ГЛАВА I История южных славян

Тому, кто стремится разобраться в причинах несчастий, постигших современную Югославию, лучше всего для начала обратиться к книге Эдуарда Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи», прежде всего к томам, где описывается время, начиная от коронации Карла Великого в Риме в 800 году и кончая падением Константинополя в 1458 году [1] . Гиббон объясняет, как орды варваров из Азии и Северо-восточной Европы, а также южные славяне сначала пытались уничтожить остатки Римской империи, но на этом пути стали испытывать все усиливающееся влияние христианства и в конце концов сами явились продолжателями древних цивилизаций. В последней части этой книги ее автор уделяет особое внимание трехстороннему конфликту между православной церковью, католиками и исламом, конфликту, который в наши дни проявился в Боснии-Герцеговине. Гиббоновский гуманизм XVIII века выступает антиподом марксистской и социологической школ исторической науки, которые тщетно пытаются интерпретировать события в Югославии с классовой или расовой точек зрения. Прошло уже двести лет со дня смерти Гиббона, но мы видим, что он был прав в своем предположении, что «история – это нечто большее, нежели регистрация преступлений, заблуждений и несчастий человечества».

Ранняя история южных славян бедна фактами, но богата фантазиями. Современные хорватские националисты могут сколько угодно распространяться о силе и могуществе их королевства, которое существовало с 925 по 1102 год, однако Векослав Кланч в книге «Повьест Хрвата», истории хорватов с 641 года до середины XVI столетия, посвящает этому королевству менее 50 страниц из 2000. О нем известно очень мало. Мы знаем гораздо больше о средневековых сербах, потому что их королевство, или империя, возникло после того, как прекратило существование Хорватское королевство. Лучшим источником по этому вопросу до сих пор является первая история сербов, написанная выдающимся германским ученым Леопольдом фон Ранке. Неплохие эссе о средневековой сербской империи и о Боснии до турецкого завоевания написал Уильям Миллер. Лучшим из всего, что написано о южных славянах на английском языке, остаются две книги о Боснии Артура Эванса «Пешком по Боснии и Герцеговине».

В очень объемном предисловии к этим произведениям Эванс подробнейшим образом описывает средневековую Боснию и ересь богомилов, основываясь на данных церковных архивов. Ни одному другому автору – ни до, ни после – не удалось так раскрыть огромное значение богомилов в религиозных диспутах Европы того времени.

Отличная работа о боснийских мусульманах, написанная Гусейном Чижичем, вышла в Сараеве в 1991 году, незадолго до того, как началось разрушение той цивилизации, о которой он рассказал с уважением и любовью. «Турция в Европе» отличается циничным, но вместе с тем любопытным взглядом на Оттоманскую империю.

Среди многих книг по истории южных славян большой популярностью пользуется «Чёрная овечка и серый сокол», которая не потеряла своей познавательной ценности в наши дни и дает неплохое представление об искусстве, архитектуре и жизни отдельных регионов, подобных Македонии. Некоторые критики упрекают автора книги Ребекку Уэст в предвзятом отношении к Габсбургской империи и хорватам и явной антипатии к сербам. (Наверное, мне следует указать, что мы с Ребеккой Уэст не находимся ни в каких родственных связях). «Путеводитель по Югославии» Дж. А. Кэддона касается тех же тем, но менее претенциозен и более объективен. Лучше понять позицию сербской православной церкви помогают произведения Энн Киндерсли «Горы Сербии» и Тимоти Уэра «Православная церковь».

Самым исчерпывающим пособием по сербскохорватской «проблеме национальностей» является труд Иво Банаца «Национальный вопрос в Югославии». Книга Алексы Джиласа «Оспариваемая страна: единство Югославии и коммунистическая революция, 1919-1953» убедительно разоблачает нелепость притязаний сербских и хорватских шовинистов и дает хорошее представление об «иллирической» идее.


Иосип Броз, будущий маршал Тито, родился в 1892 году в селе Кумровец, к северо-западу от хорватской столицы Загреб, или Аграм, как когда-то назывался этот город. И хотя в начале средних веков Хорватия была независимым королевством, к концу XIX века она управлялась из Будапешта, являясь частью Австро-Венгерской империи. Официальным языком был венгерский: даже покупка железнодорожного билета требовала его знания. Зажиточные обитатели Аграма разговаривали по-немецки, и лишь крестьяне не знали никакого другого языка, кроме южнославянского, известного теперь как сербскохорватский.

Мать Иосипа происходила с другого берега реки Сутла и поэтому принадлежала к словенской ветви южных славян, разговаривавших на ином, хотя и близкородственном наречии. Словенцы никогда не стремились к независимости и на тот момент относились к австрийской провинции Карниола, население которой в основном составляли немцы и итальянцы.

В юности Тито освоил немецкий – этот «лингва Франко»[2] Австро-Венгрии. В поисках работы он отправился сначала в Словенскую Карниолу, затем в населенный итальянцами Триест, потом в говорящую по-чешски Богемию и, наконец, в столицу империи – Вену. Тито вступил в австро-венгерскую армию, и когда разразилась первая мировая война, пошел воевать против сербов – своих же братьев южных славян. Лишь после окончания войны, приведшей к распаду Австро-Венгерской, Османской, Германской и Российской империй, Кумровец вошел в состав Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев, то есть Югославии, как позднее была названа эта страна.

В апреле 1941 года, когда страны «оси» захватили Югославию, Кумровец вошел в состав так называемого Независимого Хорватского Государства под контролем террористов-усташей, а вот живущие по ту сторону реки Сутлы словенцы угодили в лапы гитлеровского рейха или же фашистской Италии.

На протяжении последующих четырех лет гражданской войны между сербами, хорватами и мусульманами, Тито зарекомендовал себя как человек, способный обеспечить единство южных славян.

В 1945 году он основал федерацию из шести республик – Сербии, Хорватии, Словении, Черногории, Македонии и Боснии-Герцеговины. В 1991 году, через одиннадцать лет после смерти Тито и за год до его столетия, Словения и Хорватия заявили о своем выходе из федерации, став независимыми суверенными государствами со своими собственными армиями, таможнями, налоговым и иммиграционным контролем. Река Сутла, некогда разделявшая родные села родителей Тито, превратилась теперь в границу между далеко не дружественными государствами.

