждение в феврале 1908 года в Синоде миссионерского дела. При Синоде учреждено было Особое совещание по делам внутренней и внешней миссии. В мае совещание утверждает новые «Правила об устройстве внутренней миссии православной церкви». В соответствии с ними миссия рассматривается как обязательное, организованное и постоянно действующее «епархиально-народное учреждение», то есть она становилась не только обязанностью специальных деятелей миссионеров, но и «всего народа». Все виды этой деятельности — церковноприходская, пастырско-приходская, специальная, состоявшая из уездного и епархиальных миссионеров, — направлялись и координировались правящими епископами, епархиальными советами и иными учреждениями, находящимися непосредственно в ведении епископа[272].

Одновременно принято было решение об организации повсеместно пастырских миссионерских курсов и о регулярном созыве епархиальных и всероссийских миссионерских съездов. Уже в июле 1908 года в Киеве был организован 4-й Всероссийский миссионерский съезд. В его программу помимо собственно миссионерских тем были включены вопросы об отношении к новой вероисповедной политике государства и законопроектам Министерства внутренних дел о свободе совести.

Одновременно с Миссионерским съездом в Киеве проходил Всероссийский съезд монархистов под председательством Дубровина. Виднейший из деятелей этого съезда протоиерей Восторгов на Миссионерском съезде выступал с основными докладами по церковно-политическим вопросам. Он обрушился на Государственную думу, которую, по его словам, рано или поздно постигнет участь суздальских волхвов, прорицавших, что Днепр потечет вспять, и повешенных за это князем Олегом. В принятых съездом итоговых тезисах, составленных Восторговым, фактически отвергался указ о веротерпимости (1905) как умалявший значение православной церкви.

Тревожность в настроении дополнялась чувством вины, которую Иоанн стал испытывать перед теми, с кем в прошлом его связывали те или иные обстоятельства церковной службы и жизни. Он видит их во снах и как наяву с ними разговаривает. Это и П. Н. Яниш, бывший директор Кронштадтской гимназии, и священник Федор Надеждин, и Александр И, и митрополит Санкт-Петербургский Исидор… Поучительность снов Иоанн видел в том, что они ему напоминали о его «несовершенстве», его промашках, ошибках и обидах, его «беспамятстве», выражавшемся в том, что не поминал в храме, не помнил в душе и сердце.

Последняя дата в предсмертном дневнике — 11 ноября. Перед ней есть несколько записей — о проведенной в Андреевском соборе ранней литургии, о «жизненности, святости и досточтимое™» православной церкви по сравнению с «безжизненной» католической; здесь же — призыв к воспитателям молодежи «спешить исправиться» перед грядущим Страшным судом и воззвание ко всем без исключения подумать о словах: «Аще кто не имеет Духа Христова, тот и не Его».

Болезнь… Кончина… Похороны

В начале декабря 1908 года болезнь вновь обострилась. Иоанн сделал все приготовления на случай смерти, подписал духовное завещание, по одному из пунктов которого на содержание престарелой супруги оставлялось десять тысяч рублей. Остальные средства и все принадлежавшие отцу Иоанну ценности завещались Иоанновскому монастырю на Карповке.

Пока сохранялись силы, Иоанн неопустительно служил в соборе. Вот и 10 декабря он вновь совершил литургию в Андреевском соборе и даже проповедь сказал. При совершении Таинства он уколол себя копием и после, стоя на солее, повернулся к близ стоящим и сказал, указывая на сочившуюся кровь: «Вот я себя заклал!» Паства будто почувствовала, что батюшка уходит навсегда. Стоны, крик, плач поднялись… Картина эта так потрясла батюшку, что он плакал, как ребенок. По его велению после литургии из алтаря на амвон вынесли кресло, и, сидя в нем, Иоанн долго поучал народ, советовал помнить его заветы: молиться, любить Бога[273]. Спустя несколько часов уставшего пастыря, как пишут очевидцы, «вынесли из собора на руках». Как оказалось, это было последнее публичное появление Иоанна и последнее его церковное служение[274].