Распад Югославии в 1991-м, как и в 1941 году, поначалу привел к вспышкам недовольства среди сербов в Хорватии, а затем к тройственному кровопролитию в Боснии-Герцеговине. Вопреки заявлениям иностранной прессы и некоторых из югославских демагогов, между воюющими сторонами Боснии-Герцеговины нет никаких «этнических» различий, поскольку они все близкие родственники – как по крови, внешнему облику и языку, так и по своему воинственному духу. Все, что разделяет этих людей, – так это унаследованная от предков религия; те, кто исповедует греческое православие, называют себя сербами, римские католики – хорватами, а несчастные мусульмане, привыкшие именовать себя югославами или боснийцами, очень часто лишь номинально считаются таковыми, поскольку в действительности ни во что не верят.

Для того чтобы лучше понять карьеру Тито и его попытки объединить южнославянские народы, нам надо снова перенестись в средние века. Это поможет обнаружить и первоистоки той давней вражды, что пролегла между обеими христианскими церквами и исламом. Современные политические комментаторы также очень часто пытаются объяснить человеческие конфликты с точки зрения социологических понятий, таких, как классовая борьба, расизм или же угнетение женского пола мужским. Эти толкователи либо полностью игнорируют, либо значительно преуменьшают роль такого фактора, как влияние на человеческие сердца истории, мифологии и религии. Но стоит чуть пристальнее взглянуть на эти вещи, как тотчас становятся ясными все запутанные конфликты сербов, хорватов и мусульман как, впрочем, и такие же конфликты в Северной Ирландии и Индии.

Любой, кто рассматривает события в Югославии вне ее религиозной истории, подобен, как говорится в испанской пословице, цыпленку, желающему понять, что такое лестница.

Южные славяне – один из народов, вторгшихся в пределы Южной и Западной Европы, чтобы заполнить собой вакуум, образовавшийся после крушения Римской империи. В период расцвета своего могущества римляне колонизировали Балканы вплоть до Черного моря, где ныне современные румыны обязаны им своим именем и говорят на «потомке» их языка. Латынь служила языком международного общения вдоль линии, протянувшейся от Северной Албании, через Ниш в Сербии и на восток до современной Софии. Южнее этой линии языком письменности и цивилизации был греческий.

С возникновением в 330 году нашей эры Восточной Римской империи со столицей в Константинополе[3] и в связи с неуклонным упадком некогда непобедимого Рима, на юг из Северо-Восточной Европы и Азии вторгались, орда за ордой, новые народы, грабя и порабощая беззащитное местное население. Некоторые из них, как, например, гунны и вандалы, предав местность пожарам и грабежам, уходили назад, в то время как другие оставались, заселяли завоеванные земли и принимали христианство. Таковы были готы в Испании, венгры – в Паннонии, авары – в Болгарии.

Происхождение некоторых славянских народов – русских, украинцев, поляков, чехов и словаков до сих пор является предметом многочисленных споров; однако наиболее вероятным представляется то, что южные славяне (то есть югославы) пришли на юг из Польши, то есть из области, лежащей к северу от Карпат. В VI веке нашей эры они переправилась через Дунай и продолжили свои странствия в глубь полуострова в сторону Греции и на запад, к Адриатическому морю. По мере своего продвижения вдоль широких речных долин, через Балканский горный хребет и вниз к Далматинскому побережью, южные славяне вытесняли или поглощали местные народы, известные римлянам под именем иллирийцев. И хотя некоторые историки с этим не согласны, народное предание гласит, что эти самые иллирийцы были предками нынешних албанцев, чей язык не похож ни на какой другой в Европе.

Восточное крыло миграции южных славян дало начало языку болгар, которые в большинстве своем являются аварским народом[4], части македонцев, которые ныне представляют собой пеструю смесь из славян, аваров, греков и албанцев. Славяне сначала пытались покорить народы Восточной Римской империи, но затем сами смешались с местным населением. Не исключено, что такие выдающиеся личности, как император Юстиниан и полководец Велизарий, были по происхождению славянами. Словены, небольшая ветвь южных славян, поселились в Каринтии и Юлианских Альпах, среди германцев и итальянцев.

Подавляющее большинство славянских народов, говоривших на языке, ныне именуемом сербскохорватским, обосновалось в областях, позднее получивших название Сербии, Хорватии, Черногории, а также Боснии и Герцеговины. Наиболее правдоподобным представляется тот факт, что первые государства возникли в Северной Албании, Черногории и районах Хорватии, лежащих вдалеке от побережья. Примерно в IX веке нашей эры чужестранцы узнали, что некоторые из южных славян именуют себя сербами или хорватами, хотя не совсем ясно, происходят ли эти имена от названий народов или же от мест их обитания. Несмотря на более позднее размежевание, как политическое, так и религиозное, язык, на котором говорило подавляющее большинство южных славян, остается практически неизменным и поныне. Иностранец, задумавший изучить сербскохорватский язык, может, например, заметить небольшую разницу в диалектах Восточной Сербии и Далматинского побережья. Однако лишь искушенный лингвист способен обнаружить разницу в говоре жителей таких городов, как Белград, Загреб и Сараево. Например, может различаться местоимение «что», гласная «э» звучит в сербском короче, чем в хорватском, «хлеб» в Белграде становится «крухой» в Загребе. Практически ни один из разговоров южных славян не обходится без сквернословия и богохульства – причем ругаются повсеместно почти одинаково. Сербы сохранили в своем языке несколько турецких слов, таких, например, как «варош» (город) и «пара» (деньги), а также заимствовали слова из английского и французского.

В Сербии слушают «музыку», в Хорватии звучит «глазба»; сербы играют в «футбол», хорваты – в «ногомет». Многим сербам не по вкусу западные названия месяцев, например, вместо «октября» им больше импонирует старое, исконно славянское название «листопад», что все еще в ходу у хорватов. Греческие монахи Кирилл и Мефодий дали сербам, а также русским и болгарам кириллицу, в то время как хорваты приняли латинский шрифт, и, например, «ц» стало «с», «ч» – «с», а «тч» – «с».

Разница в алфавите показывает, что с самых ранних веков южные славяне попадали под влияние папы римского, с одной стороны, патриарха константинопольского – с другой. К VIII или IX векам словенцы уже следовали обычаям и вероучению Рима, в то время как болгары были столь же истово преданы Константинополю. Основная же масса южных славян еще не сделала свой выбор. Сегодня хорваты гордятся более чем тысячелетней приверженностью римско-католической церкви, однако их первое крошечное княжество в X столетии находилось целиком в сфере влияния Константинополя, который в ту пору держал под своим контролем большую часть Адриатического побережья.

В те годы Восточная церковь вполне могла пользоваться латинским шрифтом, в то время как римско-католическая была готова применять разработанный святыми Кириллом и Мефодием славянский алфавит.

Небольшие княжества на территории нынешней Южной Сербии и Черногории были довольно приблизительно поделены на зоны влияния Рима и Константинополя.

Размежевание среди южных славян по-настоящему началось лишь после Великой схизмы 1054 года[5], когда, по словам английского историка Эдуарда Гиббона, автора труда «Упадок и крушение Римской империи», папский легат наложил на алтарь Святой Софии «страшную анафему, в которой перечислялись семь смертных ересей греков, обрекая виновных учителей и их несчастных последователей на вечное общество диавола и его воинства»[6].

Главное теологическое различие, как тогда, так и сейчас, заключалось в том, происходит ли Святой дух Троицы лишь от Бога Отца или же от Отца и Сына. Кроме расхождения по этому вопросу, Восточная церковь также не одобряла некоторые из римских нововведений, таких, например, как целибат[7] духовенства, а также бритье бород.

В королевстве Хорватии, в годы до и после Великой схизмы, еще не существовало четкого различия между церквами греческого и латинского обряда. Когда в 1050 году епископа Сплитского спросили, почему у него есть жена и дети, тот ответил, что брак не противоречит постулатам Восточной церкви. Через несколько лет, в 1060 году, синод Сплита воспретил славянскую литургию и славянский язык в церкви, потребовав, чтобы служба проводилась только на латинском или греческом. Однако в письме, написанном папой Александром II в 1067 году, мы находим, что римско-католические власти в Баре (нынешняя Черногория) разрешали использовать в своих монастырях наряду с латинским и греческим также и славянский[8].

Случалось, что Восточная и Западная церковь были вынуждены объединяться перед лицом исламской угрозы, однако, по словам Гиббона, в 1183 году в Константинополе вновь вспыхнула взаимная ненависть:

Ни возраст, ни пол, ни узы родства или дружбы не могли спасти жертв национальной неприязни, алчности и религиозного исступления. Латинян убивали прямо в их домах или на улицах, их кварталы сжигали дотла, клириков заживо предавали огню в церквах, а немощных – в лазаретах. Не исключено, что кого-то убивали просто из милосердия, ибо более четырех тысяч христиан были проданы в вечное рабство туркам[9].


В начале XIII столетия французские рыцари и венецианские купцы, возглавлявшие четвертый крестовый поход, на время отодвинув свою главную цель, – а именно, освобождение Святой Земли – принялись громить и грабить Константинополь.

В соборе Святой Софии массивный занавес святилища был растерзан в клочья из-за его золотой каймы. Алтарь этот образец высокого искусства и великолепия, был вдребезги разбит и растащен захватчиками. На патриаршем троне восседала блудница, эта дщерь Белиала[10], как ее называют. Она пела и плясала прямо в церкви, насмехаясь над гимнами и ритуалом восточных христиан[11].


Когда латиняне захватили в Константинополе мирскую и духовную власть, сербский правитель Стефан Неманя воспользовался случаем, чтобы избавиться от своего статуса вассала. Он обещал во всем поддерживать римско-католического короля Венгрии, а затем даже попросил папского легата перекрестить его по римскому обряду.

Благодаря такой удачной смене веры – о чем, кстати, умалчивается в сербских учебниках истории – династия Немани построила Сербское государство, которое впоследствии включило в себя большую часть Греции. Тем не менее младший сын Стефана Немани, Савва, сохранил преданность восточной вере и даже стал основателем независимой от Константинополя Сербской православной церкви. Святой Савва, как его называют в народе, изобрел лозунг: «Сербов спасет только единство!» («Само слога Србина спасова»). Символом единства является крест между четырех «с» славянского алфавита:

В средние века сербские и хорватские князья не имели ни постоянной столицы, ни двора, ни администрации, ни законов. Как правило, они возглавляли довольно рыхлые союзы военных вождей, которые в ту пору рыскали по Балканам, взыскивая дань с побежденных соперников. Сербия и Хорватия были не столько национальными государствами, сколько провинциями, наподобие Уэссекса или Мерсии в Англии VIII века. Примерно в то же время, когда Англия была завоевана норманнами, власть южнославянских правителей начали оспаривать венгры. В 1102 году хорватские феодалы согласились принять Pacta Conventa. Принеся присягу венгерскому королю, они получили взамен налоговые льготы, равный с венгерскими феодалами статус, сохранили за собой право на свое собственное феодальное собрание, так называемый «Сабор», а также право иметь собственного главу, или бана.

Pacta Conventa формально оставалась в силе вплоть до 1918 года.

В средние века постепенно сложилось представление о том, что Хорватия включает в себя не только географическое ядро вокруг Загреба, но и всех говорящих по-сербскохорватски славян, исповедующих римско-католическую веру.

Католики в Славонии, Далмации и Боснии-Герцеговине, которые прежде считали себя просто славянами или же приняли новое имя по названию клана или территории расселения, начали воспринимать себя как подданных королевства, прекратившего свое существование в 1102 году.

И сербская православная церковь, и хорватская католическая пытались навязать свою веру южным славянам Боснии и соседнего с ней княжества Герцеговины (от немецкого слова Herzog – то есть предводитель). Вдобавок к этой проблеме горы Боснии-Герцеговины служили отличным убежищем фанатичной секте еретиков манихейского толка, чьи идеи пришли из Болгарии. Сами они называли себя богомилами, то есть «угодными Богу», однако из-за происхождения их веры и того страха и ненависти, которые они вселяли в официальное духовенство, их имя вскоре стало восприниматься как синоним греха и порока. В одной из своих знаменитых сносок Гиббон указывает, что французское слово «bougre» происходит от «болгарина» или «еретика-богомила», так же как и английское «Bugger»[12].