В последующие дни Иоанн безвыездно находился дома. По утрам, пока были силы, причащался и заходил в комнату жены, которая тоже в это время болела и не вставала, и приобщал ее сам со словами: «Господь мой и Бог мой! Со страхом Божиим и верою приступим. Прими Тело и Кровь Христовы. Мир тебе, старица, поздравляю тебя».

Но с каждым днем все заметнее было, что силы оставляли Иоанна. Ему не хватало воздуха, и он просил вывезти его на улицу. В конце концов просьбе уступили и 17 декабря, усадив в экипаже и укутав в одеяла, «вывезли на воздух». Но поездка не пошла на пользу: пастырь простудился и по возвращении окончательно слег. Не имея сил вставать и видеть жену, просил передать ей: «Скажи жене, что она всегда со мной, и я всегда с нею». Это были последние слова, сказанные Иоанном Елизавете Константиновне, которые она потом часто вспоминала и утешалась ими.

— Какое сегодня число? — спросил неожиданно Иоанн утром 18 декабря у игуменьи Ангелины, находившейся возле его кровати.

Получив ответ, сказал:

— Слава Богу, еще два дня, все успеем сделать.

В этот же день к нему явился со Святыми Дарами ключарь Андреевского собора протоиерей Александр Попов. Иоанн хотел сам встретить и принять причастие, но силы оставили его, и находившимся в комнате едва удалось поддержать старца. Вскоре он впал в забытье, сменявшееся тяжелыми стонами, свидетельствовавшими о тяжелых страданиях больного. Так прошла ночь на 19 декабря. На следующий день Иоанн снова причастился Святых Тайн. Позднее приходил псаломщик И. П. Киселев, в сопровождении которого батюшка прошел через всю квартиру и потом, сев в кресло, впал во временное забытье.

Последнее свое распоряжение отец Иоанн сделал 19 декабря, когда около восьми часов вечера игуменья Ангелина просила у него благословения освятить храм-усыпальницу, который был давно готов.

— Да, да, — ответил батюшка, — освятить — и поднял руку в знак благословения. Тотчас игуменья уехала в монастырь исполнять его волю.

Больной вновь впал в полубессознательное состояние. Возле него оставались священник Иоанн Орнатский и племянница матушки Елизаветы Руфина Шемякина. В десять часов вечера Иоанн пожелал встать с кресла и лечь в постель, но через несколько минут попросил вернуть его в кресло. Во втором часу ночи он опять пожелал встать, но силы отказали ему, и его уложили в постель. На какое-то время вернулось полное сознание, а вместе с тем он почувствовал себя чрезвычайно тяжело и стал жаловаться окружающим на страшный жар во всем теле. Все поняли, что это значит: «Батюшка умирает»…

Печальная весть, подобно молнии, в один миг разнеслась по всему Кронштадту. В Андреевском соборе решено было служить утреннюю литургию и после нее причастить Иоанна. Многочисленный народ, присутствовавший при этой ночной литургии, навзрыд плакал; плакали и священнослужители, совершавшие ее.

По окончании литургии священники отправились со Святыми Дарами на квартиру Иоанна Кронштадтского. Около четырех часов утра причастили Иоанна, он мог принять только Святую Кровь, сам вытер уста и на некоторое время успокоился, проговорив затем: «Душно мне, душно», — впал в забытье. Иногда стонал, что свидетельствовало о тяжких страданиях. От всяких лекарств отказывался и пил только святую воду из источника преподобного Серафима Саровского. Дыхание становилось все тише. С шести часов утра протоиерей Орнатский начал читать канон на исход души, и когда по окончании подошел к батюшке, последний лежал неподвижно, с руками, сложенными на груди. Послышалось еще несколько вздохов, и пастырь спокойно предал дух свой Богу. Глаза, доселе закрытые, чуть-чуть приоткрылись, и из них показались чистые, как хрусталь, слезинки. Часы показывали 7 часов 40 минут утра 20 декабря 1908 года.