На самом же деле богомилы были мирной сектой, верившей в равное могущество Бога и Дьявола, они отвергали крест, таинства, Деву Марию, церковную иерархию и литургию, признавая лишь молитву «Отче Наш». «Превосходные», или «безгрешные», должны были отречься от плотских утех, однако простые богомилы с радостью предавались таким удовольствиям, как любовь, музыка и вино. Правители Боснии и Герцеговины временами бывали то суверенными королями, то банами, то наместниками. Несмотря на союз с Венгрией, они были вынуждены поддерживать мир между своими подданными – богомилами, православными, католиками. В 1169 году наместник Кулин отказался повиноваться папе и венгерскому королю, когда те приказали ему искоренить богомильскую ересь[13]. Однако в то время папство было обеспокоено распространением в Западной Европе схожих манихейских ересей, таких, как альбигойская на юге Франции, против которой Симон де Монфор возглавил в 1209 году крестовый поход.

В 1238 году папство предприняло первый крестовый поход в Боснию-Герцеговину под предводительством Колоза, брата венгерского короля. Папа Григорий IX поздравил Колоза с тем, что тот «искоренил ересь и восстановил свет католической чистоты», однако он явно поспешил, поскольку в 1241 году в Венгрию вторглись татары и все крестоносцы были отозваны назад на защиту своей страны[14]. В 1246 году папа Иннокентий IV приказал эрцгерцогу Колозу возглавить еще один поход, в результате которого погибло много богомилов, однако вера их осталась жива.

В 1260 году в Боснию-Герцеговину пришли францисканцы. Они основали монастырь в отдаленных горах, где богомилы скрывались от своих мучителей. В 1291 году францисканцы учредили инквизицию и также пытались удивить крестьян великими чудесами, которые описаны в папской хронике:

… Один вступил в огромный костер и с превеликой радостью стоял посреди пламени, читая при этом пятидесятый псалом.

В 1367 году в канун дня святой Екатерины на востоке показался мощный небесный огонь, столь яркий, что был виден по всей земле. И в это время, как говорили, чудным светом озарились горы – со всеми их скалами, стадами, диким зверьем и птицами небесными[15].


Тем не менее все эти попытки оказались бесплодными, как, например, явствует из письма, написанного в 1325 году папой Иоанном XXII боснийскому бану Стефану:

Зная, что ты преданный сын церкви, мы поручаем тебе искоренить еретиков в твоих владениях и оказать помощь Фабиану, нашему инквизитору, поскольку в княжество Боснийское хлынуло громадное количество еретиков. Эти люди, вооруженные коварством Лукавого, вооруженные ядом своих заблуждений, искушают умы католиков внешним проявлением простоты и ложным принятием имени христиан, их речи ползут аки краб, и они в самоуничижении льнут к земле, но тайком они убивают[16].


Правители Боснии, которые сами порой являлись богомилами, терпимо относились к ереси. Король Твртко (1353-1391), сбросивший венгерское иго и частично подчинивший себе Сербию, Хорватию и Далматинское побережье, в свое правление не желал отдавать предпочтение никакой из трех групп и поэтому и по сей день считается протоюгославом. В XIV столетии Босния-Герцеговина была для Европы примером того, как люди разных религиозных верований могут жить в мире и согласии.

И пока папы организовывали против богомилов один за другим крестовые походы, из Малой Азии на южных славян надвигался куда более страшный для христианства враг. Турки-мусульмане еще не захватили своей главной добычи, Константинополя, однако, быстро продвинувшись через Грецию, были уже на подступах к сербским землям.

28 июня 1389 года, в день святого Вита, турецкая армия сошлась на Косовом поле с объединенным войском сербов, боснийцев, венгров, греков, болгар и албанцев в самой крупной битве, которая когда-либо имела место в Европе. Сербы потерпели горькое поражение, а турки стали хозяевами Юго-Восточной и Центральной Европы. Для сербов день святого Вита, Видовдан, стал символом национальной гордости, боли и надежды. 28 июня 1914 года молодой боснийский серб застрелил в Сараеве эрцгерцога Франца Фердинанда. На протяжении более чем пятисотлетнего турецкого ига сербы ни за что не желали забывать битвы на Косовом поле. Барды пели о ней, аккомпанируя себе на гузле, художники и скульпторы изображали как подвиги доблести, так и низкое коварство предателей, прихожане в церквах молились за души павших.

Романтизируя Косово, сербы частенько забывают, что были не единственными, кто воевал в тот день против турок. Забывают они и о том, что в турецкой армии было немало сербов, принявших мусульманство, так называемых янычар. Вот что о янычарах пишет Гиббон:

Янычары сражались с неистовством прозелитов против своих же соотечественников-идолопоклонников. В битве на Косовом поле независимость и союз славянских племен потерпели сокрушительное поражение[17].


Оттоманский султан Баязет завершил завоевание юго-восточной Европы и затем, по словам Гиббона, «повернул оружие против Венгерского королевства, этого вечного театра турецких побед и поражений».

Разбив стотысячную армию христиан у Никополя в 1396 году, Баязет сначала угрожал осадой Будапешту, затем обещал покорить Германию и даже накормить коня овсом на алтаре святого Петра в Риме.

Вот что пишет о Баязете Гиббон:

Его продвижение было приостановлено, но не по чудодейственному вмешательству апостола, и не из-за вторжения христиан-крестоносцев, а по причине длительного и мучительного приступа подагры. Упадок духа подчас исправляется недостатками физического мира, а язвительный юмор, падающий на тонкую душевную нить одного человека, способен предотвратить или отдалить страдания целых наций[18].


Когда турки оккупировали Косово и остальную Сербию, десятки тысяч православных христиан бежали на север и запад в католическую Венгрию, причем многие из них осели на территории нынешней Хорватии. Албанские мусульмане захватили земли, когда-то населенные сербами. Например, они возвели мечети рядом с сербскими церквами Призрена и Грачаницы. Ислам также вербовал себе новых сторонников и среди южных славян в Санджакском регионе юго-западной Сербии, и, в меньшей степени, в Черногории. Однако турки никогда полностью не покорили свирепые горные племена. Город-государство Рагуза, ныне Дубровник, и многие далматинские города под протекторатом Венеции были спасены от турок в обмен на налоги.

Даже когда турки вошли в Боснию-Герцеговину, папство все еще считало богомильскую ересь большей угрозой, нежели ислам. Каким бы странным ни показалось нам это теперь, но папы XV века, а с тех пор и многие историки, считали Боснию-Герцеговину рассадником протестантизма. Несомненно, имеется связь между воззрениями и практикой богомилов и реформаторов христианства. Гиббон плохо представлял себе местоположение Боснии. Однако он ничуть не сомневался в том, что именно богомилы принесли дух протестантизма в Западную Европу:

В государстве, церкви и даже в монастыре сохранилось скрытое братство последователей святого Павла, тех, кто протестовал против тирании Рима, тех, кто принимал Библию как заповедь веры, тех, кто очистил свои воззрения от скверны гностического учения. Уиклифф в Англии, Гус в Богемии пришли до времени и потерпели поражение. Но имена Лютера, Цвингли и Кальвина произносятся с благодарностью, как истинных национальных избавителей[19].


Независимый протестантский голос богомилов доносится к нам с их надгробий. Вот несколько надписей, которые воспроизвел современный ученый Дж. А. Коддон:

Здесь покоится Радивой Драшчич.

Я был смелым героем, умоляю, не трогайте меня. Вы еще будете такими, как я, а вот я не могу быть, как вы.

* * *

Здесь лежит Влатко, который ни перед кем не склонял головы и который знал много стран, но умер у себя на Родине. Он не оставил ни сына, ни брата.

* * *

Здесь лежит Драгомир.

Мне хотелось жить, но я умер[20].


На протяжении всей первой половины XV столетия богомилы играли важную роль в Реформации. Они посылали на Базельский собор в 1433 году, а также в Прагу для переговоров с греками многочисленных проповедников. В 1434 году католический епископ Боснии-Герцеговины жаловался, что его приход «кишит гуситами и прочими еретиками».

В 1459 году венгерский король Стефан двинулся в Боснию с очередным крестовым походом. Ему удалось вытеснить в Герцеговину около сорока тысяч богомилов, которым в то время симпатизировал местный князь. Король Стефан отправил некоторых из захваченных еретиков в Рим, где, если верить рассказам, их «обратили на путь истинный». Тем не менее ересь процветала пышным цветом, а в 1462 году папа Пий II отправил в Боснию-Герцеговину группу ученых мужей, чтобы те попытались «мирными рассуждениями» переманить богомилов на свою сторону[21].

Но, увы, было слишком поздно. Буквально в следующем, 1463, году лидеры богомилов вступили в сговор с турками и в течение одной-единственной недели передали им ключи от двадцати городов и крепостей.

И хотя венгры еще какое-то время удерживали Яйце – город, которому спустя 460 лет суждено было стать штаб-квартирой Тито, – окружающие земли быстро вошли в состав Османской империи. Большинство богомилов приняли ислам и превратились в турецких наместников, землевладельцев или же обитателей элегантных городов – таких, как Сараево или Мостар. Богомилам представилась возможность отомстить своим бывшим преследователям – католикам.

Боснийские воины в турецкой армии, те, что покорили Венгрию, любили хвастать, что теперь копыта их лошадей топчут вражескую землю. Боснийцы-христиане стали называться «райя» (подданными)[22]. Тем не менее в 1465 году, то есть в год покорения, султан Магомет даровал францисканскому ордену «атмане», или хартию, в которой освобождал монастыри и их земли от податей, а самих монахов – от подушного налога, который тяжким бременем лежал на остальных христианах. С той поры францисканские монахи в Боснии-Герцеговине пользовались правом носить пистолет и саблю. Францисканцы взяли на себя обязанности приходских священников и даже епископов.

В начале XVI века хорватские феодалы начали постепенно разочаровываться в способности Венгрии противостоять туркам и в 1522 году обратились за помощью к австрийским Габсбургам. В тот год император Фердинанд учредил так называемую военную границу, Militar-grenze, или же Vojna-Krajine («Военную Крайну») по-сербскохорватски. Это была широкая буферная зона, нечто вроде санитарного кордона, протянувшаяся вдоль границ оккупированных турками земель от Адриатического побережья до Дуная и не уступавшая своими размерами и населением остальной Хорватии. Здесь создавалась сеть укрепленных деревень, постов, смотровых башен и укреплений. Административным центром этой провинции стал специально созданный гарнизонный город Карлштадт, ныне Карловац. Военная граница управлялась из Австрии, офицеры также были австрийцами, а вот опиралась она на армию солдат-поселенцев, так называемых «гренцеров» (grenzer) – пограничников, большинство которых были православными. Многие из них бежали из оккупированной турками Сербии. В обмен на пожизненную военную службу «гренцеры» получали земельные наделы, имели право выбирать собственных начальников, а также право исповедывать свою веру. Успех этого начинания вдохновил Россию на создание подобных приграничных поселений казаков для борьбы против турок и их татарских союзников.

Как только турецкая армия начинала угрожать ее пределам, «гражданская» Хорватия мирилась с существованием Крайны, но как только опасность отступала, снова начинало проявляться недовольство. Хорватская национальная гордость не могла смириться с тем, что Крайна была неподвластна контролю Сабора или бана. По мнению феодалов, «гренцеры», будучи свободными, сеяли смуту в умах их крепостных. Римско-католическая церковь косо посматривала на близкое соседство «схизматиков», а все остальное население видело в них бандитов.

По мере отступления турок, Крайна распространялась на юг и восток, увеличиваясь как в размерах, так и численно. В начале XVIII столетия габсбургская армия изгнала турок из Венгрии, а затем, переправившись через Дунай, углубилась в Сербию. Турки сражались отчаянно и снова захватили Белград, однако уже не угрожали переправиться на другой берег.

С тем, чтобы обезопасить границу и вновь заселить свои земли, венгерский король открыл пределы своей страны для десятков тысяч сербов, которые поселились в нынешней Воеводине. Православные сербы приветствовали австрийцев как своих избавителей от турецкого ига, а вот боснийские мусульмане сражались с непрошеными гостями – христианами и даже создали собственную пограничную зону, «Крайну», для их сдерживания.