Прибывшие к одру почившего члены причта Андреевского собора совершили положенное для священников по церковному уставу помазание елеем всего тела почившего, причем дивились крайнему истощению страдальца. После облачения в полное священническое одеяние и в белой митре усопший напоминал собой светлого ангела. Была отслужена тотчас же первая панихида. В то же время торжественно-печально загудел колокол Андреевского собора, извещая жителей Кронштадта о кончине пастыря. О том же было немедленно сообщено по телеграфу в Царское Село, Гатчину, митрополиту Санкт-Петербургскому Антонию и в Синод. На всеподданнейшем докладе митрополита Антония о кончине протоиерея Иоанна Ильича Сергиева государь собственноручно начертал: «Со всеми почитавшими усопшего протоиерея отца Иоанна оплакиваю кончину его».

Утренний выпуск «Кронштадтского вестника» от 21 декабря оповестил горожан о «неожиданной смерти маститого митрофорного протоиерея, настоятеля кронштадтского Андреевского собора Иоанна Ильича Сергиева». С раннего утра громадные толпы народа с плачем двигались по улицам города по направлению к церковному дому, как бы не веря, что подобное несчастье могло случиться. Газеты и людская молва разнесли печальную новость в столицы, в разные города и веси России. Император Николай Александрович выразил свою скорбь в специальном рескрипте: «Неисповедимому Промыслу Божию было угодно, чтобы угас светильник Церкви Христовой и молитвенник земли Русской, всенародно чтимый пастырь и праведник, отец Иоанн Кронштадтский».

По благословению митрополита Санкт-Петербургского Антония и согласно предсмертной просьбе Иоанна, в Кронштадт для отпевания усопшего направился епископ Гдовский Кирилл (Смирнов). В тот же день во всех петербургских церквях началось совершение панихид.

Приехав на квартиру усопшего, Кирилл сразу же совершил панихиду. В дом для прощания впускались только близкие родственники. Ближе к вечеру тело пастыря было положено в дубовый гроб, и преосвященный Кирилл вновь отслужил панихиду, теперь уже при участии местного духовенства и в присутствии представителей местной власти и при множестве почитателей. После панихиды гроб на руках духовенства был вынесен из дома. На дворе его приняли главный начальник Кронштадта генерал-лейтенант Л. К. Артамонов, кронштадтский военный губернатор контр-адмирал И. К. Григорович, комендант крепости, городской голова, соборный староста и другие лица. Под печальный перезвон колоколов Андреевского собора процессия, в предшествии икон и хоругвей, направилась по Андреевской улице к Андреевскому собору. Вдоль улицы стояли войска шпалерами, с трудом сдерживая многочисленную толпу; окна, заборы и даже крыши домов были усеяны народом, жаждавшим взглянуть на перенесение тела почившего пастыря. У Андреевского собора гроб опять взяло на руки духовенство во главе с преосвященным Кириллом и внесло в церковь, где уже находились тысячи молящихся.

Началась литургия, которую совершал Кирилл при участии многочисленного духовенства. Рыдания народа, порою заглушавшие возгласы священнослужителей, производили потрясающее впечатление. После литургии Кириллом была отслужена панихида, и началось прощание с любимым пастырем. Длинная очередь стояла у правого бокового входа в собор, куда пропускали только по двое. Приходилось стоять в очереди многими часами.

Внутри собора гроб располагался на высоком помосте. Вокруг ярко горели свечи. Лицо почившего закрыто воздухом, как это делается у всех умерших священников; видны только исхудалые руки, к которым сегодня приложились многие тысячи народа. В правой руке небольшой позлащенный крест.

В семь часов вечера начался парастас (заупокойная всенощная), который продолжался до 11 часов ночи. Всю ночь с 21 на 22 декабря до шести часов утра собор был открыт. И всю ночь народ беспрестанно шел для прощания с почившим, родным и близким для него человеком. У большинства на глазах были слезы. Слышались сдавленные рыдания и возгласы: «Закатилось наше солнышко! На кого покинул нас, отец родной?! Кто придет на помощь нам, сирым, немощным?!»