Старая мусульманская песня Герцеговинской Крайны выражает дух этой каменистой земли, где впоследствии Тито бился не на живот, а на смерть:

Такова обагренная кровью граница

Кровь на обед, кровь на ужин.

Все жуют полными крови ртами,

И ни дня отдыха[23].

В течение XVIII века Габсбурги не раз использовали своих «гренцеров» против Франции или Пруссии. Когда Австрия вступила в союз с Англией, армия герцога Мальборо состояла главным образом из «хорватов», чья страсть к насилию и грабежам повергала публику в ужас, а также давала немало поводов к злобным нападкам на Мальборо со стороны недругов, таких, например, как Джонатан Свифт.

Идеи Французской революции достигли южных славян в первом десятилетии XIX века, когда Наполеон покорил Венецию и ее далматинские владения, независимый город-государство Рагузу, а затем в 1809 году всю Словению и большую часть Хорватии, включая Военную границу. Называя на римский манер завоеванные земли «иллирийскими провинциями» («Les Provinces Illyriennes»), французы освободили крестьян от непосильного труда и феодальных податей, поощряли развитие торговли, ремесел и промышленности, а также прокладывали дороги.

Кроме того, они отменили древний хорватский Сабор и должность бана как ненужные пережитки феодального прошлого. Вследствие своего абстрактного национального мышления и полного пренебрежения религией, историей и традициями, французы первыми разглядели потенциальное единство южных славян в целом, и сербов и хорватов в частности. Именно французы первыми заронили в их умы идею единой Югославии[24].

После падения Наполеона и реставрации Габсбургов многие сербы и хорваты с ностальгией вспоминали бывшие «иллирийские провинции». Хорваты особенно страдали из-за обострившегося внутри Империи соперничества между Будапештом и Веной, в результате чего они оказались поделенными между двумя владениями. После ухода французов австрийцы заняли Венецию и ее территории на Адриатическом побережье, однако внутренняя Хорватия и Словения оказались во власти националистической Венгрии. Хорватские писатели, такие, как Людевит Гай, протестовали против мадьяризации культурной жизни и всеми силами стремились возродить национальную литературу и искусство. Хорватское католическое духовенство также выступало против иностранного засилья в культуре, вспоминая при этом старые времена, когда папы превозносили Хорватию как Antemuralis Christianitatis, то есть оплот христианства. В 40-е годы XIX века была образована национальная партия, требовавшая объединения всех хорватских земель, а также установления контактов с «иллирийцами» в Белграде.

Подобно хорватам, сербы также пытались заново возродить или же, на худой конец, изобрести свое собственное культурное наследие. В самом начале XIX века Сербия и Греция стали первыми странами, предпринявшими попытку сбросить с себя османское иго, однако вслед за кровавыми мятежами последовали еще более кровавые репрессии. Подобно тому, как греки обращали свой взор к Фермопилам и завоеваниям Александра Великого, сербы вспоминали Косово поле. Замечательный ученый-лингвист Вук Караджич составил словарь сербскохорватского языка, основанный на самом чистом диалекте герцеговинских сербов, хорватов и мусульман. Караджич бродил по Сербии и Боснии-Герцеговине, прислушиваясь к сербским стихам и балладам и транскрибируя их, особенно те, что касались битвы на Косовом поле. Эти баллады пробудили воображение самых известных европейских поэтов, например Гете, а также некоторых ученых, увидевших в этой устной истории, исполняемой под сопровождение однострунной скрипки, наглядное пояснение к тому, как греки получили свои «Илиаду» и «Одиссею».

Косовские баллады стали главным аргументом в дебатах о том, были ли приписываемые Гомеру поэмы созданы одним человеком, мужчиной или женщиной, или же они есть результат сочинительства различных бардов, каждый из которых добавлял к этой истории что-то свое. Сторонники второй теории продолжают выискивать старых сербских певцов-гузляров, записывая их песни, в надежде обнаружить новые аргументы в свою пользу. Дебаты о косовских балладах до сих пор продолжаются в окологомеровских научных кругах и на страницах таких изданий, как, например, «Нью-йоркское книжное обозрение». Развлечения ради Вук Караджич также составил коллекцию ужасно забавных, однако крайне непристойных сербских женских попевок, которые оставались неизданными вплоть до 70-х годов нашего века. Они увидели свет в Белграде под общим названием «Красный рыцарь» – что, кстати, есть одно из многочисленных обозначений фаллоса.

Пока Гай трудился в Загребе, а Караджич в Белграде, князь-епископ Черногории Титар Негош был занят написанием эпической поэмы «Горный венок» – этого воплощения лучших и худших сторон сербского национального характера. Князь-епископ был шести футов восьми дюймов росту (около двух метров), что немало даже по черногорским стандартам. Он также был большим любителем производить впечатление на своих подданных – подбросив в воздух лимон, он на лету простреливал его из пистолета. Князь много путешествовал и наполнил свой особняк в Цетинье книгами и произведениями искусства со всей Европы, включая даже бильярдный стол, который пришлось тащить вверх по горам от моря.

Темой «Горного венка», как истории Черногории, стала борьба против турок и принявших ислам славян. В особенности же поэма воспевает события 1704 года, когда черногорцы разгромили целую мусульманскую деревню. Стихи выражают мысль о том, что мусульманский праздник курбан-байрам несовместим с христианством.

Сровняйте с землей минареты и мечети,

Разожгите сербские рождественские полена

И раскрасьте пасхальные яйца[25].

Политические устремления южных славян были разбужены событиями 1848 года, когда в Германии, Франции, Италии, Австрии и Венгрии одна за другой вспыхивали национальные, либеральные, а то и социалистические революции. Хотя хорваты скрепя сердце терпели правление Будапешта и ненавидели мадьяризацию, они еще больше возненавидели лидера венгерского национального движения Лайоша Кошута, заявившего, что ему неизвестна такая нация, как хорваты и, разумеется, ее нельзя найти на карте.

На заседании Сабора хорваты избрали своим баном барона Иосипа Елачича, ученого, поэта и генерала, командовавшего Военной границей.

Поклявшись в верности императору Францу Иосифу, губернатор Елачич повел армию «гренцеров» на подавление венгерского восстания. Поскольку он не был хорошим генералом, то не смог выполнить поставленной перед ним задачи, которую впоследствии выполнила русская императорская армия. Елачичу ничего не оставалось, как отозвать своих «гренцеров» обратно в Вену – вотчину Франца Иосифа, где генерал стал душителем либерального движения. В это же самое время «гренцеры» помогали подавить в Италии восстание Гарибальди.

Таким образом, «хорваты», как их называли, подобно русским казакам, превратились в Европе в пугало для левых и этаких добрых молодцев – бравых ребятушек – для правых. Как ни странно, Адольф Гитлер, ненавидевший сербов, пожалуй, лишь чуть меньше, чем евреев, восхищался военной доблестью «хорватов».

После разгрома восстаний 1848 года Австрия осыпала генерала Елачича почестями и подарками, включая бронзовую статую самого героя верхом на коне с саблей, вытянутой в направлении Будапешта. Этот памятник поныне возвышается на площади Елачича в Загребе.

Однако хорваты недолго пользовались милостью императора за свою преданность ему. Потерпев в 1867 году поражение от Пруссии, Австрия была вынуждена снова передоверить Венгрии власть над землями южных славян, ранее входившими в состав Габсбургской империи. Но, как считал губернатор Елачич, на славян в Габсбургской империи свысока посматривали и немцы, и венгры, и итальянцы:

Я бы предпочел видеть мой народ под турецким игом, чем под полным контролем его образованных соседей… Просвещенные народы требуют от тех, кем они правят, их душу, то есть, говоря иначе, их национальную принадлежность[26].


Ближайшим советником губернатора Елачича во время кризиса 1848 года был Людевит Гай, лидер «иллирийского движения». В мае того же 1848 года они оба обратились за моральной, военной и финансовой поддержкой к сербскому князю Александру Карагеоргиевичу – каждый со своей целью.

Согласно последнему биографу Гая, «Елачич желал сотрудничества с Сербией во имя спасения Хорватии и династии». Гай же мечтал о создании королевства южных славян с Сербией во главе – план, который он вынашивал с 1842 года[27].

Именно хорваты, а вовсе не сербы, желали видеть в Югославии средство своего национального самоопределения. Главным поборником этой идеи был епископ римско-католической церкви, историк и лингвист Иосип Штроссмайер, основавший в 1867 году в Загребе Югославскую академию. Штроссмайер мечтал о союзе иллирийских народов внутренней Хорватии, Далмации, Славонии, который служил бы чем-то вроде ядра конфедерации всех южных славян. Главную цель он видел в духовном примирении православной и римско-католической церкви. После Ватиканского собора 1869-1870 годов Штроссмайер до последнего вздоха боролся против догмы папской непогрешимости, поскольку прекрасно понимал, сколь оскорбительна она для православных сербов. Штроссмайер скончался в 1905 году в возрасте девяноста лет и был оплакан всеми славянами, независимо от их веры.

Куда менее достойная фигура, Анте Старчевич, вошел в историю как отец хорватского национализма. Философ и журналист, Старчевич в своих взглядах перешел от идей иллиризма к неприкрытой ненависти по отношению к сербам. Свои теории он возводил на якобы имевшей место юридической непрерывности существования хорватского королевства, начиная с X века, на которое он взирал в романтическом экстазе. Он свято верил в абсолютную суверенность Сабора над территорией, включавшей, как минимум, внутреннюю Хорватию, Словению, Крайну, Далмацию и Боснию-Герцеговину, чьи мусульмане виделись ему «как кровные братья хорватов».

В конечном итоге Хорватия включала бы в себя и всю Сербию, при условии, что население последней согласилось бы считать себя хорватами.

В своих трудах, посвященных Балканам, английские писатели XIX века нередко писали слово «Slav» (славянин) как «Sclav» (раб), а Сербия как «Servia» (то есть страна рабов). И хотя, как указывал Гиббон, и то и другое написание представляется совершенно необоснованным, недруги сербов использовали подобное правописание, дабы доказать связь с латинскими словами «sclavus» и «servus», означающими «раб». И хотя сам Гиббон в своих трудах называл страну «Sclavonia», он знал, что название это происходит от слова «слава» и лишь по чистой случайности или по чьей-то злой воле было опошлено в своем значении от «славы» до «рабства»[28].

Анте Старчевич воспользовался этой игрой слов с тем, чтобы доказать будто «славяне-сербы» – дважды рабы, и применял это обозначение для целого народа, который виделся ему как «низкий», «нечистой крови» и враждебный. Из этого он сделал вывод, будто хорваты на самом деле готы, которые по той или иной причине переняли славянский язык.

Старчевич умел ловко передергивать свои же собственные теории. Например, он заявлял, будто сербы – недостойная, неполноценная нация, что не мешало ему, однако, включать их в число хорватов. Сербы были для него приемлемы лишь тогда, когда они называли себя хорватами, но как только в них просыпалось национальное самосознание, они снова превращались в «славян-сербов». Старчевич писал о сербах как о «породе, достойной разве что бойни», пропагандируя лозунг «Srbe na vrbe» («Серба – на вербу»), что значит «Вешай их».

В 1871 году созданная им партия хорватских правых начала свою подстрекательскую деятельность на Военной границе, заселенной в основном «славянами-сербами».

В июле 1875 года, после более чем четырехвекового османского ига, в Боснии-Герцеговине вспыхнуло восстание. За год до этого в районе Невесине, что в 12 милях от Мостара, случился недород, и поскольку подати не были уплачены, правительство послало в отместку православным крестьянам войска, чем спровоцировало бунт. Восстание распространилось на Требине, расположенное неподалеку от австрийского порта Рагузы, в непосредственной близости от независимого и православного княжества Черногории. События в этих двух захолустных провинциях повергли всю Европу в кризис, который повторился затем еще дважды – в 1887 и 1908 годах, а в 1914 году убийство в Сараеве привело Европу к войне.

Во время второй мировой войны Босния-Герцеговина стала ареной самой кровопролитной религиозной резни за всю историю Европы, и именно вследствии этой человеческой мясорубки к вершинам власти поднялся Тито.

Во время боснийско-герцеговинского кризиса 1875-1878 годов основными претендентами на место дряхлеющей Османской империи в Европе были Австро-Венгрия и Россия, видевшая в своем лице защитницу таких православных стран, как Сербия, Черногория, Греция, Болгария и Румыния.