Священник собора отец Виноградов произнес простое, но сердечное и трогательное надгробное слово, заключив его словами: «Мы ничем другим не можем отблагодарить нашего дорогого усопшего, как земным поклоном». После этих слов все присутствующие, как один человек, опустились на колени. Трудно передать всё, что происходило в эти минуты в соборе. Возгласы духовенства и пение певчих ежеминутно прерывались рыданиями. От них по временам глухой гул стоял в воздухе.

В половине двенадцатого началась лития, на которую вышло более тридцати священников. В соборе находились начальствующие военные и гражданские лица города. По окончании литии духовенство и некоторые лица в последний раз простились с телом высокочтимого батюшки, и дубовая крышка гроба закрылась. На гроб были возложены крест из живых цветов от императора и императрицы, крест с якорем из живых цветов от кронштадтских моряков, венки от почитателей и духовных детей Иоанна Кронштадтского. Крестным ходом гроб был обнесен вокруг собора и под звон колоколов поставлен на колесницу. Военные оркестры играли «Коль славен».

Процессия двинулась в путь. Впереди шли драгуны со знаменем. За ними — хор, оркестр, духовенство. Далее следовала колесница с гробом и за нею высокие начальствующие лица. И так через весь город. По всему пути следования печальной процессии стояла цепь из нижних чинов, при полном составе офицеров, знаменах и хорах музыки. Во время пути процессия останавливалась для служения литии, против строящегося Морского собора и у церкви Богоявления Господня. При приближении процессии к лютеранским церквям раздался печальный звон на колокольне одной из них, настоятель которой в облачении следовал в печальной процессии.

На берегу Финского залива гроб поставили на сани и вновь двинулись, но теперь по льду на другой берег залива, в сопровождении 94-го Енисейского полка и людской толпы почти в 20 тысяч человек. По приказу главного начальника Кронштадта всем, кто желал проводить дорогого усопшего по морю, предписано было ввиду непрочности льда идти рядами, друг от друга не менее как на два шага. На всем морском пути устроили пять спасательных станций, а через образовавшиеся трещины на льду соорудили мостики. Весь путь был пройден менее чем за три часа[275].

В Ораниенбауме прибытие погребального шествия ожидали и стар, и млад, богатый и бедный, словом — все население. Местное духовенство во главе с преосвященным Кириллом, приехавшим сюда заранее, крестным ходом пошло навстречу процессии на берег моря. По всему Ораниенбауму перезванивали колокола. Гроб был крестным ходом перенесен к поезду, где установлен в специально приготовленный траурный вагон. Началась краткая лития, вся толпа народная, стоявшая на платформе, разразилась рыданиями. Многие коленопреклоненно провожали отходящий поезд. В пути поезд, подходя к каждой станции, замедлял ход, но не останавливался. На всех станциях во множестве собрался народ, встречавший последнее путешествие дорогого им батюшки по Балтийской дороге, по которой он столько раз проезжал за всю свою жизнь.

В пять часов дня поезд прибыл в Петербург, на Балтийский вокзал. Его встречали архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский), епископ Архангельский Михей (Алексеев) и епископ Нарвский Никандр (Феноменов), которым предстояло сопроводить тело почившего до Иоанновского монастыря. Сонм епископов и священников под открытым небом совершил литию. Пел хор Семеновского полка. Духовенство вынесло гроб на руках и поставило его на печальную колесницу с серебряным балдахином, увенчанным митрою.

Как только шествие тронулось, раздался печальный удар колокола. Народ стал креститься. Послышались рыдания, вскоре перешедшие в общий неудержимый плач. Впереди шествия несли знамя Союза русского народа, затем шли хоругвеносцы, певчие, духовенство парами, следовала колесница с гробом, за которой шли санкт-петербургский градоначальник и многие начальствующие лица, а в завершении — несметная толпа народа. Такие же толпы стояли вдоль улиц и площадей: по Обводному каналу, Измайловскому и Вознесенскому проспектам. У встречных церквей процессия останавливалась и совершалась лития. Одна из остановок была у здания Синода. Гроб был внесен в помещение, и была совершена лития. По особому повелению государя для совершения литии на некоторое время траурное шествие остановилось и у Зимнего дворца, в котором открывались окна.

Наконец, ближе к девяти часам вечера первые колонны траурной процессии приблизились к Иоанновскому монастырю. У входа в церковь, битком набитую народом, стояли все сестры обители во главе с настоятельницей игуменьей Ангелиной и духовенством. Все вышли на встречу дорогого покровителя и молитвенника, прибывшего в свою обитель к празднику Рождества Христова, но уже бездыханным и безгласным. На руках духовенства, в присутствии сестер, поющих погребальные песни, гроб был внесен в большой соборный храм и уставлен посреди на катафалке, обтянутом белым глазетом. Лишь только гроб поставили на место, как народ неудержимым потоком устремился прикладываться к нему. Ввиду огромного стечения народа пришлось впускать в храм только по билетам, так как впустить всех не было никакой возможности.

Епископ Архангельский Михей служил парастас, завершившийся в 12 часов ночи, и тотчас же народ стали допускать по очереди проститься с усопшим. Первыми подошли сестры-монахини, обливаясь горючими слезами. После подходили миряне, целуя истощенную руку пастыря, но еще больше осталось таких, которым так и не пришлось проститься с дорогим усопшим.

23 декабря, в пять часов утра, по распоряжению полицмейстера полковника Галле доступ народа в храм был прекращен. Корреспондент газеты «Московские ведомости» сообщал из Петербурга: «В 9 часов утра, 23 декабря, начинает съезжаться в Иоанновский монастырь духовенство. Вокруг обители и в храме довольно пустынно: богомольцы сюда впускаются только по особым пригласительным именным билетам от игуменьи Ангелины, без которых полиция не пропускала даже духовенство… И вместо вчерашней религиозно-возбужденной толпы народной, рвавшейся на поклонение праху возлюбленного пастыря, виднеются лишь избранные и официальные лица… Наблюдается также чрезмерное обилие полицейских чинов, равных почти по численности приглашенной публике… Обидно было это безлюдье у гроба пастыря-народолюбца»[276].

Первым в монастырь приехал епископ Кирилл, вскоре прибыли архиепископ Сергий, епископ Михей, ректор Петербургской духовной семинарии архимандрит Вениамин (Казанский). Прибыл и сам митрополит Антоний (Вадковский). Началось отпевание. Едва раздались умилительно-скорбные песнопения, как в руках молящихся по всей церкви начали зажигаться, точно звездочки, свечки. «Со святыми упокой» было пропето всеми молящимися коленопреклоненно. После прощания с почившим митрополита Антония и присутствовавшего духовенства открытый гроб был вынесен из верхней церкви в нижнюю — усыпальницу.

Церковь маленькая, но поразительной красоты. Всё ее внутреннее пространство освещалось множеством круглых матовых электрических лампочек. Все стены, столбы, колонны и потолки покрыты полированными плитами белого мрамора или сделаны под мрамор. Иконостас весь высечен из белого мрамора, с чудной отделкой, выдержанной в русско-византийском стиле. Имеющиеся иконы написаны знаменитым художником Нестеровым.

Пол гробницы также из сплошных плит белого мрамора. Приготовленная могила возвышается над полом храма на пол-аршина и обложена мрамором, за которым сплошной каркас из толстого котельного железа. На дно могилы посыпано на два аршина мелкого песку, и на песок поставлен гроб. Гроб не зарыт в землю, а покрыт только массивной мраморной плитой с изображением креста, Евангелия и резной митры.

Надгробное слово произнес свойственник почившего протоиерей Философ Орнатский. «Не плачьте, — завершил он его, обращаясь к сестрам, — теперь он ближе к вам и уже никогда не уйдет от вас. В нем вы приобрели себе игумена, а с вами будут его честные останки, над которыми будет витать его бессмертный дух. Ходите на его могилу, водите к ней паломников, которые непрерывной чредой пойдут к нему! Сюда не зарастет народная тропа!»

Слово также сказал митрополит Антоний (Вадковский). В тот момент, когда он клал в гроб разрешительную молитву, некоторым из присутствовавших привидилось, что отец Иоанн сделал движение рукой…