Немцы, французы и британские тори склонялись на сторону Австро-Венгрии и Турции главным образом из-за своих опасений, что русские предпримут наступление на Константинополь.

Рассказы о якобы имевших место зверствах со стороны турок из уст православных беженцев из Боснии-Герцеговины подтолкнули в 1876 году Сербию и Черногорию на войну против Турции[29]. Турки дали им решительный отпор, а затем жестоко подавили мятеж в Болгарии, казнив около 12 тысяч православных христиан. Сотни русских вступили добровольцами в сербскую армию, в том числе и такой вымышленный толстовский персонаж, как граф Вронский, – на этот шаг его подтолкнули угрызения совести и скорбь по поводу смерти Анны Карениной, а также зубная боль.

В Лондоне тори громогласно призывали пойти войной на Сербию и Россию, распевая при этом модные куплеты из мюзик-холла:

Мы не хотим воевать, но, клянемся джинго[30], если на то пошло,

Нам не занимать кораблей, солдат и денег.

Мы и раньше сражались с Медведем,

Мы верны британскому духу,

Так что русским не видать Константинополя.

Старый либерал, государственный муж Уильям Гладстон вновь вернулся на политическую арену, чтобы отстаивать интересы православных крестьян в Боснии-Герцеговине и Болгарии. Он призывал выдворить из Европы турок – «раз и навсегда».

Корреспондент газеты «Манчестер гардиан» молодой валлийский археолог Артур Эванс (который позднее прославился раскопками кносского дворца, за что и удостоился рыцарского титула) сообщал, что Боснию-Герцеговину были вынуждены покинуть 250 тысяч беженцев, из них 50 тысяч умерли от холода, голода и болезней. Далее Эванс докладывал, что православные женщины подвергались «обычной участи» со стороны солдат-мусульман. Это заставило призадуматься палату общин, однако британский консул в Сараеве еще более усугубил ситуацию, заявив, что «в такой стране, как Босния, где практически отсутствуют моральные устои, эта последняя жалоба еще не самая страшная»[31].

Эванс описывал, как черногорские женщины переносили боеприпасы от моря в горы, где стояли двенадцатифунтовые пушки. После того, как черногорцы захватили славяно-мусульманекий город Никшич, Эванс обнаружил, что «не найдется такого уголка дома, в который бы не попал снаряд. Когда вы идете в гости друг к другу… небезопасно даже слишком громко стучать в дверь»[32].

Черногорцы перетащили свою артиллерию в Герцеговину, чтобы и там обстреливать мусульман, однако в 1878 году политические лидеры Европы положили конец этому конфликту, передав провинцию Австро-Венгрии. Православные крестьяне восстали снова, однако на этот раз их поддержали и мусульмане. Населенный в основном мусульманами город Сараево, противостоявший бунтовщикам в 1875 году, теперь стал оплотом сопротивления Австрии.

Девяностотысячная армия, лишь шестая часть которой имела военную подготовку, бросила вызов ста пятидесяти тысячам солдат вымуштрованного габсбургского войска.

После установления мира Эванс жаловался, что австрийцы относятся к православным жителям Требине не как к «освобожденному народу, а как к низшей расе». Однако он вынужден был признать, что Требине «благодаря своим новым хозяевам выиграло в материальном отношении»[33].

В своих путевых заметках для «Манчестер гардиан», нередко сочинявшихся в горах под звуки артиллерийской канонады, Эванс сумел правильно понять прошлое, настоящее и будущее Боснии-Герцеговины, поскольку всем его предсказаниям суждено было сбыться. В отличие от большинства современных наблюдателей, Эвансу было ясно, что все южные славяне – братья как по крови и языку, так и по внешнему облику:

В английской школе вы встретите большее разнообразие типов физического, морального и интеллектуального облика. Допустим, сам учитель – истинный англосакс, но ему приходится иметь дело с учениками, один из которых частично кельт, другой – частично норманн, третий – частично француз или же выходец из других народов. А вот боснийскому учителю приходится иметь дело с более однородной массой[34].


Эванс досконально изучил боснийскую историю, особенно такую тему, как богомилы, и поэтому прекрасно понимал, какую архиважную роль играет в политике религия. Он с некоторым удивлением отмечал, что православные крестьяне начали именовать себя «сербами», симпатизируя новому независимому королевству. Эванс видел в сербах активных сторонников объединения всех южных славян.

Негласное наступление сербской православной церкви, принесенное на волне национализма и захлестнувшее в настоящий момент Далмацию, Хорватию и Словению, может иметь далеко идущие последствия, и через несколько поколений мечта о союзе южных славян, столь бесплодная сейчас, станет более достижима, по сравнению с днями величайшего сербского царя[35].


Эванс отмечал, что католики-хорваты, находившиеся под «денационализирующим влиянием римского духовенства», стремились отмежеваться от своих сербских собратьев, «хотя большая часть старой Военной границы Хорватии, в которой проживает самая воинственная и далеко не самая темная часть населения, заселена чистокровными сербами. Под „сербами“ понимается больше различие в политических предпочтениях и религии, нежели в крови и языке»[36].

Эванс предрекал неизбежность войны между Австрией и Россией:

То, что австрийские интересы рано или поздно столкнутся с российскими, – в этом можно не сомневаться. И когда этот день настанет, это только пойдет на пользу Австрии, если она помирится со своими собственными славянскими подданными и сумеет мирными способами обезвредить ту солидарность, что ныне существует между сербами и русскими[37].


Предсказав первую мировую войну, Эванс далее предостерегал против папской нетерпимости по отношении к православной церкви: «Тот, кто изучает историю, согласится, что в XV столетии католический фанатизм, бросив пуританскую Боснию в объятия более терпимых турок, тем самым открыл для азиатов доступ в самое сердце Европы. Поэтому в нынешнем, XIX, веке та же самая нетерпимость может привести к тому, что русские с триумфом вступят на Адриатический берег»[38].

Именно это и случилось во время второй мировой войны. Тем не менее в своих блестящих, на редкость проницательных репортажах даже Эванс не смог предсказать, что человеком, который после второй мировой войны объединит южные славянские народы, станет не серб, а сын хорвата и словенки. Родится он в 1892 году в селе Кумровец и будет при рождении наречен Иосип Броз.

Загрузка...